CC BY
27
ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ
УДК 821.111.0 Е. С. Аминева
ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ ПРОБЛЕМЫ ИНТЕРПРЕТАЦИИ КЛАССИЧЕСКОЙ ТРАДИЦИИ В ПОСТМОДЕРНИСТСКОМ ТЕКСТЕ (СЛУЧАЙ ДЖ. ФАУЛЗА)
В статье анализируется проблема осмысления классической традиции в постмодернизме. Автор рассматривает различные варианты проявления и реализации интертекстуального диалога в постмодернистском тексте. В качестве ведущего принципа взаимоотношений Джона Фаулза с викторианской традицией впервые предлагается понятие «контрапункт».
Ключевые слова: интертекстуальность, интертекстуальный диалог, интерсубъективность, Джон Фаулз, викторианская традиция, контрапункт.
DOI: 10.24412/2227-1384-2021 -243-9-24
Одной из особенностей художественного текста является его диало-гичность, которая предполагает вплетённость разных «голосов» в его состав. Теоретики постмодернизма настаивают на том, что история и общество могут быть прочитаны как текст. Такая точка зрения в конечном итоге привела к тому, что вся человеческая культура стала восприниматься как единый интертекст, который может выступать в роли предтекста для вновь появившегося текста.
Семиотическое понимание реальности в постмодернизме нашло отражение в дефиниции «интертекстуальность» (фр. ^ейехШаШе). Термин принадлежит Ю. Кристевой, французскому филологу-структуралисту, которая ввела понятие «интертекстуальность» в научную практику в 1967 году: «Мы назовём интертекстуальностью эту текстуальную интеракцию, которая происходит внутри отдельного текста. Для познающего субъекта интертекстуальность — это признак того способа, каким текст прочитывает историю и вписывается в неё» [11, с. 225]. Сегодня этот тер-
Аминева Елена Сергеевна — кандидат филологических наук, доцент кафедры филологии и журналистики (Приамурский государственный университет имени Шолом-Алейхема, Биробиджан, Россия); e-mail: amineva1975@mail.ru.
© Аминева Е. С., 2021
9
мин употребляется не только как категория, относящаяся к литературоведению, но и как понятие, характеризующее мировоззрение и мироощущение современного человека. В постмодернизме это состояние получило название «постмодернистской чувствительности».
В качестве источников появления теории интертекстуальности обычно называют работы филолога-структуралиста Ф. де Соссюра, историческую поэтику А. Н. Веселовского [5], учение о пародии Ю. Н. Тынянова [23], теорию диалогичности М. М. Бахтина [3]. Концепция интертекстуальности восходит также к идее об активной роли социокультурной среды в процессе смыслопонимания и смыслопорождения. Немецкий учёный-герменевт Х. Г. Гадамер пишет: «...всё сказанное обладает истиной не просто в себе самой, но указывает на уже и ещё не сказанное... И только когда несказанное совмещается со сказанным, всё высказывание становится понятным» [Цит. по: 17, с. 333].
Проблема интертекстуальности возникла в истории литературы и литературной критике достаточно давно. Изучение межтекстовых связей и отношений связывают с оформлением литературоведения в самостоятельную науку в XIX веке. Именно к этому периоду относятся научные разработки в области культурно-исторической и сравнительно-исторической теории литературы.
Теоретическую основу межтекстовых фольклорных и литературных связей заложили труды А. Н. Веселовского, в частности, «Историческая поэтика». Его теория получила продолжение в трудах отечественных учёных, которые занимались изучением контактных связей и типологических аналогий. Так, В. М. Жирмунский убеждён в том, что «культурные взаимодействия, 'заимствования'<...> являются дополнительным фактором генетического порядка, важное значение которого невозможно оспаривать, поскольку в реальных исторических условиях не существовало и не существует абсолютно изолированного общественного и культурного развития» [9, с. 195]. Зарубежные компаративисты также обращались к проблеме межтекстового взаимодействия, исследовали международные литературные связи и влияния (Р. Уэллек, Э. Ауэрбах и др.). Эти учёные использовали понятия «своё» и «чужое», «влияние», «переклички», «связи», «взаимодействие».
Ещё одна важная сторона межтекстовых взаимодействий формируется в теории пародии Ю. Н. Тынянова. Учёный считает, что пародию нельзя рассматривать вне системы, так как она сопровождается процессом варьирования «своего» и «чужого». Осмысливая феномен литературных связей и влияний, Тынянов отмечает, что «всякая литературная преемственность есть прежде всего борьба, разрушение старого целого и новая стройка старых элементов» [23, с. 198].
В отечественном литературоведении развёрнутое философское обоснование феномена интертекстуальности дал М. М. Бахтин (разумеется, оперируя иными понятиями — само понятие интертекстуальности
10
вошло в научный обиход значительно позже). В работе «Проблема содержания, материала и формы в словесном художественном творчестве» (1924) автор, описывая диалектику бытия литературы, отметил, что, помимо данной художнику действительности, он имеет дело также с предшествующей и современной ему литературой, с которой он находится в постоянном диалоге. Бахтин считал, что диалогичность — необходимая составная часть литературы и культуры вообще, обеспечивающая непрерывность культуры. Согласно его точке зрения, любое соприкосновение с текстом, вообще с миром культуры, есть диалог, то есть «спрашивание и беседа», а понимание возникает там, где встречаются два сознания, то есть на границе с «другим». Иначе говоря, одним из главных условий понимания является обязательное существование другого сознания. Следовательно, любой литературный текст представляет собой встречу с другим, то есть диалог [4]. Для описания способа взаимодействия «голосов» в тексте и языке Бахтиным используются такие связанные с интертекстуальностью понятия, как «полифония», «многоголосие», «контрапункт», «многоязычие», «разноречие».
