CC BY
304Раздел 2 ЮРИСДИКЦИЯ ГОСУДАРСТВ В КИБЕРПРОСТРАНСТВЕ И ИХ ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ В ЦЕЛЯХ ИНФОРМАЦИОННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ
Д.В. Красиков
ТЕРРИТОРИАЛЬНЫЙ СУВЕРЕНИТЕТ И ДЕЛИМИТАЦИЯ ЮРИСДИКЦИЙ В КИБЕРПРОСТРАНСТВЕ (Статья)
DOI: 10.31249/pras/2018.01.06
Аннотация. В статье рассматриваются проблемы применимости международно-правовых принципов суверенитета и юрисдикции государств к отношениям, возникающим в связи с использованием информационно-коммуникационных технологий. В работе приводятся различные мнения участников теоретической дискуссии о значении принципа суверенитета в киберпространстве, выявляются позиции на этот счет отдельных государств. Значительная часть статьи посвящена рассмотрению особенностей территориального и экстратерриториального распространения государствами законодательной, судебной и принудительной (исполнительной) юрисдикции в отношении деятельности в киберпространстве.
Ключевые слова: суверенитет в киберпространстве; юрисдикция в киберпространстве; территориальная и экстратерриториальная юрисдикция; Таллиннское руководство 2.0.
D.V. Krasikov Territorial sovereignty and jurisdictional delimitation in cyberspace (Article)
Abstract. The article deals with the problem of applicability of international legal principles of sovereignty and jurisdiction of states to relationships in cyberspace. The paper includes an overview of the academic debate concerning the role of the principle of sovereignty in cyberspace, and highlights relevant positions of certain states. A significant part of the article is devoted
to distinctive features of territorial and extraterritorial dimension of legislative, judicial and enforcement jurisdiction of states in cyberspace.
Keywords: sovereignty in cyberspace; jurisdiction in cyberspace; territorial and extraterritorial jurisdiction; Tallinn Manual 2.0.
Применимость действующих норм международного права к регулированию отношений в киберпространстве в настоящее время не вызывает обоснованных сомнений: в той степени, в какой использование информационно-коммуникационных технологий не порождает отношений, уникальных по существу, оно, без сомнения, не исключает пригодность регулятивного воздействия норм международного права, средства реализации которых не являются несовместимыми с использованием таких технологий. По признанию созданной в рамках ООН Группы правительственных экспертов по достижениям в сфере информатизации и телекоммуникаций в контексте международной безопасности, суверенитет государств и международные нормы и принципы, проистекающие из суверенитета, применяются к осуществлению государствами деятельности, связанной с ИКТ [информационно-коммуникационными технологиями], и к их юрисдикции над ИКТ-инфраструк-турой, расположенной на их территориях... В процессе использования ИКТ государства должны соблюдать, наряду с другими принципами международного права, такие принципы, как государственный суверенитет, суверенное равенство, разрешение споров мирными средствами и невмешательство во внутренние дела других государств»1.
Вместе с тем очевидно, что реализация международного права в киберпространстве имеет существенные особенности2. Один из центральных вопросов современной дискуссии о нормативной архитектуре киберпространства - особенности реализации в нем международно-правового принципа суверенитета .
1 Доклад Группы правительственных экспертов по достижениям в сфере информатизации и телекоммуникаций в контексте международной безопасности 2015 г. - С. 16. - Mode of access: http://undocs.org/ru/A/70/174
2 По словам Б. Игана, признание применимости международного права -это вопрос несложный, значительно большую трудность представляет определение того, как право применяется к конкретным кибероперациям (см.: Egan B.J. International law and stability in cyberspace // Berkeley journal of international law. -Berkeley, 2017. - Vol. 35, Issue 1. - P. 171).
3 См.: SchmittM.N., VihulL. Sovereignty in cyberspace: lex lata vel non? // American journal of international law unbound. - N.Y., 2017. - Vol. 111. - P. 213.
