CC BY
25
Н.С. Ганцовская
ТИПОЛОГИЯ ЛЕКСИКИ ГОВОРОВ КОСТРОМСКОГО АКАЮЩЕГО ОСТРОВА: ИТОГИ И ПЕРСПЕКТИВЫ РАЗВИТИЯ (по материалам исследований последних десятилетий)
Исключительную роль в аспекте рассмотрения типологии лексики говоров КАО играют материалы Диалектологического атласа русских народных говоров (ДАРЯ), собранные в 37 населённых пунктах их пространства, частично картографированные [9], и основывающийся на этих материалах анализ некоторых групп лексики с приложением карт на территории Владимиро-Суздальского княжества XII - начала XIII веков Г.Г. Мельниченко [12]. По его классификации лексика говоров КАО входит в состав VI лексической зоны междуречья Костромы и Унжи и характеризуется наличием ряда слов исключительного распространения и небольшого количества слов южнорусской ориентации. Эти наблюдения Г.Г. Мельниченко в аспекте заданного им состава лексики, а также с использованием лексических карт ДАРЯ были детально рассмотрены нами в сопоставительном плане с говорами близлежащих территорий Костромской, Ярославской, Ивановской областей, с говорами Подмосковья и тверскими [6; 7 и др.]. Обобщённые результаты исследования показали, что на фоне окружающих КАО окающих территорий лингвистический ландшафт КАО отличается пестротой и ареальной разнонаправленнос-тью изолекс и что в настоящее время ареальных связей с говорами Подмосковья почти нет, за исключением общераспространённой лексики типа петух, ещё менее с тверскими среднерусскими и южнорусскими говорами, тем более пограничными с псковскими и смоленскими говорами. Предпринятый нами углублённый ареально-ти-пологический анализ говора одного населённого пункта (д. Аринино Чухломского района) в эпицентре КАО по материалам ДАРЯ с учётом дообследований Л.Л. Касаткина показал наличие южнорусских черт в его системе только в области безударного вокализма и почти полное господство севернорусских черт на всех других его ярусах, в том числе и в области лексики. Метод таксономического анализа русских говоров Н.Н. Пшеничновой [16] удобен для определения особенностей говоров вторичного заселения и говоров, имеющих ареальные связи со многими
диалектными континуумами. Он помог определить соотношение говоров Костромской группы и говоров КАО, выявил среднерусский характер говоров акающего острова как сопоставительной системы в целом и в то же время разнородность его отдельных говоров и разную направленность их ареальных связей.
Также огромную ценность для определения статуса акающего острова имеет значительный корпус лексики КАО в Ярославском областном словаре в сопоставлении с данными Словаря русских народных говоров и других словарей, в том числе южнорусских и среднерусских территорий.
В связи с многообразными и широкомасштабными установками Лексического атласа русских народных говоров (ЛАРНГ) оказалось возможным более детально проанализировать ту часть лексики КАО, которая уже была собрана на территории Костромской области по Программе ЛАРНГ по ряду тем [15]. Особое значение для наших исследований приобрели данные VIII раздела «Семантика и ареалы» Программы ЛАРНГ, что позволило в течение ряда лет обследовать говоры КАО в центре и на периферии, чтобы установить объём лексики, фунционирующей на территории КАО, выявить особенности её семантической структуры, парадигматические и ассоциативные связи, их словообразовательную и ареальную дистрибуцию, пронаблюдать динамику развития говоров. Список слов VIII раздела дал возможность не только показать внутрикостром-ские лексические связи говоров КАО, но и обнаружить их более широкие географические направления в пределах русских говоров - в иных случаях и в пределах Славии, выявить архаическую, многозначную и заимствованную лексику, глагольные приставочные образования и др. [11].
В дополнение к изучению лексики говоров КАО в историческом аспекте и согласно программам ДАРЯ, Лексическим картам Г.Г. Мельниченко и ЛАРНГ нами исследовались и другие группы и типы лексики, проприальной и нарицательной по темам «Пища», «Народная медицина. Болезни», «Природа», «Народная духовная культура», сравнивалась по многим позициям
© Н.С. Ганцовская, 2006
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 7, 2006
59
ФИЛОЛОГИЯ
Н.С. Ганцовская
лексика говоров КАО и подмосковных говоров на основе картотеки Костромского областного словаря и Словаря говоров Подмосковья, первого и второго выпуска А.Ф. Ивановой (Войтенко) по полевым материалам конца XX - начала XXI века [2, 3, 5].
