CC BY
135В. А. Черванева (Москва)
Типы рассказчика в мифологическом нарративе
Говоря о тексте в категориях структурно-семантического анализа, мы неизбежно сталкиваемся с необходимостью описать систему его действующих лиц и, прежде всего, фигуру нарратора (рассказчика, повествователя) в его отношениях с остальными элементами системы текста.
Сразу отметим, что этот аспект представления человека в мифологическом тексте — как рассказчика, повествователя — затрагивался в исследованиях мифологической прозы лишь вскользь, по касательной, и не становился предметом отдельного изучения.
Проблема субъектной организации нарратива довольно пристально рассматривалась на материале литературы и письменно-книжного литературного языка, а не фольклора. В исследованиях художественного нарратива разработаны теории субъекта повествования (рассказчика, повествователя, «образа автора», «точки зрения» и т. д.) как отечественными учеными [Виноградов 1971; Успенский 1970; Падучева 1996 и др.], так и представителями зарубежной нарратологии [Шмид 2003; Женетт 1998 и др.]. Что же касается фольклора, то отдельные наблюдения над репрезентацией фигуры повествователя в разных жанрах устного народного творчества имеются в статьях Е. Б. Артеменко [Артеменко 1994; Артеменко 1998], однако они представляют собой лишь подступы к проблеме, которая, по свидетельству самого автора, на фольклорном материале еще не рассматривалась [Артеменко 1998, 189].
Приложение данной проблематики к материалу мифологической прозы выявляет его специфику по отношению не только к литературе, но и к фольклору в целом. Если песни, сказки, обрядовые тексты (и т. п.) традиционного фольклора можно без тени сомнения назвать «устным народным творчеством», а, значит, человека, транслирующего их, — исполнителем, а не автором, то вопрос о статусе рассказчика в мифологических текстах решается не столь бесспорно. Зачастую текст представляет собой повествование о личном уникальном опыте. Эта содержательная особенность мифологических нарративов, а также ситуация их бытования — включенность в речевой поток, в повседневную коммуникацию — создает особый статус рассказчика: он часто не только нарратор, но и участник и живой свидетель описываемых событий, позиционируемых как реальные факты.
Проблема источника сообщения в мифологическом рассказе была поднята в отечественной фольклористике Э. В. Померанцевой [Померанцева 1968] и нашла выражение в ее подразделении мифологических текстов-нарративов на былички и бывальщины, где в числе других дифференцирующих факторов фигурирует и характер субъектной организации текста: рассказ от 1-го лица о личном опыте ею называется быличкой, термин же бывальщина применяется по отношению к рассказам от 3-го лица, где рассказчик с чьих-то слов передает информацию о событиях, в которых не принимал участия.
Различный характер субъектной организации мифологических нарра-тивов также отражают термины меморат и фабулат, получившие довольно широкое распространение в фольклористике [Sydow von 1948; Разумова 1993; Новик 2004, 266; и др.]. Данные термины фольклористы используют для обозначения различным образом организованных текстов, однако в науке отсутствуют исследования лингвистических основ такой организации, предполагающие анализ собственно вербальных маркеров присутствия рассказчика в тексте. Очевидно, разработка этого направления — актуальная задача на настоящем этапе изучения мифологической прозы.
Для описания субъектной организации мифологического текста релевантна категория источника информации, которая связана прежде всего с фигурой нарратора и проявляется в характере его функций в тексте, его отношений с остальными действующими лицами мифологического нарратива, а также в его отношении к миру текста (изображаемому, повествуемому или цитируемому [Шмид 2003, 40, 80-81]).
Положения нарратологии, разработанные на материале художественного текста, в отдельных аспектах могут быть приложимы и к фольклорному тексту. В частности, для описания мифологического нарратива вполне релевантно ставшее традиционным противопоставление диегетического и экзегетического нарраторов.
Так, Е. В. Падучева [Падучева 1996], выделяя традиционный нарратив, свободно-косвенный дискурс и лирическую форму повествования, в первом типе текста — традиционном нарративе — рассматривает повествователя двух типов: диегетического (принадлежащего миру текста) и экзегетического (не эксплицированного в тексте и не имеющего в нем пространственно-временной позиции). В нарративе с диегетическим повествователем используется перволичная повествовательная форма: рассказчик является персонажем и участником изображаемых событий; а текст с экзегетическим повествователем — всегда нарратив 3-го лица. Экзегетический повествователь выступает как «всезнающий», «всеведущий» и не указывает на источник информации: он обладает ею имманентно.
