ТЕОРИЯ БЕЗ ИЗМЕРЕНИЙ, ИЛИ НЕКОТОРЫЕ ШТРИХИ К ТВОРЧЕСКОМУ ПОРТРЕТУ ДУГЛАСА HОРТА Текст научной статьи по специальности «СМИ (медиа) и массовые коммуникации»

www.hjournal.ru

Journal of Institutional Studies, 2021, 13(4): 71-90 DOI: 10.17835/2076-6297.2021.13.4.071-090

ТЕОРИЯ БЕЗ ИЗМЕРЕНИЙ, ИЛИ НЕКОТОРЫЕ ШТРИХИ К ТВОРЧЕСКОМУ ПОРТРЕТУ ДУГЛАСА HОРТА1

АЛЕКСАНДР АНДРЕЕВИЧ МАЛЬЦЕВ,

МГУ имени М.В. Ломоносова, Москва, Россия; Институт экономики УрО РАН, Екатеринбург, Россия; Университет Пикардии имени Жюля Верна, Амьен, Франция,

e-mail: almalzev@mail.ru;

НАТАЛИЯ АНАТОЛЬЕВНА РОЗИНСКАЯ,

МГУ имени М.В. Ломоносова, Москва, Россия, e-mail: rozinskaya@econ.msu.ru

Цитирование: Мальцев А.А., Розинская Н.А. (2021). Теория без измерений, или некоторые штрихи к творческому портрету Дугласа Норта // Journal of Institutional Studies 13(4): 71-90. DOI: 10.17835/2076-6297.2021.13.4.071-090

В статье рассматриваются некоторые особенности научного творчества Дугласа Норта. Доказывается, что популярное среди некоторых экспертов представление о Норте, как о поборнике какого-то одного направления экономической мысли не имеет под собой достаточных оснований. Одной из ключевых особенностей исследовательского стиля Норта, по мнению авторов статьи, является его теоретико-центричность. В статье продемонстрировано, что важнейшие вехи творческого пути Норта (увлечение марксизмом в юности, участие в клиометрической революции, превращение из приверженца неоклассики в одного из родоначальников неоинституционализма, поворот в сторону когнитивистики) при кажущейся несвязанности друг с другом выступали своеобразными ступенями, по которым Норт шел к созданию всеобъемлющей теории социального развития. Опираясь на результаты качественного контент-анализа работ Норта 1950-1960-х гг., авторы показывают, что даже в годы своего увлечения квантитативной экономической историей экономист всегда ставил умение теоретизировать выше навыков количественного анализа. Эта особенность в сочетании с эмпирическим поворотом в экономической науке последних лет, поднявшим престиж технической работы на небывалую высоту, затруднила восприятие идей позднего Норта современными мейнстримными экономистами. Проведенный авторами анализ структуры цитирований последней крупной книги Норта «Насилие и социальные порядки. Концептуальные рамки для интерпретации письменной истории человечества» подтверждает эту особенность. Данная работа вызывает больший интерес экономистов-гетеродоксов, историков и политологов, чем представителей «основного русла» экономической науки. В заключение статьи рассматриваются перспективы нортианского теоретико-центричного стиля занятия экономической наукой в условиях прогрессирующей эмпиризации современных экономических дисциплин.

Ключевые слова: Дуглас Норт; история экономической мысли; мейнстрим; гетеродоксия; клиометрика; Вторая революция в экономической истории

1 Авторы выражают искреннюю признательность анонимному рецензенту, чьи рекомендации позволили улучшить качество статьи.

© Мальцев А.А., Розинская Н.А., 2021

THEORY WITHOUT MEASUREMENT OR SOME FINISHING TOUCHES ON THE CREATIVE PORTRAIT OF DOUGLASS NORTH

ALEXANDER A. MALTSEV,

Lomonosov Moscow State University, Moscow, Russia; Institute of Economics, Ural Branch of the Russian Academy of Sciences, Yekaterinburg, Russia;

University of Picardie Jules Verne, Amiens, France,

e-mail: almalzev@mail.ru;

NATALIA A. ROZINSKAYA

Lomonosov Moscow State University, Moscow, Russia, e-mail: rozinskaya@econ.msu.ru

Citation: Maltsev A.A., Rozinskaya N.A. (2021). Theory without measurement or some finishing touches on the creative portrait of Douglass North. Journal of Institutional Studies 13(4): 71-90. DOI: 10.17835/2076-6297.2021.13.4.071-090

The article examines some of the key features of the scientific work of Douglass North. It is argued that the popular image of North as an adherent of this or that school of economic thought is not highly relevant. The authors believe that one of the key features of North's research style is his "theory-centricity". The article demonstrates that the most important milestones in North's career (fling with Marxism in his youth, participation in the Cliometrics revolution, the transition from neoclassical economist to one of the founders of neo-institutionalism, a turn towards cognitive science), despite the seeming lack of continuity served as kind of steps of the ladder along which North went to the creation of a comprehensive theory of social development. Based on the results of qualitative content analysis of North's works of the 1950s and 60s, the authors show that even in the years of his affinity for quantitative economic history, the economist always put the ability to theorize above the skills of quantitative analysis. This feature, combined with the recent empirical turn in economics, which raised the prestige of empirical work to unprecedented heights, made it difficult for modern mainstream economists to perceive the ideas of the "late" North. The authors' analysis of the citation structure of North's last major book, "Violence and Social Orders. Conceptual framework for the interpretation of the written history of mankind" confirms this trend. This book generates greater interest among heterodox economists, historians, and political scientists than among representatives of mainstream economics. In the article's conclusion, the authors speculate about the prospects of the Northian theory-driven style of doing economic research in the face of the progressive "empirization" of modern economics.

Keywords: Douglas North; history of economic thought; mainstream economics; heterodox economics, cliometrics; second revolution in economic history

JEL codes: B25, B31, B41, B52

В последние десятилетия специалисты по истории и методологии экономической науки начали говорить о растущем плюрализме «основного течения» экономической науки, якобы становящегося более открытым к немейнстримным идеям и наработкам. Все чаще современные исследователи пишут о том, что мейнстрим стал гораздо пластичнее в концептуальном плане2. Некоторые ученые даже выдвинули идею о существовании такого явления, способного показаться еще пару десятилетий назад оксюмороном, как внутримейнстримная гетеродоксия (Colander, 2007). В частности, к числу «ортодоксальных гетеродоксов» нередко причисляют Дэни Родрика, Джозефа Стиглица, Пола Кругмана и некоторых других корифеев мейнстрима3, активно

2 О состоянии современной экономической науки см. подробнее, например: Davis, 2019; De Vroey, Pensieroso, 2021; Rosser, 2021.

3 См., например: Robinson et al., 2009; Bhattacharya, 2016; Rezende, 2009.

делящихся с широкой аудиторией своими критическими соображениями по поводу текущего состояния и путей дальнейшего развития экономической науки. Гораздо реже в категорию «замаскированных гетеродоксов» включают лауреата Нобелевской премии по экономике Дугласа Норта (1920-2015), не занимавшегося громкими обличениями мейнстрима, но творчество которого не всегда укладывалось в прокрустово ложе «основного течения».

Соглашаясь (с определенными оговорками) с данным тезисом, нельзя не отметить, что отличительной чертой многих «нортоведов» выступает их плохо прикрытое стремление подогнать идеи нобелиата под ту или иную концептуальную рамку. Так, одни авторы рисуют Норта в образе непонятого исторического материалиста и едва ли не адепта марксизма (см., например: Kremser, 2019). Другие пытаются разглядеть в его трудах отсылки к старому институционализму (см., например: von Staden, Bruce, 2015). Для борцов с засильем мейнстрима, якобы по-прежнему базирующимся на постулатах неоклассики, Норт, по сути, является бесконечно талантливым лукавцем, ловко скрывающим свою неоклассическую личину за институциональной риторикой (см., например: Dugger, 1995).

На наш взгляд, «гетеродоксальность» Норта, которую в его случае все-таки корректнее называть нешаблонностью, заключается вовсе не в непринадлежности ученого к какому-то течению экономической мысли. С нашей точки зрения, она кроется в трех главных аспектах. Во-первых, в концептуальной эклектичности Норта. В отличие от многих своих современников, однажды выбравших один теоретико-методологический маршрут и не сворачивавших с него всю жизнь, герой нашей статьи не раз делал крутые повороты на своем творческом пути и смело комбинировал наработки различных дисциплин. Во-вторых, в решимости, с которой Норт переступал через различные концептуальные границы. Его творческая жизнь, способная кому-то показаться каскадом хаотичных переходов между различными направления экономической науки и разными дисциплинами, на самом деле имела четкую цель - строительство похожей по своей масштабности на теории мыслителей XIX столетия концепции социально-экономического развития. В-третьих, в готовности пренебрегать доминирующими исследовательскими стандартами. Даже на старте своей карьеры, которая пришлась на начало «формалистской революции» (Blaug, 2003), Норт не спешил разделять ликования многих своих коллег относительно потенциала использования инструментария царицы наук в экономико-исторических исследованиях, а после, как считается, и вовсе «отказался от формальных моделей, выступив против доминирующей (тогда и сейчас) парадигмы математизированного экономического анализа» (Ganev, 2015).

В данной статье мы попытаемся понять, есть ли в современной экономической науке место такого рода «нешаблонностям». Для ответа на этот вопрос мы сначала раскроем некоторые малоисследованные особенности «клиометрического» этапа творчества Норта, снискавшего ему славу экономиста первой величины, а впоследствии и Нобелевскую премию, которые продемонстрируют отличия исследовательских приоритетов ученого от других сотворцов клиометрической революции. Во второй части статьи будут выделены ключевые черты исследовательского стиля Норта, препятствующие его восприятию одним из родоначальников persistence studies и дающие повод отдельным современным комментаторам считать нобелиата «внутренним гетеродоксом». В третьем разделе работы авторы рассмотрят изменения в экономической науке 1950-2000-х гг., сделавшие труды позднего Норта более популярными среди широкого круга специалистов по социальным наукам, чем мейнстримных экономистов. В завершении статьи мы порассуждаем о возможности появления в современных реалиях ученого, чей исследовательский почерк напоминал бы нортианский.

