CC BY
79О.Н. Яницкий
ТЕОРИЯ УРБАНИЗАЦИИ И ИНФОРМАЦИОННОГО РОСТА ГОРОДОВ 1960-1970-х ГОДОВ (ЛИЧНАЯ РЕТРОСПЕКЦИЯ)
Ретроспектива: Идеологический, научный и человеческий контекст
1960-1970-е годы - время становления социологии города в СССР как самостоятельной социологической дисциплины, в чем я принимал непосредственное участие1. Данная статья не претендует на подробный обзор этого процесса - у нее другая задача: оглянуться и посмотреть, насколько моим ближайшим коллегам и мне почти 40 лет назад удалось выявить сущность урбанизации и спрогнозировать, хотя бы в самых общих чертах, последующую динамику этого процесса.
Рассматриваемый период во многих отношениях был «переходным». Эпоха идеологических обвинений ученых и политиков в левом или правом уклоне с последующими «оргвыводами» закончилась. Начался новый этап «открытия» и осмысления трудов К. Маркса, особенно его ранних социально-философских работ. Произошел резкий поворот к изучению личности, динамики групповой деятельности, массовых социальных процессов. Возрождались социальная психология, генетика, интенсивно развивались кибернетика и прикладные научно-технические дисциплины. Новый этап индустриализации и урбанизации СССР, начавшееся массовое жилищное строительство остро поставили вопрос о реальных потребно-
1 См. например: Коган Л.Б. Урбанизация - общение - микрорайон // Архитектура СССР. - М., 1967. - № 4. - С. 39-44; Социологические исследования города / Отв. ред. О.Н. Яницкий. - М.: Научный совет АН СССР по проблемам конкретных социальных исследований, 1969; Баранов А.В. Социально-демографические проблемы города. - Л.: Наука, 1972; Якушов А.И. Преодоление существенных различий между городом и деревней. -М.: Высшая школа, 1979; Межевич М.Н. Социальное развитие и город. - Л.: Наука, 1979 и др. Началось также систематическое освоение работ иностранных авторов. См., например: Социологические проблемы польского города / Под ред. В.М. Леонтьева. - М.: Прогресс, 1966; Яницкий О.Н. Урбанизация и социальные противоречия капитализма: Критика американской буржуазной социологии. - М.: Наука, 1975.
74
стях городского населения, динамике его численности и социальной структуре, формах самоорганизации [1]1.
Произошло и важное, на мой взгляд, идейно-теоретическое размежевание поколений в гуманитарных науках. Если старшее поколение, а это были преимущественно философы из академической среды, вело бесконечные дискуссии о соотношении исторического материализма и конкретных социальных исследований, то младшее, пришедшее в формирующуюся социологическую науку из научно-технической интеллигенции или из той ее гуманитарной части, которая избегала этих бесплодных словопрений, было нацелено на анализ текущих социальных процессов. Размежевание стимулировалось также открывшимся, хотя и ограниченным, доступом к западной социологической литературе, начавшимися международными контактами и т.п. Старшее поколение пыталось «руководить» этими контактами, но вследствие страха «замарать мундир», неосведомленности в конкретных областях социологического знания и просто по незнанию иностранных языков подобный контроль носил преимущественно внешний характер. Вообще, контроль за доступом к иностранным источникам был в те годы уже далеко не тотальным. Знаю по собственному опыту: с содержанием западной социологической литературы, которая была глубоко запрятана в спецхранах, можно было легко ознакомиться, читая в открытом доступе градостроительную или иную западную литературу социально-прикладного характера.
Более опасной для нас, молодых, была другая часть старшего поколения, воспитанная на «Кратком курсе истории ВКП(б)» и кондовом марксизме-ленинизме. Эти люди, затвердившие когда-то азы этого сталинского текста, боялись тех, кто мог бы, по их мнению, подложить «бомбу» под идеологическую платформу их социального статуса и директивного стиля руководства наукой. Это был очень мощный слой чиновничества от науки, которому ни Запад, ни данные эмпирической социологии были не указ, если они не согласовывались с его пониманием социализма и коммунизма. Эти люди так и остались с 1930-х годов «приводными ремнями» буквы и духа сиюминутных решений вышестоящих инстанций (райкома, горкома, обкома КПСС и т.д.), и горе тому, кто проявлял идейно-политическую самостоятельность. Это разделение старших на «терпимых» и «нетерпимых» пронизывало систему сверху донизу, от Политбюро ЦК КПСС до обкомов и горкомов КПСС. Если в Международном отделе ЦК можно было разговаривать и спорить, надеяться на практическую реализацию своих идей (что иногда и случалось), то в Отделе науки ЦК КПСС любые «отклонения от генеральной линии партии» жестоко пресекались. Партийные секретари на местах, ответственные за промышленность и город (что по сути было одно и то же, поскольку индустриальные центры страны были «архипелагами» ведомственных жилищ, коммуникаций и служб), были гораз-
1 Здесь и далее примечания.
