CC BY
317
Новый филологический вестник. 2020. №4(55). ----
ТЕОРИЯ ЛИТЕРАТУРЫ Theory of Literature
O.A. Клинг (Москва)
ТЕОРЕТИКО-ЛИТЕРАТУРНЫЕ ИДЕИ РУССКИХ СИМВОЛИСТОВ И М.М. БАХТИН*
Аннотация. Цель статьи - охарактеризовать влияние теоретико-литературного наследия русского символизма на теоретические воззрения М.М. Бахтина. Если формалисты, по их собственному признанию, решительно отбросили «мистику», то есть и философское начало при анализе художественных произведений, то Бахтин стал прямым продолжателем традиций русских символистов, уделявших внимание не только форме, но и семантике текста. Очевидно, что в 1920-е гг. Бахтин не раз возвращался к синтетизму теоретических выкладок символистов. Во многом благодаря Бахтину не прервалась линия русского философского литературоведения, которая в начале XX века получила сильную подпитку в лице Д.С. Мережковского, А. Белого, Вяч. Иванова и других символистов. В работе Бахтина «Искусство и ответственность» можно увидеть осмысление эстетических идей русских символистов. Здесь очевидно наличие перекличек со статьями символистов, в том числе Вяч. Иванова, о назначении поэта. В формировании эстетических взглядов раннего Бахтина вырисовывается еще одна линия - влияние на него В.Я. Брюсова. В работе раннего Бахтина «К философии поступка» мы найдем еще больше перекличек с символистами: это проявляется, в частности, в вопросе о роли индивидуализма, который находится, по мнению Бахтина, в антиномичных отношениях с жизнью и для других. Бахтину безусловно близки эстетика и миропонимание русских символистов. В этом тоже проявляется его сближение с синтетическим литературоведением символистов. Еще одна сквозная тема статьи «К философии искусства» - полемика с формалистами. В работах Бахтина 1920-х гг. «Автор и герой в эстетической деятельности», «К вопросам методологии эстетики словесного творчества» эти положения будут развиваться. В этой полемике Бахтин в очередной раз опирается на вторую составляющую теоретических трудов русских символистов - эстетику. Таким образом Бахтин, не отвергающий необходимости изучать форму произведения, продолжает традиции синтетического литературоведения символистов.
Ключевые слова: М.М. Бахтин; теория литературы; русские символисты; Вяч. Иванов; В.Я. Брюсов.
* Публикация подготовлена в рамках гранта РФФИ № 18-012-00727А\20 («Влияние литературоведческого наследия русского символизма на теорию литературы 1910-х-1920-х
O.A. Kling (Moscow)
Theoretical and Literary Ideas of Russian Symbolists and M.M. Bakhtin**
Abstract. The article aims to characterize the influence of the Russian symbolists' theoretical and literary heritage on M.M. Bakhtin's views. While formalists decided to cast down the "mystical" and, therefore, philosophical foundations in analyzing literary fiction, Bakhtin became a direct follower of the traditions of Russian symbolists, who focused not only on the form but on the semantics of the text as well. Evidently, in the 1920s Bakhtin kept returning to the synthetism of Russian symbolists' theoretical conclusions. It was thanks to Bakhtin that the line of Russian philosophical literary studies, which flourished at the beginning of the 20th century with the works by D.S. Merezh-kovsky, A. Bely, V. Ivanov and others, continued unbroken. In Bakhtin's work "Art and Responsibility" one can see the reflection and interpretation of Russian symbolists' aesthetic concepts. It evidently echoes their articles - especially ones by V. Ivanov - on the mission of a poet. Another influence on Bakhtin's early aesthetic views was V.Ya. Bry-usov. Bakhtin's work "On the Philosophy of an Action" echoes symbolists' writings even more, especially in the part on the role of individualism, which mirrors antinomic relationships with life and others. Bakhtin shared the aesthetical ideas and worldview of Russian symbolists, which in part explains his connection to the symbolist' synthetic literary studies. Another topic of the article "On the Philosophy of Art" is a polemic with the formalists. In his works from the mid-1920s, such as "The Author and the Protagonist in Aesthetic Activity" and "On the Topic of the Methods of Literary Art's Aesthetic" he would develop these points further. In this polemic Bakhtin once again relies on aesthetic - the second component of creative works of Russian symbolists. Thus, Bakhtin continues the traditions of symbolists' synthetic literary studies without denouncing the importance of studying the form of a literary work.
Key words: M.M. Bakhtin; theory of literature; Russian symbolists; V. Ivanov; V.Ya. Bryusov.
Хотя библиография работ о М.М. Бахтине чрезвычайно обширна [Алпатов 2005; Библер 1991; Клюева, Лисунова 2010; М.М. Бахтин как философ 1992; М.М. Бахтин: pro et contra 2001; М.М. Бахтин: pro et contra 2002; Махлин 2010; Попова 2009; Сломский 2013; Тамарченко 2011a; Emerson 1997; Materializing Bakhtin 2000], тема данной статьи мало исследована. Отдельные ее аспекты намечены в работах предшественников [Тамарченко 2011b; Бонецкая 2018]. Тем не менее дальнейшая разработка этой проблемы чрезвычайно актуальна. М.М. Бахтин, как и поколение русских ученых его времени, испытал на себе мощное влияние теоретико-литературного наследия русского символизма. Правда, это наследие воспринималось М.М. Бахтиным несколько по-иному, чем русскими формалистами
** The article is prepared as part of RFBR grant № 18-012-00727A\20 ("The Influence of the Heritage of Russian Symbolists' Literary Studies on the Theory of Literature in the 1910s -1920s").
