CC BY-NC-ND
250
О.В. Епархина
ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ПОДХОДЫ К ИССЛЕДОВАНИЮ СОЦИАЛЬНЫХ РЕВОЛЮЦИЙ: ВОЗМОЖНОСТИ ИСТОРИЧЕСКОЙ СОЦИОЛОГИИ
Статья представляет собой обзор классических и современных методологических подходов к исследованию социальной революции. Современные западные социологические теории революции во многом опираются на четыре основные классические модели: веберианскую, утилитаристскую, дюркгеймианскую и марксистскую, из которых наибольшей продуктивностью отличается последняя.
Ключевые слова: методология, социальная революция, теоретические исследования.
Социология революций как направление исследований привлекала внимание и собственно социологов, и философов, и историков. Круг теоретиков революции широк - от Дешана до Канта, от Гегеля до Токвиля. Понятие социальной революции рассматривается в работах Т. Гоббса, Дж. Локка, Дж. Гаррингтона, Д. Юма, А. Буланже, Ж.-Ж. Руссо, Ф.Н. Бабефа. Собственно изучение революций начинается с работ М.Ж.А. Кондорсе (революция как двигатель прогресса), А. Бернав (умственный переворот, провоцирующий переворот политический, результат разрыва законов), Ф. Минье (форма развития общества).
Впервые заявил о создании общей теории революций А.В. Фер-ран, автор «Рассуждения о социальной революции» и «Теории революций» (конец XVIII - начало XIX в.), относя к социальным революциям любые крупные социальные потрясения. Эту линию продолжил Э. Берк, чья теория представляет интерес в социологическом ракурсе рассмотрения проблемы тем, что он впервые заговорил о вариативности революционных результатов на примере
© Епархина О.В., 2012
Английской и Французской революций. Ж. Де Местр говорил об объективности и предопределенности Французской революции как процесса и ее результатов. Г.Ф. Гегель рассматривал революции как необходимый элемент исторического процесса, заложив в «Науке логики» научный потенциал для дальнейшего анализа революций. А. де Токвиль в работе «Старый порядок и революция» высказывал идеи, близкие к гегелевской методологии изучения революции, но в большей мере делал акцент на поиске причин революций в экономической сфере.
Отдельный пласт исследований составляют идеологические концепции революции (Л.О. Бланки, Л.М. Дешан, М. Бакунин, П. Кропоткин, Ж. Сорель, А. ван дер Брук, В. Райх, Х. Фрайер, Ф. Фанон, Р. Дебре).
Однако представляется более целесообразным в данном обзоре исследований социальных революций с позиции социологического теоретического конструирования остановиться на западных классических и современных социологических теориях и моделях революции.
1. Классические западные подходы к исследованию
социальной революции и их позднее развитие
В рамках большинства классических социологических теорий этот вопрос зачастую освещался фрагментарно. Революция как тип коллективного поведения рассматривалась в рамках четырех классических подходов:
- классический марксизм, в его основе - организация производства и коллективные интересы;
- дюркгеймианский подход считает разделение труда основой образования рутинных и нерутинных практик, вариацией которых, в свою очередь, выступает коллективное поведение;
- утилитаристский (миллевский) подход имеет в основе индивидуальные интересы и действия;
- веберианский подход, в основе которого лежат также рутинные и нерутинные практики, но с акцентом на порожденные ими интересы и верования, которые путем организации трансформируются в коллективные действия.
Марксистская теория связана с понятием солидарности внутри группы и конфликта между группами; теория Дюркгейма исходит из процессов интеграции и дезинтеграции всего общества в целом (нерутинные коллективные действия растут с активизацией индивидуальных практик, порождаемых дезинтеграцией в результате разделения труда); теория Милля исходит из того, что индивиду-
альные интересы порождают индивидуальные действия, складывающиеся в массовые; веберианцы же связывают индивидуальные интересы с верованиями, что близко теории Э. Дюркгейма (в нерутине все формы верований сильные и прямые).
