«Ткань Пенелопы»: «Проект Богораза» во второй половине 1920-х - 1930-х гг Текст научной статьи по специальности «История и археология»

Елена Лярская

«Ткань Пенелопы»: «проект Богораза» во второй половине 1920-х — 1930-х гг.

В статье, посвященной истории ленинградской этнографической школы 1920-1930-х гг., показано, что создававшиеся в эту эпоху Богоразом или при его участии институты, факультеты и курсы (этноотделение ЛГУ, ИНС и его предшественники, НИА ИНС, северное отделение Герценовского института) представляют собой не разрозненные учреждения, а продуманную и интегрированную систему, созданную для того, чтобы теоретическое изучение Севера было неразрывно связано с решением практических задач по преобразованию жизни в этом регионе. Автор упорядочивает данные о входивших в эту систему организациях, сведения о которых разбросаны по разным, иногда труднодоступным источникам, что мешает увидеть общую картину. Результаты данного анализа в определенной степени опровергают распространенный стереотип, будто этнография в СССР в целом и в Ленинграде в частности прекратила существование после печально известного совещания 1929 г.

Ключевые слова: история антропологии, ленинградская этнографическая школа, ИНС, НИА ИНС, северное отделение ЛГПИ им. Герцена, В.Г. Богораз.

Елена Владимировна Лярская

Европейский университет в Санкт-Петербурге [email protected]

Введение

История советской этнографии, ленинградской этнографической школы и неразрывно связанного с ней североведения периода 1920—1930-х гг. уже некоторое время привлекает внимание исследователей1. Их интересуют как фигуры отцов-основателей ленинградской школы Л.Я. Штернберга и В.Г. Богораза2, так и судьбы тех, кто у них учился3.

Известно, что ленинградское североведение того времени не ограничивалось университетом и Академией наук, а включало и другие учреждения, призванные заниматься изучением Севера, как то Институт народов Севера (далее ИНС) и Педагогический институт им. А. И. Герцена (далее ЛГПИ). Им тоже посвящены отдельные исследования4, однако чаще всего эти учреждения и работавшие в них люди описываются порознь и в разных контекстах. В фокус

1 См.: [Слезкин 1993; 2008; Соловей 1998; 2001; Козьмин 2009; Арзютов, Кан 2013; Алымов, Арзютов 2014].

2 Например: [Михайлова 2004; Кан 2005; Крупник 2008; Крупник, Михайлова 2008; Kan 2009] и др.

3 Например, работы А.М. Решетова (см. библиографию его работ: <http://kunstkamera.ru/files/ tib/978-5-02-025593-7/978-5-02-025593-7_02.pdf>), а также сборник «Репрессированные этнографы» [2002; 2003] и др.

4 Например: [Североведение 2003; Смирнова 2012].

Елена Лярская. «Ткань Пенелопы»: «проект Богораза» во второй половине 1920-х — 1930-х гг.

исследователей попадает либо история науки, академическая жизнь Ленинградского университета и АН СССР, и тогда в центре внимания оказываются выпускники этнографического отделения географического факультета ЛГУ, учившиеся у Богораза и Штернберга, а другие учреждения отходят на задний план, начинают путаться и сливаться почти до неразличе-ния1. Либо внимание сосредоточивается на работе по подготовке национальной интеллигенции, и в этом случае исследователей интересует история ИНСа, а все остальное становится фоном [Смирнова 2012].

В этой статье фокус анализа переносится с отдельных личностей или организаций на систему взаимосвязей, существовавших между некоторыми из них. Для меня важно, что такие учреждения, как этнографическое отделение геофака ЛГУ, ИНС (со всеми его предшественниками) и северное отделение ЛГПИ существовали в одно и то же время в одном и том же месте не случайно, а по воле их создателей; что в основе их деятельности лежали общие принципы; что они не действовали независимо друг от друга, а были тесно связаны. Каждое из этих учреждений должно было решать собственные задачи, но при этом они включались в единую конструкцию, созданную по воле В.Г. Богораза и его соратников, дополняли друг друга, создавали особую исследовательскую и образовательную среду, что позволяло решать такие задачи, которые каждому из этих учреждений по отдельности были бы не по силам.

Разные направления подготовки строились в постоянном взаимодействии, сочетались и были взаимодополняющими. Ученые преподавали в ИНСе и одновременно обучались у своих студентов, прежде всего языкам; будущие учителя участвовали в разработке грамматик языков, на которых им предстояло преподавать; будущие советские работники из коренных, постигая азы советского управления, одновременно учились переводить и править тексты на своих родных языках и выступали в качестве консультантов для разнообразных специалистов, изучающих Север. Так возникла особая человеческая и научная среда, позволявшая решать вопросы по комплексному изучению и освоению Севера.

Цель данной статьи — описать учреждения, с которых начиналась история советского североведения, как целенаправленно созданную систему. Эту систему я буду называть «проект

Даже в такой тщательно выполненной работе, как [Алымов, Арзютов 2014], перепутаны северное отделение ЛГПИ и северный факультет Института живых восточных языков им. Енукидзе [Там же: 83].

Богораза»1. В круг моих задач входит также сведение и некоторое предварительное упорядочение данных о работе входивших в эту систему организаций: сведения о них разбросаны по разным, иногда труднодоступным источникам, что мешает увидеть общую картину.

Одна из особенностей североведения (и этнографии вообще) в 1920— 1930-х гг. — неразрывная связь теоретического изучения Севера с решением практических задач по преобразованию жизни в этом регионе. Эту особенность современные исследователи хорошо знают, регулярно упоминают в своих работах, но при этом последствия такого порядка вещей ускользают от их внимания и не оказывают серьезного влияния на анализ ситуации. По-видимому, тому виной привычка к современному жесткому разделению на академическую науку и культуртрегерскую (прикладную) деятельность, которая мешает принять, проблематизировать и проанализировать последствия членения, актуального для другого времени.

Источниками для статьи стали архивные материалы (в первую очередь касающиеся организации обучения и работы учреждений), хранящиеся в ЦГА СПб и других архивах Петербурга, тексты, опубликованные в журналах «Этнограф-исследователь», «Советская этнография», «Тайга и тундра», «Советский Север» и других периодических изданиях 1920—1930-х гг. Другой важный источник сведений — сборник [Просвещение 1958], который содержит обобщающие статьи, посвященные интересующей нас проблематике; многие тексты написаны непосредственными участниками событий, студентами Богораза (В.И. Цинциус [1958], Г.М. Василевич [1958], Ф.Ф. Кронгаузом [1958] и др.). Среди них особо ценна для исследуемого вопроса статья М.Г. Воскобойникова [1958] «О подготовке педагогических кадров для школ народов Крайнего Севера»: ее автор воссоздает мельчайшие детали, касающиеся организации обучения в том или ином учреждении. Еще один важный источник — электронный каталог Российской национальной библиотеки, который позволяет осуществлять поиск по текстам библиографических карточек довоенных книг, что помогает выявить публикации, имеющие отношение к интересующим нас учреждениям.

1 Это условное название я выбрала, отдавая дань памяти человеку, благодаря воле и огромным усилиям которого проект воплощался в жизнь. При этом необходимо помнить, что одному ему создать эту конструкцию было бы не по силам и в работе он опирался на своих соратников и учеников созданной им со Штернбергом ленинградской этнографической школы. Поскольку большая часть описываемых в статье событий происходила уже после смерти Л.Я. Штернберга, в условном названии «проекта» осталось только имя В.Г. Богораза.

Елена Лярская. «Ткань Пенелопы»: «проект Богораза» во второй половине 1920-х — 1930-х гг.

Первая часть статьи посвящена краткому обзору истории указанных учреждений как элементов единой структуры. Во второй части анализируются взаимосвязи между отдельными компонентами этой структуры. В заключительном разделе речь пойдет о судьбе и значении «проекта Богораза».

I. «Проект Богораза»: элементы 1920-е гг.

Первым элементом «проекта» стало этнографическое отделение (вначале Высших географических курсов, потом географического факультета ЛГУ; далее — этноотделение), возникшее еще в 1916 г. На этом я не буду подробно останавливаться, отсылая читателя к статье Н.Б. Вахтина в настоящей подборке [Вахтин 2016]1. Напомню лишь основные принципы организации обучения студентов, важные для данной темы.

Во-первых, речь шла о связи учебы студентов с практикой: студенты выезжали в экспедиции на длительный срок и «в поле» выполняли самые разные, далеко не только академические задания. Богораз формулировал это как предпочтение стационарного метода исследования экспедиционному2. Во-вторых, считалось обязательным изучение языка тех людей, с которыми придется работать, причем язык интересовал скорее не сам по себе, а как инструмент, позволяющий устранить посредников между этнографом и информантом, как средство, дающее возможность проникнуть в мир образов и представлений бесписьменных народов. Кроме того, ставилась задача организовать обучение жителей Севера на их родных языках, и в решении этой задачи ученики Штернберга и Богораза тоже считали необходимым принимать участие.

Вторым элементом «проекта» были предшественники ИНСа — рабфак и севфак. История появления ИНСа довольно хорошо описана: в 1925 г. был создан северный рабфак при ЛГУ, который в 1926 г. превратился в северный рабфак Института живых восточных языков (ЛИЖВЯ), а в 1927 г. был реорганизован в северный факультет3 того же института [Салаткин 1933; Воскобойников 1958: 51]4, просуществовавший до конца декабря

1 См. также: [Ратнер-Штернберг 1935; Соловей 1998].

2 Дискуссию на эту тему и множество примеров такого рода работы см.: [Стенограмма 2014].

3 Часть архива северного рабфака ЛГУ сохранилась в ЦГА СПб (фонд 6951, описи 1-2), материалы севфака ЛИЖВЯ сохранились в фонде 7222 этого же архива.

4 Места, в которых эти учреждения располагались, были весьма колоритными: сначала северян, только что приехавших из тайги и тундры, иногда вообще не говоривших по-русски, поселили прямо в Екатерининском дворце (в Детском Селе); позже в том же Детском Селе отделению нашли более подходящее помещение. Когда рабфак преобразовали в севфак, он переехал в Ленинград,

1929 г. [Воскобойников 1958: 50—53], а затем преобразованный в Институт народов Севера (см. ниже).

Главной задачей этих организаций было готовить кадры национальной интеллигенции. На обучение принимали представителей северных окраин, порой не только не умевших читать и писать, но и не знавших русского языка. Занятия шли очень интенсивно: студенты должны были ускоренными темпами пройти подготовительное отделение — программу обычных рабфаков.

Отмечу, что на рабфаке, как потом и на севфаке, вопреки распространенному мнению, обучались не только представители тех народов, которые позже были включены в список коренных малочисленных народов Севера, но и те, кого в ту пору называли «народностями Востока»1. В статье, посвященной трехлетию ИНСа, говорится, что при создании в 1927 г. северного факультета ЛИЖВЯ на нем открыли два отделения: северное и восточное [Салаткин 1933: 7]. Этот факт достоин специального упоминания, поскольку позволяет перестать считать рабфак для северян чем-то уникальным и дает возможность сопоставить существовавшие в ту пору практики образования для «народов Севера» и для «народностей Востока».

Цель этих учреждений была не в том, чтобы дать небольшой группе «туземцев» более или менее приличное образование, а в том, чтобы подготовить кадры для Севера2, чтобы выпускники вернулись и смогли работать в местных учреждениях. Для этого был задуман и использовался важный механизм: студенты ежегодно (а жители Чукотки раз в два года) должны были отправляться на родину для прохождения производственной практики. По сути, это было воплощение той же идеи о необходимости регулярных выездов «в поле» и стационарной работы на местах, которая закладывалась Богоразом в систему

где всю дальнейшую историю (и севфака, и ИНСа) находился в здании Духовной семинарии Алек-сандро-Невской лавры (наб. Обводного канала, 17). В этом же здании в годы Гражданской войны находился приемник-распределитель для «морально-дефективных» детей, самое грозное учреждение для беспризорников того времени в Петрограде. По-видимому, встречи северян и беспризорников имели место, по крайней мере, они отражены в художественной повести Богораза «Воскресшее племя» [Богораз-Тан 1935].

1 В списке учащихся севфака за 1929 г. упоминаются киргизы, курды, узбеки, монголы, буряты, таджики, тибетцы, белуджи, осетины, туркмены и др. Значительную группу (24 из списка в 289 человек) составляли тувинцы-тоджинцы (напомню, что на тот момент Тува не входила в состав СССР) [ЦГА СПб. Ф. 7222. Оп. 10. Д. 7-а. Л. 1-10об].

2 Список студентов за 1929 г. позволяет представить социальный состав обучавшихся. Всего училось 289 человек. Большинство записали охотниками — 112 человек, 40 человек обозначены как рыболовы и еще 8 — как рыболовы-охотники, в списках также значится 49 крестьян. Особенно примечательно на этом фоне число оленеводов — их только 9 человек (4 «лопаря» и 5 «самоедов»). Кроме того, имеется 30 батраков (из них 18 — представители северных окраин) [ЦГА СПб. Ф. 7222. Оп. 10. Д. 7-а. Л. 1-10об].

Елена Лярская. «Ткань Пенелопы»: «проект Богораза» во второй половине 1920-х — 1930-х гг.

подготовки этнографов [Воскобойников 1958: 52, 60; Вахтин 2016]. Поездки во время каникул решали сразу несколько задач: они позволяли студентам не отрываться от своих родных мест и сохранять с ними связь; они давали возможность хотя бы на некоторое время обеспечить местные учреждения относительно грамотными кадрами, потребность в которых была чрезвычайной. Кроме того, туземное общество видело результаты обучения и слышало рассказы о жизни в Ленинграде, а студенты во время работы понимали, чего они еще не знают и чему должны учиться.

С самого начала этноотделение ЛГУ и рабфак (а затем северный факультет ЛИЖВЯ) не были изолированы друг от друга; наоборот, связь между богоразовскими студентами-северяна-ми и студентами-этнографами возникла очень быстро: этнографы изучали живые языки прямо с их носителями, проводили лингвистические и другие научные исследования. C помощью учащихся севфака проводилась апробация полевых экспедиционных программ, записывался фольклор и т.д. [Селезнев 1928].

Организация Богоразом в Ленинграде заведения, где обучались неграмотные северяне, часто никогда не бывавшие за пределами своих родных мест, вызывала в обществе неоднозначную реакцию. Известно, что работа севфака проходила под патронажем Комитета Севера при ВЦИВ СССР1, в 1927 г. о северном рабфаке весьма положительно отозвался нарком просвещения А.В. Луначарский [1927: 20—21]. Однако не только в правительстве, но и среди коллег и учеников Богораза были те, кому казалось, что придуманная им система слишком жестока: дети тайги и тундры, вырванные из своей среды, с трудом переносили сырой ленинградский климат, плохо адаптировались, что подтверждалось и довольно высокой смертностью среди студентов [Гаген-Торн 2002: 318—319]. В архиве севфака сохранились материалы2, свидетельствую-

1 Например, когда ученики северного факультета стали выпускать собственный журнал «Тайга и тундра», они получили официальное приветствие от председателя Комитета Севера П.Г. Смидовича [1928: 1].

2 См. интересный документ — донос, написанный в середине марта 1928 г., через два с половиной года после того, как первые студенты приехали в Ленинград. Его автор — заведующий политпросветработой ЛИЖВЯ, некто Потопов (орфография и пунктуация оригинала сохранены).