75
до более здравомыслящими и дальновидными, чем секретари по идеологии. Этот же директивный подход господствовал и в градостроительной науке: от социолога требовалось «обосновать» уже готовый проект или планировочное решение.
В начале 1960-х годов я, тогда градостроитель, искавший научный инструментарий для «оптимизации» сетей обслуживания в больших городах, принял участие во всероссийском исследовании бюджетов времени трудящихся (в составе коллектива сибирских социологов). Все шло очень интересно и гладко, пока я не вышел за рамки дозволенного: захотел не только применить полученные данные для чисто прикладных градостроительных расчетов, а использовать их для изучения городского образа жизни в СССР (тогда я был уже знаком с работами Р. Парка, Л. Вирта и других теоретиков Чикагской школы). Из Госкомстата РСФСР, курировавшего исследование, пришел короткий приказ: «Архитекторов от исследования отстранить». Тем не менее время - одновременно как общий знаменатель структуры различных видов жизнедеятельности городского сообщества, их локализации в пространстве и как показатель эффективности человеческих коммуникаций в нем - уже тогда привлекло мое внимание. Оглядываясь назад, я вижу очевидную недостаточность структурно-функционального подхода к проблемам высокой сложности жизни городского организма. Но с приходом «рынка» проблема времени как показателя эффективности всепроникающих, подвижных трансакций и их конфликта с трансакциями закрытыми, корпоративными, опять становится актуальной.
Урбанизация или «сближение города и деревни»?
Положение новой программы КПСС, ориентировавшей общественные науки на выработку практических форм сглаживания различий между городом и деревней, фактически закрывало любые попытки изучения урбанизации как исторического процесса, в котором города играют ведущую роль. Это была не только идеологическая установка, но также максима культуры и социально-инженерного мышления. Послевоенный этап индустриализации означал новый приток сельской и провинциальной культуры в большие города. Миллионы лимитчиков вновь окрестьянивали городскую культуру, снижали уровень ее урбанизированности. Соседство и микрорайон как его социально-инженерное воплощение были той «точкой», где коммунистическая идея сближения города и деревни, социальный порядок централизованного государства и культура его рядовых граждан сошлись в непротиворечивом единстве. Поэтому сказать публично, что не ЦК КПСС и Госплан, а урбанизация выступает той исторической силой, которая в конечном счете является предпосылкой и двигателем общественного прогресса, что производство знаний и информации служит его условием и перспективой, было далеко не просто.
76
Тем не менее в 1969 г. я и мои коллеги А.С. Ахиезер и Л.Б. Коган утверждали: «Урбанизация может быть понята как всемирно-исторический процесс развития концентрации, интенсификации общения, как процесс интеграции все более разнообразных форм практической жизнедеятельности. Урбанизация выступает как момент, как результат и вместе с тем как предпосылка прогресса общения, прогресса всей жизнедеятельности общества, развития его творческого потенциала... Научно-техническая революция означает превращение "производства знаний в основную, определяющую форму практики". Становится все важнее двуединая задача подъема общества, ориентирующегося и опирающегося на уровень развития его передовых центров, и вместе с тем - развития этих центров через подъем всего общества»1. Еще раньше, в 1964 г., Л. Коган и В. Локтев указали на «значимость наиболее мощных центров производства информации», в первую очередь крупнейших городов, рост способности «всего общества развивать эти центры и ассимилировать их результаты»2.
«Возрастающее значение производства информации в обществе проявляется разнообразным образом: расширяются масштабы производства информации и его удельный вес во всей человеческой жизнедеятельности, повышается удельный вес производства научных знаний в общей массе производимой информации, углубляется ее творческий характер, нарастает процесс замещения наиболее рутинных аспектов производства знаний функциями различных механизмов, все важнее становится роль производства информации в повседневном поведении личности, например при рационализации мотивов, возрастает социальный престиж производства информации и т.д. Мы имеем в виду не только специальную информацию, используемую в той или иной области профессиональной деятельности (например, научную, техническую, деловую), но и информацию общекультурного характера, проявляющуюся в психологических контактах, эмоциях, настроениях, вкусах и т.д. Крупнейшие городские центры характеризует специфическая социально-профессиональная структура занятости, "сдвинутая" в сторону высококвалифицированного труда в сферах управления, науки и культуры, т.е. по преимуществу или целиком информационной деятельности. Центры этих городов являются средоточием труда по потреблению, переработке и трансляции информации», в них сосредоточиваются организации социального управления производством и
1 Ахиезер А.С., Коган Л.Б., Яницкий О.Н. Урбанизация, общество и научно-техническая революция // Вопросы философии. - М., 1969. - № 2. - С. 43-53. Это была первая в советской социологии статья по теории урбанизации, вызвавшая бурную дискуссию на редколлегии журнала. Статью поддержали члены редколлегии Б.А. Грушин, Ю.А. Замошкин, В.А. Лекторский и И.Т. Фролов, который был тогда главным редактором журнала; А.А. Зиновьев был категорически против. Тем не менее статья была опубликована и переведена на многие европейские языки.
