CC BY
19
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 12. ПОЛИТИЧЕСКИЕ НАУКИ. 2021. № 3
Роман Юрьевич Батищев,
специалист по учебно-методической работе факультета политологии МГУ имени М.В. Ломоносова (Ленинские горы, д. 1,119991 Москва, Россия), e-mail: romanbatushhev@rambler.ru
ТЕОРЕТИКО-МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ПОДХОДЫ К ИЗУЧЕНИЮ ПАМЯТИ О ВОЙНАХ В СОВРЕМЕННЫХ MEMORY STUDIES1
В статье рассматриваются основные подходы к рассмотрению памяти о войнах, сложившиеся в отечественных и зарубежных научных исследованиях. Актуальность исследования обусловлена слабой проработкой самой специфики обращения к войне в рамках той или иной политики памяти, что особенно касается политологических исследований. Обращается внимание, что современные академические исследования памяти были во многом обусловлены всеобщим интересом к военным событиям прошлого и их интерпретациям в настоящем. Предпринимается попытка выстроить классификацию этих подходов, где критерием выступает выделение центрального актора, транслирующего образы военного прошлого, или признание множественности таких акторов. Рассматриваются особенности государства и различных негосударственных акторов в артикуляции памяти о войнах. Отмечается противоречивая тенденция постепенного смещения акцентов в политике памяти от глорифицированных военно-исторических нарративов к трансляции «жертвенной» памяти, что было обусловлено крушением героического мифа о военном опыте как основы идеологии гражданского национализма и широкой общественной дискуссией вокруг травмирующих событий военного прошлого. В итоге на сегодняшний день можно выделить три основных подхода к рассмотрению памяти о войнах: национально-государственный подход, где память о войнах увязывается с нациестроительством и конструированием политической идентичности; подход, обращающийся к понятию «народной памяти» в противовес гегемонистскому контексту государственной политики памяти; социально-акторный подход, признающий множественность мнемонических акторов, их способность «обрамлять» индивидуальные воспоминания и наличие их постоянной конкуренции или борьбы за память о символически значимых для общества войнах прошлого.
Ключевые слова: память о войне, военные коммеморации, политика памяти, мнемонический актор, методология memory studies.
1 Статья выполнена при поддержке РФФИ, проект № 20-311-90047 «Война как предмет политики памяти: основные теоретико-методологические аспекты».
Roman Yurievich Batishchev,
Specialist in Educational and Methodological Field, Political Science Department, Lomonosov Moscow State University (Leninskie Gory 1, Moscow 119991, Russia), e-mail: romanbatushhev@rambler.ru
THEORETICAL AND METHODOLOGICAL
APPROACHES TO THE ANALYSIS
OF WAR MEMORY IN MODERN MEMORY STUDIES
The article discusses the main approaches to the analysis of war memory in Russian and foreign scientific research. The relevance of the article is determined by the fact that the specificity of the appeal to war in the field of 'politics of memory' remains under studied, especially in political science. Indeed, modern memory studies have been characterized by a common focus on past war events and their re-interpretations in the present. First, the article attempts to classify these different approaches according to the central role of a single mnemonic actor or the multiplicity of such actors. Then it examines the specifics of state and some nonstate actors in the articulation of war memory. The author notes a contradictory tendency in the gradual shift of the focus of western states' politics of memory from the 'glorification' of military history narratives to "sacrificial" memory. This shift is explained by the collapse of the "Myth of the War experience" as the foundation of civic nationalism and by a widespread public discussion of traumatic events related to the past war experience. As a result, the article identifies three main approaches to the analysis of war memory: state-centered approach (war memory is connected with nation-building and the construction of a political identity); popular-memory approach, as opposed to a hegemonic context of state politics of memory; social-agency approach, characterized by a plurality of mnemonic actors, their ability of "framing" personal remembrance and a permanent competition, or struggle, for the memory about symbolically and socially significant wars of the past.
Key words: war memory, war commemorations, politics of memory, mnemonic actor, methodology of memory studies.
В современных социогуманитарных науках к проблемам коллективной памяти о войнах и вооруженных конфликтах обращено самое пристальное внимание. Актуальность этой темы обусловлена среди прочего тем, что центральное место в выстраиваемой политике памяти в России и в западных странах занимают именно образы военного прошлого, в частности, образы мировых войн. Кроме того, обращение к тем или иным образам войн прошлого является частью так называемых гибридных войн, в которых широко используется инструментарий «мягкой силы» и исторической политики. Однако при всем внимании российских и зарубежных исследователей к теме военных коммемораций, слабо проработанной остается сама
специфика обращения к войне в рамках той или иной политики памяти, что особенно касается политологических исследований.
Рассмотрение проблематики войны в коллективной памяти и политике памяти началось еще на этапе классических исследований в memory studies (П. Нора), а также в рамках оформившегося в 1970-е гг. междисциплинарного блока исследований социальной травмы trauma studies. Формированию последних и их выходу за пределы узкой академической проблематики способствовало среди прочего повышенное внимание общества к «посттравматическому синдрому» американских ветеранов войны во Вьетнаме. Более того, в 1970-е гг. в этой связи наметилось некоторое противостояние травмы (траура) и памяти, выстроенное вокруг травматизации и, соответственно, героизации Вьетнамской войны в социально-политическом контексте.
Подчеркивая важное место памяти о войнах в коммеморации прошлого, П. Нора делает акцент на том, что прошлое славное и героическое помнится легче, чем прошлое трагическое. Говоря об исторической памяти как важном факторе нациестроительства, П. Нора пишет, что «с точки зрения складывания нации, политическое и военное... являются столпами преемственности <.. .> История священна, поскольку священна нация. Это посредством нации наша память отстаивает свою священность»2.
На протяжении ХХ в. проблематика социальной травмы (где война выступает частным и частым случаем таковой) активно разрабатывалась в социогуманитарных науках: в рамках психоанализа3, в исторических исследованиях холокоста4. В конце ХХ в. отдельно сформировалась социологическая парадигма исследования культурной травмы5, общей характерной чертой которой является попытка критики натуралистического подхода к культурной травме, т.е. подхода, в рамках которого не проводится существенной разницы между событием — первопричиной травмы и общественным восприятием этого события.
В наиболее близком политике памяти ракурсе проблему культурной травмы рассматривал американский социолог Джеффри
2 Нора П. Проблематика мест памяти // Франция-память / П. Нора, М. Озуф, Ж. де Пюимеж, М. Винок. СПб.: Изд-во Санкт-Петербургского университета, 1999. С. 23.
3 Caruth C. Unclaimed Experience: Trauma, Narrative and History. Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1996.
4 Friedlander S. Trauma, Transference and 'Working Through' in Writing the History of the Shoah // History and Memory. 1992. Vol. 4. No. 1. P. 39-59.
5 Smelser N.J. Theory of Collective Behavior. New York: The Free Press, 1963; Sztompka P. The Sociology of Social Change. Oxford; Cambridge: Blackwell, 1993; Айерман Р. Культурная травма и коллективная память // Новое литературное обозрение. 2016. № 5. С. 42-54.