Кристева сформулировала свою концепцию интертекстуальности на основе переосмысления концепции Бахтина. Исследовательница рассматривает литературное слово не как самодостаточную сущность, а как «место пересечения текстовых плоскостей, как диалог различных видов письма — самого писателя, получателя (персонажа) и, наконец, письма, образованного нынешним и предшествующим культурным контекстом» [11, с. 428]. С её точки зрения, выделяются три измерения текстового пространства, которые находятся между собой в состоянии непрерывного диалога: субъект письма, получатель и внеположные им тексты.
Расширенное толкование интертекстуальности было обосновано в трудах Р. Барта, Ж. Лакана, Ж. Дерриды, М. Фуко и других теоретиков структурализма и постструктурализма, которые считали интертекстуальность необходимым условием функционирования любого текста. Под их влиянием «идея свелась к тому, что буквально всё стало рассматриваться как текст: литература, культура, общество, история и, наконец, сам человек» [10, с. 225].
Ролан Барт связывает понятие «интертекстуальности» с «подвижностью текста». Он понимает текст как незаконченный продукт, нечто движущееся во времени, вступающее во взаимоотношения с другими текстами, другими кодами: «Каждый текст является интертекстом; другие тексты присутствуют в нём на различных уровнях в более или менее узнаваемых формах: тексты предшествующей культуры и тексты окружающей культуры. Каждый текст представляет собой новую ткань, сотканную из старых цитат» [2, с. 78]. Мир есть огромный текст, в котором всё когда-то уже было сказано, а возникновение нового возможно только по принципу калейдоскопа. Для Барта любой текст — это своего рода «эхокамера».
11
Концепции Р. Барта и Ю. Кристевой ориентированы на постмодернистское понимание текста как семиотической системы, которая характеризуется дискретностью и эклектизмом. Текст в постмодернизме становится эмблемой безвластия и культурного плюрализма, памятью, в атмосферу которой независимо от своей воли погружён каждый писатель. Постмодернизм основан на презумпции отказа от жёстко фиксированных границ между имманентным (внутренним) и заимствованным (внешним). В отличие от предшествующей традиции, настаивавшей на авторитете индивидуальности и оригинальности, постмодерн ориентирован на подразумевающиеся кавычки. Само их узнавание — процедура, требующая от читателя определённой культурной компетенции, обладания «внетекстовым знанием» (выражение У. Эко). В связи с этим Ф. Джеймисон называет постмодернистскую литературу «паралитературой», в рамках которой «материал более не цитируется <...>, но вводится в саму <...> субстанцию текста» [7, с. 274]. В свою очередь, французская исследовательница Н. Пьеге-Гро пишет: «Ни один текст не может быть написан вне зависимости от того, что было написано прежде него; любой текст несёт в себе следы определённого наследия и память о традиции <...> любой текст пребывает в окружении множества предшествующих ему произведений.» [18, с. 48].
Современные исследователи чаще трактуют интертекстуальность как сосуществование и взаимодействие различных видов внутритекстовых дискурсов, то есть перекличку текстов, межтекстовый диалог. В. П. Руднев интертекст определяет как «основной вид и способ построения художественного текста в искусстве модернизма и постмодернизма, состоящий в том, что текст строится из цитат и реминисценций к другим текстам» [19, с. 113]. В свою очередь, И. В. Арнольд пишет: «Под интертекстуальностью понимается включение в текст либо целых других текстов с иным субъектом речи, либо их фрагментов в виде маркированных или немаркированных, преобразованных или неизменных цитат, аллюзий и реминисценций» [1, с. 346].
Фрагменты текстов-доноров, оказываясь инкорпорированными в новый текст, приобретают в нём новые свойства и смыслы. Именно «на пересечении 'исходного' и 'итогового' текстов рождается ещё одна смысловая сфера, некий третий текст, непохожий на них и одновременно им соприродный» [16, с. 14]. Это некий «третий» текст Д. С. Папкина называет «интертекстом». При этом имеет место деконструкция и перераспределение исходных компонентов текстов различных эпох, «их перекомпозиция, создающая новое единство и движение во времени» [Там же], в результате чего происходит рождение нового смысла.
Интертекстуальность характеризуется дуализмом, о котором Ю. М. Лотман пишет: «В общей системе культуры тексты выполняют, по крайней мере, две основные функции: адекватную передачу значений и порождение новых смыслов» [13, с. 146]. Реализация первой
12
функции возможна при полном совпадении кодов говорящего и слушающего. При выполнении второй — текст перестаёт быть пассивным звеном некой константной информации. Текст в этом случае характеризуется внутренней неоднородностью. В таком тексте функционирует, как минимум, два языка, две разные эпохи. Такое явление Лотман называет «двойным кодом» [13, с. 147].
Развивая идеи Бахтина, учёный отмечает: «Кроме коммуникативной функции, текст выполняет и смыслообразующую, выступая в данном случае не в качестве пассивной упаковки заранее данного смысла, а как генератор смыслов <...> минимально работающий текстовой генератор — это не изолированный текст, а текст в контексте, текст во взаимодействии с другими текстами и с семиотической средой» [Там же, с. 144 —145]. Такая полифоничность отличает многие литературные произведения XX века, в числе которых следует назвать романы Т. Манна, У. Фолкнера, А. Камю, Дж. Фаулза и других репрезентативных авторов столетия.