Суверенитет является важнейшим принципом современного международного права1 и традиционно определяется как верховная власть государства в пределах своей территории2. Значительное число институтов и принципов международного права прямо или косвенно вытекает из государственного суверенитета, включая принципы юрисдикции, государственного иммунитета, невмешательства во внутренние дела других государств и т.д.3
Авторы представленного в 2017 г. Таллиннского руководства 2.0 о международном праве, применимом к кибероперациям4 (далее - Таллиннское руководство 2.0), включили в него правило, согласно которому государство не должно осуществлять кибер-операции, нарушающие суверенитет другого государства (правило № 4). Вместе с тем в науке встречаются различные точки зрения относительно комплекса тесно связанных между собой вопросов, возникающих в связи с содержанием данной позиции. Имеет ли принцип суверенитета самостоятельное значение «первичной» нормы международного права, возлагающей на государства автономные и формально определенные обязательства? Как принцип суверенитета соотносится с международно-правовыми запретами применения силы и вмешательства во внутренние дела других государств? Какие конкретно действия следует квалифицировать в качестве нарушения «суверенитета другого государства»?
Г. Корн и Р. Тэйлор подчеркивают, что как общее международное право, так и действующие международные договоры устанавливают четкие предписания относительно запрещения применения силы и вмешательства во внутренние дела в отношениях
1 См.: Corn G.P., TaylorR. Sovereignty in the age of cyber // American journal of international law unbound. - N.Y., 2017. - Vol. 111. - P. 209.
2 См.: PhilpottD. Sovereignty // Stanford encyclopedia of philosophy (summer 2016 edition) / Ed. by E.N. Zalta. - Mode of access: https://plato.stanford.edu/archives/ sum2016/entries/sovereignty
3 См.: Besson S. Sovereignty // Max Planck encyclopedia of public international law / Ed. by R. Wolfrum. - Oxford: Oxford univ. press, 2012. - Para. 2. -Mode of access: http://opil.ouplaw.com/view/10.1093/law:epil/9780199231690/law-9780199231690-e1472?prd=EPIL
4 Tallinn manual 2.0 on international law applicable to cyber operations / Ed. by M.N. Schmitt, L. Vihul. - Cambridge: Cambridge univ. press, 2017. Таллиннское руководство 2.0 не является официальным актом, принятым государствами или органом какой-либо международной организации, а представляет собой комплекс доктринальных позиций, выработанный 20 экспертами в области международного права и включающий в себя 154 сопровождаемых комментариями правила поведения государств в киберпространстве.
между государствами, и эти предписания в полной мере распространяются на поведение в киберпространстве1. Вместе с тем авторы высказывают сомнения в существовании достаточных свидетельств практики государств или opinio juris относительно признания принципа суверенитета в качестве самостоятельной нормы обычного международного права, которая регулирует киберак-тивность государств2. Несмотря на то что принцип суверенитета должен приниматься во внимание при осуществлении любой ки-бероперации, сам по себе он не устанавливает запрета на проведение индивидуальных или коллективных действий государств в киберпространстве, направленных против всех объектов кибер-инфраструктуры в другом государстве, включая контролируемую террористами и используемую для террористической деятельности; суверенитет является принципом, а не правилом поведения, и правовые последствия его реализации в киберпространстве окончательно не определены3.
Такой подход вызывает резкое непринятие со стороны ряда специалистов. М. Шмитт и Л. Вихал отстаивают точку зрения о том, что принцип суверенитета является первичной нормой международного права, возлагающей на государства обязательства, нарушение которых не зависит от квалификации соответствующих деяний в качестве нарушений запретов применения силы или невмешательства во внутренние дела других государств; соответственно, государства обязаны воздерживаться от действий, хотя и не «достигающих уровня» применения силы или принудительного вмешательства, но являющихся, тем не менее, противоправными (так, например, кибероперация, причиняющая материальный ущерб на территории другого государства, нарушает его суверенитет)4. Вместе с тем авторы отмечают отсутствие общепризнанных и четких критериев толкования принципа суверенитета с учетом особенностей его реализации в киберпространстве5.