Материалом нашего исследования субъектной организации мифологического нарратива послужила выборка текстов нескольких тематических групп (о покойниках, домовых, леших, баннике, колдовстве) из одного сборника1. Это тексты-нарративы или комбинированные в жанровом отношении тексты, в составе которых есть повествовательный компонент (хотя несюжетные фрагменты в таких текстах тоже отмечались и учитывались в общем анализе).
Анализ текста производился по следующим параметрам:
— характер мифологической информации в тексте;
— наличие указания на источник информации;
— тип повествователя (экзегетический / диегетический),
— количество повествователей в тексте — первичный; первичный с вторичным; первичный с вторичным и третичным и т. д.;
— функция нарратора в связи с категорией источника информации (видит / слышит, пересказывает, интерпретирует);
1 Материал исследования — тексты из сборника «Мифологические рассказы и легенды Русского Севера» [Мифологические 1996]. Примеры приводятся по данному изданию с указанием в скобках номера текста, в примерах сохраняется орфография источника.
— наличие в тексте вербальных маркеров присутствия рассказчика и выполняемой им функции (например, местоимения, глаголы речи, ментальные глаголы).
Дадим некоторые пояснения использованным терминам и понятиям и приведем примеры. Основное противопоставление, используемое для описания системы нарраторов, — оппозиция экзегетического и диегетического повествователя — основано на параметре включенности рассказчика в событие.
Необходимо отметить, что в тексте отражены, собственно, два события: событие текста, о котором повествуется, т. е. предмет рассказа, и само событие рассказывания текста (собеседнику, в т. ч. собирателю-фольклористу). И надо иметь в виду степень включенности рассказчика в оба эти события — и как персонажа (включенность в текст на уровне сюжета), и как нарратора (включенность в текст на уровне факта повествования).
Экзегетический нарратор — повествователь, находящийся вне текста и, соответственно, не имеющий маркеров присутствия в нем. Он не является участником описываемых событий и не сообщает об источнике информации — в текстах с таким типом повествователя информация излагается объективиро-ванно, события освещаются с внешних позиций. Сравните:
У одной женщины умер муж. Он к ней ходил. Она его блинами кормила. Она печет блины до полуночи. Печет, печет, а блины все исчезают. А молодуха уронила ножик, специально. Стала подымать и видит ноги мохнатые. Она говорит: «Господи, помилуй!» Он и исчез. А потом голос его слышит: «Догадалась», мол, а так была бы она задушена (№23)2.
В одной деревне были святки, а там есь лешева тропа рядом с деревней. Один раз там было гостьбище, все веселятся, пляшут. А в одну язбу, там беседа была, зашел леший. Его и не заметили. Он зашел, голову на воронец положил и хохочет. Сам весь еловый, и руки, и голова. Тут его и заметили. Испугались все, а он и пропал (№136).
Диегетический нарратор включен в текст — обязательно на уровне факта сообщения и факультативно (хотя довольно часто) на уровне сюжета.
Среди диегетических нарраторов выделяется несколько типов. Первичный нарратор — повествователь, который рассказывает о событии, основываясь на собственных наблюдениях или на сообщении других лиц. Вторичный нарратор — повествователь, чей рассказ о событии передается первичным нарратором. Третичный нарратор, соответственно, является субъектом повествования в рассказе, который передается вторичным нарратором первичному и затем эксплицируется первичным, и т. д. В исследуемом корпусе текстов были отмечены только три ступени наррации, хотя не исключено, что возможны и другие, более сложные варианты. Приведем примеры текстов с различной субъектной организацией.
А) Текст с первичным диегетическим нарратором, который сам является реципиентом мифологического явления (рассказ о личном опыте).
2 Здесь и далее во всем томе способ кодирования информанта оставлен за автором. — Прим. ред.
На беседы девчата собирались. Свезем по возу дров, по мере сил картошки. Однажды у меня беседа далеко была. Иду, а тут была старушка померши, а я не знала. Я иду, впереди дорога от ейного дома. Смотрю, она так и несется. А потом говорят, она вечером померла (№11).
