CC BY
41
154
ВЕСТНИК УДМУРТСКОГО УНИВЕРСИТЕТА
Публикации
УДК 340.12(045)
Антифонт
ТЕТРАЛОГИИ
Антифонт (ок. 480-411 гг. до н.э.) занимает особое положение в плеяде греческих риторов классической эпохи. Фактически он был основоположником ремесла, заключавшегося в составлении обвинительных или защитных речей на заказ, для других лиц. Историк Фукидид, согласно некоторым источникам - сам ученик, Антифонта, отмечал его высокое мастерство [3. С. 220]. В александрийском «Каноне десяти греческих ораторов» Антифонт занимает первое место.
Древние знали 60 речей Антифонта, но уже римский ритор и писатель Цецилий из Калеакты (I в. до н.э.) признавал 25 из них неподлинными. В рукописях под именем Антифонта сохранилось 15 речей по делам об убийствах. Три из них были произнесены на судебных процессах и, несомненно, написаны самим Антифонтом: «Обвинение мачехи в отравлении отца» (написана в трагической манере); «О хористе» (где Антифонт защищает случайного убийцу) и «Об убийстве Герода». Все они созданы в 418-416 гг.
До нас дошли также три тетралогии (по 4 речи в каждой) о вымышленных судебных делах, написанные как «учебные пособия», и отрывки из философских трактатов «Об истине» и «О согласии».
Однако, как это часто бывает, масштаб личности человека не гарантирует его потомкам полноту сведений о нем. Так случилось и с Антифонтом. Мы не можем даже с уверенностью сказать, относятся ли имеющиеся у нас биографические данные (а также сочинения) к одному и тому же человеку, или же было два Антифонта: ритор, составитель судебных речей, и софист, оппонент Сократа, автор философских трактатов. Тем не менее, наиболее авторитетные историки, отечественные и зарубежные, не склонны разделять добродетели поровну, а приписывают их одному и тому же Антифонту. Итак, перед нами -весьма неординарный человек, обладающий талантом красноречия (что не помогло ему защитить себя самого от обвинения в государственной измене и избежать смертной казни), софист, математик, внесший свой вклад в изучение квадратуры круга; ярый противник демократии, активный участник переворота Четырехсот.
Но если бы даже Антифонт не обладал и половиной талантов, которые мы с готовностью ему приписываем, его судебные речи, в том числе посвященные выдуманным делам, представляют для исследователя огромный интерес. И. Е. Суриков справедливо назвал парадоксом тот факт, что Антифонту - единственному представителю V в. из «канона ораторов» - в отечественной науке вплоть до настоящего времени уделялось недостаточно внимания [4. С. 100]. Более того, на русском языке была издана только третья «Тетралогия» Антифонта [1]. Складывается впечатление, что позднее об Антифонте вообще забыли. В предисловии к изданию «Ораторы Греции» В. Г. Борухович о нем даже не упоминает [2. С. 5-24]. Однако в 2000-х гг. вновь возник интерес к личности и творчеству Антифонта. В 2009 г. была переиздана книга С. Я. Лурье «Антифонт - творец древнейшей анархической системы». Не подлежит сомнению, что даже «учебные» речи ритора заинтересуют не только классических филологов, но и историков, поскольку сравнительный анализ языка и стиля судебных текстов и трактатов есть, возможно, единственный ключ к решению проблемы существования (или, напротив, отсутствия) Антифонта-софиста.
В этих образцовых речах Антифонт разработал оригинальную систему аргументации. Его речи представляют собой нечто среднее между чисто школьными упражнениями и настоящими судебными речами и показывают нам тогдашний уровень риторики в переходе от чисто технической ступени к ступени практической, к подлинным речам, произносившимся в афинском суде и народном собрании. Воображаемый судебный казус дается в них в самых общих чертах, аргументация тоже сведена к самым общим указаниям на те доводы, какими может пользоваться говорящий для обвинения и оправдания подсудимого. При всем своем софистическом построении, эти речи полны практического смысла, и Антифонт аргументирует в них очень тонко и остроумно. Разбор одной из таких тетралогий лучше всего покажет их особенности и приемы, которыми пользуется оратор.