1 См.: Corn G.P., TaylorR. Op. cit. - P. 207.
2 Ibid. - P. 208.
3 Ibid. - P. 211.
4 См.: SchmittM.N., VihulL. Sovereignty in cyberspace: lex lata vel non? -P. 213-218; SchmittM.N., Vihul L. Respect for sovereignty in cyberspace // Texas law review. - 2017. - Austin, Vol. 95, N 7. - P. 1639-1671.
5 Эксперты, участвовавшие в подготовке Таллиннского руководства 2.0, столкнулись с трудностями при определении того, какие кибероперации представляют собой нарушение суверенитета. Дискуссия развивалась применительно к двум основным критериям: 1) критерий степени посягательства на территори-
Дискуссия развивается на фоне нерешительности отдельных государств подтверждать значение принципа суверенитета как нормы, запрещающей отдельные виды деятельности в киберпро-странстве: весьма вероятно, что в отсутствии первичной нормы о суверенитете эти государства видят преимущество, состоящее в большей свободе действий при преследовании целей национальной безопасности1. К числу таких государства относятся США, что объясняет обеспокоенность их Министерства обороны той позицией, которую заняли эксперты - авторы Таллиннского руководства 2.0 относительно обязательств, вытекающих из принципа суверенитета2. Отдельные исследователи из США высказывают мнение, что принципы, основанные на суверенитете, разрушительны для Интернета и что Вестфальская модель суверенитета является неподходящей для регулирования киберпространства и не способствует обеспечению ни национальной безопасности США, ни глобальному общественному интересу: более подходящим принципом является свобода действий в киберпространстве3. Данная позиция находит подкрепление в выработанном американскими военными специалистами стратегическом подходе, состоящем в необходимости обеспечения свободы действий в киберпростран-стве для США и их союзников и в лишении такой свободы их противников4. Весьма характерно, что в представленной в 2011 г. американским Белым домом Международной стратегии для ки-берпространства5 суверенитет не упоминается, а в качестве принципа, на котором основана политика США по вопросам международного киберпространства, провозглашается приверженность основным гражданским свободам, защите частной жизни и свободному перемещению информации. Вместе с тем, по признанию
альную неприкосновенность государства и 2) критерий наличия факта вмешательства в осуществление неотъемлемых государственных функций или завладения ими. См.: SchmittM.N., VihulL. Respect for sovereignty in cyberspace. - P. 1648.
1 См.: SchmittM.N., VihulL. Sovereignty in cyberspace: lex lata vel non? -
P. 214.
2 Ibid.
3 См.: Ayers C.E. Rethinking sovereignty in the context of cyberspace: The cyber sovereignty workshop series. - Carlisle Barracks (Pennsylvania): U.S. Army war college, 2016. - P. 67.
4 См.: Ibid. - P. 72-73.
5 International strategy for cyberspace: Prosperity, security and openness in a networked world (2011). - Mode of access: https://obamawhitehouse.archives.gov/ sites/default/files/rss_viewer/international_strategy_for_cyberspace.pdf
Б. Игана (в недавнем прошлом - юридического советника Государственного департамента США), юристы, состоящие на службе в американском правительстве, продолжают изучение вопроса о том, какие кибероперации следует рассматривать в качестве нарушения суверенитета другого государства1.