«Северный Факультет в связи с задачами культурного строительства на Севере

<...> Северный Факультет дублирует школы-интернаты со значительными минусами. Спрашивается: Кому же и для чего необходимо плохое дублирование с расходованием денежных сумм в 3-4 раза больше, чем туз-школы. Вывод сам по себе ясен: дублировать и плохо хотят и защищают только «Северные патриоты». Чем же занимался Северный Факультет два с лишним года. Ликвидировал неграмотность среди северников и восточников. А не лучше ли было это делать на месте. Конечно да. Но, может быть, мы имеем массу научных сил северников, которые могут реорганизо-

щие, что его существование не было безоблачным. В самом ЛИЖВЯ были люди, которые не просто сомневались в осмысленности этого предприятия, но и писали доносы в разные инстанции, доказывая, что северное отделение — всего лишь «профессорская забава», пустая трата государственных денег: студенты здесь не учатся, а только «портятся», и севфак надо немедленно расформировать1. Тем не менее Богораз и его соратники сумели убедить руководство страны в перспективности этого предприятия, и северное отделение не только не закрыли, но и превратили в самостоятельное учебное заведение — Институт народов Севера2, который начал свое существование в январе 1930 г.

Первая половина 1930-х гг.

1930 г. — во многом переломный для всего «проекта Богораза». С одной стороны, был нанесен серьезный удар по подготовке этнографов: в этом году в результате очередной «реструктуризации и оптимизации» этноотделение заканчивает свое самостоятельное существование3. Тогда же из ЛГУ выделился Ленинградский институт лингвистики и истории (ЛИЛИ, он же ЛИФЛИ — Институт истории, философии и лингвистики)4, в котором сохранилось преподавание некоторых северных языков. Известно, что «в 1932 году по просьбе руководящих

вать это дело и впоследствии подготовить кадр хороших работников на месте. В том-то и беда, что научных сил мы не имеем. Есть два человека, один проф. БОГОРАЗ-ТАН, вредно влияющий на студентов своим с грубо [так!] меценатским подходом к задачам воспитания туземцев. Да и вообще профессор БОГОРАЗ ТАН слывет среди студентов, как герой по высвобождению северных народностей, а все остальные вместе с существующими организациями ничего не делают. Его ученик Я.П. КОШКИН, руководитель Северного кружка, кружка, далеко выходящего за пределы краеведения, утверждает, "что в результате Октябрьской революции евреям и северным народностям стало тяжелее, чем было до революции" (См. протокол Бюро Ячейки от 1/3-28 г.). Северный кружок усиливает национализм путем обсуждения вопросов о переселении из туземных территорий не туземцев, ограничения районов охоты и рыбной ловли и т.д. для не туземцев, а что национальная рознь среди студентов усилилась — безпорно [так!], о чем отмечено в резолюции Бюро Ячейки от 1/3-28 г. <...> Все это говорит за то, что имеющиеся два северника один молодой, другой старый, не могут принести нужной пользы учебному заведению. Выходит, — у нас северников таких, каких бы хотела Партия и Сов. власть, — нет. <...> Вывод может быть один: существование Северного факультета в Ленинграде не целесообразно. Его необходимо расформировать, иначе мы будем расходовать колоссальные суммы денег, а пользы никакой. <...> допустить существование Сев-фака для ликвидации неграмотности и экспериментов проф. БОГОРАЗ-ТАНА невозможно. Зав. Политпросветработой Потопов. 14 марта 1928 года» [ЦГА СПб. Ф. 7222. Оп. 9. Д. 44. Л. 3-4об].

1 Конфликты на севфаке упоминает также Ю. Слезкин [2008: 223].

2 Приказ по ЛИЖВЯ № 36 о преобразовании севфака в ИНС от 30 декабря 1929 г. [ЦГА СПб. Ф. 7222. Оп. 10. Д. 4. Л. 38]. Интересно, что десятилетний юбилей ИНСа отмечали в 1935 г., т.к. отсчет велся от даты создания рабфака, а дальнейшие преобразования рассматривались как история его непрерывного развития [Воскобойников 1958: 58].

3 Приказ по ЛГУ № 24 от 10 янв. 1930 г. о создании комиссии по переводу этнооотделения в состав историко-лингвистического факультета [Балашов и др. 1999: 67].

4 К сожалению, пока следов архива этого института в ЦГА СПб обнаружить не удалось.

Елена Лярская. «Ткань Пенелопы»: «проект Богораза» во второй половине 1920-х — 1930-х гг.

органов Дальнего Востока при ЛИФЛИ открылось северное отделение из двух лингвистических циклов: тунгусо-манчжурского и палеоазиатского» [Воскобойников 1958: 65]. ЛИЛИ (ЛИФЛИ) закончили многие североведы, начинавшие учиться еще в ЛГУ1, но большого числа новых ученых (не связанных с учебой в ЛГУ) это учреждение североведению не дало, подготовка специалистов-этнографов в университете была прервана, и из «проекта Богораза» ЛГУ фактически выпал2.

В 1930 г., как уже было сказано, усилиями Богораза и его соратников севфак превращается в Институт народов Севера, ректором которого стал К.Я. Лукс. Институт имел особый статус — «Институт при ВЦИК СССР», что означало, что он подчинялся не Наркомпросу, а напрямую правительству страны.

В том же году возникает новый элемент «проекта», не имеющий аналога в 1920-х гг., — исследовательский институт, занимающийся изучением Севера и подготовкой аспирантов-гуманитариев по северным темам. Он был создан при ИНСе и получил название Научно-исследовательская ассоциация Института народов Севера (НИА ИНС). Со временем эта организация начинает объединять большое количество специалистов, занимающихся различными северными темами (от археологии и истории до экономики, лингвистики и школьного дела).

Тогда же возникает еще один новый элемент системы — в ЛГПИ им. Герцена начинается подготовка учителей для северных школ. Этот институт оказался важен для всей структуры «проекта», поскольку он готовил не только педагогов, но и исследователей Севера, отчасти восполнив утрату этноотделения ЛГУ.

Рассмотрим каждый из этих элементов подробнее.

1 Такие как В.А. Аврорин, Г.Д. Вербов, С.Б. Окунь и др.

2 ЛИФЛИ просуществовал семь лет (до 1937 г.), затем был воссоединен с ЛГУ [Университеты 1935: 40; Воскобойников 1958: 65]. Попытка вернуть этнографию в ЛГУ была предпринята перед войной: в 1938 г. декан геофака ходатайствовал о восстановлении на факультете некоторых кафедр, в том числе и этнографии [Балашов и др. 1999: 67]. Этноотделение снова возникло при ЛГУ в 1939-1940 гг., на этот раз при филфаке. В 1939 г. там преподавали ненецкий и корякский, а с 1940 г. добавились еще и тунгусские языки. Работали там ученики Богораза, но результатов они не успели добиться — помешала война. После войны северное отделение было воссоздано на восточном факультете ЛГУ, где и доучивались студенты-этнографы, поступившие в ЛГУ до войны [Винников 1939; Воскобойников 1958: 66].

Институт народов Севера ИНС1 имел следующую структуру2:

1. Подготовительное отделение (наследник рабфака), на котором было 8—12 дифференцированных групп в зависимости от уровня общей подготовки учащихся.

2. Основное отделение (уровень техникума), где было сначала шесть отделений, а затем осталось три (советско-партийное, педагогическое, кооперативно-колхозное (позже — экономическое)).

3. Северо-азиатский семинарий — вузовское звено.

В 1934 г. на подготовительном отделении училось 155 человек, на основном — 221; последнее отделение было самым малочисленным: в 1931 г. туда сумели набрать всего 6 человек, к 1934 г. это число выросло до 16 [Доровин 1932: 51; Воскобойников 1958: 58]. Таким образом, всего в 1934 г. в ИНСе было 392 учащихся3. Примечательно, что из 155 слушателей подготовительного отделения было только 40 женщин: на тот момент среди северян образование явно было в первую очередь мужским делом.

Кроме трех названных постоянных учебных отделений, при ИНСе периодически организовывались различные курсы (от 6 до 12 месяцев) для народов Севера, где готовили работников советских организаций, кооперации, охотоведов, зоотехников, счетоводов [Воскобойников 1958: 56]. В первые годы в институте успешно действовали мастерские: столярная, слесарная, пошивочная, резьбы по дереву и кости, небольшой завод по выделке кож [Там же: 54].

Жизнь этого учреждения протекала в своеобразной атмосфере, потому что студенты жили и занимались в одном большом здании (наб. Обводного канала, 17), где находились и спальни, и классы, и мастерские, и прачечная, и парикмахерская, и клубные комнаты, и все службы.

Важно иметь в виду, что

— хотя в названии ИНС присутствует слово «институт», далеко не все слушатели должны были получать высшее образование: основное отделение давало образование на уровне техникума;

1 Материалы ИНСа оказались разрознены по разным архивам и фондам. Часть их хранится в ЦГА СПб, преимущественно в фонде 9471, часть научно-организационных материалов оказалась в СПбФ АРАН, фонд 1025, часть сведений можно найти в этом же архиве в фонде Богораза (фонд 250); важнейшая часть наследия ИНСа хранится в Архиве МАЭ (фонд К-II, опись 1 «Полевые материалы, рукописи книг, статей, диссертаций сотрудников ИНС за 1929-1941 гг.»).

2 См.: [Доровин 1932: 51; Воскобойников 1858: 54].

3 Для сравнения: за восемь лет до этого, в 1926 г., на северном рабфаке обучалось 74 человека [Воскобойников 1958: 58].

Елена Лярская. «Ткань Пенелопы»: «проект Богораза» во второй половине 1920-х — 1930-х гг.

— задачей ИНСа было готовить не только учителей, но и разнообразных работников для северных окраин из числа коренных народов Севера, т.е. национальную интеллигенцию; в этом серьезное отличие ИНСа данного периода от его реформированных преемников;

— все студенты ИНСа привлекались к участию в работе над созданием букварей и письменности, тесно сотрудничали со студентами ЛГПИ, помогали при обучении исследователей разговорному языку своего народа.

Научно-исследовательская ассоциация Института народов Севера1

Это научно-исследовательский институт, созданный практически одновременно с самим ИНСом. Хотя НИА ИНС и сам ИНС имели схожие названия, находились по одному адресу и были тесно связаны друг с другом, по уровню и задачам это две совершенно разные организации. ИНС — учреждение, готовившее интеллигенцию из числа народов Севера (не всегда с высшим образованием), а НИА ИНС — исследовательский институт, объединявший людей, изучавших Север и его население.

«Научный контингент» НИА ИНС (как тогда писали) подразделялся на три основные категории: научные сотрудники, аспиранты и преподаватели аспирантуры. В ЦГА СПб имеются списки сотрудников НИА за несколько лет. Например, в 1933 г. в списках значились: 31 научный сотрудник (среди них сам Богораз, его ученики, имевшие различные специальности, кроме них — ведущие специалисты по экономике Севера, люди занимавшиеся историей Севера, вопросами педагогики); 14 преподавателей аспирантуры (часть из них — одновременно научные сотрудники, часть — внешние, приглашенные, например, профессором экспериментальной фонетики был Л.В. Щерба); 42 (!) аспиранта2.

1 Основные опубликованные источники сведений об организации работы НИА ИНС — это уже многократно упоминавшаяся статья Воскобойникова [1958] и тексты о текущей жизни НИА ИНС, опубликованные в «Советской этнографии» в разделе «Хроника»: в 1934 (краткий очерк), 1935 (подробное описание) и 1936 гг. (обзор экспедиций и командировок). Сведения, приводимые Воскобойниковым, систематичны и полны, но имеют одну особенность: он анализирует работу НИА ИНС в первую очередь с точки зрения ее значения для организации школьного обучения, а не с позиций вклада в академическое изучение Севера. Источниками сведений об академической жизни в большей степени являются материалы хроники в СЭ и особенно архивные материалы, хранящиеся в ЦГА СПб и АМАЭ РАН (фонд К-II), и данные из электронного каталога РНБ.

2 В 1934 г. в НИА ИНС было 43 научных сотрудника и 37 аспирантов [Хроника 1935: 228], в 1936 г. — 36 аспирантов [Зеленин 1938: 19]. Уже само количество аспирантов свидетельствует о масштабе данного научного учреждения.

Кроме людей, занесенных в списки, в работе ассоциации принимали «постоянное и активное участие» сотрудники других научно-исследовательских учреждений и вузов Ленинграда и Москвы [Хроника 1934: 108; 1935: 228].

Структура. НИА ИНС подразделялась на большие секции, внутри которых выделялись отдельные направления. Вначале секций было три, с 1933 г. их число увеличилось до четырех [Хроника 1934: 108; Воскобойников 1958: 55].

1. Лингвистическая. Самая большая секция по количеству участников: в 1934 г. в ней было 36 человек [Хроника 1935: 228]. В задачи секции входили изучение языков народов Севера, научная разработка вопросов языкового строительства на Севере, создание учебной, политико-массовой и художественной литературы на северных языках. В 1934 г. лингвистическая секция разделилась на четыре подгруппы: финно-угро-ненецкую, тунгусо-манчжурскую, палеоазиатскую и группу по изучению фольклора народов Севера. Секция готовила к изданию тома, посвященные разным языковым группам, труды по отдельным языкам и лингвистическим проблемам. Почти все лингвисты НИА были одновременно преподавателями северных языков в ИНСе и других учреждениях города, авторами или соавторами первых букварей и учебников.

2. Историко-этнографическая (в 1934 г. — 12 человек). Основная задача секции — изучение истории народов Севера: их социального строя в период племенного состояния и их истории в эпоху колонизации территории1. Кроме того, в секции работали над созданием учебников, учебных пособий и программ для школ Крайнего Севера.

3. Культурно-просветительская (позже станет педагогической). Сотрудники этой секции (в 1934 г. — 9 человек) изучали особенности северных детей, читали курсы по педагогике и истории педагогики, разрабатывали частные методики. В 1935 г. секция строила свою работу в двух направлениях:

1 Темы исследований 1934-1935 гг. [Хроника 1935: 229]: «Родовой строй у эвенков», «Социальный строй забайкальских эвенков», «Роды Хасово», «Ненецкие имена», «Вогульские и остяцкие княжества в 17 веке», «Проникновение торгового капитала в Якутию в 17 веке», «Колониальная политика царизма на Камчатке и Чукотке в 18 веке», «Закрепощение ненцев в 18 веке», «Ясак и освободительная борьба ненцев в 17-18 вв.», «Система воеводского управления в Якутии», «Освободительное движение эвенков в 18 веке». Особое место в работе секции уделялось изучению архивных материалов Якутского и Тюменского фондов. Кроме того, историко-этнографическая секция ставила перед собой еще две задачи: 1) подготовка к печати ряда работ (соответственно обработанных и откомментированных) различных путешественников XVI-XVIII вв. о народах Севера (Крашенинников, Штеллер, Кастрен, Миллер и др.) и исследование истории изучения отдельных народов Севера [Хроника 1935: 230; ЦГА СПб. Ф. 9471. Оп. 2. Д. 35. Л. 8-10а]; 2) подготовка учебника по истории народов Севера (в 1935 г. писались главы «Сибирь под монгольской властью», «Завоевание Сибири», «Сибирь в 17 веке»).

Елена Лярская. «Ткань Пенелопы»: «проект Богораза» во второй половине 1920-х — 1930-х гг.

• исследовательское — изучение детей «нацмен»1 и опыта северных школ — включало работу над такими темами, как «Представления эвенкийского ребенка», «Проработка методического изучения умственного развития северного ребенка», «Семейное воспитание у гиляков», «Дети народов Севера в этнографической литературе», «Локализация преподавания в северной национальной школе», «Работа северной школы по материалам ИНСа», «Русский язык у народов Севера», «Педагогический эксперимент как метод изучения педагогического процесса северной школы», «Миссионерские школы у народов Севера»;

• методико-педагогическая помощь учителям, строившаяся вокруг трех основных тем: «Изучение и разработка методик по отдельным дисциплинам в школах и нацпедучилищах», «Теория обучения и воспитания в школах Крайнего Севера» и «Организация школьного дела на Севере» [Хроника 1935: 230].