Б) Текст с наличием двух диегетических нарраторов — первичного (пересказывающего сообщение) и вторичного (рассказывающего о личном опыте).
Женщина рассказывала, что видела, как леший по деревне прошел. Он выше домов, а за ним ветер по деревне идет. Эта женщина ночью воду черпала. А ночью воду нельзя брать, ночью вода спит (№125).
В) Текст с тремя диегетическими нарраторами — первичным, вторичным и третичным.
Мама рассказала быль про себя. Раньше овсяная была мука. В воду набо-тают, намешают, получалась такая болтушка, тяпушка. И на сенокос когда ездили, делали. Одна сделала такую тяпушку на воде с покойника и напоила женщину после родов, и та заболела. Говорит, я лежала, ничего не понимала. Муж повез на лошади к знатку, знахарю. Он-от и говорит: «Истопи баню». В первый день он намыл с приговорами. Говорит ей: «Ложись на пецку». «Не будите. Сколько может, столько и спит». И три раза он мыл в бане. Знахарь сказал: «Если не будете мстить, я покажу вам, кто сделал такое с ней». Наливает воду в блюдо большое. Они наклонились над блюдом, он их накрыл, свецку поставил сбоку. И в этой воде увидели эту тетку, как она воду, которой покойника мыли, льет из бутылки и ложит муку в цаску (№ 308).
В данном примере первичный нарратор пересказывает текст, который его / ее мать (вторичный нарратор) слышала от женщины, пострадавшей от порчи (третичный нарратор).
Итак, по нашим наблюдениям, в текстах мифологических рассказов выявляется следующая типология нарраторов — см. таблицу 1.
Рассмотрим более детально каждый тип представленного в тексте рассказчика — его характеристики, функции и вербальные маркеры присутствия в тексте.
Тип 1 организации текста предполагает наличие одного диегетиче-ского нарратора (первичного), совпадающего с реципиентом мифологического явления. Этот рассказчик является непосредственным участником описываемых в тексте событий, на вербальном уровне он проявляет себя в тексте личными местоимениями 1-го лица и грамматическими показателями 1-го лица глаголов. Тексты с нарраторами такого типа — классические былички, или мемораты. Приведем примеры.
На печи лежу, кабыть как лезет дедко. Лезет, на скамейку встал, на приступок встал, за эти места, за стебли схватил меня, я реву, не могу зареветь в голос, потом вдруг все отвалилось — и все (№ 86).
Таблица 1. Типы субъектной организации мифологических нарративов
№ Тип нарратора Вербальные показатели включенности в текст и функции Функция в связи с категорией источника информации Отношение к реципиенту (Я)
1 Диегетический нарратор Первичный грамм. формы 1 лица (прежде всего местоимение «я») участник, свидетель, интерпретатор = И
2 Первичный грамм. формы 1 лица, термины родства наблюдает, интерпретирует * к
3 Первичный грамм. формы 1 лица, термины родства пересказывает, интерпретирует * к
Вторичный глаголы речи (говорит, рассказывал) участник / свидетель = И
4 Первичный грамм. формы 1 лица, термины родства пересказывает, интерпретирует * И
Вторичный глаголы речи (говорит, рассказывал; говорили) наблюдает / пересказывает * И
5 Экзегетический сообщает, интерпретирует * И
Если я одна живу, да что повижу, надо обязательно людям говорить, иначе загнетут, ходить будут. Ко мне Лексей приходит, злой, страшный, сказал, через неделю снова придет. Я рассказала Настасье, а он опять пришел, с ножом на меня, через неделю, как сулился. Во сне все было. Убежала, больше не пришел. Надо людям говорить. Это леший, дьявол приходит (№ 379).
Тип 2 субъектной организации текста отличается от предыдущего тем, что в нем нарратор — первичный диегетический — не совпадает с реципиентом мифологического явления. Его основная функция в тексте — функция наблюдателя. Вербальными маркерами его присутствия в тексте выступают грамматические и лексические показатели 1-го лица («у нас», «мой»), а также термины родства, которые ставят рассказчика в центр системы координат текста (если в тексте упоминаются «дед», «отец» и т. д., то референтами этих имен являются родственники именно рассказчика, а не кого-то другого). Сравните два примера.