Для сравнения можно обратиться к позиции властей КНР, принявших в 2017 г. Стратегию международного сотрудничества в киберпространстве2, в которой суверенитету отведена роль одного из четырех основных принципов международного взаимодействия в киберпространстве (наряду с принципами мира, совместного управления (shared government) и общей пользы (shared benefits)). При этом в документе подчеркивается статус принципа суверенитета как базовой нормы современных международных отношений и отмечается, что государства должны уважать право других государств определять свой собственный путь киберразвития, модель киберрегулирования и публичный порядок в Интернете. Заслуживает внимания упомянутое в данном акте право государств участвовать в управлении международным киберпространством на равных основаниях, которое затрагивает непосредственно связанный с суверенитетом принцип суверенного равенства государств, закрепленный в Уставе ООН. Сложившаяся в настоящее время на практике «асимметрия» между развитыми и развивающимися странами в обладании ресурсами и возможностями управления в глобальном киберпространстве является предметом озабоченности китайских исследователей: так, в свете аргументации, выработанной Й. Шеном, позиция США о свободе действий в киберпространстве воспринимается, по существу, как стратегия распространения ими своего суверенитета на глобальное киберпространство .
В этих условиях важным ориентиром для выявления позиции государств относительно правового режима киберпространства является обращение к практике его юрисдикционной делимитации. Регулятивный и правоприменительный потенциал, заложенный в концепции юрисдикции, заставляет даже сторонников восприятия киберпространства как не охваченного действием норм о классическом «вестфальском» суверенитете признать мифичность пред-
1 См.: Egan B.J. Op. cit. - P. 174.
2 International strategy of cooperation on cyberspace (2017). - Mode of access: http://www.xinhuanet.com/english/china/2017-03/01/c_136094371.htm
3 См.: Shen Y. Cyber sovereignty and the governance of global cyberspace // Chinese political science review. - Singapore, 2016. - N 1. - P. 84-86.
ставлений о свободе Интернета от контроля и регулирования. Как отмечают М. Финнимор и Д. Холлис, одной из очевидных отправных точек для распространения государствами контроля на отношения в киберпространстве является материальная природа значительной части инфраструктуры информационно-коммуникационных технологий, располагающейся на определенной территории: серверы и подводные кабели, например, существуют материально, и государства используют эти физические особенности киберпространства, среди прочих инструментов, для распространения своей власти1.
В Таллиннском руководстве 2.0 вопросам юрисдикции посвящен ряд правил (правила 8-13), в целом с достаточной очевидностью воспроизводящих действующие нормы общего международного права. В соответствии с Правилом 8 «с учетом ограничений, установленных международным правом, государства вправе осуществлять территориальную и экстратерриториальную юрисдикцию в отношении киберактивности»2. Как подчеркивается в комментарии к данному правилу, авторы исходят из того, что как деятельность в киберпространстве, так и лица, ее осуществляющие, подчинены тем же самым юрисдикционным прерогативам и ограничениям, которые действуют в отношении любой другой формы деятельности3.
Территориальная юрисдикция распространяется на кибер-инфраструктуру, расположенную на территории государства, на лиц, осуществляющих киберактивность в пределах этой территории, а также на такую деятельность в киберпространстве, которая происходит, завершается либо имеет существенный эффект в пределах государственных границ4. Это справедливо в отношении всех типов юрисдикции - законодательной (предписывающей), судебной и принудительной (исполнительной).
Что касается экстратерриториальной юрисдикции, ее осуществление, в том числе в отношении деятельности в киберпростран-стве, зависит от типа юрисдикции. Так, общее международное право не препятствует распространению государством законо-
1 Cm.: FinnemoreM., HollisD.B. Constructing norms for global cybersecurity // American journal of international law. - N.Y., 2016. - Vol. 110. - P. 460.
2 Tallinn manual 2.0 on international law applicable to cyber operations / Ed. by M.N. Schmitt, L. Vihul. - Cambridge: Cambridge univ. press, 2017. - P. 51.
