CC BY
186
2. Berger P. Kapitalisticheskaya revolyutsiya (50 tezisov o protsvetanii, ravenstve i svobode) [Сарйа^ Revolution (50 thesis about prosperity, equality, liberty]. Tr. from Engl. by G. P. Blyablin. Moscow, 1994, 320 p.
3. Shtompka P. Modernizatsiya kak sotsial'noe stanovlenie (10 tezisov po modernizatsii) [Modernization as a Social Establishment (10 thesis about modernization)]. Ekonomicheskie i sotsial'nye peremeny: fakty, tendentsii, prognoz, 2013, no 6 (30), pp. 119-122.
4. Fedotova V. G. Khoroshee obshchestvo [Good Society]. Moscow, 2005, 544 p.
5. Fedotova V. G. Moderniziruyushchiisya mir i globali-zatsiya (okonchanie) [Modernizing world and Globalization]. Znanie. Ponimanie. Umenie, 2005, no 2, p. 95.
6. Alekseeva E. V. Ob"yasnenie rossiiskoi istorii s pomoshch'yu teorii modernizatsii: proetcontra [Explanation of the Russian History with the Help of Modernization Theory: pro et contra]. Ural'skii istoricheskii vestnik, 2001, no 7, p. 109.
7. Proskuryakova N. A. Modernizatsiya Rossii XIX veka [Modernization of Russia in the XIX century]. Istoriya Rossii: teoreticheskieproblemy. Moscow, 2013, pp. 310-314.
Поступила в редакцию
8. Senyavskii A. S. Modernizatsionnye kontseptsii i ikh potentsial v izuchenii rossiiskoi istorii [Modernization Conceptions and their Potential in the Study of Russian History]. There. P. 24.
9. Alekseev V. V. Modernizatsionnaya perspektiva: problemy i podkhody. Opyt rossiiskikh modernizatsii XVIII-XX veka [Modernization perspective: problems and approaches. The Experience of Russian Modernization of XVIII-XX centuries]. Moscow, 2000, p. 15.
10. Alekseev V. V. Rossiya v moderniziruyushchemsya mire [Russia in the Modernizing World]. Istoriya Rossii: teoreticheskie problem, p. 198.
11. Mironov B. N. Blagosostoyanie naseleniya i revoly-utsii v imperskoi Rossii. [Social Welfare and Revolutions in the Imperial Russia]. Moscow, 2010, 897 p.
12. Khachetsukov Z. M. Sotsial'nyi komfort v kontekste transformatsionnykh protsessov v strukture sovremennoi rossiiskoi povsednevnosti [Social Comfort in the Context of the Transformation Processes in the Structure of the Contemporary Russian Everyday Life]. Vestn. MGIMO-Universitet, 2013, no 2, p. 217.
22 июля 2015 г.
УДК 930.1 Б01 10.18522/0321-3056-2015-4-70-77
ТЕОРИЯ ВОТЧИННОГО ГОСУДАРСТВА В СОВЕТСКОЙ И СОВРЕМЕННОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ИСТОРИОГРАФИИ
© 2015 г. Л.В. Мининкова
Мининкова Людмила Владимировна -доктор исторических наук, профессор, Институт истории и международных отношений Южного федерального университета, ул. Б. Садовая, 33, г, Ростов-на-Дону, 344082. E-mail: [email protected]
Mininkova Lyudmila Vladimirovna -Doctor of Historical Sciences, Professor, Institute of History and International Relations of the Southern Federal University, B. Sadovaya St., 33, Rostov-on-Don, 344082, Russia. E-mail: [email protected]
Теория вотчинного государства возникла в дореволюционной русской историографии. Такое государство историки видели в Московской Руси, рассматривая его как вотчину царя. В советской историографии эта теория не использовалась для объяснения характера Московского государства. В современной историографии возродился интерес к этой теории. В вотчинном государстве видят особенность истории России, которая негативно сказывалась на ней.
Ключевые слова: историография, вотчинное государство, теория истории.
The theory of the patrimonial state originated in the prerevolutionary Russian historiography. This kind of state historians observed in Muscovy, where the state was considered as a fiefdom of the Tsar. In the Soviet historiography, this theory wasn't used by the historians to explain the nature of the Muscovite state. The interest in this theory has been revived in the modern Russian historiography. The patrimonial states are considered as characteristic feature of Russia which negatively affected the state.
Keywords: historiography, patrimonial state, the theory of history.