У меня сестра потонула. А пошла она за лошадью. Идет лесом и... выше лесу пошел кто-то. Идет он, и колпак медный на голове. И пересек ей дорогу. И ей уж не живать на свете. Так она и умерла в этом году (№ 126).
У нас в деревне женщина была, Валей звать. Все ей было корову домой не завесть. Ей говорят: «Валя, ты погляди, может, тебе кто портит ею». Валя на рассвете и вышла, в Чистый четверг это было. Глядит, а она на клюки ездит с распущенным волосам, суседка их. А был гадал, наводы узнавал. А она, Валя-то, поехала к нему. Сделал он воды, говорит: «Гляди в воду, узнаешь, Валя?» — «Да, знаю, эта она». — Он и спрашивает: «Хочешь ей что-нибудь сделать?» — «Сделай». А Валя было уж пожалела ею, не хотела ей зла, а гадал говорит: «Торни ее
в глаз». Валя торнула. Приехала домой, у той с глазу течет. Так и текло до смерти (№288).
Для типа з организации текста характерно наличие нескольких нар-раторов — первичного диегетического с вторичным, совпадающим с реципиентом мифологического явления. Вербальными маркерами присутствия вторичного нарратора выступают прежде всего глаголы речи, которые являются и показателями его функции в тексте.
Сестра мне рассказывала. Куды ни лягешь, все домовой меня муцит. Кабыть собака на это место, на горло, мне прыгат. А однажды к ней старуха стара пришла, плацет, обнимает ей. Она говорит: «Ты откуда?» — «Я, — говорит, — из нового дому пришла». Это домовой муцил ей, смерть показал. Она и померла скоро (№110).
У нас-от брат был, старше меня. А ране теплили риги, хлеб сушили. Тяте не захотелось ночью ити, он и говорит: «Егорушка, сходи в овин, положи дров». А овин был за деревней. А в деревне была только помершая старуха. Брат пошел в ригу, в яму накласть дров. Ом влез, а бабка померлая сидит у печки в голубом платье. Это ее мертвая одежа, ее в ней хоронили. Сидит там, где каменьем проложены стены. Брат потом говорил: «Я так и умлел! Не знаю, как и выскочил». Выскочил, домой прибежал, дома говорит: «Боле не пойду туда ночью». Тогда тятя сам пошел, с парнишками, побоялся один (№10).
Тип 4 субъектной организации предполагает наличие первичного диеге-тического нарратора с вторичным, не совпадающим с реципиентом мифологического явления.
В текстах с таким типом субъектной организации вторичный нарратор не является непосредственным участником событий. Его функция по отношению к источнику информации четко не эксплицирована в тексте — он может быть и наблюдателем происходящего, и пересказчиком с чьих-то слов. Такая форма изложения представляется более отстраненной и объективированной, приближается к экзегетической повествовательной форме. Приведем примеры.
Свекр мне рассказывал. У одних скот передох, и вся семья слегла. А был слепой мужик, который поправлял. Хозяин дома пошел к нему за помощью, а старик его по имени-отчеству назвал и говорит: «Что ты так долго не шел, я давно тебя дожидал, а ты весь скот уложил». Слепой привел хозяина к шатровому столбу, говорит: «Копайте, что там зарыто». Раскопали, а там клубок шерсти большой. «Сожгите на сукрестках. Если с приговором положено, то против ветра дым будет, а если без, то по ветру». Пошли на сукрестки жечь, и бежит из деревни баба, кричит: «Милые, хорошие, не жгите!» Но раз велено жечь, они и сожгли (№287).
Так вот, я малой еще была, мама рассказывала. В их деревне бабка одна сказала, как узнать, колдунья или нет. И вот ребята старшие подговорили маленького, чтоб он, как колдунья в дом к ним придет, так надо в стол вот воткнуть
иголку, снизу чтоб. А стол-то раньше ведь не такой был, он с досок, со струганых, и между ними щели, так они потом забиваются, ну всем, и сором всяким. Так вот в ети щели меж досок иголку-то и надо воткнуть, и она, значит, уйти как соберется — и не сможет. Вот уйти захочет, воткни иголку снизу острей в стол, она и вернется. Ну вот, решили попробовать. Она к им пришла зачем-то, все сделала, собралась уходить. А он возьми и воткни. Она и возвернулась. Снова вынул, снова она хочет уйти. Он тыкнул другой раз, опять вернулась. Так и возворачивалась, весь день там у их и протолкалася. Вот так (№ 304).