2 Коган Л.Б., Локтев В.И. Некоторые социологические аспекты моделирования городов // Вопросы философии. - М., 1964. - № 9. - С. 135-138.
77
обществом в целом: плановые, финансовые, административные, научные и проектные, которые в свою очередь порождают «второй круг» информационных служб - библиотеки, патентные бюро, типографии, а также печать, радио и телевидение. Делался вывод, что «социально-информационный комплекс город должен стать предметом детального исследования социологии»1.
Основываясь тогда на очень ограниченном эмпирическом материале, мы все же предполагали, что: 1) в основе урбанизационного процесса и формирования социально-информационной структуры города будет лежать деятельность индивидов и малых групп. Подчеркивалось, что развитие неформальных групп создает необходимую психологическую среду для личности и в то же время является организующим началом в поведении горожанина, каналом контроля городской жизни со стороны общества; 2) в ходе интенсификации их деятельности изменится функциональная и пространственная структура их связей (тогда понятие «сеть» еще не употреблялось); 3) успех и эффективность человеческой деятельности будет зависеть от их способности своевременно реагировать на быстротекущие изменения социальной среды - поэтому мобильность может трактоваться как особое состояние (готовность) к новым контактам, к переменам социальной группы, занятий, пространственной локализации и т. д.; 4) повышение разнообразия и информационной емкости контактов приведет к тому, что значение соседских контактов будет снижаться; 5) развитие средств связи и коммуникации приведет к вытеснению ряда рутинных стереотипных передвижений, позволяя увеличить объем и эффективность наиболее существенных для развития личности видов общения; 6) произойдет взаимопроникновение семейной и внесемейной сфер жизни горожан. «Эта тенденция усиливается развитием средств массовой коммуникации, особенно телевидения», что скажется на повышении значимости индивидуального жилья, которое «станет (наряду с центральными городскими учреждениями) "полюсом" деятельности в сфере досуга»; 7) наконец, возникает сложная проблема освоения городской культуры личностью, опасность того, что этот процесс будет односторонним, поверхностным, эклектичным, что будут усвоены только внешние атрибуты этой культуры в ущерб ее содержанию2.
Дело было не только в новизне исследований урбанизации как социального и модернизационного феномена. Мы, исходя из основного тезиса К. Маркса об истории как всемирно-историческом процессе, стали (может быть, неожиданно для себя) «западниками». С начала 1930-х годов урба-
1 Ахиезер А.С., Коган Л.Б., Яницкий О.Н. Урбанизация, общество и научно-техническая революция. - Указ. соч. - С. 47.
2 Здесь, кроме нашей статьи, я основывался на работах американского ученого Р. Мейера. См.: Meier R.L. The communication theory of urban growth. - Cambridge (MA): MIT, 1965; Meier R.L. Metropolis as a transaction-maximizing system // Daedalus. - Cambridge (MA), 1968. - Vol. 97, N 4. - P. 1301-1304.
78
низация в официозной советской литературе трактовалась как буржуазный феномен, которого не может быть при социализме. Опубликовав ряд статей в научной и официальной печати, мы тем самым встали на точку зрения, указывающую на сходство процессов развития социалистических и капиталистических стран; тогда ее именовали теорией конвергенции, а в официальном марксизме - ревизионизмом и отступничеством [2].
Городская среда в информационном обществе
Почему меня увлек именно информационный аспект урбанизации? Поскольку я занимался «оптимизацией» сетей обслуживания, для меня сети, связи, их материальное и информационное наполнение были привычными вопросами. За потребностью в товарах и услугах всегда стояла скрепляющая их информация. Произошедшая демократизация жизни и массовость городских процессов, большая их «открытость» ориентировали на их эмпирическое исследование. Знакомство с социологической теорией города западных стран стимулировало мое стремление к их апробации на отечественном материале. Утверждение советских социологов, что современная эпоха «обнажает информационную структуру общества»1, действовало в том же направлении. Наконец, для меня как «сетевика» было интересным попытаться использовать Марксову теорию обмена и общения как некий универсальный инструмент для анализа процессов социальной коммуникации в городах. Более того, это было необходимо, потому что с конца 1950-х годов я включился в интенсивные исследования функционирования системы обслуживания городов. Тогда в среде градостроителей они именовались «обследованиями», но, по сути, мы эмпирически изучали поведение массового пользователя этой системы (кто, когда и где ею пользуется, частота посещения ее отдельных учреждений, связь между отдельными видами потребительской деятельности, их доступность в городском пространстве и т.д.). Причем в отличие от современного «чисто социологического» анализа поведения горожан мы все время работали в междисциплинарном «коридоре», или - иначе - многомерном пространстве, детерминируемом сложным комплексом санитарно-гигиенических и технических требований2 [3].
Конечно, 35 лет назад еще не было понятия «информационное общество» - речь велась о научно-технической революции (НТР). Однако в конечном счете не термины, а сущность стоящих за ними процессов имеет
1 См., например: Левада Ю.А. Сознание и управление в общественных процессах // Вопросы философии. - М., 1966. - № 5. - С. 63.
