CC BY
356
УДК 34
Баранов Владимир Михайлович Baranov Vladimir Mikhailovich
доктор юридических наук, профессор, заслуженный деятель науки Российской Федерации, помощник начальника по инновационному развитию научной деятельности
Нижегородская академия МВД России (603950, Нижний Новгород, Анкудиновское шоссе, 3)
doctor of sciences (law), professor, honored scientist of the Russian Federation, assistant to head for innovative research development
Nizhny Novgorod academy of the Ministry of internal affairs of Russia (3 Ankudinovskoye shosse, Nizhny Novgorod, 603950)
E-mail: Baranov_prof@bk.ru
Теневое право как антиюридическая жизнь The shadow law as anti-juridical life
Статья посвящена анализу соотношения понятий «теневое право» и «правовая жизнь». Автор рассматривает «правовую жизнь» не как категорию теории государства и права и понятие отраслевых юридических наук, а в качестве обыденно-публицистического обозначения юридически значимой деятельности людей.
Ключевые слова: теневое право, официальное право, неофициальное право, правовое бытие, правовая действительность, правовая жизнь, правовая политика.
This article analyzes the relationship between the concepts «shadow law» and «legal life». The author considers «legal life» not as a category of theory of state and law or the concept of branches of law but as an ordinary journalistic designation for legally significant human activities.
Keywords: shadow law, official law, informal law, legal existence, legal reality, legal life, legal policy.
Двенадцать лет назад вышла в свет моя небольшая монография о теневом праве [1]. Основная цель этой работы была предельно простой — привлечь внимание юридической общественности к юридическому феномену, который демонстративно в силу разных причин не замечался. Я сделал оговорку о том, что книжка — только постановка проблемы, но отнюдь не ее глубинный и тем более масштабный анализ. Полноценное исследование теневого права, по моему убеждению, предполагает тщательное выявление его сущности, внутренних и внешних связей и, главное, практические проявления и преломления. Все это далеко выходило за рамки поставленной тогда главной цели и тактических задач. Я был готов к резкой отрицательной оценке книги, но, к моему удивлению, ее не последовало. В целом работа в разных публикациях получила одобрение, но с одним непременным и понятным мне упреком — не стоило этот теневой регулятор называть правом. Однако я сделал это сознательно, чтобы показать мощь теневого права, сопоставить его с действующим официальным законодательством. Считал тогда и полагаю сейчас — дело не в названии, а в сути теневой регламентации, специфике ее форм, особой опасности и способности к расширенному воспроизводству. Теневое право — антипод официальной (государственной) системы нормативного и индивидуаль-
ного правового регулирования. Теневое право — не только «не входит» в правовую жизнь общества, но активно противостоит ей, разрушает ее в силу своей антиобщественной природы. Теневое оно потому, что неофициальное, необъявленное, но негласно выступающее авторитетным руководством к действию для определенных слоев и групп общества. Теневое право — жизнь, но... не правовая. Таков в самых общих чертах был и остается поныне мой концептуальный подход к феномену теневого права.
За три-четыре года до выхода моей работы о теневом праве научными усилиями A.B. Малько и его учеников в понятийный аппарат теории государства и права вошла категория «правовая жизнь». Целеустремленно продолжая разработку этого явления, стремясь продемонстрировать его все большую научную и практическую значимость, A.B. Малько в соавторстве с философом И.Д. Невважаем опубликовали статью [2], пафос и почти весь объем которой направлен на критику моих представлений о теневом праве.
Два обстоятельства сподвигли меня вступить в дискуссию по предмету (правовая жизнь и теневое право), который давно не входит в круг моих непосредственных научных интересов.
Первое обстоятельство связано с тем, что A.B. Малько и И.Д. Невважай исходят из распро-
страненного, но вряд ли верного подхода, суть которого они вполне определенно выразили в самом начале статьи: «Современная юридическая наука испытывает острый дефицит в сфере наиболее обобщенных понятий, которые смогли бы полноценно отразить сложные и многогранные процессы, происходящие в правовом развитии российского общества».
Я считаю по-другому: само по себе обоснование (а не просто упоминание) нового юридического понятия совсем не означает развития правовой науки. Никакого дефицита в формулировании такого рода понятий и категорий нет. Напротив, налицо «перезагрузка» теории государства и права и отраслевых юридических наук весьма экзотичными понятиями, которые любопытны, интересны, оригинальны, но, как правило, нежизнеспособны. Появление чрезмерного количества «пустых» понятий, выдаваемых за юридически содержательные инновации, ведет к правовому регрессу. Юридический «новояз» только вредит правовой науке, затрудняет учебно-воспитательный процесс, ибо студенты очень живо реагируют на такие «новоделы» и добросовестный преподаватель не может уходить от их оценок, что малопродуктивно.
Мне гораздо больше импонирует подход Т.В. Синюковой, которая говорит о необходимости идей новых правовых институтов и конструкций, образованных в сфере, где доктрина соединена с практической деятельностью [3, с. 119]. Именно новые «юридизированные» идеи, а не «вбитые» или «продвинутые» ученым-энтузиастом либо мощной научной школой понятия являются стратегическим путем развития правовой науки и важнейшим резервом формирования национального права.