В сферу нашего рассмотрения включаются локальные элементы и лексика общерусского значения, в историю которых лексические данные КАО вносят определённые коррективы. Всё это необходимо для понимания процесса формирования русского национального языка из различных локально окрашенных элементов русского языка, с одной стороны, с другой - для выявления эволюции последних в частных диалектных системах, каковой является система говоров КАО. Диалектизмов-заимствований в наших материалах незначительное количество и почти нет субстратной лексики. Значительная часть локально окрашенной лексики КАО, генетически севернорусская, как представляется, образовалась путём выпадения из общерусского словаря древнейших эпох, однако линии связи диалектизмов КАО тянутся на восток, северо-восток и юго-запад. Если акающие говоры по р. Костроме преимущественно обнаруживают сходство с западными костромскими и восточными ярославскими говорами, то говоры КАО вблизи вологодских границ (по р. Понге в Колог-ривском районе, зашугомские и куземинские говоры Солигаличского района) по многим признакам тяготеют к говорам северо-восточной группы.
В основном границы костромских акающих и окающих говоров определённы и неизменны в течение длительного времени, однако на его окраинах (если за центр, он же очаг, принять говоры вокруг Чухломского озера) наблюдается некоторая лексическая интерференция акающих и окающих говоров. Можно утверждать, что в целом с течением времени лексическая система говоров КАО остаётся неизменной: как в естественном историческом процессе развития любых говоров к сегодняшнему дню вымывается наиболее архаическая лексика, поскольку уклад жизни сейчас значительно изменился, однако в эволюции значений и семантических связей слов в лексике, связанной с традиционным бытовым и хозяйственным укладом жизни населения, его духовной культурой, ощутимых сдвигов не произошло, за исключением развития переносных значений. Необходимо отметить относительно развитую терминологическую систему в говорах КАО не только в области сельскохозяйственного
производства, но главным образом в сфере ремёсел и промыслов, особенно мужских, которые всегда в этом крае с бедными землями и суровыми погодными условиями, но богатом водными и лесными ресурсами, были дополнительным крестьянским заработком наряду с отхожими промыслами. Безусловно, подобная лексика, так же как и этнонимы, обусловленные природными и историческими условиями края, не могли быть привнесены извне, а если и были внесены тогда, когда аканье внедрилось в эти исконно севернорусские говоры, то в скором времени почти совершенно были нейтрализованы севернорусской лексикой, а затем и вытеснены. Южнорусская лексика в очень ограниченном количестве и до сих пор присутствует в составе лексики КАО, однако заметно, что более всего она характерна для фольклорных и обрядовых текстов, где, возможно, является наддиалектным клише, генетически южнорусским, но поддержанным носителями говоров КАО. Такая поддержка, по нашему мнению, базируется на южнорусском суперстрате (наше понимание суперстрата то же, что и С.А. Мызникова [13, с. 20], всё ещё имеющем место в говорах КАО. Хочется подчеркнуть продуктивность использования, особенно в настоящий момент, фольклорных и этнографических материалов как источника сведений о лексической базе того или иного говора. Во-первых, в них содержится значительный по объёму и разнообразный по тематике, частеречной принадлежности, структурно-семантическим и функциональным особенностям пласт лексики, в том числе и архаической, раритетной (о необходимости внимательно относиться к редкой, раритетной лексике хорошо сказала Л.Я. Костючук [10, с. 39-40]. Во-вторых, лексика в них представлена не изолированно, а в характерных речевых ситуациях, что служит дополнительным средством выявления её смысла. В-третьих, она определённым образом систематизирована, что зависит от жанра произведений и личностных особенностей носителей диалекта, многопланова и функционально подвижна. В определённой степени она представляет собой слепок суммы лексики говора и её разнообразных связей, своеобразную модель «чухломского мира» (в расширенном понимании -модель говоров акающего острова), правда, в определённом стилистическом ключе.
Присоединяясь к словам Т.И. Вендиной, можно к лексической системе говоров акающего ос-
60
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 7, 2006
трова отнести то, что сказано ею вообще о познавательном значении слова как аккумуляции познавательной деятельности человечества: (лексика) «раскрывает особенности видения мира и «прочтения» мира тем или иным народом и является своеобразным ориентиром в его освоении. Лексическая система языка, по сути дела, репрезентирует организованную классификацию человеческого опыта. ...В слове аккумулируются особенности восприятия мира, хранится из поколения в поколение исторический опыт народа, его генетическая память» [1, с. 6].
