CC BY
117
РЕГИОНАЛЬНАЯ БЕЗОПАСНОСТЬ
ТЕРРИТОРИЯ, НАСЕЛЕНИЕ, ЭТНОСЫ И СЕКЬЮРИТИЗАЦИЯ: К ВОПРОСУ ОБ ЭНДОГЕННЫ1Х ФАКТОРАХ БЕЗОПАСНОСТИ В РЕГИОНАЛЬНЫХ СИСТЕМАХ КАВКАЗА И ЦЕНТРАЛЬНОЙ АЗИИ
Джаннатхан ЭЙВАЗОВ
заместитель директора Института стратегических исследований Кавказа, ответственный секретарь журнала социально-политических исследований «Центральная Азия и Кавказ»
(Баку, Азербайджан)
В в е д е н и е
В статье представлена попытка оценить эндогенные факторы безопасности в региональных политических системах Кавказа и Центральной Азии, в частности влияние территориально-демографических и этнических параметров рассматриваемых регионов на формирование в соответствующих государствах базовых перцепций безопасности, а также на происходящие в текущих условиях процессы секь-
юритизацип1. Естественно, оценки, предлагаемые в статье, не претендуют на то, что-
1 Феномен секьюритизации в его оригиналь-
ной трактовке — как процесс осмысления обществом/государством определенных явлений в качестве экзистенциональной угрозы своей безопасности — получил теоретическое развитие в работах представителей Копенгагенской школы: Оле Вивера, Барри Бюзена и др. Об этом подробнее см.: Buzan B., Weaver O., De Wilde J. Security. A New Framework for Analysis. London: Rienner Publishers
бы дать исчерпывающие ответы на все вопросы, связанные с эндогенными факторами безопасности в указанных регионах. Вместе с тем, на наш взгляд, специфика территориальной, демографической и этнической структуры, особенно в регионах, «укомплектованных» преимущественно «современными государствами»2, что имеет место в Центральной Азии и на Кавказе, непосредственно влияет на формирование в них перцепций угроз и уязвимостей как в отношении своего внешнего политического окружения, так и каких-либо внутренних субнациональных групп. Мы полагаем, что данный подход может оказаться небесполезным, в частности, при объяснении причин постсоветской конфликтной динамики в упомянутых регионах.
Предлагаемая оценка основана на использовании некоторых специфических кон-
Boulder, 1998; Weaver O., Buzan B., Kelstrup M., Lemaitre P. Identity, Migration and the New Security Agenda in Europe. London: Pinter, 1993, а также Buzan B., Weaver O. Regions and Powers. The Structure of International Security. Cambridge: Cambridge University Press, 2003 и др.
2 При оценке социально-политического развития государств Б. Бюзен и О. Вивер выделяют три типа-уровня: предсовременные (особенности: низкий уровень внутренней социально-политической сплоченности и организации государства, слабый правительственный контроль над территорией и населением), современные (особенности: сильный правительственный контроль над обществом, ограничительное отношение к открытости, священность суверенитета и независимости со всеми вытекающими атрибутами — включая территорию и границы, ставка на обеспечение самодостаточности, самопомощи и национальной идентичности) и постсовре-менные (особенности: относительная умеренность в вопросах суверенитета, независимости и национальной идентичности, открытость в вопросах экономических, политических и культурных отношений с внешним миром) (об этом подробнее см.: Buzan B., Weaver O. Op. cit. P. 22—24).
цептуально-категориальных положений, которые требуют предварительного пояснения. Прежде всего отметим, что в данной работе региональные политические системы Кавказа и Центральной Азии рассматриваются как региональные комплексы безопасности (РКБ)3. Во-вторых, мы не склонны оперировать достаточно ограниченной, по нашему мнению, традиционной пространственно-политической структуризацией Кавказа, базирующейся на двух сегментах: Северном и Южном Кавказе. Данное исследование построено на сравнительно новой, но тем не менее наиболее объективно отражающей сущностные геополитические и этнокультурные особенности региона трехсегментной структуре (Северный, Центральный и Южный Кавказ)4.
3 Предложенная Б. Бюзеном модель регионального комплекса безопасности основана на взаимозависимости основных интересов национальной безопасности географически оформленной группы государств. В оригинальной интерпретации РКБ определяется как группа государств, интересы безопасности которых настолько связаны друг с другом, что их индивидуальная безопасность не может рассматриваться отдельно от других (см.: Buzan B. People, States and Fear. An Agenda for International Security Studies in the Post-Cold War Era. Second Edition. Colorado: Lynne Rienner Publishers Boulder, 1991. P. 190).
4 Согласно данной концепции пространство Кавказа подразделяется на три части: Северный — автономные государственные образования Южного федерального округа Российской Федерации, Центральный — независимые республики (Грузия, Азербайджан, Армения), а также Южный — Северо-Восточные илы Турции (Юго-Западный Кавказ) и Северо-Западные останы Ирана (Юго-Восточный Кавказ) (см.: Исмаилов Э., Кеигерли 3. Кавказ в глобализирующемся мире: новая модель интеграции // Центральная Азия и Кавказ, 2003, № 2 (26); Исмаилов Э., Папава В. Центральный Кавказ: от геополитики к геоэкономике. Стокгольм: CA&CC Press® AB, 2006).