Второе обстоятельство — мое серьезное отношение к научной критике и вера в то, что, осмысливая критические аргументы оппонентов, можно приобрести новые знания, углубить имеющиеся правовые воззрения. Кстати, именно поэтому в свое время я предложил одному из своих адъюнктов тему о критике законодательства, которая была успешно защищена [4].
Я солидарен с Ю.Е. Пермяковым, не без основания заметившим: «Научному дискурсу имманентно присуща критическая направленность, однако именно уровень критики в современной юридической науке вызывает опасение относительно того, что игра стоит свеч и в интеллектуальных схватках действительно имеется предмет для научного спора» [5].
Оставлять без внимания критические замечания коллег по научному «цеху» в адрес высказанных тобой суждений и новаторских идей нежелательно не только потому, что это не согласуется с этикой науки, но и потому, что сдерживает дальнейшее исследование проблемы. Творческая дискуссия является важнейшим компонентом научно-исследовательской деятельности. В споре рождается истина при условии, что его участники основной своей целью видят не победу над соперником, не отстаивание любой ценой собственного научного авторитета,
защиту «мундира», а нахождение обоснованного, истинного решения обсуждаемой проблемы. В ходе научной дискуссии, дабы1 не пойти против истины, не зазорно признать недостаточность, неточность или даже ошибочность высказанных ранее в полемическом запале и своих собственных аргументов. Предметом особого внимания и заботы ее участников является полнота, объективность и адекватность воспроизведения доктринальной позиции, аргументов и контраргументов участников исследовательского процесса.
Проблему теневого права А.В. Малько и И.Д. Невважай затрагивают в связи с представляющей для них научный интерес категорией «правовая жизнь». Основное внимание в их статье уделяется критическому анализу моих высказываний о трудностях и перспективах становления понятия «правовая жизнь» в качестве самостоятельной юридической категории, а также предложенной мною концепции теневого права. И здесь сразу же подчеркнем то обстоятельство, что авторы воспроизводят мое мнение о понятии правовой жизни таким образом, что я высказываю «несогласие предоставить термину "правовая жизнь"» категориальный статус» [2, с. 10] и даже «отрицаю обоснованность введения понятия «правовая жизнь» [2, с. 12]. Данные квалификации, мягко говоря, нуждаются в уточнении. Отрицание обоснованности применения понятия «жизнь» к различным сферам общественной жизни просто неразумно, и, естественно, я никогда и нигде подобных тезисов не заявлял. Ссылаясь на работу А.В. Малько, посвященную современной российской правовой политике и правовой жизни, я отмечаю приемлемость в целом предложенного понятия правовой жизни как совокупности всех форм юридического бытия общества, выражающейся в правовых актах и иных проявлениях права (в том числе и негативных), характеризующей специфику и уровень существующей юридической действительности, отношение субъектов к праву и степень удовлетворения их интересов [1, с. 21]. Проецируя это понятие на тему собственного исследования, я констатировал: «В юридической литературе сделана попытка ввести в научный оборот понятие «теневая правовая жизнь». Сам по себе факт обращения к этой категории можно только приветствовать, ибо замалчивание столь значимого фрагмента правовой действительности просто опасно» [1, с. 21]. Что же касается высказанного в мой адрес упрека в несогласии предоставить термину «правовая жизнь» категориальный статус, то заметим, что определенно выраженное мною отсутствие оптимизма и сомнение относительно придания данному понятию статуса самостоятельной юридической категории не равнозначно утверждению принципиальной невозможности его теоретической разработки.
Для сомнения в логико-гносеологической определенности и категориальной интерпретации понятия «правовая жизнь» в его современной трактовке действительно имеется веское основание. Чтобы убедиться в этом, обратимся к понятию право-
вой жизни, под которым, по мнению А.В. Малько и И.Д. Невважай, «можно понимать форму социальной жизни, выражающуюся преимущественно в правовых актах и правоотношениях, характеризующую специфику и уровень правового развития данного общества, отношение субъектов к праву и степень удовлетворения их интересов» [2, с. 8]. Если данному понятию придается статус категории, то оно по своему объему может быть только общим. «Понятийное мышление, — отмечает А.И. Кравченко, — дает наиболее точное и обобщенное отражение действительности, но это отражение абстрактно» [6, с. 28]. Совокупность зафиксированных в дефиниции признаков определяемого явления должна в этом случае принадлежать всем видам данного явления, входящим в объем понятия. Применительно к рассматриваемому понятию речь следует вести о видах правовой жизни, таких как правотворческая, правореализационная, интерпретационная, правоприменительная и др. Речь идет именно о видах правовой жизни. Основания, по которым их можно выделять, весьма многообразны. Однако термин «жизнь», являющийся ключевым элементом рассматриваемой конструкции, остается в ней неопределенным.