Первая «Тетралогия» Антифонта посвящена обвинению в убийстве. Афинский гражданин, возвращаясь домой ночью в праздник Диполий, был убит. Его раб, найденный на том же месте смертельно раненным, заявляет перед смертью, что он узнал одного из убийц: это был старый враг его господина, против которого последний собирался начать процесс, чреватый для ответчика тяжелыми последствиями. Обвиненный не признает за собой этой вины и дело поступает на суд Ареопага. На суде каждой из сторон предоставлено по две речи, которыми они и обменяются.
В первой речи, принадлежащей обвинителю, вступление посвящено обычным указаниям на то, что обвиняемый настолько ловкий человек, что сумеет всегда избежать прямых улик, и потому против него возможны только косвенные улики. Обвинитель, однако, не решится возводить обвинение на совершенно невиновного человека. В настоящей речи надо было бы, конечно, ожидать повествовательной части, рассказа о событии, но его не дано, и оратор прямо переходит к доказательствам, разделив их на две группы: доказательства, которые могут быть выведены из обстоятельств дела самим оратором, и прямое показание раба. Аргументы эти таковы: 1) неправдоподобно, чтобы покойный был убит разбойниками, как видно из того, что он не был ограблен; 2) он не мог быть убит при драке в пьяной компании: против этого говорят место и время убийства; 3) он не мог быть убит по ошибке вместо другого: в этом случае не напали бы на раба; 4) следовательно, всего правдоподобнее, что убийца - тот, кто уже испытал большие неприятности от убитого и ожидал, что испытает еще большие; 5) но обвиняемый как раз такой человек: он понес большие потери вследствие исков, учиненных против него покойным, и ему грозили еще большие потери, избавиться от которых он мог только путем убийства; 6) единственный свидетель, умиравший раб, дал показание против него.
Далее следует эпилог, где оратор настаивает на обвинительном приговоре: если недостаточно таких улик, то никакого убийцу нельзя будет привлечь к суду, и государство должно будет нести гнев богов за неискупленное преступление.
Вторая речь предоставлена ответчику. Во вступлении он указывает на то, что он самый несчастный человек, преследуемый судьбой. Покойный был и остается для него виновником всяких бедствий. Притом ему недостаточно доказать свою невиновность, от него ожидают открытия истинного виновника преступления. Обвинитель указывает на ловкость, будто бы ему присущую, но как раз по этой причине неправдоподобно, чтобы он совершил преступление, в котором подозревают именно его. Затем следуют аргументы: 1) правдоподобно, что покойный был убит разбойниками, которых случайно спугнули прохожие, так что они не успели ограбить его; 2) правдоподобно, что покойный мог быть убит таким лицом, за которым он знал какое-либо преступление и потому мог выступить свидетелем против него; 3) он мог быть убит кем-нибудь другим из его многочисленных врагов, которые могли не бояться обвинения, зная, что подозрение падет на него, подсудимого, считающегося его главным врагом; 4) показание раба не заслуживает доверия, потому что: а) неправдоподобно, чтобы он в страхе мог узнать убийцу, б) правдоподобно, что при допросе своими хозяевами он перед смертью показал то, что они хотели; в) вообще показания рабов сомнительны, так как закон верит им лишь при условии предварительной пытки; 5) если уж только на основании вероятностей должно быть решено это дело, то: а) более правдоподобно, что подсудимый воспользовался бы наемным убийцей, чтобы не присутствовать самому, нежели то, что раб узнал убийцу; 6) вряд ли, чтобы избавиться от денежного взыскания, подсудимый стал рисковать жизнью, совершая уголовное преступление. Эпилог речи таков: хотя обвиняемый и считается вероятным убийцей, нельзя, однако, подвергать его наказанию, пока не будет доказано, что он действительный убийца. Обвинитель совершает нечестивое дело, обвиняя невиновного, и если кто навлечет кару богов на город, то, конечно, он. Судьи должны пожалеть обвиняемого.