Одним из существенных выражений стремления советской историографии к самому решительному разрыву с традициями, научным наследием и теоретическими разработками русской дореволюционной
историографии являлся отказ от теории вотчинного государства, ее фактическое забвение историками. О ней упоминалось главным образом в некоторых историографических обзорах. Между тем суще-
ствование как государства, так и вотчин, в том числе вотчин великих князей московских, признавалось в полной мере. В отношении государства продолжалась историографическая традиция, сложившаяся еще с середины XVIII в., когда отечественная история рассматривалась вообще только как история государства или как определенная ее часть. То же самое относилось к понятию вотчины. С вотчиной и вотчинным строем К.Д. Кавелиным вообще связывалась особая стадия в развитии Московской Руси, пришедшая на смену родовому строю и предшествовавшая утверждению государственности. Но оба этих понятия в полной мере вписывались в формационную и классовую метатеорию, которая утвердилась в советской исторической науке. В самом деле государство рассматривалось как форма политической надстройки над утвердившимися классовыми отношениями. Оно обязательно связывалось с классовым обществом, хотя бы на самой ранней и даже зачаточной стадии его развития. Сущность государства определялась характером классовых отношений, поэтому государство эпохи средневековья, в том числе и в эпоху Московской Руси, характеризовалось как феодальное. Что же касается вотчины, то она рассматривалась как выражение самой сущности феодального способа производства, поскольку за сущностную черту способа производства принималась господствовавшая в определенную эпоху и в определенном обществе форма собственности на средства производства, а для условий феодальной общественно-экономической формации земля оценивалась как главное средство производства. Вотчина же составляла юридическую форму осуществления феодальной собственности на землю, как правило, полной и неразделенной, хотя при определенных условиях степень такой полноты могла быть ограниченной.
Понимание государства и вотчины было в советской историографии таким образом выражено с предельной ясностью. Возможно, что определенность этих понятий мешала в сознании историков соединиться им в единое концептуальное целое. Такая целостность этих понятий была в сознании целого ряда отечественных историков дореволюционного периода, в том числе марксистов. При этом понятие вотчины относилось к социально-экономической сфере, или к базисным отношениям. Государство же, безусловно, относилось к политической надстройке общества. Следовательно, на пути признания самой возможности существования в Московской Руси вотчинного государства стояла исключительная четкость в понимании этих категорий, разделение их на категории социально-
экономическую и политическую, что вообще очень характерно для формационной и классовой метатеории. Неспособность соединить эти две категории было свидетельством определенной догматизации научного сознания советских историков, что в целом объяснялось необходимостью опираться на единственную метатеорию в условиях советской социокультурной реальности. Поэтому обращение современной отечественной историографии к положениям этой теории предполагало преодоление такой догматизации и переход от теоретического монизма к плюрализму, который позволял обратить внимание на концепции, сформированные в дореволюционной русской историографии.
Еще одной причиной невнимания советских историков к теории вотчинного государства было то, что в ней выделялись прежде всего такие особенности исторического развития Московской Руси, которые показывали ее в весьма негативном свете. В самом деле в этой теории обращается внимание на сочетание неограниченного самодержавного самовластья и всеобщего холопства как очень существенных черт русского средневековья. В условиях, когда существование Советского Союза на международной арене происходило при остром идеологическом противостоянии, когда целый ряд западных историков и мыслителей выявляли культурно-исторические корни советского тоталитаризма, теория вотчинного государства не могла не казаться сомнительной или враждебной с точки зрения политики и идеологии. Высказывания в духе этой теории не могли быть поддержаны советским научным историческим официозом. Идеологов советского времени не могла не настораживать мысль американского историка Р.Пайпса о сущности, глубоких корнях и длительности существования вотчинного государства, о влиянии его на последующее развитие страны. Пайпс отмечал: «Превращение России в вотчину своего правителя заняло два столетия. Процесс этот начался в середине XV в. и завершился в середине XVII в.» [1, с. 121]. При таком понимании вотчинного государства могли возникать сопоставления с позднейшим состоянием страны, в том числе советского времени.
