CC BY
0
УДК 130.2
ТИХАЯ ПОВСЕДНЕВНОСТЬ ПРОСТРАНСТВА: ОСВОЕНИЕ МИРА, ТЕРРИТОРИАЛЬНОЕ УПОРЯДОЧИВАНИЕ И КОНЦЕПЦИЯ ПРИВЯЗАННОСТИ К «МЕСТУ»
М.А. Григорьева
Издательство «Ставролит», г. Ставрополь e-mail: info@stavrolit.ru
В статье предлагается разбор проблемы восприятия пространства, необходимость исследования которой продиктована динамизацией миграционных потоков, провокативной основой которой стал поворот к глобализующей и тотальной универсальности, нанесшей серьезный удар по концепции привязанности к «месту». В результате утраты ценности «места» как поля культуры и факта обитаемости, обозначился кризис существования, так как пространство позволяет познать себя только тогда, когда его обитатели устанавливают с ним доверительные отношения, вручая заботу о себе и одновременно принимая на себя обязательства бережного обращения с его ресурсным потенциалом. Представленный в работе подход позволяет актуализировать вопрос «безместности» как особой формы отчуждения, установившейся между местом обитания и современным обитателем. Так, преисполненный надеждой избавиться от вводящего его в оцепенение чувства тревоги, он направляется на поиски безопасных условий существования, чтобы в конце концов оказаться потерянным, дезориентированным и оторванным от дома, языковой и культурной общности, прежде укрывающей его от угроз из вне. Таким образом, авторская интерпретация приведенных концептуальных оснований обращена к трем основным позициям, раскрывающим отношения «человек-природа», «пространство-общество» и «территория-культура»: (1) присвоение мира (сопряженное с захватом, политикой, властью); (2) территориальное упорядочивание (как районирование и зонирование); и (3) относительно концепции привязанности к «месту». За методологическую основу взяты феноменология пространства Эрика Дарделя; роль картирования, призванного ограничить, контролировать и обладать (Крис Перкинс, Брайан Харли); схема фиксированного порядка и территоризации, обозначенных Жилем Сауттером, Мишелем Фуко в качестве инструментов установки границ безопасности; концепция зонирования, регионализации и семиотизации, по Энтони Гидденсу, нормализующих социальные рутинные практики и определяющие связь с пространственным полотном; и расстановка фиксированных и нулевых точек, детерминирующих опыт «быть дома» (Отто Фридрих Боллноу). В результате, прочность связи между обитателем и местом обитания, критериями которой служат погруженность, языковая и культурная встроенность, территориальная упорядоченность, конструктивно воздействует на социально-политическое поле и формирует условия нахождения в безопасности, в отличие от способа действия инструментарного набора практик глобализации. Кризис культурных ценностей - это, прежде всего, дезориентация в пространстве, которая отрезает путь к будущему, поэтому возвращение к общегуманистическим идеалам напрямую связан с обращением к «месту» и опыту четкой локализации «где».
Ключевые слова: феноменология пространства, человек-природа, пространство-общество, территория-культура, безопасность, концепция привязанности к «месту», территориальная упорядоченность, семиотическое пространство.
Восприятие пространства, какова бы ни была точка приложения взгляда: культурологическая, феноменологическая, политическая, экономическая или социологическая, - исходит из отношения оппозиций «человек-природа», «пространство-общество» и «территория-культура» и, в частности, из метаморфоз, закономерных или случайных, которые преследуют материю ландшафта на протяжении всего эволюционного пути. Очевидно, что факт обитания и сращения обитателей с пространственным полотном мира по мере того, как давление на него и вмешательство со стороны человека в его тихую повседневность усиливается, вручает не только права на освоение пространства, но и налагает ряд обязательств. Поскольку взгляд на них носит преимущественно избирательный характер, когда речь заходит о необходимости очистных сооружений или дамб, а сами отношения, установленные между обитателем и местом обитания, вследствие миграционных процессов деформируются в сторону тревожно-избегающего типа привязанности, обращение к феноменологии «географического пространства» [2] позволяет актуализировать вопрос продолжения существования. Кризис, в котором оказались наши отношения с «Землей, по которой мы ступаем» [5], во многом обусловлены, в буквальном смысле, катастрофической скоростью, избытком, который принимается за прогресс, и необузданным стремлением к пределу, обозначенному ресурсами и запасами недр земли, а также технологическим потенциалом по их извлечению.