2 Многотомный СНиП (Строительные нормы и правила) представлял собой свод требований нескольких десятков наук, обеспечивающих, прежде всего, здоровье и безопасность городского населения. Сколько бы социологи ни говорили, что горожанину так удобнее, если норма освещенности помещений или игровых площадок при этом не выдерживалась, наши рекомендации отвергались. Симптоматично, что сегодня СНиП фактически отменен.
79
значение. Вот какие гипотезы были тогда выдвинуты мной на основе анализа трудов К. Маркса и Ф. Энгельса, советских и западных социологов и урбанистов, а также моего собственного включенного наблюдения процессов социальной жизни советских городов второй половины 1950-х -середины 1970-х годов1.
Во-первых, это нестабильность городских систем вследствие постоянной переориентации деятельности их институтов на все более широкие цели - региона, нации, мирового рынка. Городские системы развиваются под знаком постоянного взаимодействия и конфликта локальных (территориальных) и глобальных (отраслевых) сил.
Во-вторых, производство знаний как продукта и результата всеобщего труда носит по своей природе кумулятивный и экстерриториальный характер, т.е. развивается в направлении сосредоточения и является атрибутом человеческой культуры в целом. Значит, концентрация знаний и информации в городах не является сугубо городским феноменом (подтверждением тому служит открытый С. Бредфордом закон рассеяния публикаций, который, в свою очередь, есть частный случай закона Ципфа).
В-третьих, это означает, что знание, освобождаясь от личностного способа передачи, становится все более мобильным. Меняется и его характер: тогда мне представлялось, что культура эпохи НТР высоко «алгоритмизирована», что она - хранилище рациональных программ, принципов и общих закономерностей человеческой жизнедеятельности (мною не была учтена противоположная тенденция: конструирование знания и информации в манипулятивных целях). Изменяется и структура коммуникативных систем общества в целом: иерархический (ступенчатый) способ передачи информации все более вытесняется «референтным», т.е. обращением всех реципиентов к равноудаленному источнику информации. Среда конкретного города, став элементом культурной среды общества, потеряла свой конечный характер, стала динамичным компонентом развивающейся системы. Это еще один довод в пользу усиления экстерриториальности коммуникативных систем города. Иными словами, город не только «концентрирует» - он используется информационным производством как необходимая для его развития «среда обитания».
Теперь - о гипотезах относительно городской среды как таковой. Я полагал, что названные выше процессы приведут к значительному расширению сферы и увеличению социальной роли среды воспроизводства личности, а следовательно, и роли города. Главный тезис состоял в том,
1 Яницкий О.Н. Город как информационная система // Социологические исследования города. - М.: ССА: Институт конкретных социальных исследований, 1969. - С. 166— 187; Яницкий О.Н. Социально-информационные процессы в обществе и урбанизация // Урбанизация, НТР и рабочий класс / Отв. ред. О.Н. Яницкий. — М.: Наука, 1972. — С. 38—75; Yanitsky O. Socio-informational aspects of urbanization: Paper presented at the VIIth World congress of sociology (Varna, Bulgaria, 14—19 September 1970). — Moscow: Soviet sociological association, 1970.
80
что локализованная в городах человеческая деятельность экстерриториальна по своему характеру. Это универсальное общение по поводу универсальных целей. Далее, я полагал, что фундаментальным признаком городской среды является ее нарастающее разнообразие. Как теперь видно, мои представления о том, что разнообразие активно взаимодействующих личностей, их культур, представлений, ориентаций и т.д. есть одновременно и генератор инноваций, диалог, механизм кристаллизации общего, общепринятого, общепонятного, в конечном счете превращающегося в привычное, были в тенденции верными, но практически, как показала социальная динамика последующих лет, сильно упрощенными. В частности, я видел, что сети общения разделяются на открытые (общедоступные), ограниченно доступные и сугубо закрытые. И чем сильнее была эта дифференциация, тем активнее жители компенсировали ее за счет личных связей и знакомств. Но я не видел, что такие сети конструируются для целенаправленной манипуляции людьми.
Принципиально важным моментом было предположение о неизбежном переходе от «стабилизирующей» к «развивающейся» рутинизации общения, так как ускоряющееся развитие общества требует ускоренного «опривычивания» новых знаний и информации, вводимых в него наукой. Изменив угол зрения, я предположил, что роль городской среды, образующихся в ней групп и сообществ заключается в посредничестве между потоками специальной и общекультурной информации. Далее ситуация будет развиваться в направлении уплотнения информационного потока на основе познания все более общих, фундаментальных принципов движения общества и природы. Вместе с тем уже тогда, в 1972 г., я предполагал, что «городская среда выполняет своеобразную функцию канала массовых коммуникаций, общения людей как неспециалистов, кристаллизуя и распространяя нормы и стереотипы повседневной жизни», причем наиболее эффективные и рациональные. Другая сторона социально-информационной среды города виделась в функции адаптации сельских мигрантов к образу жизни горожан, их приобщения к высшим достижениям культуры, к специфическим формам и стереотипам урбанизма как городского образа жизни. Опираясь на работы науковедов, я предположил, что одним из наиболее эффективных «контейнеров» хранения и транспортировки информации являются сами горожане. Критерием общения становится информационная емкость контакта, в основе которого «лежит более общий принцип информационного поведения индивида - стремление к минимизации затрат времени». Отсюда логически вытекал принцип активно-избирательного общения индивидов в городской среде1. Наконец, свидетельством возрастающей мобильности современных (напомню: речь шла о
1 Яницкий О.Н. Социально-информационные процессы в обществе и урбанизация // Урбанизация, НТР и рабочий класс / Отв. ред. О.Н. Яницкий. - М.: Наука, 1972. - С. 70-73.