В целом, исходя из лексических данных, говоры КАО следует квалифицировать как исконно севернорусские, не вторичного заселения, не переселенческие. То же можно сказать и об их консонантизме и грамматике. В этом плане известную аналогию динамики развития говоров КАО можно видеть в истории развития псковских говоров, которые в своей основе были исторически севернорусскими, сейчас же относятся к западной группе среднерусских говоров. А.С. Герд отмечает, что «Большинство севернорусских слов, зафиксированных в псковских говорах, - это слова, известные также и новгородским, и архангельским и вологодским диалектам <.> перед нами в лексическом отношении говоры исторически северные в своей основе, сохранившие и сегодня немало севернорусского, но подвергшиеся позднее очень сильным влияниям извне и навсегда утратившим по причине этих влияний свой некогда севернорусский облик» [8, с. 8]. Но если «количественно число северных слов в псковских говорах больше аналогичных фонетических и морфологических явлений», что вряд ли может служить серьёзным доводом в пользу признания говоров к северу от Опочки, Пустошки, Великих Лук и югу от Пскова - Порхова по своему типу севернорусскими» [8, с. 8], то в говорах КАО значительно больше севернорусских черт: это не только в подавляющем большинстве случаев типичная для севернорусских говоров лексика, но и грамматика, и даже фонетика, за исключением безударного вокализма.
С учётом данных безударного вокализма говоры КАО можно определить как говоры смешанного типа, в определённой степени подобные говорам Подмосковья. Их трудно назвать говорами переходного типа, так как в течение столетий, как и в окружающих остров окающих говорах, в них не произошло ощутимой подвижки в сторо-
ну южнорусских говоров, однако в области лексики такая тенденция есть: говоры КАО становятся всё более западными, тяготея к западным костромским и ярославским говорам и теряя связь с восточными говорами Вологодско-Вятской группы. В этом повинно в основном всё усиливающееся влияние литературного языка, благодаря чему остаётся в активном употреблении лексика общерусского распространения в ущерб севернорусской.
Хотя характерной чертой любого языкового острова считается перекрытие его языком окружающего языкового большинства, по-видимому, с КАО этого никогда не произойдёт: говоры КАО не станут окающими, во всех же остальных ярусах языка они почти ни в чём не отличаются от окружающих окающих говоров. КАО как особая языковая маргиналия исчезнет только тогда, когда окружающие его окающие говоры согласно своим внутренним законам развития и мощному влиянию литературного языка превратятся в среднерусские. Но это произойдёт нескоро.
Библиографический список
1.Вендина Т. И. Русская языковая картина мира сквозь призму словообразования (макрокосм). - М., 1998.
2. Ганцовская Н. С. Лексические связи акающих говоров междуречья Костромы и Унжи с восточными среднерусскими говорами // Среднерусские говоры: современное состояние и история: сб. статей. - Калинин, 1988.
3. Ганцовская Н. С. Названия пищи в акающих костромских говорах. К вопросу об ареальных связях диалектной лексики // Среднерусские говоры и памятники письменности: сб. научных трудов. - Калинин, 1989.
4. Ганцовская Н. С. Народно-медицинская лексика в акающих костромских говорах // Вопросы изучения среднерусских говоров: сб. научных статей. - Тверь, 1922.
5. Ганцовская Н. С. Костромской акающий остров и проблемы его изучения в трудах Г.Г. Мельниченко // Проблемы региональной лингвистики. - Ярославль, 1992.
6. ГанцовскаяН.С. Программы ДАРЯ и ЛАРНГ как ориентиры в исследовании особенностей лексики костромских островных говоров // Слово в его истории и функционировании. - Уфа, 2003.
7. Ганцовская Н. С. Лексика говоров Костромского акающего острова и ивановских говоров в аспекте тематики ДАРЯ // Проблемы семантики
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 7, 2006
61
ФИЛОЛОГИЯ
Е.Л. Мураткина
и функционирования языковых единиц разных уровней. Иваново, 2003 б.
8. ГердА.С. К истории диалектных границ вокруг Онежского озера // История русского слова: проблемы номинации и семантики. - Вологда, 1991.