Характеризуя точки зрения М. М. Бахтина, Р. Барта, Ю. Кристевой, можно условно обозначить два подхода к трактовке понятия интертекстуальности. В широком понимании интертекстуальность обеспечивается разнообразными связями между текстами на всех уровнях языка. Такое взаимодействие следует объяснять общим предшествующим литературным опытом. При более частном рассмотрении категории интертекстуальности на первый план выходит конкретное произведение, реализация и функционирование конкретных интертекстуальных элементов в нём. Теоретики постмодернизма, предлагая свои определения интертекстуальности, всё внимание сосредоточили на репрезентативном аспекте интертекстуальности, то есть они «смотрят» на интертекст как бы «изнутри» текста. В свою очередь, М. М. Бахтин и Ю. М. Лотман рассматривали интертекст с «обратной» стороны, от «надтекстового» универсума, а потому и трактуют это понятие более широко.
Следует отметить, что явление интертекстуальности не ново и встречается ещё в классическом тексте. Однако постмодернистский интертекст принципиально отличается от классического. Он ставит своей задачей деструкцию целостных смыслов и структур и стремится превратить текст из монологического в многоуровневое произведение со множеством смыслов и значений. В результате изменяется структура текста. В первую очередь, «взрывается линеарность текста» (выражение Л. Жен-ни). Л. Женни отмечает, что «каждая интертекстуальная отсылка — это место альтернативы: либо продолжать чтение, видя в ней лишь фрагмент, не отличающийся от других, или же вернуться к тексту-источнику, прибегая, к своего рода, интеллектуальному анализу, в котором данная отсылка выступает как смещённый элемент» [Цит. по: 16, с. 17]. Таким образом, в произведении возникает, как отмечает Руднев, семантика «вероятных миров» [19, с. 53].
13
У. Эко для характеристики постмодернистского текста, композиция которого превращается в ризомную карту со множеством выходов, использует понятие «открытое произведение», подчёркивая «бесконечность его аспектов, которые представляют собой не части или фрагменты произведения, а возможности иной перспективы его рассмотрения, то есть каждый аспект включает не часть, а всё произведение, раскрывает его с новой стороны. Поэтому каждое новое прочтение, исполнение, интерпретация заложено и в самом произведении, и в индивидуальности исполнителя, интерпретатора, читателя» [26, с. 114]. То есть значение постмодернистского текста не может быть воспринято как линейное, так как он представляет собой переплетение различных текстов, кодов, которые намеренно перепутаны между собой. Такое повествование обретает дополнительный объём, всегда характеризующийся неполной определённостью. Таким образом, интертекстуальность обладает двойственной природой: с одной стороны, деструктивностью, так как взрывает линеарность текста, заставляя искать добавочные коды за пределами художественного произведения, и, с другой стороны, конструктивностью, так как восстанавливает разрушенную линеарность в перспективе грезящихся смыслов.
Для определения характера отношений созданного текста и существующего вокруг него контекста У. Эко вводит понятие «интертекстуального диалога», характеризуя его как «феномен, при котором в данном тексте эхом отзываются предшествующие тексты» [25, с. 61]. Для интертекстуального диалога, по мысли учёного, характерны эксплицитные и узнаваемые цитаты — те, которые мы встречаем в постмодернистском искусстве или литературе.
Однако диалог в постмодернистской теории отличается от диалога субъектов в теории Бахтина. В постмодернизме он носит имперсональ-ный характер, так как на смену автору приходит скриптор. В работах Р. Барта «Смерть автора», Ю. Кристевой «Бахтин, слово, диалог и роман», М. Фуко «Что такое автор?» создатель произведения удаляется из поля литературоведческого исследования. С точки зрения Р. Барта, «присвоить тексту Автора — это значит застопорить текст, наделить его окончательным значением, замкнуть письмо» [Цит. по: 15, с. 771]. То есть идеи постмодернистов оказываются диаметрально противоположными концепции Бахтина, «для которого Автор-Творец остаётся важнейшей категорией, стоящей за любым диалогическим высказыванием» [22, с. 8].
По-разному постмодернисты и Бахтин трактуют феномен «открытого произведения». В эстетике постмодернизма открытость текста часто приводит к размыванию его границ в бесконечной интертекстуальности, так как каждый читатель создаёт свой интертекст, зачастую смысл при этом исчезает, теряется в многочисленных интерпретациях. Для Бахтина открытость текста предполагает диалогическое взаимодействие двух сознаний — авторского Я и Другого (читателя), в результате кото-
14
рого и рождается смысл. В этом случае исчезает не автор как носитель монологической истины, а единственность его точки зрения. Смысл, истина в этом случае рождаются из взаимодействия двух позиций. В процессе такого диалога текстов «учитывается прежде всего авторская интенция как функциональная сторона интертекстуальности, именно диалог предстаёт как процесс взаимодействия в плане содержания и в плане выражения, а также как совместное творчество означающего и означаемого. Интертекстуальность при этом может как сознательно программироваться автором текста, так и иметь неосознанный характер, и зачастую в произведении прослеживаются одновременно обе разновидности 'чужого слова'» [22, с. 8].