Государства, границы и формирование базовых перцепций безопасности в рамках Кавказского и Центрально-Азиатского РКБ
Процессы становления перцепций безопасности на национальном уровне в исследуемых РКБ обладали существенными различиями, в основе которых (помимо всего проче-
го) лежит и разница в длительности этих процессов, что не могло, на наш взгляд, не повлиять на степень устойчивости указанных перцепций. Собственно зарождение автономных региональных политических систем в двух этих регионах приходится на разные исторические периоды, разделенные достаточно ощутимой временной дистанцией.
Функционирование РКБ на Кавказе не является реальностью исключительно постсоветского периода, и его не следует характеризовать как сформированный вследствие распада СССР. В данном случае речь идет о реставрации структуры и динамики отношений комплекса безопасности в постсоветский период5. Базовые векторы взаимозависимости в сфере безопасности и соответствующая динамика отношений были сформированы еще до образования СССР, а тотальный советский контроль, установленный с 1920-х годов, лишь «законсервировал» их на определенное время. В указанный период в рамках Кавказского РКБ произошло то, что Б. Бюзен охарактеризовал как «перекрытие»6.
В отличие от этого развитие системы отношений безопасности между государствами Центральной Азии — реальность постсоветского периода. Это, разумеется, связано в первую очередь с различными периодами в формировании государственности на Кавказе, с одной стороны, и в Центральной Азии — с другой. Если в первом случае национальные государства были сформированы уже в первой трети XX века — после большевистской революции и распада Российской империи, — образование Азербайджанской Демократической Республики (1918—1920 гг.), Грузинской Демократической Республики (1918—1921 гг.) и Армянской (Араратской) Республики (1918—1920 гг.)7, то во втором собственно национальные республики появляются в рамках СССР, а статус суверенных государств они получили лишь в начале 1990-х годов, то есть после развала Советского Союза. Следовательно, эндогенные факторы отношений безопасности в рамках Кавказского РКБ приобрели активность в первой трети XX века, что уже на том этапе способствовало формированию устойчивых перцепционных конструкций безопасности, которые реставрировались сразу же после исчезновения фона внешнего «перекрытия» и восстановления независимости республик Центрального Кавказа в 1990-х годах.
В данном отношении весьма интересно, что в условиях независимости конца XX века базовые конструкции политических отношений этих республик (как друг с другом, так и с внешними акторами) практически полностью соответствовали тем, которые были сформированы еще в период первой независимости.
Тогда, то есть в начале XX века, территориальные проблемы были актуальными для всех трех республик. Однако если Азербайджан и Грузия смогли урегулировать территориальные противоречия сравнительно быстро и безболезненно, то проблемы этих республик с Арменией перешли в стадию вооруженного конфликта. Умеренность и коопера-тивность отношений Азербайджана и Грузии (и на первом, и на втором этапах их независимости) контрастировали с проблемностью взаимоотношений с Арменией и относительной дистанцированностью последней.
Аналогично можно оценить и природу перцепционных конструкций трех указанных республик в плане дружественности/враждебности к внешним державам. В обоих упомянутых периодах Армения откровенно склонялась к союзническим отношениям с Россией — независимо от того, кто ее в данный момент представляет: Добровольческая
5 См. также: Coppieters B. Conclusions: The Caucasus as a Security Complex. В кн.: Contested Borders in the Caucasus / Ed. by B. Coppieters. Brussels: Vubpress, 1996. P. 194—195; Cornell S.E. Small Nations and Great Powers. A Study of Ethnopolitical Conflict in the Caucasus. Curzon Press, 2001. P. 24.
6 Buzan B. Op. cit. P. 219—221.
7 Отметим, что после распада Российской империи на Кавказе было образовано еще несколько республик, в числе которых: на севере — Горская Республика (1917—1919 гг.), в юго-западной части — Юго-Западная Кавказская (Карская) Демократическая Республика (1918—1919 гг.) и Араз-Тюркская Республика (1918— 1919 гг.), а на юго-востоке — Республика Азадистан (1920 г.) и Гилянская Республика (1920—1921 гг.)
армия Деникина, большевистский режим или Российская Федерация, — иногда даже забывая о том, к каким последствиям для ее независимости это может привести. В то же время Азербайджан и Грузия делали ставку на взаимопомощь и были более склонны к развитию кооперативных отношений с Турцией и со странами Запада.
Пять республик Центральной Азии обрели территориально-институциональные формы уже в рамках СССР, поэтому собственно автономная концептуализация сферы безопасности на национальном уровне могла произойти только после распада Советского Союза. Это, естественно, не могло способствовать формированию устойчивых перцепций угроз и уязвимостей, связанных с региональным геополитическим окружением. Территория и границы — как основной объект секьюритизации современного типа государств — не могли обрести в Центральной Азии активную, детерминирующую отношения безопасности, функцию. В отличие от Кавказа, где вопрос национальных территорий уже с первой трети XX века решался самими автономными национально-государственными единицами со всей вытекающей из этого процесса конфликтностью, в Центральной Азии территория и границы определялись советским Центром8.
