CC BY
170
ББК 83.3(2Рос=Рус)6-8Шолохов М.А.
«ТИХИЙ ДОН» М.А. ШОЛОХОВА И «ВОЙНА И МИР» Л.Н. ТОЛСТОГО: АСПЕКТЫ ПРЕЕМСТВЕННОЙ СВЯЗИ В БАТАЛИСТИКЕ
«THE SILENT DON» BY M.A. SHOLOKHOV AND «WAR AND PEACE » BY L.N. TOLSTOY: ESSENTIAL ASPECTS OF THE STUDY OF CONTINUITY OF BATTLES TRADITION
В статье рассматриваются некоторые аспекты батальной традиции Л.Н. Толстого в романе М.А. Шолохова «Тихий Дон», ставится вопрос об актуальности данного направления исследований, отмечен ряд схождений проблемно-тематического и поэтического характера, выделены и полемические
к толстовской традиции тенденции.
The article touches upon some essential aspects of the study of battles tradition in M.A. SholokhoVs novel «The Silent Don», brings an attention to the question on an urgency of the given direction of researches, marks a number of a convergence of problem, thematic and poetic property, allocates polemic tendencies to the traditions by L.N. Tolstoy.
Ключевые слова: Шолохов, Толстой, преемственность, батальная традиция.
Key words: Sholokhov, Tolstoy, continuity, the study of battles tradition.
В отечественном литературоведении проблема преемственной связи творчества М.А. Шолохова с творчеством Л.Н. Толстого наиболее разработана. Ее осмыслению посвящены отдельные разделы монографий и целый ряд специальных статей34. Однако вопрос о характере влияния баталистики Л.Н. Толстого на изображение военной действительности М.А. Шолоховым не нашел разностороннего освещения. В рамках данной статьи остановимся лишь на некоторых аспектах этого вопроса.
Концепции изображения войны, представленные в эпопеях XIX и XX века, близки друг другу своей диалектичностью. И в «Войне и мире», и в «Тихом Доне» война является не только синонимом хаоса, разрушения, смерти, но и частью мироздания, возможностью высшего проявления человеческих сил.
В толстовской эпопее война 1812 года рождает небывалый прежде всплеск самосознания и единства народа, желание «всем миром навалиться» на неприятеля. Так и у Шолохова, при всем том, что война как явление характеризуется словами «болезнь», «нелепица», «бессмыслица», «бестолковщина», в этом месиве зла обнаруживаются приметы борьбы за жизнь, рождения нравственных
УДК 82.09
Е.А. АВДЕЕВА
E.A. AVDEEVA
34 См. работы В.М. Тамахина, П.П. Белова, А.М. Минаковой, П.В. Бекедина, П. Сикерса, А.А. Тихо-водова и др.
процессов в душе человека. В войну Гражданскую снова набирает силу самосознание народа, его желание отстаивать свое право на лучшую жизнь. Разительные перемены в казачестве находят представители вновь воссоединившейся белой армии. Пытаясь восстановить прежнюю систему отношений между дворянским офицерством и казаками, последние обнаруживают, что не готовы более терпеть оскорбления и пренебрежительный тон любого начальства. Например, Григорий Мелехов сталкивается в штабе Кудинова с «одним из гонцов Алексев-ской станицы», просящим подкрепления. В ответ на крик Кудинова гонец отвечает: «А ты, ваше благородие, не шуми и не пужай, тут дело полюбовное. <...> Белые шумели, красные шумели, зараз вот ты пришумливаешь, всяк свою власть показывает да ишо салазки тебе норовит загнуть...» [7, Т. 4, с. 243]. В результате главный герой Шолохова приходит к тоскливому выводу: «Спутали нас ученые люди... Господа спутали! Стреножили жизню и нашими руками вершают свои дела» [7, Т. 4, с. 249]. Или вот как объясняет старик-старовер Штокману, Кошевому и Ивану Алексеевичу свои представления о причинах казачьего восстания: «Расстреливали людей. Нынче одного, завтра, глядишь другого... Кому же анти-рес своей очереди ждать? <...> Вот, к примеру в Букановской станице <...> расстреляли только за то, что бороду откохал да в лихой час попался Малкину на глаза. Это не смыванье над народом?» [7, Т. 4, с. 254-255]. Все эти размышления
о власти, о системе руководства рождают в народе желание сопротивляться бессмысленному насилию и жестокости, искать правды и мирной жизни через утверждение своего голоса и силы оружием. Война пугает своими катастрофическими последствиями, однако дает возможность набрать силу голосу народа, росту его самосознания. И если в «Войне и мире», как только неприятель перестает угрожать существованию государства и русской земли, сила народа постепенно идет на спад, ожесточение и «теплота патриотизма» сменяются жалостью и покорностью, то в «Тихом Доне» в результате войн устанавливается принципиально новая система отношений между людьми. Человек начинает ощущать свою ответственность за творимую историю и жизнь вообще. Не случайно главный герой романа приходит к мысли о том, что «не правильный у жизни ход, и, может быть, я в этом виноватый» [7, Т. 4, с. 302].