Пересмотр оценок понимания и восприятия пространства начался с 1960-х годов, и его можно условно разделить на три подхода: (а) через естественную среду, (б) преобразованную искусственную среду и (в) территориальную упорядоченность. Прежде всего, к парадигме антропологического ощущения пространства в 1961 году приступает Отто Фридрих Боллноу [8; 9]. Его «Человеческое пространство» поделено на пять основных глав, выведенных под заглавием «Элементарная артикуляция пространства», таким образом он предлагает представить его структуру в виде архитектурной конструкции, которая рождается через прикосновение человека к прежде нетронутой им материи, и обретающей в результате черты человеческого общежития. Этой линии повествования в работе «Искусстве и пространстве» [7] 1969 года придерживается и Мартин Хайдеггер, который останавливает взгляд на провокативной основе природы с ее уступчивостью и податливостью к любого рода изменениям. В результате, присущая природе виктимность обрекает ее всякий раз уступать место чему-то новому, что подразумевает бесконечный круг трансформаций. По мере того, как
координаты освоения пространства с горизонтальной плоскости агрессивного завоевания переключаются и на вертикальную ось космических путешествий, «место» утрачивает свое сакральное значение. Апеллируя к работе Эрика Дарделя «Человек и Земля» [11], пролежавшей на университетских полках после своего выхода ровно 20 лет, Эдвард Релф в 1973 году отмечает в современном мире проблему отсутствия существования «места», как такового, с момента, как привязанность к нему была серьезно дискредитирована «поворотом к глобализующей и тотальной универсальности, обрушивающейся на неоднородность» [1, с. 13]. Второй подход, обязывающий нас взглянуть на плоды [собственного] труда в контексте «кризиса измерений» [20], связан с вкладом Поля Вирильо. Прежде всего, он принимается за осмотр городских стен и улиц, искусственное освещение которых навсегда разделяет то, что «есть» от того, что попадает в поле нашей видимости, выхваченное из темноты лучом прожектора, светом фонарного столба или широкоформатного экрана, замещающего собой узкую полоску горизонта.
Таким образом, пространство отступает в глубину и перестает выдавать свое присутствие с той ясностью, с какой оно обозначало себя до этого. Оно сохраняется, скорее, как комбинация знаков разных масштабов на политической и географической картах в виде территориального деления ландшафта на материки и по государственным границам. Можно сказать, этот третий подход актуализирует пространство через конструкт «противостояния» и требует отдельного рассмотрения, поскольку прежде анализу в подобном ракурсе пространство не подвергалось. В этом смысле, пространство требует раскрытия, с трех основных позиций (1) присвоения мира (сопряженное с захватом, политикой, властью); (2) территориального упорядочивания (как районирования и зонирования); и (3) относительно концепции привязанности к «месту».
Пространство как присвоение мира (сопряженное с захватом, политикой, властью)
Для Эрика Дарделя, география, которую одним из первых он предпринимает попытки сблизить с семиотикой, - это, прежде всего, «осознание» вещей на Земле, глубоко прикованное к реальности и основополагающим противоречиям между населенным и необитаемым, между Севером и Югом [11, с. 8-9]. Обозначенное им осознание настраивает на способ видения и позиционирует себя в роли «визуального», мгновенно ускользающего при приближении к нему рук, что делает само прикосновение
бессильным. В связи с чем присвоение осуществляется непосредственно на уровне зрения, когда взгляд улавливает, или схватывает то, что не дает себя тактильно, - такую субстанцию, как протяженность. Эта отстраненность позволяет ему сохранять свободу, поскольку то, что невозможно унести, не может быть по-настоящему присвоено. Ситуация меняется, когда за опытом созерцания следует переход к изменению масштаба объектов в их привычном круге непосредственного пространства к уменьшенной копии -изображению, картированию пространства, удостоверяющему право на владение им. Крис Перкинс из Школы окружающей среды и развития Манчестерского университета, около 40 лет посвятивший изучению области картографических технологий и возможностей пространственных данных, уверен, что этот способ «внесения неизведанного в царство известного» [16, а 342], будучи инструментом взаимодействия с внешним миром, меняет мышление. Картирование по сути сводится к утверждению, заявлению власти контролировать, упорядочивать и претендует на знание объектов, располагающихся вне зоны видимости. Из чего можно заключить, что необъятность и скрытая от зрения протяженность, призванная объявлять неограниченность, с появлением карт, находит, наконец, пределы и упирается в собственные границы.