Если даже чисто визуально сравнить политические границы в двух регионах, то сразу же бросается в глаза существенная разница в условиях и особенностях их делимитации. На Кавказе вся линия сухопутных рубежей имеет извилистые, вклинивающиеся в территории соответствующих государств и образующие анклавы и эксклавы формы, тогда как в Центральной Азии границы между региональными государствами носят в значительной степени упрощенный, иногда линейный характер. В основном такова, к примеру, приблизительно 2 203-километровая9 граница Казахстана с Узбекистаном, 379-километ-ровая10 граница Казахстана и Туркменистана, 1 621-километровая11 граница Узбекистана и Туркменистана. Разумеется, это вполне можно было бы списать на различные географическо-рельефные особенности двух регионов. Не спорим, но вместе с тем это позволяет судить и о том значении, которое имеют различающиеся по рельефным и климатическим условиям территории (а точнее — обладание ими) для секьюритизации в заинтересованных государствах.
Секьюритизация «территориального дефицита» и уровень конфликтности
Отмеченные особенности границ на Кавказе свидетельствуют о высоком уровне важности тех территорий, государственные пределы которых они очерчивают; соответственно и о той не прекратившейся до сих пор межгосударственной борьбе за обладание ими, а также более существенной степени секьюритизации географических условий и факторов (геосекьюритизации) на Кавказе по сравнению с Центральной Азией. Ни для кого не будет неожиданностью то, что для современных государств восприятие важности территории связано также с благоприятными с точки зрения материально-экономического развития природными условиями. Для Кавказа, исходя из того, что почти вся его территория благоприятствовала этому, вопрос расширения «жизненного пространства» но-
8 Подробнее по вопросу границ в ЦА см.: Годунов С. Постсоветские границы Центральной Азии в контексте безопасности и сотрудничества // Центральная Азия и Кавказ, 2001, № 5 (17). С. 166—178.
9 См.: The CIA World Factbook 2006 — Kazakhstan [https://www.cia.gov/cia/publications/factbook/geos/ kz.html], 3 December 2006.
10 См.: Ibidem.
11 См.: The CIA World Factbook 2006 — Uzbekistan [https://www.cia.gov/cia/publications/factbook/geos/ uz.html], 3 December 2006.
сил широко практикуемый характер. И даже когда регион находился под контролем какой-либо внешней силы, эта конкуренция за территорию имела место на социальном уровне, что, естественно, не могло не повлиять на формирование у региональных этносов исторических обид, перцепций «потерянной земли», а также угроз и уязвимостей, связанных с возможностью захвата их «исторических земель».
В этом плане ситуация в Центральной Азии носила иной характер. Значительная часть региона занята пустынными пространствами и исторически не могла рассматриваться в качестве территории, благоприятной для материально-экономического развития региональных этносов. Областью, наиболее пригодной для этого, была Ферганская долина, сегодня политически лимитированная между тремя региональными государствами: Кыргызстаном, Таджикистаном и Узбекистаном. Кстати, уместно отметить, что в конце 1980-х годов она и оказалась наиболее взрывоопасным очагом региональной напряженности.
Конечно, здесь может возникнуть весьма резонное суждение относительно того, что чем меньше в регионе территорий, рассматриваемых как благоприятные для обладания, тем более явной должна быть конфликтность, основанная на попытках получить их. Опять-таки, сравнивая динамику отношений безопасности Кавказского и ЦентральноАзиатского РКБ на базе упомянутого стимулирующего элемента, можно заключить, что при прочих равных условиях это, по всей вероятности, так и было бы, то есть негативная динамика отношений безопасности в Центрально-Азиатском РКБ, сгенерированная эндогенными территориальными противоречиями, оказалась бы выше, нежели в рамках Кавказского. Однако здесь необходимо учитывать также ряд весьма важных дополнительных факторов, действие которых в итоге разворачивает предполагаемую ситуацию на 180 градусов. Прежде всего следует отметить существующее в двух регионах различное соотношение между численностью населения и масштабами территории, на которой оно проживает, то есть плотность населения (см. табл. 1).
Таблица 1
Общее соотношение населения и сухопутной территории (плотность населения) в Кавказском и Центрально-Азиатском РКБ12
1.
Региональный
комплекс
безопасности
Центрально-Азиатский (включая Афганистан)
Территория (в тыс. кв. км)
4 564,8
Численность населения (в млн)
91,2
19,8
2. Центрально-Азиатский (без Афганистана)
3 917,3
60,1
15,4
Кавказский (весь регион)
905,1
50,5
56,1
Кавказский (включая только независимые республики — Азербайджан, Грузию и Армению)
184,2
15,6
84,6
12 Расчеты по государствам Центральной Азии и Кавказа проведены на основе информации «The CIA World Factbook 2006». Данные (2002 г.) для расчетов по субрегиональным делениям Кавказа (Северный, Юго-Западный и Юго-Восточный) взяты из: Исмаилов Э., Папава В. Указ. соч. С. 83, 87.