и В.М. Жирмунским. Если для формалистов, по их собственным свидетельствам, труды символистов, к примеру, книга А. Белого «Символизм» (1910), были настольными, а притяжение и отталкивание от них, нередко полемика были центрообразующими в формировании литературоведческих приемов, то для М.М. Бахтина и его поколения, пришедшего в науку после так называемого «конца символизма», более актуальным был диалог, тоже в виде притяжения и отталкивания, с формальной школой. Однако именно это обстоятельство предопределило особую связь Бахтина с теоретическими идеями русских символистов. Если формалисты, как они признавались, решительно отбросили «мистику», то есть и философское начало при анализе художественных произведений, то Бахтин стал прямым продолжателем традиций русских символистов, уделявших внимание не только форме, но и семантике текста. В связи с этим особняком стоит проблема «М. Бахтин и синтетическое литературоведение русских символистов». Ведь литературоведение русских символистов по праву можно назвать синтетическим. Они исследовали разные аспекты текста: форму и содержание. Именно русские символисты стояли у истоков формирования в России поэтики как науки. Возводя истоки такого подхода к литературе к А.Н. Веселовскому и А.А. Потебне, которые были предшественниками на этом пути русских символистов, В.М. Жирмунский в статье «Задачи поэтики» (1919) воздает должное заслугам самих символистов: В.Я. Брю-сову, Вяч. Иванову, Андрею Белому [Клинг 2019]. К примеру, Белый задолго до представителей морфологической школы оперирует такими понятиями, как форма, материал. Белый впервые выдвинул центральную для будущего русского формализма идею разграничения содержания и формы, другие понятия, которые потом вошли в азбуку формальной школы. Это позволяет по-новому увидеть развитие русской литературоведческой мысли, в первую очередь становление формальной школы, которая во многом начинается с теоретических штудий русских символистов. Именно они и в первую очередь Андрей Белый со своим обостренным интересом к форме произведения и поэтике, разработкой новых подходов к слову, новых методов в литературоведении, своим вкладом в стиховедение разбудили русских формалистов. Они их предтечи [Клинг 2018].
Но в отличие от формалистов, русские символисты уделяли большое внимание и содержанию художественного произведения, его философским, эстетическим и этическим аспектам. Два этих начала - изучение содержания и формы - у символистов находились в гармонии. Потому литературоведение русских символистов и можно назвать синтетическим.
В 1920-е гг., а также позднее Бахтин на новом витке эволюции своей эстетической мысли возвращался, но по-другому, к синтетизму теоретических выкладок символистов. Во многом благодаря Бахтину не прервалась линия русского философского литературоведения, которая в начала XX века получила сильную подпитку в лице Д.С. Мережковского, А. Белого, Вяч. Иванова, других символистов. Это предопределило критику Бахтиным морфологической школы, которая сосредоточила свое внимание на
изучении формы. Наиболее полно критика формализма отразилась в книге «Формальный метод в литературоведении». Но критикуя формальный метод, Бахтин все больше приближался к идеям русских символистов. В этом отношении очень характерен ранний Бахтин. В первой опубликованной своей статье «Искусство и ответственность» (1919), в которой можно увидеть постсимволистское осмысление эстетических идей русских символистов, Бахтин утверждал: «Искусство и жизнь не одно, но должны стать во мне единым, в единстве моей ответственности» [Бахтин 2003, 6]. Это формула соприкасается с характерными для символистов понятиями «текст жизни» и «текст искусства» (З.Г. Минц), но и отличается от них. Здесь перекличка со статьями символистов о назначении поэта, в том числе послереволюционного Вяч. Иванова. Комментаторы отмечали, что в данной работе отразились символистские идеи Вяч. Иванова (статьи «Копье Афины», «Две стихии в современном символизме»).
Как указывал Н.И. Николаев, в дискуссиях и докладах самого Бахтина и других участников так называемого «Невельского кружка (М.И. Каган, Л.В. Пумпянский, М.В. Юдина и др.) в летние месяцы 1919 г.» [Николаев 2003, 348] поднимались проблемы, актуализированные русским символизмом. Как отмечает комментатор, первое изложение Бахтиным «своей нравственной философии <...> состоялось во время прогулок в окрестностях Невеля» [Николаев 2003, 348]. Идеи, обсуждаемые с Бахтиным, отразились в докладах Л.В. Пумпянского о Достоевском [Николаев 2003, 349]. «В относящемся к июлю 1919 г. "Ответе на задачу, поставленную Михаилом Михайловичем" Л.В. Пумпянский сформулировал проблему способов обнаружения нравственного бытия (нравственной реальности) и предложил ее решение в русле идей позднего символизма Вяч. Иванова: "в символах мы можем найти доступную азбуку реального"» [Николаев 2003, 349]. Итак, мы имеем прямое указание современника Бахтина, знакомого с его творческой лабораторией, на то, что Бахтину был близок поздний символизм Вяч. Иванова. Как подчеркивает Н.И. Николаев, «рассмотрению этого утверждения Л.В. Пумпянского и был скорее всего посвящен доклад М.М.Б. о различении периодов монументального символизма и символизма романтического, распространительного <...>. Судя по ряду построений Л.В. Пумпянского, доклад М.М.Б. представлял собою ряд вариаций на темы статей Вяч. Иванова "Копье Афины" и "Две стихии в современном символизме", в которых дана характеристика двух творческих эпох или начал» [Николаев 2003, 349].