Логически обоснованные рассуждения о правовой жизни, равно как и о других видах общественной жизни — экономической, политической, международной, культурной, духовной, семейной — должны опираться на четкое понимание того, что такое жизнь. Гносеологической и логической ясности и определенности по вопросу о том, что есть жизнь в рассматриваемом контексте, то есть в области обществознания, современная наука пока не достигла. Данный термин имеет сегодня столь же неопределенное содержание, сколь и широкое использование. Он относится к классу неопределенных (размытых) понятий. Основное затруднение в разработке понятия «правовая жизнь» находится, как нам кажется, не в области теории права, а в области логики и методологии социального познания. В рамках общей гуманитарной методологии представляется возможным выявление специфики видения общества и любой относительно самостоятельной его части как процесса жизнедеятельности, как жизненного явления (экономическая жизнь, правовая жизнь и т. д.) и установление соотношения понятия «общественная жизнь» с понятиями «общественное бытие», «общественная сфера», «социальная среда», «социальная действительность», «социальная реальность» и другими категориями социального познания. Не имея ответа на общий вопрос, браться за решение обусловленного им частного вопроса малоперспективно и непродуктивно. При этом нужно учитывать, что общетеоретическое понимание жизни будет существенно различаться в зависимости от принятого философского основания.
В плане общетеоретической разработки концепции жизни наиболее перспективным представляется деятельностный подход в философии,
значительный вклад в разработку которого, как известно, внесли Гегель и Маркс. Жизнь в сути своей есть реальная деятельность людей в единстве ее объективных и духовных составляющих. Логико-гносеологический статус категории «деятельность» является достаточно определенным. «Деятельность — одно из базовых понятий классической философской традиции, отражающее акт взаимодействия целеполагающей свободной воли субъекта, с одной стороны, и имманентных объективных параметров бытия, с другой. В данном контексте в структуре деятельности вычленяются объектная (предмет, продукт, орудия деятельности) и субъектная (целеполагающий автор) составляющие» [7, с. 279]. Именно в деятельности получает свою реализацию духовно- практическая сущность человека. При таком понимании жизни содержание правовой жизни образуется единством права как объективной структуры (правовые организации, работающие в них люди, объективное право), правового сознания и деятельности субъекта права, а также охваченной действием права общественной жизни (аналогично с понятием «биосфера»).
В развернувшейся дискуссии одним из логически значимых является вопрос о противоречивости предложенной А.В. Малько и И.Д. Невважай конструкции понятия «правовая жизнь». На это обстоятельство я и обратил внимание, когда отметил, что авторы «расчленяют» понятие на 10 субъективно выстроенных признаков и «самый объемный из них — десятый — представляет собой, с точки зрения логики, непримиримое противоречие» [1, с. 21].
Содержание данного признака, по мнению А.В. Малько и И.Д. Невважай, представляет собой единство позитивных и негативных юридических явлений. Вторую часть признака образуют преступления и иные правонарушения; их субъекты и криминальные структуры; коррупция, злоупотребления, деформации правосознания; ошибки в праве и иные препятствующие положительной юридической деятельности факторы. «Вторая часть этого признака, — фиксировал я, — как видим, в основном, негативная, и именно в этом качестве она «присутствует» как противоположность позитивной составляющей» [1, с. 22]. Приведя данное высказывание, оппоненты указывают на то, что в нем «не доказывается логическое «непримиримое противоречие», а лишь декларируется» [2, с. 11]. В этой связи обратим внимание на то, что зафиксированный в приведенном высказывании факт формально-логической противоречивости понятия «правовая жизнь», включающего в себя противоположные признаки, не декларируется, а констатируется. С нашей точки зрения, он не нуждается в доказательстве по причине своей очевидности. Однако оппоненты не только не признают его очевидность, но и отрицают факт формально-логической противоречивости конструируемого понятия.
«Можно предположить, — пишут А.В. Малько и И.Д. Невважай, — что включение нами негативной, противоправной составляющей в понятие «право-
вая жизнь» представляется с позиции формальной логики уязвимым, поскольку стремится подвести под общее родовое понятие «правовое» разные, в том числе и прямо противоположные явления. Да, это так» [2, с. 11]. На первый взгляд кажется, что авторы признают логическую уязвимость рассматриваемого понятия. Однако дальнейшие их рассуждения показывают, что высказывание: «Да, это так» относится не к логической уязвимости понятия, а всего лишь к возможности ее предположения.
Предпринимается попытка нейтрализовать отмеченную формально-логическую уязвимость включения в понятие «правовая жизнь» противоправной составляющей. «Нам приходилось, — пишут они, продолжая приведенное выше рассуждение, — уже не раз отмечать, что правомерные и противоправные начала правовой жизни общества являются правовыми по своему характеру (в смысле юридическими) и выступают составными частями юридической среды, являются сегментами правового поля». Мысль о противоправном как одном из начал правовой жизни, содержащаяся в приведенном суждении, весьма интересна своими логическими последствиями. Не является ли она основанием, опираясь на которое можно дедуцировать право на противоправную деятельность? Вопрос о возможности обрести право на такую деятельность A.B. Малько и И.Д. Невважай задают в связи с непоследовательностью, как они считают, в моих рассуждениях о месте, роли и содержании теневого права [2, с. 15]. Необоснованность такого вопроса в адрес указанных моих рассуждений я покажу далее.
Общий вывод из рассуждений оппонентов относительно логического «непримиримого противоречия», на которое я указал, звучит так: «Таким образом, считаем, что «правовое» (в смысле «юридическое») может и должно включать в себя все так или иначе относящееся к праву, не только правомерное, но и противоправное, соответственно, правовая жизнь общества, как и всякая иная (социальная, экономическая, политическая и т. д.), действительно есть единство противоположностей позитивного и негативного, правомерного и неправомерного. Между тем и другим нет никакого логического противоречия. Это две части одного целого — правовой жизни, которые и анализировать необходимо вместе, комплексно, как взаимосвязанные (выделено мной. — В.Б.)» [2, с. 12].