Как видно из табл. 1, если учитывать только автономную центральную часть Кавказа (Азербайджан, Грузию и Армению), а в Центральной Азии не брать в расчет соответствующие параметры Афганистана (по той же причине, по которой не учитываются Северный, Юго-Восточный и Юго-Западный Кавказ, — отсутствие достаточной степени де-факто автономности в политическом поведении, включая формирование независимой политики в сфере безопасности), то общая плотность населения в рамках Кавказского РКБ более чем в пять раз превышает данный параметр в Центрально-Азиатском. Если мы даже рассмотрим показатели всего региона (Центральная, Северная, Юго-Восточная и Юго-Западная части Кавказа, а также пять республик ЦА плюс Афганистан), то указанная разница будет почти трехкратной. Опять-таки (при всех прочих равных условиях) это означает общее снижение риска социальной конфликтности для Центральной Азии, вытекающего из секьюритизации «территориального дефицита», по меньшей мере в четыре с лишним раза. Для дополнительной аргументации можно вернуться к примеру Ферганской долины: отметим, что с конца 1980-х годов она зарекомендовала себя как наиболее конфликтогенная в Центральной Азии, обладает в регионе наибольшей плотностью населения (до 500 чел. на кв. км)13. Однако это, пожалуй, единственная часть ЦА, где имеет место столь высокая конкуренция за территорию, — в отличие от Кавказа, где подобные относительно густонаселенные «долины» можно насчитать в значительно большем количестве.
Этническая гомо/гетерогенность
Дополнительными и весьма важными факторами, способными повлиять на конфликтный сценарий развития территориальной конкуренции в рассматриваемых регионах, являются этнические и религиозные особенности соперничающих субъектов. Естественно, согласно общей логике выводится следующее: чем более гетерогенно в этно-конфессиональном отношении население территории, тем выше вероятность того, что конкуренция за благоприятные условия жизни будет сопровождаться конфликтностью. И здесь, рассматривая эмпирику регионов, мы также столкнемся с существенными различиями, которые вполне можно использовать как для понимания общих стимуляторов региональных отношений безопасности, так и для аргументации текущих различий в их относительной негативности/позитивности в рамках Кавказского и Центрально-Азиатского РКБ.
Разберем соотношение условно титульных и нетитульных этносов, а также общей плотности населения в рамках соответствующего политического пространства стран двух РКБ (см.: табл. 2). На наш взгляд, соотношение этих параметров может влиять как на внутреннюю конфликтность в государствах Кавказского и Центрально-Азиатского РКБ, так и на их отношения. Напомним, что обострение конфликтности в регионе началось накануне распада Советского Союза и ослабления режима «перекрытия». С учетом этого в таблице приведена — параллельно с текущими данными — соответствующая ситуация на 1989 год (по материалам последней в СССР переписи населения).
Как можно заметить из табл. 2, хотя три государства Кавказского РКБ и менее гете-рогенны по этническому признаку, однако такая относительная гомогенность сопровож-
13 См.: Зиядуллаев Н. Центральная Азия в условиях глобализации: современные тенденции и перспективы // Центральная Азия и Кавказ, 2006, № 6 (48). С. 146.
Таблица 2
Соотношение титульных и нетитульных этносов и плотность населения в государствах Кавказского и Центрально-Азиатского РКБ (1989 и 2006 гг.)14
1. Азербайджан 7 021 178 7 961 619 82,7 90,6 17,3 9,4 81,5 92,4
2. Армения 3 304 776 2 976 372 93,3 97,9 6,7 2,1 116,3 104,8
3. Афганистан — 31 056 997 — 42 — 58 — 47,9
4. Грузия 5 400 841 4 661 473 70,1 83,8 29,9 16,2 77,4 66,8
5. Казахстан 16 464 464 15 233 244 39,7 53,4 60,3 46,6 6,2 5,7
6. Кыргызстан 4 257 755 5 213 898 52,3 64,9 47,7 35,1 22,2 27,2
7. Таджикистан 5 092 603 7 320 815 62,3 79,9 37,7 20,1 35,7 51,3
8. Туркменистан 3 522 717 5 042 920 72,0 85 28 15 7,2 10,3
9. Узбекистан 19 810 077 27 307 134 71,3 80 28,7 20 46,6 64,1
дается значительно большей плотностью населения, что, соответственно, теоретически должно приводить к более острой секьюритизации «территориального дефицита» в этом регионе по сравнению с государствами Центрально-Азиатского РКБ. Обратим внимание на ряд весьма интересных данных таблицы. Так, можно убедиться, что наибольший коэффициент плотности населения среди государств двух РКБ приходится на Азербайджан и Армению. Сегодня армяно-азербайджанский конфликт по-прежнему считается наиболее острым и кровопролитным на постсоветском пространстве. Разумеется, принимая во внимание необходимость учитывать и другие факторы, послужившие стимуляторами данного противостояния, несложно также выявить определенную связь между остротой конфликтной динамики между Арменией и Азербайджаном и «территориальным дефицитом», воспринимаемым в обществах этих стран. В этом плане наиболее важно состояние на конец 1980-х годов — именно то время характеризуется «порогово-стью» постсоветской конфликтности в отношениях двух народов. На тот же период
14 В таблице мы не приводим данных относительно этнической ситуации в Северной, Юго-Восточной и Юго-Западной частях Кавказа, хотя этническая гетерогенность Кавказа в самой сути термина и связана значительно больше с тремя этими субрегионами (в первую очередь с Северным Кавказом), чем с тремя центральнокавказскими государствами. С нашей стороны это объясняется тем, что определение собственно титульности или нетитульности того или иного этноса в региональном контексте в указанных трех частях сопряжено с большими трудностями. Прежде всего, эта проблема связана с их политическим статусом. Все три субрегиона — несамостоятельные в политическом отношении части Российской Федерации, Ирана и Турции, а в таких условиях, разумеется, обозначение титульности теряет смысл. Расчеты проведены на основе данных, полученных из «The CIA World Factbook 2006», а также в соответствии с материалами переписи населения СССР от 1989 года (см.: Расселение народов СССР по союзным республикам по переписи 1989 г. // Союз, август 1990, № 32).
