CC BY
34
ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ ИССЛЕДОВАНИЯ СИСТЕМЫ БЕЗОПАСНОСТИ В УСЛОВИЯХ КОНФЛИКТОГЕННОЙ СИТУАЦИИ НА ЮГЕ РОССИИ*
В социальных науках уже сложилась определенная система методов анализа процессов социальной стабилизации, самоорганизации общностей, возникновения опасностей для развития социальной системы. Анализ региональной безопасности предполагает использование количественных и качественных методов. Поскольку предмет исследования многослоен, внутренне сложен, имеет личностную и социальную природу, необходим междисциплинарный подход и сочетание приемов социологии, конфликтологии, социолингвистики и других. Наряду с чисто социологическими методами (наблюдения, интервьюирования, анкетирования, контент-анали-за, верификации и т. д.) исследователь может перейти к качественным оценкам, от внешнего незаинтересованного понимания практики агентов к пониманию непосредственно заинтересованному. Безо-ценочные суждения в этой теме неэффективны. В данном случае мы имеем ввиду те социальные интересы России, которые сформулированы в концепции национальной безопасности.
Принципиально важным является вопрос о возможностях социоанализа региональной безопасности в условиях, когда любой анализ будет связан с той или иной степенью «ангажированности» самого исследователя. Этот вопрос можно конкретизировать: должна ли политическая социология придерживаться принципа аксиологической нейтральности? Ведь многие понятия обозначающие процессы обеспечения региональной безопасности имеют оценочный характер.
Объяснительные принципы различных уровней в социальной науке соответствуют теоретико-методологическому плюрализму. Значительная часть явлений социальной реальности не поддается описанию в терминах «объективистского языка».
В современных социальных исследованиях сложились натуралистическая, интерпретирующая и оценивающая методологии. Первая принимает за идеал естествознание и провозглашает полную объективность данных и независимость исследова-
* Статья подготовлена в рамках работы над проектом «Безопасность Краснодарского края в контексте современных политических процессов в Черноморском регионе» (Программа фундаментальных исследований Президиума РАН «Адаптация народов и культур к изменениям природы и среды, социальным и техногенным трансформациям». Подпрограмма по Югу России «Анализ и моделирование геополитических, социальных и экономических процессов в полиэтничном макрорегионе»).
теля от каких бы то ни было социальных установок, опирается на точные, количественные в т. ч. математические методы, т. е. представляет собой позитивистскую парадигму.
Интерпретирующая методология является антитезой натуралистической и ее главный аргумент состоит в том, что социальное знание принципиально отличается от знания естественнонаучного. В российском социальном познании это направление конкретизировалось в этикосубъективной школе, а дальнейшее развитие этот подход получил в феноменологии и экзистенциальной философии, а во второй половине XX века — в этнометодологии и постмодернизме.
В оценивающей методологии комплексно совмещаются теория и практика, когда исследование проводится не столько ради познания, сколько ради преобразований, изменений, реформирования социальной реальности.
Не останавливаясь подробно на широко распространенных методах классических парадигм, использующихся в политической социологии, необходимо актуализировать недостаточно признаваемые у нас методы феноменологии.
Социальная феноменология (особенно в лице этнометодологии) в центр исследования ставит созданные людьми смыслы и значения видимой реальности. Соответственно изучению подвергается не сама по себе социальная реальность, а методы, при помощи которых люди создают себе представления о ней, договоренность и согласие о ее смыслах и значениях [16, с. 418—419]. Отсюда роль и значение политического дискурса, который может иметь консолидирующую или деструктивную функцию.
Одна из форм феноменологической редукции — замещение явлений объективной действительности их субъективным смыслом или значением. Это — важный аспект анализа субъективных оценок угроз и рисков. Они могут быть как завышенными, так и заниженными. В современном информационном обществе люди все более имеют дело с создаваемыми СМИ образами, которые влияют на модели поведения граждан.