Постмодернизм использует механистические категории (оппозиция, смена кодов), которые свидетельствуют о деперсонализации текста. В свою очередь, Бахтин отмечает: «Я же во всём слышу голоса и диалогические отношения между ними. Принцип дополнительности я также воспринимаю диалогически <...> В структурализме только один субъект — субъект самого исследователя. Вещи превращаются в понятия (разной степени абстракции); субъект никогда не может стать понятием (он сам говорит и отвечает). Смысл персоналистичен: в нём всегда есть вопрос, обращение и предвосхищение ответа, в нём всегда двое (как диалогический минимум). Это персонализм не психологический, но смысловой» [4, с. 372 — 373].
Интертекст принципиально изменяет отношение к читателю, которому отводится роль соавтора. Здесь также определились две позиции. Согласно одной из них, читатель выступает в роли простого дешифров-щика текста. Согласно другой — эта дешифровка оказывается случаем полноценного обмена мнениями. Ю. М. Лотман по этому поводу пишет: «.меняется представление об отношении потребителя и текста. Вместо формулы 'потребитель дешифрует текст' возможна более точная — 'потребитель общается с текстом'. Он вступает с ним в контакты. Процесс дешифровки текста чрезвычайно усложняется, теряет свой однократный и конечный характер, приближаясь к знакомым нам актам семиотического общения человека с другой автономной личностью» [13, с. 131].
Теоретики постмодернизма высказывают идею о существовании разных типов читателей в зависимости от литературной компетенции. У. Эко пишет: «Любой текст предполагает и всегда создаёт двойного образцового читателя (наивного и искушённого читателя). Первый пользуется произведением как семантической машиной и почти всегда он — жертва стратегии автора, который ведёт его потихоньку через последовательность предвосхищений и ожиданий; второй воспринимает произведение с эстетической точки зрения и оценивает стратегию, предназначенную для образцового читателя первой степени» [25, с. 65].
Постмодернистские представления о тексте, существующем только при условии наличия межтекстовых отношений, должны были привести
15
к мысли о том, что текст обретает прошлое, «приобретает память» (Ю. Лотман). Однако постмодернисты отвергают представление о понимании интертекстуальности «сугубо в плане генетического возведения текста к его так называемым источникам» [14, с. 335]. Барт по этому поводу пишет: «.. .интертекстуальность не следует понимать так, что у текста есть какое-то происхождение; всякие поиски 'источников' и 'влияний' соответствуют мифу о филиации произведений, текст же образуется из анонимных, неуловимых и вместе с тем уже читанных цитат — из цитат без кавычек» [2, с. 418]. Напротив, мы склонны считать интертекстуальность проявлением литературных контактов, литературных связей, «генетической памяти».
Для постмодернизма в связи с проблемой интертекстуальности актуальным представляется вопрос об отношении к традиции. На первый взгляд, постмодернисты критикуют и подвергают сомнению всё, что было создано традиционной культурой. И. П. Ильин пишет: «Нигилизм по отношению к предшествующей литературной традиции распространяется у постмодернистов и на наследие классического модернизма, условности и приёмы письма которого также вызывают их, правда, не столь резкий, протест. В принципе, для них неприемлемо всё то, что кажется им закосневшим и превратившимся в стереотип сознания, всё то, что порождает стандартную, заранее ожидаемую реакцию» [10, с. 156]. Радикальный постмодернизм провозглашает разрушение, отказ от традиции, отрицание каких бы то ни было приоритетов.
Идеи постмодернистов о сознательном, открыто заявляющем о себе цитировании утвердили мнение о неоригинальности, вторичности этого направления в литературе и искусстве. Однако нельзя отрицать тот факт, что, экспериментируя с традицией, стирая границы между жанрами, стилями, постмодернисты стремятся открыть новое в старом, тем самым обновляя культурный опыт человечества. Ф. Джеймисон, размышляя над проблемой взаимоотношения постмодернизма и традиции, приходит к мысли о том, что постмодернизм «оживляет» традицию, стремится «осовременивать» её: «Всё, что нам осталось в мире, где стилистические инновации более невозможны, — так это имитировать мёртвые стили, говорить через маску голосом этих стилей из воображаемого музея. Но это означает, что современное или постмодернистское искусство устремляется к искусству как таковому (is going to be about art itself) по новому пути. Более того, это означает, что одним из его главных мэс-сиджей будет падение искусства и эстетики, падение нового, заточение в узах прошлого» [7, с. 277].
М. Н. Эпштейн осмысливает феномен отношения постмодернизма к традиции следующим образом: «Постмодернизм восстанавливает связи искусства со всем кругом классических и архаических традиций и достигает художественного эффекта сознательным смешением разных, исторически несовместимых стилей» [27, с. 83]. В свою очередь, И. С. Скоропано-
16
ва отмечает: «.невозможно отрицать, что из гетерогенных элементов культуры прошлого постмодернизм создал новый язык, что ему присущ собственный стиль» [20, с. 65]. Постмодернизм характеризует такая черта, как «приговорённость к традиции» (выражение О. Вайнштейна), повторение и новые интерпретации известного, заимствования существующего художественного образца и игра с ним с целью оригинального его прочтения [22].
М. Н. Липовецкий считает, что «постмодернизм строит диалогические отношения с традицией, 'глядя на прошлое не как на канонический образец (нормативная концепция традиционализма) и не как на врага (модернистская концепция), но как на широкий репертуар альтернатив, как на непрерывный и нескончаемый творческий спор...'» [12, с. 115]. Эпоха постмодернизма — это эпоха диалогизма, при этом диалог носит одновременно внутри- и межкультурный характер.