приходится наивысшая степень этнической гетерогенности населения республик (Азербайджан — 82,7/17,3 и Армения — 93,3/6,7).
Ощущаемый в обществе «территориальный дефицит», превращаясь в самостоятельный объект секьюритизации, способствует формированию соответствующего поведения конкретного государства в сфере безопасности. Это наглядным образом демонстрирует пример поведения Армении — как в развитии нагорно-карабахского конфликта, так и в целом в отношении своего геополитического окружения. Фактически конфликт был инициирован территориальными претензиями Армении — страны с наибольшим коэффициентом плотности населения (в 1989 г. он достигал беспрецедентно высокого для всей Центральной Евразии уровня в 116,3) — к соседней республике. К 1994 году, то есть ко времени подписания соглашения о прекращении огня, кроме населенного преимущественно армянами Нагорного Карабаха, по поводу которого и вспыхнула война, Армения оккупировала и «очистила» от местного (в большинстве азербайджанского) населения еще семь районов Азербайджана общей площадью примерно в 9 988 кв. км15. Напомним, что в конце 2004 — начале 2005 годов причиной очередного обострения отношений двух республик, а также международных разбирательств стали факты незаконного расселения армян на оккупированных Арменией территориях Азербайджана. В результате визита в регион конфликта Специальной миссии ОБСЕ по выявлению фактов незаконного заселения оккупированных территорий Азербайджана был назван показатель в 15—16 тыс.16
Приведенный пример интересен и тем, что секьюритизация «территориального дефицита» в Армении оказалась достаточно сильной, чтобы серьезно повлиять на отношения этой страны с большинством ее географических соседей. Опять-таки, принимая во внимание спектр других факторов, отметим, что из четырех государств, с которыми у Армении имеются сухопутные границы (Азербайджан, Грузия, Иран и Турция), с тремя (Азербайджаном, Турцией и Грузией) она находится в состоянии различной степени напряженности в плане территориальных вопросов. С двумя из них — Азербайджаном и Турцией — перцепции враждебности настолько сильны, что с первым Армения уже пребывает в состоянии войны, со второй же отсутствуют дипломатические отношения, а уровень развития конфликтности недалек от того, чтобы перейти в стадию вооруженного противостояния.
Однако вернемся к этнотерриториальным показателям двух республик накануне краха СССР — теперь для оценки внутренней этнополитической динамики. Напомним, что данные страны ныне Кавказского РКБ обладали (и обладают) как к 1989 году, так и на сегодняшний день наивысшими коэффициентами плотности населения. Кроме того, к концу 1980-х годов — на пороге обострения этнополитической конфликтности — и в Азербайджане, и в Армении соотношение титульного и нетитульного населения отличалось от того, что имеет место в данной сфере на текущий момент. В рамки логики вполне укладывается то, что наличие в государстве значительных этнических меньшинств при относительно высокой плотности населения, к тому же при наличии таких дополнительных социальных проблем, как, к примеру, экономический упадок, идеологический вакуум и начало поиска национальной идентичности, может обусловить развитие внутренней этнополитической конфликтности. Весьма важным дополнением в данном плане является и то, что эти этнические меньшинства проживают компактно на определенной терри-
15 Это Лачинский (1 835 кв. км), Кельбаджарский (3 054 кв. км), Агдамский (1 154 кв. км), Физулинс-кий (1 386 кв. км), Джебраильский (1 050 кв. км), Губадлинский (802 кв. км), и Зангиланский (707 кв. км) районы.
16 По подсчетам азербайджанской стороны, число армян, незаконно поселенных в оккупированные районы Азербайджана, составляет 23 000 (см.: Republic of Azerbaijan, Ministry of Foreign Affairs [http:// www.mfa.gov.az/img/map_eng.gif|, 2 August 2007).