Третья речь написана опять для обвинителя. В начале речи обвинитель заявляет, что обвиняемый не имеет права жаловаться на свое несчастье: это его собственная вина. Первая речь должна была доставить материал для его обвинения; вторая же речь имеет целью опровергнуть защиту обвиняемого. Аргументы: 1) если бы какие-нибудь лица спугнули убийц, то они, конечно, тут же подвергли бы допросу умирающего раба и дали бы показания, которые оправдали бы подсудимого; 2) если бы покойный был убит лицом, опасавшимся его свидетельского показания в совершенном им ранее преступлении, то о преступлении этом что-нибудь было бы слышно; 3) остальные его враги, подвергаясь меньшей опасности со стороны покойного, имели и меньше причин убивать его, нежели теперешний подсудимый; 4) обвиняемый говорил, что свидетельство раба ненадежно, так как он не был подвергнут пытке; но в случаях, подобных данному, пытка и не применяется. (Надо заметить, что о гипотезе подсуди-
мого, будто показание рабу могло быть внушено, в этой встречной речи обвинителя не говорится ничего); 5) неправдоподобно, что подсудимый совершил это преступление чужими руками, потому что подозрению он все равно бы подвергся, а между тем уверенности в устранении противника у него не было бы; 6) иск, несомненно грозивший ему разорением, мог иметь в его глазах большее значение, чем неизвестный еще исход уголовного дела, к которому он мог и не быть привлечен. Затем, возвращаясь к некоторым пунктам, затронутым подсудимым в начале и конце его речи, обвинитель еще раз настаивает на мотивах, которые могли побудить подсудимого к преступлению; указывает на то, что, за отсутствием заведомого убийцы, надо наказать того, против кого имеются наиболее вероятные показания. В эпилоге обвинитель рекомендует судьям не оправдывать обвиняемого.
Четвертая речь предоставляется опять подсудимому. Во вступлении он снова повторяет, что является жертвой коварства и злобы. Очевидно, предпочитают несправедливо лишить его жизни, чем наказать убийцу, а между тем он, как подсудимый, а не доносчик, обязан только оправдать себя против показания раба. А справедливы ли доводы обвинителя? 1) Говорят, будто более правдоподобно, что прохожие, спугнувшие разбойников, стали бы производить дознание, чем то, что их испугал вид мертвого тела и что они бежали; он, ответчик, думает наоборот; 2) разве можно считать доказанным, что преступление, о котором ничего не слышно, на самом деле не произошло? разве оно не могло не остаться неизвестным? 3) разве раб, ввиду неминуемой смерти от раны, уже не опасаясь наказания за ложное свидетельство, не мог возвести вину на подсудимого? 4) наконец, обвиняемый, уже не на основании вероятностей, а на основании факта, может доказать свое алиби: все его собственные рабы могут засвидетельствовать, что в данную ночь он находился дома (надо заметить, что вопроса об алиби подсудимый в первой речи не касался; он приберег этот аргумент к концу, когда обвинитель уже лишен возможности возражать на него); 5) обвинитель находит правдоподобным, что подсудимый совершил это преступление для сохранения своего состояния; совсем наоборот: люди счастливые не прибегают к таким отчаянным поступкам; преступления такого рода совершаются людьми, которым уже нечего терять; 6) уличая подсудимого на основании предположений, обвинитель представляет его уже не вероятным, а действительным убийцей, а между тем другие возможные факты говорят в пользу его, подсудимого. Итак, по всем основаниям он должен быть оправдан, иначе не будет гарантий против возведения таких обвинений на кого угодно. В эпилоге он еще раз просит судей не выносить несправедливого приговора.
Тетралогии никогда не звучали в суде, они были созданы Антифонтом с целью проиллюстрировать ту или иную сторону составления речей для защиты и обвинения. Первая Тетралогия строится на догадках, предположениях (oTO%aop6ç), которые выдвигает обвинение [5. P. 122]. Речь обвиняемого основана на опровержении высказываний обвинителя, а также на аргументации о «естественном», «правдоподобном». K. Медмент, переводчик «Тетралогий» на английский язык, указывает в комментариях, что в английском языке нет подобного по значению слова, а самые близкие по смыслу (natural, logical, probable, to be expected) он использовал так, как это было уместно в данном контексте [6].