Переход к пределам, в полном смысле этого выражения, сводится к тому, чтобы, по словам Жиля Сауттера, «переоценить вместилище в ущерб содержанию, обосновать на его контурах само существование пространства и сделать предпосылкой операции разграничения» [18, а 196] и зонирования. Контурный подход и прикладная функция географии вплоть до второй половины XX века презентовали ее как что-то наподобие контейнера - в строгих геометрических формах, - наполненного людьми и вещами. И картография стремилась отобразить эту геометрию до того времени, как была переосмыслена через теорию информации и освоение инструментов воздействия на мышление и восприятие реальности получателя информации. Так, в 1989 году Брайан Харли, опираясь среди прочих на идеи Мишеля Фуко, впервые подверг сомнению то, что карты держат нейтралитет [15, а 9] и, обладая такой мощной силой высказывания, стремятся к объективности в поставке знаний. По словам Харли, процесс картирования состоит не просто в раскрытии знаний, а в формировании знания, на этапе которого принимается множество субъективных решений относительно включения или исключения отдельных объектов, какой по итогу будет карта, как она будет выглядеть и какое сообщение будет содержать. Пропитанные
ценностями и суждениями своих создателей, карты, без сомнения, являются отражением культуры и продуктом власти, поскольку сами по себе они так же конституируют власть и упорядочивают территории. На этом основании Харли предлагает рассматривать карты как социальные конструкции и выражение силы/знания. Раскрывая идеологию, присущую картам или их «второму тексту», и то, как карты «лгут» или, по крайней мере, представляют выборочные истории, отрицая при этом избирательность, Сауттер, в свою очередь, связывает это с тем, что география не может отвязаться от притязаний политики [18, с. 198, 202] на раздел границ и монополизацию пространства, слов и вещей, и продолжает быть ее верной спутницей.
Пространство как территориальное упорядочивание и зонирование Отношения между географией и государством как аппаратом захвата строятся на том, чтобы расчертить абстрактное общее пространство, придав ему новый смысл, заключенный рамками пределов. Строгими геометрическими формами участков, то есть своей «полосатостью» [19, с. 225], по словам Дэниела Смита, земля обязана геометрам, или «натяжителям веревок», которым приходилось прибегать к этому способу как наиболее упрощенному и надежному для раскройки пространственного полотна, последующей оценки его площади и рентабельности. Претерпевшее множество «перестановок» и преисполненное новыми смыслами, оно становится своей собственной дисциплинированной копией. Территориальное упорядочение на социальное и уединенное - это то, что, как замечает Клод Раффестен, «семиотизирует пространство» [12, с. 76], делает его социально значимым. При этом первое из двух выдвигает на авансцену практики манипулирования и контроля со стороны социальных институтов дисциплинарного характера, позволяющие устанавливать и фиксировать порядок. «Микрофизика» власти [6, с. 233], как ее обозначает Мишель Фуко, включает в себя надзор, обучение и изоляцию больных от здоровых, правонарушителей от законопослушных, асоциальных от адаптивных. Обитание территории означает, прежде всего, ее зонирование, наращивание дополнительных перегородок, призванных дисциплинировать, приводить к порядку и отмечать границы безопасности или, по крайней мере, снижать степень угрозы со стороны среды. Пространственно-временная сетка зонирования на праздное и отведенное труду организует работу, отдых и помогает нам избегать ситуации, когда бы мы все одновременно скопились в одном месте, что, помимо неудобства, потенциально могло бы спровоцировать беспорядки. По крайней мере, это «клеточное деление»,
строго выработанный ритм жизни, свойственный для одной территории, но чуждый другой, гарантируют специфичность и постоянство, определяют коллективную идентичность и принадлежность к «месту».