тории в течение долгого времени. Разумеется, мобильность населения внутри государства или его «привязанность» к определенной территории могут иметь совершенно разное влияние на интенсивность этнополитического конфликта.
С одной стороны, на сегодня перспективы развития этнополитической ситуации в Азербайджане — в свете рассматриваемых вопросов соотношения внутренних демографических и территориальных факторов — значительно сложнее, нежели в Армении. На данный момент последняя представляет собой практически моноэтничное государство, тогда как в Азербайджане существуют компактные этнические сообщества. Тем не менее это лишь одна сторона медали. Секьюритизация «территориального дефицита» остается в Армении в значительной степени выше, чем в других республиках Кавказского РКБ, и это, соответственно, окажет влияние на политику безопасности данной страны и, скорее всего, будет способствовать поддержанию напряженности в ее отношениях с соседями. В свою очередь, это может остаться в качестве одного из ощутимых стимуляторов негативной динамики отношений в рамках Кавказского РКБ.
Пример Грузии — другого государства Кавказского РКБ — также предоставляет возможность сделать некоторые не менее уместные, чем по предыдущей ситуации, обобщения. Коэффициент плотности населения в этой республике — как накануне развала СССР, так и к 2006 году — был значительно меньшим, чем в Азербайджане, тем более в Армении (77,4 — в 1989 г. и 66,8 — в 2006-м). Однако (для сравнения) он сохраняется более высоким, чем соответствующий показатель в любой постсоветской республике Центральной Азии. Вместе с тем сегодня (как и в конце 1980-х гг.) Грузия остается, пожалуй, самым гетерогенным в смысле проживающих здесь этносов государством Кавказского РКБ.
Обосновавшиеся в республике этнические меньшинства даже ныне (после волны постсоветской миграции в регионе) составляют значительную часть ее населения и (что так же важно) они в большинстве формируют компактные этнические сообщества, расположенные в приграничных районах. Два из них — Абхазия и Южная Осетия — еще в годы СССР обладали высокой степенью автономии (как формальной, так и фактической) в составе Грузии. В таких условиях, а также учитывая слабость центральных органов власти и острую политическую нестабильность, в которую впала Грузия в конце 1980-х годов, секьюритизация «территориального дефицита» оказалась в значительной степени внутренне направленной — в отличие от того, что имело место в Азербайджане и Армении. Иными словами, в роли субъектов подобной секьюритизации стали выступать, с одной стороны, внутренние автономные объединения, с другой — центральная власть в Тбилиси; роль же объекта закрепилась за территорией самой Г рузии. При этом в качестве соответствующих угроз рассматривалось население, образующее этнические сообщества в указанных автономиях и в других частях страны (грузинское население Абхазии и Южной Осетии, а также абхазы и осетины, проживающие в иных областях Грузии). К примеру, интересен следующий факт: при общей численности населения Абхазии в конце 1980-х годов в 525 061 чел.17 и территории в 8 600 кв. км, а также, соответственно, коэффициенте плотности, равном 61,0, собственно этнические абхазы составляли всего 93 267 чел., то есть 17,8%18 жителей автономии, а ее этнические грузины — 239 872 чел. или 45,7%19 жителей. Вполне вероятно, что подобное соотношение усилило секьюритизацию «территориального дефицита» в Абхазской автономии, уже к тому времени стремившейся к независимости от Грузии, что вылилось в соответствующие акции
17 Cm.: Hewitt G. Abkhazia, Georgia and the Circassians (NW Caucasus) // Central Asian Survey, 1999. No. 18 (4). P. 463.
18 Cm.: Ibidem.
19 Cm.: Ibidem.
властей Сухуми, направленные на «очистку» «абхазской земли» от грузинского этноса. К концу 1980-х годов ситуация в Южной Осетии была примерно такой же. Приблизительно из 98 500 чел. всего населения автономии с территорией в 3 900 кв. км примерно 29% составляли грузины, а 66,2% — осетины20.
Территориально-демографическая картина стран Центральной Азии также предоставляет довольно широкие возможности для небезынтересных обобщений. Прежде всего наводит на размышления пример Таджикистана, причем следует отметить, что его можно считать одним из наиболее наглядных в плане выявления связи между этнической гетерогенностью и коэффициентом плотности населения, с одной стороны, и конфликтностью — с другой. Ведь кровопролитная гражданская война (1992—1996 гг.) была первой реалией, с которой республика столкнулась после обретения суверенитета. Все это плохо вписывалось в общую относительно стабильную картину постсоветской жизни стран Центральной Азии, однако данная ситуация особенна ровно настолько, насколько особенной была и продолжает оставаться этнотерриториальная специфичность Таджикистана.