3 Cm.: Ibid.
4 Cm.: Ibid. - P. 56.
дательной (предписывающей) и судебной (в ее материальном аспекте) юрисдикции за пределы своей территории (за исключением случаев, прямо предусмотренных нормами международного права). В своем решении по делу Lotus Постоянная палата международного правосудия подчеркнула: первым и главным ограничением, которое налагается международным правом на государство, является то, что оно не может осуществлять свою власть в какой-либо форме на территории другого государства; в этом смысле юрисдикция очевидно является территориальной; это, однако, не означает, что международное право запрещает государству осуществлять юрисдикцию на своей территории в отношении любого дела, которое относится к действиям, совершенным за рубежом; такой взгляд был бы разумным, если бы международное право содержало общий запрет государствам распространять применение своего законодательства и юрисдикции своих судов на лиц, собственность и действия за пределами своей территории, однако очевидно, что это не соответствует современному международному праву1.
Данный подход, подтверждаемый современной практикой государств, позволил авторам Таллиннского руководства 2.0 сделать вывод о правомочности осуществления государствами экстерриториальной законодательной юрисдикции2 в соответствии с традиционными принципами - национальности, защиты, пассивной персональности и универсальности3.
1 См.: Permanent Court of international justice. S.S. Lotus (Fr. vs Turk.). Judgment of 7 September 1927. § 45-46.
2 По общему правилу, государство обладает судебной юрисдикцией в отношении любых лиц, объектов или поведения, на которых распространяется его законодательство (см.: Tallinn manual 2.0 on international law applicable to cyber operations. - P. 53). В данном случае речь не идeт о фактическом экстратерриториальном осуществлении судебной юрисдикции.
3 В соответствии с Правилом 10 Таллиннского руководства 2.0 «государства вправе осуществлять законодательную юрисдикцию в отношении действий в киберпространстве: (a) осуществляемых их гражданами; (b) совершаемых на борту морских и воздушных судов их национальности; (c) осуществляемых иностранными гражданами и рассчитанных на причинение серьeзного вреда существенным интересам государства; (d) осуществляемых иностранными гражданами против граждан данных государств, с определeнными ограничениями; либо (e) которые представляют собой преступления по международному праву, подпадающие под принцип универсальности» (Tallinn manual 2.0 on international law applicable to cyber operations. - P. 60).
Международно-правовые юрисдикционные принципы призваны эффективно распределять регулятивный контроль между государствами и обеспечивать справедливое обращение с частными лицами, защищая их от необоснованно смешанных или противоречащих друг другу обязательств1. Вместе с тем, как отмечает Ю. Кол, эти принципы настолько укоренены в концепции государственного суверенитета, что они в большей степени связаны с интересом государств в поддержании своего территориального суверенитета, чем с общей согласованностью режимов юрисдик-ционного контроля; это влечет за собой проблему совпадающих юрисдикционных претензий государств: чем выше количество государств, претендующих на осуществление регулятивной компетенции, тем выше уровень данной проблемы, что является характерным для «онлайн-контекста»2.
Анализируя практику законодательной юрисдикции государств в отношении транснациональной деятельности в киберпро-странстве, Ю. Кол выделяет три основных подхода к решению вопроса о том, какую деятельность в Интернете вправе регулировать конкретное государство. Первый подход - «грубый целевой» -придает доступности размещенной в Интернете информации значение решающего и достаточного фактора: если информация доступна с территории государства, следовательно, на деятельность по ее размещению (в том числе осуществляемую за рубежом) распространяется законодательство данного государства. Такую позицию заняли в ходе ряда разбирательств (как в уголовно-правовом, так и в гражданско-правовом контекстах) суды, в частности Франции, ФРГ, Англии, Голландии, Австралии3. Второй подход -«умеренный целевой» - используется Судом Европейского союза и судами США в основном в гражданско-правовом контексте. В соответствии с данным подходом право регулировать зарубежную онлайн-активность государство имеет лишь в том случае, если эта активность была непосредственно направлена на данное государство (например, если онлайн-услуга была рассчитана на потребителей из данного государства)4. Третий подход - «происхожден-
1 Cm.: Kohl U. Jurisdiction in cyberspace // Research handbook on international law and cyberspace / Ed. by N. Tsagourias, R. Buchan. - Cheltenham; Northampton: Edward Elgar publ., 2015. - P. 33.