Для Энтони Гидденса, то, что действительно характеризует «место», что придает ему полную контекстуальность, - это его «регионализация». Это понятие лишь отдалённо имеет отношение к тому смыслу, который обычно приписывает ему география, и относится к «процессу зонирования пространства-времени по отношению к рутинным социальным практикам» [10, а 86], как жилища, предназначенные для уединения, церкви - для коллективных духовных практик, музеи и библиотеки - для аккумулирования творческой энергии, центры городов и окраин - для объединения интеллектуальных и физических сил. От них и к ним направляются траектории, при этом «дом» выступает в роли фиксированной точки, из которой в пространстве строится уход и к которому лежит возвращение как к исходной позиции. В том числе самому уеденному месту Гидденс уделяет особое внимание, осматривая его этажи и комнаты, укрывающие от взглядов в ночное время и предназначенные для отдыха, и те, что отведены для дневного времяпрепровождения.
Пространство как концепция привязанности к «месту»
В отличие от Мишеля Фуко и Энтони Гидденса, чьи мысли занимает механизм экономического, идеологического, политического и, как следствие, социального присвоения и «дробления» пространства, Отто Фридриха Боллноу интересует жилище и вопрос, что значит «быть дома». Эволюция пространства в человеческом смысле, по представлениям Боллноу, относится не столько к трехмерному расширению, сколько к интерпретации и осмыслению этой трехмерной пустоты [8, а 33-34]. Только в тот момент, когда пространство расчерчено и рассечено на сектора, оно начинает источать смыслы и «очеловечиваться». Боллноу определяет первоначальное значение пространства как расчистку части дикой природы с намерением обосноваться и создать жилище, предполагающее определенные условия, такие как наличие стен, защиту от вторжения и доступ к воде. По мере освоения, то есть по мере того, как враждебность и антагонизм между местом обитания и обитателями спадает, символическое поле растет и образует крепкую связь, ощущение глубокой укорененности и привязанности. Несмотря на то, что пространство простирается вокруг человека, благодаря чему он не обязан носить его на себе, как улитка несет свою раковину, подобием раковины для него служит потребность распознавать, что виденное
им прежде снова открывается перед ним в неизменном порядке, как, допустим, высокий шпиль, за которым узкая лестница, уходящая в парк, склонившийся над озером. Распознавание как четкая локация «где» в феноменологическом смысле способствует раскрытию условий нахождения и определения направления. По сути, дом - это наша большая раковина, защищенная языковой, культурной общностью, укрывающая нас от угроз извне. Поэтому дом, по опыту Боллноу, «стоит в центре мира, окруженный расстоянием» [8, с. 120] и как бы противопоставлен расстоянию. С утратой объективного центра как точки опоры, или точки отсчета, теряется и привязка к объективной системе, способность ориентироваться во всех смыслах, в том числе относительно направления, в котором следует двигаться.
Концепция привязанности, у Боллноу, выражается полярными отношениями двух точек: фиксированная - дом и переживание ощущения безопасности, и нулевая - гостиничные номера, временные места проживания [8, с. 88-90], угнетающие ощущением оторванности и заброшенности. Поэтому человеческое пространство существует не только в физическом измерении, но и в совершенно противоположном физическому опыте, и «создается силой любви», совместного проживания среди привычных предметов. В отличие от улитки, замкнутой в стенах своего дома, человеческое существование определяет своего рода ритм между двумя противоположными полюсами - стремлением испытать расстояние и притяжением к «месту», определяющему начало странствия. Фиксированная точка в данном случае служит ориентиром отправления к нулевым точкам, и в случае невозможности возврата к ней, и отсутствия даже призрачных перспектив этой вероятности, погружает в «жизнь с тревогой и ощущаемое состояние ожидания войны» [14, с. 13], когда нестабильность положения означает сочетание нигилизма и скорости перемен, не позволяющих соответствующим образом адаптироваться. Предчувствие конца определенности, по оценке Тони Фрая, является результатом встречи с входящими в противоречие друг с другом изменений, и как следствие, неуверенность в том, как следует интерпретировать их и их последствия. Таким образом, неверное толкование места нахождения безопасности динамизирует миграционные процессы, обусловленные прежде всего поиском новых условий существования.