Классический марксизм определил не только саму революцию как «концентрированное выражение прогресса», но и ее причины (конфликт старых отношений собственности с новыми производительными силами), ее задачи, логическую обусловленность в ходе исторического процесса, проясняя соотношение политической и социальной революций и особо выделяя революции, приводящие к новой социально-экономической формации, а также включая в анализ революции классовые отношения. Кроме того, классический марксизм породил плодотворные критические работы в этом направлении. Интересны и дискуссионны в этом отношении труды К. Каутского, Э. Бернштейна, Г. Кунова о возможности совершения социальной революции без перехода власти. Классовый характер революций достаточно подробно рассматривал в своих статьях А. Грамши. Сам К. Маркс провел анализ Французской революции 1848 г. и внутренней борьбы, которая и привела страну к последующим событиям. Согласно точке зрения К. Маркса, революция была результатом действий временных коалиций парижского пролетариата, мелкой буржуазии и просвещенных слоев буржуазии. Он анализирует кризис 1846-1847 гг., рассматривая эти слои вместе. Принципиально иной взгляд на режим был у землевладельцев и финансовой или промышленной буржуазии. Класс, таким образом, образует революционную коалицию на основе революционного видения. Это и помешало классам расширить объемы власти: с молчаливого согласия наиболее успешных сегментов крестьянства оформилась консервативная коалиция землевладельцев и буржу-зии. Так начался процесс, приведший страну к Луи Наполеону и дальнейшей траектории ее исторического развития. К. Маркс разделяет население на классы на основании их участия в производстве и анализируя социальные группы как политических акторов, также использует классовое деление, именно с этим основанием связывая коллективные действия: в целом индивидуальные или институциональные действия связаны с классами. Также К. Маркс придает особое значение коммуникации внутри класса в целях лучшего представления классового врага, из чего проистекает унификация результатов коллективных действий в силу схожести классовых интересов: не является очевидным, что социальные классы и их представители являются основными политическими акторами. Также не всегда необходимо, чтобы главная организационная сила была представлена группой, наиболее организованной для дейст-
вия. В противоположность К. Марксу, Ч. Тилли, например, говорит о том, что таковым может быть движение, находящееся не столько в массе, сколько над массой.
Э. Дюркгейм продолжает традиции XIX в., отмечая, что индустриализация формирует общественные отношения, и подробно рассматривая ритуализированные формы коллективных действий. Эти действия можно разделить на три типа: рутинные (для рутинных форм), аномичные (для крайне дифференцированных форм) и промежуточные. В противоположность К. Марксу представители этой теории видят тенденцию к нарастанию аномичных и реставрационных действий. Традицию Э. Дюркгейма, в частности, продолжают работы С. Хантигтона, например «Политический порядок в меняющихся обществах», где модернизация и институцио-нализация выступают как альтернативные процессы: порядок, по сути, является оптимальным балансом между этими вариантами развития, в случае доминирования первого наступает революция, второго - крайняя степень формализации; в первом случае характерен быстрый рост изменений, во втором - медленный. Другая версия этой традиции - «Революционные изменения» Чалмерса Джонсона, где он предлагает три кластера случаев для возникновения революций:
- неравновесные социальные системы;
- случайные события, депривирующие элиты или ведущие революционные группы к депривации элит;
- неспособность лидеров проводить политику, поддерживающую доверие простых людей.
Еще один пример достаточно продуктивной методологии -Т. Гарр и его работа «Почему люди бунтуют», где предпринята попытка поиска генерального объяснения политического насилия. Центральная аргументация Т. Гарра основана на рассмотрении им психологических процессов: люди ощущают разрыв между тем, что они получают, и тем, чего заслуживают (относительная деприва-ция). Имея шанс для бунта, люди бунтуют. Эта идея иллюстрируется картинами Французской революции, бунтами американских гетто и событиями в Латинской Америке (1100 событий борьбы 1961-1965 гг.). Однако, не ограничиваясь психологическим подходом, Т. Гарр выходит на структурные и социальные условия революционных действий, на анализ принципиальных интересов акторов и их возможности действовать.
Таким образом, стандартными аргументами для дюркгеймовс-кой традиции выступают: организация, мобилизация, возможности (наличие или отсутствие социального контроля), интересы. Но такая аргументация представляется недостаточно полной.
Для Дж. Милля и утилитаристской традиции ключевой вопрос - детерминация индивидуальных решений. Она определяется Миллем через взаимодействие и выработку определенных правил. Он избегает понятия «класс», однако задача его теории представительства - показать возможность такого влияния. Хорошая конституция и валидная теория политических обязательств могут, по Миллю, создать выход из ситуации. В противоположность Миллю теоретики индивидуальных интересов XX в. показали относительно мелкий масштаб интересов в общих проблемах политических обязательств и важность интересов в двух других проблемах - последствиях альтернативных правил принятия решений и эффектах представления разных групп интересов в политике.