81
1970-х годах) информационных систем, их экстерриториальности стало распространение «незримых коллективов» в науке (Е. Мирская).
К. Маркс, капиталистическая урбанизация, постгородской образ жизни
Анализируя в 1970-1980-е годы работы К. Маркса и Ф. Энгельса, а также доступную западную литературу по проблемам капиталистической урбанизации, никто не мог и помыслить, что все «блага» первоначального капиталистического накопления мы будем вынуждены испробовать на собственной шкуре. Но сейчас речь не о нас, а о том, что российские социологи рано исключили методологию марксистского анализа из своего теоретического инструментария. Берусь утверждать, что практически все основные противоречия капиталистической урбанизации XX и даже начала XXI столетия были в общей форме предсказаны К. Марксом и Ф. Энгельсом. Приведу лишь несколько ключевых позиций - более подробный анализ их концепции капиталистической урбанизации был дан мной в специальном исследовании 1983 г.1
Именно развитие и распространение вширь капитала и наемного труда, по мысли Маркса, становится вместо земли той почвой, на которой базируется общество2. Таким образом, «в то время как капитал, с одной стороны, должен стремиться к тому, чтобы сломать все локальные границы общения, т.е. обмена, завоевать всю Землю в качестве своего рынка, он, с другой стороны, стремится к тому, чтобы уничтожить пространство при помощи времени, т.е. свести к минимуму то время, которое необходимо для продвижения товаров от одного места к другому. Чем более развит капитал, чем вследствие этого обширнее рынок, на котором он обращается, который образует пространственную сферу обращения капитала, тем сильнее он в то же время стремится к еще большему пространственному расширению рынка и к еще большему уничтожению пространства посредством времени» (курсив мой. - О.Я.)3. То есть, по мысли Маркса, географическое пространство включается в процесс производства в своей социально-экономической форме - времени обращения.
Именно капитализм, развитие его производительных сил привели к возрастанию автономии индивида, индивидуализации его деятельности и, следовательно, появлению возможности его включения в различные каналы социального общения. Ни в одну из прежних эпох, вплоть до образования «гражданского общества», производительные силы не принимали «формы безразличной к общению индивидов как индивидов, потому что
1 Яницкий О.Н. Методология К. Маркса в анализе проблем капиталистической урбанизации // Вопросы философии. - М., 1983. - № 3. - С. 3-17.
2 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. - Т. 46, ч. 1. - С. 228.
3 Маркс К., Энгельс Ф. Там же. - С. 32.
82
само их общение было еще ограниченным», только теперь они получают «возможность вступить в связь друг с другом как индивиды». Но в той же работе подчеркивается, что труд рабочего является «отрицательной формой самодеятельности», потому что «деньги делают всякую форму общения и само общение чем-то случайным для индивидов». Именно в «деньгах коренится то явление, что всякое общение до сих пор было только общением индивидов при определенных условиях, а не общением индивидов как индивидов» (курсив мой. - О.Я. )\ Более того, как указывал Маркс в «Капитале», конфликт нового производства и старого разделения труда «с его окостеневшими специальностями. уничтожает всякой покой, устойчивость, обеспеченность жизненного положения рабочего, постоянно угрожает выбить у него из рук и жизненные средства.» И далее Маркс перечисляет реальные последствия этой угрозы, которые присущи российским городам сегодня, через 140 лет после написания этих строк: захват земель в центрах городов банковскими и другими рыночными структурами, поляризация бедных и богатых районов, вытеснение мигрантов в трущобы, формирование специфически «рабочих» кварталов в промышленных зонах, скученность, появление «импровизированных жилищ» (палаточных лагерей, заселение подвалов амбаров и т. п.), жизнь в условиях, унизительных для взрослых и гибельных для детей. Не разнообразие, а нестабильность, необеспеченность жизненных условий являются отличительными признаками жизненного уклада городского пролетариата. И при этом - наличие пустующих жилищ в центрах городов и бегство богатых в предместья2.