Логика приведенных рассуждений A.B. Малько и И.Д. Невважай состоит в следующем. Поскольку правовая жизнь общества, реально соединяющая в себе противоположности позитивного и негативного, правомерного и неправомерного, не может мыслиться заключающей в себе логическое противоречие, постольку и понятие «правовая жизнь», включающее в себя негативную, противоправную составляющую, не содержит в себе «непримиримое противоречие» и не является логически несостоятельным, как это утверждается мною. Я далек от того, чтобы принять предложенную логику рассуждений, и вот почему.
Полностью признаю утверждение о том, что любая форма общественной жизни, любой ее вид в действительности есть единство противоположностей позитивного и негативного, представленное также и в правовой жизни. Формально-логическое противоречие в этом объективно существующем единстве противоположностей отсутствует. Однако между тем и другим (позитивным и негативным) нет формально-логического противоречия не потому, что в реальной жизни все логично, а потому, что здесь его не может быть в принципе. Aргументация непротиворечивости понятия тем, что явление, которое в нем представлено, не имеет формально-логического противоречия, есть нонсенс. Логическое противоречие можно обнаружить только в сфере мышления, но не в сфере объективного бытия. Логика есть наука о мышлении, а точнее о формах и законах мышления, постигающего истину. Указанное единство противоположностей конечно же представляет собой противоречие, но только диалектическое.
Понятие является базовой формой мышления, не допускающей, в силу закона непротиворечия, в своем содержании формально-логического противоречия. Оно непротиворечивым образом должно отражать предмет, явление в случае даже если они заключают в себе диалектические противоречия. Научное познание стремится постигнуть изучаемую реальность во всей ее противоречивости, используя при этом формально-логически непротиворечивые понятия. B рассматриваемом нами случае понятие «правовая жизнь», как и любое другое понятие, не должно включать противоположные, логически несовместимые признаки в свое содержание. Закон непротиворечия, как и другие законы формальной логики, несовместим с диалектикой при метафизическом его толковании. «Метафизики отрицают всякие противоречия, в том числе «противоречия живой жизни», считая их признание бессмыслицей. Однако этот закон не «запрещает» диалектических противоречий. Он направлен против противоречий неправильного рассуждения, которое нарушает последовательность мышления, затрудняет познание действительности, в том числе познание противоречий "живой жизни"» [8, с. 119].
Таким образом, мы убеждаемся в том, что предлагаемое и защищаемое A.B. Малько и И.Д. Невважай понятие «правовая жизнь» заключает в себе непримиримое противоречие, поскольку авторы включают в его содержание противоположные, несовместимые между собой признаки.
Критике подвергнуто и мое несогласие с утверждением A.B. Малько о том, что до сих пор не существовало категории, которая охватывала бы всю сферу бытия права со всеми позитивными и негативными его проявлениями. B обоснование своего мнения я привел такие категории, как «бытие права», «правовая среда», «правовая действительность», «правовая реальность», «правовая сфера», которые по своей логико-гносеологической природе вполне могут «конкурировать» с катего-
рией «правовая жизнь». Под логико-гносеологической природой понятия здесь понимается единство его содержания и объема, образованного классом явлений, свойства которых в нем зафиксированы.
Обоснованию несостоятельности высказанной мною точки зрения А.В. Малько и И.Д. Невважай посвятили один абзац текста. Его содержанием является преимущественно деструктивная критика названных категорий, что не может не вызывать удивления. Так, например, авторы пишут: «Что касается понятия "правовая среда", то оно не является "конкурентом" понятия правовой жизни, ибо не обладает ясным научным содержанием (что значит "среда"?). Точно так же может быть оценено понятие "правовая сфера". В лучшем случае оно выступает ненаучным выражением смысла понятий "правовая действительность" или "правовая реальность"» [2, с. 12]. Можно подумать, что понятие «жизнь» обладает ясным научным содержанием. Что же касается отрицания научного значения понятий «среда» и «сфера», то как это согласовать с тем несомненным фактом, что они используются во многих научных дисциплинах. В этом можно убедиться на конкретных примерах из различных отраслей научного знания — географии, экологии, химии, медицины, социологии и многих других. Они находят применение и в законотворческой деятельности.
Большой толковый психологический словарь дает следующее толкование термина «среда»: «Термин происходит от старофранцузского и переводится приблизительно как «окружать». Следовательно, среда — это то, что окружает. Ясно, что это общее значение влечет за собой широкий круг способов употребления. Обычно этот термин содержит определение, позволяющее точно понять, что именно окружается... Когда термин используется без определения, обычно он обозначает общее физическое и социальное окружение организма индивида. Обратите внимание также, что термин несет в себе коннотацию влияния, то есть то, что является частью данной среды организма, играет некоторую фактическую или потенциальную роль в жизни этого организма» [9, с. 302]. В энциклопедическом словаре понятие «социальная среда» определяется как «окружающие человека общественные, материальные и духовные условия его существования и деятельности» [10, с. 1256]. Данный термин применяется в двух основных значениях. В широком смысле речь идет о макросреде, охватывающей общественно-экономическую систему в целом. В узком смысле говорят о микросреде, включающей непосредственное окружение человека — семью, различные коллективы (трудовой, учебный и т. п.) и группы.