2 Ibid.
3 Cm.: Ibid. - P. 38-44.
4 Cm.: Ibid. - P. 44-47.
ческий» - предполагает, что деятельность в киберпространстве должна быть подчинена законодательству лишь того государства, с территории которого она происходит. Хотя в сравнении с целевыми подходами он обладает рядом преимуществ (среди них -разумность регулятивного бремени для пользователей Интернета, отсутствие «дефицита» в принуждении для обеспечения соблюдения норм), государства, за незначительным исключением, не признают его1.
В отличие от законодательной (и судебной в ее материальном аспекте), принудительная (исполнительная) юрисдикция, по общему правилу2, может осуществляться лишь в пределах государственной территории3. Соответственно, что касается применения мер принуждения, в том числе в связи с деятельностью в ки-берпространстве, государства ограничены своими территориями, если иное не предусмотрено международным правом.
Нематериальная природа информации как части виртуального компонента киберпространства создает сложности в оценке ее территориального местонахождения4. Как отмечает К. Айкенсер, международно-правовые юрисдикционные правила в значительной степени основаны на суверенитете государств в отношении конкретной территории и власти в отношении лиц и собственности в ее пределах, и презюмируется, что местонахождение этих лиц и собственности является определенным и известным; однако в эру облачных компьютерных технологий, когда информация пере-
1 См.: Kohl U. Jurisdiction in cyberspace // Research handbook on international law and cyberspace / Ed. by N. Tsagourias, R. Buchan. - Cheltenham; Northampton: Edward Elgar publ., 2015. - P. 49-51.
2 Согласно Правилу 11 Таллиннского руководства 2.0, государство может осуществлять экстратерриториальную принудительную юрисдикцию в отношении лиц, объектов и киберактивности исключительно на основании: (a) специального возложения полномочий по международному праву или (b) действительного согласия иностранного правительства на осуществление принудительной юрисдикции на его территории (см.: Tallinn manual 2.0 on international law applicable to cyber operations. - P. 66).
3 См.: Permanent Court of international justice. S.S. Lotus (Fr. vs Turk.). Judgment of 7 September 1927. § 45-46.
4 По убеждению А. Вудса, ряд проблем в этом отношении действительно существует, однако уникальность природы информации нередко преувеличивается; информация имеет аналоги среди материальных и нематериальных объектов, которые могут служить ориентирами для судов при оценке применимости норм права для решения соответствующих проблем (см.: WoodsA.K. Against data exceptionalism // Stanford law review. - Stanford, 2016. - Vol. 68. - P. 754-755).
секает границы беспрепятственно, части отдельного файла могут существовать в нескольких юрисдикциях, а место хранения информации часто зависит от выбора частных компаний; появляются новые и сложные вопросы для государств, осуществляющих принудительную юрисдикцию, для компаний, получающих запросы от правоохранительных органов, а также для лиц, желающих защитить свою частную жизнь1.
Признавая наличие данной проблемы для определения условий принудительной юрисдикции государств, авторы Таллиннского руководства 2.0 заняли позицию, согласно которой, когда государство осуществляет доступ к общедоступной электронной информации (как, например, в Интернете), но размещенной на серверах за рубежом, оно реализует территориальную, а не экстратерриториальную принудительную юрисдикцию в силу того факта, что информация общедоступна в данном государстве2. Если же государством со своей территории осуществляется доступ к информации, размещенной в Интернете, однако не являющейся общедоступной (закрытые онлайн-форумы, файлообменные сети), принудительная юрисдикция является также территориальной, при условии, однако, что информация была рассчитана на доступ к ней с территории данного государства3. Соответственно, доступ должностных лиц государства к не являющейся общедоступной на его территории информации, размещенной на находящемся за рубежом устройстве и не рассчитанной на сторонний доступ к ней, является, по убеждению авторов, осуществлением экстратерриториальной принудительной юрисдикции4 (т.е., по общему правилу, не соответствующему требованиям международного права).