Опираясь на анализ работ социологов США, Канады и Западной Европы, еще в 1974 г. мне удалось показать, что: 1) территориальная подвижность трудящихся масс отнюдь не синоним их социальной мобильности - существует потолок их социального продвижения, детерминируемый их происхождением и классовым положением; 2) скорость протекания инноваций в различных социальных слоях неодинакова -образование и продвижение индивидов подчинены корпоративным интересам; 3) как и 100 лет назад, воспроизводство духовных потенций остается, в сущности, частным делом; 4) богатые препятствуют переселению в пригороды «нежелательных» социальных групп - бедных и цветных. Для этого используются все средства: размеры и стоимость участков искусственно завышаются, процветает деятельность по формированию «белых» общин и т.п.3 Все это сегодня цветет пышным цветом у нас в России:
1 Маркс К., Энгельс Ф. Фейербах: Новая публикация первой главы «Немецкой идеологии». - М.: Политиздат, 1966. - С. 92-93.
2Маркс К., Энгельс Ф. Соч. - Т. 23. - С. 498, 675-678.
3 Яницкий О.Н. «Единый постгородской образ жизни» - модель и реальность // Вопросы философии. - М., 1974. - № 10. - С. 94-105.
83
например, в Подмосковье уже строится «параллельная страна для У1Р-персон»1.
Итог
Каков же итог этого экскурса в собственный прогноз 40-летней давности? Как представляется, мои гипотезы в отношении тенденций развития урбанизации под воздействием социально-информационных процессов, в общем, подтвердились. Приведу лишь два свидетельства современных западных социологов. Как пишет М. Кастельс, сегодня происходит фундаментальная трансформация работы: индивидуализация труда в трудовом процессе. Далее, говорит он, приходит конец различиям между визуальными и печатными средствами медиа, общедоступной и высокой культурой, развлечениями и информацией, образованием и пропагандой. Поэтому современный «информационный город является не формой, но процессом, который характеризуется структурным доминированием пространства потоков». Возникает явление социальной асимметрии современных мегаполисов: «они связаны с глобальными сетями и глобальными сегментами их собственных стран, в то время как внутри страны они исключают (из глобальных сетей) местные популяции, которые являются либо функционально ненужными, либо социально подрывными... Именно эта отличительная черта глобальной "включенности" и локальной "исключенности", физической и социальной, делает мегаполисы новой городской формой. Функциональные и социальные иерархии мегаполисов пространственно размыты и перемешаны, организованны в укрепленных лагерях и испещрены нежелательными "заплатами" в самых неожиданных местах. Мегаполисы - это полные разрывов констелляции пространственных фрагментов, функциональных кусков и социальных сегментов»2.
Как пишет другой авторитетный социолог, З. Бауман, «последняя четверть ХХ столетия, весьма вероятно, войдет в историю под названием "Великой войны за независимость от пространства". В ходе этой войны происходило последовательное и неумолимое освобождение центров принятия решений (а также расчетов, на основе которых эти центры принимают свои решения) от территориальных ограничений, связанных с привязкой к определенной местности»3. Так как «состав акционеров не определяется пространством», всякая компания обладает свободой передвижения; «тот, кто обладает свободой "бежать" из данной местности, аб-
1 Мартовалиева Ю. Пятна для белых: Новая карта Подмосковья, где строится параллельная страна для УГР-персон // Новая газета. - М., 2006. - № 83. - С. 2-3.
2 Кастельс М. Информационная эпоха: Экономика, общество и культура. - М.: ГУ-ВШЭ, 2000. - С. 225, 352, 374, 379.
3 Бауман З. Глобализация: Последствия для человека и общества. - М.: Весь мир, 2004. - С. 18.
84
солютно свободен от последствий своего бегства. [В результате] возникает новая асимметрия между экстерриториальной природой власти и по-прежнему территориальной "жизнью в целом", которую власть, снявшаяся с якоря и способная перемещаться мгновенно и без предупреждения, может свободно использовать, а затем оставить наедине с последствиями этого использования. Теперь в расчетах "эффективности" инвестиций можно уже не учитывать затраты на борьбу с последствиями»1.
Тем не менее два серьезных критических замечания в собственный адрес я должен сделать. Первое - это следование методологии естественно-исторического процесса, акцент на развитии информационных систем как новой производительной силы, недостаточное внимание к их конструирующей (манипулятивной) роли в качестве политического и социального инструмента в формировании ценностной и социальной структуры общества. Все тогда представлялось мне слишком гладким. Второе - это известный «прогрессизм», отсутствие анализа теневой стороны грядущих перемен, тех рисков и опасностей, которые они сегодня порождают. То есть перемещение земных болезней и конфликтов в виртуальный мир. Но это уже тема другого исследования.
Переоценка и перспектива
С моей точки зрения, понимание урбанизации как процесса, который развивает демократию и формирует городскую культуру, сегодня уже не адекватно реальности. Как назвать и определить суть современной фазы урбанизации, разворачивающейся на пространстве европейской культуры, - трудный теоретический вопрос. Представляется, что методологически надо исходить из следующих позиций.