Впитывая в себя как прошлое, так и настоящее, постмодернизм постоянно соотносится с предшествующим опытом. Эта связь объясняется тем, что постмодернистское сознание является по своей природе «мозаично-цитатным», то есть «интертекстуальным». Мир человека представляется плюралистичным, множественностью точек отсчёта, множественностью авторитетных позиций, оспаривающих друг друга.
Таким образом, использование и одновременно пересоздание старых готовых форм является одним из основополагающих признаков постмодернизма. Ситуация художественного заимствования, римейк, ре-интерпретация, лоскутность и тиражирование, дописывание от себя классических произведений, пародия и пастиш — всё это является кодовыми приёмами постмодернистской литературы и искусства. Постмодернизм обращается к готовому прошлому, уже состоявшемуся, с целью восполнить недостаток собственного содержания. Таким странным образом постмодернизм демонстрирует свою специфическую «традиционность» и противопоставляет себя нетрадиционному искусству авангарда. Б. Гройс по этому поводу пишет: «Художник наших дней — это не производитель, а апроприатор ... со времён Дюшана мы знаем, что современный художник не производит, а отбирает, комбинирует, переносит и размещает на новом месте ... Культурная инновация осуществляется сегодня как приспособление культурной традиции к новым жизненным обстоятельствам, новым технологиям презентации и дистрибуции, или новым стереотипам восприятия» [6, с. 226]. Таким образом, постмодернизм опровергает казавшиеся ещё недавно незыблемыми идеи о том, что традиция исчерпала себя и что искусство должно искать другую форму. Напротив, «цитирование, симуляция, реапроприация» (Ж. Бод-рийяр) становятся сущностью и главной идеей постмодернизма.
Таким образом, постмодернизм реабилитирует предшествующую художественную традицию, способствует воссоединению прошлого культуры с её настоящим.
17
В литературоведении выделяют различные типы повторения литературной традиции. К числу наиболее распространённых относятся: дословное копирование, или плагиат; подражание, или создание мимо-текстов (термин Ж. Женетта); стилизация; ироническое переосмысление; пародия; пастиш.
Все эти приёмы воспроизведения традиции, в сущности, эксплицируют те или иные установки авторов. За ними стоят разные виды интертекстуальных связей. Для того, чтобы определить характер интертекстуального диалога (в нашем случае между викторианской традицией и творчеством писателя XX века), рассмотрим существующие типологии интертекстуальных связей.
К числу литературоведов, обратившихся к проблеме систематизации видов и функций интертекстов в тексте, принадлежит Ж. Женетт. Он занимался проблемой выявления конкретных форм литературной интертекстуальности и предложил в работе «Палимпсесты: Литература во второй степени» (1982) свою классификацию различных типов взаимодействия текстов: «1) интертекстуальность как соприсутствие в одном тексте двух или более текстов (цитата, аллюзия, плагиат и т. д.); 2) пара-текстуальность как отношение текста к своему заглавию, послесловию, эпиграфу и т. д.; 3) метатекстуальность как комментирующая и часто критическая ссылка на свой предтекст; 4) гипертекстуальность как осмеяние и пародирование одним текстом другого; 5) архитекстуальность, понимаемая как жанровая связь текстов» [8, с. 213].
Французская исследовательница Н. Пьеге-Гро предлагает следующую типологию интертекстуальности: «цитата — отрывок текста, эксплицитно и дословно воспроизводимый в другом тексте», референция — «эксплицитная ссылка на определённый текст», плагиат — «цитирование, не отмеченное кавычками» и «аллюзия — имплицитное выражение связи одного текста с другим» [18, с. 226 — 228].
И. В. Арнольд выделяет следующие интертекстуальные элементы: цитата — включение в текст произведения других текстов других авторов от повтора на уровне фразы до сюжетного варьирования; реминисценция — воспроизведение знакомой фразовой, образной или ритмико-синтаксической структуры из другого произведения; аллюзия — компактная текстовая единица второго плана, несущая информацию о предшествующем тексте, событии или факте путём упоминания какого-нибудь известного топонима, антропонима, исторической даты и т. п.; внутренняя интертекстуальность — включение в произведение писем, дневников, литературных произведений героев; подвидом внутренней интертекстуальности является кодовая интертекстуальность, под которой понимаются включения иностилевой специфической лексики, грамматических форм, характерных для тех или иных функциональных стилей, а также включения слов и фраз на иностранных языках; синкретическая интертекстуальность — соотнесённость текста с нетекстовым источ-
18
ником, которым является классическое искусство, это, прежде всего, живопись, архитектура, музыка [1].
Многообразие интертекстуальных элементов и межтекстовых связей в художественных текстах охвачено в классификации Н. А. Фатеевой [24], которая расширяет классификацию, составленную Ж. Женеттом. Так, она предлагает в качестве критерия выделения интертекстуальных элементов учитывать категорию маркированности / немаркированности.
О. А. Толстых, изучая проблему интерпретации классической традиции в современном постмодернистском романе, предлагает свою типологию интертекстуальных связей, затрагивающих следующие уровни художественного текста: идейно-тематический, художественно-образный, композиционно-сюжетный, пространственно-временной, архитекстуальный, собственно-интертекстуальный, уровень имён-интертекстов, паратексту-альный [22].