Термин «сфера» находит не только широкое применение, но и имеет в общественных науках глубокую историческую традицию. На это обстоятельство обращает внимание В.Н. Шевченко: «В свое время К. Маркс, развивая европейскую традицию во взглядах на общество, высказал важное положение о том, что «способ производства
материальной жизни обуславливает социальный, политический и духовный процесс жизни вообще». В целом эта классификация выдержала испытание временем, хотя сама проблема выделения и понимания всеобщих сфер общества многими учеными решается по-разному» [11, с. 711]. Применяя его в анализе общества как системы, исследователи выделяют различные совокупности сфер общественной жизни.
В толковании термина «сфера», как и многих других научных понятий, нет единомыслия. Однако это не лишает его научного значения и роли важного логико-методологического инструмента в научной работе. Недопустимо трактовать понятие «сфера» ненаучным выражением смысла понятий «действительность» или «реальность» применительно к любой области общественной жизни. Видный отечественный философ А.Г. Спиркин выразил эту мысль следующим образом: «Обычно думают, что та или иная сфера есть реальность в некотором «вещном» смысле слова. В действительности же понятие «сфера общественной жизни» есть не более чем абстракция, позволяющая вычленять и изучать отдельные области деятельности реально неразделенного целостного общественного субъекта для углубленного исследования многообразной и сложно взаимоувязанной общественной жизни. Понятие «сфера общественной жизни» есть, таким образом, категория социальной философии и в этом смысле представляет собой удобный методологический «инструмент» познания» [12, с. 371—372]. Особо подчеркнем то обстоятельство, что сферу общественной жизни автор понимает не просто совокупностью однородных в каком-либо отношении предметов и явлений, которые рассматриваются сами по себе, а как область деятельности, то есть жизни социального субъекта в определенных границах. Термин «сфера» происходит от греч. эрЬа'/га — шар и заключает в себе мысль о наличии замыкающей ее границы, пределов, отделяющих ее от иных сфер. Категорию «сфера общественной жизни» нужно рассматривать элементом теоретической и логико-методологической основы исследования правовой сферы жизни, а не считать ее ненаучным выражением смысла понятий «правовая действительность» и «правовая реальность», как это делают мои оппоненты. Это утверждение распространяется не только на правовую, но и на политическую сферу жизни, что находит подтверждение в некоторых конкретных политологических исследованиях [13].
С утверждением А.В. Малько о том, что до сих пор не существовало категории, которая охватывала бы всю сферу бытия права, не просто трудно согласиться, с ним невозможно согласиться по логическим основаниям. Поясним эти основания на примере таких категорий, как «правовое бытие», «правовая действительность» и «правовая реальность».
На первый взгляд это покажется странным, но мы полностью согласны с интерпретацией оппонентами предметного значения указанных категорий [2, с. 12]. «Правовое бытие», — пишут они, —
«это все сущее, имеющее атрибут правового; «бытие права» — это право в своем бытии, право, как оно существует в действительности, как оно есть (в смысле наличия)». «Правовая действительность» и «правовая реальность» соответственно «обозначают совокупность наличных юридических феноменов, которые имеют место в каждом конкретном обществе». Вне определенного философского контекста, замечают авторы, эти два понятия являются просто синонимами.
В связи с последним очень важным отмеченным оппонентами обстоятельством я сформулирую общее положение о синонимии понятий «бытие», «действительность» и «реальность», включая их проекции на любую сферу общественной жизни. Такое логическое отношение между ними в процессе использования их в научной работе может иметь место не только «вне определенного философского контекста», но и в самой философии, что нашло отражение в справочной и энциклопедической литературе. Философский энциклопедический словарь приводит следующее определение: «Действительность, объективная реальность как актуальное наличное бытие, реализующее определенные исторические возможности; понятие действительности используется также в смысле подлинного бытия, в отличие от видимости» [14, с. 171]. «Социальная реальность, — читаем в социологической энциклопедии, — действительность социального мира: существующие в действительности социальные явления и процессы. В социальной философии и социологии понятие «социальная реальность» еще не получило четкой экспликации и употребляется в основном как синоним понятий «общественная жизнь», «общество», «социально-историческое бытие», «общественный процесс» и др.» [15, с. 953]. В качестве синонима к понятиям «социальная реальность» и «социальная действительность», как видим, добавляется и понятие «общественная жизнь».
Синонимия выражает тождество значений языковых выражений. Выражения считаются синонимичными, если совпадают их смыслы или предметные значения. Под смыслом знакового выражения понимается его содержание, заключенная в нем мысль. Под предметным значением (его синонимами будут термины «денотат», «объем», «экстенсио-нал» и т. п.) понимается предмет или класс предметов, которые данное выражение обозначают. Если мы говорим только о предметном значении языковых выражений, то есть об их денотатах, то «два выражения будут синонимичными в том случае, если их денотаты совпадают» [16, с. 172].