Во-первых, это изменение самого типа европейского общества: переход от общества «недостатка» (society of scarcity) к обществу расточительства (squandering / wasting society) или потребительскому обществу. Эксплуатация «ресурсной периферии», к которой пока относится и Россия, неконтролируемое развитие новых технологий, основанное на эксплуатации интеллектуальных ресурсов этой периферии, обостряющийся конфликт цивилизаций приводят к формированию на евроатлантиче-ском пространстве общества всеобщей неопределенности и риска. Старые культурные центры быстро деградируют, новые центры - технопарки, центры ресурсной индустрии, туризма и сервиса - временно процветают. В целом городская среда становится все более рискогенной, опасной для жизни и здоровья.
Во-вторых, эти изменения влекут за собой изменение социально-пространственной структуры общества. Для предыдущего этапа характерны территориальная концентрация и пространственная дифференциация
1 Бауман З. Глобализация: Последствия для человека и общества. - М.: Весь мир, 2004. - С. 19-21.
85
труда и населения в крупнейших городах, для современного - деконцен-трация и детерриториализация. У предыдущего этапа был четкий вектор процесса: деревня - город, у современного такого вектора нет, есть множество направлений - в города, пригороды, межстрановая и даже межконтинентальная миграция. А главное: накопление социального потенциала, как и его деградация, могут происходить без пространственного перемещения его носителя. Концентрация масс на ограниченном пространстве порождала их непосредственное взаимодействие и конфликт, на почве которых возникали классовые и профессиональные общности и социальные движения. Сегодня структурными элементами социальных систем являются индивид, корпорация и сеть. Поэтому массовые движения структурно превратились в сеть глокальных ячеек. А территориальная концентрация (городские общности) имеет значение лишь для поддержания здоровой и безопасной среды непосредственного обитания.
В-третьих, всепроникающий рынок освободил культуру, науку и образование от роли двигателя городской культуры и законодателя базовых прав и свобод общества. Знание, культурные ценности и информация стали просто «товаром». Более того, скоропортящимся товаром становятся и все человеческие общности, если они не обслуживают интересы капризного рынка. Наконец, терпит поражение активистская социология, утверждавшая, что городские социальные движения (при определенных условиях) есть мотор поступательного движения общества вообще и пересмотра его базовых ценностей в частности (А. Турен). Если нет морального фильтра, то навязывание человеку все новых потребностей может происходить бесконечно долго. Как сказал К. Эрроу, нобелевский лауреат по экономике, «рынок не совместим ни с чем. Ни с демократией, ни с авторитарным строем - ни с какой формой правления. Если угодно, рынок вообще вытесняет общество как каркас человеческих отношений»1.
Этот рынок отнюдь не является естественным регулятором общественной жизни, как утверждали теоретики либерализма. Сегодня господствует «силовой рынок», т.е. силовой захват природных, социальных и интеллектуальных ресурсов. Следовательно, и современная урбанизация развивается по тем же канонам. Их суть - игра на понижение культуры, когда происходит не производство нового, а захват и перераспределение уже ранее созданного. В производстве и банковской сфере - рейдерство, силовая приватизация, в науке и литературе - тиражирование и массовый плагиат, в искусстве - бесконечные перелицовки классиков, ее понижение до уровня попсы и китча. Я не отрицаю существования высокой науки и элитарного искусства. Но они производятся элитой и для сохранения ее господства. Для остальных существует индустрия товаров массового
1 Цит. по: Кустарев А. Рецензия на книгу Е. Ясина «Приживется ли демократия в России?» // Pro et contra. - М., 2005. - № 2. - С. 109.
86
потребления и массовой культуры как главный сегмент потребительского рынка.
В-четвертых, возникновение кентавра «рыночно-информационного общества» привело к формированию ключевых для развития общества организаций и сетей (прежде всего финансового капитала, но также научных, культурных, сервиса и других) вне и поверх старых городских структур. Почти все уникальное, что ранее концентрировалось в крупнейших городах - библиотеки, выставки, театры, центры информации и обучения, - перемещается по всему миру или доступно дистанционно. Мир посткнижной - в широком смысле - культуры стремительно расширяется. Но одновременно проблема доступности ценностей этого мира культуры из территориальной трансформировалась в экономическую, ценовую. Идеология Просвещения уходит в прошлое. Элитарная и массовая культуры разделены социальными и силовыми барьерами, и с каждым днем эти барьеры становятся все выше. Для рассматриваемого евроатлантического ареала, включая Россию, это означает разделение и пространственное разобщение богатого (управляющего и творческого) меньшинства, живущего во времени, и бедного исполнительского большинства, живущего в пространстве, т.е. накрепко привязанного к нему, причем все большая часть этого большинства вытесняется роботизированной техникой. И это разобщение может происходить в пределах как одного офиса или здания, так и всего мира.
В-пятых, продолжающийся рост городского населения в данном регионе сам по себе представляет серьезную проблему. Дело в том, что сегодня США и многие европейские индустриально развитые страны могут позволить себе содержать более одной трети своего населения. Эти люди не просто временно безработные. Они - не селяне и не горожане, не сквоттеры и не обманутые дольщики, они носители культуры «общечеловеческого дна». Это люди, которые не нужны обществу ни в какой роли, т.е. они превращаются в отходы навсегда. З. Бауман называет их париями современного общества или «человеческими отходами» (wasted people)1.