Александер, также критикующий основные методологические постулаты trauma studies. Александер выделяет социальные рамки, социальный контекст формирования и переживания культурной травмы («травма — это не то, что существует от природы; она создается обществом»6), подчеркивает важность «символических механизмов» травматизации прошлого.
Теоретические положения Александера снабжены обширным эмпирическим материалом, большая часть которого как раз связана с войнами и вооруженными столкновениями. Война и военные события, по мысли Александера, становятся не только основными причинами культурных травм, но и катализаторами научных исследований в этой области. В частности, исследователь указывает, что «теория травмы начала входить и в повседневный язык, и в научные обсуждения в ходе попыток понять "военный невроз", которым страдало столько солдат во время Первой мировой войны, а затем расширилась и усложнилась в применении к другим войнам, происходившим на протяжении двадцатого столетия»7.
Тесная связь памяти о войне с формированием и развитием исследований коллективной памяти прослеживается и в современной исторической науке. Так, американский историк П. Хаттон считает, что «память о войне, как о ее мифологической, так и о ее реальной стороне, является той матрицей, из которой появились исследования памяти в научной литературе нашего времени»8. К схожим выводам приходит американский военный историк Дж. Уинтер, полагающий, что «одним из источников всеобщего интереса к памяти является все более насущная потребность признавать и отчитываться о жертвах войн, живых и мертвых»9. Именно образы военного прошлого и их репрезентации в политическом дискурсе обусловили, по мнению Уинтера, «мемориальные бумы», случившиеся на Западе за последние 150 лет. Первый «мемориальный бум», хронологические рамки которого историк определяет как 1870-1925 гг., исходил во многом из рефлексии опыта франко-прусской войны и политических идей французского реваншизма. А после Первой мировой войны культ памяти павших распространился среди всех западноевропейских
6 Александер Дж. Культурная травма и коллективная идентичность // Социологический журнал. 2012. № 3. С. 8.
7 Там же. С. 11.
8 Hutton P.H. Preface. Pioneering Scholarship on the Uses of Mythology in the Remembrance of Modern Wars // Between Memory and Mythology: The Construction of Memory of Modern Wars / Ed. N. Starostina. Cambridge: Cambridge Scholars Publishing, 2015. P. 11.
9 Winter J. Notes on the Memory Boom: War, Remembrance and the Uses of the Past // Memory, Trauma and World Politics: Reflections on the Relationships between Past and Present / Ed. D. Bell. Basingstoke: Palgrave Macmillan. 2006. Р. 54.
стран — участниц войны. Второй «мемориальный бум» пришелся на 1970-80-е гг. и имел своим главным источником опыт Второй мировой войны. 30-летнее «запоздание» связано с постепенным формированием фигуры очевидца, чьи воспоминания по разным причинам не получили публичного выражения в первые послевоенные десятилетия.
К причинам повышенного внимания к исследованиям памяти и, в частности, переосмысления памяти о войне британские историки Т. Эшплант, Г. Доусон и М. Роупер также относят обращение к проблематике травмы и жертв войны, в частности, к теме холокоста. Кроме того, новый этап исследований памяти о войне с 1980-х гг. был обусловлен изменениями в политической сфере и академической науке. Среди политических факторов исследователи выделяют, во-первых, увеличение числа и масштабов юбилейных мероприятий, связанных с памятными военными событиями (что, в свою очередь, популяризировало образы военного прошлого через СМИ и «культурное производство» памятной символики); во-вторых, к концу 1980-х гг. наметился крах социалистической системы, спровоцировавший новые межэтнические конфликты (например, в СССР и в Югославии), в которых наряду с политическими и военными способами разрешения активизировались попытки обратиться к событиями прошлого для легитимации, к примеру, территориальных претензий10. Тем самым новые вооруженные столкновения породили и новые «войны памяти». В академической среде тем временем наметился так называемый культурный поворот в социогуманитарных науках, что также способствовало росту интереса к проблемам коллективной памяти и коммеморациям значимых исторических событий.
В рамках данной статьи предпринимается попытка провести обзор и на его основе произвести классификацию основных подходов к рассмотрению памяти о войне в современных memory studies. Критерием классификации выступают основные акторы, через репрезентации которых рассматривается память о войне. В некоторых зарубежных работах вместо понятия «акторы» используется
понятие «агенты артикуляции»11, в отечественных исследованиях
12
также используется понятие «мнемонические акторы»12, введенное М. Бернхартом и Я. Кубиком для обозначения «политических сил,
10 Ashplant T.G., Dawson G., Roper M. Framing the Issues. The Politics of War Memory and Commemoration: Contexts, Structures and Dynamics // The Politics of War Memory and Commemoration / Eds. T.G. Ashplant, G. Dawson and M. Roper. London; New York: Routledge, 2000. P. 3-6.
11 Ibid.
12 Малинова О.Ю. Коммеморация исторических событий как инструмент символической политики: возможности сравнительного анализа // Полития. Анализ. Хроника. Прогноз. 2017. № 4. С. 6-22.
заинтересованных в особом понимании прошлого»13. Именно на основе выделения некоего центрального актора, артикулирующего те или иные образы военного прошлого, или признания множественности таких акторов и их стратегий артикуляции исследователи концептуализируют коллективную память о войне и рассматривают особенности военных коммемораций, что и позволяет выделить несколько подходов к анализу тематики памяти о войне.
Одной из значимых тем, к которой постоянно обращаются западные исследователи, изучающие память о войнах, является центральная роль национального государства как актора политики памяти. Как известно, образы военного прошлого активно используются государством в процессах нациестроительства и для поддержания национальной идентичности.
Истоки формирования такого взгляда на память о войнах можно проследить еще с конца XIX в.: французский философ Э. Ренан впервые заговорил о национальной памяти как о фундаменте нации14, к тому же позиция Э. Ренана вписывалась в исторический контекст — поражение Франции во франко-прусской войне и последовавший за этим первый «мемориальный бум». Развернутое теоретическое обоснование данной позиции представлено в работах Э. Хобсбаума и Т. Рейнджера «Изобретение традиции» (1983) и Б. Андерсона «Воображаемые сообщества» (1983)15.
Фундаментальной работой, рассматривающей этот вопрос с позиции государственной политики памяти, выступает книга американского историка Джорджа Мосса «Павшие солдаты: новый взгляд на воспоминания о мировых войнах» ("Fallen soldiers: Reshaping the Memory of the World Wars") (199G). В этой книге Мосс прослеживает формирование и развитие так называемого мифа о военном опыте ("Myth of the War experience"), положенного в основу идеологии национализма в западноевропейских государствах. В мифе о военном опыте война «рассматривается как имеющее смысл и даже священное событие»16. Истоки формирования мифа о военном опыте Мосс прослеживает со времен войн революционной Франции, а также освободительной борьбы немцев против Наполеона. Эти войны примечательны тем, что в них принимали активное участие добровольцы — воплощение воинской доблести и цвет нации. Мосс
13 Там же. С. 7.
14 Ренан Э. Что такое нация? II Ренан Э. Собрание сочинений: В 12 т. I Пер. с фр. под ред. В.Н. Михайловского. Т. 6. Киев: Изд. Б. Фукса, 19G2. С. 87-1G1.