С другой стороны, советские историки восприняли от дореволюционной историографии традицию самого внимательного отношения к источникам, знания их и глубокой проработки эмпирической базы своих исследований. При изучении проблемы социально-экономических отношений в Московской Руси источники свидетельствовали о существовании вотчинной формы землевладения, а в качестве вотчинников выступали в первую оче-
редь князья как великие, так и удельные. Отмечая это, В.В. Мавродин писал: «Крупнейшими вотчинниками были сами князья. Они владели землями и в своем и в соседнем княжествах, где чаще всего земли приобретались куплей, как это делал, например, Иван Калита. Духовная Калиты 1328 г. упоминает о принадлежащих ему 54 селах, а Василий Темный владел уже 125 селами» [2, с.15]. Данные эти были приведены Мавродиным на основании духовных грамот великих князей московских. В пределах великого княжества Московского, следовательно, им и принадлежали вотчины. Однако само великое княжество этот известный историк русского феодализма не упоминал как вотчину великих князей. Он рассматривал его только как государство, вокруг которого происходило объединение русских земель и которое увеличивало свою территорию.
Несколько ближе к признанию территории княжества в качестве вотчины подошел выдающийся советский историк Л.В.Черепнин, автор раздела о политических отношениях в Северо-Восточной Руси в Очерках истории СССР, выходивших в свет в 50-е гг. Он обращал внимание на то, что в духовной грамоте Ивана Калиты, по его словам, «согласно феодальному государственному праву Московского княжества, Москва находилась в совместном владении всех князей московского дома». Из этого в свою очередь вытекало, что «удельные князья обладали правом суда над населением Москвы». В данном случае источником феодального государственного права, о котором говорил Черепнин, являлась духовная грамота Ивана Калиты. Таким же источником феодального права были духовные грамоты последующих великих князей московских, по которым в самой Москве выделялись части, которые передавались братьям великого князя московского. Выделение же удельным князьям долей в пределах Москвы, о котором говорил Черепнин, напоминало выделение долей собственником-вотчинником своим наследникам. С Москвой, таким образом, великий князь московский поступал не как с государством, но как с вотчиной, разделяя ее среди сыновей-наследников. Далее Черепнин указывал, что положение стало меняться с конца XIV в. Это отразилось в договорной грамоте между великим князем московским Дмитрием Ивановичем и великим князем тверским Михаилом Александровичем. Согласно этим изменениям, «в междукняжеских договорных грамотах проводилась совершенно четкая политическая линия, согласно которой руководство в феодальном суде в Москве принадлежало великокняжескому наместнику, а удельные князья через своих "третников" только принимали
участие в судебных разбирательствах. Они же имели право на часть судебных доходов» [3, с. 156157]. Тем самым раздел Москвы между сыновьями-наследниками великого князя не отменялся. Но он уже очень существенно ограничивался, поскольку другие наследники, помимо старшего сына, становившегося великим князем, не получали полные права вотчинника в своих владениях. А такие права обязательно включали неограниченное право суда над населением. Такое право по этой московско-тверской договорной грамоте от 1375 г. существенно ограничивалось правом участия только лишь в судебных разбирательствах и правом на часть судебных доходов.
В несколько более поздней своей монографии, посвященной объединению русских земель вокруг Москвы, Черепнин указал на другую черту сходства между великим княжеством Московским и вотчинным государством при Иване Калите. Это было связано со способом территориальной экспансии, которую проводила московская великокняжеская власть. Черепнин писал, что при Иване Калите «были установлены какие-то формы зависимости от московского князя Галича, Белоозера и Углича. По крайней мере Дмитрий Донской в своей духовной грамоте 1389 г. называет эти города "куплями деда своего" (т.е. Калиты)». Историк указывал на возможность подобной «купли», поскольку сходные обстоятельства имели место при расширении своих владений «духовными феодалами и феодальными корпорациями», например, монастырями или митрополичьей кафедрой. При этом собственность на землю «переходила к духовному феодалу, а фактически землей продолжал владеть прежний собственник» [4, с. 510]. «Может быть, нечто подобное надо понимать и под "куплями" Калиты» [4, с. 511], - делал предположение Черепнин. Однако «купля» была способом приобретения земли на правах вотчины. Но Черепнин говорил о расширении подобным путем великого княжества Московского как государства, но вовсе не вотчинных владений Ивана Калиты. Для Черепнина в данном случае приобретение путем купли Галича, Белоозера и Углича было исключительно способом роста государственной территории.