Как отмечает Н.И. Николаев, в докладе Бахтина «только монументальный символизм соотносился с нравственной реальностью, определяемый понятием ответственность, тогда как романтическому символизму было присуще расширение символизации, ведущее в пределе к полной релятивизации и распадению символов. Таким образом, было доказано, что утверждение Л.В. Пумпянского о символах как доступной азбуке реального неприменимо к периоду романтического символизма» [Николаев 2003, 349-350] (см. подробнее: [Давыдов 1997, 100-101; Махлин 1996, 75-88;
Liapunov 1990, 2-3]). Н.И. Николаев справедливо считает: символистские призывы к преодолению противоположности искусства и жизни, к жиз-нетворчеству заставляют Бахтина перейти прежде всего к личности поэта-художника [Николаев 2003, 350]. Исследователь указывает: важнейшие положения из статьи «Искусство и ответственность» Бахтин использовал в работе «Автор и герой»: «Таковы условия приобщенности автора событию бытия, силы и обоснованности его творческой позиции. Нельзя доказать своего alibi в событии бытия. Там, где это alibi становится предпосылкой творчества и высказывания, не может быть ничего ответственного, серьезного и значительного. Специальная ответственность нужна (в автономной культурной области) - нельзя творить непосредственно в Божием мире» [Николаев 2003, 351].
Статья Бахтина «Искусство и ответственность» открывается положением, которое было одним из центральных в эстетике не только Вяч. Иванова, но и русского символизма в целом: «Целое называется механическим, если отдельные элементы его соединены только в пространстве и времени внешней связью, а не проникнуты внутренним единством смысла. Части такого целого хотя и лежат рядом и соприкасаются друг с другом, но в себе они чужды друг другу» [Бахтин 2003, 5]. Конечно, М.М. Бахтину наиболее близок в таком понимании искусства Вяч. Иванов. Однако на формирование ивановской концепции оказали влияние, в свою очередь, идеи других русских символистов. Статья Иванова «Копье Афины» опубликована в десятом номере журнала «Весы» за 1904 г. Она была одной из программных для «Весов», которые и были созданы во главе с В.Я. Брюсовым как печатный орган для разработки теории символизма. Первые два года издание публиковало только статьи, обзоры и рецензии (см. подробнее: [Клинг 1984, 160-186]). На протяжении 1904-1905 гг. «Весы» поместили целую серию программных выступлений, которые рождались в диалоге Брюсова с теоретиками-младосимволистами (А. Белый, Вяч. Иванов). Не случайно Иванов предпослал статье «Копье Афины» эпиграф из стихотворения В.Я. Брюсова «Тезей Ариадне»: «Нам, как маяк, давно поставила / Афина - строгая копье» [Иванов 1995, 51] (в самой же статье «Копье Афины» Вяч. Иванов видел «в художнике - не зачинателя, а завершителя; орган непосредственного народного самосознания» [Иванов 1995, 52]. Тем самым он подчеркивал влияние Брюсова на него. Так в формировании эстетических взглядов раннего М.М. Бахтина вырисовывается еще одна линия: влияние на него теорий символистов через Брюсова. Как отмечалось выше, это и воздействие косвенное через воспринятые Вяч. Ивановым брюсовские идеи. Но это и прямое влияние взглядов Брюсова на Бахтина. Толчок для теоретических построений Вяч. Иванова и младосим-волистов дал Брюсов в статье «Ключи тайн», которая открывала первый номер «Весов». Отвергнув привычные к тому времени концепции происхождения искусства (полезности, социальности, познания, «чистого искусства», др.), Брюсов подчеркивает особую роль искусства: «Искусство, может быть, величайшая сила, которой владеет человечество. В то время
как все ломы науки, все топоры общественной жизни не в состоянии разломать дверей и стен, замыкающих нас, - искусство таит в себе страшный динамит, который сокрушит эти стены, более того - оно есть тот сезам, от которого эти двери растворятся сами» [Брюсов 1975, 95]. Затем, еще неясно осознавая цели символизма, Брюсов выдвигает тезис, узнаваемый сегодня как идея жизнетворчества: «Пусть же современные художники сознательно куют свои создания в виде ключей тайн, в виде мистических ключей, растворяющих человечеству двери из его "голубой тюрьмы" к вечной свободе» [Брюсов 1975, 95].
Будучи старшим символистом, именно Брюсов сформулировал еще один аспект жизнетворчества младосимволистов в статье «Священная жертва», опубликованной в первом номере «Весов» за 1905 г. Эта статья тоже манифест русского символизма. Она выросла из общения Брюсова с его младшими друзьями-символистами, но и оказала на них, в том числе на Вяч. Иванова, существенное влияние. А через Иванова повлияло и на молодого Бахтина как автора работы «Искусство и ответственность».
Положение Брюсова: «Мы требуем от поэта, чтобы он неустанно приносил свои "священные жертвы" не только стихами, но каждым часом своей жизни, каждым чувством, - своей любовью, своей ненавистью, достижениями и падениями. Пусть поэт творит не свои книги, а свою жизнь» [Брюсов 1975, 99].