Рассматривая теорию коллективного выбора и общественного блага, можно привести в качестве примеров теории Дж. Колемана, А. Хиршмана, М. Олсона и ряд других теорий, использующих язык микроэкономики для объяснения коллективных действий в социо-политической сфере как работающих в рамках утилитаристской традиции и во многом дополняющих ее. Особое место среди них занимает концепция социальных движений Америки Дж. Маккар-ти и М. Зальда как вариант неклассической модели. Также вариациями, но уже иными по сути, являются теории стратегического взаимодействия (сделок, игр). В этом случае в основе теории лежат не только интересы, но и организационные составляющие, дающие возможность выбирать стратегии и тактики действий. Используя двухплоскостную систему координат (выигрыш/проигрыш), можно рассмотреть в качестве близких такой методологии и труды Бо-улдинга, Крамера и Херцберга.
Отдельное направление может составить псевдоутилитаристская традиция, где выбор и общественное благо проходят процедуры типизации в эконометрических формах. Таков, например, Д. Хиббс с его теорией массового политического насилия, классифицирующий события на внутренние войны и коллективный протест и выделяющий в качестве факторов насилия рост национального продукта, членства в коммунистических партиях, негативных санкций и институционализации. Он полагает, что эти факторы ведут к появлению двух указанных типов действий в различных комбинациях. В отличие от дюркгеймовской, утилитаристская традиция предполагает активное использование статистики и формализации и видит в коллективных действиях выражение фундаментальной рациональности, но не показывает, как растут и изменяются интересы.
В веберианской традиции доминирует определение инкорпорированных целей, стандартов поведения и законодательного
оформления власти; утверждается авторитарное действие от имени группы. Иногда такой анализ базируется на традиционных ролях, иногда на легальных основаниях для агента группы, иногда на экстраординарном персональном характере. М. Вебер отмечает, что религия и идеология дают новое определение мира и себя. Слабая группа полагает, что новое определение дает более когерентные ответы на проблемы и присоединяется к расширяющейся группе. После этого группа сталкивается с рутинизацией харизмы. М. Ве-бер предлагает шесть путей, которыми харизматичная группа решает проблему успешности:
- поиск другого харизматического лидера того же типа;
- процедуры групповых почестей;
- назначение старым лидером преемника с согласия группы;
- ритуальное назначение лидеров;
- формирование доверия;
- перевод харизмы в организацию.
Выбор этих стратегий ограничивает дальнейшие действия группы. Веберианское обсуждение проблем рутинизации харизмы тесно связано с его теорией социальных изменений. По М. Веберу, традиционный авторитет является неким аналогом равновесия, в котором социальная жизнь относительно устойчива, и влиять на него могут лишь две силы - власть рациональности и харизма; обе представляют собой силу когерентной идеи: бюрократическая рациональность может стать революционной силой, но силой как техникой. Внешняя сила трансформирует взгляд на мир; харизма, напротив, трансформирует внутреннюю жизнь людей. М. Вебер дает представление о социальном изменении как результате внедрения харизмы в историю и потому во многом сходен с Э. Дюркгеймом. Среди представителей веберианских позиций интересен анализ социальных движений Дж. Гусфельдом (согласно его теории характер целей объясняет возникновение движений, и потому он выделяет три типа движений: классовые, основанные на интересах, статусные - на групповом престиже и экспрессивные); Р. Аш (в исследовании движений среднего класса XIX в. она рассматривает изменения в организации производства в связи со структурными изменениями различных социальных групп, здесь социальные движения рассматриваются с позиций их рациональности; она во многом принимает марксистские идеи); а также А. Обершальтом, который в работе «Социальный конфликт и социальные движения» разбивает аналитическую работу на три части: анализ социального конфликта, методологически эклектичный; анализ мобилизации социальных групп, проводимый отчасти и в рамках миллевской традиции; и анализ истории конфликтных групп с традиционных позиций анализа социальных движений.