Другой выдающийся советский историк А.А. Зимин при характеристике духовной грамоты Дмитрия Донского 1389 г. указывал на соединение великокняжеской власти и собственности на свой удел. По словам Зимина, «говоря о переходе своего удела к следующему по старшинству сыну, он как бы осторожно внушал мысль, что и великое княжение должно перейти к нему» [5, с. 8]. В этих словах со-
вершенно четко выражена мысль о соединении власти и собственности в Московской Руси. Вместе с великокняжеским уделом, как подчеркивал Зимин, следующий после Василия по старшинству сын Дмитрия Донского, Юрий, должен был получить великокняжескую власть в Москве в случае кончины Василия, которому он по своей духовной грамоте передавал великокняжеский удел и великокняжескую власть. Следовательно, подчеркивал Зимин, подобный порядок для Дмитрия Донского был вполне законным и традиционным, в его сознании вполне органично соединялось представление о собственности великого князя на территорию своего княжения как на свою вотчину и о находившейся в его руках всей полноты великокняжеской власти в Москве.
Позднейший советский и постсоветский период в развитии отечественной исторической науки характеризовался отходом от догматизма, стремлением к поискам в области теории и методологии истории, снятием каких-либо ограничений, сдерживавших развитие исторической науки в стране, возрастанием интереса к достижениям отечественной исторической мысли дореволюционного периода и исторической науки в странах Западной Европы. Не удивительно, что в таких условиях в трудах отечественных историков стала возрождаться теория вотчинного государства и ее существенные элементы.
На соединение власти и собственности в Московском государстве ХУ-ХУ1 вв. обращал внимание В.Б. Кобрин. Между тем единство власти князя как государя, возможно, и мелкого, и собственности на вотчины представляло собой определяющую черту теории вотчинного государства. При этом историк подчеркивал, что феодальное землевладение может служить «как средство для научного изучения политической истории» [6, с. 4], и в этом он видел метод исследования отношений, в рамках которых власть и собственность находили свое соединение. На такую связь он указывал более конкретно. Так, он отмечал, что для ярославских князей Кубенских потеря положения удельного князя как мелкого государя вела к потере тех вотчинных земель, которые традиционно были в руках этого княжеского рода. Он для этого использовал понятие более образное, чем принятое в науке - «родовое гнездо». Но в данном случае оно весьма четко и ясно описывало складывавшееся в процессе присоединения мелкого Кубенского удельного княжества к Московскому государству еще при Василии Темном. После этого присоединения положение князей Кубенских стало совершенно иным. Потомки родоначальника, князя Семена Ивановича, были уже не
удельными князьями, мелкими, но самостоятельными, а «московскими боярами и воеводами». Тем самым свой политический статус они полностью утратили. Из прежней земельной собственности у князей Кубенских лишь «сохранялись два села в Ярославском уезде (т.е. в центральной части княжества, за пределами вошедшей в Белозерский уезд Кубены), но основные вотчины находились уже в других уездах» [6, с.67].
Некоторые положения теории вотчинного государства привел Р.Г. Скрынников в своем труде «История Российская. 1Х-ХУ11 вв.», в котором изложена его концепция русской истории всего большого многовекового допетровского периода. Характеризуя государственное устройство великого княжества Московского, известный историк советского и постсоветского времени отмечал: «Примитивный строй организации московской государственной власти лишал ее необходимой устойчивости. Владетелем государства - отчины - выступала вся княжеская семья, которую после смерти князя формально возглавляла ее вдова. Она улаживала конфликты между сыновьями, делила между ними выморочные удельные княжества и пр.» [7, с. 160]. Прежде всего Скрынников четко указал на единство в условиях Московской Руси государства и вотчины. Следовательно, он принял и возродил основополагающую мысль сторонников теории вотчинного государства дореволюционного времени, однако подчеркнул, что подобная организация государства была примитивной, и в этом отношении он значительно более четко указал на эту характерную черту системы и одновременно на ее недостаток. Он раскрыл примитивность такой организации государственной власти, заключавшуюся в том, что опиралась эта власть на семейные отношения и была исключительно семейным делом, в котором на княгине-вдове лежала такая важная функция, как улаживание семейных конфликтов, от которых страдало все великое княжество. К этому можно добавить, что княгиням-вдовам удавалось справляться с подобными внутрисемейными кризисами далеко не всегда. Вместе с тем Скрынников указал на еще одно последствие системы вотчинного государства для состояния Московской Руси. По его словам, раздел московской великокняжеской вотчины на уделы «привел к разделу двора и к расколу боярства. Самые знатные из бояр оставались в думе у великого князя. В уделах служили менее знатные фамилии и младшие члены боярских семей» [7, с. 170]. Между тем боярство играло в тот период очень существенную политическую роль. Не удивительно, что неустойчивое положение боярства не
могло не сказываться самым отрицательным образом на общем положении в великом княжестве Московском в XIV-XV вв. Вместе с тем для Скрынникова теория вотчинного государства не стала основой для характеристики Московской Руси. Он даже не ставил вопрос о том, когда завершилось в России состояние вотчинного государства. Между тем этот вопрос был для дореволюционной историографии весьма значимым, и по его поводу высказывались разные точки зрения.