(Не)настоящий клиометрист?

Практически любая статья о Норте начинается с напоминания о том, что ученый удостоен премии Шведского национального банка по экономическим наукам памяти Альфреда Нобеля за возрождение экономической истории (ЭИ) через приложение к ней количественных методов и достижений экономической теории. Нередко в обзорных работах, посвященных появлению новой экономической истории, фамилия Норта упоминается вместе с именами Роберта Гэллмана, Альфреда Конрада, Джона Мейера, Уильяма Паркера, Гэвина Райта, Питера Темина, Роберта

Фогеля, Стэнли Энгермана и другими первыми энтузиастами клиометрики, намеревавшимися «улучшить [традиционную ЭИ] путем формализации выводов и более точных измерений» (Fogel, 1982: 49). Современные исследователи часто обращают внимание на то, что именно в годы (1961—1966) руководства одним из главных периодических изданий по ЭИ — Journal of Economic History — дуумвиратом Норт — Паркер этот журнал стал рупором клиометристов, активно предоставляющим слово авторам статей, испещренных уравнениями и регрессиями (Haupert, 2017: 1065).

Из этого может сложиться впечатление, будто бы ученый являлся, как сказали бы критически настроенные комментаторы, «обычным» клиометристом, подвизавшимся на ниве превращения прекрасной музы Клио в бездушного киборга — Клиолятора / Cliolator4, подменившего творческое толкование исторических процессов механистической игрой в цифирь, и тем самым «вычеркнувшим романтику из истории» (Williamson, Whaples, 2003: 447). Отчасти поводы для подобных умозаключений давал и сам Норт, в 1960-е гг. активно призывавший коллег закладывать в основу любой экономико-исторической реконструкции «знания... доступные в количественной форме» (North, 1963: 129). Отдельные эксперты указывают, что и в дальнейшем нобелиат не гнушался заниматься клиометрическим прозелитизмом, оставаясь «адвокатом клиометрики» — популяризатором квантитативной истории (см. подробнее: La Croix, 2019: 67).

Подобные заявления заставляют задуматься о том, чем же все-таки Норт выделяется на фоне других пионеров клиометрического движения и стоит ли уделять этому этапу творчества ученого какое-то особое внимание. На наш взгляд, чтобы внести ясность в этот вопрос, необходимо, прежде всего, определиться с тем, насколько обоснованы обвинения критиков в пропаганде Нортом клиометрики. При этом, как видится, нужно различать симпатии Норта к клиометрике в целом и характер ее использования им лично. Спорить с тем, что ученый пронес сквозь всю жизнь любовь к клиометрическим исследованиям, бессмысленно, но то, как часто Норт прибегал в своих собственных работах к количественным исследованиям, нам предстоит сейчас выяснить.

На этом пути нас подстерегают две сложности. Во-первых, учитывая удивительную научную плодовитость Норта, проанализировать все его труды практически невозможно. Поэтому мы ограничимся анализом тех работ Норта, которые, по мнению видного клиометриста Самнера Ла Круа, наиболее полно отражают важнейшие достижения «клиометрического» этапа творчества ученого, пришедшегося на середину 1950 — конец 1960-х г. (La Croix, 2019). Во-вторых, следует определиться с тем, какая работа будет считаться клиометрической, а какая нет. В этом вопросе мы будем опираться на методологию Роберта Уэйплса, предложившего в ходе библиометрического анализа журнала Journal of Economic History относить в категорию клиометрических работы, содержащие: а) таблицы; б) регрессии; в) диаграммы (Whaples, 1991). С тем, насколько работы Норта отвечают этим критериям, можно ознакомиться в табл. 1.

Данные, приведенные в табл. 1, красноречиво говорят о том, что количественные исследования с трудом можно назвать приоритетными для будущего нобелевского лауреата. В самом деле лишь в 50% его работ 1950-1960-х гг. наличествуют хоть какие-то признаки количественного анализа. Причем если не следовать примеру Уэйплса и не считать таблично-графические выкладки достаточным признаком отнесения исследования в категорию клиометрических (тогда клиометристом можно считать, например, шотландского политэконома Уильяма Плейфера, в конце XVIII столетия применившего графическую форму репрезентации статистической информации)5, то может статься, что у Норта вообще практически отсутствуют количественные работы. Даже в культовой статье 1968 года, посвященной оценке эффективности океанского судоходства, названной обычно не склонным к комплиментам знатоком «лучшей научной работой» Норта (McCloskey, 2010: 312), формальная модель сделана ученым не без помощи его коллеги Фогеля. «Я, — великодушно отметил Норт в первой подстрочной ссылке, — нахожусь в особом долгу перед Бобом Фогелем, за помощь в уточнении модели изменения производительности в этом эссе» (North, 1968: 953).

4 См. подробнее: Rosenzweig, 2011: 46-47.

5 См. подробнее, например: Maas, Morgan, 2002.

Таблица 1

Присутствие/отсутствие приемов количественного анализа в некоторых работах Д. Норта 1950-1960-х гг.

Название работы Год Таблицы Регрессии Диаграммы

Location theory and regional economic growth 1955

International capital flows and the development of the American West 1956 - - -

Ocean freight rates and economic development 17301913 1958 У - У

Agriculture in regional economic growth 1959 - - -

The United States balance of payments 1790—1860 1960 У - У

The economic growth of the United States, 1790—1860 1961 У - У

Quantitative research in American economic history 1963 - - -

The state of economic history 1965 - - -

Growth and welfare in the American past: a new economic history 1966 У - У

Sources of productivity change in ocean shipping 1600-1850 1968 У У* У

* Регрессионный анализ отсутствует, но теоретическая модель в статье изложена не словами, а математически.

Подобные признания в сочетании с данными, приведенными в табл. 1, могут вызвать определенное замешательство. Ведь если считать клиометрику лишь «сильно квалифицированным средством изучения прошлого» (Cliometrics), то это заставляет не только сомневаться в компетентности «нортоведов», вне зависимости от своего отношения к клиометрике считающих Норта одним из главных создателей этого историографического жанра, но и подозревать в недостатке профессионализма Нобелевский комитет, присудивший премию за создание количественной экономической истории человеку, не занимавшемуся квантитативной ЭИ. Сразу заметим, что подобные соображения могут возникнуть только по одной причине — неверному пониманию сути клиометрики, воспринимаемой многими исключительно лишь в качестве набора математических и технических инструментов из широкого арсенала прочих историографических средств, используемых специалистами для изучения прошлого.

На популярность и живучесть такой несостоятельной трактовки постоянно обращают внимание многие современные специалисты по ЭИ. «Техника, — отмечает Микаэль Опер, — это то, о чем многие люди думают, когда слышат термин клиометрика» (Haupert, 2017: 1065). На самом деле клиометрика является не столько исторической эконометрикой, сколько исторической экономикой. Предельно четко эту мысль сформулировала Дейдра (Дональд) Макклоски еще в конце 1970-х гг.: «не вычисления, а экономическая теория... является определяющим навыком клиометристов, как и других экономистов. Клиометрист является экономистом, применяющим экономическую теорию (обычно простую) к историческим фактам (не всегда количественным) в интересах истории (не экономики)» (McCloskey, 1978: 15).

Являлось ли творчество Норта 1950-1960-х гг. клиометрическим по стандартам Макклоски? На наш взгляд, это, безусловно, так. Правда, Норт расходился с последователями ранней клиометрики в целом ряде аспектов. Выделим главные из них.

Во-первых, Норт в отличие от своих коллег-клиометристов, бросивших вызов традиционным историографическим взглядам при помощи мобилизации всей мощи имеющихся тогда в их распоряжении технических и статистических средств, решил достичь той же цели иным путем — задействовав «элементарную экономическую теорию» (цит. по: La Croix, 2019: 67). В частности, в своей первой книге "The economic growth of the United States, 1790—1860" экономист, опираясь на принципы неоклассической теории, пытался доказать, что «рост США был эволюцией рыночной экономики, где поведение цен на товары, услуги и факторы производства являлось

главным элементом любого объяснения экономического изменения» (North, 1961: VII). Хотя и сейчас наиболее яркой чертой этой работы считаются «многочисленные диаграммы и таблицы, подтверждающие авторский анализ истоков и проявлений экономического развития Америки до Гражданской войны» (North), обилие иллюстративно-статистического материала не должно вводить в заблуждение. Главной заслугой Норта в этой книге стала демонстрация возможности использования неоклассической теории для анализа прошлого. «Его [Норта] упор на систему цен и реакцию на нее индивидов, — отмечал Энгерман в своей рецензии на "Экономический рост", — несмотря на то, что она заслуживает некоторой критики, отвечает растущему пониманию исторической значимости рыночных сил в определении человеческого поведения» (Engerman, 1977: 248).

Во-вторых, хотя позднее творчество Норта утратило столь выраженный неоклассический оттенок, а сами идеи, предложенные ученым в годы его увлечения клиометрикой, современными исследователями будут считаться разработанными недостаточно глубоко (Diebolt, Haupert, 2018a: 415), переоценить их значение в деле становления клиометрики / новой экономической истории / НЭИ трудно. Пожалуй, главный вклад этих кажущихся сейчас незрелыми (и резко диссонирующими с более поздними концепциями) идей Норта в развитие НЭИ кроется в том, что они стали своеобразным маяком, свет которого сделал более контрастными различия между «старой», описательной традицией изучения прошлого и «новым» клиометрическим подходом, базирующимся на использовании экономической теории для анализа исторических процессов. Суть этой эпохальной заслуги клиометрического периода творчества Норта, квинтэссенцией которого стал «Экономический рост», Уильям Паркер описал следующим образом: «...[Главное достоинство "Экономического роста"] заключается в наглядной и конкретной демонстрации американским историкам того, что большая экономическая модель, не математическая, но теоретически утонченная, может быть использована для организации экономических материалов по нескольким американским регионам более чем за пятьдесят лет экономической истории» (цит. по: Diebolt, Haupert, 2016: 982).