В работе «Искусство и ответственность» Бахтин обращается к центральной области человеческой культуры - к проблеме соотношения искусства и действительности. Только он в эту бинарную систему добавляет еще одно звено - науку: «Наука, искусство и жизнь - обретают единство только в личности, которая приобщает их к своему единству» [Бахтин 2003, 5]. В начале XX века именно Брюсов много пишет об искусстве и науке. В статье 1909 г. «Научная поэзия» он вслед за французским теоретиком символизма Рене Гилем обосновывает принципы научной поэзии: «Все искусство есть особый метод познавания. Становясь на эту точку зрения, мы находим между наукой и искусством различие только в тех методах, какими они пользуются. Метод науки (говоря в общих терминах) -анализ; метод искусства - синтез. Наука путем сравнений, сопоставлений, соотношений пытается разложить явления мира на их составные элементы. Искусство путем аналогий жаждет связать элементы мира в некоторые целые. Наука, следовательно, дает те элементы, из которых творит художник, и искусство начинается там, где наука останавливается. Это вполне совпадает с учением "научной поэзии"» [Брюсов 1909, 242].
Возвращаясь к своеобразному эстетическому треугольнику в статье Бахтина, следует остановиться на одном важном положении: «Но связь эта может стать механической, внешней» [Бахтин 2003, 5]. Бахтин несколько по-иному подходит к этой проблеме: «Художник и человек наивно, чаще всего механически соединены в одной личности: в творчество человек уходит на время из "житейского волненья" как в другой мир "вдохновенья, звуков сладких и молитв". Что же в результате? Искусство слишком
Новый филологический вестник. 2020. №4(55). --
дерзко-самоуверенно, слишком патетично, ведь ему же нечего отвечать за жизнь, которая, конечно, за таким искусством не угонится. "Да и где нам, -говорит жизнь, то, - искусство, а у нас житейская проза"» [Бахтин 2003, 5].
Бахтин цитирует пушкинское «Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон...», которое Брюсов поместил в качестве эпиграфа к своей статье «Священная жертва». Здесь через интертекстуальный слой (и не только через него) прямая перекличка Бахтина с Брюсовым. Ближе к концу статьи «Священная жертва» Брюсов, полемизируя с Пушкиным, заявляет: «Нет особых мигов, когда поэт становится поэтом: он или всегда поэт, или никогда. И душа не должна ждать божественного глагола, чтобы встрепенуться, как "пробудившийся орел". Этот орел должен глядеть на мир вечно бессонными глазами» [Брюсов 1975, 99].
В отличие от символистов, Бахтин пишет: «Когда человек в искусстве, его нет в жизни, и обратно. Нет между ними единства и взаимопроникновения внутреннего в единстве личности» [Бахтин 2003, 5].
Бахтин задается вопросом: «Что же гарантирует внутреннюю связь элементов личности?». И отвечает: «Только единство ответственности. За то, что я пережил и понял в искусстве, я должен отвечать своей жизнью, чтобы все пережитое и понятое не осталось бездейственным в ней. Но с ответственностью связана и вина. Не только понести взаимную ответственность должны жизнь и искусство, но и вину друг за друга. Поэт должен помнить, что в пошлой прозе жизни виновата его поэзия, а человек жизни пусть знает, что в бесплодности искусства виновата его нетребовательность и несерьезность его жизненных вопросов. Личность должна стать сплошь ответственной: все ее моменты должны не только укладываться рядом во временном ряду ее жизни, но проникать друг друга в единстве вины и ответственности» [Бахтин 2003, 5].
Брюсов в конце статьи «Священная жертва» пишет о сходном в связи с назначением поэта: «Пусть хранит он алтарный пламень неугасимым, как огонь Весты, пусть разожжет его в великий костер, не боясь, что на нем сгорит и его жизнь» [Брюсов 1975, 99]. Действительно, связь Бахтина с Брюсовым и здесь можно найти. Но в то же время Бахтин спорит с символистами в понимании природы вдохновения: «И нечего для оправдания безответственности ссылаться на "вдохновенье". Вдохновенье, которое игнорирует жизнь и само игнорируется жизнью, - не вдохновенье, а одержание. Правильный не самозванный смысл всех старых вопросов о взаимоотношении искусства и жизни, чистом искусстве и проч., истинный пафос их только в том, что и искусство, и жизнь взаимно хотят облегчить свою задачу, снять свою ответственность, ибо легче творить, не отвечая за жизнь, и легче жить, не считаясь с искусством. Искусство и жизнь не одно, но должны стать во мне единым, в единстве моей ответственности» [Бахтин 2003, 5-6] (в работе «Искусство и ответственность» можно увидеть перекличку и в то же время спор с послереволюционными статьями А. Блока. Но это должно стать темой отдельной статьи).