15 The Invention of Tradition I Eds. E. Hobsbawm, T. Ranger. Cambridge: Cambridge University Press, 1983; Anderson B. Imagined Communities: Reflections on the Origin and Spread of Nationalism. London: Verso, 1983.
16 Moss G.L. Fallen Soldiers: Reshaping the Memory of the World Wars. Oxford; New York: Oxford University Press, 199G. Р. 7.
акцентирует внимание, что «изучить истоки мифа о военном опыте — значит понять роль добровольцев, которые в значительной степени этот миф и породили»17. Формирование мифа о военном опыте, по мнению историка, являлось насущной потребностью государств перед лицом все возрастающих человеческих потерь в войнах.
Дж. Мосс отмечает, что мировые войны ХХ в. стали первым опытом для человечества, когда оно столкнулось лицом к лицу с массовой гибелью людей: Мосс приводит подсчеты, согласно которым Первая мировая война унесла больше жизней (13 млн человек), чем все войны в Европе с 1790 по 1914 г. Последствия именно этой войны (часто упоминаемой в западной литературе как "the Great War") значительно изменили «миф о военном опыте» и оформили новую стадию национализма.
Первая мировая война и в особенности многолетняя позиционная война на Западном фронте серьезно изменили восприятие войны не только у ее непосредственных участников, но и у будущих поколений (прежде всего через художественные произведения). И если до Первой мировой войны павших героев сражений безусловно прославляли, то после 1918 г. государства предприняли попытки замаскировать и преодолеть память о понесенных огромных потерях. Именно на interbellum приходится расцвет мифа о военном опыте. Как отмечает Мосс, «Первая мировая война дала мифу о военном опыте его полное выражение и возможность прямого перехода в памяти людей от ужасов войны к ее значимости и славным моментам»18.
Трансляция этого мифа осуществлялась посредством возведения воинских мемориалов, кладбищ, памятников. Сакрализация павших солдат носила характер некоего культа или даже новой гражданской религии. «Воинские захоронения и военные коммеморации создавались подобно храму нации... Это были именно те места, где миф о военном опыте, в противовес реалиям войны, находил свое законченное выражение»19. Специалист по истории нацистской Германии, Дж. Мосс уделяет много внимания трансляции этого мифа в Третьем рейхе, где он достиг своего апогея, подпитывая агрессивную германскую политику.
После Второй мировой войны наблюдается повсеместный закат мифа о военном опыте. Происходит постепенная десакрализация павших солдат, из героев войны они становятся ее жертвами, общий акцент памяти о войне переносится с фигуры героя на фигуру жертвы. На примере монументальных военных коммемораций Мосс
17 Ibid. P. 32.
18 Ibid. P. 50.
19 Ibid. P. 32-33.
прослеживает эту тенденцию. Меняются сами формы военных ком-мемораций (reshaping, что также отсылает к названию книги): от культовой, «литургической» функции (liturgical function) монументы меняют форму в пользу утилитарности (utilitarian function): парки, сады, библиотеки и т.д.20
Данная тенденция является устойчивой и прослеживается и на примере других, более поздних войн. Например, Мемориал ветеранов войны во Вьетнаме в Вашингтоне лишен всякого патриотиче-
" 21
ского лоска и полностью посвящен жертвам войны21.
Использование памяти о войне как фундамента для нациестро-ительства отмечается и в ряде более поздних работ, посвященных военным коммеморациям. К примеру, М. Керен отмечает, что воинские добродетели (героизм, самопожертвование, храбрость, товарищество, преданность высшим идеям) «традиционно считались строительными блоками национального государства, которое поэтому поощряло отдельные группы ветеранов превращать свой военный опыт в "социальную память"»22. Однако народная вера в сакральность принесенных жертв и в то, что огромные человеческие потери «имели смысл» (meaningful), была подорвана широкой дис-
" 23
куссией вокруг трагедии холокоста23.
Принимая во внимание активное использование государством образов военного прошлого и выстраивание им политики памяти о войнах, исследователи в ряде зарубежных работ уделили большое внимание проблеме взаимосвязи памяти и политики. А точнее — взаимовлиянию политики на память и памяти на политику. И если политика памяти совершенно очевидно предполагает политическое использование прошлого (или является его частью), селекцию фактов и выгодные интерпретации, то гораздо менее очевидно обратное влияние: памяти о войне на функционирование политических институтов и принятие политических решений. Тем не менее такое влияние также рассматривается исследователями.
Говоря о политике памяти применительно к тем или иным военным событиям прошлого, необходимо отметить, что и наименование войны, и само использование слова «война» в названии вооруженного конфликта также зачастую является аспектом государственной политики памяти. «Там, где оно (государство. — Р.Б.) готово использовать термин "война", как правило, подразумевается признание
20 Ibid. P. 220.
21 Ibid. P. 224.
22 Keren M. Introduction // War Memory and Popular Culture: Essays on Modes of Remembrance and Commemoration / Eds. M. Keren, H.H. Herwig. Jefferson; London: McFarlnad, 2009. P. 1.
23 Winter J. Op. cit. P. 54-74.
государством политических аспектов конфликта, действительно являющегося "продолжением государственной политики другими средствами", а не, скажем, гуманитарной операцией или внутренней проблемой "закона и порядка". И наоборот, отказ от признания конфликта "войной" означает отрицание законности — или даже
24
самого существования — конкурирующих политических сил»24. Отказ государства признавать те или иные боевые действия войной оказывает влияние и на военные коммеморации: к примеру, в современной России наблюдается отсутствие преемственности между коммеморациями Великой Отечественной войны и последующих вооруженных конфликтов с участием советских / российских войск25.
Переформатирование и выстраивание новых нарративов о войне со стороны государства необходимо рассматривать в их связи с решением актуальных политических задач. Механизмы политики памяти о прошедших войнах часто используются политическими элитами в их попытках вернуть свои утраченные довоенные позиции в политике и экономике26. Наиболее примечательным примером здесь выступает политика памяти режима Ш. де Голля по отношению к событиям Второй мировой войны. Историк из Сорбоннского университета О. Курто, рассматривая голлистскую трактовку освобождения Франции от нацистов, указывает на явное смещение акцентов с высадки союзников в Нормандии 6 июня 1944 г. на Парижское восстание 19-25 августа 1944 г., чем обнаруживается стремление подчеркнуть самостоятельность борьбы французов против оккупантов и роль французского Сопротивления. Политика памяти Франции при де Голле ставила, по мнению О. Курто, две основные задачи: во-первых, преодолеть неприятную память о французских коллаборационистах и их участии в военных преступлениях (так называемый синдром Виши); во-вторых, восстановить довоенные позиции Франции среди великих держав «большой тройки», показав силу, единство и самостоятельность французской нации27. Однако попытки снятия этической дилеммы по вопросу французского коллаборационизма привели к умалчиванию неудобных фактов, в итоге тема холокоста и голос жертв войны были услышаны во Франции
24 Ashplant T.G., Dawson G., Roper M. Op. cit. P. 55.
25 Danilova N. The Politics of War Commemoration in the UK and Russia. Basingstoke: Palgrave Macmillan, 2015. P. 144-145, 174.