Стиль Антифонта сложно назвать легким и поэтичным, а синтаксис простым. Не случайно его считают учителем Фукидида, а их языки называют очень похожими [5. Р. 26]. В речи его героев много причастных оборотов, часто смысл приходится извлекать на свет из нескольких слоев сложноподчиненных предложений. В публикуемом переводе мы постарались сохранить стиль автора, для этого порой пришлось пожертвовать легкостью восприятия классической греческой прозы, к которой привык читатель.
Итак, пусть требовательный и вдумчивый читатель сам оценит стиль и язык автора речей, а также достоинства и недостатки перевода. Мы же, со своей стороны, будем благодарны за все высказанные замечания и пожелания.
Данный перевод выполнен по тексту, который представлен на сайте www.perseus.tufts.edu.
СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ
1. Греческая литература в избранных переводах. М., 1939.
2. Борухович В. Г. Ораторское искусство Древней Греции // Ораторы Греции. М., 1985.
3. Радциг С. И. История древнегреческой литературы. М., 1982.
4. Суриков И. Е. Этопея в судебных речах Антифонта (к постановке проблемы) // Мнемон. СПб., 2013. Вып. 12.
5. Gagarin M. Antiphon: The Speeches. Cambridge, 1997.
6. Maidment K. J. Antiphon. First Tetralogy // http://www.perseus.tufts.edu.
ПЕРВАЯ ТЕТРАЛОГИЯ
Часть 1. Первая речь обвинителя
[1] Какое бы дело не задумывалось обычными людьми, узнать о нем не трудно. Когда же начинают действовать те, кто в отличие от всех остальных имеет больше опыта в делах, и находятся они в том возрасте, когда люди наиболее способны размышлять о самих себе, их трудно понять и уличить.
[2] Ибо вследствие великой опасности, всегда заботясь о безопасности того, что задумывают, они предпринимают что-либо не ранее, чем примут меры против всякого подозрения. Вам, знающим это, следует полностью этому верить всякий раз, когда вы услышите что-либо правдоподобное. Мы же, наказывая за убийство, не оправдывая виновного, привлекаем к суду невиновного.
[3] Ибо мы знаем, что, так как город осквернен им, пока он не будет изгнан, и наше дело безбожное совершается, и наказание за вашу ошибку переходит на нас, судящих несправедливо. Так как всякое преступление переходит на нас, то, чтобы мы могли найти наиболее очевидное из того, что знаем, мы постараемся доказать вам, что он убил человека.
[4] Ведь не правдоподобно, что злоумышленники убили человека, потому что никто, находясь в крайне опасном для души положении, не отказался бы для себя от легкой добычи, а жертвы были найдены вместе с их плащами. И никто, бесчинствуя пьяным, не убивал его, так как он был бы узнан сотрапезниками. И не был он убит в результате ссоры, так как они не стали бы спорить ни поздней ночью, ни в глухом месте. И он не искал ничего другого, поскольку не убил бы его вместе со слугой.
[5] Когда уничтожено всякое другое подозрение, тогда сама смерть обнаруживает его как убитого со злым умыслом. Не является ли более естественным возложить ответственность на того, кто ранее жестоко пострадал от его рук и собирался пострадать еще больше? Перед нами - обвиняемый. Он является давним врагом убитого, возбудил против него множество процессов, но не выиграл ни одного.
[6] А сам же многократно обвиняемый, он никогда не сбегал, укрываясь от суда, отвергал значительную часть обвинений. Недавно, обвиненный в краже священных предметов на два таланта, зная, что виновен и понимая силу того, чьим противником он был, вспомнив прошлые обиды, действительно замыслил дурное. Естественно защищаясь от вражды, он убил человека.
[7] Страсть к мести привела его в то состояние, когда забывают об опасности, и страх приближающейся беды побуждал его предпринять что-то более серьезное. Совершив это, он надеялся спрятаться, и убив человека, избежать суда, ведь если никто не выступает на суде, он будет заочным.
[8] Он думал, что если даже будет пойман, то лучше ему терпеть это, отомстив, чем трусливо, никому не отомстив, быть погубленным судом. Он ясно понимал, что будет осужден, ведь он не думал, что этот суд мог бы быть более безопасным.