Во второй известной нам работе раннего Бахтина «К философии по-
ступка» (впервые фрагменты рукописи опубликованы только в 1986 г.) еще больше перекличек с символистами в целом и в том числе с Вяч. Ивановым. Как уточняют комментаторы, «автограф писался между 1918 и 1924 гг.» [Аверинцев, Гоготишвили 2003, 352]. Текст этот по преимуществу философский, хотя проблемы этики чрезвычайно важны и для литературы, в том числе символистской. Н.Д. Тамарченко убедительно доказал: работы Бахтина «К философии поступка» и «Автор и герой в эстетической деятельности» демонстрируют, что «самые общие категории нравственной философии ученого и его самые конкретные высказывания на литературоведческие темы связаны напрямую через его же философскую эстетику <...> и что идеи Бахтина в этой сфере <...> опирались на мощную научную традицию и огромное количество источников» [Тамарченко 2011а, 204].
Бахтин, как подчеркивают его исследователи, вводит в работе «К философии поступка» многие важные для него понятия, одно их них -«абсолютное себе-исключение» [Аверинцев, Гоготишвили 2003, 352]. С.С. Аверинцев и Л.А. Гоготишвили пришли к выводу: «<...> концептуальное наращивание весомости индивидуально-единственного Я велось <...> не в русле "волевого активизма" или "субъективизма", а с целью его "заклания" (подобно ритуальному откармливанию жертвенного агнца). Я - мистери-альная жертва бахтинской нравственной философии, или - ее трагический герой, предопределенный к гибели катартической телеологией трагедии» [Аверинцев, Гоготишвили 2003, 357]. Казалось бы, это полностью противоречит центральной для символизма установке на индивидуализм. Для них были важны заветы Шопенгауэра и Ницше. Однако важно замечание Аверинцева и Гоготишвили, которое все ставит на свои места: «Тезис о принципиальном и концептуально обосновываемом М.М.Б. (в противовес шопенгауэровско-ницшеанским настроениям в философии) отказе от снятия индивидуализации оттеняется благодаря принципу себя-исключения как неполный без своей антиномической стороны» [Аверинцев, Гоготишвили 2003, 357]. Тем самым не упраздняется в вопросе об индивидуализме связь Бахтина с символистами, особенно младшими. А. Белый и Вяч. Иванов, культивировавшие индивидуализм, тоже антиномично, как и позднее Бахтин, устремлялись к тому, что Вяч. Иванов называл соборностью.
Бахтин подчеркивает совсем не упраздняемую им роль индивидуализма, столь важную для символистов, но в антиномичных отношениях с жизнью и для других: «<...> жить из себя, исходить из себя в своих поступках вовсе не значит еще - жить и поступать для себя <.> Я-для-себя - центр исхождения поступка и активности утверждения и признания всякой ценности, ибо это единственная точка, где я ответственно причастен единственному бытию, - оперативный штаб, ставка главнокомандующего моими возможностями и моим долженствованием в событии бытия, только с моего единственного места я могу быть активен и должен быть активен. <...> переживания мира не с аналитическим основоположением во главе, а с действительно конкретным центром (и пространственным и времен-
ным) исхождения действительных оценок, утверждений, поступков, где члены суть действительно реальные предметы, связанные конкретными событийными отношениями <...> в единственном событии бытия» [Бахтин 2003, 55-56]. В этом Бахтину были близки эстетика и миропонимание русских символистов. В этом и сближение Бахтина с синтетическим литературоведением символистов. Он исследует философию искусства, наследуя традиции теорий русских символистов.
С этим связана еще одна сквозная тема статьи «К философии искусства». Уже в самом название статьи, которая во многом посвящена критике формализма, «грехам материальной эстетики» [Бахтин 2003, 56], Бахтин подчеркивает опору на традиции символистской теории, которая придавала исключительное значение философским аспектам литературы и искусства в целом. В очередной раз можно говорить о синтетическом литературоведении русских символистов, близком по своему духу Бахтину, в том числе раннему. Это проявилось в развернутом бахтинском анализе стихотворения Пушкина «Для берегов отчизны дальной...» Здесь нет, как у Белого, стиховедческих элементов, но нет, как и у формалистов, отказа от анализа семантического начала. В этом отношении Бахтин ближе к символистам. Бахтин называет свой метод «формально-содержательным» [Бахтин 2003, 60]. Он подчеркивает: «По отношению к ценностному центру (конкретному человеку) мира эстетического видения не должно различать форму и содержание, человек и формальный и содержательный принцип видения, в их единстве и взаимопроникновении <...>. Все отвлеченно-формальные и содержательные моменты становятся конкретными моментами архитектоники только в соотнесении с конкретной ценностью смертного человека» [Бахтин 2003, 59].
Для него важно «расположение конкретных моментов бытия». Этот принцип лежит в основе бахтинского анализа стихотворения Пушкина: «Берега отчизны лежат в ценностном пространственно-временном контексте жизни героини. Для нее отчизна, в ее эмоционально-волевом тоне возможный пространственный кругозор становится отчизной (в конкретно-ценностном смысле слова, в полноте смысла его), с ее единственностью соотнесено и событийно конкретизованное в "край чужой" пространство. И момент пространственного движения из чужбины в отчизну дан, событийно свершается в ее эмоционально-волевом тоне» [Бахтин 2003, 62].
В центре бахтинского анализа стихотворения Пушкина еще одно понятие - «особенности архитектоники разбираемой лирической пьесы» [Бахтин 2003, 65].