Еще более объективированной формой повествования является организация нарратива с репрезентацией вторичного нарратора глаголами речи в неопределенно-личных конструкциях.
Говорили, что вот родился у женщины сын и было ему три месяца. Вот ночью уже, она спит, и вдруг кто-то в окно ей: тук-тук. Ну, она встала, открыла окошко и вдруг видит, что женщина така в белом платье и платке и просит, дай мне, мол, водицы. Ну, дала она ей напиться, ну и говорит ей покойница-то: «Отдай мне твово сына». А эта-то, мать-то, говорит: «Нет, не отдам». Ну, покойница-то ей и скажи, что через восемнадцать лет он сам к нам придет. И точно, вот ему восемнадцать лет исполнилось, ну, он и умер (№ 30).
В таких контекстах в роли вторичного нарратора выступает обобщенный социум, а первичный нарратор, как правило, имеет нулевую форму выражения в тексте. Тем не менее отнести такие примеры к экзегетическому типу повествования будет, на наш взгляд, неверно, поскольку наличие глаголов речи, эксплицирующих вторичного нарратора (источник информации), предполагают наличие и первичного нарратора, принимающего и ретранслирующего это сообщение.
Тип 5 организации текста — с экзегетическим нарратором.
Этот тип повествователя не имеет вербальной репрезентации в тексте, при этом отсутствуют и указания на источник информации. Изложение в текстах с таким типом субъектной организации максимально объективированно. Сравните:
У одного мужика было много скота, и семья была большая, и каждый год колдун у него скотину губил. А вот он подговорил своего брата, чтоб колдунью-то ему подкараулить. А эта бабка даже из родни ему была. Они пошли к ней, а она на дворе своем, она там что-то ворчит, кругом скотины ползала, шептала что-то. Они вернулись на свой двор, забрались на сарайку. Она приходит вся рваная, волосы распущены, с метлой, с ведром и со щеткой, три предмета обязательно. Стала ходить кругом скотины, и поймали ее. Это ночью было, до двенадцати, до петухов. Ну вот, схватили ее. «Ты зачем пришла?» Выгнали ее, закрыли ее у нее дома, и назавтра у нее весь скот пропал, и она неделю болела, вся в синяках была. Они бьются очень, если их на дело не пускают (№ 324).
Применение к мифологическим текстам категорий нарративной лингвистики, как кажется, вполне продуктивно и может дать выходы на решение
многих вопросов. Наметим некоторые из аспектов применения анализа типа повествователя к материалу мифологической прозы.
Так, очевидно, что тип субъектной организации мифологического нар-ратива оказывается напрямую связан с категорией события текста, а именно с характером его изображения. По нашим наблюдениям, в нарративах личного опыта (тип 1 — с одним первичным диегетическим нарратором, который является реципиентом мифологического явления) в изображении явления мифологического персонажа превалируют случаи моделирования этого события через акустические сигналы, а не визуальные.
В папины сорочины легли мы спать. Слышу — снег хрустит и шаги как бы на двор. Там сбруя висела, на дворе — так загремела, будто ее кто-то кидает. Некому, кроме папы, быть. Ему не понравилось, что самогонку стали варить и пить до сорочин. И так вот брякало, на стороне кидало. А потом как по сковороде шарит руками на кухне. Потом тоже брякать стало (№4).
Ванина матка заметку сделала, ковда умерла. После ее похорон мы косили. Я косовище сломала и говорю: «Ваня, я иду домой». Пришла, легла на печку. Слышу, будто кто-то ходит по избе. Потом ребята пришли, входят и говорят: «Чего ты закрылася?» А я и не закрывалася (№15).
Какие они лешие, кто зна? Вот у меня бывало. Пошла я в лес за реку, вдруг слышу, кто-то песни поет, красивы таки песни, про Дунай. Все захохотало, зашумело, и нет никого. Это свадьба у чертей и лешачих. Я стала под сосну и дрожу. Вот как было (№128).