[9] Это насилие означает, что он поступил безбожно. Если бы явилось много свидетелей, многих бы мы предъявили, а когда пришел один слуга, будут свидетельствовать те, кто слышал об этом. Ведь вызванный еще один очевидец, допрошенный нами, сказал только то, что он узнал тех, кто его ударил. Осуждаемый и по справедливости, и собравшимися, он не может быть вами оправдан никаким образом: и не по закону, и не из выгоды.
[10] Ибо и имеющие злой умысел могут снова быть уличенными, даже если не обвиняются ни собравшимися, ни по справедливости. И вам нет никакой пользы, чтобы этот человек, являясь преступником, вступая в храм богов, порочил их святость и, являясь на эти трапезы, распространял вину на невиновных. Ведь по этой причине происходят неурожаи и дела становятся неудачными.
[11] Итак, следует, чтобы вы считали возмездие своим личным делом, а ему приписали его нечестивые дела и сделали несчастья собственными, взяв ответственность за эти несчастья, а город очистили.
Часть 2. Первая речь обвиняемого
[1] Я не думаю, что ошибаюсь, считая себя самым несчастным из всех людей. Ведь даже самые несчастные, страдая от стужи, с приходом ясной погоды перестают страдать, а всякий раз, когда они болеют, выздоровев, остаются в живых. Если же какое-либо другое несчастье настигает их, им помогает последующее затем счастье.
[2] Живой человек стал разрушителем моего дома, и, убив, даже если я освобожусь от обвинения, он причинил мне страшные муки и страдания. Ибо я дошел до такого безумия, что не достаточно мне, чтобы я, благочестивый и справедливый, не был погублен. Но если я не найду убийцу, которого за-
ступающиеся за него бессильны найти, и не докажу, что он, принятый в число граждан, является убийцей, я буду несправедливо наказан.
[3] И говорят они, чтобы я опасался быть полностью уличенным, и что напрасно сделанное из-за тех, из-за которых я сделал дело, является явным. Если же теперь вы естественно подозреваете меня из-за сильной вражды, то, прежде чем мне совершать это, было бы естественнее предвидеть, что тогда подозрение падет на меня. И от других я узнал, что кто-то задумал помешать ему, скорее, чем сделавший это попадет под подозрение. Ведь и открывшись, я погублен из-за его дела, и скрывшись, я очевидно бы знал об этом подозрении, относящемся ко мне.
[4] В самом деле, я терплю несчастья, вынужденный не только защищаться, но и представить перед судом явных убийц. И это нужно сделать, ведь представляется, что нет ничего неприятнее необходимости. И не могу я доказать иначе как следуя принципу, который использует мой обвинитель. Он устанавливает невиновность всякого другого, а затем утверждает, что обстоятельства смерти сами указывают на меня. Ведь если их невиновность означает, что я попадаю под подозрение, то я считал бы себя незапятнанным, когда подозревают их.
[5] Но не невероятно, как они говорят, а вероятно, чтобы блуждающий в глухой ночи был погублен из-за одежды. Однако нет доказательств, что было что-то снято, ведь если они не успели раздеть его, а оставили, напуганные приближающимися людьми, то они поступили весьма благоразумно, предпочтя спасение корысти.
[6] Кто знает, был ли он погублен из-за плащей, или, увидев других, делающих какое-либо зло, погиб от их руки, чтобы не стать свидетелем несправедливого дела? Но были же ненавидящие его не меньше меня (и их было немало), отчего же тогда скорее мне было естественнее убить его? Ведь у них были явные подозрения, падающие на меня, а я же точно знал, что вместо них виновным окажусь я.
[7] Почему же показания слуги достойны доверия? Ибо и не естественно было, чтобы он узнал убийц, из-за опасности лишенный разума, и естественно было, чтобы он согласился, убежденный хозяевами. Так как не верят другим рабам в качестве свидетелей - мы ведь и не допрашивали их - почему справедливо, чтобы доверяющие этому свидетелю, погубили меня?
[8] А если кто-то думает, что против меня свидетельствует справедливое, равное истине, пусть примет в расчет то, что было более естественно, что я остерегался, боясь надежности замысла, и я справедливо полагаю, что я участвовал в деле не больше, чем убийца.