Методологического плюрализма в исследовании региональной безопасности позволяет разрешить противоречие между позитивизмом и феноменологией, так как «из того факта, что люди в своей практической деятельности исходят не только из истинности своих представлений, но и из ожидаемой пользы от своей деятельности, из ее смысла, вовсе
не следует, что критерий «полезно-вредно» несовместим с критерием «истинно-ложно». Наоборот, если результаты деятельности оцениваются как полезные, удовлетворяют потребности людей, то и знания, планы, цели на основе которых осуществлялась эта деятельность, оказываются истинными» [5, с. 103].
Вопрос о соотношении научной и политической целесообразности проводимых исследований включает в себя проблему объективного социоанализа конфликтного взаимодействия, который никогда не бывает абсолютно нейтральным и полностью беспристрастным. Участники конфликтов, медиаторы, фасилитаторы и исследователи так или иначе всегда ориентируются на некие ценности, идеалы и принципы, как правило, артикулируемые как гуманистические (хотя понимание этих гуманистических ориентиров бывает не только различным, но и взаимоисключающим). Особенно важно, чтобы стремление к объективности сочеталось со стремлением к политической стабилизации, сохранению мира, к успешному социокультурному развитию региона, сохранению этнокультурного своеобразия и обеспечению диалогу культур.
Для методологии политического анализа безопасности общества и личности большое значение имеет субъективно бытийный подход, разрабатываемый учеными психологами, философами, социологами, получивший отражение в ряде конференций и сборников статей [8]. Как справедливо подчеркивает И.В. Рябинина, вследствие порождения новых личностных смыслов и их распространения в пространстве объективных феноменов, они становятся «бытийными пространствами личности, ее продолжением и частью», человек изменяет бытие в соответствии с тем, как он его осмысливает, в соответствии с тем, какими смыслами он его наделяет. «Глобальная интенция, с которой человек (как все живое) появляется на свет, БЫТЬ, т. е. поддерживать и расширять свое бытие, овладевать бытийными пространствами...»[14, с. 7—8]. При этом человеку нужно полагаться либо на себя, либо на группу, с которой он себя идентифицирует и т.о. он становится в той или иной мере автономным и ответственным или, наоборот, зависимым и инфантильным (иждивенчески настроенным). В каждом обществе складываются определенные политические условия самореализации индивидов и их групп в связи с этим возникают проблемы терпимости по отношению к плюрализму и культурной многоукладное™, к различным, часто противоположенным, образам жизни и традициям.
В том случае, когда в обществе отсутствуют или исчезают некие традиционные точки опоры (будь то единая культура или всеми разделяемые научные выводы) от людей требуется наивысшая степень терпимости, ко всему инаковому, требуется «признавать право непохожего на тебя, неприемлемого
для тебя существования. Для многих это — поис-тине драматическая ситуация» [15, с. 20]. Эти сложности особенно велики в тех случаях, когда государство включает в себя несколько этнических, религиозных и лингвистических групп. Множественность культур — это объективное обстоятельство для Российской Федерации.
Политическая стратегия российского государства ориентируется на сохранение единства страны, укрепление государственности и усиление эффективности исполнительной власти в центре и в субъектах Федерации. Но чтобы обеспечить территориальную целостность на основе толерантного и добровольного сосуществования разновеликих и разнокультурных частей как в географическом, так и в ментальном плане, необходимо всестороннее изучение не только глобальных, но и региональных процессов. Вот почему в научных исследованиях наметилась тенденция к формированию регионального подхода, что особенно ярко выражено в развитии таких отраслей научного знания как регионове-дение, политическая регионалистика, социология региона, региональная конфликтология и др. [1]. Создаются научные центры по изучению региональных проблем, учреждаются научные журналы и издательства, регулярно проводятся региональные научные конференции [6].