Но наибольший интерес, безусловно, представляет марксистская традиция. Концепция К. Маркса предполагает определение интересов, исходя из групповой позиции в системе производства; соответственно, и изменение интересов связывается им с изменением организации производства. По сути, его схема предполагает, что организация производства детерминирует интересы, структуру класса, отношения с другими классами. Эти три элемента путем сложных взаимодействий и определяют возможность и характер коллективных действий. Промежуточным звеном между ними выступает общественное сознание. Эта модель коренным образом отличается от предыдущих как приоритетом материальных интересов, так и самой логикой построения. Полагаем, что наиболее интересный синтез на основе этой модели представлен Б. Муром и
3. Вольфом. Так, в работах Б. Мура подчеркиваются два основных момента: что классовые коалиции вовлечены в великие модернизирующие революции и что этот процесс зависит от изменений агрокласса и курса на коммерциализацию агрокультуры с ростом государства и ликвидацией крестьянства, кооптацией аристократии и джентри; что эти процессы оказывают влияние на политическую организацию государства, в частности на его сращивание с бюрократией и землевладельцами и на возникновение риска фашизма. Это иллюстрируется примерами Англии, Франции, США, России, Индии, Китая и Германии. Революция играет интересную роль в схеме Б. Мура: главные революции (Английская, Французская и др.), по сути, являются резким переключением пути развития страны. Для Б. Мура главный конфликт, в том числе и сама революция, включен в политическую систему. Другой вариант - Э. Вольф и его работа «Крестьянские войны в XX в.», в которой он анализирует революции в Мексике, России, Китае, во Вьетнаме, на Кубе. Его интересовал переход крестьянства на рельсы капиталистической экономики, и потому работа включает анализ структурных оснований крестьянской жизни. Э. Вольф показывает пути экспансии национальных и интернациональных рынков на эти основания и условия сопротивления крестьян этим силам. Он больше занят проблемами распределения, нежели политическим конфликтом.
4. Тилли метко называет таких представителей марксистской традиции «неисториками, повернутыми к истории»1. Также в качестве примера, иллюстрирующего возможности марксистской методологии в изучении социальной революции, можно привести плеяду марксистов, занимавшихся изучением истории Французской и Английской революций с позиций исторического подхода. В их числе Э. Хобсбаум, Е. Томпсон, Дж. Фостер и другие. По мнению Ч. Тилли, чья теория относится к вариациям марксистской тради-
ции, марксизм является коренным отличием европейской традиции изучения коллективного действия от американской, что вызвано как выживанием марксизма преимущественно в рамках европейских школ, так и традиции, заложенной самим К. Марксом (изучение капитализма в Европе с использованием европейского исторического опыта)2. И при этом лишь марксизм ставит применительно к революции ключевой вопрос, как большие структурные изменения превращались в паттерны коллективных действий, а также исследует сопутствующие проблемы урбанизации, индустриализации, государственного строительства и пр.
При наличии столь разноплановых и по-своему целостных методологических подходов к исследованию революции стремление соблюсти методологический баланс приводит исследователя к некоей теоретической фрустрации: по терминологии Кеннета Болдуина, при веберианском подходе мы имеем дело с системой, при миллевской традиции - с системой обмена, дюркгеймианском - с интеграционной; марксистская линия предполагает, что мы имеем дело главным образом с системой обмена, хотя интеграция внутри группы является важным условием происходящих процессов.
Практически все исследования социальных революций рассматривают такие составляющие революционной ситуации, как власть, репрессивность режима и возможности и угрозы, в рамках которых осуществляют свои действия революционные группы. Возможность осуществления собственно революционных действий акторами зависит от степени их мобилизации и организации, а последнее объясняется дилеммой Р. Михельса: чтобы действовать в своих интересах, группа создает свою организацию и мобилизуется, однако комплексные и эффективные формы организации порождают собственных менеджеров, начинающих действовать в собственных интересах, часто вступающих в конфликт с интересами группы. Аналогичных проблем касался Р. Даль при изучении условий для различных паттернов политической оппозиции в демократиях, не касаясь собственно коллективных действий.
Хотя почти все исследования фиксируют, какие группы вовлечены в коллективные действия, слабо исследуется вопрос, почему именно эта, а не иная группа склонна действовать коллективно и бороться за власть таким способом. Так, например, миллевские теории идентифицируют групповые интересы и общественные структуры, способствующие принятию коллективных решений. Дюрк-геймианские теории говорят нам о создании и деструкции групп под воздействием разделения труда, предполагая большую активность среди групп, прошедших полные и многочисленные трансформации; согласно этой традиции, имеется конфликт индивидуальных
и коллективных интересов. Веберианские теории также уделяют внимание разделению труда и ожидают большей активности от групп, определивших себя через систему верований - это ведет к формированию интересов и ориентаций. По марксистской линии изменение организации производства ведет к изменениям социальных классов, которые действуют совместно, имея некую внутреннюю организацию. Все эти направления акцентируют внимание на отношениях между групповыми интересами и организацией.