При всей общности антимилитаристской направленности образов войны, в произведениях можно найти уважение к самоотверженности и подвигу солдат, принятие войны, если своей земле и существованию нации угрожают иностранные захватчики. И если в толстовском произведении это объединение воинского духа, проявления истинного героизма описываются в связи с Бородинской битвой и партизанской войной, то есть ассоциируются с конкретными историческими событиями, то у Шолохова эти чувства связываются не с событийной стороной, а с национальной характеристикой, особым укладом жизни казачества, с любовью к своей земле. И у Шолохова, и у Толстого антивоенный пафос размышлений в эпопеях отнюдь не равен пацифистским настроениям писателей «потерянного поколения», что в целом является характерным свойством русской батальной традиции. Начиная с древнерусских воинских повестей через века литературой пронесена мысль о многоаспектно-сти оценки войны в соответствии с устоявшимся моральным критерием: война оборонительная, война за существование нации является справедливой и не может осуждаться. Вряд ли близки идеям пацифизма размышления Л.Н. Толстого о партизанской войне: «И благо тому народу, который <... > в минуту испытания, не спрашивая о том, как по правилам поступали другие в подобных случаях, с простотою и легкостью поднимает первую попавшуюся
дубину и гвоздит ею до тех пор, пока в душе его чувство оскорбления и мести не заменяется презрением и жалостью» [5, Т. 7, с. 131]. Аналогичны размышления шолоховских героев, встречающих немецких интервентов на своей донской земле: «Группа конных немцев двигалась по обочине железнодорожного полотна навстречу поезду. Всадники спокойно сутулились в седлах, упитанные ширококрупые лошади мотали куце обрезанными хвостами, лоснились под ярким солнцем. Клонясь вперед, страдальчески избочив бровь, глядел Пантелей Прокофьевич, как копыта немецких коней победно, с переплясом попирают казачью землю, и долго после понуро горбатился, сопел, повернувшись к окну широкой спиной» [7, Т. 4, с. 19]. Письменное обращение генерала Краснова за помощью к немецкому императору было воспринято казаками как предательство, что вызвало новые волнения в Донской армии, виток искреннего гнева и возмущения.
И в толстовском произведении, и в шолоховском основой военного конфликта становится противостояние двух типов культур - так называемой «элитарной» и «традиционной», - стремящихся впервые познать друг друга в открытой и жестокой сшибке мировоззренческих и политических позиций. Однако сущность этого противостояния писателями выявляется и изображается по-разному. Если в «Войне и мире» этот конфликт развивается на основе антиномии Восток-Запад и близости/удаленности героя к толстовской идее «роевой» общей жизни, то изображение войны в «Тихом Доне» ведется с позиции поиска этой общей народной правды воинами-земледельцами, которым одинаково близки и понятны суровые законы и рождения жизни, и гибели живого, которыми предельно остро ощущается связь человека не только с некоей духовной сущностью, но и с природным миром, подчинение человека не только законам разума, но и законам естественного начала. «Натурально-природный тип существования» [4, с. 120] большинства шолоховских героев позволяет читателю объективно взглянуть на эгоистические позиции представителей власти, утративших близость к правде жизни и в то же время объективно оценить свое место в историческом процессе, осознать смысл своих «блуканий» в поисках исторической истины. Причем «элитаризация» касается не только утрачивающего свои позиции дворянства, но и представителей любой новой власти. Достаточно вспомнить то и дело возникающих на Дону «князьков» - комиссара Малкина, ставшего бандитом Фомина, жестокого Митьку Коршунова и даже Кошевого, возомнившего себя вершителем чужих судеб, выбравшего для себя узкую борозду политической позиции, а не сложную дорогу истины человеческого сердца. Система мировоззренческих взглядов шолоховских героев проверяется на прочность и жизнеспособность военными событиями.