Во многих регионоведческих исследованиях уделяется внимание Северному Кавказу, Югу России, что объясняется необходимостью укрепления безопасности и кардинального обновления политики в этом регионе, в связи с теми событиями, которые происходили на протяжении 90-х гг. XX в. и в начале XXI в. Характеризуя социально-экономическую картину в Северо-Кавказском регионе в 2004 г., Президент России В. Путин отмечал, что она «по-прежнему плачевная» и что регион «недопустимо отстает по уровню жизни от других российских территорий. Достаточно сказать, что уровень безработицы здесь в разы выше, чем в среднем по России, а в таких республиках, как Ингушетия, Чечня, Дагестан, она носит поистине массовый характер. Показатели среднедушевых доходов за месяц в Южном федеральном округе в полтора раза ниже, чем в среднем по стране, а, например, в Ингушетии — почти в четыре раза». В тоже время, «Северный Кавказ — это важнейший стратегический регион России. И сейчас он одновременно является и жертвой кровавого террора, и плацдармом для его воспроизводства. Именно здесь идеологи международного терроризма действуют особенно активно» [11, с. 14], при этом они откровенно используют в своих преступных планах недоработки властных структур в социально-экономической политике.
После распада СССР в регионах сформировались разные политические режимы и модели реализации власти, причем традиционно сильная центральная власть стала вытесняться региональными
элитами, пытающимися завоевать значительную автономию и усиливать свое влияние за счет популистских лозунгов о самодостаточности и даже превосходстве над другими регионами, государственной эксплуатации провинции и т. п.
Региональные руководители стремились чувствовать себя независимо от центра, используя общее недовольство граждан проводимыми реформами и главный вектор конфликтных взаимодействий был обусловлен отношениями представителей региональных элит с Москвой, с центральной властью. Усиливающаяся регионализация, появление различных концепций регионализма имели особое значение именно на фоне глубинного политико-экономического и мировоззренческого кризиса.
Необходимость регионального моделирования и выработка специфических вариантов регионального развития, как отмечает Э.Н. Ожиганов, подтверждается тем, что «в Российской Федерации имеются специфические особенности, которые необходимо учитывать при оценке экономической, демографической и политической среды регионов. К ним относятся теневая экономика, неучтенные доходы и латентные отношения в сфере власти и администрации». Например, существуют заметные региональные различия в масштабах теневого производства. Доля неучтенного официальной статистикой производства особенно велика, с одной стороны в крупных центрах, с другой — в депрессивных, преимущественно аграрных регионах, а также в районах тесно связанных с зарубежьем. Рост неучтенных производств заметен в регионах, граничащих с крайним югом России (Ростовская, Астраханская, Волгоградская, Воронежская области); в относительно меньшей степени—в Краснодарском и Ставропольском краях [10, с. 168].
Исследование процессов межрегионального взаимодействия позволило выявить тенденцию т.н. «региональной депривации», когда регионы относятся друг к другу достаточно ревниво и подозрительно. Разница уровней жизни, «административная ревность» регионов, международный и геополитический факторы вызывают всевозможные претензии и противоречия. По мнению аналитиков, именно этнический компонент выступает доминантной чертой конфликтного процесса на Северном Кавказе [1, с. 18].
Исследование феномена региональной безопасности предполагает рассмотрение двух взаимосвязанных понятий, находящихся в определенной степени соподчинения — это «глобализация» и «регионализация» — процессы, свойственные современному этапу развития общества. Если понятие «глобализация» показывает, что несмотря на все издержки, в человеческой истории происходят качественные изменения и продвижение к новому состоянию общества, то понятие «регионализм» характеризует неравномерное, специфическое и не везде оди-
наковое развитие конкретных локальных социумов, их включенность или противодействие процессам глобализации [7, с. 106].
В основе регионализма лежит понимание того, что только через сотрудничество и партнерство со своими соседями каждый отдельно взятый регион может максимально обеспечить свои региональные интересы. В результате вырабатывается региональное самосознание. Однако на практике регионализм (точнее субгосударственный регионализм) чреват серьезными коллизиями и конфликтами, порой приводящими к системному общественному кризису, к возникновению особого типа геополитического поведения, опасного для целостности государства. Сепаратистски ориентированные региональные элиты могут просто находиться в оппозиции к центру, а могут стремиться и к эскалации конфликтов за счет попытки вовлечения в орбиту собственных интересов и соседние территории и создания межрегиональных объединений.