26 Starostina N. Introduction // Between Memory and Mythology: The Construction of Memory of Modern Wars / Ed. N. Starostina. Cambridge: Cambridge Scholars Publishing, 2015. P. 31.
27 Courteaux O. General de Gaulle and the Second World War: Constructing a French Narrative // Between Memory and Mythology: The Construction of Memory of Modern Wars / Ed. N. Starostina. Cambridge: Cambridge Scholars Publishing, 2015. P. 3-23.
только после падения режима Ш. де Голля28. Попытки умалчивания фактов коллаборационизма и акцент на роли антифашистского сопротивления характерны и для политики памяти ряда других государств, находившихся в орбите влияния нацистской Германии, например Италии29.
Политическое использование образов прошедших войн может быть направлено не только на активную работу с прошлым, но и на актуальные задачи поддержания нынешнего политического курса, в частности, легитимизации современных вооруженных конфликтов30. Сравнивая политику военных коммемораций в Великобритании и России, социолог Н.Ю. Данилова выявила общие тенденции в военных коммеморациях, проявляющиеся в медийном дискурсе, военных мемориалах и памятных церемониях. Эти тенденции заключаются в деполитизации и деконтекстуализации памяти о войне, сконцентрированной вокруг образов павших солдат. Декон-текстуализация памяти о войне «ведет к отделению причин войны от ее участников, а также поощряет отказ от публичного обсуждения дилемм современных конфликтов»31. Такие «дискурсивные стратегии предлагают прекрасное решение (в оригинале "elegant solution". — Р.Б.) очень сложной проблемы концептуализации природы современных войн»32. В Великобритании военные мемориалы и памятные церемонии выстраивают определенную преемственность между погибшими воинами всех поколений, чествуя их всех постольку, поскольку они принадлежали к вооруженным силам, а в центре британской модели памяти о войне помещается именно понятие «военная служба». В России к военным коммеморациям современных вооруженных конфликтов (война в Афганистане и чеченские кампании) проявляется большая избирательность, тем не менее они «способствуют воспроизводству национального мифа о военной памяти. Этот миф состоит из героической военизированной
33
мужественности, патриотизма, долга и православного дискурса»33. Признавая связь памяти о войне с милитаризмом и национализмом, Н.Ю. Данилова предлагает формулу «память без политики» ("remembrance without politics"), при которой память будет подразумевать ответственность за нынешние конфликты, а не форму ухода и прикрытия от нее.
28 Winter J. Op. cit. P. 61-62.
29 Ashplant T. G. War Commemoration in Western Europe: Changing Meanings, Divisive Loyalties, Unheard Voices // The Politics of War Memory and Commemoration / Eds. T.G. Ashplant, G. Dawson and M. Roper. London; New York: Routledge, 2000. P. 267-268.
30 Danilova N. Op. cit.
31 Ibid. Р. 52.
32 Ibid. P. 83.
33 Ibid. P. 174.
Государственная политика памяти о войнах может не только быть направлена на решение внутренних проблем и консолидацию общества, но и выходить на международный уровень и служить определенным внешнеполитическим механизмом «мягкой силы». Так, американские военные коммеморации в Европе можно рассматривать как инструмент трансатлантической дипломатии и поддер-
" 34
жания евроатлантической солидарности34.
Более того, общая память о тех или иных военных событиях прошлого может сама оказывать влияние на внешнюю политику государств. Так, британский исследователь Дункан Белл полагает, что «можно связать память, особенно о Второй мировой войне, с общей институциональной структурой и нормами международной политики»35. По мнению Д. Белла, большая часть западного политического дискурса времен холодной войны связана с памятью о борьбе с тоталитаризмом. Решения о начале боевых действий против коммунистических сил по всему миру часто сопровождались призывами не совершать ошибок прошлого и не умиротворять агрессора (как это было в конце 1930-х гг. с немецким тоталитаризмом). Подобное влияние американский политолог Ли Марч прослеживает при принятии решений о начале войны президентами США Г. Трумэном и Л. Джонсоном. Для Г. Трумэна исторически более близкой была память о начале Второй мировой войны и Мюнхенском сговоре 1938 г. в попытках умиротворить агрессора, поэтому он без особых колебаний принял решение о начале военной операции против КНДР (в которой видел нового агрессора). Для Л. Джонсона события начала Второй мировой войны уже стали историей, и решение об отправке американских войск во Вьетнам далось ему намного сложнее36.
Несмотря на то что в этих примерах делается акцент именно на влиянии памяти на политику, можно отметить и наличие обратного влияния. Как отмечалось выше, память о прошедших войнах, тем более о таком масштабном событии, как Вторая мировая война (и о роковых дипломатических ошибках, приведших к ней), является эффективным инструментом государства для легитимации своих новых военных мероприятий. Представление агрессором своих
34 Edwards S. Allies in Memory. World War II and the Politics of Transatlantic Commemoration, c. 1941-2001. Cambridge: Cambridge University Press, 2015.
35 Bell D. Introduction: Memory, Trauma and World Politics // Memory, Trauma and World Politics: Reflections on the Relationships between Past and Present / Ed. D. Bell. Basingstoke: Palgrave Macmillan. 2006. P. 15.
36 March L. Going to War in Korea and Vietnam: The Decisions of Harry Truman and Lyndon Johnson // Between Memory and Mythology: The Construction of Memory of Modern Wars / Ed. N. Starostina. Cambridge: Cambridge Scholars Publishing, 2015. P. 53-63.
геополитических противников (КНДР и Северного Вьетнама под эгидой СССР) и проведение параллелей с недавним прошлым выглядит весьма эффективной идеологической манипуляцией.
Тем не менее память о войне и военная мифология способны оказывать влияние на принятие политических решений, связанных с участием в войнах. Американский историк Р. Пис прослеживает влияние исторического нарратива, разделяемого администрацией Р. Рейгана, на внешнюю политику США в Латиноамериканском регионе, в частности — на оказание военной поддержки никарагуанским «контрас» в их борьбе против социалистического правительства Никарагуа в 198G^ гг. Р. Пис подчеркивает, что именно «националистический» исторический нарратив, делающий ставку на силовые решения и в целом одобряющий и принимающий войну как средство достижения политических целей, сподвиг администрацию Р. Рейгана на косвенное участие в гражданской войне в Никарагуа37.
Тем самым центральное место среди акторов памяти о войне занимает государство. Именно государство обладает необходимыми ресурсами для сооружения грандиозных воинских мемориалов, содержания музеев, библиотек, архивов, поддержания доминирующего нарратива с помощью «официальной истории». Тем не менее, учитывая сложность и разнородность современного общества, а также наличие широких возможностей для медийной трансляции различных образов прошлого, исследователи проблемы уделяют внимание негосударственным акторам, чьи артикуляции порой оказывают значительное влияние на образы войны в массовом историческом сознании.