В романах Фаулза интертекстуальный диалог с классической традицией затрагивает практически все вышеперечисленные уровни текста. В качестве маркированных показателей вовлечения писателя XX века в интертекстуальное взаимодействие выступают следующие элементы: заглавия, отсылающие к другому произведению; цитаты (с атрибуцией и без атрибуции) в составе текста; аллюзии; реминисценции; эпиграфы; имена-интертексты; «обнажение» жанровой и стилистической связи рассматриваемого произведения с текстом-предшественником; пересказ чужого текста, включённый в новое произведение. Создание интертекстуальных конструкций связано с установкой Фаулза вступить в диалог, который позволяет ему «не ограничиваться лишь сферой своего субъективного, индивидуального сознания, а вводить в текст одновременно несколько субъектов высказывания, которые оказываются носителями разных художественных систем» [24, с. 4—5]. В его романах возникает так называемый полифонизм, который Бахтин определял как соприсутствие в тексте нескольких «голосов».
Разные голоса, поющие различно одну и ту же тему, создают эффект «многоголосия», или (если обратиться к музыкальной терминологии) «контрапункта». Н. А. Фатеева даёт следующие определения этого понятия: «1) одновременное сочетание двух и более самостоятельных мелодий в разных голосах»; 2) мелодия, присочиняемая к данной мелодии; 3) то же, что полифония; 4) подвижный контрапункт — повторное проведение полифонического построения с изменением интервалов между мелодиями или времени их вступления друг относительно друга» [Там же]. На наш взгляд, именно контрапункт является ведущим принципом организации художественного пространства в романах Фаулза. Постоянно обращаясь в своём творчестве к викторианской традиции, автор вступает с ней в конрапунк-тические отношения, которые М. М. Бахтин характеризует следующим образом: «... по существу, с точки зрения философской эстетики, конрапунк-тические отношения в музыке являются лишь музыкальной разновидно-
19
стью понятых широко диалогических отношений» [3, с. 75]. Н. А. Смирнова справедливо по этому поводу замечает: «Текст Фаулза — это всегда осознанный диалог с предшествующей традицией, ведущийся необычайно красноречиво, изобретательно, остроумно. В данном контексте интересно сопоставить Фаулза, например, с Маркесом, у которого происходит переосмысление классики на новых концептуальных основах» [21, с. 18].
Сочетая «голоса» викторианских авторов с собственными культурологическими установками, Фаулз добивается стилистического единства. На фоне других постмодернистов, мастерски стилизующих и одновременно пародирующих классическую традицию, автор отличается тем, что викторианская традиция является одним из «элементов», составляющих его стиль (Н. А. Смирнова называет эту особенность фаулзов-ской поэтики «ассимилированным кодом» [Там же, с. 31]).
Одной из характерных черт постмодернистского текста является эклектика, то есть механистическое присоединение и соединение различных стилевых элементов. Фаулзу чуждо стремление многих современных авторов выйти в «бесконечную область межтекстовых цепочек, в которой снимается оппозиция 'язык — мир' и смещаются границы между 'своими' и 'чужими' текстами. Как следствие этого рождается понятие 'децентрации'...» [24, с. 4]. Поэтика художественных произведений Фа-улза отличается определённым стилистическим единством, наблюдается то, что Бахтин называл «сочетанием голосов» [3]. Можно сказать, что в творчестве английского писателя XX века «монологический единый мир авторского сознания становится частью, элементом целого; то, что было всей действительностью, становится здесь одним из аспектов действительности; то, что связывало целое, — сюжетно-прагматический ряд и личный стиль и тон, — становится здесь подчинённым моментом. Появляются новые принципы художественного сочетания элементов и построения целого, появляется — говоря метафорически — романный контрапункт» [Там же, с. 36].
Таким образом, интертекстуальность является одним из базовых и ключевых понятий постмодернистского дискурса. Интертекстуальность воспринимается часто как вариант диалогизма Бахтина. Любой текст, языковая система функционируют как «генератор других текстов» (Ю. Лотман). Текст, неспособный порождать другие тексты, бессмыслен и не нужен. Проблему интертекстуальности условно можно рассматривать в двух аспектах: интертекстуальность как метод прочтения любого художественного текста и как принципиальный художественный приём.
В случае с Фаулзом интертекстуальность следует рассматривать как приём, который позволяет автору находиться в состоянии диалога с традицией и является проявлением очень своеобразной интерсубъективности. Текст Фаулза диалогически включён в историю, культуру, социальную среду, чем обусловлено их взаимопроникновение и взаимовлияние. В произведениях автора интертекстуальность вербализируется на раз-
20
ных уровнях текста: от фразы до сюжетного, образного, жанрового и стилистического варьирования. Ю. Кристева понимает интерсубъективность как «диалогический контакт», который свидетельствует об определённой общности установок и воззрений между писателями. В состоянии такого «диалогического контакта» с викторианской традицией и находится Фаулз.
Свои отношения с викторианской традицией Фаулз выстраивает по принципу «притягивания-отталкивания», то есть конрапункта. Следуя за викторианцами, автор в то же время вступает с ними в диалог, демонстрируя, как одна точка зрения переходит в другую, совершенно несхожую с ней. Писатель постоянно «ощущает» в себе присутствие викторианской традиции, являясь современником постмодернизма. При этом он дистанцируется от происходящего, выступает в роли герменевта. Он не приемлет монологизма традиции и в то же время осуждает релятивизм современного искусства. Фаулз — писатель, ответственно играющий с традицией и пытающийся доказать её непрерывность.