В социоанализе важным аспектом представляется интерпретация динамики социальных взаимодействий между акторами того или иного процесса с учетом влияния многочисленных факторов по степени их значимости. Различные парадигмы в социальных науках предлагают объяснительные модели, опирающиеся на логику и методологию в параметрах тех значений, которые представляются наиболее убедительными их авторам. Поэтому часто возникают противоречия методологического характера, которые приводят к различным, несовместимым или даже ошибочным, формальным, поверхностным оценкам условий и причин поведения объектов анализа. Чтобы определить, какие именно характеристики деятельности и среды подлежат интерпретирующему анализу, их оценивают как «существенные» для определенных ценностных ориентаций.
Использование социоанализа региональной безопасности как совокупности методов качественного и количественного параметров не может быть только отображением, описанием той или иной ситуации в регионе, а должен включать в себя интерпретирующую составляющую многофакторного процесса на основе определения существенных фактов для политической, геополитической стратегии государства. Социоанализ охватывает множество фактических данных (политических, демографических, психофизических, экономических и др.) которые рассматриваются как компоненты конфликтного процесса в регионе. Однако важно установить в качестве основных объектов научной интерпретации факты, обладающие существенным для стратегии государства характером, т. к. региональные конфликты, как правило, происходят не в локальных, изолированных условиях, а в сложном взаимодействии внутренних и внешних факторов, совокупность которых определяет динамику и характер конфликтного взаимодействия в регионе.
Необходимо учитывать, что в Краснодарском крае, как и в других регионах ЮФО, наиболее конфликтогенной является проблема массовой миграции. По численности населения край занимает третье место среди субъектов РФ, после Москвы и Московской области. Значительная его часть на юго-востоке и северо-востоке малопригодна для проживания, поэтому основная масса населения сосредоточена на черноморском побережье и в самом Краснодаре (приблизительно 70 человек на 1 кв. м), при этом общая численность прибывших за последние 10 лет в край мигрантов превышает 1 млн человек, а суммарная численность населения края 5 млн человек. Неконтролируемая миграция (официально зарегистрировано 50 тыс. беженцев) приводит к дополнительной нагрузке на социальную сферу, создает напряженность на рынках труда, заметно меняется этническая карта края. В крае, где проживали представители 124 национальностей, нарушается исторически сложившийся баланс численности этнических групп [4, с. 144]. Опасность возникновения конфликтов на межэтнической почве резко увеличивается из-за того, что представители многих диаспор имеют склонность ко компактному проживанию. На Кубани опережающими темпами растут цены на жилье, продукты питания и предметы первой необходимости.
Серьезные опасения вызывает изменение структуры миграционного прироста. Если в 1995 году, по данным краевого управления Госкомстата, большую часть миграционного прироста (53,7 %) формировали мигранты из-за пределов РФ, то в 2005 году их доля сократилась до 20,5 %. В то же время доля межрегиональной миграции в пределах РФ возросла с 51,4 % до 79,5 %.
Рост в миграционном притоке доли межрегиональной миграции в пределах РФ является проблемой для региона, поскольку в этой категории существенную часть контингента прибывающих составляют жители северных и восточных регионов России, завершающие свою трудовую деятельность и стремящиеся переселиться на территорию с более благоприятным климатом. Для края это ведет к увеличению демографической нагрузки на население трудоспособных возрастов. В крае происходит старение населения. Доля населения в возрасте 65 лет и старше в 2003 г. составила 22,6 % (по России данный показатель составил 13,4 %).