4. Эконом-географическая (1934 г. — 12 человек). Работала над созданием экономических монографий северных национальных округов и районов2, изучала отдельные отрасли северного хозяйства3. В ее задачи также входило изучение «социалистической реконструкции хозяйств народов Севера». Как и все остальные секции, занималась созданием учебников и пособий для школ Севера. Сотрудники этнографического и эко-ном-географического отделения вели среди студентов и учащихся краеведческую работу. Сотрудники секции участвовали в подготовке новой приполярной переписи, которую планировали провести в первой половине 1930-х гг. [Сергеев 1933].

Помимо секций в НИА ИНС существовали еще два научных кабинета и две комиссии [Хроника 1935]4. Антропологический

1 Это было до разгрома педологии. Список опубликованных в то время статей по этой тематике содержится в: [Ясницкий 2013].

2 В 1935 г. готовились экономические монографии по Таймырскому национальному округу, Северным (Охотским) районам Нижне-Амурской области, Витимо-Олекминскому национальному округу и Туруханскому району [Хроника 1935: 230].

3 В 1935 г. по плану изучались «Очередные задачи дальнейшего исследования хозяйства коряков, Охотничий промысел Новой Земли, Семужий промысел Крайнего Севера и участие в нем народов Севера, Охотничий промысел в бюджете населения Крайнего Севера, Пассивные самоловные приборы в охотничьем промысле народов Севера (ч. 1 монографии "Техника добывания охотничьих животных у народов Севера"), Советская торговля остяко-вогульского национального округа» [Хроника 1935: 230].

4 В том же издании сообщается о «проводимой в настоящее время работе по созданию полнометражного фильма, целью которого является показ народов Севера и происходящей на Крайнем Севере гигантской социалистической стройки под условным названием "Большевики Севера". Картина в основном строится на фильмотечном материале, но с досъемкой недостающих для связи моментов как в самом ИНСе, так и на месте в одной из экспедиций НИА. За истекший период проделана большая работа по просмотру более чем 100 картин, составлены аннотации, каковые и оформляются в виде специального труда "Северные фильмы"» [Хроника 1935: 232]; см. также статью Д. Арзютова в настоящей подборке: [Арзютов 2016].

кабинет (три сотрудника) проводил антропометрические и биохимические исследования студентов ИНСа; кабинет национальной физкультуры организовывал методические мероприятия и вел исследования (среди тем: «Физиологическая и гигиеническая оценка бытовых поз народов Севера», «Функциональные пробы сердечно-сосудистой системы студентов ИНСа», «Сбор материалов по национальным видам физических упражнений, игр и плясок» и т.д.). Комиссия по истории религии и антирелигиозной работы кроме собственно антирелигиозной работы изучала религиозность студентов ИНСа, собирала экспонаты по религии народов Севера, организовывала библиографическую картотеку по истории религии и антирелигиозной работы на Севере. В 1935 г. к публикации готовился сборник по истории религии тунгусов. Перед комиссией по национальному искусству (в 1934 г. — 8 человек) тоже стояло два типа задач: теоретическая — изучение всех видов национального искусства народов Севера, и практическая — разработка проблем его развития. Комиссия делилась на сектора живописи и рисунка, скульптуры, национального театра, национальной музыки1.

В НИА велась большая экспедиционная работа: только в 1933 г. было организовано 20 экспедиций в разные районы Севера [Хроника 1934: 108]2.

В «Хронике» 1935 г. особо указывается, что в это время «значительно расширилась и укрепилась связь НИА ИНС (главным образом по линии обмена литературой) с рядом зарубежных научных учреждений (преимущественно в США, Франции, Австрии, Эстонии, Латвии и т.п.). Связь эта осуществлялась как непосредственно, так и через ВОКС3» [Хроника 1935: 229]. (Как раз в это время (1934—1937 гг.) в НИА ИНС работал немецкий ученый-коммунист, специалист по угорским языкам, будущий вице-президент Академии наук ГДР В. Штайниц [ЦГА СПб. Ф. 9471. Оп. 2. Д. 88 (160); Хроника 1936: 157].)

1 Одна из задач этой комиссии — популяризировать искусство народов Севера, устраивая выставки в СССР и за границей, готовя к печати альбомы, книги, репродукции, «содействуя воспроизведению скульптуры в материалах: терракоте, гипсе, фарфоре, майолике, бронзе, дереве, кости и камне» [Хроника 1935: 231]. Кроме того, комиссия проводила эксперименты с новыми для северян материалами, сотрудничала с Ленинградским фарфоровым заводом, для которого учащиеся ИНСа создавали проекты росписи изделий и скульптурные модели; работала над иллюстрированием и оформлением изданий национальной литературы. Подробнее о работе художественной части комиссии см.: [Мусянкова 2012]. Эта же комиссия изучала музыкальные инструменты и музыкальный фольклор народов Севера и занималась созданием и развитием нанайской театральной группы, на основе которой собирались в скором времени создать вторую (эвенкийскую) театральную группу.

2 Экспедиции были преимущественно лингвистические, однако их участники попутно собирали и этнографические материалы [Хроника 1934: 108].

3 Всесоюзная организация по культурным связям с заграницей.

Елена Лярская. «Ткань Пенелопы»: «проект Богораза» во второй половине 1920-х — 1930-х гг.

Издательская деятельность. Почти во всех работах, посвященных ИНСу, упоминается, что он силами студентов-северян издавал периодический сборник «Тайга и тундра» — наиболее известное (и необычное) издание ИНСа1. Однако в научном отношении оно было далеко не самым важным: в первой половине 1930-х гг. в НИА ИНС велась огромная издательская работа. Первой была основана серия «Труды НИА ИНС», выходившая в 1932—1933 гг. (пять выпусков). В этой серии появились книга П.Е. Терлецкого «Население Крайнего Севера по данным переписи» (1932), исследование М.О. Косвена, посвященное Моргану (1933), и работа Е.А. Крейновича о гиляцких числительных (1932). Затем вместо единых «Трудов» стало выходить несколько серий: «Труды по экономике», «Труды по истории», «Труды по этнографии», «Труды по лингвистике» и «Труды по фольклору»; в дополнение к ним в 1935—1936 гг. было издано еще десять выпусков серии «Известия НИА ИНС». Помимо них вне всяких серий было выпущено около 20 книг, также посвященных различным аспектам современного изучения Севера. Кроме того, с 1934 по 1936 г. выходила серия «Материалы по этнографии», в которой публиковались классические этнографические работы (изданы два тома трудов Л.Г. Моргана, два тома работ Л.Я. Штернберга и первый том богоразовских «Чукчей»2). В ИНСе велась активная публикаторская работа: известно, что переводились и готовились к публикации работы Кастрена, Штеллера, Крашенинникова, Широкогорова, готовилась к переизданию «Сибирская история» Миллера, составлялись и готовились к печати аннотированные указатели литературы о народах Севера [ЦГА СПб. Ф. 9471. Оп. 2. Д. 35. Л. 8].

Самое большое число работ, опубликованных под грифом НИА ИНС, было связано с языками народов Севера. Среди них труды по грамматике, диалектологии, языку фольклора, экспериментальной фонетике, словари, самоучители. Кроме того, выходили многочисленные работы, посвященные созданию письменности, учебников, самоучителей, методических рекомендаций преподавателям, анализу возможных учебных трудностей при освоении языка3. Создавалась, переводилась и готовилась к печати литература на северных языках.

Даже краткий обзор структуры НИА ИНС, количества его сотрудников и аспирантов, направлений исследований, подго-

1 На самом деле сборник «Тайга и тундра» родился еще на севфаке: первый номер вышел в 1928 г., а последний — № 2 (5) — в 1933 г.

2 Серия прекратила свое существование в 1936 г., и второй том «Чукчей» вышел уже вне этой серии и после смерти автора (1939), но все же под грифом НИА ИНС.

3 Вышло семь выпусков в серии «В помощь учителю национальных начальных школ Крайнего Севера» (см. Приложение).

товленных здесь изданий показывает, что перед нами крупное научное учреждение, серьезно влиявшее на положение дел в североведении. При этом в современных работах, посвященных истории российской этнографии 1920— 1930-х гг., деятельность НИА ИНС не только не учитывается, но и почти не упоминается: считается, что Институт народов Севера был занят исключительно обучением студентов-«туземцев».

ЛГПИ им. А.И. Герцена: северное отделение и северные курсы

Целью этого учреждения была подготовка учителей для северных школ и работников для национальных северных педтехни-кумов. Подчеркну, что здесь готовили не рядовых учителей начальной школы, а преподавателей старших классов и «узловых специалистов», т.е. тех, кто, приехав на места, мог сам готовить учителей для местных школ.

В отличие от ИНСа в это учреждение принимали людей независимо от их национальности, но при этом требовалось наличие среднего образования. Формы подготовки в институте были самые разные, например краткосрочные или годичные курсы повышения квалификации для учителей, приехавших с Севера, или курсы подготовки учителей из числа старшекурсников различных факультетов ЛГПИ и других пединститутов, желавших работать в северных школах. Суть этой подготовки заключалась в том, что студентам дополнительно к их специальности давали знания по национальным языкам и североведению и право преподавать в национальных школах или педучилищах. Еще одна важная форма обучения, существовавшая в пединституте, — специальное северное отделение, на которое велся отдельный набор. Больше половины студентов-се-верников к моменту поступления в ЛГПИ уже имели опыт работы в северных школах [Воскобойников 1958: 62]. Северное отделение более или менее постоянно работало на филологическом факультете; периодически набирались группы «северян» на историческом и географическом факультетах. Во всех случаях студенты посещали специальные северные курсы в дополнение к основной программе.

(Отмечу попутно, что в начале 1930-х гг. в ЛГПИ готовили учителей для работы не только на Севере, но и в других регионах. Например, в архиве сохранились программы 1934 г. для отделения западной секции «нацмен отделения», к которой относились поляки, финны, эстонцы и латыши [ЦГА СПб. Ф. 4331. Оп. 11. Д. 443]. Таким образом, северное направление в ЛГПИ снова (как и в ЛИЖВЯ) было хотя и важным, но не единственным и исключительным.)

Елена Лярская. «Ткань Пенелопы»: «проект Богораза» во второй половине 1920-х — 1930-х гг.

Выпускники ЛГПИ работали непосредственно в северных школах, преподавали в педагогических училищах, становились «руководящими работниками по линии просвещения» в Сибири, на Дальнем Востоке и в районах Крайнего Севера. Всего до войны было выпущено более 200 человек [Воскобойников 1958: 64].

Как уже говорилось, подготовка северных учителей началась в ЛГПИ в 1930 г., т.е. именно тогда, когда прекратило свое существование этнографическое отделение ЛГУ. В ЦГА СПб (фонд 4331) сохранились некоторые программы северных курсов для разных видов обучения, учебные планы и отчеты, на основании которых можно получить представление о том, кто там преподавал, в каком объеме и каким предметам обучали. Значительное внимание в подготовке будущих учителей уделялось изучению северных языков, что было специфической чертой северного отделения. Известно, что с 1932 по 1934 г. чукотский язык преподавал В.Г. Богораз, эскимосский — А.С. Форштейн, тунгусские — Г.М. Василевич, ненецкий — Г.Н. Прокофьев, Г.Д. Вербов, А.В. Алмазова, остяцкий — Н.К. Каргер, вогульский — В.Н. Чернецов, а введение в изучение северных языков — проф. Д.В. Бубрих. Кроме языковой подготовки, будущим педагогам читали курсы по истории народов Севера1 и по экономике Севера2, по физической и экономической географии Севера (преподаватель А.В. Королев). О существовании каких-либо курсов по общей этнографии и этнографии северных народов нам ничего не известно3, но есть программы Богораза, посвященные религии и антирелигиозной работе на Севере, в которые включены традиционные для этнографов темы4.

Северное отделение ЛГПИ было тесно связано с Богоразом и его учениками. Начиная с 1932 г. в пединституте стала применяться та же логика в обучении, что и на этноотделении: сту-дентов-северников после второго курса стали отправлять на Север на длительную практику, после которой они могли вернуться и доучиться5. (В 1934 г. обучение на северном отделении стало пятилетним в отличие от четырехлетнего во всем инсти- * Об

1

2

3

4

В сожалению, в дошедшей до нас программе автор курса не указан.

«Курс по реконструкции Северного хозяйства» читал А.Ф. Брюханов.

Известно, что на годичных курсах для учителей в 1937 г. этнография читалась как отдельный предмет.

Курсы назывались «Лекции по истории верований» (14 часов) и «Религия и антирелигиозная работа среди малых народностей Севера для студентов 3 курса» (20 лекций).

Об этом пишет Воскобойников [1958: 61]. К сожалению, ни воспоминания, ни архивные материалы не дают возможности представить, насколько широко эта практика применялась и как долго сохранялась.

туте.) Эти студенты, наряду с учениками Богораза прошлых лет и выпускниками ЛИЛИ, участвовали в создании учебников и письменности для народов Севера, а особо успевающих привлекали еще и к преподаванию языков на краткосрочных учительских курсах [Воскобойников 1958: 63].

Северное отделение ЛГПИ хотя и было самостоятельной организацией со своими целями и задачами, но при этом являлось неотъемлемой частью единой конструкции, создававшейся Богоразом и его товарищами, в центре которой в первой половине 1930-х гг. оказалась НИА ИНС. Дело не только в совпадении преподавательского состава — между этими учреждениями существовала тесная и глубокая структурная связь. В качестве иллюстрации приведу несколько цитат из текущих планов и отчетов начала 1930-х гг., сохранившихся в фондах ЛГПИ.

1. Из протокола совещания о положении северного отделения Института им. Герцена, 1932 г.: «При проведении педагогической практики установить контакт с ИНС с тем, чтобы помимо практических занятий в образцовых школах Ленинграда проводить занятия с национальным контингентом учащихся института» [ЦГА СПб. Ф. 4331. Оп. 11. Д. 217. Л. 1].

2. Из производственного плана северного отделения на 1933— 1934 уч. год, второе полугодие: «П. 20 <...> научно-исследовательская работа студентов кафедры проводится в ИНСе» [ЦГА СПб. Ф. 4331. Оп. 11. Д. 388. Л. 7].

3. Из отчета о работе северного отделения за 1933—1934 уч. год: «Исследовательский кружок в этом году не работал, но ряд студентов принимали участие в составлении учебников на сев. языках (чукотская секция, вся ненецкая секция) и в критическом разборе выпущенных учебников (эскимосская секция)» [ЦГА СПб. Ф. 4331. Оп. 11. Д. 388. Л. 1]. (Подготовка учебников велась в ИНСе.)

4. Из плана работы кафедры северных языков института им. А.И. Герцена на второе полугодие 1933—1934 уч. года:

«Несмотря на значительный состав кафедры, все работники за исключением двух являются основными работниками Инст[итута] Нар[одов] Сев[ера]. В состав кафедры входят 3 проф., 2 доц., 10 ассистентов, 2 лаборанта (совместителя по 1/2 ставки)» [ЦГА СПб. Ф. 4331. Оп. 11. Д. 388. Л. 12].