Список литературы
1. Арнольд И. В. Семантика. Стилистика. Интертекстуальность: сб. статей. СПб.: Изд-во Петерб. ун-та, 1999. 444 с.
2. Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика / пер. с фр. М.: Прогресс, 1989. 616 с.
3. Бахтин М. М. Проблемы поэтики Достоевского. М: Алконост, 1994. 174 с.
4. Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества / сост. С. Г. Бочаров. 2-е изд. М.: Искусство, 1986. 445 с.
5. Веселовский А. Н. Из введения в историческую поэтику // Историческая поэтика / А. Н. Веселовский. М.: Высшая школа, 1989. С. 42 — 58.
6. Гройс Б. Утопия и обмен. М.: Знак, 1993. 373 с.
7. Джеймисон Ф. Постмодернизм, или культурная логика позднего капитализма // Современная литературная теория: антология / сост. И. В. Кабанова. М.: Флинта, 2004. С. 272 —293.
8. Женетт Ж. Палимсесты: Литература во второй степени / пер. с фр. М.: Наука, 1982. 256 с.
9. Жирмунский В. М. Сравнительное литературоведение: Восток и Запад. Л.: Наука, 1979. 491 с.
10. Ильин И. П. Постструктурализм. Деконструктивизм. Постмодернизм. М.: Интрада, 1996. 255 с.
11. Кристева Ю. Избранные труды: Разрушение поэтики / пер. с фр. М.: РОССПЭН, 2004. 656 с.
12. Липовецкий М. Н. Русский постмодернизм: Очерки исторической поэтики. Екатеринбург: Изд-во Урал. гос. пед. ун-та, 1997. 317 с.
13. Лотман Ю. М. Текст и полиглотизм культуры / / Избранные статьи: В 3 т. Т. 1. Статьи по семиотике и типологии культуры / Ю. М. Лотман. Таллинн: Александра, 1992. С. 144 — 147.
14. Можейко М. А. Интертекстуальность / / Постмодернизм: Энциклопедия. Минск: Интерпрессервис; Книжный Дом, 2001. С. 333 — 335.
21
15. Можейко М. А. «Смерть автора» // Постмодернизм: энциклопедия. Минск: Интерпрессервис; Книжный Дом, 2001. С. 771—772.
16. Папкина Д. С. Шекспировские аллюзии в прозе Джона Фаулза: дисс ... канд. филол. наук. М., 2005. 164 с.
17. Постмодернизм: энциклопедия. Минск: Интерпрессервис; Книжный Дом, 2001. 1040 с.
18. Пьеге-Гро Н. Введение в теорию интертекстуальности. М.: Изд-во ЛКИ, 2008. 240 с.
19. Руднев В. П. Словарь культуры ХХ века. М.: Агаф, 1997. 113 с.
20. Скоропанова И. С. Русская постмодернистская литература: учеб. пособие. М.: Флинта: Наука, 1999. 608 с.
21. Смирнова Н. А. Эволюция метатекста английского романтизма: Байрон — Уайльд — Гарди — Фаулз: автореф. дисс. ... д-ра филол. наук. М., 2002. 45 с.
22. Толстых О. А. Английский постмодернистский роман конца XX века и викторианская литература: интертекстуальный диалог (на материале романов А. С. Байетт и Д. Лоджа): автореф. дисс. ... канд. филол. наук. Екатеринбург, 2008. 24 с.
23. Тынянов Ю. Н. Достоевский и Гоголь (к теории пародии) / / Поэтика. История литературы. Кино / Ю. Н. Тынянов. М.: Наука, 1977. С. 198 — 226.
24. Фатеева Н. А. Контрапункт интертекстуальности, или Интертекст в мире текстов. М.: Агар, 2000. 280 с.
25. Эко У. Инновация и повторение: Между эстетикой модерна и постмодерна / / Философия эпохи постмодернизма: сборник обзоров и рефератов. Минск: Красико принт, 1996. С. 48 — 73.
26. Эко У. Открытое произведение / пер. с итал. А. П. Шурбелёва. СПб.: Симпозиум, 2006. 412 с.
27. Эпштейн М. Н. Постмодерн в России: Литература и теория. М.: Издание Р. Элинина, 2000. 368 с.
•Je -Je -Je
Amineva Elena S.
THEORETICAL ASPECTS OF THE INTERPRETATION PROBLEM
OF THE CLASSICAL TRADITION IN THE POST-MODERN TEXT (CASE OF J. FOWLES)
(Sholom-Aleichem Priamursky State University, Birobidzhan, Russia)
The article analyzes the problem of comprehending the classical tradition in postmodernism. The author examines various options for the manifestation and implementation of the intertextual dialogue in the postmodern text. As the leading principle of John Fowles' relationship with the Victorian tradition, the concept of counterpoint is proposed for the first time.
Keywords: intertextuality, intertextual dialogue, intersubjectivity, John Fowles, Victorian tradition, counterpoint.
DOI: 10.24412/2227-1384-2021 -243-9-24
References
1. Arnol'd I. V. Semantika. Stilistika. Intertekstual'nost': sbornik statey (Semantics. Stylistics. Intertextuality : a collection of articles, St. Petersburg, Publishing house of St. Petersburg University, 1999. 444 p.
22
2. Bart R. Izbrannyye raboty. Semiotika. Poetika (Selected works. Semiotics. Poetics), Moscow, Progress Publ., 1989. 616 p.