Одним из таких влиятельных социальных акторов выступают ветеранские организации. М. Керен отмечает, что во второй половине ХХ в. наметился общий упадок национальных государств и их героических исторических нарративов, отчетливо проявился антивоенный настрой интеллектуальной элиты. В результате чего воспоминания ветеранов стали вступать в противоречие с официальными репрезентациями военного прошлого (представленными, например, в музеях). В частности, М. Керен приводит в пример протест ветеранов против наполнения военных коммемораций темой холокоста в Канадском военном музее. Отсюда повышенный интерес ветеранских организаций к массовой культуре, посредством которой они пытались донести свои воспоминания38. М. Керен говорит о «коммодификации» как особом механизме массовой культуры,
37 Peace R. Contested Narratives in the United States over the Contra War (Nicaragua, 198Gs) II Between Memory and Mythology: The Construction of Memory of Modern Wars I Ed. N. Starostina. Cambridge: Cambridge Scholars Publishing, 2G15. P. 63-85.
38 Keren M. Op. cit. P. 2-8.
с помощью которого она делает образы и нарративы лично ощущаемыми и широкодоступными для людей, иными словами, формирует «лично ощущаемые публичные воспоминания»39.
Среди негосударственных акторов политики памяти особое место занимают политические партии как институты, способные поддерживать или оспаривать официальный исторический или военный нарратив непосредственно в рамках политической борьбы. Их исторические репрезентации и отношение к военным событиям демонстрируют не только их собственные идеологические установки, но и основные линии раскола внутри общества по вопросам спорного прошлого. Активность политических партий в исторических баталиях отмечается как в рамках российского политического процесса40, так и за рубежом41.
Особая специфика обращения к прошлому (и военному прошлому в том числе) проявляется в деятельности религиозных сообществ как акторов политики памяти. Наиболее влиятельные религиозные акторы могут выстраивать собственный исторический нарратив, идущий иногда вразрез с официальной государственной историей, использовать специфические религиозные символические и ком-меморативные ресурсы (например, институт канонизации), а также
42
в своей деятельности выходить за границы одного государства42. В ряде случаев религиозные сообщества, в отличие от государства, способны занять более четкую позицию по отношению к тем или иным историческим событиям. Вокруг образов войн прошлого, имеющих символическую ценность для общества, религиозные сообщества формируют особый религиозный дискурс, «предлагающий спектр вариантов объяснения ее (войны. — Р.Б.) причин и значения» в контексте того или иного религиозного сообщества43, а также определенные мемориальные практики.
39 Ibid. Р. 8.
40 Linchenko A., Anikin D. The Political Uses of the Past in Modern Russia: The Images of the October Revolution 1917 in the Politics of Memory of Russian Parties // European Politics and Society. 2020. Vol. 21. No. 3. P. 356-370.
41 Аникин Д.А., Яровая И.А. Политика памяти о Второй мировой войне в современной Франции: этнополитические факторы и партийные конфронтации // Власть. 2020. Т. 28. № 4. С. 131-137.
42 Батищев Р.Ю., Беляев Е.В., Линченко А.А. Русская православная церковь как актор современной политики памяти: дискурс канонизации // Studia Humanitatis. 2018. № 1. URL: http://st-hum.ru/content/batishchev-ryu-belyaev-ev-linchenko-aa-russkaya-pravoslavnaya-cerkov-kak-aktor-sovremennoy
43 Аникин Д.А. Память о Великой Отечественной войне как символический ресурс: особенности функционирования в религиозном сообществе // Studia Humanitatis. 2020. № 1. С. 7. URL: http://st-hum.ru/content/anikin-da-pamyat-o-velikoy-otechestvennoy-voyne-kak-simvolicheskiy-resurs-osobennosti
Среди акторов политики памяти о войне отдельное место занимают вооруженные силы и военные в целом как более широкая социальная группа. Исследователями отмечается наличие особого военного дискурса по отношению к некоторым событиям прошлого. Изучая особенности военного дискурса на примере коллективной памяти военных о периоде хунты в Уругвае (1973-1985), латиноамериканская исследовательница М. Ачугар делает выводы, что военному дискурсу свойственно использовать метафоры войны там, где не было самой войны. Борьбу против левой оппозиции (с многочисленными нарушениями прав человека) уругвайские военные описывают как «внутреннюю войну» ("state of internal war"), а образ жертвы как образ Другого, чужого, инородного элемента, проникающего в национальное тело44. Соответственно, военный дискурс способен выстраивать память о травмирующих событиях прошлого именно как память о войне. В военном дискурсе «постоянно присутствует обращение к образам войны как для описания событий, так и для обращения к участникам, вовлеченным в эти события»45.
В рамках деполитизации и деконтекстуализации войны «военные выступают в качестве носителя национальной идентичности, а также символа политического конформизма»46. Включение памяти о войне в повседневные практики также происходит через распространение военной символики. Таковой, например, являются красный мак в Великобритании и георгиевская ленточка в России. Эта символика демонстрирует преемственность воинской доблести предков, поддержку национальных вооруженных сил и определенную лояльность политическому курсу. Символика, связанная с образами военного прошлого, встраивает памятные церемонии и другие гражданские ритуалы по военным коммеморациям в широкий пласт развлекательной и потребительской культуры47.
Представляя свои образы военного прошлого, различные социальные акторы при этом могут преследовать самые разные интересы, выходящие за рамки собственно коммеморации или политико-идеологических аспектов. Речь идет прежде всего об экономических интересах. Коммерциализация памяти о войне считается на Западе устойчивым трендом и рассматривается некоторыми исследователями. Так, австралийский исследователь из университета Монаша Б. Скейтс изучил формирование отрасли «военного туризма» на территории Галлиполийского полуострова, где в 1915 г. была предпринята попытка высадки войск Антанты для захвата Константинополя.
44 Achugar M. What We Remember: The Construction of Memory in Military Discourse. Amsterdam: John Benjamins, 2008. P. 198-200.
45 Ibid. P. 199.
46 Danilova N. Op. cit. P. 114.
47 Ibid.
Места боев в ходе Дарданелльской операции стали популярным маршрутом среди австралийских туристов — потомков солдат, сражавшихся в рядах Австралийского и новозеландского армейского корпуса48. Американские военные коммеморации в Западной Европе, посвященные Второй мировой войне, также постепенно, помимо реализации политической функции, стали коммерциализироваться, что С. Эдвардс прослеживает на примере мемориальных комплексов в Нормандии49.
Подводя итог всему вышеизложенному, можно выделить несколько основных подходов к рассмотрению памяти о войне, выделяемых на основе приоритетного значения того или иного актора (или признания множественности акторов).
Раньше других сформировался государствоцентричный / национально-государственный подход (именуемый на Западе также "state-centred approach"50), в котором память о войне представляется как центральный образ формируемого видения прошлого, необходимого для поддержания национальной идентичности. В рамках этого подхода приоритет в артикуляции памяти фактически монопольно отдается национальному государству. Особое внимание уделяется политике памяти, понимаемой как особого рода социальная инженерия «сверху», позиционирующая не ту историю, которая осталась в массовом историческом сознании, а ту, что была «отобрана, написана, проиллюстрирована, популяризирована и институционализирована теми, чья функция в этом и заключается»51. Данный подход ведет свое начало от теоретика национальной памяти Э. Ренана, а наиболее ярко представлен в работах Э. Хобсбаума и Т. Рейнджера «Изобретение традиции» и Б. Андерсона «Воображаемые сообщества». Память о войне как фундамент государственной политики памяти и национальной идентичности исследована в рассмотренной выше работе Дж. Мосса «Павшие солдаты».