Бахтин в очередной раз манифестарно демонстрирует свое понимание содержания и формы лирического произведения: «Вся эта архитектоника и в своей содержательности, и в своих формальных моментах жива для эстетического субъекта лишь постольку, поскольку им действительно утверждена ценность всего человеческого. Такова конкретная архитектоника мира эстетического видения. Всюду здесь момент ценности обусловлен не основоположением как принципом, а единственным местом предмета
в конкретной архитектонике события с единственного места причастного субъекта. Все эти моменты утверждены как моменты конкретной человеческой единственности» [Бахтин 2003, 66]. Выше уже подчеркивалась связь в этом с синтетическим литературоведением русских символистов.
Бахтин называет лежащий в основе его подхода к тексту принцип «эстетической архитектоникой» [Бахтин 2003, 66]. Это определение архитектоники как эстетической категории идет от символистов - с их особым интересом к эстетическому компоненту художественных произведений в целом и лирики в частности.
В работе «К философии поступка» появляется одна из центральных идей Бахтина - «я и другой»: «Высший архитектонический принцип действительного мира поступка есть конкретное, архитектонически-значимое противопоставление я и другого». Бахтин делает важное дополнение: «Этим не нарушается смыслов единство мира, но возводится до степени событийной единственности» [Бахтин 2003, 67].
Бахтин намечает «двусмысленность, противоречие формы и содержания». Он снимает, однако, это возможное противоречие утверждением: «Только в форме описания конкретного архитектонического взаимоотношения можно выразить этот момент, но такого описания нравственная философия пока еще не знала» [Бахтин 2003, 68]. А в конце работы «К философии поступка» совершенно символистский, точнее младосимво-листский по своему духу посыл к проблемам миропонимания (идея А. Белого: символизм как миропонимание), проблемам христианских ценностей: «Отсюда отнюдь не следует, конечно, что это противопоставление осталось совершенно не выраженным и не высказанным, ведь это смысл всей христианской нравственности, из него исходит и альтруистическая мораль; но адекватного научного выражения и полной принципиальной продуманности этот <2 или 3 нрзб.> принцип нравственности до сих пор не получил» [Бахтин 2003, 68].
Так в очередной раз Бахтин возвращается, но на другом витке своей эволюции к принципам синтетического литературоведения русских символистов. В очередной раз подчеркивает, на его взгляд, неполноту формального подхода к произведению.
В работах Бахтина 1920-х гг. «Автор и герой в эстетической деятельности», «К вопросам методологии эстетики словесного творчества» эти положения будут развиваться. В разделе из второго названного труда «Проблема формы, содержания и материала в словесном художественном творчестве» Бахтин высказывает недовольство трудами формалистов и частично В.М. Жирмунского, упрекает их в «стремлении построить систему научных суждений об отдельном искусстве <...> независимо от вопросов о сущности искусства вообще» [Бахтин 2003, 267]. В этой полемике Бахтин в очередной раз опирается на вторую составляющую теоретических трудов русских символистов - эстетику. Таким образом Бахтин, не отвергающий необходимости изучать форму произведения, продолжает традиции синтетического литературоведения символистов. Некоторые по-
ложения работы Бахтина «Автор и герой в эстетической деятельности» соприкасаются косвенно, не напрямую с идеями, высказанными впервые символистами. Так, еще до термина Ю.Н. Тынянова «лирический герой» В. Брюсов и А. Белый писали о специфике «я» в поэзии. Проблема, на языке Бахтина, «автор-творец» и «автор-человек» активно разрабатывалась в практике и теории русских символистов. Связь с идеями русских символистов прослеживается в работе «Проблемы поэтики Достоевского» на уровне отталкивания (от понимания Достоевского Мережковским) и притяжения («Роман-трагедия» Вяч. Иванова). Такая двойственность -притяжение и отталкивание - модель отношения поэтов-постсимволистов к своим предшественникам - символистам. Эта же модель характерна для взаимоотношений литературоведов-символистов и теоретиков культуры постсимволистского поколения, к которым можно отнести и Бахтина. При всей полемике с символистами, Бахтин в самом начале книги о Достоевском воздает должное роли проблем поэтики, у истоков которой в России стояли русские символисты. Бахтин подчеркивал, что его работа о Достоевском рассматривает его творчество только под этим углом зрения (проблем поэтики). Соприкосновение Бахтина с идеями символистов-теоретиков проявляется в других трудах, в том числе посвященных проблеме смеха, комического. Здесь можно увидеть связи не только с Вяч. Ивановым, но и с «Мастерством Гоголя» А. Белого (1934). Напрямую это отразилось в работах Бахтина «Сатира», «К вопросам об исторической традиции и о народных источниках гоголевского смеха». Важны также для данной темы лекции Бахтина о русских символистах. В целом можно прийти к выводу, что наследие русского символизма оказало огромное влияние на Бахтина. Однако у Бахтина по отношению к символистам было не только притяжение, но и отталкивание. Порой даже в большей степени, чем притяжение. Во многом благодаря этой полемике и произошло рождение уникального научного мира Бахтина. Влияние идей символистов было важно для Бахтина. С годами эти идеи русских символистов вытеснялись, а порой взаимодействовали с существенными для Бахтина теориями западных философов. Этот непростой срез еще предстоит изучать в дальнейшем.
ЛИТЕРАТУРА
1. Аверинцев С.С., Гоготишвили Л.А. Комментарий // Бахтин М.М. Собрание сочинений: в 7 т. Т. 1. М., 2003. С. 347-351.
2. Алпатов В.М. Волошинов, Бахтин и лингвистика. М., 2005.