В состоянии утраты «места», то есть неустроенности, где всё стремится к «ничему», царит упадок культурных ценностей, равный потере будущего.
Зародившееся как состояние европейского нигилизма [4], обозначенное Фридрихом Ницше более века назад, в условиях техносферы стало планетарным достоянием и симптомом глубокого кризиса, когда фундаментальные основы самой жизни подставлены под сомнение. Решения принимаются быстрее, чем успевает родиться мысль, и скорость, которую Поль Вирильо уличает во всех бедах человечества, начиная с очерка «Территориальная незащищенность», написанного в решающий период эпохи ядерного сдерживания, между 1969 и 1975 годами, - самый взрывоопасный элемент нашего времени. В беседе с Жан-Марком Оффнером и Аньес Сандер в 1991 году в Париже, Вирильо, мысленно возвращаясь к событиям своего детства - июню 1940 года и немецко-фашисткой бомбардировке Орлеана, отмечает, что «определяющим компонентом насилия <...> является скорость». Для наглядности он приводит пример: «разница между рукой, которая ласкает, и той, что наносит удар, - скорость» [13, а 48]. Она в итоге структурирует и город, и войну, разрушая первое для пользы второго [3]. «Освобождение» от чувства долга, чести, мук, причиняемых совестью, и морально-ценностных установок, а также скорость и культивирование мобильности, гибкости и логики детерриторизации представляет собой инструментарный набор процесса унификации, прилагающего все усилия к тому, чтобы дискредитировать концепцию привязанности к «месту».
В частности, как пишет в «Городских условиях» [17] Оливье Монжен, «Третья глобализация», которую мы сейчас переживаем, не сводится к строго экономическому явлению, которое мы обычно обозначаем термином «глобализация», а подразумевает идею обширного процесса унификации на культурном, политическом, правовом и социальном уровне, по завершению которого бежать в поисках убежища будет некуда. Идея глобализации, устроенная на том, чтобы лишить живого содержания понятие Родины и уникальность «места», территориальность и идентичность, предлагая взамен быть частью общности, которая неидентифицируема и нераспознаваема, в конечном счете, неизбежно приведет к тому, что дух тревожной опасности, широко эксплуатируемый средствами медиа, станет очевидно проступать в образе самой глобализации. Возвращение к исходной «фиксированной» точке, территориальности и принадлежности, по словам Вилема Флюссера, Оливье Монжена и Жан-Люка Нанси, - это то, что необходимо сделать, не откладывая на следующий день.
Встреча с необузданным пространством (вместо заключения)
Для большинства из нас география - это то, с чем нам доводилось встречаться за школьной партой. Через знакомство с прямоугольной гладью полотна физической карты мира школа обещала подготовить нас к встрече с необозримым пространством: рельефами, материками и, наконец, с расположением стран и городов, то есть с социокультурной реальностью территории, но прежде всего с уникальностью «места», в тихую повседневность которого мы погружены с самого рождения. Таким образом, погруженность, укорененность, языковая и культурная встроенность, территориальная упорядоченность, а также открытость, с которой «место» приглашает себя исследовать и узнавать, представляют основной мотив, благодаря которому формируется привязанность. В свою очередь, место обитания ожидает от своих обитателей выполнения обязательств, связанных с заботой, что окончательно снимает оппозиционное напряжение между ними, присутствовавшее в начале встречи.
Мифологически идея пространства как причинно-следственного порядка и как контейнера, где - после процесса зарождения земли и небесного свода, дня и ночи - его постепенно наполняет появление растений, звезд, животных и, наконец, человека, онтологически связывает его с движением и трансформациями. Сцена всемирного потопа призвана не только воспроизвести сотворение мира и новую встречу с пространством, но формулирует «сжатие» пространства до замкнутого и ограниченного стенами ковчега «места», внутри которого необходимо установить порядок и мирное сосуществование. Ковчег служит в этот момент моделью пространственного единства. Наполненность неосязаемого отсылает, прежде всего, не к предметам и объектам, а к смыслосодержанию, которое появляется, если предметы имеют к нам отношение, образуют общность и обращаются к нам. Возвращение к культурно-ценностным установкам напрямую связан с обращением к «месту» и опыту четкой локализации «где», то есть перспективам выработки направления и определения будущего существования.