Я с собой хозяина повела. Надо сказать: «Сама пошла, и мой хозяин со мной». Свой хозяин, чтоб сюда пришел, а эти ушли совсем. Они на вторую ночь ушли. Я свист слышала, стук послышался на мосту, потом зачастили на мосту, затопотали. Не один человек. Покатились на улицу и пошли к Георгиевскому (№102).
Бывал случай у меня. Мы жили с Марьей Петровной в одном доме. У Марьи Петровны золовка была отдана за Подрезова, комиссаром в деревни он был. Его утопили во время революции, белые, должно. У нас верхня изба была не доделана. Мама ушла печь топить, я с ребенком осталась. Вдруг щелкнула у нас половица, я испугалась, и ревить боюсь, я промолвила: «Мама!» Оно и исчезло (№105).
Изображение этого события через визуальные сигналы, как правило, сопровождаются лексическими маркерами недостоверности.
Мужа убило, я по нем плакала. Он как будто приходил ко мне. Дворовой аль кто (№26).
На сенокос пошла. Идет весь черный, красным кушачком опоясан. Корзина на боку, будто за ягодам. Видела бочком. Потом боялася ходить. А если сказать: «Как на эти-то на ны надеть красные штаны», — он песню запоет. Но я-то не сказала, испугалась очень (№ 127).
В текстах же, где присутствует вторичный нарратор (особенно в роли реципиента — тип 4), событие явления мифологического персонажа получает развернутую вербализацию и описывается средствами различных кодов — как визуального, так и акустического. Сравните:
Потом этого брата зарезали. А мама все по нем ревела. Раз утром мама говорит: «Садитесь завтрекать, а я пойду теленка поить». Мы только сели за стол, глядим, мама бежит с ревом домой. Тятенька выскочил: «Что такое?» А она и говорит: «Пойдем, там Егорушка стоит, у песту, во хлеве, в бурдовой фланелевой толстовке, в хлеве у яслей». Прибежали, а его-то и нету. А мама и жалеет: «Дура-то я! Мне бы подойти, погладить, поговорить». А старухи ей говорят: «Ты бы не его погладила, а ясли». Он днем показавши, утром (№ 10).
И в тот же вечер мой брат, иду, мол говорит, тебя нет, иду и думаю, как плохо итти. Смотрю — лошадь вороная, сидит в тулупе мужчина: «Садись, довезу». Я говорю: «Что ты, господи, привязался». Его и следа нет (№11).
Чудес тут было много. Раменье, тут мой дед жил. Был тут Ильюха, который утонул под Петушком. Там омут глубокий. Ильюха приходил к нам. Дед как-то осенью шел по берегу, темно было. Иду и думаю: «Ильюха тут-то утонул». Смотрю, лежит человек, Ильюха привиделся. Перекрестился, хвать руками — куча мха, а в это время кто-то бултыхнулся по рекы. Утром, думаю, какой там мох на глине, пошел, нет ничего (№18).
У моей тетушки сына убили на войне. Она по нем все и скучала. И стало ей казаться, что он к ней приходит. Придет и скажет: «Пойдем, я тебе дрова рубить помогу». Они и идут к поленнице рубить. Она с ним разговаривает, а никто его и не видит. А напротив сын ее с семьей жил. Они и заметили, что она все время с кем-то разговаривает. И сходили к какому-то колдуну. Он-то что-то и сделал, чтоб ей не казалось. Так в этот день сын в дом и не пришел, а она сама к поленнице вышла: «Чего ты ко мне не зашел-то?» А он ее как треснул по голове и сказал только: «Опоздал я немного». Она аж упала. Лежу, говорит, и вижу: бык от меня пошел и хвост задрал. Какой уж тут сын ходил — тут нечистая сила ходила (№22).
Наблюдается дифференциация функций нарраторов разных типов не только в представлении события, но и в его интерпретации. Так, для вторичного нарратора не характерна функция интерпретации и ввода мифологической информации в форме поверья, это прерогатива экзегетического нарратора и первичного диегетического. Причем в текстах с экзегетическим повествователем интерпретации эксплицитные, а первичному диегетическому нарратору присущи как эксплицитные интерпретации, так и имплицитные — особенно если он является реципиентом. Приведем пример текста с имплицитной интерпретацией события.