[9] Если я не сошел с ума, я докажу, что этот риск, как я полагал, не безопаснее риска попасть под суд, а во много раз сильнее. Ибо приговоренный судом, я знаю, что хотя я лишусь своего имущества, я не лишился жизни и отечества, и оставшись в живых, если бы я смог воспользоваться помощью друзей, я не уехал бы в отдаленные несчастные земли: и если теперь я умру, то схваченный, страшный позор оставлю после себя потомкам, или сбежав, буду нищенствовать, живя на чужбине, являясь лишенным родины стариком.
[10] Напрасно он обвиняет меня в этом, все это неправда, будет гораздо более справедливо, чтобы я был оправдан вами, хотя это и похоже на правду, но на самом деле я не убивал человека. Ибо очевидно, что терпящий несправедливость, я защищался от многих обвинений: ведь они несправедливо считали, что я убил его, вы действительно могли бы осудить и убийц, и не имевших причины убивать.
[11] В любом случае освобождаемый от вины, я по крайней мере и, придя в храм, не оскверню святость богов, и убеждая вас освободить меня, не поступаю безбожно. А обвиняющие меня, невиновного, но освобождающие виновного, и становятся виновниками неурожая, и, убеждая вас стать нечестивыми по отношению к богам, справедливо находят всех, кто говорит, что я достоин страдать.
[12] Итак, подумайте, что обвиняющие, не внушающие доверия, сами достойны страдать, а обо мне подумайте, исходя из прошлых дел, что я и не замышляю дурного, и не стремлюсь к неподобающему. В отличие от них, я плачу множество больших налогов, снаряжаю множество кораблей, старательно поставляю хор для театра, многим помогаю, плачу за многих в качестве поручителя, наживаю имущество не судясь, а трудясь, но охотно приношу жертвы и соблюдаю законы. Так как я являюсь таким, не подумайте обо мне ничего нечестивого, ни даже постыдного.
[13] Если бы меня преследовал живущий, то я не только бы произнес речь в свою защиту, но объявил бы поступающими несправедливо и его самого, и помогающих ему, из-за которых он обвиняет меня, желающих получить выгоду за мой счет. Действительно, я допускаю это более правдоподобным, чем более справедливым. Но я прошу вас, судьи, избранные из лучших и имеющие власть, чтобы сострадающие моему несчастью стали моими врачами, и, решившись на обвинение этих людей, не допустили, чтобы я был несправедливо и безбожно погублен ими.
Часть 3. Вторая речь обвинителя
[1] И неудачу обижает он, с помощью которой, прикрывая коварство, он стремится скрыть свою порочность, и не достоин он вашего сострадания, невольно добавив к страданию несчастье, но добровольно подвергнув себя опасности. То, что он в самом деле убил человека, я доказывал в первой речи. Но о том, что он сказал неправду в свою защиту, мы, доказывая, узнаем теперь.
[2] Ведь если убийцы, увидев, что кто-то приближается, убийцы, убежали, оставив их, прежде чем успели раздеть, то случайно обнаружившие жертв, хотя и нашли хозяина убитым, но обнаружив еще в сознании слугу, который будучи живым, давал показания, точно расспросили его о том, кто это сделал, они известили бы нас, и тогда его не обвиняли бы. А если кто-то другой, с кем-нибудь поступая также плохо, обнаруженные свидетелями, убили их, чтобы никто не узнал, вместе с первым убийством обнаружилось бы и это злодеяние, и на них бы пало подозрение.
[3] Я не знаю, как находящиеся в меньшей опасности, чем те, что испытывают сильный страх, могли бы навредить ему больше. И страх, и обида были в состоянии одних заставить позабыть об осторожности, а для других же опасности и позора, являющегося сильнее вражды, даже если они задумали сделать это, было достаточно, чтобы обуздать гнев разума.
[4] Неверно говорят, что показания слуги ненадежны. Ибо при таких показаниях не допрашивают подозреваемого, но отпускают на свободу, а всякий раз, когда своровавшие или отрицают содеянное, или покрываются хозяевами, тогда, допрашивая, мы требуем, чтобы они говорили правду.