«При кафедре имеется кабинет Сев[ерных] Языков, при кабинете имеется два лаборанта на полставки. Общее руководство работой кабинета ведет зав. отделом Василевич без всякой оплаты. Кабинет является учебно-вспомогательным учрежде-

Елена Лярская. «Ткань Пенелопы»: «проект Богораза» во второй половине 1920-х — 1930-х гг.

нием. В текущем году при кабинете будет развернута работа по методической помощи массовой школе. При чем [так!] план этой работы во втором полугодии будет увязан с работою метод. секции НИА ИНС» [ЦГА СПб. Ф. 4331. Оп. 11. Д. 388. Л. 12об].

«В связи с тем, что вся научно-исследовательская работа по Северу сосредоточена в НИА ИНСа, а все члены кафедры являются одновременно сотрудниками НИА, специально разработки научных вопросов кафедра не будет ставить, но вместо этого кафедра намечает ряд научных докладов — результат работы членов кафедры» [ЦГА СПб. Ф. 4331. Оп. 11. Д. 388. Л. 13].

«Аспирантуры при отделении не имеется. Студенты, окончившие отделение, оставляются аспирантами при НИА ИНСа» [ЦГА СПб. Ф. 4331. Оп. 11. Д. 388. Л. 13].

Неудивительно, что при таких тесных связях с НИА ИНС ЛГПИ, который должен был готовить в первую очередь учителей, в результате готовил также и североведов, которые, по сути, принадлежали к той же ленинградской этнографической школе, что и выпускники ЛГУ. Среди выпускников ЛГПИ — И.С. Вдовин, Н.М. Терещенко, Е.С. Рубцова, Г.А. Меновщиков. По всей видимости, многие курсы у североведов в ЛГПИ и студентов этноотделения ЛГУ были близкими, и те и другие считали себя принадлежащими к ленинградской этнографической школе1.

Вторая половина 1930-х гг.

В середине 1930-х гг. созданный Богоразом и его коллегами «проект» работал весьма продуктивно: выпускники этноотде-ления, составлявшие костяк преподавателей в обоих вузах и большую часть сотрудников НИА ИНС, работали над исследованиями, учили новых студентов (среди них были не только те, кто принадлежал к народам Севера), публиковали труды, ездили в экспедиции. Но общая обстановка в стране и, как следствие, ситуация в науке не могли не оказывать влияние на работу.

10 мая 1936 г. внезапно, в поезде по дороге в Ростов-на-Дону, умирает Богораз. После этого его «проект» проходит череду реорганизаций и в конце концов перестает существовать.

1 У меня есть ощущение, что студенты-герценовцы были более склонны к изучению языков, чем этнографии в широком понимании. Возможно, это связано с тем, что в 1930-е гг. из-за необходимости срочной работы по созданию письменности и учебников именно языки оказались в центре внимания.

В 1936 г. ИНС передают в систему Главсевморпути — организации, не слишком в нем заинтересованной: в это время она «замыкается “на воде”, на водной трассе Северного Морского Пути, и теряет интерес к земле, примыкающей к СМП1 и населяющим ее народам» [Евладов 2008: 257].

В 1937 г. началось так называемое дело ИНСа [Роон, Сирина 2003: 61—62]: вначале был арестован окончивший аспирантуру НИА ИНС писатель, сотрудник «Детгиза» Н.И. Спиридонов, следом за ним — директор ИНСа Я.П. Алькор (Кошкин), затем сотрудники и аспиранты ИНСа А.Ф. Брюханов, Н.Ф. Прыткова, В.И. Цинциус, А.С. Форштейн, Е.А. Крейнович, редактор «Детгиза» К.Б. Шавров, В.Ц. Пересвет-Салтан и многие другие. «Большая часть когорты молодых ученых-североведов, воспитанных на этнографическом отделении Ленинградского университета под руководством Л.Я. Штернберга и В.Г. Богораза в 1920-е и в Институте народов Севера в 1930-е гг., была уничтожена или надолго вычеркнута из науки в годы сталинских репрессий. <...> Труды этих ученых не переиздавались, оставшиеся рукописи не печатались, а имена преданы забвению», — пишет И.И. Крупник. И продолжает: «Практически весь состав научных сотрудников и преподавателей Института народов Севера был арестован и репрессирован в 1937 году, а институт расформирован» [Крупник 2008: 19, 20].

Действительно, 1 октября 1939 г. ИНС был переподчинен Нар-компросу РСФСР. Эта реорганизация была не формальным переподчинением другой структуре, а коренным изменением всего устройства ИНСа: с этого момента ИНС превращается в Педагогический институт народов Севера, задача которого — давать высшее образование. В составе ИНСа теперь две структуры: Пединститут (со сроком обучения пять лет) и Учительский институт (срок обучения три года).

В новый ИНС могли поступить все граждане СССР независимо от их национальности, хотя некоторые льготы для коренных при сдаче экзамена по русскому языку сохранялись. В 1940 г. была снова составлена разверстка по округам и национальностям [Воскобойников 1958: 60].

С этого момента ИНС готовит только учителей, а не «национальную интеллигенцию» разнообразных специальностей. Кроме того, в результате преобразования в Ленинграде оказывается два учебных заведения, готовящих кадры для северных школ: ЛГПИ и реорганизованный ИНС. Наркомпрос не может мириться с таким дублированием и стремится исправить

Северный морской путь.

Таблица 1

Структура ИНСа в конце 1930-х гг. [Воскобойников 1958: 59]

Срок Факультеты Кого выпускали

обучения

Подготови¬

тельное Набор больше не производится

отделение

Три факультета: историче¬

Учительский Три года ский; естественно-географи¬ Учителя неполных

институт ческий; северных языков средних школ

и русского языка литературы

Педагоги¬ Один факультет: северных Учителя полных

ческий Пять лет языков и русского языка школ

институт и литературы и национальных

педтехникумов

ситуацию: сначала пытается перевести студентов из ЛГПИ в ИНС [ЦГА СПб. Ф. 4331. Оп. 34. Д. 124. Л. 39], а через некоторое время ликвидирует ИНС, передав его студентов в ЛГПИ1.

В результате репрессий и реорганизаций второй половины 1930-х гг. активная издательская работа ИНСа и НИА ИНС была свернута, большинство планов публикаций остались невоплощенными, практически все серии, за исключением лингвистической, были прерваны, и только работы по языкам народов Севера еще некоторое время продолжали выходить.

II. Проект Богораза: взаимосвязи

Как, для чего и зачем вся эта описанная выше сеть учреждений была объединена в единое целое, условно обозначенное здесь как «проект Богораза»?

Начнем с довольно необычного документа — почти доноса (март 1928 г.), написанного коллегой Богораза по ЛИЖВЯ проф. Каменьщиковым (так!)2.

«Замечания о некоторых педагогических противоречиях, наблюдаемых в работе Севфака, от 15 марта 28 года [адресованы помощнику ректора по севфаку А.Е. Смыку. — Е.Л.].

1 Приказ Наркома Просвещения № 699 от 29 сентября 1941 г. о закрытии Ленинградского педагогического института народов Севера, см.: [ЦГА СПб. Ф. 4331. Оп. 31. Д. 603. Л. 28]. К этому времени многие студенты и преподаватели ИНСа уже ушли на фронт.

2 Текст находится в той же папке, что и цитированный выше донос, — см. сноску 2 на страницах 147-148 [ЦГА СПб. Ф. 7222. Оп. 9. Д. 44. Л. 1-2].

1) Студент сравнительно на долго [так!] (на 4—5 лет) отрывается из родной ему обстановки, отрывается от среды, отвыкает от местных условий жизни и быта, деклассируется. Все это, конечно, нельзя сказать, чтобы было полезно с государственной точки зрения.

2) Полное отсутствие учебников. Нет даже букварей и книг для обучения начальному счету. Имеющиеся учебники на русском языке рассчитаны на взрослую рабочую или крестьянскую аудиторию, для нашего студенчества совершенно не годятся. Написать же какие-то учебники для нашего студенчества здесь в Ленинграде или Москве, находясь далеко от местных условий жизни и быта, — невозможно. <...>

3) <...> С педагогической точки зрения полезнее устраивать туземные школы для каждой национальности в отдельности. В этих школах преподаватели [так!] должны быть лица, знающие местный быт и язык данной национальности. <...>

6) <...> Севфак должен быть школой повышенного типа [подчеркнуто Каменьщиковым]. Он может существовать в Ленинграде только как школа подготовки для Севера работников высшей квалификации. Средней квалификации работников должны готовить туземные школы на местах. Затем, окончившие эти туземные школы работают на местах 2—3 года и лучшие из них посылаются в Ленинград или в Москву для получения высшей квалификации у таких специалистов, которых нет там на местах.

проф. Н.П. Каменьщиков».

Посмотрим на это письмо не только как на донос. В нем точно сформулированы те проблемы, которые «проект Богораза» был призван решить. Проф. Каменьщиков, безусловно, прав: с педагогической точки зрения гораздо лучше учить детей «на местах», по учебникам, и чтобы учителя знали их родной язык, а в Ленинграде готовить только кадры высшей квалификации. Скорее всего, Богораз с этим согласился бы, но проблема состояла в том, что ни учебников, ни учителей в 1928 г. не было, а вопросами, откуда они возьмутся и сколько на это потребуется времени, проф. Каменьщиков не задавался. Но именно эти вопросы были центральными для Богораза, когда он начал выстраивать свою конструкцию.

Конечно, при наличии достаточного времени и средств сначала нужно готовить специалистов, потом ждать, пока они проведут необходимые исследования; вслед за этим писать грам-

Елена Лярская. «Ткань Пенелопы»: «проект Богораза» во второй половине 1920-х — 1930-х гг.

матики языков, создавать учебники и готовить учителей, способных учить по этим учебникам; затем проводить апробацию этих программ в местных школах, готовить в этих школах образованных туземцев; после этого начинать их учить в «школах повышенного типа» в Ленинграде; и только тогда можно рассчитывать, что эти люди примут участие в модернизационных процессах. Этот путь логически безупречен, но он может растянуться на несколько десятилетий. Задача была пройти его как можно скорее: с точки зрения Богораза (и Комитета Севера), ждать было нельзя.

Вся конструкция, созданная Богоразом, была направлена на то, чтобы объединить научные изыскания с практической деятельностью и за счет этого максимально быстро решить стоявшие задачи. Уже в начале 1920-х гг. они со Штернбергом начали готовить студентов-исследователей, близко знакомых с жизнью изучаемых народов (и по совместительству «миссионеров новой культуры» [Богораз-Тан 1925: 48]), которые сразу стали работать на местах, организовывать школы и программы обучения, участвовать в создании письменности и преподавании северных языков. Созданный затем рабфак (и его преемники) не только готовил национальную интеллигенцию, поселив «неграмотных туземцев» в большом европейском городе и заставляя их в очень сжатые сроки обучиться многим премудростям, но и превратился в «живую этнографическую лабораторию» [Селезнев 1928: 13] для студентов-этнографов, обучавшихся здесь живому языку и получавших прямо в Ленинграде сведения о культуре, экономике и быте северных регионов. Несколькими годами позже, когда появились и специалисты по Северу, и опыт организации работы с северянами, развитие проекта достигло нового уровня: было создано специальное учреждение, занимающееся только Севером.

В новом учреждении сохранился тот же принцип взаимодополнительности: ИНС как образовательное заведение выступал базой для ИНСа как исследовательского института. О том, что такая организация позволит быстрее и качественнее решать вопросы создания письменности и подготовки кадров для северных регионов, директор ИНСа К.Я. Лукс писал уже в первый год его существования: «Организовать солидную проработку языковой проблемы можно только в централизованном порядке и при непосредственном участии самих туземцев. Для всех северных туземных школ нужна своя центральная лаборатория для проверки местного опыта. Такой лабораторией может и должен стать при известных условиях ИНС» [Лукс 1930: 135]. Подключение к созданию письменности и изучению Севера еще и будущих учителей северных школ стало логичным продолжением проекта.

Проф. Каменьщиков в письме против «экспериментов» Богораза утверждал, что «написать же какие-то учебники для нашего студенчества здесь в Ленинграде или Москве, находясь далеко от местных условий жизни и быта, — невозможно». Как показали результаты «проекта Богораза», при правильной организации работы — возможно. При этом приехавшие в столицу студенты-северяне, пусть и малограмотные, сыграли не последнюю роль: наличие в Ленинграде людей, с которыми можно, обучив их азам языкознания, проверять тексты, редактировать издания на родных языках, которых можно привлечь к подготовке учебников и грамматик и включить в общее дело создания письменности и литературы, сыграло огромную роль. Недаром на одном из заседаний по коренизации школ создатели учебников жаловались, что у них есть трудности с проверкой текстов на ненецком языке, т.к. обучающиеся в ИНСе ненцы в основном говорят на коми [АМАЭ РАН. Ф. К-II. Оп. 1. Д. 273. Л. 101]. Собственно, ИНС в роли лаборатории — это как раз и есть те «эксперименты» профессора Богораза, которые так раздражали господина Потопова (см. сноску 2 на страницах 147—148).

При этом сотрудники НИА ИНС и студенты ЛГПИ — одновременно исследователи, использующие знания северян, и их преподаватели: они не только пишут учебные пособия, но и непосредственно формируют национальную интеллигенцию. Это взаимодействие — яркая особенность проекта: связка «исследователи + будущая интеллигенция Севера» формируется с самого начала создания северного рабфака1.

Надо ли говорить, что значительная часть сотрудников НИА ИНС — ученики Богораза и Штернберга. По мнению господина Потопова, в 1928 г. в Ленинграде было только два северника, «старый и молодой», — Богораз и Кошкин; в 1933 г. (всего через пять лет!) в аспирантуре ИНСа, как уже сказано, было 42 человека (35 из них принадлежали непосредственно к школе Богораза и Штернберга: 29 человек окончили этно-отделение ЛГУ или ЛИЛИ (ЛИФЛИ), еще шесть были выпускниками ЛГПИ)2.

1 Роль этого содружества студентов и исследователей отчетливо осознавалась и высоко оценивалась современниками. Так, в пропагандистской книжке «Чудесный чум» М. Рохмана, посвященной ИНСу, написано: «Это они, сотрудники НИА Института под руководством партии и директора Я.П. Алькора (Кошкина) <...> создали совместно со студентами письменность для народов Крайнего Севера на 15 языках, создали на этих языках буквари и первые книги для начальных школ, продолжая одновременно друг друга учить и поучаться друг у друга» [Рохман 1935: 23; курсив мой. — Е.Л.]. Это еще один повод для обсуждения отношений информантов и исследователей в раннесоветский период; ср.: [Алымов, Арзютов 2014: 83].

2 На самом деле Потопов ошибался и насчет 1928 г. К этому времени уже было подготовлено довольно много студентов, значительная часть которых занималась исследованиями Севера. Только

Елена Лярская. «Ткань Пенелопы»: «проект Богораза» во второй половине 1920-х — 1930-х гг.

Выше уже шла речь о месте во всей этой конструкции ЛГПИ: именно команда сотрудников НИА ИНС преподает северные языки и северные дисциплины в Пединституте [Ратнер-Штернберг 1935: 148]; студенты-северники из этого института (как до этого студенты этноотделения географического факультета) учатся у студентов ИНСа их родному языку, включены в исследовательскую работу и научную жизнь НИА ИНС. Видно, что в ЛГПИ при подготовке студентов использовались те же логика и тактика в построении обучения, что и на этно-отделении.

Ядром этой системы была, по-видимому, научная работа, для которой требовались научные кадры. Система готовила такие кадры, ставила перед ними задачи и выступала для них как работодатель, создавая возможности для полевых исследований, комплексного гуманитарного изучения Сибири и Севера, создания письменностей, учебников и т.д. Одновременно решались задачи подготовки учителей и национальной интеллигенции.