Очень заметную роль играла теории вотчинного государства при характеристике процесса становления самодержавия в России известным советским и современным историком И.П. Ермолаевым. Он прямо заявлял: «Российское самодержавие является фактически политическим строем, в основе которого лежит вотчинный принцип управления. Это -"вотчинное государство", которое создается в ответ на политическую (военную прежде всего) необходимость». Такой взгляд на природу самодержавия в России вполне отвечал взглядам К.Д. Кавелина и В.О. Ключевского. Однако причины возникновения режима вотчинного государства Ермолаев объяснял по-своему. Он подчеркивал, что в формировании его особое значение имели не традиции княжеских семей, но политические и военные потребности московской власти. Политическая потребность заключалась в объединении под своей властью всех русских земель, полное преодоление их самостоятельности. Но этот процесс составлял важнейший сюжет всей отечественной историографической традиции начиная с летописного периода вплоть до исторических трудов советского и постсоветского времени. Военная задача заключалась в свержении ханской власти и в обеспечении независимости страны. Это сторона российского прошлого XIV-XV вв. также всегда составляла важнейший историографический сюжет. Нет сомнения в том, что смысл вотчинного государства был связан с необходимостью решения этих исторических задач, стоявших перед страной. Но это вовсе не значит, что вотчинное государство возникло вне какой-либо связи с семейными интересами великих князей московских. На это прямо указывают великокняжеские духовные грамоты, а историки не раз обращали на это обстоятельство свое внимание.
Вместе с тем характеристика Ермолаевым теории вотчинного государства имела созвучие с характеристикой, дававшейся Г.В.Плехановым. Состояла она в выявлении соотношения между деспотическими государствами, распространенными в политических культурах Востока, и вотчинным государством в Московской Руси. По его словам,
деспотический правитель в странах Востока «ущемляет право собственности своих подданных, но в какой-то степени признает его или хотя бы делает вид, что признает за подданными этого права и считает их не субъектами, не гражданами общества, а вполне зависимыми от государства (т.е. фактически от него) единицами, "винтиками" государственного организма». Аналогичным образом характеризовал он московское вотчинное государство. В таком государстве «нет ни официальных ограничений политической власти, ни законопра-вия, ни личных свобод, т.е. фигурально говоря, это более "деспотическое государство", чем сама "деспотия"», - отмечал он. Эта оценка вполне соответствует оценке Плеханова. Вместе с тем Ермолаевым не достаточно ясно выражено, по каким причинам он считал вотчинное государство более «деспотическим», чем деспотия. Между тем Плеханов, как указывалось выше, давал свое объяснение этому явлению. В то же время, по словам Ермолаева, в вотчинном государстве «может иметься высокоэффективная политическая, хозяйственная и военная организация, которая здесь строится на предельно централизованном управлении». По-видимому, такое утверждение не требует объяснения, поскольку на эффективность политики указывает решение двух важнейших политических задач - объединение русских земель и достижение независимости от Большой Орды хана Ахмата при великом князе московском Иване III. Не в меньшей степени на эффективность может указывать постепенное и в целом успешное утверждение в Московском государстве крепостного права, а также прикрепление всех слоев населения: крестьян - к земле, посадских людей - к тяглу, служилых людей разных категорий - к службе.
Еще один важный вопрос, затронутый Ермолаевым, заключался в установлении хронологических рамок вотчинного государства. В этом отношении он оказался ближе к Г.В. Плеханову, чем к В.О. Ключевскому или, тем более, к какому-то другому последователю теории вотчинного государства. Он указывал, что «вотчинный режим» «сложился в России к концу XV в. и определил ее развитие в XVI, XVII и последующих столетиях» [8, с. 11]. Здесь, во-первых, обращает на себя внимание начальная хронологическая грань. Таким образом, Ермолаев не относил к вотчинному государству весь большой период истории великого княжества Московского от Ивана Калиты до Ивана III. Не завершал он существование вотчинного государства Смутой и даже временем первых царей из династии Романовых. В этом, как представ-
ляется, проявилась глубина понимания Ермолаевым такого государства. При данных хронологических рамках самым главным его признаком становились неограниченная власть государя и бесправие по отношению к нему всех слоев населения. Близость характеристик вотчинного государства Г.В. Плехановым и И.П. Ермолаевым не случайна. Труды обоих авторов, содержащих теорию вотчинного государства, появились в период после революций (1905-1907 гг. и 1991-1993 гг.), когда культурно-историческая ситуация, созданная прошедшей и наступающей революцией, сказывалась на духовной культуре. Сказывалась она и на такой ее стороне, как историческая наука.