В-третьих, Норт отличался гораздо более конструктивным поведением от многих других сторонников клиометрики, c неофитским рвением доказывавших превосходство НЭИ и постоянно потешавшихся над старшим поколением экономических историков, несостоятельных в их глазах из-за их неспособности изложить свои мысли на языке цифр. Вместо беспрестанной критики «старой» ЭИ Норт сосредоточился на подготовке кадров для закрепления успехов клиометрической революции и воспитании студентов в духе «изучения исторических вопросов с использованием экономических знаний» (Lyons, et al., 2007: 17). Успешность Норта-учителя действительно впечатляет едва ли не больше заслуг Норта-исследователя. Именно Норт дал путевку в научную жизнь Лэнсу Дэвису, Ричарду Сатчу, Джонатану Хьюзу, Терри Андерсону, Ли Элстону, Беннету Бааку, Ричарду Бину, Гордону Бьорку, Филипу Коэльо, Роджерсу Тейлору Деннену, Прайсу Фишбеку, Джону Джозефу Уоллису и целой плеяде других выдающихся экономических историков (см. подробнее: de Almeida, 2019: 2—3). Последующие открытия Норта заслонили его достижения на поприще подготовки учебников по ЭИ, однако в наши дни специалисты крайне высоко оценивают его небольшую книгу "Growth and welfare in the American past" (North, 1966), считающуюся «первым и долгое время единственным учебником по новой экономической истории, подходящим для студентов» (Diebolt, Haupert, 2018b: 24). Наверное, это будет некоторым преувеличением, но напрашивается следующее сравнение. Для клиометрики Норт сделал практически то же самое, что и Пол Самуэльсон для кейнсианства. Если Самуэльсон «донес кейнсианское мышление до широкой аудитории» (Krugman, 2009), то усилиями Норта и его последователей НЭИ перестала восприниматься закрытой исследовательской площадкой, на которой эконометристы оттачивают свои технические навыки на историческом материале, став богатыми «охотничьими угодьями» для самого широкого круга ученых (см. подробнее: Diebolt, Haupert, 2020: 226).

Кратко подытоживая, еще раз выделим принципиальный момент. Ни в коем случае не принижая значимости колоссальных достижений, сделанных первыми клиометристами на

поприще количественного анализа, нельзя не согласиться с Клодом Дьеболем, пишущим о том, что сама по себе замена букв на цифры, за которую так ратовали отдельные клиометристы, не делает исследование клиометрическим, поскольку измерение остается лишь «другой формой нарративной истории», с которой так горячо боролись некоторые приверженцы НЭИ. Чтобы работа стала по-настоящему клиометрической, ее авторы должны научиться «объяснять прошлое экономическое развитие в терминах подходящих гипотетико-дедуктивных моделей» (Diebolt, 2012: 3). Именно умение создавать подобные модели и фонтанировать новыми идеями всегда отличало Норта. «У нас должны быть новые идеи, — наставлял своих учеников будущий нобелевский лауреат, — без них наша [предметная] область умрет» (цит. по: La Croix, 2019: 63). О том, куда привела тяга Норта к созданию все более изысканных теоретических конструкций, речь пойдет в следующих разделах статьи.

2. Вторая революция в экономической истории и исследовательский стиль Норта

Предыдущий раздел статьи продемонстрировал, что Норт может по праву именоваться одним из первоверховных апостолов клиометрической революции, открывшей новую страницу в развитии экономической истории. По большому счету, колоссальный вклад Норта в становление новой экономической истории не оспаривается никем из комментаторов. Так, Роберт Уйэплс отзывается о Норте как об «одном из наиболее успешных проповедников новой клиометрической методологии» (Whaples, 2003: 146). В свою очередь, Дьеболь и Опер, памятуя о роли Норта в подготовке кадров для клиометрического мятежа, возвели нобелиата в ранг «дедушки клиометрики» (Diebolt, Haupert, 2018: 414). Даже скупая на похвалу Макклоски не умаляла вклад мэтра в наступление эпохи Pax Cliometrica (см. подробнее: Freeman, Louça, 2001: 19).

Однако подобные комплиментарные оценки не должны отвлекать внимание от одной любопытной особенности. Многие специалисты, чествуя Норта как одного из пионеров НЭИ, нередко упускают из виду, что американский ученый не только стоял у колыбели первой революции в ЭИ — клиометрического поворота 1960-х гг., но и во многом предвосхитил начавшуюся в начале XXI столетия вторую революцию (ВР) в экономико-исторических исследованиях, под которой Мартина Чиони, Джованни Федерико и Микеланджело Васта подразумевают дрейф ЭИ в сторону изучения исторических истоков современных социально-экономических проблем (persistence studies), а также таких «неэкономических» явлений, как, например, «внутриполитические события (выборы, государственное строительство и т. д.), международная политика (войны, пр.), религия и некоторые типы личного поведения» (Cioni et al., 2020: 11).

Важно подчеркнуть, что Чиони и ее коллеги считают точкой отсчета начала новой эры в экономико-исторических исследованиях знаменитую статью Дарона Аджемоглу, Саймона Джонсона и Джеймса Робинсона "The Colonial Origins of Comparative Development: An Empirical Investigation" (Acemoglu et al., 2001), вышедшую в свет в 2001 году. В свою очередь, сам Аджемоглу с соавторами в недавней работе, посвященной изменчивости и устойчивости институтов, делая дежурный реверанс в сторону Норта (Acemoglu et al., 2020: 9), тем не менее совсем не спешит присваивать патриарху НЭИ лавры родоначальника еще одного направления в экономической науке. Примечательно также и то, что работы6 современных авторов, выполненные в русле ВР, зачастую вообще не содержат никаких упоминаний о Норте. Между тем соавтор Норта Джон Уоллис прямо указывает на то, кто на самом деле является зачинателем жанра persistence studies. «Норта, — пишет американский специалист, — можно обвинять не просто во влиянии на школу продолжительных исследований (persistence studies), он является ее основателем!» (Wallis, 2014: 48)

На первый взгляд, подобная недооценка вклада Норта заставляет подозревать современных специалистов в банальном желании замолчать имя своего великого предшественника. Также многим оправданной может показаться версия, связывающая «амнезию» современников в отношении вклада Норта в становление persistence studies с, как считается, популярной среди

6 См., например: Ager, 2013; Giuliano, Nunn, 2020.

представителей мейнстрима точкой зрения, будто бы «вещи, написанные двадцать или тридцать лет назад, считаются неактуальными, устаревшими или уже вошедшими в более современные работы» (Mankiw, 2006). Вместе с тем при всей своей простоте и привлекательности подобные интерпретации справедливы лишь отчасти.

Истоки недооценки роли Норта в запуске ВР, по-нашему мнению, лежат значительно глубже, и их следует искать, прежде всего: а) в метаморфозах, произошедших в экономической теории в 1960-2000-е гг.; б) в исследовательской неуспокоенности самого нобелевского лауреата, который то и дело выходил за рамки какой-то одной предметной области. Подробнее об изменениях в экономической науке, сыгравших роль в затушевывании вклада ученого в ВР, мы поговорим чуть позже, а сейчас рассмотрим, как из-за смелости Норта в перешагивании дисциплинарных границ и готовности идти наперекор теоретико-методологической моде многие современные исследователи нередко не замечают его вклад в ВР. Однако перед рассмотрением этой особенности творчества Норта нужно сделать важное уточнение.

На наш взгляд, пересечение Нортом демаркационных линий между разными социальными науками не только являлось порождением интеллектуального любопытства незаурядного мыслителя, но и выступало неотъемлемой составляющей реализации его главной миссии — создания «по-настоящему междисциплинарной социальной науки» (de Almeida, 2019: 1), позволяющей понять, «что делает страны богатыми или бедными» (North, 2009: 209). Предельно упрощая, эту грандиозную задачу можно представить в виде последовательного добавления ученым в свою объяснительную схему все новых элементов из разных дисциплин, каждый из которых приближал Норта к более точному пониманию «природы и причины богатства народов». Используя образное сравнение, творческую жизнь Норта можно представить в виде долгого интеллектуального путешествия, отправной точкой которого стало юношеское увлечение марксизмом, промежуточными пунктами — бурный, но достаточно скоротечный «роман» с клиометрикой 1950-1960-х гг., обращение к институционализму в 1970-е гг. и поворот в сторону когнитивистики в конце XX столетия, а кульминацией — попытка построения всеобъемлющей теории социального развития в 2000-е гг. (см. подробнее: Балацкий, 2011).

Сущностные аспекты многочисленных виражей творческого пути экономиста подробно рассмотрены в многочисленной литературе. В контексте нашего разговора важнее обратить внимание на те из них, которые наиболее рельефно демонстрируют еще одну важную черту исследовательского стиля Норта — готовность выходить за рамки доминирующих аналитических устоев. В чем же проявлялся этот академический нонконформизм?

Во-первых, уже в конце 1960-х гг. Норт начал раздвигать границы тогдашнего мейнстрима экономической науки, достигшего «апогея сплоченности своих рядов» (Davis, 2006: 8) под флагом неоклассики и, как часто считается, «строго наказывавшего вероотступников» (Angner, 2019: 204). Это «ренегатство», в частности, проявилось в том, что в ходе изучения европейского Средневековья ученый пришел к заключению, отчасти напоминающему рассуждения оппонентов неоклассиков — «старых» институционалистов7. «Такие социально-институциональные порядки, как феодализм или античность, — комментирует результаты изучения Нортом экономической истории Старого Света современный нидерландский исследователь Маттейс Крул, — не могут рассматриваться просто в качестве особых случаев решения проблемы оптимизации расходов в условиях рынка» (Krul, 2018: 45). Неудивительно, что, по мнению некоторых специалистов, Норт не просто пустился в «бегство от неоклассического мейнстрима» (Заостровцев, 2013: 140), а встал на «...защиту идей, от которых [мейнстрим] до недавнего времени старался держаться подальше» (Dequesh, 2007: 284).