3. Bakhtin M. M. Problemy poetiki Dostoyevskogo (Problems of Dostoevsky's poetics). M: Moscow, Alkonost Publ., 1994. 174 p.
4. Bakhtin M. M. Estetika slovesnogo tvorchestva (Aesthetics of verbal creativity), 2nd ed., Moscow, Iskusstvo Publ., 1986. 445 p.
5. Veselovskiy A. N. From the introduction to historical poetics [Iz vvedeniya v istoricheskuyu poetiku], Istoricheskaya poetika (Historical poetics), Moscow, Vysshaya shkola Publ., 1989, pp. 42-58.
6. Groys B. Utopiya i obmen (Utopia and exchange), Moscow, Znak Publ., 1993. 373 p.
7. Dzheymison F. Postmodernism, or the cultural logic of late capitalism [Postmodernizm, ili kul'turnaya logika pozdnego kapitalizma], Sovremennaya literaturnaya teoriya: antologiya (Modern literary theory: anthology), Moscow, Flinta Publ., 2004, pp. 272-293.
8. Zhenett ZH. Palimsesty: Literatura vo vtoroy stepeni (Palimsests: Literature in the second degree), Moscow, Nauka Publ., 1982. 256 p.
9. Zhirmunskiy V. M. Sravnitel'noye literaturovedeniye: Vostok i Zapad (Comparative literary criticism: East and West), Leningrad, Nauka Publ., 1979. 491 p.
10. Il'in I. P. Poststrukturalizm. Dekonstruktivizm. Postmodernizm (Poststructuralism. Deconstructivism. Postmodernism), Moscow, Intrada Publ., 1996. 255 p.
11. Kristeva YU. Izbrannyye trudy: Razrusheniye poetiki (Selected Works: The Destruction of Poetics), Moscow, ROSSPEN Publ., 2004. 656 p.
12. Lipovetskiy M. N. Russkiy postmodernizm: Ocherki istoricheskoy poetiki (Russian Postmodernism: Essays on Historical Poetics), Yekaterinburg, UGPU Publ., 1997. 317 p.
13. Lotman YU. M. Text and polyglotism of culture [Tekst i poliglotizm kul'tury], Izbrannyye stat'i. V 3 tomach. Tom 1. Stat'i po semiotike i tipologii kul'tury (Selected articles, in 3 volumes. Vol. 1. Articles on semiotics and typology of culture), Tallinn, Alexandra Publ., 1992, pp. 144-147.
14. Mozheyko M. A. Intertextuality [Intertekstual'nost'], Postmodernizm: Entsiklopediya (Postmodernism: Encyclopedia), Minsk, 2001, pp. 333—335.
15. Mozheyko M. A. "Death of the author" [«Smert' avtora»], Postmodernizm: Entsiklopediya (Postmodernism: encyclopedia), Minsk, 2001, pp. 771 — 772.
16. Papkina D. S. Shekspirovskiye allyuzii v proze Dzhona Faulza (Shakespearean allusions in the prose of John Fowles) Moscow, 2005. 164 p.
17. Postmodernizm: Entsiklopediya (Postmodernism: an encyclopedia), Minsk, 2001. 1040 p. (in Russ.).
18. P'yege-Gro N. Vvedeniye v teoriyu intertekstual'nosti (Introduction to the theory of intertextuality), Moscow, LKI Publ., 2008. 240 p.
19. Rudnev V. P. Slovar' kul'tury XX veka (Dictionary of culture of the twentieth century), Moscow, Agaf Publ., 1997. 113 p.
20. Skoropanova I. S. Russkaya postmodernistskaya literatura (Russian postmodern literature), Moscow, 1999. 608 p.
21. Smirnova N. A. Evolyutsiya metateksta angliyskogo romantizma: Bayron — Uayl'd — Gardi — Faulz (Evolution of the metatext of English romanticism: Byron — Wilde — Hardy — Fowles), Moscow, 2002. 45 p.
22. Tolstykh O. A. Angliyskiy postmodernistskiy roman kontsa XX veka i viktorianskaya literatura: intertekstual'nyy dialog (na materiale romanov A. S. Bayyett i D. Lodzha) (English postmodern novel of the late XX century and Victorian literature:
23
intertextual dialogue (based on the novels of A. S. Bayette and D. Lodge)), Ekaterinburg, 2008. 24 p.
23. Tynyanov YU. N. Dostoevsky and Gogol (to the theory of parody) [Dostoyevskiy i Gogol' (k teorii parodii)], Poetika. Istoriya literatury. Kino (Poetics. Literary history. Cinema), Moscow, Nauka Publ., 1977, pp. 198-226.
24. Fateyeva N. A. Kontrapunkt intertekstual'nosti, ili Intertekst v mire tekstov (Counterpoint of intertextuality, or Intertext in the world of texts), Moscow, Agar Publ., 2000. 280 p.
25. Eko U. Innovation and Repetition: Between the aesthetics of modernity and postmodernity [Innovatsiya i povtoreniye: Mezhdu estetikoy moderna i postmodern], Filosofiya epokhi postmodernizma: Sbornik obzorov i referatov (Philosophy of the postmodern era: a collection of reviews and abstracts), Minsk, 1996, pp. 48 — 73.
26. Eko U. Otkrytoye proizvedeniye (Open work), St. Petersburg, Symposium Publ., 2006. 412 p.
27. Epshteyn M. N. Postmodern v Rossii: Literatura i teoriya (Postmodernity in Russia: Literature and theory), Moscow, 2000. 368 p.
■k -k -k
24