Таким образом, все описанные выше формально различные учреждения дополняли друг друга по функциям, были тесно связаны логически, структурно и по своему составу, что позволяло лучше и быстрее решать задачи, стоявшие перед наукой и обществом. Очевидно, что и эти учреждения, и связи между ними не сложились стихийно, а были результатом творческой мысли, неутомимой энергии и завидной настойчивости создателей и руководителей проекта. Вся эта конструкция становится очевидной, если мы рассматриваем существовавшие учреждения не изолированно, а во взаимосвязи1.

Этнография в нокдауне?

Если прослеживать историю «проекта Богораза» шаг за шагом, становится очевидно, что, хотя идеи, стоявшие за проектом, и были стройными и логичными, сама возводимая конструкция получалась организационно шаткой и непрочной. Иногда вообще непонятно, как Богоразу и его товарищам удавалось добиться хоть каких-то результатов. Того, чего ленинградская этнографическая школа достигла в изучении Севера в 1920— 1930-х гг., она достигла во многом вопреки действиям властей

одни из них были в поле после окончания университета (например, Г.Н. и Е.Д. Прокофьевы), другие находились в экспедициях, еще не закончив курс (как Н.К Каргер, В.И. Чернецов, Н.А. Котов-щикова и др.). Через несколько лет они начали возвращаться и, благодаря созданию Богоразом НИА ИНС, им было где обрабатывать собранные материалы и применять свои знания.

На самом деле учреждений, связанных с именем Богораза и с исследованиями Севера, было больше: и в Музее антропологии и этнографии, и в Музее истории религии и атеизма, и в других местах работали ученики Богораза; но в центре все-таки находится описанная конструкция.

и событиям, которые эпоха обрушила на людей. Разбирая архивные материалы, осознаешь, насколько сильно существование всего комплекса и его функционирование обязаны не «поддержке советской власти», а воле и энергии Богораза (до 1927 г. — Богораза и Штернберга), его учеников и соратников.

Сначала власти бесконечно переподчиняли этнографическое отделение, затем вообще его ликвидировали — казалось бы, все потеряно, но под лозунгом необходимости качественного обучения школьных учителей1 Богоразу и его коллегам удалось перевести более-менее полноценную подготовку специали-стов-североведов в институт им. Герцена. Одновременно они пытались спасти хоть что-то из разоренной этнографической школы в ЛИЛИ, куда попали студенты закрытого этноотделе-ния: через пару лет там даже удалось начать преподавание отдельных северных языков [Воскобойников 1958: 65].

Таким образом, богоразовская конструкция удерживается и начинает приносить плоды. Но государственная машина неумолима: передача ИНСа вместе с НИА под руководство Глав-севморпути, репрессии против сотрудников ИНСа, внезапный перевод в 1937 г. письменности северных языков с латиницы на кириллицу, упразднение предметной и этнической специфики ИНСа и превращение его в пединститут для всех — все это в конечном счете приводит к разрушению столь кропотливо и старательно возводившейся конструкции, окончательно довершенному в годы Второй мировой войны. Поневоле вспоминаются слова, сказанные как-то Богоразом по поводу планов очередной реорганизации этноотделения: «Выходит

какой-то роковой круг, нечто вроде Пенелопиной ткани, — сколько ни тки, придет досужий человек и все распустит» [СПбФ АРАН. Ф. 250. Оп. 3. Д. 167. Л. 516 об]2.

Отмечу и двусмысленное положение ленинградского североведения. С одной стороны, оно оценивалось как «профессорские эксперименты» и существовало вопреки административному произволу и вненаучному давлению, а иногда и прямому насилию со стороны властей; но при этом результаты работы государство впоследствии приписало себе как «заслуги советской власти». С другой стороны, такое положение лишний раз демонстрирует, как трудно ответить на вопрос, кто определял государственную политику и представлял интересы государства. В определенном смысле Богораз и его ученики и были

1 Требование ввести преподавание этнографии в программу педагогических вузов было зафиксировано в резолюции по докладам на том самом совещании этнографов в 1929 г. [Совещание 1929].

2 Письмо Богораза Д.Б. Рязанцеву в Институт Маркса и Энгельса с просьбой помочь в борьбе с Нар-компросом.

Елена Лярская. «Ткань Пенелопы»: «проект Богораза» во второй половине 1920-х — 1930-х гг.

«советской властью»1, выступая в той ее ипостаси, которая вдохновлялась пафосом модернизации и работала на преобразование страны2.

Историографическая судьба «проекта Богораза» парадоксальна. В научном мире существует консенсус относительно того, что 1930-е гг. — это тяжелейшее время для отечественной этнографии, о чем свидетельствуют и названия работ и их разделов, посвященных этому периоду: «Жизнь после смерти» [Соловей 2001: 117], «Советская этнография в нокдауне» [Слезкин 1993]. В подобных исследованиях НИА ИНС в лучшем случае лишь упоминается, а чаще вообще остается незамеченной. При этом имеющиеся источники убедительно демонстрируют, что НИА ИНС в первой половине 1930-х гг. — это крупный научный институт с большим количеством аспирантов, с широкими научными темами, ведущий огромную экспедиционную, издательскую и публикаторскую работу. НИА ИНС находилась в центре продуманной и (со всеми оговорками) эффективной системы подготовки людей к работе на Севере — в разных областях науки, производства, образования и администрирования. Напрашивается вопрос: насколько справедливо наше представление о «нокдауне», в котором находилась советская этнография (как минимум — североведение) после 1929 г.? То, что нам известно о НИА ИНС, противоречит оценке этого времени в научной литературе.

Почему же современная история этнографической науки не видит ни цельности проекта, ни значимости ИНСа? Причины этого «невидения» кроются как в объективных обстоятельствах, так и в наших представлениях о том, что такое этнографическая наука и что включается в ее историю. Мы теперь иначе, чем ленинградские этнографы 1920—1930-х гг. представляем себе смысл и цель наших занятий.

Для того чтобы не увидеть масштаб работы НИА ИНС, были вполне серьезные внешние основания. Во-первых, после дела ИНСа, прекращения работы НИА ИНС, Великой Отечественной войны и новой волны репрессий конца 1940-х гг. участники событий вспоминали о своей довоенной работе с большой осторожностью и сами не публиковали исследований с научным анализом проделанного (ср., например: [Воскобойников

1 Вспомним, что ИНС был подведомственен не Наркомпросу, а напрямую правительству СССР. Это не столько, как полагает Т.Д. Соловей [1998: 211], усиливало государственный контроль (его можно было осуществлять и при помощи министерства), сколько повышало статус учреждения и освобождало его от лишних согласований и проволочек. ИНС, таким образом, был напрямую интегрирован в советский государственный аппарат.

2 Нельзя забывать и о том, что и Богораз, и Штернберг в молодости были народниками и народническое культуртрегерство было им не чуждо.

1958; Гаген-Торн 1971; Антропова 1972])1. Во-вторых, часть материалов НИА ИНС оказалась утраченной, часть — разделенной между разными архивами, и исследователям не на что было опереться при изучении истории этого учреждения. В-третьих, вышедшие под грифом НИА ИНС издания в большинстве своем известны исследователям, но никогда не были собраны в одном месте. Только недавно, после кардинального улучшения работы электронного каталога Российской национальной библиотеки, появилась возможность выявить большую часть изданий НИА по ключевому слову и собрать их в один список, что позволяет оценить издательскую деятельность и понять масштаб проделанной в 1930-е гг. работы.

Однако, на мой взгляд, не только недостаток материалов мешает исследователям «увидеть» созданную Богоразом конструкцию, есть и иные причины, связанные как с укоренившейся историографической традицией, так и с традицией междисциплинарных барьеров в гуманитарных науках. Прежде всего, историография, взращенная в жестких институциональных и дисциплинарных границах, «не видит» некоторых элементов «проекта Богораза»: НИА ИНС — не классический университет, не академический институт, не относится целиком ни к одной из известных институций и потому выпадает из привычного устройства мира, оказываясь для исследователей, изучающих в первую очередь академическую жизнь, как бы в другом измерении. При этом, как уже было сказано, в современной историографии плохо различают НИА ИНС и ИНС: они воспринимаются как одно учреждение, в определении и описании которого на первый план выступает обучение в столичном городе малограмотных северян (оценка этого факта зависит от позиции автора: это либо «прекрасно», если статья посвящена истории образования на Севере, либо «профессорская забава», либо «блажь советской власти»). Научная работа НИА ИНС при этом оказывается в тени; в лучшем случае упоминается, что там разрабатывалась письменность для северных языков.

Еще один механизм «невидения», на мой взгляд, создан несоответствием сегодняшних и прежних представлений о том, чем должна заниматься этнография, прежде всего в области соотношения теории и практики. Когда современные этнографы или антропологи пишут свою историю, они с легкостью отдают то, чем занимались тогдашние североведы, другим специальностям: создание письменности и грамматик оказывается

Известно, что В.В. Антропова изучала в архивах материалы, касающиеся экспедиций 1920-х гг., а Н.И. Гаген-Торн начала писать книгу, посвященную этнографам 1920-1930-х гг., но не успела ее завершить [Гаген-Торн 2002: 335-336].

Елена Лярская. «Ткань Пенелопы»: «проект Богораза» во второй половине 1920-х — 1930-х гг.

историей лингвистики1, изучение прошлого Сибири и положения ее населения при царской («колониальной») администрации — исторической наукой, раскопки на севере Ямала — археологией, исследование особенностей искусства и художественного языка северян — искусствоведением, изучение многообразия восприятии мира, формирования понятий, того, как развивается ребенок, — педологией (сегодня, видимо, ког-нитивистикой).

Вот цитата из уже упомянутой статьи Ю. Слезкина «Советская этнография в нокдауне»: «Этнографы были сбиты с толку, и доиндустриальные народы СССР стали легкой добычей педологов. <...> Педологи вскрывали причины различных проявлений отсталости, вызванных воздействием среды, и давали рекомендации по их быстрейшему искоренению» [Слезкин 1993: 118]. Далее автор говорит, что после разгрома педологии эта работа досталась «учителям-практикам». Нельзя не заметить, что сегодняшнее противопоставление этнографов, педологов и учителей противоречит тогдашним принципами, в частности — принципам «проекта Богораза», основанного на синтезе. Подход Богораза объединял этнографические, антропологические, лингвистические, искусствоведческие и педологические исследования на северном материале: эти направления сосуществовали и взаимодействовали в рамках одного учреждения, часто этим занимались одни и те же люди2. Мы же рассуждаем об этой эпохе с точки зрения сегодняшних дисциплинарных границ (во многом возникших как следствие катастроф советской эпохи). Такой подход предполагает, что были этнографы, изучавшие народы и группы, лингвисты, которые составляли грамматики, педологи, исследовавшие детей и условия их жизни, искусствоведы и археологи, историки, сидящие каждый в своем отделе, — как в современных институтах, расписанных по отраслям3.

1 И это несмотря на тот очевидный факт, что большинство «лингвистов» НИА ИНС считали себя этнографами и что девиз Штернберга «этнограф должен быть лингвистом, а лингвист этнографом» [Ратнер-Штернберг 1935: 152] был одним из краеугольных камней ленинградской этнографической школы.

2 Такой подход неизбежно ставит современных историков науки в трудное положение: материал сопротивляется такому насилию, порой недостает оснований, чтобы однозначно отнести человека или его исследования к той или иной науке. Как, например, определить В.Н. Черенцова, который был одним из создателей мансийской письменности, автором этнографических исследований по народам Западной Сибири и археологом; или Г.Н. Прокофьева, автора селькупской грамматики, этнографа, чья методика школьного преподавания туземным детям привлекла внимание Н.К. Крупской; или Н.К. Каргера, ученого секретаря НИА ИНС, проводившего исследования народов Амура, изучавшего взаимодействие населения Подкаменной Тунгуски с кредитными организациями, преподававшего хантыйский язык, создавшего кетский букварь? Относить ли исследования А.М. Шуберт об эвенкийских детях, опубликованные под грифом НИА ИНС, к этнографии или к педологии?

3 Показательно, что в своей обстоятельной работе о трансформации советской этнографии Т.Д. Соловей, освещая деятельность НИА ИНС, упоминает только деятельность историко-этнографической секции.

С точки зрения разделения в этнографических исследованиях теории и прикладной работы ситуация еще более показательная. После печально знаменитых совещаний 1929 и 1932 гг. произошло официальное сужение предметного поля этнографии: статус науки был понижен до вспомогательной исторической дисциплины. Однако на совещании этнографов 1929 г., и в докладах, и в резолюциях, неоднократно и настойчиво подчеркивалась значимость практической работы этнографов в деле социалистического строительства. Собственно, это одна из центральных тем в выступлениях, особенно представителей ленинградской этнографической школы. Этнографы видели свое служение общественным интересам не только в классификации народов и определении границ их проживания (см., например: [Андерсон 1998: 77—97]), но и в прямом деятельном участии в преобразованиях на Севере и социалистическом строительстве. Нужно понимать, что эти слова — не просто вынужденный риторический прием [Юр-чак 2014]: большинство представителей ленинградской школы действительно часть своей жизни работали в тайге и тундре на практических должностях, видели необходимость в преобразованиях и считали нужным принимать в них участие. Они, как того и хотел Богораз [Богораз-Тан 1925: 50], были «миссионерами новой культуры». Молодое поколение тогдашних этнографов были одновременно и учениками народников, и детьми народников и во многом выступали как продолжатели их дела1.

Необходимость прикладного участия этнографов в социалистическом строительстве, насколько мне известно, никогда не подвергалась сомнению (споры велись лишь о формах участия). Возможно, именно поэтому, когда в начале 1930-х гг. открытые теоретические дискуссии и работа в университетах и Академии наук оказались затруднены, НИА ИНС, созданная вне старых академических рамок и устроенная так, что каждая из ее секций имела очевидное практическое, «прикладное» значение, смогла стать исследовательским центром, в котором продолжалась живая научная деятельность. Для практической работы на Севере требовалось создавать школы и письменность — в НИА ИНС появляется секция, изучающая грамматику, фонетику, фольклор и пр. Для создания школ нужны методики обучения, знание того, как формируются у детей северян понятия и восприятие мира, нужно изучать опыт предшественников и новых школ —

Они были весьма чувствительны к «зрелищу бедствий народных»: описанию ситуации на местах и предложениям по изменению отдано немало места в письмах молодых этнографов к Богоразу из экспедиций (СПбФ АРАН, фонд 250).

Елена Лярская. «Ткань Пенелопы»: «проект Богораза» во второй половине 1920-х — 1930-х гг.

в НИА ИНС учреждается секция педагогики, занимающаяся разносторонними исследованиями детей и образования. Нужны учебники, в которых бы отражалась история Севера и его народов, — возникает секция истории. Нужно понимать, как устроено хозяйство и промыслы, — изучается экономика и ее изменения, технологии, промыслы, создаются программы обследований и т.д. Нужно изучать особенности здоровья северян, исследовать, развивать и пропагандировать их искусство, бороться с религией — и это становится объектом внимания сотрудников НИА ИНС.

В результате внутри данной структуры можно было вести научную работу на самые широкие темы — от физической антропологии до когнитивных исследований, от изучения экономики охотничьих промыслов до исследований по экспериментальной фонетике, от особенностей восприятия пространства и цвета эвенкийскими детьми до истории колонизации Якутии. При этом каждая секция создает какой-то прикладной продукт, поэтому в списке работ НИА ИНС значительную часть составляют учебники, методические материалы, пособия и программы. С одной стороны, эти прикладные результаты действительно необходимы для идущих преобразований, с другой — они и их практическая значимость оказываются той ширмой, которая способна прикрыть или даже замаскировать теоретические, научные интересы исследователей. Сама по себе эта мимикрия не удивительна — удивительно, насколько она оказалась убедительной даже для потомков, которые все еще видят только прикладную сторону и не замечают научной работы НИА ИНС.