Во-вторых, судя по всему, Норт никогда сильно не раскаивался в своих симпатиях к марксизму. Даже в период максимального сближения с неоклассикой на рубеже 1950-1960-х гг. «он по-прежнему считал Маркса важным теоретиком» (de Almeida, 2019: 9), а в начале 1980-х гг. уже без тени всякого смущения писал о том, что «марксистская теоретическая основа - наиболее мощная

7 Старый институционализм исходит из того, что «экономическая наука не ограничивается изучением рынков или рыночных обществ, а также она не ограничивается изучением деятельности, которая осуществляется лишь на рынках» (Luz, Fernandez, 2018: 592).

из существующих теорий вековых изменений именно потому, что она включает... все элементы, отсутствующие в неоклассике: институты, права собственности, государство и идеологию» (цит. по: Wisman et al., 1988: 748). Разумеется, подобные лестные оценки могут навести на подозрение, будто бы Норт не только с уважением относился к марксистскому учению, но и являлся едва ли не латентным марксистом (Kremser, 2019). Однако не будем спешить с выводами и дадим слово самому нобелевскому лауреату. «Я много читал Маркса, — признавался Норт в одном из интервью 2000-х гг., — это оказало огромное влияние на мою жизнь. Больше я не марксист, но по-прежнему он [Маркс] оказывает громадное воздействие [на меня]» (цит. по: Horn, 2009: 160). При этом, на наш взгляд, искать влияние мудреца из Трира на главного героя нашей статьи стоит не столько в области каких-то концептуальных пересечений, сколько в желании Норта создать похожую по своей масштабности на марксистскую «большую», многофакторную и к тому же не жестко формализованную теорию социально-экономического развития. Как раз в этом стремлении, видимо, и кроется очередное расхождение устремлений ученого с актуальной исследовательской повесткой. Дело в том, что в конце 1970-х гг., когда фокус научных интересов Норта начал постепенно смещаться в сторону поиска долгосрочных источников «экономических изменений во времени» (Wallis, 2014: 34), общую интеллектуальную атмосферу определяли совсем иные настроения. В это время в социальных науках (особенно в англо-саксонских странах) начал проявляться скепсис: а) в отношении метанарративов; б) к концепциям, не сводимым к «узким техническим проблемам», из-за чего «их надлежало относить к сфере метафизики, а не науки» (Wisman et al., 1988: 750, 747). Очевидно, что в подобных условиях попытка Норта создать изложенную не математическим языком «большую» теорию, направленную на поиск объяснения фундаментальных социентальных изменений (North, 1997: 110), требовала немалой научной смелости.

В-третьих, Норт начал возвращать в сферу изучения экономико-исторических явлений институциональную повестку в то время, когда «формалистская революция» 1950-1970-х гг., казалось бы, освободила экономистов от необходимости уделять внимание институтам8. Чтобы оценить масштабность и сложность этой задачи, следует напомнить, что к «1960-м гг. победа неоклассики над институциональной экономической теорией стала безоговорочной», а экономисты окончательно переселились в «воображаемый мир. формальных моделей. с обычно выхолощенным институциональным содержанием» (Hodgson, 2004: 380, 390). Вполне естественно, что стремление Норта «реинституционализировать» экономическую теорию столкнулось с прохладным приемом «неоклассических экономистов, посчитавших его [Норта] недостаточно строгим в научном плане» (Chang, Andreoni, 2019: 413). Впрочем, экономисты-гетеродоксы поначалу встретили программу Норта по возвращению институтов в лоно экономической науки еще холоднее. В частности, их насторожило объяснение Нортом «генезиса [институтов] в терминах той же [неоклассической] теории, которую он намеревался улучшить» (Boldizzoni, 2011: 18). Конечно, о достоинствах и недостатках нортианского варианта институционализма9 можно долго дискутировать, но одно можно сказать с высокой долей уверенности. Даже если согласиться с критиками, считающими его едва ли не замаскированным суррогатом неоклассики10, нельзя не отметить, что «инъекция» Нортом институционального фактора в неоклассическую теорию позволила расширить сферу ее применения. В частности, путем учета роли идеологии и государства в процессах экономического роста приступить к «объяснению [социально-экономических] изменений во времени» (Faundez, 2016: 387). В конечном счете это дало возможность Норту «разработать новую схему для анализа процессов изменений в экономической истории» (Myhrman, Weingast, 1994: 191) и сделало ученого «важной фигурой в новой макро-политической экономии / new macro-political economy, которая помогла создать новаторскую форму междисциплинарного экономического анализа политики, ориентированного на изучение макроэкономических проблем» (de Almeida, 2019: 13). Как видим, творческий маршрут Норта совсем не напоминал легкую прогулку, однако каждый шаг, совершаемый ученым, все больше раздвигал границы его теоретической рамки, способствуя постепенной кристаллизации нортианской «общей теории экономического развития» (Kim, 2014: 6).

8 См. подробнее, например: Horowitz, Boettke, 2004: 21.

9 См. подробнее, например: Капелюшников, 2019.

10 См. подробнее, например: Krul, 2016: 16.

В-четвертых, в 1990-е гг. Норт не побоялся заговорить о значении культуры в процессах социально-экономической эволюции, хотя большая часть представителей его профессии предпочитала «низводить культуру до статуса зависимой переменной» (Jones, 1995: 271), а то и вовсе «прямо ее игнорировать» (MacNeill, 2020: 79). Впрочем, Норт не был бы Нортом, если бы не обратил внимание экономистов на их близорукость. Как удачно заметили Авнер Грейф и Джоэль Мокир, «[Норт]. никогда не стеснялся указывать коллегам на то, что они упускают из виду что-то важное» (Greif, Mokyr, 2017: 25). Но в чем же все-таки заключалась причина обращения экономиста к такой не самой популярной в экономической науке проблеме, как культура? По-видимому, пытливый ум Норта перестала устраивать его собственная трактовка социальных институтов в виде возникающих из ниоткуда экзогенных правил игры11. Желание постичь их природу привело ученого к выводу о том, что истоки социальных институтов невозможно осмыслить без изучения «ментальных моделей, являющихся внутренними представлениями, создаваемыми когнитивными системами человека для объяснения окружающей среды» (North, 1994: 363). Более того, с течением времени уверенность нобелевского лауреата в колоссальном значении, которое оказывают убеждения людей на социально-экономическое развитие, лишь окрепла. «Культурное наследие, — писал Норт в 2005 году, — ... дает нам ключи к разгадке истории успехов или провалов обществ» (North, 2005: 36). Справедливости ради, стоит заметить, что, по мнению специалистов, роль культуры в хозяйственной жизни общества оказалась раскрыта Нортом гораздо слабее, чем другие факторы социально-экономической динамики12. Тем не менее нам видится более важным не искать какие-то пробелы в построениях ученого, а в очередной раз обратить внимание на особенности его исследовательского почерка. В этом отношении обращение Норта к культуре является еще одним проявлением способности мэтра смотреть дальше большинства других специалистов и видеть в идеях, лежащих на периферии мейнстримного дискурса, будущие концептуальные жемчужины.

Кратко рассмотрев некоторые особенности воззрений Норта, самое время попытаться понять, почему большинство современных экспертов не воспринимает его буревестником Второй революции в ЭИ. Ведь, казалось бы, визионерские идеи ученого вполне укладываются в логику ВР, чью фабулу, напомним, задают следующие элементы: 1) поиск исторических корней современных социально-экономических проблем; 2) полидисциплинарный взгляд на социо-гуманитарные явления, предполагающий выход за пределы «экономической теории, в сторону социологии, антропологии и, прежде всего, политологии» (Cioni et al., 2020). На наш взгляд, для того чтобы разобраться в причинах этого кажущегося, при первом приближении, несправедливым забвения имени Норта, следует вспомнить об изменениях, произошедших в экономической науке второй половины XX — начала XXI столетий.

3. Теоретико-эмпирические циклы в развитии экономической науки и судьба идей Норта

В 1970-е гг. экономистов начали активно обвинять в хроническом пребывании в вымышленных теоретических мирах и критиковать за беззастенчивое самолюбование своим умением строить красивые математические выкладки. «Они [развитые страны], — тонко-иронично констатировала Джоан Робинсон, — могут позволить себе роскошь обладать экономистами, занимающимися созданием замысловатых теорий, не имеющих никакой связи с реальностью» (Robinson, 1972: 7). Британской экономистке вторил Джон Гэлбрейт. «Моделирование стало целью, а не средством. экономическая теория разрушает свою связь с реальным миром», — сетовал экономист в своем послании к Американской экономической ассоциации (Galbraith, 1973: 1—2). Заметим, что схожие претензии высказывали не только интеллектуалы, тяготеющие к гетеродоксии, но и непререкаемые лидеры тогдашнего мейнстрима. Так, например, Василий Леонтьев указывал на «фундаментальное несоответствие в современном состоянии нашей дисциплины», когда «слабые и слишком медленно развивающиеся эмпирические основания не успевают за бурно растущей надстройкой из чистой. умозрительной экономической теории» (цит. по: Feiwel, 1987: 135).

11 См. подробнее, например: Hodgson, 2017: 5.

12 См. подробнее, например: Hodgson, 2017: 8.

Легко заметить, что столь разных ученых объединила общая обеспокоенность чрезмерной увлеченностью экономистов 1960—1970-х гг. высокой теорией, ведущей к разрастанию пропасти между экономической наукой и практикой. Специалистами по истории экономической мысли предложен целый ряд объяснений13, призванных пролить свет на превращение economics из дисциплины, в которой еще в 1920—1930-е гг. «эмпирическая работа считалась столь же престижной, как и теория» (Backhouse, Cherrier, 2017: 7), в «парящую в воздухе теоретическую систему, имеющую весьма опосредованное отношение к происходящему в реальном мире» (Interview with Ronald Coase, 1997). Однако анализ данных гипотез выходит далеко за рамки настоящей статьи, поэтому ограничимся одним принципиальным соображением.