Что касается организации, то она формируется исходя из общей идентичности на основе внутренних сетей. Для этих целей традиционно анализируют электорат или трудовые слои. Примером таких теорий служит работа К. Керра и А. Сигела, разделивших эти слои на высшие, три уровня средних и низшие. Проанализировав индустриальные возможности каждого слоя, авторы пришли к выводу о существовании изолированной массы - гомогенного слоя, сегрегированного при этом от других. Именно борьба выступала индикатором наличия таких различий. Кроме того, К. Керр и А. Сигел дают еще один урок: поскольку революционная борьба - разновидность коллективных действий, то, объясняя групповую дифференциацию в каждом типе коллективных действий, мы включаем в рассмотрение все необходимые нам вышеназванные компоненты: интересы, организацию, мобилизацию, возможности. К. Керр и А. Сигел останавливаются только на интересах и организации, в то время как необходим более пристальный анализ мобилизации и возможностей как результата дифференциации интересов и организации.
Рассматривая переход от мобилизации к коллективным акциям и зарождение собственно фиксируемых исследователями революционных действий, также следует выделить возможности решения этой проблемы с точки зрения классических подходов. Дюргейми-анский подход говорит об общественной интеграции и сводит коллективные действия на уровень дезинтгерационных процессов, в то время как многие элементы марксистских, веберианских, миллевс-ких моделей можно признать пригодными для такого рода объяснений. Главное различие между ними в разном весе детерминант коллективных действий: «В целом веберианские аргументы, особенно в части, касающейся социальных движений и их рутинизации, означают разницу весов интересов в рутинах и нерутинных коллективных действиях. Веберианцы близки к тенденции оценивать в основном угрозы затрат и эффект организации и затем рассматривают групповые интересы и организацию как объяснение таких действий. Марксистский анализ придает высокий вес интересам и организации, и низкий - затратам мобилизации и коллективным действиям как таковым. Разница с веберианцами состоит в сильном
доминировании материальных интересов и ... утверждении, что организация производства доминирует над остальными формами организации»3.
Наиболее продуктивной здесь представляется миллевская традиция. Стандартный миллевский анализ исходит из интересов коллективных действий как основы для привлечения внимания к мобилизации и организации. Сторонники этой теории соединяют коллективные действия с производством общественных благ: «Идеальное общественное благо - включенное и неделимое. Если любой член группы получает его - его получают все»4. Например, Ч. Тилли склонен опираться на базовое положение миллевской теории о том, что «коллективные акторы пытаются производить коллективные блага, которые имеют специфическую ценность в отношении их интересов и расширять ценность ресурсов»5. Если группой получается больше общественных благ, чем расширяется их ресурсная ценность, это означает ее выигрыш, в противном случае - проигрыш. Однако существуют лимиты на расширение того и другого. Так, группа не может расширять ресурсы более лимита, имеющегося на текущий момент мобилизации (границы возможностей).
Наибольшую важность при рассмотрении революционных процессов представляет власть. Анализ ее социальной составляющей дает Э. Вольф, в частности рассматривая процесс мобилизации крестьянских общин и их борьбу за власть, их коалиционные взаимодействия с внешними группами: «Отсутствие коалиций - потерянная революция». Поскольку в большинстве ситуаций группа сама по себе не обладает ресурсами влияния на правительство (оружие, деньги и пр.), коалиция может сложиться как с другими участниками политический борьбы, так и с не участвующими в политике. Во многом такие коалиции влияют на уровень насилия в борьбе (так называемый эффект коалиции) и регулируют революционную ситуацию6.
Другой аспект - взаимодействие участников революционной борьбы с другими группами, исследованное Ч. Тилли и связываемое им с требованиями коллективных акторов и отстаиванием этих требований в разных типах акций7: соревновательных, реактивных или проактивных по своей цели8. Первые предполагают требования ресурсов, которые выдвигаются и другими группами9. Типичные инициаторы таких действий - сельские жители, молодежные группы, студенты. Такие локализованные группы иногда включаются в революционные движения или крупные бунты. Вторые предполагают групповые усилия, направленные на достижение требований, которые нарушаются (перуанские крестьяне в работах Э. Хобсбау-ма. мексиканская революция, народное движение 1830 г. в Пире-
неях, европейские продовольственные бунты, разрушения машин). Все они направлены против незаконной депривации. Эту традицию продолжают акции фермеров и сельхозрабочих. Третий вид коллективных действий, проактивные действия, предполагают групповые требования, которые не имеют предшествующего опыта (борьба за повышение зарплаты и улучшение условий труда). Например, Дж. Дэйвис описывает хорошо организованную борьбу в XVI в. в Лионе, которая не становится распространенным вариантом организации в XIX в. Меры, принятые правительствами, привели к росту случаев политической и экономической борьбы с 1880 по 1890 г. в западных странах. Некоторые другие формы проактивных действий (демонстрации, спонсируемые публичные митинги, петиции и пр.) появились уже в XIX в. Во всех странах Дэйвисом отмечается тенденция к исчезновению соревновательных конфликтов, число реактивных возрастает к середине XIX в., проактивных - в XX в., и они имеют форму демонстраций и забастовок. Это обусловлено изменениями производства, распределения, власти, ростом комплексных организаций для коллективных действий10, притом что каждая страна приобретает особый паттерн таких действий.