Исследователями творчества Л.Н. Толстого неоднократно отмечалось, что панорама войны в его эпопее отличается целостной логикой движения событий. Но и в «Тихом Доне» необыкновенное многообразие материала - исторического, социального, человеческого - приведено Шолоховым в удивительно гармоничное состояние, предстающее перед читателем овеянным всепроникающим и целостным чувством, которое Л.Н. Толстой называл «единством нравственного отношения автора к предмету». Уточнения или, по крайней мере, комментария требует лишь определение характера той мощной силы, которая, словно цементом, скрепила весь этот разнородный материал в единое целое. Р.П. Шагинян называет эту цементирующую основу «художнически освоенной философией войны» [6, с. 84]. По отношению к Л. Толстому это суждение не вызывает сомнений. Однако в какой степени оно
применимо к «Тихому Дону»? Думается, что в полной. Правда, само образное воплощение этой «философии» у Шолохова отличается от того, что видим мы у Толстого. Если автор «Войны и мира» стремится запечатлеть ее ключевые положения в словесных формулах, в имеющих рациональный смысл суждениях, то в «Тихом Доне», по справедливому суждению П.В. Палиевского, «общечеловеческие идеи, размах которых захватил и вопросы прежних великих писателей, открылись вдруг без символического языка, темных ассоциаций, в непроизвольном бытовом поведении рядовых людей» [2, с. 18]. Шолохов сумел «соединить целенаправленную идею с тем, что называется свободной правдой жизни» [2, с. 33]. Иногда кажется, что Шолохов отказывается «дойти до корня» (Л. Толстой) какой-либо жизненной ситуации не из-за элементарного ее непонимания, а из-за бездонности ее содержания, в том числе и из-за неспособности слова передать эту бездонность. Нередко автор «Тихого Дона» прямо указывает: «Свои неписаные законы диктует людям жизнь» [7, Т. 2, с. 387]. Шолохов при этом отнюдь не отрицает существование и действие жизненных законов, но он осознает всю бессмысленность попыток их «написать», то есть передать их содержание словом. Эти «неписаные законы» своеобразно и особенно мощно заявляют о себе в изображении человека на войне.
Так, в военных событиях одним из таких законов оказывается случай. Справедливо отмечал А. Бочаров: «Столь, казалось бы, свободная в описании случайностей, военная проза требует особенно убедительной художественной их мотивировки, ибо речь идет, как правило, о самом ценном - о человеческой жизни. Случайность должна непременно нести в себе закономерность - историческую, социальную, житейскую. Эстетическая кульминация падает не на сам факт смерти, а на мотивировку этого факта, позволяющую проникнуть в глубинные взаимосвязи жизненных явлений и психологии» [1, с. 73]. Случайным, на первый взгляд, выглядит убийство австрийца Григорием, который «срубает» человека, выскочив в запале из боя. Однако именно эта сцена позволяет автору выявить в герое глухое отчаяние, возникающее от постоянной обязанности убивать. Эта жестокая сцена не сопровождается авторскими резюме о жестокости и ненужности войны, не имеет в своей основе назидания, однако «болью по человеку», душевными муками главного героя, у которого «гнусь и недоумение комкали ... душу» [7, Т. 2, с. 275], Шолохов утверждает «свободную правду войны» - жестокое массовое убийство человека человеком.
Этот же закон случайности может выявить и другое качество героя -свободу воли, когда он способен остановить напрасное убийство, изжить ненависть или злобу недавнего боя. Так, столкнувшийся в блиндаже с немцем Валет отпускает своего противника отнюдь не по политическим причинам, как о том пишет Д.В. Поль [3, с. 92]. Валет прекрасно понимает, что в масштабе мировой войны и простой немецкий солдат, и он сам - лишь орудия в руках государственных машин, назначение обоих - пушечное мясо, а их личностное существование большой историей даже не будет замечено. Поступок Валета -своеобразный протест против бессмысленного уничтожения, единственно возможное действие, в совершении которого он волен. Этот поступок по своей сути аналогичен, например, ситуации из романа Л.Н. Толстого «Война и мир», когда Пьер в горящей Москве не дает пьяному соотечественнику убить опешившего от неожиданности французского офицера Рамбаля [5, Т. 6, с. 375-377], спасая тем самым жизнь врага, оскорбившего самим своим присутствием в древней столице России всех ее жителей. Все рассуждения героев о будущей мировой революции и классовом объединении людей, ссылка на которые приводится
Д.В. Полем, в тексте Шолохова звучат много позже принятого Валетом эмоционального решения, согласующегося с совестью. Возможно, с высоты сегодняшнего исторического опыта и кажется странной вера шолоховских героев в возможность социального объединения людей, общей борьбы с единым врагом - капиталом, однако пафос этой неискушенной философией веры напрямую вытекает из мечты просветителей о возможном общем мире, вере Л. Толстого в потенцию конфессионального и общечеловеческого объединения людей.