9. Диалектологический атлас русского языка: Центр Европейской части СССР. В 3 вып. / Под ред. Р.И.Аванесова, С.В. Бромлей. Вып. III (ч.1). Лексика. Карты. - М., 1977.
10. Костючук Л. Я. Информативная значимость диалектной лексической карты в конце ХХ в. // Лексический атлас русских народных говоров (Материалы и исследования) 1998. - СПб., 2001.
11. КрКОС - Живое костромское слово. Краткий костромской областной словарь / Сост.:
Н.С. Ганцовская, Г.И. Маширова; отв. ред. Н.С. Ганцовская. - Кострома, 2006.
12. Мельниченко Г.Г. Некоторые лексические группы в современных говорах на территории Владимиро-Суздальского княжества XII - нач. XIII в. - Ярославль, 1974.
13. Мызников С.А. Лексика финно-угорского происхождения в русских говорах северо-запада. Этимологический и лингвогеографический анализ. - СПб., 2004.
15. Программа ЛАРНГ - Программа собирания сведений для лексического атласа русских народных говоров. Ч. 2. - СПб., 1994.
16. Пшеничнова Н.Н. Типология русских говоров. - М., 1996.
Е.Л. Мураткина
ПОЛНОСТЬЮ «ДИАЛЕКТИКА ДУШИ» ТОЛСТОГО И ДИККЕНСА
В 1864-1865 гг., в период активной работы над «Войной и миром», Толстой читал новый роман Диккенса «Наш общий друг» («Our Mutual Friend»). Читал, скорее всего, по-английски, потому что роман начал печататься ежемесячными выпусками с мая 1864 г. Впрочем, русский перевод уже с конца 1864 г появился «Отечественных записках». В дневнике Толстого за 21 октября 1865 г. он записал: «То же, что вчера. К вечеру обдумывал Долохова. Читал Диккенса. Белла - Таня» (XLVIII, 65).
«Таня», упомянутая в толстовской записи - это свояченица Толстого (младшая сестра его жены) Татьяна Андреевна Берс (в замужестве Кузминс-кая, 1846-1925). В это время ей 18-19 лет, она часто и подолгу гостит в Ясной Поляне. В письме Толстого к сестре Марии от 14 августа 1864 г. есть упоминание о ней в том же контексте сопоставления с Беллой - героиней романа Диккенса «Наш общий друг». Толстой здесь дает игру слов, заключенную в подчеркнутом удвоенном «л»: «Татьяна - Бел-логубка» (LXI, 61; Белогубкой звалась верховая лошадь, на которой обычно ездила Т.А. Берс).
Татьяна Берс с детства находилась в сердечной дружбе с великим писателем. Ее незаурядная личность, артистичность, музыкальность, прекрасный голос, литературная одаренность, страстность и порывистость характера - и в то же время душевная отзывчивость, бескомпромиссность импонировали Толстому, доставляли ему эстетическое наслаждение. Эта «чудная, милая
натура с смехом и с фоном поэтической серьезности» ^Х, 450), эта «беснующаяся, страстная и энергическая натура» ^Х1, 31) привлекала его и приводила в настоящий восторг. Татьяне, в свою очередь, очень нравилась Ясная Поляна, которую она называла «милым своим вторым родительским домом»; хозяина ее она называла «вторым отцом» и любила помогать ему - в частности, писала под диктовку некоторые главы «Войны и мира»1.
В исследовательской литературе о великом толстовском романе давно высказано соображение о том, что Т.А. Берс - прямой прототип Наташи Ростовой. Сам Толстой говорил ей об этом, а она потом зафиксировала это его признание в своих воспоминаниях: «.. .Ты думаешь, ты даром живешь у нас - я тебя всю записываю.. .»2. Эти воспоминания Т.А. Кузминской как будто написаны от лица героини толстовского романа: один из рецензентов их сразу отметил, что «Наташа Ростова сошла со страниц "Войны и мира" и написала воспоминания»3. Рецензент был недалек от истины: биография Татьяны Берс очень напоминает биографию Наташи; ее внешность, характер, ее мировосприятие, душевные переживания в кризисные моменты адекватны тому, что прочитывается на страницах толстовского романа. Об этом начали писать еще при жизни Т.А. Кузмин-ской4. Даже вступительная статья к одному из позднейших изданий ее воспоминаний называется: «Мемуары Наташи Ростовой»5.
62
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 7, 2006
© Е.Л. Мураткина, 2006