[5] В самом деле, более естественно, чтобы он не отсутствовал, а присутствовал. Ведь если бы он отсутствовал, он подвергал бы себя опасности, также, как и присутствуя, - ведь каждый из схваченных заявил бы, что он замыслил недоброе, - но ухудшил бы свое положение, ведь тогда все присутствующие были бы более решительными на процессе.
[6] Я докажу, что он полагал опасность, исходящую от суда, не слабее, но гораздо сильнее, чем просто опасность. Мы сочли, что для него быть уличенным и быть оправданным - это две возможности в равных надеждах. Он надеялся избежать суда, пока он жив, ведь суд не поверил бы ему. Он и не думал прийти, ибо убив, он полагал, что останется незамеченным.
[7] Тот, кто считает, что подозрение не будет вами высказано публично, ошибается. Ведь если он не находился в очень большой опасности, то подозрения было бы достаточно, чтобы удержаться от нападения, так как никто не замыслил бы дурного против него. Ибо всякий из подвергавшихся меньшему риску, боясь подозрения больше, чем опасности, скорее всего не совершил бы нападения на убитого.
[8] Налоги и хорегии1 являются достаточными признаками богатства, но, напротив, не того, что он не убивал. Ведь заботясь о своем богатстве, чтобы его не лишиться, вполне оправдано, хотя и безбожно, он убил человека. Считающий, что настоящими убийцами являются убившие не ради справедливости, а просто убившие, говорит верно, если только нам в самом деле стало ясно, кто были его убийцы. Ведь это произошло не при свидетелях, но тайно.
[9] Таким образом, ясно из его оправдательной речи, что он убил его, будучи уличенным, он ничего иного не просит у вас, как направить его бесчестие на вас самих. Я же вас ни о чем не прошу, а говорю вам, если же он теперь не будет осужден ни по справедливости, ни из-за подтверждаемого свидетелями, вину обвиняемых невозможно доказать.
[10] Ибо признавая очевидное убийство, а следы подозрения явно указывают на него, так как слуга дает верные показания, как вы могли бы законно отпустить его? Если же несправедливо он будет отпущен вами, осужденный на смерть не будет просить нас о пощаде, а для вас он будет предметом заботы.
[11] Итак, узнав это, защитите осужденного на смерть, но накажите убийцу и сохраните город неоскверненным. Ибо сделаете три благих дела: уменьшите число замышляющих недоброе, но увеличите число тех, кто заботится о благочестии, а сами сверх того освободитесь от бесчестия.
Часть 4. Вторя речь обвиняемого
[1] Хорошо, я добровольно вверяю себя и неудаче, у которой, как они утверждают, я несправедливо прошу для себя, и их вражде, опасаясь силы их ненависти, но веря вашему разуму и правде о содеянном мною. Лишенный ими даже возможности оплакать в вашем присутствии происходящие несчастья, я не знаю, к какому еще спасению мне следует прибегнуть.
[2] Ибо в самом деле они наговаривают на меня самым странным образом, если следует назвать это скорее самым странным, чем самым коварным. Ведь они говорят, что обвинители и защитники прикрываются убийством, защищая всякое справедливое подозрение, из-за отсутствия его убийцы, что убийца - я: делая обратное тому, что им предписано, ясно, что они несправедливо больше стараются больше убить меня, нежели наказать убийцу.
[3] Мне же не остается ничего иного, чем оправдываться против показаний слуги, ибо я и не свидетель, и не обвинитель, а привлеченный к суду выступаю в качестве ответчика. Тем не менее бесполезно мне доказывать любым способом, что и они строят козни против меня, и я сам тем самым освобождаюсь от подозрения.
[4] Итак, я прошу, чтобы несчастье, с помощью которого они наговаривают на меня, стало счастьем: я хочу, чтобы вы, отпустив, скорее посчитали меня счастливым, чем, осудив, пожалели. Они говорят, что из первых встретившихся, когда их избивали, всякому более приличествует, чтобы тот, кто узнал избивших их, сообщил родным, чем оставил без внимания.
[5] Я же полагаю, что никто не является таким отважным и храбрым человеком, кто в позднюю ночь, столкнувшись с бьющимися в судорогах покойниками, повернув назад, скорее бы убежал, чем узнав разбойников, стал бы подвергать опасности свою жизнь. Если они сделали скорее то, что подобало, убившие их за плащи естественно уже не могли бы быть отпущены, а я, таким образом, избавился бы от подозрения.