Жизнь постоянно вторгается в планы героев донской эпопеи, меняет их. Так, несколько раз на страницах произведения решает Григорий Мелехов порвать с войной и не ходить больше в наступления, однако она снова «выметывается из русла» и не подчиняется ничьей логике, кроме как своей собственной. Или же Бунчук решает отдать свою судьбу служению революции, вырабатывая суровую, даже сухую в эмоциональном плане позицию. Однако жизнь распоряжается иначе: его опустошает расстрельная работа, когда вместо «идейных, сознательных» противников, он вынужден приговаривать к смерти тружеников: «В жизни нет таких, которые не боятся на войне, и таких, кто бы, убивая людей, не носил... не был бы нравственно исцарапанным. Но не о тех с погониками болит сердце... те - сознательные люди, как и мы с тобой ... А вот вчера ... Одного начал развязывать... - голос Бунчука становился все глуше, невнятней, слово отходил он все дальше и дальше: - Тронул его руку, а она как подошва... черствая... Проросла сплошными мозолями...» [7, Т. 3, с. 319]. Автор эпопеи не формулирует свое отношение к метаниям героев, не делит их поступки на «верные или не верные», не выступает их судьей, а в полифонии звучащих голосов, мнений и позиций вместе со своим главным героем ищет единственную меру духовности, существовавшую в народе - правду. И в этом состоит отличие авторской позиции М.А. Шолохова от философствующей позиции «всезнания» Л.Н. Толстого.
Р.П. Шагинян отмечает значение в «Войне и мире» «авторских отступлений, которые подчеркнуто обнажают философское начало батальной панорамы Толстого» [6, с. 85]. У Шолохова в «Тихом Доне» (особенно во второй и третьей частях) тоже есть авторские отступления, связанные с осмыслением сущности войны, дегероизацией отдельных «подвигов», например: «А было так: столкнулись на поле смерти люди, еще не успевшие наломать рук на уничтожении себе подобных, в объявшем их животном ужасе натыкались, сшибались, наносили слепые удары, уродовали себя и лошадей и разбежались, вспугнутые выстрелом, убившим человека, разъехались нравственно искалеченные. Это назвали подвигом» [7, Т. 2, с. 302], но, во-первых, они своей обнаженной публицистичностью выглядят несколько инородными в основном тексте романа, а во-вторых, в них особенно заметны интонации Л.Н. Толстого-полемиста. При вдумчивом рассмотрении причины этой «зависимости» становятся очевидными. В первой книге эпопеи Шолохов, по справедливому замечанию П.В. Палиевского, «еще учится, поет, как молодой скворец, то под Толстого, ...то под Гоголя, то под Чехова» [2, с. 46]. В более поздних книгах романа формы авторского присутствия не столь явны. Шолохов ведет своих героев к отрицанию сущности войны не «разоблачением авторскими комментариями», а через испытание, через духовный опыт.