По занимаемой площади РТ уступает всем ее соседям по Центрально-Азиатскому РКБ, чего нельзя сказать о численности населения (см. табл. 2). Данный пример примечателен и в отношении этнолингвистического своеобразия населения, а также степени его гетерогенности. Во-первых, из табл. 2 видно, что коэффициент плотности населения в Таджикистане (как в 1989 г., так и в нынешних условиях) — один из наиболее высоких среди бывших советских республик региона (35,7 и 51,3 соответственно). Страна уступает по этому параметру лишь Узбекистану. Во-вторых, разница между долевыми показателями титульного и нетитульного населения в его общей численности в Таджикистане относительно незначительна. Среди постсоветских стран ЦА по данному параметру республика уступает лишь Казахстану и Кыргызстану. В-третьих, титульное население Таджикистана — в плане этнолингвистических корней — составляют представители иранской индоевропейской языковой группы, что делает его единственной «нетюркской» республикой региона.
Эти особенности обусловили относительно высокую степень секьюритизации «территориального дефицита», однако, как и в Грузии конца 1980-х годов, вектор развития данного процесса был преимущественно внутренне направленным. По аналогии с Грузией этнополитическая конфликтность наблюдалась в Таджикистане в условиях слабости центральных органов власти, а в качестве субъектов секьюритизации выступали локальные этнические и клановые группы. Конец гражданской войны приходится на середину 1990-х годов, однако, по всей вероятности, это не было эндогенно детерминированной ситуацией. Роль Вооруженных сил РФ на территории Таджикистана явно не укладывается в рамки простого миротворчества и охраны границы с Афганистаном. В данном случае внутренняя конфликтная динамика была подавлена (или «перекрыта») военным присутствием России.
Внешне направленные векторы «территориальной» секьюритизации Таджикистана теснее всего связаны с Узбекистаном. Последний — самая населенная страна постсоветской Центральной Азии, тогда как его территория — только третья в регионе по площади. Сообразно этому, коэффициент плотности населения данной республики существенно превышал (и превышает) аналогичный показатель других стран региона как в конце 1980-х годов, так и сегодня (46,6 и 64,1 соответственно). По этому параметру Узбекистан можно сопоставлять скорее с государствами Кавказского РКБ, впрочем, так же, как и по соотношению титульного и нетитульного населения. Из табл. 2 видно, что в обоих
20 См.: Georgia: Society, Language and Сикиге, Рориіаіїоп [http://webzone.imer.mah.se/projects/ georgianV04/DEMO/GeoLINK/Intro2.html], 2 August 2007.
отмеченных периодах разница между долевыми показателями титульного и нетитульного населения в общей численности жителей Узбекистана остается одной из самых значительных в регионе21. Таким образом, если исходить из стандартной логики, то, судя по первому параметру, в Узбекистане должен иметь место высокий уровень «территориальной» секьюритизации, что, соответственно, должно обусловливать большую степень конфликтности как внутри республики, так и в ее отношениях с соседними странами. Упомянутое же «состояние» второго показателя (согласно этой же логике) должно способствовать спаду внутренней конфликтности. Однако, с другой стороны, при функциональности первого параметра наличие второго не обязательно должно содействовать снижению уровня конфликтности во взаимоотношениях с сопредельными государствами. Перспектива дестабилизации отношений с соседними странами также вполне реальна. В этом случае развитие того или иного сценария попадает в зависимость от других факторов, влияющих на процесс «территориальной» секьюритизации в рассматриваемых государствах. Среди таких этнотерриториальных факторов можно выделить, к примеру, наличие у одного государства этнических меньшинств, являющихся титульным этносом в сопредельном государстве, уровень компактности этноменьшинств, их географическую близость/отдаленность от государственных рубежей «исторической родины», степень политической автономности этих компактных этнических сообществ относительно центральных органов власти страны, на территории которой они проживают, и др.
Напряженности отношений Узбекистана с соседями, особенно с Таджикистаном, Кыргызстаном, а также (в значительной мере) с Казахстаном, в определенной степени способствует и специфика распределения населения республики в рамках ее территории. Напомним, что основные наиболее населенные районы 25-миллионного Узбекистана расположены в его восточной части, тогда как западная и центральная части (в силу тяжелых для жизни природных условий) заселены намного меньше. Здесь же несложно заметить, что западные области Кыргызстана и Таджикистана, «стыкующиеся» с указанными частями Узбекистана, также являются самыми многолюдными. Разумеется, в данном случае речь идет в первую очередь о Ферганской долине, которая (наряду с ее густо-населенностью и этнической пестротой жителей) в конце 1980-х годов запомнилась еще и одним из наиболее трагических событий в жизни региона: межнациональным конфликтом, в результате которого Узбекистан покинули, по некоторым данным, свыше 90 тыс. турок-месхетинцев22. Такая специфика заселенности территорий Узбекистана, с одной стороны, и Таджикистана, Кыргызстана и Казахстана — с другой, сама по себе предполагает высокий уровень секьюритизации «территориального дефицита» в этих республиках, при которой в качестве причины/угрозы они рассматривают население друг друга, а также компактные сообщества, проживающие на их территории и этнически связанные с противной стороной.