По-видимому, одним из главных факторов, обусловивших обретение теоретиками привилегированного статуса в рамках экономической профессии, стала материализация надежд некоторых ее представителей о трансформации своего предмета в точную дисциплину, выстроенную вокруг «простой и всеобъемлющей теории» — своеобразного «философского камня, который будет объединять и освещать» всю экономическую науку (цит. по: Boianovsky, 2020: 8). В современной литературе убедительно показано, что эти мечты (иногда именуемые «завистью к физике» / physics envy) возникли среди экономистов задолго до середины XX века14, но вплоть до начала 1950-х гг. ни о каком доминировании «теоретиков» над «практиками» говорить не приходилось. Ситуация начала меняться c выходом в свет в 1947 году легендарных «Оснований экономического анализа» Самуэльсона, провозгласившего главной целью своей работы трансплантацию в экономическую науку принципа «генерализации путем абстракции» американского математика Элиакима Гастингса Мура, а также его же идеи возможности создания общей теории, вбирающей частные концепции (Backhouse, 2017: 274).

С учетом того что «Основания» легли в основу «Экономики», считающейся самым влиятельным учебником со времен «Принципов экономики» Альфреда Маршалла» (Cooper, 1997), и созвучием исследовательского кредо Самуэльсона «факты не говорят сами за себя» (Samuelson, 1983: 8) методологическим убеждениям ряда других титанов экономической науки послевоенной эпохи15, становится понятным, почему теоретизация экономического дискурса в третьей четверти XX столетия вполне совпадала с профессиональными устремлениями значительной части экономистов того времени. Ярким индикатором воплощения в академическую жизнь этих чаяний может являться изменение характера научных публикаций. Так, например, если в 1960 году удельный вес сугубо теоретических статей в American Economic Review и Journal of Political Economy составлял около трети от общего объема материалов, то в 1975 году уже 1/2. При этом доля прикладных и эмпирических работ, публикуемых на страницах этих авторитетных изданий, за аналогичный период упала с 71 и 69 до 53 и 50% соответственно (Machlup, 1984: 242). Последствия такой «рокировки» хорошо передают слова Леонтьева: «постоянная озабоченность воображаемой, гипотетической, а не наблюдаемой реальностью постепенно привела к искажению неформальной шкалы оценки нашего академического сообщества. [в результате] молодые исследователи., кажется, вполне довольны ситуацией, в которой они могут демонстрировать свою удаль, строя все более и более изысканные математические модели. никогда не участвуя в эмпирических исследованиях» (Leontief, 1985: 275—276).

Казалось бы, какое отношение все эти изменения в теоретико-методологических пристрастиях экономистов имеют к судьбе идей Норта? С нашей точки зрения, самое непосредственное. Для пояснения своей позиции вспомним, чем не удовлетворяла основоположников клиометрики «традиционная» экономическая история. Кроме упомянутого выше недовольства «младотурков», как их позже назовет Клаудия Голдин (Gauldin, 1995: 193), неспособностью «строй гвардии» специалистов по ЭИ выражать свои идеи при помощи греческих букв и графиков, нас интересуют два основных аспекта. Во-первых, «революционеров» раздражало неприятие принципа универсальной применимости экономических законов, унаследованное старшими коллегами от немецкой исторической школы. Во-вторых, клиометристов не устраивали исследования ЭИ в индуктивном ключе и нежелание экономических историков 1940—1950-х гг. опираться в своих исследованиях на четко сформулированную теорию16. Например, Норт, даже после

13 См. подробнее, например: Мальцев, 2018.

14 См подробнее, например: Mirowski, 1989.

15 См. подробнее, например: Backhouse, Cherrier, 2017: 8.

16 См. подробнее, например: Me^a, 2015.

начала своего отхода от использования в ЭИ чисто неоклассических предпосылок, не уставал напоминать о значимости теории для экономической истории. «Если теория, используемая в экономической истории, — писали Норт и Лэнс Дэвис в 1971 году, — продолжит ограничиваться инструментами традиционной микро-макроэкономики, то дальнейшие успехи знания будут, жестко ограничены. [Наша] цель — преодолеть эти узкие места и разработать теорию [курсив наш] институциональных изменений» (North, Davis, 1971: VII).

Кроме того, в полном соответствии с позитивистским духом времени, предполагавшим «объяснение большинства наблюдаемых социальных феноменов при помощи незыблемых пространственно-временных социальных законов» (York, Clark, 2006: 429), выводимых из ограниченного набора факторов, вплоть до конца 1970-х гг. Норт рассматривал ЭИ сквозь призму редукционистских моделей. Так, во введении к своей книге «Подъем Западного мира» Норт вместе с соавтором Робертом Томасом (North, Thomas, 1973) обозначил центральной задачей работы разработку «аналитической основы для изучения и объяснения подъема Западного мира», в основу которой легла идея о том, что на протяжении восьми веков неизменным фактором социально-экономических изменений в Старом Свете являлись демографические сдвиги, ведущие к колебанию относительной стоимости рабочей силы и земли и тем самым запускавшие процесс институциональных трансформаций» (цит. по: La Croix, 2019: 69). Безусловно, подобная монокаузальность не осталась не замеченной коллегами.

«Сведение институциональной структуры к проблеме прав собственности, — писал в своей рецензии на «Подъем» Герман Ван дер Вее, — кажется мне слишком узко юридическим и должно быть смягчено при помощи учета социальных, экономических, географических и культурных точек зрения» (цит. по: La Croix, 2019: 70). Разумеется, на этом замечании список критических комментариев, высказанных в адрес творчества Норта в 1960-1970-е гг., не заканчивался. Однако сказанного выше достаточно, чтобы сделать следующее заключение. При всей своей новизне нортианские идеи 1960-1970-х гг. отлично вписывались в общую логику развития общественных наук. Как указывает Хантер Хейк, все социальные дисциплины образца середины XX века характеризовала озабоченность созданием универсальной теории для «универсального человека» — веры в то, что «все люди имеют одинаковые биологические, ментально / физиологические и социальные возможности, ограничения и потребности, следовательно, "наука о человеке" может и должна быть наукой обо всех людях» (Heyck, 2015: 11).

Неудивительно, что Норт 1960-1970-х гг., пытавшийся историзировать неоклассику, исходящую из существования универсальных и нерушимых во времени экономических законов, выглядел вполне мейнстримным субъектом, чья профессиональная деятельность заслуживала самой высокой оценки экспертного сообщества. Однако, как справедливо замечает Грэхем Браунлоу, по мере увеличения количества академических регалий и роста авторитета среди коллег по мейнстримному цеху творчество Норта начало постепенно приобретать все более выраженный гетеродоксальный «привкус». Отказываясь к вящему неудовольствию представителей «основного русла» от «строгих и твердых параметров неоклассического синтеза» (цит. по: Brownlow, 2010: 304), Норт запустил процесс перерождения из «нового экономического историка», занятого «применением неоклассических моделей к историческим событиям», в «исторического экономиста», рассуждающего о «взаимосвязи институтов и экономического развития» (Brownlow, 2010: 308).

В методологическом плане такая интеллектуальная трансформация означала отход от абстрактно-дедуктивных объяснительных схем к конкретно-историческим исследованиям, зиждущимся на результатах глубоко осмысления эмпирического материала (Groenewegen, 1995: 472). Примечательно, что своим разрывом с «дедуктивными объяснительными стратегиями» (цит. по: Brownlow, 2010: 311) Норт в очередной раз опередил своих современников. Как показывают результаты библиометрических исследований (Hamermesh, 2013), первые десятилетия XXI века, вероятно, войдут в историю экономической науки под названием «эмпирического поворота» и заката эпохи абстрактного теоретизирования. Естественно, к выводам, вытекающим из подобных изысканий, можно относиться по-разному, но даже крупные методологи, не склонные полностью доверять библиометрическим данным, признают рост престижа занятия эмпирико-прикладными исследованиями среди современных экономистов (Backhouse, Cherrier, 2017: 2), а нобелевские лауреаты заявляют, что отныне «эмпирическая работа — это наука; теория — развлечение» (Romer, 2015: 93).

О возможных причинах разворота экономической профессии в сторону эмпирики написано уже немало работ17. Их разбор выходит далеко за рамки нашей статьи. Сейчас нам важнее дать свое объяснение, почему Норт, одним из первых ушедший от «культуры, ставящей в центр абстрактную теорию» (Spiegler, 2019: 173), и как минимум с 1980-х гг. подчеркивающий необходимость изучения влияния событий прошлого на злободневные проблемы социально-экономической реальности, так и не вошел в когорту родоначальников Второй экономико-исторической революции. Ситуацию еще больше запутывает то обстоятельство, что само развитие ЭИ в наши дни идет в том же эмпирическом русле, что и остальные экономические дисциплины. «Работы, которые сегодня пишут по экономической истории, — отмечает Роберт Марго, — следуют логике современной эмпирической экономической теории» (Margo, 2021: 13).

Чтобы не утомлять читателей долгими рассуждениями, обратим внимание на главный, с нашей точки зрения, аспект. В начале XXI столетия на смену эре восхищения экономистов масштабными теориями, как казалось, обладающими всеобъясняющими способностями18, пришла «эпоха экономиста-прикладника» (Backhouse, Cherrier, 2017: 1). Однако эти серьезные изменения в исследовательских приоритетах вовсе не означают снижения требований, предъявляемых к техническим навыкам представителей современной экономической науки. Напротив, как утверждает Родрик, «стандарты профессии теперь требуют гораздо больше уделять внимание качеству данных, выведению причинно-следственных доказательств и различным статистическим ловушкам» (Rodrik, 2015: 201). Вот почему в условиях перехода от «моделей к методам» (Panhans and Singleton, 2017) вполне обоснованным выглядит замечание Ростислава Капелюшникова о впадении современных экономистов в «эконометриковерие», делающее главным мерилом качества работы в области экономики ее инструментальную изощренность, а не теоретическую глубину (Капелюшников, 2018).