Специфическим предметом для Толстого-баталиста является «диалектика души» человека на поле брани, в военной обстановке в целом. Для Шолохова эволюция внутреннего состояния воюющего человека - тоже один из важнейших предметов изображения. В поле зрения автора «Тихого Дона»
в ситуациях вооруженной схватки оказываются разные персонажи. Уже в первой в романе сцене боя автор «захватывает» и фигуру подполковника, и старшину, хотя центром описания является Григорий. Напряжение, нарастающее перед боем, каждый казак в сотне проявляет по-своему: Прохор Зыков «ерзал в седле, болтал, не умолкая» [7, Т. 2, с. 267], сотник из-за неожиданного боя стенных часов в деревушке «дрогнул, судорожно лапнул кобуру револьвера» [7, Т. 2, с. 271]. Все эти индивидуальные движения Шолохов неизменно соотносит с общим напряжением, общими психическими состояниями: «Остальные молчали, зажатые в кулаке одного чувства» [7, Т. 2, с. 271], общим движением: «Сотня, рванувшаяся от деревни стройной лавой, рассыпалась, дробясь и ломаясь» [7, Т. 2, с. 274]. Буквально через несколько страниц романа перед читателем снова вырастает картина боя, однако напряжение, с которым вступают в него второочередники, не уступает по силе первому бою юнцов: и те, и другие, оказавшись в непосредственной близости от линии фронта, от противника испытывают одно и то же чувство «оторванности и одиночества» [7, Т. 2, с. 295], непосредственно в столкновении и тех, и других объединяет страх. Страх смерти до неузнаваемости меняет лица сражающихся: у Иванкова «кривые судороги сводили ему посеревшее лицо, выдавливали из орбит глаза» [7, Т. 2, с. 299], Астахов «вьюном вертелся в седле, оскаленный, изменившийся в лице, как мертвец» [7, Т. 2, с. 299], немец с напуганными коричневыми глазами «бестолково ширял палашом» [7, Т. 2, с. 299]. И снова автор возвращается к характеристике общего психологического состояния столкнувшихся противников: «Озверев от страха, казаки и немцы кололи и рубили по чем попало: по спинам, по рукам, по лошадям и оружию. Обеспамятевшие от смертного ужаса лошади налетали и бестолково сшибались» [7, Т. 2, с. 300]. Учась описанию боя у Л.Н. Толстого, Шолохов переломным моментом его выделяет миг овладения собой, спокойствия, когда одному из обезумевших казаков удается первым взять себя в руки, что вселяет уверенность и в других, а не начальный настрой войска. Шолохов постепенно находит новые способы изображения столкновений. Тактика новой позиционной войны, газовых атак и авианалетов заставляют воюющего человека иначе реагировать, а художника иначе описывать события. Шолохов вводит в текст романа документы, а размышлять о последствиях событий заставляет своих героев
и читателей. Вот из записки читатели узнают об «удушливых газах», примененных немцами, а следом и герои сталкиваются с новыми формами смерти. Сосед Валета «внезапно остановился, мотнул головой, как от удара, разжал зубы» [7, Т. 3, с. 37], встретив первого удушенного, а сам Валет «заскрипел смехом... бодря себя насильственным смехом, шагнул вперед» [7, Т. 3, с. 37]. Неудачно и не вовремя шутя, товарищ уронил мертвеца. В тишине леса, в тумане жуть подступает к сердцам солдат, и они стремятся поскорее оставить покойников. Вязкая тишина, молчаливый страх - вот новые реалии войны. Шолохов рисует ужасающую картину упоения «ужасом смерти» и как свидетельство надлома человеческого сознания - сумасшествие Гаврилы Лиховидова: «Не песня, а волчий нарастающий вой рвался из его оскаленного рта. На острых клыковатых зубах переливалась перламутром слюна» [7, Т. 3, с. 44]. Шолохов не размышляет о том, как чувствует себя Лиховидов, он находит внешнее проявление слома внутренней жизни человека.
Сопоставляя отдельные стороны баталистики произведений Толстого и Шолохова, можно констатировать, что при всей близости концепций изображения войны, общем внимании к внутренней жизни воина, целостной логике движения батальных картин писателями избирались разные средства дости-
жения художественной правды. Если основным критерием близости к правде, по Толстому, является близость героя к идее «роевой жизни», то, по Шолохову, правда - полифония голосов, камертоном которой служит идея «очарования человека» в условиях самых жестоких испытаний.
Литература
1. Бочаров, А. Человек и война [Текст] / А. Бочаров. - М.: Сов. писатель, 1973. - 456 с.
2. Палиевский, П.В. Шолохов и Булгаков [Текст] / П.В. Палиевский. - М.: ИМЛИ РАН: Наследие, 1999. - 141 с.
3. Поль, Д.В. Проблемы поэтики и эстетики М.А. Шолохова [Текст] / Д.В. Поль. - М.: ИХО РАО, 2007. - 148 с.
4. Семенова, С.Г. Мир прозы Михаила Шолохова. От поэтики к миропониманию [Текст] / С.Г. Семенова. - М.: ИМЛИ РАН, 2005. - 352 с.
5. Толстой, Л.Н. Собрание сочинений [Текст]: в 22 т. / Л.Н. Толстой. - М.: Худож. литература, 1978-1985.
6. Шагинян, Р.П. О традициях баталистики Л. Толстого в творчестве М. Шолохова [Текст] / Р.П. Шагинян // Труды Узбекского гос. ун-та им. Алишера Навои. Новая серия. № 93. - Самарканд, 1958. - С. 83-101.
7. Шолохов, М.А. Собрание сочинений [Текст]: в 8 т. / М.А. Шолохов. - М.: ГИХЛ, 1956-1960.