Теоретическое оппонирование этой позиции представляет подход, который обращает внимание на народную память ("popular-memory approach"). Подобного подхода придерживаются исследовательская группа по изучению народной памяти Бирмингемского
48 Scates B.C. Manufacturing Memory at Gallipoli // War Memory and Popular Culture: Essays on Modes of Remembrance and Commemoration / Eds. M. Keren, H.H. Herwig. Jefferson; London: McFarlnad, 2009. P. 57-76.
49 Edwards S. Commemoration and Consumption in Normandy, 1945-1994 // War Memory and Popular Culture: Essays on Modes of Remembrance and Commemoration / Eds. M. Keren, H.H. Herwig. Jefferson; London: McFarlnad, 2009. P. 76-92; Edwards S. Allies in Memory...
50 Ashplant T.G., Dawson G., Roper M. Op. cit. P. 7.
51 Hobsbawn E. Introduction: Inventing Traditions // The Invention of Tradition / Eds. E. Hobsbawm, T. Ranger. Cambridge: Cambridge University Press, 1983. P. 13.
университета52 и австралийский исследователь А. Томпсон53. В противовес государствоцентризму и конструктивизму этот подход постулирует существование некой естественной, или народной, памяти. В основе этого подхода лежит грамшистское учение о культурной гегемонии. Применительно к памяти присутствует разделение частной памяти (образующей по совокупности естественную, или народную, память) и публичных представлений. Публичные представления обеспечиваются механизмами политики памяти, в рамках которой происходит селекция и подавление частных воспоминаний. Частная память, в свою очередь, сопротивляется политике памяти.
Однако некоторым исследователям эта дихотомия представляется по большей части ложной. «Политика памяти о войне и военные коммеморации всегда связаны с трауром и с попытками компенсировать психологический и физический ущерб, нанесенный войной; и везде, где люди берутся за работу над трауром и возмещением ущерба, всегда будет работать политика»54. Недостатки этих подходов привели к необходимости изучения памяти о войне в связи с «более широкими культурными формами и контекстами памяти»55.
На преодоление противоречий этих двух подходов и на рассмотрение множественности акторов памяти о войне направлен социально-акторный подход ("social-agency approach"). Ключевым моментом здесь выступает признание множественности субъектов, представляющих свои репрезентации военного прошлого, а главное — постоянное присутствие борьбы за память.
Для обозначения пространства, на котором разворачиваются конфликтующие репрезентации памяти о войне, вводится термин «площадки артикуляции памяти» ("arenas of articulation"). Такими площадками могут выступать семейные и родственные группы, географические сообщества, сообщества по интересам. В публичной сфере такими площадками могут быть национальные государства и транснациональные политические блоки56. Некоторые группы внутри государства, которым отказано в своих артикуляциях памяти, могут выходить на международный уровень. На площадках представлены «агенты артикуляции памяти» ("agencies of articulation"), они же «мнемонические акторы». Агенты артикуляции памяти могут
52 Popular Memory: Theory, Politics, Method / Popular Memory Group, Centre for Contemporary Cultural Studies, University of Birmingham // Making Histories: Studies in History-Writing and Politic / Eds. R. Johnson, G. McLennan, B. Schwarz, and D. Sutton. London: Hutchinson, 1982. P. 205-252.
53 Thompson A. Anzac Memories: Living with the Legend. Melbourne: Monash University Publishing, 1994.
54 Ashplant T.G., Dawson G., Roper M. Op. cit. Р. 9.
55 Ibid.
56 Ibid. P. 17.
существовать как независимо от войны (государство, этнические и религиозные группы, политические партии), так и быть порожденными самой войной (ветераны, инвалиды войны, семьи погибших, перемещенные лица). Акторы также отличаются по обладанию политическими и информационными ресурсами (из-за чего происходит формирование доминирующего национального нарратива и оспаривающих его групп). Различные акторы прибегают к ресурсам государства, гражданского общества или неформальных групп.
Государственные и негосударственные акторы создают определенные рамки памяти о войне, «обрамляют» ("framing") частные воспоминания, выраженные отдельными людьми, помещая их в формы, которые соответствуют их политико-идеологическим или иным интересам. Тем самым последующие акты «вспоминания» той или иной войны в рамках большой или малой социальной группы будут уже предзаданы определенными формами, значениями и смыслами. Рассмотрение «фреймов» коллективной памяти отсылает к фундаментальным работам Э. Дюркгейма и М. Хальбвакса, где обосновывалась социальная обусловленность индивидуальной памяти. Тем не менее и сами «фреймы» представляют собой гибкие конструкции. К примеру, «по мере того, как государство разрешает внутренний конфликт, или когда оно вступает в новые военные действия, значение предыдущих войн также может изменяться ретроспективно, в соответствии с политическими требованиями настоящего»57. Формирование и трансформация различными акторами своих «фреймов» обуславливают определенную динамику коллективной памяти о войне.
Таким образом, можно сделать выводы, что темы памяти о войнах и военных коммемораций широко представлены в современных исследованиях памяти, а также занимают центральное место в политике памяти различных государств. Несмотря на доминирующую роль государства в репрезентациях военного прошлого, память о войне, как внутри, так и за пределами конкретного государства, представляет собой неоднородное пространство соперничающих нарративов. Со второй половины ХХ в. официальные государственные исторические нарративы, наполненные военной тематикой и служившие в прежние годы основой гражданского национализма, активно оспариваются со стороны транснациональных акторов, формальных и неформальных групп.
Рассмотрение темы памяти о войне и военных коммемораций в западной и российской литературе происходит преимущественно в рамках трех подходов. Государствоцентристский подход рассматри-
57 Ibid. Р. 53.
вает память о войне как основу для формирования национальной идентичности и гражданского национализма, трансляция мифов о войне и определенных образов военного прошлого происходит при доминирующем положении государства, по его инициативе и для реализации его потребностей. В противовес этому подходу рассматривается память о войне с точки зрения естественной, или народной, памяти, которая основана преимущественно на народном трауре и скорби и противостоит государственной политике памяти в условиях ее культурной гегемонии.
Социально-акторный подход постулирует множественность мнемонических акторов, обладающих своими ресурсами, способами и формами трансляции образов прошедших войн. В рамках социально-акторного подхода на различных площадках артикуляции происходит постоянная борьба за память. Различные социальные акторы способны создавать свои «фреймы» памяти и «обрамлять» индивидуальные воспоминания. Разница в этих «фреймах» создает динамику коллективной памяти о войнах и оформляет борьбу различных акторов за доминирование своих военно-исторических нарративов.
ЛИТЕРАТУРА
Айерман Р. Культурная травма и коллективная память // Новое литературное обозрение. 2016. № 5. С. 42-54.