2. Современные подходы к исследованию
социальных революций
В XX в. появляется широкий спектр современных концепций революции, отраженный в работах Б. Адамса «Теория социальной революции», Г. Лебона «Психология революции», П. Сорокина «Социология революции», Л. Эдвардса «Естественная история революции», К. Бринтона «Анатомия революции», Дж. Питти «Процесс революции», Х. Арендт «О революции», С. Хантингтона «Политический порядок в меняющихся обществах», Ч. Джонсона «Революция и социальная система» и «Революционное изменение», П. Калверт «Революция», С. Вагнера «Конец революции: новая оценка современных бунтов», М. Риджеи «Стратегия политической революции», А. Коэна «Теория революций: введение», М. Хэгопиа-на «Феномен революции», Т. Скочпол «Государство и социальная революция» и др.
К числу бесспорно социологических работ в этой области можно отнести такие труды, как «Социология революции» П. Сорокина и «Естественная история революции» Л. Эдвардса, а также исследования К. Бринтона, Ч. Джонсона, Дж. Питти и некоторых других исследователей. Они разработали основные методологические постулаты и подходы к социологическому анализу революций, системы индикаторов наличия революционной ситуации и динами-
ки революционных процессов. Безусловным лидером этой плеяды является П. Сорокин: как правило, именно его работы являются для социологов неким методологическим и методическим эталоном, хотя он использует достаточно смешанную методологическую базу в своем исследовании. Он изучает русские революции XVII в., 1905 г., 1917-1923 гг., французские революции 1789, 1848, 18701871 гг., германскую революцию 1848 г., английскую революцию XVII в., египетскую революцию 2000-1600 гг. до н. э., греческие революции VII-II вв. до н. э., римские революции, итальянские революции XIII-XIV вв., персидскую революцию, чешскую революцию XV в., нидерландскую революцию XVI в., революции в Индии XVII в., венгерскую революцию 1918-1920 гг., и этот материал дает ему основания разделить революционный процесс на этапы и выявить, как через изменение поведения индивидов общество сначала утрачивает, а затем восстанавливает социальный контроль. В целом революционный процесс в его понимании включает: изменения поведенческих характеристик членов общества, изменение социально-демографических показателей, структуры общества, логики протекания социальных процессов. Кроме того, он изучает причины революции, изменения социальных институтов, индивидуального поведения и стратегий поведения элит, групповых структур. Эти изменения отслеживаются им в экономической, политической и культурной сферах как ключевых: фактически, можно сказать, что он использует методологию исторического подхода при исследовании социоструктурных процессов. Он анализирует причины революций, связанные с депривацией в сфере безусловных рефлексов и с ослаблением групп социального контроля и поддержания порядка. Депривация в его понимании относительна, так же как у Т. Гарра: она ощущается через сравнение себя с другими группами или другим временем. Он рассматривает милитаризацию власти и нарастание коерсивного контроля, роль идеологии и пр.