В целом, конечно, как видно из табл. 2, коэффициент плотности населения в Туркменистане, Кыргызстане и в Казахстане (особенно) значительно ниже, чем в двух других странах ЦА, что, следовательно, снижает влияние фактора «территориального дефицита» на общий процесс секьюритизации. В плане системы региональных отношений это предполагает, что данные государства менее склонны к экспансионистскому военно-политическому курсу. Однако вышесказанное, разумеется, не исключает возможности их участия в вооруженных действиях против соседей. При таких условиях инициированная ими агрессия может быть связана скорее с дефенсивными целями. Вовлечение в международный конфликт может также иметь место как следствие внутренней этнополитической динамики, и в этом отношении Кыргызстан и Казахстан облада-
21 По данному показателю Узбекистан уступает только Туркменистану (см. табл. 2).
22 См.: Юнусов А. Месхетинские турки: дважды депортированный народ. Баку: Заман, 2000. С. 95.
ют значительным потенциалом, сопряженным с самым высоким в регионе уровнем этнической гетерогенности.
В плане соотношения коэффициента плотности и этнической структуры Туркменистан может по праву считаться наиболее стабильной страной региона. При одном из самых низких в Центральной Азии коэффициенте плотности населения23 (даже учитывая, что значительная часть республики расположена на пустынных пространствах) огромная территория страны, уступающая в регионе только Казахстану, остается в распоряжении населения, наименьшего по численности среди других государств ЦА (см. табл. 2), что обусловливает низкий уровень секьюритизации «территориального дефицита» и умеренность контактов с соседями по территориальным вопросам. Потенциал внутренней этно-политической конфликтности также сохраняется низким, и один из ключевых факторов этого — сравнительно простая этническая структура страны. Как накануне распада СССР, так и сегодня Туркменистан — наименее гетерогенная в этническом отношении республика региона. Как видно из табл. 2, соотношение титульного и нетитульного этносов страны составляло в указанные периоды 72/28 и 85/15 соответственно. По всей вероятности, доля нетитульного населения будет и впредь уменьшаться, так что в относительно ближайшей перспективе Туркменистан окажется единственной моноэтничной республикой Центральной Азии.
В м е с т о з а к л ю ч е н и я
Разумеется, территориально-демографическое соотношение и этническая гетерогенность не являются достаточным базисом для всеохватывающей оценки текущего процесса секьюритизации в государствах Кавказского и Центрально-Азиатского РКБ. Вместе с тем трудно оспаривать и то, что в целом данные факторы лежат в основе процесса формирования базовых перцепций безопасности в рамках региональных политических систем и в зависимости от развития рассматриваемой системы, в частности уровня ее «зрелости», меняется и степень секьюритизированности вышеуказанных составляющих.
Уровень развития РКБ, существующих на Кавказе и в Центральной Азии, не дает оснований говорить о значительной десекьюритизированности проблем, связанных с географией и этничностью, как это, к примеру, имеет место в Западной Европе. Следовательно, предполагается обязательный учет их влияния в качестве ключевых эндогенных факторов отношений безопасности стран двух упомянутых региональных комплексов Центральной Евразии.
Различия в территориально-демографической и этнической структурах вышеназванных РКБ можно вполне использовать как одно из объяснений того, почему, в частности, отношения безопасности в постсоветской Центральной Азии так и не преодолели планку перехода к открытой вооруженной конфликтности — в отличие от того, что имело место на Кавказе. Как накануне «постсоветской конфликтности», так и сегодня уровень секьюритизированности «территориального дефицита» в рамках Кавказского РКБ выше, нежели в пределах Центрально-Азиатского. Определенным «буфером», смягчающим конфликтогенный эффект этого, остается достаточная мобильность населения, в частности трудовая миграция.
Тем не менее различная динамика демографического роста и мобильности населения рассматриваемых регионов вполне может привести к существенному изменению си-
23 Среди республик ЦА по этому параметру Туркменистан уступает лишь Казахстану.
туации24, точнее — к усилению фактора «территориального дефицита» в процессе секьюритизации государств Центральной Азии и, соответственно, его ослаблению в рамках РКБ, функционирующего на Кавказе (конечно же, со всеми вытекающими последствиями для региональной безопасности). Как бы то ни было, но все это возможно при прочих равных условиях, которые в реальности, как известно, исключительно редко остаются равными.
24 К примеру, в этом отношении различия в демографических тенденциях в рамках двух рассматриваемых регионов наводят на весьма интересные размышления. Так, по данным «UNDP Human Development Report 2006», годовой прирост населения составит в республиках Центрального Кавказа в 2004—2015 годах: в Азербайджане — (+0,8), Армении — (-0,2), Грузии — (-0,7); в республиках Центральной Азии: в Казахстане — (0,0), Кыргызстане — (+1,1), Таджикистане — (+1,5), Туркменистане — (+1,3), Узбекистане — (+1,4) (см.: UNDP Human Development Report 2006, Demographic Trend, Annual Population Growth Rate (%) [http://hdr.undp.org/hdr2006/statistics/indicators/39.html], 11 June 2007).