Население края многонационально. В составе населения преобладают русские, армяне и украинцы. Общий поток мигрантов по своему этническому составу в целом соответствует населению края. В тоже время, в сальдо миграции численность татар увеличилась в 3,3 раза, народов Дагестана — в 2,7 раза, белорусов — в 2,6 раза, греков — в 2,4 раза, армян — в 1,8 раза, грузин — в 1,6 раза, украинцев — в 1,5 раза, русских — на 31,5 %. В результате, сохраняется тенденция сокращения доли рус-
ских, украинцев, адыгов в населении края и замещения их «новыми кубанцами».
Феноменология ставит целью описывать типические модусы, посредством которых феномены являются нашему сознанию. В рамках феноменологии были открыты так называемые «региональные онтологии»: природа, общество, мораль, религия являются по Э. Гуссерлю, «регионами», изучению которых должен предшествовать анализ сущностей и модальностей, оформляющих моральные, религиозные и др. феномены [3, с. 373]. Социальный мир — это повседневный мир, переживаемый и интерпретируемый действующими в нем людьми как структурированный мир значений.
Одной из сложных познавательных проблем является выработка понятий для описания структуры значений, которая выстраивается как конфликтная региональная модель. Модель рассматривается как концептуальный инструмент, нацеленный в первую очередь на управление моделируемым процессом или явлением. Ограничивающая возможность моделей заключается в том, что они являются стратегическими по своей сути, однако действительность постоянно изменяется, поэтому необходимо динамическое моделирование процессов взаимодействия, влияющих на состояние безопасности и появление новых угроз и рисков. Исследование процессов региональной безопасности предполагает применение методологии анализа иерархических процессов, учитывающей как многофакторность, так и динамичность [10, с. 76].
Анализ и системное моделирование взаимодействия главных сил, находящихся в состоянии противоборства с учетом их основных ресурсов и тактики поведения, позволяет определить наиболее вероятные сценарии развития ситуации в определенный промежуток времени. Системная модель конфликтной ситуации основана на определенной классификации, т. е. выделении из всего множества событий и явлений, оказывающих воздействие на региональный конфликт, тех факторов, которые с точки зрения аналитика имеют решающий вес. В структуру системной динамической модели, как правило, включают системные факторы (внешние и внутриэкономичес-кие, внешне- и внутриполитические, социальные); субъектные факторы (основные политические акторы); ресурсные факторы (использование суггестивных технологий, обладание символическим капиталом и организационными возможностями артикуляции и тиражирования своей политической формулы); тактические приоритеты основных участников регионального конфликтного процесса.
Как известно, социально-политическая сфера обладает значительной долей иррациональных элементов, возможность построения точных моделей регионального конфликтного процесса является проблематичной, а сам метод — ограниченным. Поэтому он должен быть дополнен целым рядом
качественных методов, позволяющих интерпретировать не только рациональные, но и иррациональные действия. Широкий спектр важных и интересных идей связан с символическим интеракциониз-мом, для которого в свою очередь важнейшим интеллектуальным источником являются философия прагматизма и психологический бихевиоризм. Изучение значений и символов, способы их модификации, анализ фреймов позволяют обнаружить структуры, которые невидимо управляют человеческим поведением. Региональный конфликт, рассматриваемый как символическое взаимодействие и как коммуникативная технология противоборства, может быть понят и как информационное состязание.
Как отмечает А.Н. Чумиков, «цель информационного противоборства — диагностировать собственное положение и положение противника и в зависимости от этого выбрать способы поведения» [19, с. 30], т. е. информация в общественном механизме является не нейтральным элементом, а орудием борьбы и тот, кто контролирует информационные потоки, может решающим образом воздействовать на коллективное сознание и способен определенным образом управлять поведением тех или иных общностей, от которых зависит развитие регионального конфликта.