Наконец, в-шестых, если в XIX-XX вв. шел процесс поглощения ев-роатлантической цивилизацией других цивилизаций, то сегодня мы наблюдаем столкновение исламской, китайской и европейской цивилизаций на всем пространстве городской европейской культуры. Причем инвазия этих культур в европейскую происходит сегодня на «клеточном» уровне. Есть некоторая аналогия между развитием методологии естественных и общественных наук: для понимания сути происходящего надо исследовать микропроцессы. Отсюда - необходимость отказа от ряда постулатов и стереотипов американской, европейской, да и российской социологии, абсолютизировавших господство европейской культуры («город как плавильный котел культур», ассимиляция, аккомодация и
1 Bauman Z. Wasted lives: Modernity and its outcasts. - Cambridge: Polity, 2004.
87
адаптация мигрантов как принцип национальной и городской политики, идеология толерантности и мультикультурализма). Вместо механизмов ассимиляции мигрантов, переработки «сырого» человеческого материала работает механизм селекции уже готового. Сегодня идет борьба супергосударственных образований, транснациональных корпораций, их идеологий и культур за доминирование в мире. Доминирование сегодня означает контроль над ресурсами. Поэтому европейские города все чаще функционируют не как плавильные котлы, а как социальные и этнические фильтры, необходимые для доминирования этих надгосударственных сил.
Примечания
1. К сожалению, до сих пор мало кто понимает, что советская социология города родилась именно как ответ на вызов начавшегося массового индустриального гражданского строительства и, в первую очередь, массового жилища и сетей его обслуживания. С самого начала это была тройственная задача: политическая - начать практическую реализацию программы КПСС по строительству первой фазы коммунистического общества, т.е. создать новую институциональную базу, а именно свод норм и правил (СНиП); социальная - максимально удовлетворять действительно растущие потребности городского населения и технико-экономическая - сделать все это максимально быстро, экономично и технологично.
В связи с этим на плечи научных коллективов ведомственных архитектурно-градостроительных институтов, разрабатывавших типы массового жилища и сетей обслуживания, легла задача огромной государственной важности. И ответственности, потому что каждая социальная (гигиеническая, техническая) норма, каждое социально-градостроительное решение и, прежде всего, его базовая модульная единица - микрорайон - стоили миллиарды рублей, поскольку тиражировались в десятках тысяч экземпляров. К тому же гигантская инерционность индустриального домостроения не позволяла быстро вносить поправки в однажды утвержденный типовой проект дома или схему обслуживающих учреждений. Эта жесткая встроенность городского социолога в идеологию, социальную политику и индустриальную практику резко ограничивала коридор его творческих возможностей, отличая его от исследователей общественного мнения или социальной структуры.
2. Мы попытались закрепить свою точку зрения на процесс урбанизации и формирования советских городов, подготовив к изданию коллективную монографию по социологии города. Она уже готовилась к печати, когда (в нарушение всех правил) была получена на нее резко отрицательная рецензия. Как я предполагаю, она носила заказной характер, поскольку была написана Г.А. Градовым, тогда директором института, в котором я работал ранее. Мы, коллектив авторов, подали в суд и выиграли процесс, но книга так и не была издана. Дело в том, что Градов, ярый сторонник принципа максимального обобществления быта1, конечно, не мог допустить, чтобы такой «либеральный» труд был опубликован. Позже он неоднократно публично пытался обвинить меня и моих коллег в «ревизионизме», что в конечном счете заставило меня уйти из возглавляемого им Института общественных зданий (и сферы социально-градостроительных исследований вообще) и перейти в только что сформированный тогда Институт международного рабочего движения, идеологически гораздо более либерально ориентированный. Научная и культурная среда этого института позволила мне продолжить изучение ур-
1 См.: Градов Г.А. Город и быт. - М.: Стройиздат, 1961.
88
банизации как всемирно-исторического процесса, что в конечном счете и привело меня к изучению социально-информационных процессов городского роста.
3. В сталинскую эпоху архитектор, облеченный доверием высшей власти, мог диктовать свою волю городу и его жителю. Парадоксально, но с началом массового жилищного строительства ситуация для горожан в этом смысле мало изменилась: теперь «диктатором» была строительная индустрия. Раньше модулем организации городской жизни были дома-палаццо «а-ля вилла Фарнезина», теперь ее любая форма должна была уложиться в пространство, кратное 3 • 6 метрам. Городская жизнь становилась все сложнее и разнообразнее, а от ученых-градостроителей и работающих с ними социологов требовали все большего ее пространственного упрощения и унификации. Поэтому, как только этот процесс был запущен, социолог, работавший в данной области, оказался противопоставленным господствующей идеологии, централизованным методам планирования и индустрии гражданского строительства. Развитию интеллекта и культуры противостояла машина экстенсивного роста городов, который понимался как добавление еще одного, двух и т. д. микрорайонов к уже построенным.