Вместе с тем конечную хронологическую грань существования в России вотчинного государства И.П. Ермолаев определял не вполне четко. Но во всяком случае очевидно, что он считал такое государство весьма устойчивым, способным существовать целые столетия, и не вполне ушедшим в прошлое в России нового времени.
Тесная связь между теорией вотчинного государства и проблемой европеизации России была прослежена за последнее время Т.В. Черниковой. Обосновывая концепцию, в свете которой европеизация России имела место задолго до Петра I, со второй половины XV в., она подчеркивала, что отставание страны, вызывавшее стремление русских властей к его преодолению путем европеизации, было предопределено в значительной степени состоянием политической системы Московской Руси как вотчинного государства. Поскольку в концепции европеизации России с XV в. теория вотчинного государства занимает значительное место, Черникова уделила внимание вопросу о происхождении вотчинного государства и вотчинного уклада в целом. Ею была конкретизирована мысль К.Д. Кавелина об особой, вотчинной, стадии в развитии страны на пути от родового строя к государству. Она отмечала, что после распада единого Владими-ро-Суздальского княжества «новые отдельные княжества были устроены, или, правильнее сказать, выросли из княжеской вотчины. Они и мыслились как княжеские вотчины, где политическая власть и права владельца всей земли неразрывны и могут быть нарушены лишь ханской волей». Такое положение наложило, по ее мнению, самый глубокий отпечаток на весь «объединительно-освободительный процесс в северо-восточных русских землях». В этом процессе она выделяла внешнюю и внутреннюю стороны. Внешняя сторона состояла в стремлении «обладателя ярлыка на Великое княжение Владимирское принудить все другие удельные княжества, а также Новго-
род и Псков признать его своим сувереном». Внутренняя сторона заключалась «в переходе всей северо-восточной русской земли и населяющих ее жителей в полную собственность великого князя Владимирского» [9, с. 28].
Что касается внутренней стороны этого процесса, то подобный переход определялся формированием вотчинного государства. Со ссылкой на Р. Пайпса Черникова указывала, что вотчинные притязания князей на первых порах ограничивались лишь унаследованными или приобретенными ими городами и волостями. И только с середины XV в., с укреплением могущества Москвы понятие великокняжеской вотчины «расширилось и стало обнимать всю страну». Тем самым, как подчеркивала Черникова, вотчина и государство в СевероВосточной Руси отождествились. Произошло это при великом князе Иване III.
Утверждая это, Черниковой необходимо было сопоставить организацию власти, характер взаимоотношений между властью и населением и отношение к устройству государства в Московской Руси и в разных странах Западной Европы. Такое сравнение не только интересно само по себе, но оно кроме того показывает, что все сравнения говорили не в пользу московской политической традиции. Она отмечала, что германский император Фридрих II Штауфен (1212-1250) заявлял правоведам: «Император - господин в политическом смысле, но не в смысле собственника». Таким образом, император признавал права подданных как собственников. Во Франции «с 1290 г. четко была разделена личная собственность короля и собственность государства». Даже в отсталой Испании XV в. правовед мог заявить: «Королю вверено лишь управление делами королевства, а не господство над вещами, ибо имущества и права имеют публичный характер и не могут являться ничьей вотчиной». Наконец, как и Г.В. Плеханов, Т.В. Черникова обратилась к наследию французского мыслителя XVI в. Ж. Бодэна. Она подчеркивала, что Бодэн «писал, что главным критерием для различения законного короля от деспота (тирана) является то, что первый уважает право частной собственности своих подданных, а второй - нет». Подобные государства Бодэн, по словам Черниковой, «противопоставлял западноевропейским монархиям (даже тираническим) и выделял в особую группу "сеньориальных монархий" (la monarchie seigneuriale)». Такими «сеньориальными монархиями» Бодэн считал в Европе только два государства - Московию и Турцию [9, с. 29].