Угол все у меня трещал, а в новом доме; я узнала, один задавивши был. Лягу спать ночью, и даже сапогами пойдет. Вот ложусь спать, до двенадцати часов ничего, а с двенадцати — бьет, колотит (№35).
Кроме того, функция интерпретации событий в мифологическом ключе — «правильном», с точки зрения традиции, — делегирована персонажам второго порядка — людям из социального окружения реципиента (членам семьи, соседям, односельчанам и т. п.).
Также отметим корреляцию субъектной организации мифологического нарратива со степенью развитости или осколочности сюжета. Основная наблюдаемая тенденция такова: более развернутый и самостоятельный сюжет характерен для текстов с экзегетическим, а не диегетическим нарратором. Так, все отмеченные случаи переходных форм текста со сказочными и балладными3 мотивами — с экзегетическим нарратором. Например:
К одной женщине ходил муж. У ей двое детей было. И приходит старичок ночевать. Она говорит: «Дедушко, помоги». Он и говорит: «Будет вечер, покрой чистой салфеткой стол, положи хлеб, икону поставь, соль, мальчика и девочку одень в чистое». Она так и сделала. Вот она слышит: загремело, зашумело, дверь открывается, муж говорит: «Где это видано, где это слыхано, чтоб брат на сестре женился?» А старичок отвечает: «Где это видано, где это слыхано, чтобы мертвый ходил?» Тот и крикнет: «А, догадался!» — и ушел. Старичок говорил: последняя ночь, а то задушил бы (№21).
В текстах с экзегетическим нарратором наблюдается тяготение к неопределенно-условному хронотопу (в одном селе, в одной деревне — или вообще отсутствует указание места действия) и неопределенности в номинации действующих лиц (один мужик, одна баба, одна). Один в роли неопределенного местоимения — практически формульная номинация действующих лиц в таких текстах. Таким образом, рассматриваемый аспект организации текста связан с механизмами номинации и референции.
Намеченная в статье проблема находится в начальной стадии разработки; тем не менее очевидно, что дальнейшие разыскания в данном направлении имеют исследовательские перспективы.
ЛИТЕРАТУРА
Артеменко 1994 — Артеменко Е. Б. «Образ автора» как структурообразующий фактор фольклорного текста // Исследования по лингвофольклористике. Курск, 1994. Вып. 3. С. 3-5.
Артеменко 1998 — Артеменко Е. Б. К проблеме повествователя и его языковой репрезентации в фольклоре: на материале былинного эпоса // Филологические записки: вестник литературоведения и языкознания. Воронеж, 1998. Вып. 11. С. 186195.
Виноградов 1998 — Виноградов В. В. О теории художественной речи. М., 1971.
Женетт 1998 — Женетт Ж. Фигуры. В 2 т. М., 1998.
з Таким образом организованы, например, отсутствующие в анализируемом корпусе, но тем не менее довольно распространенные былички о женихе-мертвеце, который является своей оставшейся в живых невесте и стремится увлечь ее за собой — приводит на кладбище и т. п.
Мифологические 1996 — Мифологические рассказы и легенды Русского Севера / сост. и авт. комм. О. А. Черепанова. СПб., 1996.
Новик 2004 — Новик Е. С. Обряд и фольклор в сибирском шаманизме: опыт сопоставления структур. М., 2004.
Падучева 1996 — Падучева Е. В. Семантические исследования. Семантика времени и вида в русском языке. Семантика нарратива. М., 1996.
Померанцева 1968 — Померанцева Э. В. Жанровые особенности русских быличек // История, культура, фольклор и этнография славянских народов: VI Международный съезд славистов (Прага, 1968 г.). М., 1968. С. 274-292.
Разумова 1993 — Разумова И. А. Сказка и быличка. Мифологический персонаж в системе жанра. Петрозаводск, 1993.
Успенский 1970 — Успенский Б. А. Поэтика композиции. Структура художественного текста и типология композиционной формы. М., 1970.
Шмид 2003 — Шмид В. Нарратология. М., 2003.
Sydow von 1948 — Sydow C. W. von. Kategorien der Prosa-Volksdichtung // Sydow C. W. von. Selected Papers on Folklore. Copenhagen, 1948. P. 60-88.