Критерием синонимичности выражений «правовое бытие», «правовая действительность» и «правовая реальность» будет истинность предложения «Правовое бытие является правовой действительностью и реальностью». Синонимичность рассматриваемых выражений и доказывает существование категорий, охватывающих всю сферу бытия права.
Признавая синонимами понятия «бытие», «действительность», «реальность» как в общетеоретической интерпретации, так и в случае их применения к любой сфере жизнедеятельности общества, в том числе и правовой, не утрачиваем ли мы логико-гносеологическую специфику каждого из них? Нет, не утрачиваем, потому что равнозначные по своему объему понятия могут различаться по смысловому значению, то есть по признакам, образующим их содержание. В этой связи уместно привести следующее рассуждение В.Ф. Асмуса: «Каждая группа существенных признаков, которая может быть выделена в мысли о предмете, образует особое понятие об этом предмете. Это не значит, однако, будто для каждого понятия о предмете существует только одна единственная группа существенных признаков. Каждый предмет настолько сложен, заключает в себе такое множество всяких свойств и свойства эти все так связаны между собой, что обычно имеется возможность указать относительно понятия об одном и том же предмете не одну единственную, а несколько групп существенных признаков» [17, с. 33]. Развивая и конкретизируя эту мысль, В.Ф. Асмус подчеркивает, что каждая совокупность существенных признаков представляет только часть всех, в том числе и существенных признаков. При этом необходимо учитывать, что во всем, касающемся человеческой деятельности, то, что признается существенным, всегда в известной мере относительно, условно, зависит от направления интереса, от точки зрения на вещи. Поэтому исследователь, формируя понятие, «выбирает или выделяет из всей огромной массы принадлежащих предмету признаков только ту группу, которая характеризует предмет с той именно точки зрения, с какой мы его изучаем или рассматриваем» [17, с. 34].
Завершая анализ аргументов, высказанных оппонентами в доказательство неспособности указанных мной категорий конкурировать по степени общности, а следовательно, и по категориальному статусу в рамках общей теории права с понятием «правовая жизнь», обратим внимание еще на одно противоречие в их позиции. Понятие «правовая жизнь» конструируется, как мы уже отмечали, категорией, «которая охватывала бы всю сферу бытия права». При этом «правовое бытие» трактуется как «все сущее, имеющее атрибут правового; «бытие права» — это право в своем бытии, как оно существует в действительности, как оно есть (в смысле наличия)» [2, с. 12]. Заметим, что из приведенного высказывания можно заключить, что «правовое бытие» является универсальной, всеобщей в рамках правовой теории категорией и может «конкурировать» (по своему денотату) с любой другой категорией права. Давая сравнительную характеристику правовой жизни и правового бытия, оппоненты далее пишут: «В отличие от понятия правового бытия понятие правовой жизни указывает на то, что право — это не просто бытие в широком смысле слова, а то бытие, которое связано с реальной повседневной жизнью людей» [2, с. 12—13]. Сделав
заявку на охват понятием «правовая жизнь» всей сферы бытия, оппоненты сами же от нее отказываются, сужая правовое бытие до той его части, которая связана с реальной повседневной жизнью людей. Что же касается вида правового бытия, обозначенного как «бытие, связанное с реальной повседневной жизнью людей», его содержание остается под вопросом. Здесь уместно обратиться к мнению специалиста в области социально-культурной и юридической антропологии профессора Восточного факультета Санкт-Петербургского государственного университета Виктора Бочарова: «В своей повседневной жизни граждане во многом ориентируются на неписаные законы, отражающие традиционные представления людей о должном, справедливом, легитимном поведении в той или иной ситуации» [18].
Следующий абзац текста статьи А.В. Малько и И.Д. Невважай мы также не можем оставить без внимания. Он касается моих критических высказываний относительно двух тесно взаимосвязанных между собой элементов предложенной А.В. Малько дефиниции, таких как отношения субъектов к праву и проявления права (в том числе негативные). Здесь авторы пишут: «По поводу замечания В.М. Баранова об оправданности понимания «отношения субъектов к праву» как «проявления права» хотелось бы отметить, что критикуемый автор сам подчеркивает, что противоправное поведение есть отношение (негативное) к праву. Можно ли это понимать как «проявление права»? Да, конечно! Аргументация В.М. Баранова такова: «предмет и отношение к предмету — это совершенно разные вещи». В этом положении нет места для спора» [2, с. 13]. Положительный момент приведенного рассуждения в том, что авторы четко сформулировали суть расхождения во мнениях. Я против рассмотрения отношения (негативного) к праву проявлением права, оппоненты эмоционально отстаивают именно такое понимание спорного положения. Остановимся подробнее на особенности проводимой оппонентами контраргументации, выдвигаемых ими доводах и приведем собственные аргументы.
Особенность позиции оппонентов в споре по данному конкретному вопросу в том, что приводимый мною аргумент отправляется ими, выражаясь спортивным языком, на «угловой». Делается это очень просто. Они принимают указанный аргумент как бесспорный и этим самым лишают его доказательной силы. Возражение снялось. Каких-либо иных выдвинутых мной аргументов оппоненты или не видят, или не хотят видеть.