Список литературы
1. Григорьева, М. А. «Сила места» как пространственное и культурологическое измерение воображения / М. А. Григорьева // Современная наука: актуальные проблемы теории и практики. Серия: Познание. - 2023. - № 12. - С. 10-13. - Б01 10.37882/25003682.2023.12.03.
2. Григорьева, М. А. Феноменологическое раскрытие географического пространства Эриком Дарделем / М. А. Григорьева // Вестник Московского государственного университета культуры и искусств. - 2023. - № 5 (115). - С. 60-65. - URL: http://doi.org/10.24412/1997-0803-2023-5115-60-65 (дата обращения: 14.11.2023).
3. Даниэльссон, А. Создание военного города(ов): совместимость, создание пространства и эпистемологические различия между военными службами в городских операциях / А. Даниэльссон // KANT: Social science & Humanities. - 2023. - № 3 (15). - С. 4-13. - EDN: DBJMAJ. DOI: 10.24923/2305-8757.2023-15.1.
4. Ирицян, Г. Э. «Нигилизм» Ф. Ницше как фиксация кризиса культуры / Г. Э. Ирицян // Известия высших учебных заведений. Северо-Кавказский регион. Общественные науки. -2010. - № 4. - С. 13-16.
5. Флюссер, В. Земля, по которой мы ступаем / В. Флюссер // KANT: Social science & Humanities. - 2023. - № 2 (14). - С. 4-8. - EDN: SBRHVQ. DOI: 10.24923/2305-8757.202314.1.
6. Фуко, M. Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы / M. Фуко ; пер. с фр. В. Наумова ; под ред. И. Борисовой. - Москва : Ad Marginem, 1999. - 480 с. : ил.
7. Хайдеггер, М. Искусство и пространство / М. Хайдеггер // Судьба искусства и культуры в западноевропейской мысли XX в. / пер. Вл. Бибихина. - Москва, 1979. - URL: http://www.bibikhin.ru/iskusstvo_i_prostranstvo (дата обращения: 04.02.2023).
8. Bollnow, O. F. Human space / O. F. Bollnow ; translated by Christine Shuttleworth, edited by Joseph Kohlmaier. - London : Hyphen Press, 2011. - 158 p. (Впервые опубликована в 1963 году на немецком: Bollnow O.F. Mensch und Raum. - Kohlhammer : Stuttgart, 1963).
9. Bollnow, O. F. Lived-Space / O. F. Bollnow // Philosophy Today. - 1961. - № 5:1. -Рр. 31-39.
10. Briquet, J.-L. Giddens Anthony La constitution de la société, Paris, PUF, 1987 / J.-L. Briquet // Dans Politix. - 1988. - № 3-4. - Рр. 85-86.
11. Dardel, E. Man and the Earth: the nature of geographical reality [L'Homme et la Terre: Nature de la Réalité Géographique] (published by Presses Universitaires de France in 1952, translated by Edward Relph in 1973 with revisions in 2022). - 30 р.
12. Di Méo, G. Géographies tranquilles du quotidien. Une analyse de la contribution des sciences sociales et de la géographie à l'étude des pratiques spatiales / G. Di Méo // Cahiers de géographie du Québec. - 1999. - № 43 (118). - Рр. 75-93. - URL: https://doi.org/10.7202/022788ar (дата обращения: 04.02.2023).
13. For a geography of trajectories. An interview with Paul Virilio / Interviewer: Jean-Marc Offner, Agnès Sander; Personne interrogée: Paul Virilio // FLUX Cahiers scientifiques internationaux Réseaux et Territoires. - 1991. - № 5. - Pp. 48-54.