Отвечают ли работы позднего Норта требованиям эпохи заката теоретико-центричной культуры? На наш взгляд, ответ на этот вопрос должен быть отрицательным. Как уже стало понятно из первого раздела статьи, даже находясь в ипостаси поборника неоклассики, Норт никогда не ставил точность экономико-исторического анализа выше его широты. Дьеболь и Опер описывают эту нетипичную для клиометристов первой волны расстановку исследовательских акцентов следующим образом: «вместо того чтобы сфокусироваться на развитии способностей измерять более точно и тщательно, он [Норт] стремился расширить горизонты [своего анализа]» (Diebolt, Haupert, 2016: 979). Если молодой Норт не спешил упиваться красотой математических выкладок, то зрелый ученый открыто предпочитал слова формулам. «Дуглас Норт, — замечают современные специалисты, — был необычен, поскольку он [еще] в 60-е. ясно осознал, что математизация не только не поможет, но даже может затруднить поиск ответов на интересующие его вопросы» (см. подробнее: Ganev, 2015).

Но не стоит думать, что подобные «вольности», идущие вразрез с магистральным направлением развития экономической науки, сошли нобелиату с рук. Очень точно последствия пренебрежения Нортом мейнстримными правилами игры уловил профессор Марго. По мнению американского исследователя, из-за неспособности Норта «разработать собственные технические или эконометрические инструменты, которые были бы убедительны для остальных экономистов», многие его попытки донести свои идеи до коллег-экономистов так и остались гласом вопиющего в пустыне (Margo, 2021: 11). Именно эта судьба, на наш взгляд, постигла нортианские наработки, соответствующие ВР по сути, но не соответствующие ей по форме.

О несоответствии стиля мышления и риторики Норта стандартам экономической науки конца XX века пишут и некоторые эксперты19, полагающие, что экономист на склоне лет начал все дальше удаляться от неоинституционилизма, в создании которого он принял самое непосредственное участие, и все больше непроизвольно сближаться со старыми институционалистами, «избегавшими элегантности, строгости и скупости формально-дедуктивного моделирования и предпочитавшими его насыщенному описанию / thick description, историческому анализу., позволяющим более точно уловить истинную природу фундаментальных исторических процессов» (Campbell, 2004: 10). Если эта точка зрения верна, то, вероятно, плоды творчества Норта рубежа тысячелетий будут гораздо больше

17 См., например: Biddle, Hamermesh, 2017; Panhans, Singleton, 2017.

18 См. подробнее: Fox, 2016.

19 См. подробнее, например: Brownlow, 2010: 302.

цениться представителями экономической гетеродоксии, политологами и историками, нежели мейнстримными экономистами, поклоняющимися, по образному сравнению Марка Блауга, «идолу математической строгости» (цит. по: Hands, 2009: 147). Для проверки этой гипотезы мы решили воспользоваться ресурсами поисковой платформы Google Scholar и установить число цитирований последней крупной работы нобелитата "Violence and Social Orders: A Conceptual Framework for Interpreting Recorded Human History", написанной в соавторстве с Джоном Уоллисом и Барри Вайнгастом (North et al., 2009), в ведущих журналах в области мейнстримной и гетеродоксальной экономики, а также политологии и истории. Как показал проведенный нами анализ, труды позднего Норта, судя по всему, действительно лучше вписываются в дискурс экономистов-гетеродоксов и других представителей социальных наук, чем резонируют с настроениями, царящими в основном русле экономической науки. Так, по состоянию на начало августа 2021 года, "Violence and Social Orders" оказалась процитирована в топ-10 мейнстримных экономических журналов всего 10 раз, тогда как в наиболее респектабельных журналах в области истории, политологии и гетеродоксальной экономики эта книга набрала 27, 39 и 108 цитирований соответственно (табл. 2).

Таблица 2

Количество цитирований монографии Д. Норта, Дж. Уоллиса и Б. Вайнгаста "Violence and Social Orders: A Conceptual Framework for Interpreting Recorded Human History" в Google Scholar в журналах по разным дисциплинам

Название журнала Число цитирований Название журнала Число цитирований

Ведущие журналы по экономике* Некоторые журналы в области гетеродоксальной экономики**

Econometrica 2 Cambridge Journal of Economics 1

American Economic Review 1 Journal of Economic Issues 8

The Quarterly Journal of Economics 2 Review of Radical Political Economics 2

Journal of Economic Literature 4 American Journal of Economics and Sociology 2

Journal of Financial Economics 0 Journal of Evolutionary Economics 6

Journal of Political Economy 0 Journal of Institutional Economics 59

Review of Financial Studies 0 Journal of Development Studies 17

Journal of Economic Perspectives 1 Development and Change 8

Review of Economic Studies 0 Review of Austrian Economics 4

Journal of Finance 0 Structural Change and Economic Dynamics 1

Итого 10 Итого 10S

Ведущие журналы по истории *** Ведущие журналы по политологии****

The Journal of Economic History 16 American Journal of Political Science 3

The Economic History Review 6 American Political Science Review 12

Business History 3 Journal of European Public Policy 2

Past & Present О Journal of Politics 5

The American Historical Review О Journal of Common Market Studies О

Comparative Studies in Society and History О Comparative Political Studies 5

Journal of Urban History О British Journal of Political Science 4

Journal of Global History 2 Journal of Democracy 7

The History of the Family О European Journal of Political Research О

Journal of Historical Geography О West European Politics 1

Итого 27 Итого 39

* Top-10 журналов из рейтинга RePEc / https://ideas.repec.org/top/top.journals.all.html

** Journal Rankings / https://www.hetecon.net/resources/joumal-rankings/

*** Top-10 журналов из рейтинга Google Scholar / https://scholar.google.com/citations?view_op=top, venues&hl=en&vq=hum_history

**** Top-10 журналов из рейтинга Google Scholar / https://scholar.google.com/citations?view_op=top, venues&hl=en&vq=soc_politicalscience

Такая структура цитирований наталкивает на следующие соображения. С одной стороны, она указывает на правомочность тезиса о том, что поздний Норт оказался «чужим среди своих и своим среди чужих» — непревзойденным мастером профессионального перевоплощения, способным завоевать авторитет посторонней аудитории, но, вероятно, несколько утратившим влияние среди сообщества мейнстримных экономистов. С другой, эти библиометрические данные наводят как минимум на два вопроса. Во-первых, могут ли современные экономисты также, успешно двигаясь по одной творческой орбите, благополучно перейти на другую? Во-вторых, есть ли надежда на то, что в ближне- и среднесрочной перспективе на академическом небосводе современных социальных наук зажжется звезда, сопоставимая с Нортом по широте эрудиции и глубине концептуализации? Не претендуя на исчерпывающие ответы, мы сформулируем свою позицию по данным вопросам в заключении.

Вместо заключения, или Конец (?) эпохи великих эрудитов

На наш взгляд, помимо перечисленных во втором разделе статьи особенностей исследовательского стиля Норта, есть еще один крайне важный аспект его творчества. С нашей точки зрения, потрясающая широта кругозора, легкость, с которой Норт переступал через демаркационные границы разных дисциплин, делают его — в самом хорошем смысле этого слова — достаточно старомодным ученым, больше похожим на мыслителей XVIII—XIX столетий, чем на своих современников. Оставив в стороне размышления о том, насколько современным молодым ученым импонирует образ Адама Смита или Джона Стюарта Милля, зададимся следующим вопросом: смогут ли нынешние юные исследователи, даже когда-нибудь удостоившись Нобелевской премии, освобождающей ее лауреатов от многих исследовательских условностей, последовать примеру Норта и также непринужденно утолять жажду своего любопытства, переходя из одной предметной области в другую, и создавать грандиозные теоретические конструкции? Рискнем предположить, что такая возможность ничтожна мала. При этом дело вовсе не в том, что мир оскудел талантами. Просто в годину празднования тризны по социальным теориям, якобы не выдержавшим конкуренции с «огромными объемами данных и прикладной математикой, вытеснившим все остальные инструменты [познания]» (Anderson, 2008), у ученых гораздо больше шансов получить профессиональное признание благодаря владению техническими навыками, а не обладанию широкими знаниями, необходимыми для работы в стиле Норта.

Но стоит ли воспринимать обеспокоенные сетования специалистов о «смерти» теорий в общественных дисциплинах в целом и экономической науке в частности в качестве эпитафий эре великих теоретических идей? На первый взгляд, для этого есть все основания. Как считает high-tech-гуру Крис Андерсон, вступление человечества в «Петабайтный век» позволяет ученым наконец-то отказаться от разнообразных социальных теорий, поскольку отныне «цифры говорят сами за себя», науку можно развивать без каких-либо «последовательных моделей, и вообще без какого-либо. объяснения» (Anderson, 2008). Однако если попытаться выйти из состояния цифровой эйфории, охватившей многих членов научного сообщества, то может статься, что соревноваться в составлении некрологов по искусству теоретизирования преждевременно. Прежде всего, необходимо не забывать о том, что «наука. не занимается поиском закономерностей — хотя это, безусловно, является ее частью, — а ищет объяснения этим закономерностям» (Pigliucci, 2009: 534). Кроме того, есть вероятность, что всепроникающий IT-эмпирицизм не только не выступит могильщиком теории, но и придаст ей новое качество. Согласно этой точке зрения, большие данные не заменяют, а дополняют и даже улучшают традиционный процесс создания и использования гипотез20. Наконец, специалистам, готовящимся к похоронам теорий, стоит помнить о том, что даже кажущиеся незыблемыми стандарты занятия научными исследованиями могут быть пересмотрены. Скажем, наверное, еще в 1980-е гг. мало кто мог предположить, что экономисты снова займутся «измерениями без теорий» (Koopmans, 1947).

Конечно, предугадать, в каком направлении будет развиваться экономическое знание, трудно. Одно можно сказать с некоторой долей уверенности. Идеи и интеллектуальные

20 См. подробнее, например: Veltri, 2017.