Исследовательские интересы североведов того времени включали не только прошлое Сибири и ее народов, но и их сегодняшний день. Так продолжалось, если ориентироваться на то, что известно о НИА ИНС, примерно до 1936 г., после чего изучение современности сошло на нет (что впоследствии стало проблемой для отечественной этнографии, см.: [Вахтин, Сирина 2003: 144]). Причины этого, естественно, лежат вне науки: исследования современности в ту эпоху оказались неуместными в принципе. Это верно не только для этнографии, примерно в это же время пострадали и другие науки, изучавшие современность: ликвидирована педология, разгромлены демография, социология и психология. Как точно заметил Е.М. Балашов в своей работе, посвященной истории педологии, «в обществе иллюзий, строящемся в Советской России, не было место для какого-нибудь реального исследования этого общества, так же как и для изучения личности реального человека» [Балашов 2012: 184]. Именно с этого момента исследования современности в СССР дей-

ствительно оказались в нокдауне, выходить из которого им пришлось очень долго1.

Возвращаясь к вопросу, почему «проект Богораза» и работа НИА ИНС до сих пор оставались «невидимыми» для историографии, хочу еще раз подчеркнуть, что причины этого в том, что современные исследователи переносят свои представления об объекте и предмете этнографии на прошлое, не замечая исследований, «мимикрировавших» под практику. При таком подходе вывод о катастрофе в североведении, произошедшей на рубеже 1920-х и 1930-х гг., неизбежен. Похоже, что источникам удалось обмануть исследователей.

Мы думаем о нокдауне советской этнографии потому, что считаем этнографией в СССР унылую схоластику журнала «Советская этнография» тех лет, порожденную идеологическим вмешательством в научное творчество. Ленинградское североведение в конце 1920-х — первой половине 1930-х гг. придумало форму существования, которая могла устроить советскую власть, — форму практически ориентированных научных и образовательных программ и учреждений. Это помогало науке выживать до тех пор, пока идеология окончательно не вытеснила все проявления живой науки — и пока был жив Богораз.

К сожалению, время безжалостно и к людям, и к науке: ткань Пенелопы в конце концов все-таки оказалась распущенной. Тем не менее даже в самые тяжелые для науки времена мы находим свидетельства успеха «проекта Богораза». Вот цитата из речи, произнесенной в 1936 г. А.И. Минеевым — полярником, который долгое время проработал в Главном управлении

1 Ситуация в СССР в этих совершенно разных на первый взгляд науках описывается исследователями на редкость однотипно: расцвет в 1920-х — начале 1930-х гг., перелом в середине 1930-х, повлекший за собой разгром, застой, деградацию научных дискуссий, вытеснение исследований пустой схоластикой. Вот некоторые примеры. Психология: «Из эмпирически ориентированной, относительно независимой науки, нацеленной на изучение всеобщих закономерностей, которые были бы приложимы к социальной жизни людей, психология превратилась в относительно антиэмпирическую, прикладную науку, принужденную подчинять теорию запросам практики» [Bauer 1952: 4-5; цит. по: Ясницкий, Завершнева 2009: 14]. Демография: «Четверть века — с начала 1930-х до середины 1950-х годов — для советской демографии прошли впустую, не оставив после себя ни сколько-нибудь значительных исследований, ни новых имен. Больше того, именно в эти годы в советской науке возникло и окрепло направление, отрицавшее не только само существование демографии, но и вообще какие-либо специфические проблемы народонаселения, не сводимые к проблемам экономики. Место исследований заняли схоластические теоретические упражнения, например на тему "социалистического закона народонаселения"» [Вишневский 2005: 461]. Педагогика: «Идеологизированная педагогика, вопреки постановлению ЦК, провозгласившему создание "марксистской науки о детях", превратилась в набор догматических положений, опирающихся на лишенные реального содержания заповеди о коммунистической нравственности, социалистической дисциплинированности» [Балашов 2012: 184]. Интересно, что если проблемы этнографии исследователи связывают с тем, что развивавшаяся в 1920-е гг. наука не смогла встать на «марксистские рельсы» [Слезкин 1993; Соловей 2001], то психология, напротив, уже в 1920-е гг. считала себя марксистской [Ясницкий, Завершнева 2009]. Однако в 1930-е гг. их судьбы оказались удивительно схожими независимо от приверженности учению Маркса.

Елена Лярская. «Ткань Пенелопы»: «проект Богораза» во второй половине 1920-х — 1930-х гг.

Северного морского пути и на тот момент только что стал директором ИНСа, переподчиненного Главсевморпути. Ознакомившись со своим новым хозяйством, он выступает на совещании по вопросу о научном изучении Севера в ГУСМП1 и в выступлении сравнивает работу ИНСа и других научноисследовательских организаций:

«У нас в Институте Народов Севера есть имеющие ученое звание: действительных членов 1, старших научных сотрудников — 5, кандидатов наук — 4. Итого — 10. Но ведь в научной организации ИНС всего 25 человек, так что удельный вес солидный. <...> У нас нет научно-исследовательского учреждения, если можно так выразиться, где бы готовились ученые кадры. Единственная аспирантура имеется в ИНСе, но она готовит людей, которые работают исключительно на земле среди людей. Она готовит лингвистов, экономистов, историко-этно-графов. А геологов кто готовит?А геодезистов кто готовит? Никто! До сих пор в Гидрологическом отделе Арктического института было два аспиранта! Эти два аспиранта учатся на стороне, защитят диссертацию они и вот будет два новых ученых. Этого мало!» [АМАЭ РАН. Ф. К-II. Оп. 1. Д. 221. Л. 333; курсив мой. — Е.Л.].

Этот отрывок позволяет не только оценить путь, который прошел «проект Богораза», но и по-новому взглянуть на объем проделанной работы. Всего за восемь лет до этого (по меркам науки срок очень небольшой) господин Потопов утверждал, что «нет кадров» для работы с северянами (см. сноску 2 на страницах 147—148), теперь же положение настолько изменилось, что количество специалистов и масштаб их подготовки вызывают зависть у представителей естественнонаучных дисциплин: ИНС ставят в пример геологам и геодезистам.

Хотел ли сам Богораз, чтобы его старания принесли именно такие плоды? Неизвестно, но в рамках тех условий, в которых ему приходилось существовать и действовать, это была несомненная победа.

Список сокращений

АМАЭ РАН — Архив Музея антропологии и этнографии Российской академии наук

ГУСМП — Главное управление Северного морского пути ИНС — Институт народов Севера

НИА ИНС — Научно-исследовательская ассоциация Института народов Севера

Главное управление Северного морского пути.

ЛГПИ — Ленинградский педагогический институт им. А.И. Герцена

ЛИЖВЯ — Ленинградский институт живых восточных языков

ЛИЛИ (ЛИФЛИ) — Ленинградский институт лингвистики и истории, позднее — Институт истории, философии и лингвистики

СПбФ АРАН — Санкт-Петербургский филиал Архива Российской академии наук

ЦГА СПб — Центральный государственный архив Санкт-Петербурга

Архивные материалы

АМАЭ РАН. Ф. К-II. Оп. 1. Д. 221. Стенографические материалы совещания по снабжению Крайнего Севера, проходившего при Главсевморпути. 1936 г.

АМАЭ РАН. Ф. К-II. Оп. 1. Д. 273. Подготовительные материалы к стенограмме по коренизации к Всесоюзному совещанию учителей школ Крайнего Севера. 1940—1941 гг.

СПбФ АРАН. Ф. 250. Оп. 3. Д. 167. Материалы по педагогической деятельности в Географическом институте. 1923—1925 гг.

ЦГА СПб. Ф. 4331. Оп. 11. Д. 217. Протокол совещания о положении северного отделения Педагогического института им. Герцена. 1932 г.

ЦГА СПб. Ф. 4331. Оп. 11. Д. 388. Протоколы, производственные планы и отчеты Северного отделения на 1933/34 уч. год.

ЦГА СПб. Ф. 4331. Оп. 11. Д. 443. Программы по нацмен отделению на 1933/34 уч. год.

ЦГА СПб. Ф. 4331. Оп. 31. Д. 603. Распоряжения по институту и переписка с разными лицами. 1941 г.

ЦГА СПб. Ф. 4331. Оп. 34. Д. 124. Переписка с НКП РСФСР, НКП БССР и ГУ ВУЗ НКП РСФСР. 1939 г.

ЦГА СПб. Ф. 7222. Оп. 9. Д. 44. Докладная записка о некоторых педагогических противоречиях в работе и о месте северного факультета в системе культурно просветительской работы среди северных народностей. 1928 г.

ЦГА СПб. Ф. 7222. Оп. 10. Д. 4. Книга приказов по хозяйственной части. 1929—1930 гг.

ЦГА СПб. Ф. 7222. Оп. 10. Д. 7-а. Список личного состава студентов за

1929 год и преподавателей за 1938 год.

ЦГА СПб. Ф. 9471. Оп. 2. Д. 35. Личные дела. 1933—1934 гг.

ЦГА СПб. Ф. 9471. Оп. 2. Д. 88 (160). Трудовой список Штейница Вольфганга Куртовича. 1934 г.

Источники

Антропова В.В. Участие этнографов в практическом осуществлении ленинской национальной политики на Крайнем Севере (1920—

1930 гг.) // Советская этнография. 1972. № 6. С. 19—27.

Богораз-Тан В.Г. Подготовительные меры к организации малых народностей // Северная Азия. 1925. № 3. С. 40—50.

Елена Лярская. «Ткань Пенелопы»: «проект Богораза» во второй половине 1920-х — 1930-х гг.

Богораз-Тан В.Г. Воскресшее племя. М.: Художественная литература, 1935. 281 с.

Василевич Г.М. Об интеллигенции малых народов советского Крайнего Севера // Просвещение на советском Крайнем Севере. Л.: Учпедгиз, 1958. Вып. 8. С. 207—227.

Винников И. Вновь организуемое этнографическое отделение на филологическом факультете ЛГУ // Советская этнография: Сб. ст. М.; Л.: АН СССР, 1939. С. 232-233.

Воскобойников М.Г. Подготовка в Ленинграде педагогических кадров для школ народов Крайнего Севера // Просвещение на советском Крайнем Севере. Л.: Учпедгиз, 1958. Вып. 8. С. 48-77.

Гаген-ТорнГ.Ю. Н.И. Гаген-Торн — ученый, писатель, поэт // Репрессированные этнографы / Сост. и отв. ред. Д.Д. Тумаркин. М.: Восточная литература, 2002. Вып. 1. С. 308-341.

Гаген-Торн Н.И. Ленинградская этнографическая школа в двадцатые годы (у истоков советской этнографии) // Советская этнография. 1971. № 2. С. 134-145.

Доровин Г. Работа ИНС // Тайга и тундра. 1932. № 2. С. 50-51.

Евладов В.П. Полярная ямальская зимовка: Северо-Обская ихтиологическая экспедиция Всесоюзного арктического института 1935-1936 гг. Екатеринбург: Уральский рабочий, 2008. 320 с.

Зеленин Д.К. Народы Севера после октябрьской революции // Советская этнография: Сб. ст. М.; Л.: АН СССР, 1938. С. 12-54.

Кронгауз Ф.Ф. К истории школы на Крайнем Севере // Просвещение на советском Крайнем Севере. Л.: Учпедгиз, 1958. Вып. 8. С. 37-47.

Лукс К.Я. Институт народов Севера, его место и задачи // Советский Север. 1930. № 1. С. 130-136.

Луначарский А.В. Задачи Наркомпросса на Крайнем Севере // Северная Азия. 1927. № 3. С. 18-22.

Просвещение на советском Крайнем Севере. Л.: Учпедгиз, 1958. Вып. 8. 390 с.

Ратнер-Штернберг С.А. Л.Я. Штернберг и ленинградская этнографическая школа 1904-1927 // Советская этнография. 1935. № 2. С. 134-154.

Рохман М. Чудесный чум: [Повесть о Институте народов Севера] / Лит. ред. Е.М. Тагер. Л.: ИНС ЦИК СССР, 1935. 96 с.

Салаткин Н. Трехлетие ИНСа // Тайга и тундра. 1933. № 2 (5). С. 7-8.

Североведение в Герценовском университете. Институт народов Севера / Науч. ред. Г.А. Бордовский. СПб.: Астерион, 2003. 195 с.

Селезнев А. Связи и взаимоотношения северного факультета Л.В.И. и этноотделения геофака // Этнограф-исследователь. 1928. № 2-3. С. 12-14.

Сергеев М.А. К вопросу о народохозяйственной переписи Крайнего Севера // Советская этнография. 1933. № 3-4. С. 9-28.

Смидович П.Г. Приветствие // Тайга и тундра. 1928. № 1. С. 1.

[Совещание 1929] Совещание этнографов Москвы и Ленинграда (5/IV—11/IV 1929) // Этнография. 1929. № 2. С. 110-144.

Стенограмма совещания этнографов Москвы и Ленинграда (511 апреля 1929 г.) // От классиков к марксизму: Стенограмма совещания этнографов Москвы и Ленинграда (5-11 апреля 1929 г.) / Под ред. Д.В. Арзютова, С.С. Алымова, Д.Дж. Андерсона. СПб.: МАЭ РАН, 2014. С. 93-509.

Университеты и научные учреждения РСФСР. М.; Л.: Объединенное науч.-тех. изд-во, 1935. 583 с.

[Хроника 1934] Данилин А.Г. Научно-исследовательская ассоциация при Институте народов Севера // Советская этнография. 1934. № 3. С. 108-109.

[Хроника 1935] Петров Г.Н., Рахманин Г.Е. В научно-исследовательской ассоциации Института народов Севера ЦИК СССР // Советская этнография. 1935. № 4-5. С. 229-232.

[Хроника 1936] Петров Г.Н. Экспедиции и научные командировки Института народов Севера ЦИК СССР // Советская этнография. 1936. № 1. С. 157-158.

Цинциус В.И. Родной язык в начальных школах народов Крайнего Севера // Просвещение на советском Крайнем Севере. Л.: Учпедгиз, 1958. Вып. 8. С. 76-89.

Библиография

Алымов С.С., Арзютов Д.В. Марксистская этнография за 7 дней: совещание этнографов Москвы и Ленинграда и дискуссии в советских социальных науках в 1920-1930-е гг. // От классиков к марксизму: Стенограмма совещания этнографов Москвы и Ленинграда (5-11 апреля 1929 г.) / Под ред. Д.В. Арзютова, С.С. Алымова, Д.Дж. Андерсона. СПб.: МАЭ РАН, 2014. С. 21-90.

Андерсон Д.Дж. Тундровики: экология и самосознание таймырских эвенков и долган. Новосибирск: СО РАН, 1998. 272 с.

Арзютов Д. Этнограф с кинокамерой в руках: Прокофьевы и начало визуальной антропологии самодийцев // Антропологический форум. 2016. № 29. С. 187-219.

Арзютов Д.В., Кан С. Концепция поля и полевой работы в ранней советской этнографии // Этнографическое обозрение. 2013. № 6. С. 45-68.

БалашовЕ.М. Педология в России в первой трети XX века. СПб.: Нес-тор-История, 2012. 192 с.