Доказывая, что противоправное поведение, представляющее собой отношение (негативное) к праву, есть проявление права, авторы исходят из того, что отношение к предмету обусловлено самим предметом. На этом основании формулируют следующие два положения, приводящие, как они, видимо, полагают, аргументируемый тезис к очевидности: «Иными словами, во-первых, само существование «отношения к» предполагает бы-
тие предмета (в нашем случае — права). При этом само отрицание права (то есть отношение к нему) предполагается самим существованием права. Во-вторых, определенность бытия права обуславливает совокупность отношений, в которых может находиться, в которые может вступать право» [2, с. 13]. Действительно, если предмет в небытие, то отношение к нему невозможно фактически. Принимая оба указанные оппонентами положения очевидно истинными, мы спросим: почему в своей аргументации они ограничились термином «отношение» и обошли молчанием термин «проявление», который собственно и выражает суть спора по обсуждаемому тезису?
Высказываясь по обсуждаемому вопросу, я отнюдь не ограничиваюсь констатацией очевидного несовпадения предмета и отношения к нему. В тезисной форме моя позиция может быть выражена следующим образом.
Негативным отношением к праву обозначается практическое отношение, то есть действия, не соответствующие нормам права. Оценивать же само право в единстве с его проявлениями (как негативными, так и позитивными) нужно не по числу правонарушений, показывающих отношение к праву, а по какому-то другому основанию. Поскольку право есть относительно самостоятельный институт, то и аксиологически оценивать его нужно по собственным, присущим ему параметрам. Рассматривать преступление негативным проявлением права нелогично и с практической точки зрения опасно [19, с. 24]. В обоснование и раскрытие последнего из приведенных суждений выскажу некоторые дополнительные доводы.
Прежде проясню предмет спора, обратившись к содержанию термина «проявиться». В словаре русского языка С.И. Ожегова «проявиться» в первом и основном своем значении трактуется как «обнаружиться, стать явным» (о свойствах, внутренних состояниях) [20, с. 578]. В анализ вовлекаются понятия свойства, качества и взаимодействия предметов. Свойство есть нечто присущее предмету и не существующее без своего носителя. Отношения свойств вещей с самими вещами, по замечанию Гегеля, «находит выражение в слове "обладать"» [21, с. 289]. Обнаруживается свойство в отношении с другими предметам, с которыми данный предмет вступает во взаимодействие. Свойство не порождается этими взаимодействиями, а только проявляется в них. Предложение рассматривать преступление как уголовно наказуемое посягательство на правовую норму негативным проявлением права означает признание того, что право обладает преступлением как своим свойством. Практическая опасность признания противоправного деяния проявлением права, то есть его свойством, заключается, на что я уже обращал внимание, в обретении основания для признания права на противоправную деятельность.
Рассмотрение противоправных феноменов проявлением официального права, то есть его
свойствами, исключает аксиологический подход к праву, в соответствии с которым критерием истинности правового выступают общечеловеческие начала. Корифеи правовой мысли рассматривали право безусловной положительной духовной и социальной ценностью и призывали в своих научных трудах к борьбе за право, выступали в защиту права. В частности, Б.А. Кистяковский писал в этой связи: «Духовная культура состоит не из одних ценных содержаний. Значительную часть ее составляют ценные формальные свойства интеллектуальной и волевой деятельности. А из всех формальных ценностей право, как наиболее совершенно развитая и почти конкретно осязаемая форма, играет самую важную роль» [22, с. 125]. В самом деле, нельзя же помыслить Р. Иеринга и Б.А. Кистяковского борцами не только за право, но и за противоправные действия.
Вопрос о понимании отношения субъектов к праву проявлением права можно рассмотреть и в иной смысловой интерпретации термина «проявление», нежели та, которую мы до сих пор использовали. Возможность такой интерпретации опирается на понимание взаимодействия процессом взаимного действия предметов друг на друга. Если предмет А (субъект), воздействуя на предмет В (право), проявляет свои свойства, то вполне естественно, что и предмет В в рамках данного взаимодействия обнаруживает, проявляет собственные свойства. Можно ли применительно к такой ситуации утверждать, что действия А есть проявление не только себя, но и проявление предмета В? На первый взгляд кажется, что можно, поскольку действие А, направленное на В, как бы выявляет, проявляет, обнаруживает сам предмет В и соответствующие данному взаимодействию его свойства. Если дадим утвердительный ответ на поставленный вопрос, то придется согласиться с нашими оппонентами в том, что отношение субъектов к праву, включая и их противоправные деяния, можно рассматривать проявлением права. Не из духа противоречия, но по логическим основаниям ответить «да» на поставленный вопрос я не могу.
Проявление — это процесс обнаружения каждым предметом только своих собственных свойств. Строго говоря, это утверждение в аспекте философского его рассмотрения нуждается вуточнении. В философии этот процесс обозначается посредством парных категорий «сущность» и «явление». Явление — это форма проявления, внешнего обнаружения сущности вещи, предмета. Сущность, по Гегелю, должна являться. Она «не остается позади или по ту сторону явления, а скорее, как бы по своей бесконечной доброте, отпускает свою видимость в непосредственность и дарит ему радость существования» [21, с. 295].