В многфакторном исследовании региональной безопасности должен использоваться социоанализ, предложенный в теории П. Бурдье на основе понятий габитуса и социального поля. Агенты, занимающие определенные позиции в рамках социального поля проводят разнообразные стратегии, используя имеющиеся у них ресурсы (культурный капитал, социальный капитал, символический капитал, политический капитал). «Социальное поле является местом действий и противодействий, совершаемых агентами, обладающими постоянными диспозициями, которые некоторым образом усвоены в ходе опыта нахождения в данном поле» [2, с. 109], — отмечал П. Бурдье. Т. е. понятие «поля» является инструментом исследования региональногопространства, позволяющим обеспечить диалектическую взаимосвязь между объективными структурами и субъективными явлениями. Подход Бурдье, отражая важность диалектики структуры и человеческого конструирования социальной реальности, называет «конструктивистским структурализмом», «структуралистским конструктивизмом» или «генетическим структурализмом» [13, с. 457].
По мнению ряда исследователей, дискурсанализ приходит на смену психоанализу. Слово есть точка соединения формы и смысла в каждом моменте дискурса. Для методологии дискурсанализа важно определить различие между наблюдением и пониманием. Наблюдение — это сенсорный опыт, оно направлено на доступные для восприятия вещи и события и имеет индивидуализированный характер. Понимание — это коммуникативный опыт, оно на-
правлено на смысл выражений. Учение о понимании — герменевтика, стало специфическим методом наук о духе уже в XIX веке (со Шлейермахера). Но в XXI в. оно становится еще более востребованным. В своей работе «Конфликт интерпретаций» П. Рикер называет «герменевтикой всякую дисциплину, которая берет начало в интерпретации, а слову «интерпретация» придает «его подлинный смысл: выявление скрытого смысла в смысле очевидном... Задача герменевтики заключается в том, — пишет он, — чтобы сопоставить друг с другом различные употребления двойного смысла и различные функции интерпретации...»» [12, с. 332, 333].
Дискурс-анализ как метод исследования регионального конфликта предполагает изучение языковой коммуникации в контексте определенной социальной ситуации, а сам термин «дисурс» понимается как «речь, погруженная в жизнь, как «текст плюс ситуация» [9, с. 88], которая может развиваться в угрожающем для стабильности контексте. Поэтому определение конфликтогенного и интеграционного потенциала политического дискурса позволяет обеспечить как упреждающие, так и ответные действия политического характера.
Сложившаяся ситуация на Юге России, связанная с бесконтрольными миграционными потоками в постсоветский период, обусловила тематизацию политического дискурса по отношению к мигрантам. Характерно, что в этом дискурсе был как конфликтный, так и интеграционный потенциал. И в обществе можно было проследить флуктуации протеста и поддержки формирующейся миграционной политики разными социальными и этническим группами. Параллельно то усиливалось, то ослаблялось конфликтное противоборство акторов этно-политических отношений, таким образом подтверждая идею дискурсивного конструирования реальности.
В связи с этими тенденциями в отечественной научной литературе началось обсуждение очень важного вопроса: «почему в периоды общественных потрясений возникают образы «демографических катастроф» и феномен страха «вымирания населения»? Директор института этнологии и антропологии РАН, член Общественной палаты РФ В. А. Тиш-ков считает, что необходим антропологический анализ современного российского общества и его регионов, поскольку в публикациях преобладает неадекватность научных, журналистских и политических оценок реальной ситуации в России, той повседневности, которой живут люди. «Неадекватность сама по себе является культурным феноменом, и она требует отдельного анализа. Кто, как и почему в России и за ее пределами воспроизводит парадигму кризиса и даже образ умирающей страны? Это не только вопрос плохого понимания по причине неспособности государственных служб и ученых собрать добротную статистику о жизни общества в новых условиях или по причине отсталой методо-
логии обществоведческого анализа... Это также вопрос политики и человеческих эмоций» [17, с. 3]. Неадекватность является и серьезным конфликтогенным фактором в этом регионе.
Таким образом, сам научный дискурс, а не только политический, оказывает непосредственное влияние на конфликтный и интеграционный потенциал в регионе, поскольку знание определенным образом генерирует власть [18], особенно аспекты идеи этико-субъективной школы и методологического плюрализма, распространенные именно в российской социологии XIX — н. XX вв., в XXI веке, которые вновь становится востребованными и должны развиваться на основе серьезных парадигмальных направлений в зарубежной и отечественной социологии и на стыке различных социальных наук.