3. Бахтин М.М. Собрание сочинений: в 7 т. Т. 1. М., 2003.
4. Библер В.С. М.М. Бахтин, или Поэтика культуры. М., 1991.
5. Бонецкая Н.К. Между Логосом и Софией (Работы разных лет). М.; СПб., 2018.
6. Брюсов В.Я. Литературная жизнь Франции. Научная поэзия // Русская мысль. 1909. № 6. С. 215-228.
7. Брюсов В.Я. Собрание сочинений: в 7 т. Т. 6. М., 1975.
8. Давыдов В.Л. «Систематическое понятие» (заметки к истории Невельской школы) // Невельский сборник: Статьи, письма, воспоминания. Вып. 1. СПб., 1996. С. 75-88.
9. Давыдов Ю.Н. «Трагедия культуры» и ответственность индивида (Г. Зим-мель и М. Бахтин) // Вопросы литературы. 1997. № 4. С. 91-125.
10. Иванов В.И. Лик и личины России. Эстетика и литературная теория. М., 1995.
11. Клинг О.А. Брюсов в «Весах» (к вопросу о роли Брюсова в издании журнала) // Из истории русской журналистики начала XX века. М., 1984. С. 160-186.
12. Клинг О.А. Влияние литературоведения русских символистов на понимание В.М. Жирмунским поэтики как науки // Филологический класс. 2019. № 3 (57). С. 8-12.
13. Клинг О.А. Влияние литературоведческого наследия русского символизма на теорию литературы 1910-х - 1920-х годов (Андрей Белый) // Филологический класс. 2018. № 1 (51). С. 7-12.
14. Клюева И.В., Лисунова Л.М. М.М. Бахтин - мыслитель, педагог, человек. Саранск, 2010.
15. М.М. Бахтин как философ: Сб. статей / отв. ред. Л.А. Гоготишвили, П.С. Гуревич. М., 1992.
16. М.М. Бахтин: pro et contra. Личность и творчество М.М. Бахтина в оценке русской и мировой гуманитарной мысли / сост. и коммент. К.Г. Исупова. Т. 1. СПб., 2001.
17. М.М. Бахтин: pro et contra. Творчество и наследие М.М. Бахтина в контексте мировой культуры / сост. и коммент. К.Г. Исупова. Т. 2. СПб., 2002.
18. Махлин В.Л. Михаил Михайлович Бахтин. М., 2010.
19. Николаев Н.И. Искусство и ответственность. Комментарий // Бахтин М.М. Собрание сочинений: в 7 т. Т. 1. М., 2003. С. 347-351.
20. Попова И.Л. Книга М.М. Бахтина о Франсуа Рабле и ее значение для теории литературы. М., 2009.
21. Сломский В. Михаил Михайлович Бахтин - философ известный и неизвестный. Брест, 2013.
22. (a) Тамарченко Н.Д. «Эстетика словесного творчества» М.М. Бахтина и русская философско-филологическая традиция. М., 2011.
23. (b) Тамарченко Н.Д. Поэтика Бахтина и современная рецепция его творчества // Вопросы литературы. 2011. № 1. C. 291-340.
24. Emerson С. The First Hundred Years of M. Bakhtin. Princeton, 1997.
25. Liapunov V Notes // Bakhtin М.М. Art and Answerability: Early Philosophical Essays. Austin, 1990. P. 2-3.
26. Materializing Bakhtin. The Bakhtin Circle and Social Theory / ed. by C. Brandis and G. Tikhanov. Oxford, 2000.
REFERENCES (Articles from Scientific Journals)
1. Davydov Yu.N. "Tragediya kul'tury" i otvetstvennost' individa (G. Zimmel' i M. Bakhtin) ["The Tragedy of Culture" and the Responsibility of an Individual]. Vo -
HOBUU jмnоnогицecкиu BecmHUK. 2020. №4(55). --
prosy literatury, 1997, no. 4, pp. 91-125. (In Russian).
2. Kling O.A. Vliyaniye literaturovedcheskogo naslediya russkogo simvolizma na teoriyu literatury 1910-kh - 1920-kh godov (Andrey Belyy) [The Influence of Russian Symbolism Literary Studies on the Theory of Literature of 1910s - 1920s (Andrey Bely)]. Filologicheskiy klass, 2018, no. 1(51), pp. 7-12. (In Russian).
3. Kling O.A. Vliyaniye literaturovedeniya russkikh simvolistov na ponimaniye V.M. Zhirmunskim poetiki kak nauki [The Influence of Russian Symbolists' Literature Studies on V.M. Zhirmunsky's Understanding of Poetics as an Academic Discipline]. Filologicheskiy klass, 2019, no. 3(57), pp. 8-12. (In Russian).
4. (b) Tamarchenko N.D. Poetika Bakhtina i sovremennaya retseptsiya ego tvorchestva. [Bakhtin's Poetics and the Modern Reception of His Works]. Voprosy literatury, 2011, no. 1, pp. 291-340. (In Russian).
(Articles from Proceedings and Collections of Research Papers)
5. Averintsev S.S., Gogotishvili L.A. Kommentariy [Commentary]. Bakhtin M.M. Sobraniye sochineniy [Collected Works]: in 7 vols. Vol. 1. Moscow, pp. 347-351. (In Russian).