традиции чаще всего никогда не умирают, а ждут своего часа, приходя в новую эпоху в новом обличии. Поэтому, наслаждаясь возможностями, открываемыми цифровыми технологиями для социально-экономических исследований, следует не забывать и о таких «архаичных» навыках, как умение создавать большие теоретические конструкции. Пусть эти знания сейчас выглядят в глазах многих специалистов артефактом прошлого, но нет никаких гарантий, что они будут казаться такими же через 20 лет. В этом отношении богатейшее интеллектуальное наследие Норта может быть не только великолепным отдохновением для исследователей, уставших от технической рутины, но еще и прекрасным подспорьем для желающих познакомиться с мастерством теоретической концептуализации. Остается надеяться, что взращенные в data-driven культуре ученые все-таки смогут по достоинству оценить один из важнейших (и кажущийся сейчас таким «гетеродоксальным») исследовательских посылов мэтра: даже самые совершенные техники вычисления никогда не заменят творческое воображение и умение воспарять над сухой статистикой. Насколько хорошо будет услышан этот призыв Норта, покажет время. Пока рекомендуем всем хотя бы изредка заглядывать в книги этого великого ученого, наглядно демонстрирующие, какой интересной может быть теория без измерений.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ/REFERENCES

Балацкий Е.В. (2011). Когнитивно-институциональный синтез Д. Норта // Общественные науки и современность 5: 154—166. [Balatsky E. (2011). Cognitive-institutional. Synthesis of D. North. Social Sciences and Modernity 5: 154-166. (In Russian).] Заостровцев А.П. (2013). Дуглас Норт: бегство от неоклассического мейнстрима // Общественные науки и современность 4: 140-150. [Zaostrovtsev A.P. (2013). Douglas North: The Escape from the Neoclassical Mainstream. Social Sciences and Modernity 4: 140-150. (In Russian).] Капелюшников Р.И. (2018). О современном состоянии экономической науки: полусоциологические наблюдения. М.: Изд. дом Высшей школы экономики. [Kapeliushnikov R.I. (2018). On the Current State of Economics: Semi-sociological Observations. Moscow: The Higher School of Economics. Publ. (In Russian).] Капелюшников Р.И. (2019). Contra панинституционализм. Часть I // Вопросы экономики 7: 119146. [Kapeliushnikov R.I. (2019). Contra pan-institutionalism. Part I. Voprosy Ekonomiki 7: 119146. (In Russian).] DOI: 10.32609/0042-8736-2019-7-119-146 Мальцев А.А. (2018). Феномен «национальной диспропорциональности» в развитии истории экономической мысли: в поисках альтернативной интерпретации // Общественные науки и современность 3: 122-137. [Maltsev A.A. (2018). Phenomenon of "National Disproportionality" in the Development of the History of Economic Thought: In Search for Alternative Interpretation. Social Sciences and Modernity 3: 122-137. (In Russian).] Acemoglu D., Egorov G., Sonin K. (2020). Institutional Change and Institutional Persistence NBER Working Paper № 27852.

Acemoglu D., Johnson S., Robinson J. (2001). The Colonial Origins of Comparative Development: An

Empirical Investigation. American Economic Review 91 (5): 1369-1401. DOI: 10.1257/aer.91.5.1369 Ager P. (2013). The Persistence of de Facto Power: Elites and Economic Development in the US South,

1840-1960. EHES Working Paper in Economic History № 38. Anderson C. (2008). The End of Theory: The Data Deluge Makes the Scientific Method Obsolete (https://

www.wired.com/2008/06/pb-theory/ - Дата обращения: 26.08.2021) Angner E. (2019). We're All Behavioral Economists Now. Journal of Economic Methodology 26 (3):

195-207. DOI: 10.1080/1350178X.2019.1625210 Backhouse R. (2017). Founder of Modern Economics: Paul A. Samuelson: Volume 1: Becoming

Samuelson, 1915-1948. N.Y.: Oxford University Press. Backhouse R.E., Cherrier B. (2017). The Age ofthe Applied Economist: The Transformation ofEconomics since the 1970s. History of Political Economy 49 (Supplement): 1-33. DOI: 10.1215/001827024166239

Bhattacharya B. (2016). What Ails Modern Economics? (https://www.livemint.com/Sundayapp/ rVW95gcyA0u31YAnwMp3cM/What-ails-modem-economics.html - Дата обращения: 26.08.2021) Biddle J., Hamermesh D.S. (2017). Theory and Measurement: Emergence, Consolidation, and Erosion of a Consensus. History of Political Economy 49 (Supplement): 34-57. DOI: 10.1215/001827024166251

Blaug M. (2003). The Formalist Revolution of the 1950s. Journal of the History of Economic Thought

25(2): 145-156. DOI: 10.1080/1042771032000083309 Boianovsky M. (2020). Voluminous, Repetitive, and Intractable: Samuelson on Early Development

Economics. CHOPE Working Paper. № 2020-03. Boldizzoni F. (2011). The Poverty of Clio: Resurrecting Economic History. Princeton: Princeton University Press.

Brownlow G.A. (2010). Structure and change: Douglass North's Economics. Journal of Economic

Methodology 17(3): 301-316. DOI: 10.1080/13501781003792662 Campbell J.L. (2004). Institutional Change and Globalization. Princeton, Oxford: Princeton University Press.

Chang H-J., Andreoni A. (2019). Institutions and the Process of Industrialization: Towards a Theory of Social Capability Development: 409-441. In: Nissanke M., Ocampo J.A. The Palgrave Handbook of Development Economics: Critical Reflections on Globalization and Development. Cham: The Palgrave Macmillan.

Cioni M., Federico G., Vasta M. (2020). The Two Revolutions in Economic History. EHES Working Paper (192).

Cliometrics (https://www.merriam-webster.com/dictionary/cliometrics - Дата обращения: 26.08.2021) Colander D. (2007). Pluralism and Heterodox Economics: Suggestions for an "Inside the Mainstream"

Heterodoxy. Middlebury College Economics Discussion Paper. (07-24). Cooper R.N. (1997). Economics: An Introductory Analysis. Foreign Affairs. September / October. Davis J. (2006). The Turn in Economics: Neoclassical Dominance to Mainstream Pluralism? Journal

of Institutional Economics 2(1): 1-20. DOI: 10.1017/S1744137405000263 Davis J.B. (2019). Specialization, Fragmentation, and Pluralism in Economics. The European Journal

of the History of Economic Thought 26(2): 271-293. DOI: 10.1080/09672567.2018.1555604 de Almeida R. G. (2019). Douglass North as a Political Economist. CHOPE Working Paper. 2019-05. De Vroey M., Pensieroso L. (2021). Grounded in Methodology, Certified by Journals: The Rise and

Evolution of a Mainstream in Economics. LIDAMDiscussion Paper IRES 2021/15. Dequesh D. (2007). Neoclassical, Mainstream, Orthodox, and Heterodox Economics. Journal of Post-

Keynesian Economics 30(2): 279-302. DOI: 10.2753/PKE0160-3477300207 Diebolt C. (2012). The Cliometric Voice. AFC Working Papers № 12.

Diebolt C., Haupert M. (2016). Clio's Contributions to Economics and History. Revue d'économie

politique 126: 971-989. DOI: 10.3917/redp.265.0971 Diebolt C., Haupert M. (2018a). A Cliometric Counterfactual: What If There Had Been Neither Fogel

nor North? Cliometrica 12: 407-434. DOI: 10.1007/s11698-017-0167-8 Diebolt C., Haupert M. (2018b). Cliometrics. Bureau d'Économie Théorique et Appliquée. Document de Travail № 2018-01.

Diebolt C., Haupert M. (2020). How Cliometrics Has Infiltrated Economics-And Helped to Improve

the Discipline. Annals of the Fondazione Luigi Einaudi 54 (1): 219-230. DOI: 10.26331/1107 Dugger W.M. (1995). Douglass C. North's New Institutionalism. Journal of Economic Issues XXIX(2):

453-458. DOI: 10.1080/00213624.1995.11505682 Engerman S.L. (1977). Douglass C. North's the Economic Growth of the United States, 1790-1860

Revisited. Social Science History 1(2): 248-57. DOI: 10.2307/1171058. Faundez J. (2016). Douglass North's Theory of Institutions: Lessons for Law and Development. Hague

Journal on the Rule of Law 8: 373-419. DOI: 10.1007/s40803-016-0028-8 Feiwel G.R. (1987). A Summing Up: 125-145. In: Feiwel G.R. (Eds.). Arrow and the Ascent of Modern Economic Theory. Houndmills: The Macmillan Press.

Fogel R.A. (1982). "Scientific" History and Traditional History: 15-63. In: Barwise J., et al. (Eds.). Studies in Logic and the Foundations of Mathematics. Amsterdam: North-Holland Publishing 104.

Fox J. (2016). How Economists Went from Theory to Data (https://www.livemint.com/Opinion/ Z455NPISJekW8ZqLbHpnzI/How-economics-went-from-theory-to-data.html — Дата обращения: 26.08.2021)

Freeman C., Louça F. (2001). As Time Goes By: From the Industrial Revolutions to the Information

Revolution. Oxford: Oxford University Press. Galbraith J.K. (1973). Power and the Useful Economist. The American Economic Review 63 (1): 1—11. Ganev G. (2015). In Memory of Douglass North (http://4liberty.eu/in-memory-of-douglass-north/ —

Дата обращения: 26.08.2021) Gauldin C. (1995). Cliometrics and the Nobel. The Journal of Economic Perspectives 9(2): 191—208.