Многофакторный анализ региональной безопасности основывается на принципе методологического плюрализма. Методологические аспекты проблемы в первую очередь определяют, как изучать то, что происходит, какими методами пользоваться, какие объяснительные модели взять на вооружение.
Литература
1. Авксеньтьев, В.А. Ключевые проблемы конфликтологических исследований с учетом социально-политической специфики региона/В.А. Авксеньтьев, В.А. Шаповалова // Актуальные социально-политические и экономические проблемы Южного Федерального округа. — Ростов н/Д. : Изд-во ЮНЦ РАН, 2005. — С. 12—27; Баранов, A.B. Политическая регионалистика / A.B. Баранов, A.A. Вартумян. — М.: Изд-во МГСУ «Союз», 2004. и др.
2. Бурдье, П. Поле политики, поле социальных наук, поле журналистики П. Бурдье // Социоанализ Пьера Бурдье. Альманах российско-французского центра социологии и философии Института социологии РАН. — М.; СПб.: Алтейя. — 2001.
3. Гуссерль, Э. Логические исследования по феноменологии и теории познания / Э. Гуссерль. — М. : Дом интеллекуальной книги, 2001; Реале, Д. Западная философия от истоков до наших дней. Т. 4. / Д. Реале, Д. Антисери— СПб., 1997.
4. Дмитриев, A.B. Конфликты миграции / A.B. Дмитриев, Н.С. Слепцов. — М.: Альфа-М, 2004.
5. Ельмеев, В.Я. Социальная феноменология (к вопросу о феноменологии объективного социально-
го мира) / В.Я. Ельмеев // Проблемы теоретической социологии. СПб. : Петрополис, 1994.
6. Институт региональных проблем (директор М. Дианов) // Единая Россия. 2006. 20 марта. № 10; Южный научный центр РАН; Центр Кавказских исследований в составе научно координационного совета по международным исследованиям МГИМО (У) МИД России, который издает Аналитические записки «Проблемы безопасности на Кавказе» Вып. 1(3). 2005; Вестник ЮНЦ РАН; Гуманитарная мысль Юга России. Региональный научный журнал и др.
7. Ковальский, H.A. О соотношении глобализации и регионализма /Н.А. Ковальский // Глобализация и регионализм. Черноморский регион. Балканы. — М.: Интермедиалект. 2001.
8. Личность и бытие субъективный подход. Личность как субъект бытия: теоретико методологические основания анализа. — Краснодар : Изд-во Куб-ГУ, 2005.
9. Марков, М. Основы теории дискурса/М. Марков. — М.: Гнозис. 2003.
10. Ожиганов, Э.Н. Стратегический анализ политики: теоретические основания и методы / Э.Н. Ожиганов. — М. : Аспект-Пресс, 2006.
11. Путин, В.В. Выступление на расширенном заседании Правительства с участием глав субъектов РФ 13.09.2004 г. / В.В. Путин // Демократия против террора. — М., 2004.
12. Рикер, П. Конфликт интерпретаций. Очерки о герменевтике / П. Рикер. — М. : Канон-Пресс-Ц; Кучково Поле. 2002.
13. Ритцер, Д. Современные социологические теории / Д. Ритцер. — М.; СПб; Ростов н/Д, 2002.
14. Рябинина, З.И. Личность, как субъект бытия и события: психологический аспект анализа / З.И. Рябинина . — Краснодар : Изд-во КубГУ, 2005.
15. Теория и жизненный мир человека. — М. : Ин-т философии РАН, 1995.
16. Тернер, Д. Структура социологической теории / Д. Тернер. — М., 1985.
17. Тишков, В.А. О российском народе / В.А. Тишков. — М., 2005.
18. Фуко, М. Археология знания. / М. Фуко. Пер. с фр. — Киев : Ника-Центр, 1996.
19. Чумиков, А.Н. Управление конфликтами / А.Н. Чумиков. — М. : Интерлигал, 1995.