6. Davydov VL. "Sistematicheskoye ponyatiye" (zametki k istorii Nevel'skoy shkoly) ["Systematic Concept" (Notes on the History of the Nevel School)]. Nevel'skiy sbornik: Stat'i, pis'ma, vospominaniya [The Nevel' Collection: Articles, Letters, Memoirs]. Issue 1. St. Petersburg, 1996, pp. 75-88. (In Russian).
7. Kling O.A. Bryusov v "Vesakh" (k voprosu o roli Bryusova v izdanii zhurnala) [Bryusov in "Vesy" (on the Topic of Bryusov's Editorial Role)]. Iz istorii russkoy zhur-nalistiki nachala XX veka [From the History of Russian Journalism in the Early 20th Century]. Moscow, 1984, pp. 160-186. (In Russian).
8. Liapunov V. Notes. Bakhtin М.М. Art and Answerability: Early Philosophical Essays. Austin, 1990, pp. 2-3. (In English).
9. Nikolayev N.I. Iskusstvo i otvetstvennost'. Kommentariy [Art and Responsibility. Commentary]. Bakhtin M.M. Sobraniye sochineniy [Collected Works]: in 7 vols. Vol. 1. Moscow, pp. 347-351. (In Russian).
(Monographs)
10. Alpatov V.M. Voloshinov, Bakhtin i lingvistika [Voloshinov, Bakhtin and Linguistics]. Moscow, 2005. (In Russian).
11. Bakhtin M.M. Sobraniye sochineniy [Collected Works]: in 7 vols. Vol. 1. Moscow, (In Russian).
12. Bibler V.S. M.M. Bakhtin, ili Poetika kul'tury [M.M. Bakhtin, or the Poetics of Culture]. Moscow, 1991. (In Russian).
13. Bonetskaya N.K. Mezhdu Logosom i Sofiyey (Raboty raznykh let) [Between Logos and Sophia (Works from Different Years)]. Moscow; St. Petersburg, 2018. (In Russian).
14. Brandis C., Tikhanov G. (eds.) Materializing Bakhtin. The Bakhtin Circle and Social Theory. Oxford, 2000. (In English).
15. Bryusov V.Ya. Sobraniye sochineniy [Collected Works]: in 7 vols. Vol. 6. Mos-
cow, 1975. (In Russian).
16. Emerson С. The First Hundred Years of M. Bakhtin. Princeton, 1997. (In English)
17. Gogotishvili L.A., Gurevich P.S. (eds.) M.M. Bakhtin kakfilosof: Sb. statey [M.M. Bakhtin as a Philosopher: A Collection of Articles]. Moscow, 1992. (In Russian).
18. Isupov K.G. (ed.) M.M. Bakhtin: pro et contra. Lichnost' i tvorchestvo M.M. Bakhtina v otsenke russkoy i mirovoy gumanitarnoy mysli [M.M. Bakhtin: Pro et Contra. The Personality and M.M. Bakhtin's Works According to Russian and International Humanities Studies]. Vol. 1. St. Petersburg, 2001. (In Russian).
19. Isupov K.G. (ed.) M.M. Bakhtin: pro et contra. Tvorchestvo i naslediye M.M. Bakhtina v kontekste mirovoy kul tury [M.M. Bakhtin: Pro et Contra. The Works and Heritage of M.M. Bahtin in the Context of International Culture]. Vol. 2. St. Petersburg, 2002. (In Russian).
20. Ivanov V.I. Lik i lichiny Rossii. Estetika i literaturnaya teoriya [The Face and Guises of Russia. Aesthetic and Literary Theory]. Moscow, 1995. (In Russian).
21. Klyuyeva I.V., Lisunova L.M. M.M. Bakhtin - myslitel', pedagog, chelovek [M.M. Bakhtin - Thinker, Teacher, Person]. Saransk, 2010. (In Russian).
22. Makhlin V.L. MikhailMikhaylovich Bakhtin [Mikhail Mikhaylovich Bakhtin]. Moscow, 2010. (In Russian).
23. Popova I.L. Kniga M.M. Bakhtina o Fransua Rable i eye znacheniye dlya teorii literatury [M.M. Bakhtin's Book about Francois Rabelais and its Significance for the Theory of Literature]. Moscow, 2009. (In Russian).
24. Slomskiy V. Mikhail Mikhaylovich Bakhtin - filosof izvestnyy i neizvestny [Mikhail Mikhaylovich Bakhtin - Known and Unknown Philosopher]. Brest, 2013. (In Russian).
25. (a) Tamarchenko N.D. "Estetika slovesnogo tvorchestva" M.M. Bakhtina i russkaya filosofsko-filologicheskaya traditsiya [M.M. Bakhtin's "Aesthetics of Literary Art" and the Russian Philosophical and Philological Tradition]. Moscow, 2011. (In Russian).
Клинг Олег Алексеевич, Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова.
Заведующий кафедрой теории литературы филологического факультета, профессор, доктор филологических наук. Научные интересы: теория литературы, русская литература начала ХХ в.
E-mail: okling@yandex.ru
ORCID ID: 0000-0003-1543-5253
Oleg A. Kling, Lomonosov Moscow State University.
Doctor of Philology, Professor, Head of the Department of Theory of Literature, Philological Faculty. Research interests: theory of literature, Russian literature of the early 20th century.
E-mail: okling@yandex.ru
ORCID ID: 0000-0003-1543-5253