Больший интерес, однако, на наш взгляд, представляет работа Л. Эдвардса, которая может быть с полным основанием названа работой, выполненной в рамках исторической социологии. Он исследует ряд революций: английскую XVII в., американскую войну за независимость, французскую XVIII в., русскую XX в. Революция в структуре исторического процесса является, с его точки зрения, одним из естественных способов осуществления социальных изменений, причем революционная стадия изменений - одна из заключительных, и появление революционного насилия олицетворяет организационно-структурное, институциональное завершение процесса изменений. К предварительным признакам революции Л. Эдвардс относит рост социальных перемещений, падение нравственности,
сопровождающееся появлением «уклоняющихся диспозиций», а также рост благосостояния депривированных слоев, что дает им возможность сопоставлять свое положение с привилегированными слоями и фиксировать факты относительной депривации. «Уклоняющаяся диспозиция» появляется у членов общества в силу изменения социальных стандартов и ведет к потере ими легитимности их групповых стандартов; усиливается рутинизация социальных практик, неудовлетворенность ими. Этот процесс сопровождается «смещением лояльности интеллектуалов» и появлением социальных мифов определенной направленности. Он включает в поле исследований социоструктурные изменения, процессы мобильности, распространение девиации, репрессивные институты. Выделение многочисленных стадий революционного процесса позволяет ему выявить логику развития революции: от распространения оптимистичных ожиданий и свободы, через попытки захвата власти радикалами и атак на правительство и деморализацию армии к революционному миру реформистского крыла протестных сил и приходу к власти радикалов, поддержанных общественным мнением. Последующими стадиями являются террор как реакция защиты против иностранной интервенции, внутригосударственных бунтов и как способ «обеспечения работой» военных слоев и реставрация как финал свершившихся социальных изменений.
Однако, на наш взгляд, этими работами отнюдь не исчерпывается потенциал историко-социологических исследований в сфере революционных процессов. Так, например, Г. Завалько говорит о наличии внутри социологии революции нескольких течений: поведенческие (П. Сорокин), психологические (Дж. Дэвис, Т. Гарр), структурные (Т. Скочпол, Б. Мур), политико-правовые (К. Брин-тон, Х. Арендт, Ч. Тилли) и иные11, но следует отметить условность этих разделений. Все эти течения сплавлены генерализирующим методом - сравнительно-историческим и близки к исторической социологии как таковой. Общим для всех этих направлений является выделение поведенческого и управленческого аспектов революции как предмета исследования.
Как верно отмечает Г. Завалько, современная западная социология, игнорируя материальные отношения как основу общественных изменений, предлагает структурные теории, объясняющие происходящие радикальные изменения с помощью производных материальных отношений: власти, легитимности, ценностей, мифов и пр.12 С этим связана трактовка революций как внезапных изменений, но при этом полностью игнорируется направленность революционного процесса, прогрессивность или регрессивность таких изменений. Именно с этим связано и то, что в число революций включаются
политические перевороты (Дж. Питти, Ч. Джонсон), крестьянские восстания (Т. Гарр, М. Хэгопиан), контрреволюции (М. Риджеи). Ту же ситуацию мы наблюдаем в исследовании результатов революции: ими может быть идея (Х. Арендт), смена системы ценностей (С. Хантингтон), смена институтов управления или элит (С. Хантингтон) или вообще отсутствие революционного результата (К. Бринтон)13.
Все это приводит к тому, что, применяя эти теории на реальном историческом материале, мы не можем четко определить сам концепт «социальная революция», а также его производные. Классическим примером такой ситуации является работа П. Калверта, где он включает в революцию насилие, изменение в социальном устройстве, восстание и некое ожидание мессии. Чистая социология, к сожалению, не в состоянии выйти из такого методологического тупика. Другим примером являются ставшие классикой психологические теории революции; так, например, Дж. Дэйвис полагает, что революция происходит в период резкой смены подъема упадком и последующего разрушения ожиданий населения. Множество исторических примеров опровергают эту концепцию.
Успешнее решается эта проблема в работах Ч. Тилли; он описывает ход событий в революции: оппозиция, мобилизация сторонников, попытки противодействия со стороны правительства, установление оппозиционного контроля, расширение контроля и борьба за восстановление единого порядка. Это неплохое «техническое описание» революционного процесса, однако не решает ряда проблем изучения революции (и они не решены ни в социологической, ни в исторической литературе до сих пор): причины и предсказуемость революций, преемственность между революциями, возможности революционной мобилизации масс и пр.14.
Частично эти проблемы пытались объяснить экономические теории Д. Белла, У. Ростоу, а также концепции модернизации. Наиболее «социологичной» из них является концепция Ш. Эй-зенштадта, рассматривающего историю как процесс конвергенции и модернизации множества традиционных обществ. Поскольку в мировой истории имеется множественность стартовых точек модернизации и традиционного общественного уклада, то Эйзенштадт делает акцент на изменении социального порядка как основанном на социальной структуре конкретных обществ типе взаимодействий. Эти взаимодействия укореняются в социальных институтах, которые, тем не менее, провоцируют резкие конфликты, в том числе революционные, ведущие к последующим изменениям. Его разделение революций на современные (Нидерландская, Английская, Американская и Французская), модернизировавшие феодальный
Запад, и позднесовременные, модернизировавшие в XIX-XX вв. общества альтернативных типов, не исключает общих моментов для тех и других: переворот, резкие изменения, насилие и разрушение преемственности. Причина же революций в основном имеет культурно-психологическое происхождение: у революции есть символы и носители этих символов, влияющие на психику действующих групп. Таким образом, эта теория также имеет ряд недостатков.