DOI: 10.1257 / jep.9.2.191 Giuliano P., Nunn N. (2020). Understanding Cultural Persistence and Change. The Review of

Economic Studies. DOI: 10.1093/restud/rdaa074 Greif A., Mokyr J. (2017). Cognitive Rules, Institutions, and Economic Growth: Douglass North and

Beyond. Journal of Institutional Economics 13(1): 25—52. DOI: 10.1017/S1744137416000370 Groenewegen J., Kerstholt F., Nagelkerke A. (1995). On Integrating New and Old Institutionalism: Douglass North Building Bridges. Journal of Economic Issues 29(2): 467—475. DOI: 10.1080/00213624.1995.11505684 Hamermesh D. (2013). Six Decades of Top Economics Publishing: Who and How? Journal of Economic

Literature 51(1): 162—172. DOI: 10.1257/jel.51.1.162 Hands D.W. (2009). Did Milton Friedman's Positive Methodology License the Formalist Revolution?: 143—165 In: Mäki U. (Eds.). The Methodology of Positive Economics. Reflections on the Milton Friedman Legacy. Cambridge: Cambridge University Press. Haupert M. (2017). The Impact of Cliometrics on Economics and History. Revue d'économie politique

127(6): 1059—1081. DOI: 10.3917/redp.276.1059 Heyck H. (2015). Age of System: Understanding the Development of Modern Social Science. Baltimore:

Johns Hopkins University Press. Hodgson G. (2004). The Evolution of Institutional Economics: Agency, Structure and Darwinism in

American Institutionalism. L., N.Y.: Routledge. Hodgson G. (2017). Introduction to the Douglass C. North Memorial Issue. Journal of Institutional

Economics 13(1): 1—23. DOI: 10.1017/S1744137416000400. Horn K.I. (2009). Roads to Wisdom, Conversations with Ten Nobel Laureates in Economics. Cheltenham,

Northampton: Edward Elgar. Horowitz S., Boettke P.J. (2004). The Limits of Economic Expertise: Prophets, Engineers, and the State in the History of Development Economics. Mercatus Center. George Mason University Working Paper 32.

Interview With Ronald Coase (1997). (https://www.coase.org/coaseinterview.htm — Дата обращения: 26.08.2021)

Jones E. (1995). Culture and its Relationship to Economic Change. Journal of Institutional and

Theoretical Economics 151(2): 269—285. Kim K. (2014). Adam Smith's and Douglass North's Multidisciplinary Approach to Economic Development. American Journal of Economics and Sociology 73(1): 3—31. DOI: 10.1111/ajes.12067 Koopmans T. (1947). Measurement Without Theory. The Review of Economics and Statistics 29(3):

161—172. DOI: 10.2307/1928627 Kremser C.E.W. (2019). Karl Marx und Douglass C. North Die Theorie des institutionellen Wandels als eine Spielart des Historischen Materialismus. Vierteljahrschrift für Sozial- und Wirtschaftsgeschichte 106(2): 145—166. DOI: 10.25162/vswg-2019-0006 Krugman P. (2009). Paul Samuelson: The Incomparable Economist (https://voxeu.org/article/paul-samuelson-incomparable-economist — Дата обращения: 26.08.2021)

Krul M. (2016). Institutions and the Challenge of Karl Polanyi: Economic Anthropology After the Neoinstitutionalist Turn. Max Planck Institute for Social Anthropology Working Paper 168.

Krul M. (2018). The New Institutionalist Economic History of Douglass C. North. A Critical Interpretation. Cham: Palgrave Macmillan.

La Croix S. (2019). Douglass North and Cliometrics: 61-87. In: Diebolt C., Haupert M. (Eds.). Handbook of Cliometrics. Cham: Springer.

Leontief W. (1985). Essays in Economics: Theories, Theorizing, Facts and Policies. Piscataway: Transaction Publishers.

Luz M.R.S., Fernandez R.G. (2018). Are We Forgetting Something? Remarks on the Connections Between Douglass North's Contributions and Original Institutional Economics. Journal of Economic Issues 52(2): 589-599. DOI: 10.1080/00213624.2018.1469939

Lyons J.S., Cain L.P., Williamson S.H. (2007). Introduction: Economic History and Cliometrics: 1-36. In: Lyons J.S., Cain L.P., Williamson S.H. (Eds). Reflections on the Cliometrics Revolution. Conversations with Economic Historians. London, New York: Routledge.

Maas H., Morgan M.S. (2002). Timing History: The Introduction of Graphical Analysis in 19th century British Economics. Revue d'Histoire des Sciences Humaines 7(2): 97-127. DOI: 10.3917/ rhsh.007.0097

Machlup F. (1984). Knowledge: Its Creation, Distribution and Economic Significance. Volume III: The Economics of Information and Human Capital. Princeton: Princeton University Press.

MacNeill T. (2020). Indigenous Cultures and Sustainable Development in Latin America. Palgrave Macmillan: Cham.

Mankiw G. (2006). Austrian Economics (http://gregmankiw.blogspot.com/2006/04/austrian-economics. html - Дата обращения: 26.08.2021)

Margo R. (2021). The Economic History of Economic History: The Evolution of a Field in Economics: 3-17. In: Bisin A., Federico G. (Eds.). The Handbook of Historical Economics. London: Elsevier.

McCloskey D.N. (1978). The Achievements of the Cliometric School. The Journal of Economic History 38(1): 13-28. DOI: 10.1017/s0022050700088148

McCloskey D.N. (2010). Bourgeois Dignity: Why Economics Can't Explain the Modern World. Chicago, London: The University of Chicago Press.

Mejía J. (2015). The Evolution of Economic History since 1950: From Cliometrics to Cliodynamics. Tiempo & economía 2(2): 79-103.

Mirowski P. (1989). More Heat than Light: Economics as Social Physics, Physics as Nature's Economics. Cambridge: Cambridge University Press.

Myhrman J., Weingast B.R. (1994). Douglass C. North's Contributions to Economics and Economic History. The Scandinavian Journal of Economics 96(2): 185-193. DOI: 10.2307/3440597

North D. (1961). The Economic Growth of the United States, 1790-1860. Englewood Cliffs: Prentice-Hall.

North D. (1963). Quantitative Research in American Economic History. The American Economic Review 53(1): 128-130.

North D. (1994). Economic Performance Through Time. American Economic Review 84(3): 359-368.

North D. (1997). Economic Performance Through Time: 107-127. In: Persson T. (Eds.). Nobel Lectures. Economic Sciences, 1991-1995. Singapore: World Scientific.

North D. (2005). Understanding the Process of Economic Change. Princeton, Oxford: Princeton University Press.

North D. (2009). Douglass C. North: 209-223. In: Breit W., Hirsh B.T. Lives of the Laureates. Twenty-three Nobel Economists. Cambridge (Mass.): The MIT Press.

North D., Davis L. (1971). Institutional Change and American Economic Growth. London, New York: Cambridge University Press.

North D., Thomas R. (1973). The Rise of the Western World. A New Economic History. Cambridge: Cambridge University Press.

North D., Wallis J.J., Weingast B. (2009). Violence and Social Orders: A Conceptual Framework for Interpreting Recorded Human History. Cambridge: Cambridge University Press.

North D.C. (1966). Growth and Welfare in the American Past: A New Economic History. Englewood Cliffs: Prentice-Hall.

North D.C. (1968). Sources of Productivity Change in Ocean Shipping, 1600-1850. Journal of Political

Economy 76(5): 953-970. DOI: 10.1086/259462 North, Douglass C. (Douglass Cecil) (http://worldcat.org/identities/lccn-n79127766/ - Дата обращения: 26.08.2021)

Panhans M.T., Singleton J.D. (2017). The Empirical Economist's Toolkit: From Models to Methods.

History of Political Economy 49 (Supplement): 127-157. DOI: 10.1215/00182702-4166299 Pigliucci M. (2009). The End ofTheory in Science EMBOReport 10(6): 534. DOI: 10.1038/embor.2009.111 Rezende F.C. (2009). Keynes's Relevance and Krugman's Economics (http://neweconomicperspectives.

org/2009/08/keyness-relevance-and-krugmans.html - Дата обращения: 26.08.2021) Robinson J. (1972). The Second Crisis of Economic Theory. The American Economic Review 62(H): 1-10.

Robinson J.A., Feenstra R.C., Temple J. (2009). Three Reviews of "One Economics, Many Recipes:

Globalization, Institutions and Economic Growth". The Economic Journal 119(535): F214-230. Rodrik D. (2015). Economics Rules: Why Economics Works, When It Fails, and How to Tell the

Difference. Oxford: Oxford University Press. Romer P.M. (2015). Mathiness in the Theory of Economic Growth. American Economic Review 105(5):

89-93. DOI: 10.1257/aer.p20151066 Rosenzweig R. (2011). Clio Wired: The Future of the Past in the Digital Age. New York: Columbia University Press.

Rosser J.B. (2021). Complexity and the Future of Economics: 117-132. In: Rosser J.B. Foundations

and Applications of Complexity Economics. Cham: Springer. Samuelson P. (1983). My Life Philosophy. The American Economist 27(2): 5-12. DOI:

10.1177/056943458302700202 Spiegler R. (2019). Behavioral Economics and the Atheoretical Style. American Economic Journal:

Microeconomics 11(2): 173-194. DOI: 10.1257/mic.20170007 Veltri G.A. (2017). Big Data Is Not Only About Data: The Two Cultures of Modelling. Big Data and

Society 4(1): 1-6. DOI: 10.1177/2053951717703997 von Staden P., Bruce K. (2015). Original and New Institutional Economics: Brethren Rather than Foes? Lessons from the Sociocognitive Turn in 'Late' Douglass North. Journal of Economic Issues 49(1): 111-125. DOI: 10.1080/00213624.2015.1013882 Wallis J.J. (2014). Persistence and Change: The Evolution of Douglass North: 30-50. In: Galiani S., Sened I. (Eds). Institutions, Property Rights, and Economic Growth. The Legacy of Douglass North. New York: Cambridge University Press. Whaples R. (1991). A Quantitative History of the Journal of Economic History and the Cliometric Revolution. The Journal of Economic History 51(2): 289-301. DOI: 10.1017/S0022050700038948 Whaples R. (2003). If I Had a Hammer: Mancur Olson as an Economic Historian: 143-165. In: Heckelman J.C., Coates D. (Eds). Collective Choice: Essays in Honor of Mancur Olson. Berlin, Heidelberg, New York: Springer. Williamson S.H., Whaples R.P. (2003). Cliometrics: 446-447. In: The Oxford Encyclopedia of Economic

History. Oxford: Oxford University Press. Vol. 1. Wisman J.D., Willoughby J., Sawers L. (1988). The Search for Grand Theory in Economic History:

North's Challenge to Marx. Social Research 55(4): 747-773. York R., Clark B. (2006). Marxism, Positivism, and Scientific Sociology: Social Gravity and Historicity. The Sociological Quarterly 47(3): 425-450. DOI: 10.1111/j.1533-8525.2006.00052.x