14. Fry, T. Unstaging war, confronting conflict and peace / T. Fry. - London : Palgrave Macmillan, 2019. - 330 p.
15. Kitchin, R. Thinking about Maps / R. Kitchin, Ch. Perkins, M. Dodge // Rethinking maps. -London : Routledge, 2009. - Pp. 1-25.
16. Perkins, Ch. Cartography: mapping theory / Ch. Perkins // Progress in Human Geography. -2003. - № 3 (27). - Pp. 341-351. - DOI: 10.1191/0309132503ph430pr.
17. Querrien, A. Olivier Mongin, La condition urbaine, La ville à l'heure de la mondialisation, 2005 [compte-rendu] / A. Querrien // Les Annales de la Recherche Urbaine. - 2006. - № 100. -Pp. 158-159.
18. Sautter, G. La géographie comme idéologie? / G. Sautter // Cahiers de géographie du Québec. - 1985. - Vol. 29, № 77. - Рp. 193-203. - URL: https://doi.org/10.7202/021717ar (дата обращения: 04.02.2023).
19. Smith, D. 7000 B.C.: Apparatus of Capture / D. Smith // A Thousand Plateaus and Philosophy. - Edinburgh : Edinburgh University Press, 2018. - Pp. 223-241.
20. Virilio, P. La crise des dimensions. La représentation de l'espace et la crise de la notion de dimension. [Rapport de recherche] 173/83, Ministère de l'urbanisme et du logement / Secrétariat de la recherche architecturale (SRA); École spéciale d'architecture / Unité de recherche appliquée (UDRA). 1983. ffhal-01886684f. - URL: https://hal.science/hal-01886684/document (дата обращения: 15.11.2023).
THE QUIET EVERYDAY LIFE OF THE SPACE: WORLD EXPLORATION, TERRITORIAL ORDERING AND THE CONCEPT OF ATTACHMENT TO A «PLACE»
M.A. Grigorieva Publishing house «Staurolite», Stavropol e-mail: info@stavrolit.ru
The article offers an analysis of the problem of perception of space, the need for research of which is dictated by the dynamization of migration flows. It's provocative basis is the turn to globalizing and total universality, which dealt a serious blow to the concept of attachment to a "place". As a result, of the loss of the value of "place" as a field of culture and the fact of habitability, a crisis of existence has emerged, since space allows you to know yourself only when its inhabitants establish trusting relationships with it, handing over self-care and at the same time assuming obligations of careful handling of its resource potential. The approach presented in the paper makes it possible to actualize the issue of "placelessness" as a special form of alienation established between the habitat and the modern inhabitant. So, full of hope to get rid of the feeling of anxiety that leads him into numbness, he goes in search of safe conditions of existence, only to end up lost, disoriented and cut off from home, the linguistic and cultural community that previously sheltered him from threats from outside. Thus, the author's interpretation of the above conceptual foundations addresses three main positions that reveal the relationships "man-nature", "space-society" and "territory-culture": (1) appropriation of the world (associated with seizure, politics, power); (2) territorial ordering (as regionalization and zoning); and (3) regarding the concept of attachment to "place". The phenomenology of space by Eric Dardel is taken as a methodological basis; the role of mapping to limit, control and possess (Chris Perkins, Brian Harley); a scheme of fixed order and territorialization, identified by Gilles Sautter, Michel Foucault as tools for establishing security boundaries; the concept of zoning, regionalization and semiotization, according to Anthony Giddens, normalizing social routine practices and determining the connection with the spatial fabric; and the arrangement of fixed and zero points that determine the experience of "being at home" (Otto Friedrich Bollnow). As a result, the strength of the connection between the inhabitant and the habitat, the criteria of which are immersion, linguistic and cultural embeddedness, territorial order, constructively influences the socio-political field and creates conditions for being safe, in contrast to the mode of action of the instrumental set of globalization practices. The crisis of cultural values is, first of all, disorientation in space, which cuts off the path to the future, therefore a return to general humanistic ideals is directly related to an appeal to the "place" and the experience of a clear localization of "where".
Keywords: phenomenology of space, man-nature, space-society, territory-culture, security, concept of attachment to "place", territorial ordering, semiotic space._