Балашов Е.М., Евсевьев М.Ю., Черепенина Н.Ю. Материалы по истории Санкт-Петербургского университета, 1917-1965: Обзор архивных документов / Под ред. Г.А. Тишкина. СПб.: Изд-во СПбГУ, 1999. 284 с.

Вахтин Н. «Проект Богораза»: борьба за огонь // Антропологический форум. 2016. № 29. С. 125-141.

Елена Лярская. «Ткань Пенелопы»: «проект Богораза» во второй половине 1920-х — 1930-х гг.

Вахтин Н.Б., Сирина А.А. Размышления после международного семинара «Кому принадлежит сибирская этнография?» // Этнографическое обозрение. 2003. № 3. С. 141—148.

[Вишневский 2005] Демографическая модернизация России, 1900— 2000 / Ред. А.Г. Вишневский. М.: Новое издательство, 2005. 608 с. (Глава «Разгром», с. 451—461).

Кан С. «Мой друг в тупике эмпиризма и скепсиса»: Владимир Богораз, Франц Боас и политический контекст советской этнологии в конце 1920-х — начале 1930-х гг. // Антропологический форум. 2005. № 7. С. 191-230.

Козьмин В.А. Из истории этнографического образования в Ленинградском / Санкт-Петербургском университете // Этнографическое обозрение. 2009. № 4. C. 109-117.

Крупник И.И. В.Г. Богораз, его наследие и ученики // Тропою Богораза: Научные и литературные материалы. М.: Ин-т наследия — ГЕОС, 2008. С. 17-22.

Крупник И.И., Михайлова Е.А. Эскимолог Александр Форштейн (1904-1968) // Тропою Богораза: Научные и литературные материалы. М.: Ин-т наследия — ГЕОС, 2008. С. 32-43.

Михайлова Е.А. Владимир Германович Богораз: ученый, писатель, общественный деятель // Выдающиеся отечественные этнологи и антропологи XX в. / Отв. ред. В.А. Тишков, Д.Д. Тумаркин. М.: Наука, 2004. С. 95-136.

Мусянкова Н.А. Любители и профессионалы: художественная студия Института народов Севера (1926-1941) // Художественная культура. 2012. Вып. 5. <http://sias.ra/publications/magazines/ kultura/vypusk-5-2012/prikladnaya-kulturologiya/779.html>.

Репрессированные этнографы / Сост. и отв. ред. Д.Д. Тумаркин. М.: Восточная литература, 2002. Вып. 1. 343 с.; 2003. Вып. 2. 495 с.

Роон Т.П., Сирина А.А. Е.А. Крейнович: жизнь и судьба ученого // Репрессированные этнографы / Сост. и отв. ред. Д.Д. Тумаркин. М.: Восточная литература, 2003. Вып. 2. С. 47-77.

Слезкин Ю. Советская этнография в нокдауне: 1928-1938 // Этнографическое обозрение. 1993. № 2. С. 113-125.

Слезкин Ю. Арктические зеркала: Россия и малые народы Севера. М.: НЛО, 2008. 512 с. (Главы «Война с этнографией», с. 279-304; «Война с отсталостью», с. 255-278).

Смирнова Т.М. Институт народов Севера в Ленинграде — учебное заведение нового типа // Вестник ЛГУ им. А.С. Пушкина. 2012. № 2. С. 51-65. <http://cyberleninka.ru/article/n/institut-narodov-severa-v-leningrade-uchebnoe-zavedenie-novogo-tipa>.

Соловей Т.Д. От «буржуазной» этнологии к «советской» этнографии: История отечественной этнологии первой трети XX века. М.: ИЭА РАН, 1998. 258 с.

Соловей Т.Д. «Коренной перелом» в отечественной этнографии (дискуссия о предмете этнологической науки: конец 1920-х — начало 1930-х годов) // Этнографическое обозрение. 2001. № 3. С. 101-121.

Юрчак А. Это было навсегда, пока не кончилось: Последнее советское поколение. М.: НЛО, 2014. 644 с.

Ясницкий А. Библиография основных советских работ по кросскультурной психоневрологии и психологии национальных меньшинств в период коллективизации, индустриализации и культурной революции (1928—1932) // Психологический журнал международного университета природы обществ и человека «Дубна». 2013. № 3. С. 97—113. <http://psyanima.su/journ al/2013/3/2013n3a6/2013n3a6.pdf>.

Ясницкий А, Завершнева Е. Об архетипе советской психологии как научной дисциплины и социальной практики // Новое литературное обозрение. 2009. № 100. С. 334—354.

Bauer R.A. The New Man in Soviet Psychology. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1952. 229 p.

Kan S. Lev Shternberg: Anthropologist, Russian Socialist, Jewish Activist. Lincoln; L.: University of Nebraska Press, 2009. 550 p.

Приложение

Издания НИА ИНС из каталога

Российской национальной библиотеки1

Материалы по этнографии. 1934—1936. Т. 1—5

Т. 1: Морган Л.Г. Древнее общество или исследование линий человеческого прогресса от дикости через варварство к цивилизации / Под ред. М.О. Косвена; с прил. статьи Ф. Энгельса «К доистории семьи»; предисл. Я.П. Алькора. [Л.]: Ин-т народов Севера ЦИК

СССР, 1934. 350 с. (2-е изд. - 1935).

Т. 2: Морган Л.Г. Дома и домашняя жизнь американских туземцев / Пер. с англ. под ред. М.О. Косвена; предисл. Я.П. Алькора. Л.: Ин-т народов Севера ЦИК СССР, 1934. 199 с.

Т. 3: Штернберг Л.Я. Семья и род у народов Северо-Восточной Азии / Под ред. и с пред. Я.П. Алькора; с прил. статьи Ф. Энгельса «Вновь открытый случай группового брака». Л.: Ин-т народов Севера ЦИК СССР, 1933. 188 с.

Т. 4: Штернберг Л.Я. Первобытная религия в свете этнографии / Под ред. и с пред. Я.П. Алькора. Л.: Ин-т народов Севера ЦИК СССР, 1936. 572 с.

Т. 5: Богораз В.Г. Чукчи. Ч. 1: История и социальный строй. Л.: Ин-т народов Севера ЦИК СССР, 1934. 191 с.

Вне серии «Материалы по этнографии»

Богораз В.Г. Чукчи. Ч. 2: Религия / Под ред. Ю.П. Францова. Л.: Изд-во Главсевморпути, 1939. 196 с.

Труды НИА ИНС ЦИКСССР. 1932-1933. Т. 1. Вып. 1-5

Вып. 1—2: Терлецкий П.Е. Население Крайнего Севера (по данным переписи 1926/27 гг.). Л.: [Ин-т народов Севера ЦИК СССР], 1932. 64 с.

В список вошли только издания, представленные в общем электронном каталоге РНБ. Те, которые хранятся в ОНЛ, но не отражены в общем каталоге (например, буквари, учебники родных языков, учебные издания на национальных языках и т.д.), в список не включены.

Елена Лярская. «Ткань Пенелопы»: «проект Богораза» во второй половине 1920-х — 1930-х гг.

Вып. 3: Крейнович Е.А. Гиляцкие числительные. Л.: Тип. «Коминтерн», 1932. 24 с.

Вып. 4—5: Косвен М.О. Морган: жизнь и учение. Л.: Ин-т народов Севера ЦИК СССР, 1933. 71 с.

Серии трудов по отдельным дисциплинам

Труды по экономике. 1934. Т. 1

Т. 1: СергеевМ.А. Корякский национальный округ. Л.: Ин-т народов Севера ЦИК СССР, 1934. 143 с.

Труды по истории. 1935—1936. Т. 1—2

Т. 1: Колониальная политика Московского государства в Якутии XVII в.: Сб. документов / Под общ. ред. Я.П. Алькора, Б.Д. Грекова; вступ. статья И.Г. Троицкого. Л.: Ин-т народов Севера ЦИК СССР, 1936. 281 с. (Труды Историко-архивного института АН. Т. 14. Вып. 5).

Т. 2: Колониальная политика царизма на Камчатке и Чукотке в XVIII в.: Сб. архивных материалов / Под. ред. Я.П. Алькора, А.К. Дрезена; вступ. статья С.Б. Окуня. Л.: Ин-т народов Севера ЦИК СССР, 1935. 211 с.

Труды по этнографии. 1936. Т. 1

Т. 1: АнисимовА.Ф. Родовое общество эвенков (тунгусов). Л.: Ин-т народов Севера ЦИК СССР, 1936. 195 с.

Труды по лингвистике. 1934—1937. Т. 1—6

Т. 1: Языки и письменность народов Севера: [Сб. ст.]. Ч. 1: Языки и письменность самоедских и финно-угорских народов / Под ред. Г.Н. Прокофьева. М.; Л.: Учпедгиз, 1937. 231 с.

Т. 2: [отсутствует в РНБ; был ли он выпущен и чему был или должен был быть посвящен, пока неизвестно].

Т. 3: Языки и письменность народов Севера: Сб. ст. / Под общ. ред. Я.П. Алькора. Ч. 3: Языки и письменность палеоазиатских народов / Под ред. Е.А. Крейновича. М.; Л.: Учпедгиз, 1934. 238 с.

Т. 4. Вып. 1: Прокофьев Г.Н. Селькупская (остяко-самоедская) грамматика. Л.: Ин-т народов Севера ЦИК СССР, 1935. 131 с.

Т. 5: Крейнович Е.А. Фонетика нивхского (гиляцкого) языка / С прил. статьи Л.Р. Зиндер, М.И. Матусевич «Экспериментальное исследование фонем нивхского языка». М.; Л.: Учпедгиз, 1937. 125 с.

Т. 6: Богораз В.Г. Луораветланско-русский (чукотко-русский) словарь / Подгот. к печати Г. Мельников, Г. Корсаков, Т. Вельсбах; под ред. С.Н. Стебницкого. М.; Л.: Учпедгиз, 1937. 166 с.

Труды по фольклору. 1936. Т. 1

Т. 1: Сборник материалов по эвенкийскому (тунгусскому) фольклору / Сост. Г.М. Василевич; под ред. Я.П. Алькора. Л.: Ин-т народов Севера ЦИК СССР, 1936. 290 с.

Известия НИА ИНС. 1935-1936. Вып. 1-10

Вып. 1: Степанов Н. П.А. Словцов (У истоков сибирского областничества). Л.: Ин-т народов Севера ЦИК СССР, 1935. 42 с.

Вып. 2: Косвен М.О. Л.Г. Морган: жизнь и учение. 2-е изд., перераб. и доп. Л.: Ин-т народов Севера ЦИК СССР, 1935. 97 с.

Вып. 3: Бахрушин С.В. Остяцкие и вогульские княжества в XVI—XVII веках. Л.: Ин-т народов Севера ЦИК СССР, 1935. 86 с.

Вып. 4: Шуберт А.М. Изобразительные способности у детей эвенков (тунгусов). Л.: Ин-т народов Севера ЦИК СССР, 1935. 35 с.

Вып. 5: Ковязин Н.М., Крылов В.М., Подэкрат А.Г. Очерки по промысловому хозяйству и оленеводству Крайнего Севера / Под ред. М.А. Сергеева. Л.: Ин-т народов Севера ЦИК СССР, 1936. 114 с.

Вып. 6: Рахманин Г.Е, Сергеев М.А. Очерки по охотничьему хозяйству и звероводству Крайнего Севера. Л.: Ин-т народов Севера ЦИК СССР, 1936. 120 с.

Вып. 7: Базанов А.Г. Очерки по истории миссионерских школ на Крайнем Севере (Тобольский север). Л.: Ин-т народов Севера Главсевмор-пути при СНК СССР, 1936. 132 с.

Вып. 8: Петрова Т.И. Ульчский диалект нанайского языка. М.; Л.: Учпедгиз, 1936. 154 с.

Вып. 9: Горцевская В.А. Характеристика говора баргузинских эвенков: По материалам Н.Н. Поппе. М.; Л.: Учпедгиз, 1936. 101 с.

Вып. 10: ЛебедеваЕ.П. Наречия места в эвенкийском языке. М.; Л.: Учпедгиз, 1936.76 с.

Издания вне серий

Охота, оленеводство, промыслы

Керцелли С.В. Избенное оленеводство и его значение в сельском хозяйстве. 2-е изд., перераб. и доп. Л.: Ин-т народов Севера ЦИК СССР, 1933. 37 с.

Рахманин Г.Е. Первичная обработка пушной шкурки. М.; Л.: Коиз, 1933. 64 с.

Рахманин Г.Е. Краткая программа изучения промысловоохотничьего хозяйства в местностях Приполярного Севера. Л.; М.: Коиз, 1933. 38 с.

Данилов Д.Н. Программа по изучению охотничьего промысла на Севере / Ред. Н.П. Наумов, Н.Н. Топорков. Л.: Ин-т народов Севера ЦИК СССР, 1934. 64 с.

Рахманин Г.Е. Охотничьи животные и охотничьи промыслы Крайнего Севера. Л.; М.: Коиз, 1934. 144 с.

Этнографические работы

Старцев Г.А. Самоеды (ненча): Историко-этнографич. исследование. Л.: Ин-т народов Севера, 1930. 170 с.

Попов А.А. Материалы для библиографии русской литературы по изучению шаманства северо-азиатских народов. Л.: Ин-т народов Севера ЦИК СССР, 1932. 117 с.

Билибин Н. Обмен у коряков (Формы натурального обмена и задачи торго-вокооп. аппарата). Л.: Ин-т народов Севера ЦИК СССР, 1934. 40 с.

Золотарев А.М. Пережитки тотемизма у народов Сибири. Л.: Ин-т народов Севера ЦИК СССР, 1934. 52 с.

Памяти В.Г. Богораза: Сб. статей / Отв. ред. И.И. Мещанинов. М.; Л.: АН СССР, 1937. 382 с.

Советский Север: Сб. статей по вопросам экономики, истории, этнографии, языка и культуры народов Севера. Л.: Изд-во Главсевморпу-ти, 1938-1939. Сб. 1, 2-4.

Елена Лярская. «Ткань Пенелопы»: «проект Богораза» во второй половине 1920-х — 1930-х гг.

Исторические работы

Терентьев А.А. Закрепощение ненцев Канинской и Тиманской тундры в XVIII веке. Л.: Ин-т народов Севера ЦИК СССР, 1934. 40 с.

Базанов А.Г. Миссионеры и миссионерские школы на Архангельском Севере: Историч. очерки / Ред. Н.Г. Казанский. Архангельск: Сев-крайгиз, 1936. 73 с.

Реконструкция хозяйства

Скачко А.Е. Народы Крайнего Севера и реконструкция северного хозяйства. Л.: Ин-т народов Севера, 1934. 76 с.

Никульшин Н.П. Первобытные производственные объединения и социалистическое строительство у эвенков. Л.: Изд-во Главсевморпути, 1939. 144 с.

Исследования по языкам и фольклору

Черняков З.Е. Карта распространения языков народов Севера СССР. М.; Л.: Учпедгиз, 1935. 7 с.

Горцевский А.А. Фонетические трудности при обучении эвенков (тунгусов) русскому языку / Под ред. В.П. Андреевой-Георг. Л.: Изд-во Главсевморпути, 1939. 136 с.

Баландин А.Н. Язык маньсийской сказки / Под ред. А.И. Емельянова. Л.: Изд-во Главсевморпути, 1939. 80 с.

Бойцова А.Ф. Категория лица в эвенкийском языке / Под ред. В.П. Андреевой-Георг, В.И. Цинциус. Л.; М.: Изд-во Главсевморпути, 1940. 192 с.

Разное

СмесовА.Н. Как составлять карту. Л.; М.: Коиз, 1934. 60 с.