Еще одно направление исследований - теории зависимости (Р. Пребиш, Т. Дус Сантус, Ф. Кардозу, С. Амин, П. Баран и др.), которые пытались объяснить резкие социальные изменения зависимым способом производства на пространстве «центр-периферия» и исследовавшие горизонтальные связи между обществами мира. Но при этом исследователи этого направления не дают обобщенной исторической картины, позволяющей строить достаточно глубокие теории. Методологически приближенный к ним И. Валлерстайн, будучи теоретичен (но и не бесспорен) вообще, по сути, отрицает революционный характер изменений, хотя его теория может послужить хорошей основой для такого рода рассуждений.
Можно сказать, что периодические всплески исследовательского интереса к проблеме революций (1920-е, 1960-е, 1970-е, 1980-е годы) свидетельствуют как о возобновляющихся попытках разрешить противоречия социологических теорий революции и создать стройный методологический базис для их изучения, так и о воспроизводстве проблемного поля теории революций во все новых и новых социальных аспектах. В первом случае интерес к революции связан с реализацией крупных революционных изменений (П. Сорокин, К. Бринтон, Л. Эдвардс, Дж. Питти), во втором - с ростом протестных движений (Дж. Дэвис, Т.Р. Гарр, Ч. Джонсон, Н. Смелзер, С. Хантингтон, Ч. Тилли), в третьем - с переломом в принципах построения теории (Г. Экстайн, Т. Скочпол), в четвертом -с распадом социалистического лагеря и изменениями глобальной направленности государств. Дж. Голдстоун в работе «К революционной теории четвертого поколения» перечисляет исследователей, которые в рамках данного направления изучали трансформационные процессы в разных регионах: в Африке, Восточной Европе, Ближневосточном регионе, Латинской Америке (Дж.С. Мигдал, И. Бэнак, Дж. Линц, Н. Кедди, Т. Викхайм-Кроули).
Попытки систематизации теоретических подходов в социологии революции предпринимались Дж. Голдстоуном и Дж. Фораном. Так, Дж. Голдстоун выделял три основных направления исследований: школу естественной истории (Л. Эдвардс, Дж. Питти, К. Бринтон), «общие теории» революции (Дж. Дэвис, Н. Смелзер, Ч. Джонсон,
С. Хантингтон, Т. Гарр) и поколение структуралистских моделей (Дж. Пейдж, Ч. Тилли, Т. Скочпол).
Таким образом, данный обзор убедительно показывает, что современная западная социология, с одной стороны, несмотря на многообразие методологических направлений и концепций, активно использует возможности исторического подхода при построении теории революции, с другой стороны, она опирается на четыре классических модели (веберианская, дюркгеймианская, утилитаристская и марксистская), развивая и дополняя их положения.
Примечания
Tilly Ch. From mobilization to revolution. Reading: Adisson-Westley, 1978. Р. 46. Сам Ч. Тилли предлагает иной путь исследования - промарксистский, анти-дюркгеймовский и иногда пересекающийся с М. Вебером и Дж. Миллем. Tilly Ch. Op. cit. P. 85. Ibid. Ibid.
См. исследования Дж. Пирсон и У. Роя, касающиеся структуры правительств и участников борьбы в конце XIX - начале XX в. во Франции и США, связывающие их с изменениями в индустриальном секторе (отношения между индустриальной мобилизацией и политическим влиянием). Tilly Ch. Op. cit. Р. 144.
Классификация дана исходя из европейского опыта революций. См., например, классификацию И. Томпсона.
Tilly Ch., Tilly L., Tilly R. The rebellious century, 1830-1930. Cambridge, Harvard university press, 1975. P. 254.
11 Завалько Г. Понятие «революции» в философии и общественных науках: проблемы, идеи, концепции. М.: КомКнига, 2005. С. 45.
12 Там же. С. 46.
Бринтон атрибутирует «первичную важность наличия в группе/группах ощущения, что господствующие социальные условия препятствуют их экономической активности» т. е. лидирующие группы обнаруживают, что их возможности ограничены.
Штомпка П. Социология социальных изменений. М., 1996. С. 386.
13