Прослеживая исторические предпосылки формирования в России вотчинного государства, Чер-
никова указала две из них. Их характеристика касается вопроса о роли монголо-татарского ига, который является одной из дискуссионных проблем в историографии. Подход к этому вопросу Черниковой обстоятельный и взвешенный. С одной стороны, решающей предпосылкой формирования вотчинного государства она считала внутреннее развитие Северо-Восточной Руси, но не ханскую власть, тяготевшую над зависимыми от нее русскими землями. «Московский общественно-государственный уклад сформировался из зачатков вотчинного уклада, присутствовавших во Владимиро-Суздальском княжестве XII - начала XIII в.», - указывала она. Но и два с половиной века ханской власти также оставили свои негативные последствия в формировании предпосылок подобной государственной системы. «Нет оснований предполагать, что владимиро-суздальская тенденция, в рамках которой произошло зарождение уклада вотчинного типа, была магистральным направлением развития русской истории, однако под воздействием восточного-ордынского влияния она превратилась в таковую в Северо-Восточной Руси», - так она говорила о последствиях зависимости от Орды. Следовательно, по ее мнению, такая зависимость стала дополнительным условием возникновения в СевероВосточной Руси вотчинного государства. Более того, отмечала она, власть Орды вообще могла превратить Московскую Русь в восточное государство, но такую историческую судьбу предотвратили для нее «христианское мировоззрение и постоянные, но не всегда тесные контакты с европейским миром» [9, с. 46]. Долгие годы власти Орды, по ее оценке, «сделали вотчинный уклад столбовой дорогой развития нашего общества» [9, с. 46].
Крайне негативными были последствия вотчинного государства для массового сознания разных слоев русского населения. Благодаря тому, что сложилась система «социальных отношений, построенная по принципу "государь - холопы"», сложился «менталитет, резко контрастирующий с менталитетом западноевропейцев XV-XVII вв. Аксиомой русского менталитета было представление о России как о личной вотчине ее монарха». Черникова соглашается с бароном С. Герберштейном, послом императора Максимилиана I, дважды посетившего Россию при Василии III, который, описывая страну, «констатировал: "Все люди считают себя холопами, то есть рабами своего государя"».
Как и И.П. Ермолаев, Т.В. Черникова не вполне четко определяла хронологические рамки завершения существования в России вотчинного государства. Говорила об этом она весьма неопределенно.
По ее словам, «до Смуты начала XVII в. в России не отделяли понятие "государства" от личности монарха, да и потом размежевание не отличалось четкостью» [9, с.45]. Такое сознание она считала архаичным и очень устойчивым, а отдельные черты его прослеживала в Российской империи XIX в.
Современный социолог Р.А. Лубский, подводя своеобразный итог изучению теории вотчинного государства в отечественной исторической мысли, выделил его общие черты. Такими особенностями он видел «отождествление государя и государства, тотальное холопство». В основе этого государства находились принципы «властоцентричности и сильной государственной власти, авторитарно-властного господства, служения государю, единства государственной власти и собственности, служеб-но-раздаточного хозяйства», а также «принцип кормить и править» [10, с. 9].
Таким образом, в советской историографии теория вотчинного государства не пользовалась вниманием историков, поскольку она плохо вписывалась в рамки формационной и классовой метатеории, принятой исторической наукой в СССР. Выделялись в ней прежде всего исторические особенности развития страны, тогда как советская историческая наука основывалась прежде всего на положении о феодальной формации как об общем, магистральном пути развития Запада, Руси и Востока. Кроме того, с идеологической точки зрения, оказывавшей значительное влияние на советскую историографию, эта теория была неприемлема, поскольку с опорой на нее можно было выводить исторические предпосылки советского тоталитаризма, существование которого решительно отвергалось в СССР.
Только в постсоветских условиях, когда стали сниматься идеологические ограничения и стал распространяться теоретический плюрализм в объяснении исторических процессов, вновь возник интерес к теории вотчинного государства. С позиций этой теории делались достаточно успешные попытки объяснения таких важных сторон русского прошлого, как истоки и качественные характеристики российского самодержавия, особенностей государственного устройства великого княжества Московского и России XVI-XVII вв., а также процессов допетровской европеизации России.
Литература
1. Пайпс Р. Россия при старом режиме. М., 2004.
2. Мавродин В.В. Образование единого Русского государства. Л., 1951.
3. Очерки истории СССР. XIV-XV вв. М., 1953.
4. Черепнин Л.В. Образование Русского централизованного государства в XIV-XV веках. Очерки социально-экономической и политической истории Руси. М., 1960.
5. Зимин А.А. Витязь на распутье. Феодальная война в России XV в. М., 1991.