Отдельные специалисты высказывают сомнения в справедливости позиционирования такого подхода как отражающего сложившийся международно-правовой стандарт5 и приводят примеры
1 См.: EichensehrK.E. Data extraterritoriality // Texas law review. - 2017. -Austin, Vol. 95. - P. 146.
2 См.: Tallinn manual 2.0 on international law applicable to cyber operations. -
P. 69.
3 См.: Ibid.
4 См.: Ibid. - P. 70.
5 Это замечание видится уместным с учетом провозглашенной цели разработки Таллиннского руководства 2.0, состоящей в изложении действующего права. См.: Tallinn manual 2.0 on international law applicable to cyber operations. -P. 2-3.
иных позиций, отстаиваемых в науке и на практике1. Так, Апелляционный суд США по 2-му федеральному апелляционному округу в деле Microsoft Corp. vs United States поддержал позицию истца в том, что определяющее значение для разграничения территориальной и экстратерриториальной юрисдикции имеет место нахождения информации, к которой требуется осуществить доступ; еще одной альтернативой является принятие во внимание гражданства лица (или «национальности» компании), в отношении которого решается вопрос о применении соответствующих мер2.
Позиции исследователей относительно действенных средств преодоления проблемы отсутствия определенности в этом отношении разнятся. Так, по убеждению К. Айкенсер, лишь позиция, согласованная на международном уровне, способна урегулировать данную проблему3. А.К. Вудс, напротив, считает, что заключение многостороннего международного договора для регулирования юрисдикционных вопросов (во всяком случае, в сфере международного частного права) является средством крайне нежелательным и неэффективным4.
Таким образом, в настоящее время происходит, с одной стороны, «территориализация» киберпространства, т.е. распространение на него такой конфигурации власти, которая действует в отношении территориальных пространств, а с другой - его «детер-риториализация» в смысле признания и развития экстратерриториальных юрисдикционных подходов5, ограниченных действующим международным правом, однако нуждающихся в уточнении с учетом специфики деятельности в киберпространстве.
В целом выявление и анализ особенностей реализации суверенитета государств в киберпространстве осложняется тем, что государства редко публично выражают свои позиции на этот счет, что затрудняет подтверждение и развитие норм международного обычного права в связи с отсутствием требуемой для этого общей и согласованной практики государств и opinio juris6. Исследователи призывают государства более активно выражать свои офици-
1 Cm.: EichensehrK.E. Op. cit. - P. 154.
2 Cm.: Ibid. - P. 154-155.
3 Cm.: Ibid. - P. 160.
4 Cm.: WoodsA.K. Op. cit. - P. 788.
5 Cm.: Tsagourias N. The legal status of cyberspace // Research handbook on international law and cyberspace / Ed. by N. Tsagourias, R. Buchan. - St. Louis: Edward Elgar publ., 2016. - P. 13-29.
6 Cm.: Egan B.J. Op. cit. - P. 171.
альные взгляды на применимость действующего международного права к действиям в киберпространстве, и делать это необходимо не только в связи с отдельными инцидентами, но и вне их контекста: это породит более устойчивые ожидания относительно поведения государств и таким образом повысит уровень предсказуемости и стабильности в киберпространстве1.
1 См.: Ibid. - P. 172. См. также: SchmittM.N., Watts S. The decline of international humanitarian law opinio juris and the law of cyber warfare // Texas international law journal. - 2015. - Austin, vol. 50, Symposium issue 2. - P. 230-231; Schmitt M.N., Watts S. State opinio juris and international humanitarian law pluralism // International law studies. - Newport, 2015. - Vol. 91. - P. 214-215.