Александер Дж. Культурная травма и коллективная идентичность // Социологический журнал. 2012. № 3. С. 6-40.
Аникин Д.А. Память о Великой Отечественной войне как символический ресурс: особенности функционирования в религиозном сообществе // Studia Humanitatis. 2020. № 1. URL: http://st-hum.ru/content/anikin-da-pamyat-o-velikoy-otechestvennoy-voyne-kak-simvolicheskiy-resurs-osobennosti
Аникин Д.А., Яровая И.А. Политика памяти о Второй мировой войне в современной Франции: этнополитические факторы и партийные конфронтации // Власть. 2020. Т. 28. № 4. С. 131-137.
Батищев Р.Ю., Беляев Е.В., Линченко А.А. Русская православная церковь как актор современной политики памяти: дискурс канонизации // Studia Humanitatis. 2018. № 1. URL: http://st-hum.ru/content/batishchev-ryu-belyaev-ev-linchenko-aa-russkaya-pravoslavnaya-cerkov-kak-aktor-sovremennoy
Малинова О.Ю. Коммеморация исторических событий как инструмент символической политики: возможности сравнительного анализа // Полития. Анализ. Хроника. Прогноз. 2017. № 4. С. 6-22.
Нора П. Проблематика мест памяти // Франция-память / П. Нора, М. Озуф, Ж. де Пюимеж, М. Винок. СПб.: Изд-во Санкт-Петербургского университета, 1999. С. 17-50.
Ренан Э. Что такое нация? // Ренан Э. Собрание сочинений: В 12 т. / Пер. с фр. под ред. В.Н. Михайловского. Т. 6. Киев: Изд. Б. Фукса, 1902. С. 87-101.
Achugar M. What We Remember: The Construction of Memory in Military Discourse. Amsterdam: John Benjamins, 2008.
Anderson B. Imagined Communities: Reflections on the Origin and Spread of Nationalism. London: Verso, 1983.
Ashplant T.G. War Commemoration in Western Europe: Changing Meanings, Divisive Loyalties, Unheard Voices // The Politics of War Memory and Commemoration / Eds. T.G. Ashplant, G. Dawson and M. Roper. London; New York: Routledge, 2000. P. 263-273.
Ashplant T.G., Dawson G., Roper M. Framing the Issues. The Politics of War Memory and Commemoration: Contexts, Structures and Dynamics // The Politics of War Memory and Commemoration / Eds. T.G. Ashplant, G. Dawson and M. Roper. London; New York: Routledge, 2000. P. 1-87.
Bell D. Introduction: Memory, Trauma and World Politics // Memory, Trauma and World Politics: Reflections on the Relationships between Past and Present / Ed. D. Bell. Basingstoke: Palgrave Macmillan. 2006. P. 1-33.
Caruth C. Unclaimed Experience: Trauma, Narrative and History. Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1996.
Courteaux O. General de Gaulle and the Second World War: Constructing a French Narrative // Between Memory and Mythology: The Construction of Memory of Modern Wars / Ed. N. Starostina. Cambridge: Cambridge Scholars Publishing, 2015. P. 3-23.
Danilova N. The Politics of War Commemoration in the UK and Russia. Basing-stoke: Palgrave Macmillan, 2015.
Edwards S. Allies in Memory. World War II and the Politics of Transatlantic Commemoration, c. 1941-2001. Cambridge: Cambridge University Press, 2015.
Edwards S. Commemoration and Consumption in Normandy, 1945-1994 // War Memory and Popular Culture: Essays on Modes of Remembrance and Commemoration / Eds. M. Keren, H.H. Herwig. Jefferson; London: McFarlnad, 2009. P. 76-92.
Friedlander S. Trauma, Transference and 'Working Through' in Writing the History of the Shoah // History and Memory. 1992. Vol. 4. No. 1. P. 39-59.
Hobsbawn E. Introduction: Inventing Traditions // The Invention of Tradition / Eds. E. Hobsbawm, T. Ranger. Cambridge: Cambridge University Press, 1983. P. 1-15.
Hutton P.H. Preface. Pioneering Scholarship on the Uses of Mythology in the Remembrance of Modern Wars // Between Memory and Mythology: The Construction of Memory of Modern Wars / Ed. N. Starostina. Cambridge: Cambridge Scholars Publishing, 2015. P. 11-27.
Keren M. Introduction // War Memory and Popular Culture: Essays on Modes of Remembrance and Commemoration / Eds. M. Keren, H.H. Herwig. Jefferson; London: McFarlnad, 2009. P. 1-9.
Linchenko A., Anikin D. The Political Uses of the Past in Modern Russia: The Images of the October Revolution 1917 in the Politics of Memory of Russian Parties // European Politics and Society. 2020. Vol. 21. No. 3. P. 356-370.
March L. Going to War in Korea and Vietnam: The Decisions of Harry Truman and Lyndon Johnson // Between Memory and Mythology: The Construction of Memory of Modern Wars / Ed. N. Starostina. Cambridge: Cambridge Scholars Publishing, 2015. P. 53-63.
Moss G.L. Fallen Soldiers: Reshaping the Memory of the World Wars. Oxford; New York: Oxford University Press, 1990.
Peace R. Contested Narratives in the United States over the Contra War (Nicaragua, 1980s) // Between Memory and Mythology: The Construction of Memory of Modern Wars / Ed. N. Starostina. Cambridge: Cambridge Scholars Publishing, 2015. P. 63-85.
Popular Memory: Theory, Politics, Method / Popular Memory Group, Centre for Contemporary Cultural Studies, University of Birmingham // Making Histories: Studies in History-Writing and Politic / Eds. R. Johnson, G. McLennan, B. Schwarz, and D. Sutton. London: Hutchinson, 1982. P. 205-252.
Scates B.C. Manufacturing Memory at Gallipoli // War Memory and Popular Culture: Essays on Modes of Remembrance and Commemoration / Eds. M. Keren, H.H. Herwig. Jefferson; London: McFarlnad, 2009. P. 57-76.
Smelser N.J. Theory of Collective Behavior. New York: The Free Press, 1963.
Starostina N. Introduction // Between Memory and Mythology: The Construction of Memory of Modern Wars / Ed. N. Starostina. Cambridge: Cambridge Scholars Publishing, 2015. P. 27-42.
SztompkaP. The Sociology of Social Change. Oxford; Cambridge: Blackwell, 1993.
Thompson A. Anzac Memories: Living with the Legend. Melbourne: Monash University Publishing, 1994.
Winter J. Notes on the Memory Boom: War, Remembrance and the Uses of the Past // Memory, Trauma and World Politics: Reflections on the Relationships between Past and Present / Ed. D. Bell. Basingstoke: Palgrave Macmillan. 2006. P. 54-74.
REFERENCES
Achugar, M. What We Remember: The Construction of Memory in Military Discourse. Amsterdam: John Benjamins, 2008.
Alexander, J. "Kul'turnaia travma i kollektivnaia identichnost'," Sotsiologicheskii zhurnal, No. 3, 2012, pp. 6-40.