6. Кобрин В.Б. Власть и собственность в средневековой России (XV-XVI вв.). М., 1985.
7. Скрынников Р.Г. История Российская. IX-XVII вв. М., 1997.
8. Ермолаев И.П. Становление Российского самодержавия. Истоки и условия его формирования: Взгляд на проблему. Казань, 2004.
9. Черникова Т.В. Европеизация России во второй половине XV-XVII веках. М., 2012.
10. Лубский Р.А. Российская государственность как предмет концептуального мышления // Философия права. 2014. № 6.
References
1. Paips R. Rossiya pri starom rezhime [Russia under the Old Regime]. Moscow, 2004.
2. Mavrodin V.V. Obrazovanie edinogo Russkogo gosudarstva [The Formation of Unified Russian State]. Leningrad, 1951.
3. Ocherki istorii SSSR. XIV-XV vv. [Essays on the History of the USSR. XIV-XV centuries]. Moscow, 1953.
Поступила в редакцию
УДK 94(410)
4. Cherepnin L.V. Obrazovanie Russkogo tsentral-izovannogo gosudarstva v XIV-XV vekakh. Ocherki sotsi-al'no-ekonomicheskoi i politicheskoi istorii Rusi [The Formation of the Centralized Russian State in the XIV-XV Centuries. Essays on the Socio-economic and Political History of Russia]. Moscow, 1960.
5. Zimin A.A. Vityaz' na rasput'e. Feodal'naya voina v Rossii XV v. [Knight at the Crossroads. Feudal War in Russia of XV Century]. Moscow, 1991.
6. Kobrin V.B. Vlast' i sobstvennost' v srednevekovoi Rossii (XV-XVI vv.) [Power and Property in Medieval Russia (XV-XVI Centuries.)]. Moscow, 1985.
7. Skrynnikov R.G. Istoriya Rossiiskaya. IX-XVII vv. [Russian History. IX-XVII Centuries]. Moscow, 1997.
8. Ermolaev I.P. Stanovlenie Rossiiskogo samoderzhaviya. Istoki i usloviya ego formirovaniya: Vzglyad na problemu [Formation of the Russian Autocracy. The Origins and Conditions of its Formation: A View at the Problem]. Kazan, 2004.
9. Chernikova T.V. Evropeizatsiya Rossii vo vtoroi polovine XV-XVII vekakh [The Europeanization of Russia in the Second Half of the XV-XVII Centuries]. Moscow, 2012.
10. Lubskii R.A. Rossiiskaya gosudarstvennost' kak predmet kontseptual'nogo myshleniya [Russian Statehood as a Subject of Conceptual Thinking]. Filosofiya prava, 2014, no 6.
11 сентября 2015 г.
DOI 10.18522/0321-305б-2015-4-77-83
ПОЛИТИКА Э. ХИТА В СЕВЕРНОЙ ИРЛАНДИИ: ПОПЫТКА ПЕРЕХОДА ОТ СИЛОВЫХ МЕТОДОВ К ПЕРЕГОВОРНОМУ ПРОЦЕССУ
© 2015 г. А.И. Надолинская
Надолинская Анастасия Игоревна -аспирант,
Институт истории и международных отношений Южного федерального университета, ул. Б. Садовая, 33, г. Ростов-на-Дону, 344082. E-mail: [email protected]
Nadolinskaya Anastasia Igorevna -Postgraduate Student,
Institute of History and International Relations of the Southern Federal University, B. Sadovaya St., 33, Rostov-on-Don, 344082, Russia. E-mail: anastasia. nadolinskayal 3@gmail. com
На материалах зарубежных и отечественных источников рассматривается политика Эдварда Хита в Северной Ирландии. Раскрываются характерные признаки курса консерваторов, поэтапно анализируются действия правительства в регионе во время усугубляющегося Ольстерского кризиса. Обосновывается актуальность, а также детально исследуются причины трансформации политики Эдварда Хита от силовых мер к переговорному процессу. Обеим стратегиям дается подробная характеристика. Анализируется вклад правительства 1970-1974 гг. в перспективу мирного урегулирования конфликта в Северной Ирландии.
Ключевые слова: Консервативная партия, Эдвард Хит, переговорный процесс, Ольстерский кризис, Саннинг-дейльское соглашение, прямое правление, «Белая книга», «Зеленая книга».
The article considers Edward Heath's policy in Northern Ireland by using domestic and overseas sources. The author reveals characteristic features of the Tories and analyzes step-by-step the government's actions in the region during the deepening