Учебники и грамматики

1932

Наша книга: Учебник для 1 года начальных школ народов Севера / Сост. П. Жулев, Т. Карпова, И. Мальмстрем, при участии бригады студентов Ин-та народов Севера и сотрудников ин-та; под общ. ред. П. Жулева. Л.: Учпедгиз, 1932. 150 с.

Орбели М.К. Математика: 1 год обучения в школах Севера / Сост. М. Орбе-ли, Ф. Смирнов; под ред. Н.С. Поповой. М.; Л.: Учпедгиз, 1932. 87 с.

1934

Василевич Г.М. Объяснительная записка к учебникам арифметики для I и II классов начальной школы Н.С. Поповой (на эвенском языке). М.; Л.: Учпедгиз, 1934. 39 с. (В помощь учителю эвенской школы).

Василевич Г.М. Объяснительная записка к учебнику эвенкийского языка: С приложением контрперевода. Ч. 1: Грамматика и правописание: для 1 и 2 классов начальной школы. М.; Л.: Учпедгиз, 1934. 53 с. (В помощь учителю эвенкийской школы).

Василевич Г.М. Учебник эвенкийского (тунгусского) языка: Для курсов по переподготовке учителей эвенкийских школ. М.; Л.: Учпедгиз, 1934. 160 с.

Василевич Г.М. Эвенкийско-русский диалектологический словарь: с приложением введения и карты распространения диалектов. Л.: Учпедгиз, 1934. 244 с.

Цинциус В.И. Объяснительная записка к учебникам арифметики для I и II классов начальной школы Н.С. Поповой (на эвенском языке). М.; Л.: Учпедгиз, 1934. 40 с. (В помощь учителю эвенской школы).

Чернецова И.Я. Мансийский язык: Программно-методические материалы для северной национальной начальной школы. М.; Л.: Учпедгиз, 1934. 16 с.

Шнейдер Е.Р. Объяснительная записка к учебникам арифметики для I и II классов начальной школы Н.С. Поповой (на удэйском языке). М.; Л.: Учпедгиз, 1934. 52 с. (В помощь учителю удэйской школы).

1935

Левин В.И. Самоучитель эвенского языка. М.; Л.: Учпедгиз, 1935. 269 c.

Петрова Т.И. Краткий нанайско-русский словарь: с приложением грамматического очерка [С приложением списка литературы, вышедшей на нанайском (гольдском) языке]. М.; Л.: Учпедгиз, 1935. 136 с.

1936

Левин В.И. Краткий эвенско-русский словарь: с приложением грамматического очерка. М.; Л.: Учпедгиз, 1936. 224 с.

Ненэцкий язык: Программно-методические материалы для северной нерусской начальной школы / Сост. аспирантами Ин-та народов Севера Главсевморпути при СНК СССР А. Алмазовой, Н. Терещенко и инструктором ненецкого ОкрОНО А. Щербаковой. М.; Л.: Учпедгиз, 1936. 59 с.

Чернецов В.Н., Чернецова И.Я. Краткий мансийско-русский словарь: с приложением грамматического очерка. М.; Л.: Учпедгиз, 1936. 114 с.

Эвенский язык / Сост. В.И. Цинциус. М.; Л.: Учпедгиз, 1936. 51 с. (Программно-методические материалы для северной нерусской начальной школы).

1940

Корсаков Г.М. Самоучитель нымыланского (корякского) языка / Под ред. С.Н. Стебницкого. М.; Л.: Учпедгиз, 1936. 172 с. (2-е изд. Л.: Учпедгиз, 1940. 187 с.).

Серия «В помощь учителю национальной начальной школы Крайнего Севера».

1934-1935

Вып. 1: Мальмстрем И.Г. Политехническое трудовое обучение в школах Севера: Метод. разработки для 1 года обучения. М.; Л.: Учпедгиз, 1934. 56 с.

Вып. 2: Андреева-Георг В.П. Русский язык в национальной школе Крайнего Севера. М.; Л.: Учпедгиз, 1934. 72 с.

Вып. 3: Прокофьев Г.Н. Родной язык в северной национальной школе. М.; Л.: Учпедгиз, 1934. 36 с.

Вып. 4: Оберталлер П.М. О работе школьного инструктора. М., Л.: Учпедгиз, 1934. 34 с.

Вып. 5: Гур-Гуревич В.М., Каган Г.Д. Физическая культура в национальной школе Крайнего Севера / [Предисл. П. Оберталлер]. М.; Л.: Учпедгиз, 1935. 93 с.

Вып. 6: Северное промысловое хозяйство: Сб. ст. / Под ред. М.А. Сергеева, Н.Г. Казанского; предисл. М.А. Сергеева. М.; Л.: Коиз, 1934. 100 с.

Вып. 6: Гур-Гуревич В.М. Организация досуга в северной национальной школе / С приложением статьи А.А. Горцевского «Охота, рыбная ловля, сбор ягод, орехов и грибов как формы организации детского досуга». М.; Л.: Учпедгиз, 1935. 104 с.

[Два последних выпуска значатся под номером 6].

Периодика

Тайга и тундра. Л.: Изд. Краевед. кружка ин-та Народов Севера при ЦИК СССР, 1928-1933.

[Первые три сборника вышли в 1928-1931 гг. Прекращено в 1933 г. на № 2(5)].

“Penelope’s Cloth”:

The Bogoras Project from the Late 1920s-1930s

Elena Liarskaya

European University at St Petersburg Gagarinskaya st. 3, St Petersburg, Russia [email protected]

This paper focuses on the history of the Leningrad ethnographic school in the 1920s—1930s. In Leningrad at that time, there were a number of institutions that had been founded by Vladimir Bogoras or with his active participation, such as the Faculty of Ethnography at the Geographical Institute at Leningrad State University, the Institute of the Peoples of the North and its predecessors, the Academic Research Association of the Institute of the Peoples of the North, the “Northern” Faculty of the Herzen Pedagogical Institute, etc. Based on both archival and published materials, the author argues that all these institutions were not uncoordinated and separate, but were established as parts of a well thought-out and integrated system created in order to merge research with practical tasks of modernization in the Far North. The article brings together and streamlines all the known facts about these institutions by using sources that are disconnected and sometimes hard to find. To some extent, the general picture that emerges from this analysis refutes the stereotype that ethnography in the Soviet Union in general, and in Leningrad in particular, ceased to exist after the infamous “discussion” of 1929.

Keywords: history of anthropology, Leningrad ethnographic school, Institute of the Peoples of the North, Academic Research Association of the Institute of the Peoples of the North, Northern Faculty of the Herzen Pedagogical Institute, Vladimir Bogoras.

References

Alymov S. S., Arzyutov D. V., ‘Marksistskaya etnografiya za 7 dney: sove-shchanie etnografov Moskvy i Leningrada i diskussii v sovetskikh sotsialnykh naukakh v 1920-1930-e gg.’ [Marxist Ethnography in 7 Days: The Meeting of Ethnographers from Moscow and Leningrad and Discussions on Soviet Social Sciences in the 1920s—1930s], Arzyutov D. V., Alymov S. S., Ot klassikov k marksizmu: Stenogramma soveshchaniya etnografov Moskvy i Leningrada (5—11 aprelya 1929g.) [From Classics to Marxism: A Shorthand Report of the Conference of Moscow and Leningrad Ethnographers (5—11 April 1929)]. St Petersburg: Museum of Anthropology and Ethnography Press, 2014, pp. 21—90. (In Russian).

Anderson D. G., Identity and Ecology in Arctic Siberia. Oxford: Oxford University Press, 2000, 253 pp.

Arzyutov D., ‘Etnograf s kinokameroy v rukakh: Prokofevy i nachalo vizualnoy antropologii samodiytsev’ [The Ethnographer(s) with a Cine-Camera in Their Hands: The Prokofievs and the Beginning of the Visual Anthropology of Samoyeds], Antropologicheskij forum, 2016, no. 29, pp. 187—219. (In Russian).

Arzyutov D. V., Kan S., ‘Kontseptsiya polya i polevoy raboty v ranney sovetskoy etnografii’ [The Concept of Field and Fieldwork in Early Soviet Ethnography], Etnograficeskoe Obozrenie, 2013, no. 6, pp. 45—68. (In Russian).

Balashov E. M., Pedologiya vRossii v pervoy tretiXX veka [Pedology in Russia in the Early 20th Century]. St Petersburg: Nestor-Istoriya, 2012, 192 pp. (In Russian).

Balashov E. M., Evsevyev M. Yu., Cherepenina N. Yu., Materialypo istorii Sankt-Peterburgskogo universiteta, 1917—1965: Obzor arkhivnykh dokumentov [Materials for the History of St Petersburg University. 1917—1965. A Review of Archival Documents]. St Petersburg: St Petersburg State University Press, 1999, 284 pp. (In Russian).

Bauer R. A., The New Man in Soviet Psychology. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1952, 229 pp.

Kan S., ‘“Moy drug v tupike empirizma i skepsisa”: Vladimir Bogoraz, Frants Boas i politicheskiy kontekst sovetskoy etnologii v kontse 1920-x — nachale 1930-kh gg.’ [“My Old Friend in a Dead-end of Scepticism and Empiricism”: Boas, Bogoras, and the Politics of Soviet Anthropology of the Late 1920s — Early 1930s], Antropologicheskij Forum, 2007, no. 7, pp. 191—230. (In Russian).

Kan S., Lev Shternberg: Anthropologist, Russian Socialist, Jewish Activist. Lincoln; London: University of Nebraska Press, 2009, 550 pp.

Kozmin V. A., ‘Iz istorii etnograficheskogo obrazovaniya v Leningradskom / Sankt-Peterburgskom universitete’ [From the History of Ethnographical Education in Leningrad / St Petersburg University], Etnograficeskoe Obozrenie, 2009, no. 4, pp. 109—17. (In Russian).

Krupnik I. I., ‘V. G. Bogoraz, ego nasledie i ucheniki’ [V. G. Bogoras, His Heritage and Students], Tropoyu Bogoraza: Nauchnye i literaturnye materialy [The Path of Bogoras: Research and Literary Materials].

Елена Лярская. «Ткань Пенелопы»: «проект Богораза» во второй половине 1920-х — 1930-х гг.

Moscow: Heritage Institute Press — GEOS, 2008, pp. 17—22. (In Russian).

Krupnik I. I., Mikhaylova E. A., ‘Eskimolog Aleksandr Forshteyn (1904— 1968)’ [Eskimologist Aleksandr Forstein (1904—1968)], Tropoyu Bogoraza: Nauchnye i literaturnye materialy [The Path of Bogoras: Research and Literary Materials]. Moscow: Heritage Institute Press — GEOS, 2008, pp. 32—43. (In Russian).

Mikhaylova E. A., ‘Vladimir Germanovich Bogoraz: uchenyy, pisatel, obshchestvennyy deyatel’ [Vladimir Germanovich Bogoras: Scientist, Writer, Public Figure], Tishkov V. A., Tumarkin D. D., Vydayushchiesya otechestvennye etnologi i antropologi XX v. [Notable Russian Ethnologists and Anthropologists of 20th Century]. Moscow: Nauka, 2004, pp. 95—136. (In Russian).

Musyankova N. A., ‘Lyubiteli i professionaly: khudozhestvennaya studiya Instituta narodov Severa (1926—1941)’ [Amateurs and Professionals: Artistic Studio of the Institute of the People of the North], Khudozhestvennaya kultura, 2012, no. 5. <http://sias.ru/publications/ magazines/kultura/vypusk-5-2012/prikladnaya-kulturologiya/779. html>. (In Russian).

Roon T. P., Sirina A. A., ‘E. A. Kreynovich: zhizn i sudba uchenogo’ [E. A. Kreynovich: Life and Destiny of a Scholar], Repressirovannye etnografy [Ethnographers — Victims of Political Repressions]. Moscow: Vostochnaya literatura, 2003, is. 2, pp. 47—77. (In Russian).

Slezkin Yu., ‘Sovetskaya etnografiya v nokdaune: 1928—1938’ [Soviet Ethnography in a Knockdown: 1928—1938], Etnograficeskoe Obozrenie, 1993, no. 2, pp. 113—25. (In Russian).

Slezkin Yu., Arctic Mirrors: Russia and Small Peoples of the North. Ithaca; London: Cornell University Press, 1994, 456 pp.

Smirnova T. M., ‘Institut narodov Severa v Leningrade — uchebnoe zavedenie novogo tipa’ [The Institute of People of the North in Leningrad as a New Type of Educational Institution], Vestnik LGU, 2012, no. 2, pp. 51—65. <http://cyberleninka.ru/article/n/institut-narodov-severa-v-leningrade-uchebnoe-zavedenie-novogo-tipa>. (In Russian).

Solovey T. D., Ot “burzhuaznoy” etnologii k “sovetskoy” etnografii: Istoriya otechestvennoy etnologii pervoy treti XX veka [From “Bourgeois” Ethnology to “Soviet” Ethnography: the History of Native Ethnology in the Early 20th Century]. Moscow: Institute of Ethnology and Anthropology Press, 1998, 258 pp. (In Russian).

Solovey T. D., ‘“Korennoy perelom” v otechestvennoy etnografii (diskussiya o predmete etnologicheskoy nauki: konets 1920-kh — nachalo 1930-kh godov)’ [“Radical Turn” in the Soviet Ethnography: Late 1920s — Early 1930s], Etnograficeskoe Obozrenie, 2001, no. 3, pp. 101—21. (In Russian).

Tumarkin D. D. (ed.), Repressirovannye etnografy [Ethnographers — Victims of Political Repressions]. Moscow: Vostochnaya literatura, 2002, is. 1, 343 pp.; 2003, is. 2, 495 pp. (In Russian).

Vakhtin N., ‘“Proekt Bogoraza”: borba za ogon’ [The Bogoras Project: The Quest for Fire], AntropologicheskijForum, 2016, no. 29, pp. 125—41. (In Russian).

Vakhtin N. B., Sirina A. A., ‘Razmyshleniya posle mezhdunarodnogo seminara “Komu prinadlezhit sibirskaya etnografiya?”’ [Thoughts after the International Seminar “Who Owns Siberian Ethnography?”], Etnograficeskoe Obozrenie, 2003, no. 3, pp. 141—48. (In Russian).

Vishnevskiy A. G. (ed.), Demograficheskaya modernizatsiya Rossii, 1900— 2000 [Demographic Modernization of Russia, 1900—2000]. Moscow: Novoe izdatelstvo, 2005, 608 pp. (In Russian).

Yasnitskiy A., ‘Bibliografiya osnovnykh sovetskikh rabot po kross-kulturnoy psikhonevrologii i psikhologii natsionalnykh menshinstv v period kollektivizatsii, industrializatsii i kulturnoy revolyutsii (1928—1932)’ [Bibliography of the Main Soviet Publications on Psychoneurology and Psychology of Ethnic Minorities during Collectivization, Industrialization, and Cultural Revolution (1928—1932)], Dubna Psychological Journal, 2013, no. 3, pp. 97—113. <http://psyanima. su/journal/2013/3/2013n3a6/2013n3a6.pdf>. (In Russian).

Yasnitskiy A., Zavershneva E., ‘Ob arkhetipe sovetskoy psikhologii kak nauchnoy distsipliny i sotsialnoy praktiki’ [On the Archetype of the Soviet Psychology as an Academic Discipline and Social Practice], Novoe literaturnoe obozrenie, 2009, no. 100, pp. 334—54. (In Russian).

Yurchak A., Everything Was Forever, Until It Was No More: The Last Soviet Generation. Princeton, NJ: Princeton University Press, 2005, 352 pp.