Anderson, B. Imagined Communities: Reflections on the Origin and Spread of Nationalism. London: Verso, 1983.
Anikin, D. A. "Pamiat' o Velikoi Otechestvennoi voine kak simvolicheskii resurs: osobennosti funktsionirovaniia v religioznom soobshchestve," Studia Humanitatis, No. 1, 2020, URL: http://st-hum.ru/content/anikin-da-pamyat-o-velikoy-otechestvennoy-voyne-kak-simvolicheskiy-resurs-osobennosti
Anikin, D. A., and Iarovaia, I. A. "Politika pamiati o Vtoroi mirovoi voine v sovre-mennoi Frantsii: etnopoliticheskie faktory i partiinye konfrontatsii," Vlast', Vol. 28, No. 4, 2020, pp. 131-137.
Ashplant, T. G. "War Commemoration in Western Europe: Changing Meanings, Divisive Loyalties, Unheard Voices," The Politics of War Memory and Commemoration, eds. T. G. Ashplant, G. Dawson, and M. Roper. London; New York: Routledge, 2000, pp. 263-273.
Ashplant, T. G., Dawson, G., and Roper, M. "Framing the Issues. The Politics of War Memory and Commemoration: Contexts, Structures and Dynamics," The Politics of War Memory and Commemoration, eds. T. G. Ashplant, G. Dawson, and M. Roper. London; New York: Routledge, 2000, pp. 1-87.
Batishchev, R. Iu., Beliaev, E. V., and Linchenko, A. A. "Russkaia Pravoslavnaia Tserkov' kak aktor sovremennoi politiki pamiati: diskurs kanonizatsii," Studia Humanitatis, No. 1, 2018, URL: http://st-hum.ru/content/batishchev-ryu-belyaev-ev-linchenko-aa-russkaya-pravoslavnaya-cerkov-kak-aktor-sovremennoy
Bell, D. "Introduction: Memory, Trauma and World Politics," Memory, Trauma and World Politics: Reflections on the Relationships between Past and Present, ed. D. Bell. Basingstoke: Palgrave Macmillan. 2006, pp. 1-33.
Caruth, C. Unclaimed Experience: Trauma, Narrative and History. Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1996.
Courteaux, O. "General de Gaulle and the Second World War: Constructing a French Narrative," Between Memory and Mythology: The Construction of Memory of Modern Wars, ed. N. Starostina. Cambridge: Cambridge Scholars Publishing, 2015, pp. 3-23.
Danilova, N. The Politics of War Commemoration in the UK and Russia. Basing-stoke: Palgrave Macmillan, 2015.
Edwards, S. "Commemoration and Consumption in Normandy, 1945-1994," War Memory and Popular Culture: Essays on Modes of Remembrance and Commemoration, eds. M. Keren, and H. H. Herwig. Jefferson; London: McFarlnad, 2009, pp. 76-92.
Edwards, S. Allies in Memory. World War II and the Politics of Transatlantic Commemoration, c. 1941-2001. Cambridge: Cambridge University Press, 2015.
Eyerman, R. "Kul'turnaia travma i kollektivnaia pamiat'," Novoe literaturnoe obozrenie, No. 5, 2016, pp. 42-54.
Friedlander, S. "Trauma, Transference and 'Working Through' in Writing the History of the Shoah," History and Memory, Vol. 4, No. 1, 1992, pp. 39-59.
Hobsbawn, E. "Introduction: Inventing Traditions," The Invention of Tradition, eds. E. Hobsbawm, and T. Ranger. Cambridge: Cambridge University Press, 1983, pp. 1-15.
Hutton, P. H. "Preface. Pioneering Scholarship on the Uses of Mythology in the Remembrance of Modern Wars," Between Memory and Mythology: The Construction of Memory of Modern Wars, ed. N. Starostina. Cambridge: Cambridge Scholars Publishing, 2015, pp. 11-27.
Keren, M. "Introduction," War Memory and Popular Culture: Essays on Modes of Remembrance and Commemoration, eds. M. Keren, and H. H. Herwig. Jefferson; London: McFarlnad, 2009, pp. 1-9.
Linchenko, A., and Anikin, D. "The Political Uses of the Past in Modern Russia: The Images of the October Revolution 1917 in the Politics of Memory of Russian Parties," European Politics and Society, Vol. 21, No. 3, 2020, pp. 356-370.
Malinova, O. Iu. "Kommemoratsiia istoricheskikh sobytii kak instrument sim-volicheskoi politiki: vozmozhnosti sravnitel'nogo analiza," Politiia. Analiz. Khronika. Prognoz, No. 4, 2017, pp. 6-22.
March, L. "Going to War in Korea and Vietnam: The Decisions of Harry Truman and Lyndon Johnson," Between Memory and Mythology: The Construction of Memory of Modern Wars, ed. N. Starostina. Cambridge: Cambridge Scholars Publishing, 2015, pp. 53-63.
Moss, G. L. Fallen Soldiers: Reshaping the Memory of the World Wars. Oxford; New York: Oxford University Press, 1990.
Nora, P. "Problematika mest pamiati," Nora, P., Ozouf, M., de Puymege, G., and Win-ock, M. Frantsiia-pamiat'. St. Petesburg: St. Petersburg Universitity Press, 1999, pp. 17-50.
Peace, R. "Contested Narratives in the United States over the Contra War (Nicaragua, 1980s)," Between Memory and Mythology: The Construction of Memory of Modern Wars, ed. N. Starostina. Cambridge: Cambridge Scholars Publishing, 2015, pp. 63-85.
"Popular Memory: Theory, Politics, Method / Popular Memory Group, Centre for Contemporary Cultural Studies, University of Birmingham," Making Histories: Studies in History-Writing and Politic, eds. R. Johnson, G. McLennan, B. Schwarz, and D. Sutton. London: Hutchinson, 1982, pp. 205-252.
Renan, E. "Chto takoe natsiia?" Renan, E. Sobranie sochinenii: In 12 vols., transl., ed. V.N. Mikhailovskii, Vol. 6. Kiev: Izd. B. Fuksa, 1902, pp. 87-101.
Scates, B. C. "Manufacturing Memory at Gallipoli," War Memory and Popular Culture: Essays on Modes of Remembrance and Commemoration, eds. M. Keren, and H. H. Herwig. Jefferson; London: McFarlnad, 2009, pp. 57-76.
Smelser, N. J. Theory of Collective Behavior. New York: The Free Press, 1963.
Starostina, N. "Introduction," Between Memory and Mythology: The Construction of Memory of Modern Wars, ed. N. Starostina. Cambridge: Cambridge Scholars Publishing, 2015, pp. 27-42.
Sztompka, P. The Sociology of Social Change. Oxford; Cambridge: Blackwell, 1993.
Thompson, A. Anzac Memories: Living with the Legend. Melbourne: Monash University Publishing, 1994.
Winter, J. "Notes on the Memory Boom: War, Remembrance and the Uses of the Past," Memory, Trauma and World Politics: Reflections on the Relationships between Past and Present, ed. D. Bell. Basingstoke: Palgrave Macmillan. 2006, pp. 54-74.