[6] Кто знает, объявились или нет какие-либо другие разбойники одновременно с их убийством? Ибо никто не позаботился обратить на это внимание. Хотя объявление остается сомнительным, по крайней мере, не является неверным то, что он убит этими злодеями.
[7] Разве следует слугу считать более надежным свидетелем, чем свободных людей? Ибо они подвергаются и атимии2, и денежному штрафу, если покажется, что они дали ложные показания; а не предоставив доказательств и показаний, на каком основании он будет наказан? И действительно, в безопасности тот, кто намеревается быть свидетелем, он не испытал ничего необычного от хозяев, являющихся моими врагами, которого они убедили наговаривать на меня: и я могу несправедливо пострадать, если уличенный ненадежными свидетельскими показаниями, буду погублен вами.
[8] Они считают, что мне подозрительнее было не присутствовать при убийстве, чем присутствовать. Я же докажу, что не присутствовал, не по естественным причинам, а по необходимости. Сколько бы ни было у меня рабов или рабынь, я всех разрешаю допросить: и если я не смогу доказать, что в ту ночь спал дома, а не вышел куда-нибудь, признаю, что я убийца. А ночь была известной: ведь человек был убит во время Дииполий3.
[9] Относительно благосостояния, боясь за которое, я, как они говорят, естественно убил его, есть много возражений. Ибо несчастным подобает стремиться к новому: ведь вследствие перемен неудача, кажется, меняет их жизнь: счастливчикам же подобает быть спокойными и оберегать присутствующее счастье. Ведь когда обстоятельства меняются, из счастливых превращаются в несчастных.
[10] Естественно склоняя на свою сторону, они несправедливо, но в действительности говорят, что убийца человека - я. Другая же действительность скорее свидетельствует в мою пользу. Ведь и свидетельствующий против меня, который не внушает доверия, изобличает сам себя, и доказательств не существует. И я показал, что доказательства свидетельствуют в мою пользу, а не в его, и показывают, что следы убийства ведут не ко мне, а к тем, кто оправдывается. Так как все обвиняющие не дают надежных доказательств, если я не буду оправдан, невозможно, что на их основании будут наказаны злодеи, но если я буду осужден, никакая защитная речь не поможет обвиняемым.
[11] Но они, так несправедливо обвиняющие меня, говорят, что безбожно убили стремящиеся быть непорочными и что я поступаю безбожно, убеждая вас быть благочестивыми. Я же, являясь свободным от всех обвинений в мой адрес, прошу соблюдать почтение к тем, кто в ни в чем не поступает несправедливо. Помня же о возмездии со стороны убитого, я прошу, чтобы вы, осуждая невиновного, не оправдали виновного. Ведь если я умру, уже никто не будет искать виновного.
[12] Итак, страшась этого, благочестиво и справедливо оправдайте меня, ибо неизлечимо раскаяние в этих делах.
КОММЕНТАРИИ
1 Хорегия - в Древней Греции один из видов натуральной повинности или общественной службы, обязывавший наиболее состоятельных из граждан давать средства на музыкальные и хоровые состязания и поставлять хоры для драматических представлений во время общественных празднеств.
Тетралогии 161
ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ 2015. Т. 25, вып. 1
2 Атимия - одно из тяжелейших наказаний в гражданском праве Древних Афин, влекших за собой лишение провинившегося прав гражданского состояния, публичное бесчестие и презрение. Человек, подвергшийся ати-мии, не имел права выступать в Народном Собрании, занимать должности, служить в армии, участвовать в Олимпийских играх.
3 Дииполии - праздник в древних Афинах в честь Зевса Полийского (покровителя города), 14 скирофориона (в конце июня - начале июля). В этот день в честь божества закалывали в акрополе рабочего быка, меж тем как их вообще запрещено было приносить в жертву, и поэтому жертва соединялась с разными покаянными обрядами. От этого жертвоприношения само торжество называлось буфония («убийство быка»).
Вступительная статья, перевод с древнегреческого и комментарии
Е. О. Малютиной и А. Н. Маркина Удмуртский государственный университет