Для обозначения функции «проявления» предметом А предмета В в рамках их взаимодействия в словаре русского языка приводятся понятия «проявитель», «проявочный». С.И. Ожегов разъясняет эти термины только применительно к области фотогра-
фии, но мне представляется, что в анализе взаимодействия им можно придать и универсальный характер. Таким образом, противоправное поведение субъекта есть посягательство на правовую норму и не может рассматриваться ее проявлением. Проявлением правовой нормы в случае ее нарушения будут действия, являющиеся объектом ее регуляции. B случае нарушения охранительной нормы права это будут действия соответствующих элементов правоохранительной системы, направленные на предупреждение, выявление, пресечение, расследование предусмотренных конкретной нормой деяний и наказание виновного лица. Противоправное поведение будет не проявлением права, а внешним по отношению к нему явлением, выступающим в качестве своего рода проявителя. Завершая анализ критических высказываний наших оппонентов о неоправданности понимания «отношения субъектов к праву» как «проявления права», еще раз повторю высказанную ранее мысль о том, что негативные проявления права, вероятно, можно найти, если знать, что это такое, но в любом случае они будут нечто иное, отличное от негативного отношения к праву.
Еще более активной и бескомпромиссной критике в рассматриваемой статье подвергается концепция теневого права. Bысказанные в ее адрес замечания и выявленные, как кажется авторам, противоречия в рассуждениях связаны прежде всего с понятием теневого права. B качестве рабочего определения теневого права я предложил следующую дефиницию: «Теневое право — отрицательное проявление юридического плюрализма, специфическая форма неправа, опасная разновидность негативного неофициального права, представляющего собой находящийся в состоянии борьбы с официальным правом свод асоциальных, обязательных, устанавливаемых самими участниками общественных отношений предписаний, символов, ритуалов, жестов, жаргона, посредством которых регламентируются все этапы противоправной деятельности, образуется теневой правопорядок, охраняемый специальными морально-психологическими, материальными и физическими санкциями» [19, с. 20—21]. Оппоненты не только подвергают критике приведенное определение, но особым образом модифицируют и используют в качестве аргумента в обосновании собственного основного вывода в рассматриваемой статье.
Считаю необходимым отметить, что не у одного меня возникли сомнения относительно оправданности рассмотрения «правовой жизни» в качестве самостоятельной юридической категории. B журнале «Государство и право» опубликованы материалы круглого стола, посвященного обсуждению четвертого издания трехтомного академического курса «Общая теория государства и права» под ответственной редакцией М.Н. Марченко. К моему удивлению, значительную часть своего выступления профессор О^. Мартышин посвятил развернутой критике попытки A.B. Малько «внедрить» в
юриспруденцию понятие «правовая жизнь» (Государство и право. 2014. № 4. С. 12—13). С аргументами О.В. Мартышина трудно не согласиться, хотя некоторые его суждения излишне эмоциональны и чрезмерно резки. Полагаю, что он прав, когда пишет, что юристы, как и все люди, пользуются языком, состоящим не только из юридических понятий. «Но это вовсе не означает, — подчеркивает на с. 13 О.В. Мартышин, — что "правовую жизнь" нужно представить в форме юридического понятия, столь же четкого, как "кража", "купля-продажа" и т. п.». О.В. Мартышин не без основания не соглашается со следующим тезисом А.В. Малько: «Правовая жизнь нетождественна понятию "жизнь права". Последнее есть осуществление в действительности самого права, поэтому оно является более узким и входит в качестве составного элемента в соде-ожание понятия "правовая жизнь"». Профессор О.В. Мартышин предлагает А.В. Малько провести мысленный эксперимент и ставит перед ним следующие два вопроса: «А что если предложить противоположное решение важной проблемы и сказать, что "правовая жизнь" входит в качестве составного элемента в "жизнь права"? Какие найдутся аргументы для опровержения этой смелой мысли?».
А.В. Малько и И.Д. Невважай завершают свою статью следующим выводом: «Таким образом, теневое «право» выступает лишь частью правовой жизни, точнее частью ее теневого сегмента. Тем самым само понятие теневого «права» есть аргумент в пользу значимости категории правовой жизни» [2, с. 16]. Что же представляет собой понятие теневого «права», которое авторы выдвигают как аргумент в пользу разрабатываемой ими категории правовой жизни? Возникает оно следующим образом. Авторы выражают свое согласие с Н.И. Матузовым в том, что «на самом деле теневое право — это не подлинное, не настоящее право, а квазиправо, нечто фальшивое, суррогатное и вредное. Вообще не право». Именно поэтому, пишут они далее, «в данной статье мы так и используем анализируемое нами «право», взяв его в кавычки» [2, с. 14]. Мое «исследовательское тщеславие» удовлетворено: оппоненты не отрицают факта функционирования теневого права, признают его опасность. А в кавычках или без них будет существовать это понятие, а точнее — внеправовая реальность — неважно. Предложенное мною определение теневого права, по мнению авторов, «весьма противоречиво», «логически несостоятельно». Для обозначения заключенного в кавычки фальшивого содержания оппоненты используют понятие теневого «права» и рассматривают его аргументом, надо полагать, уже не фальшивым, в пользу значимости категории «правовая жизнь». Фальшивое и вредное не становится натуральным и полезным только от того, что термин, его обозначающий, заключается в кавычки. Снять сомнения в натуральности и пользе данного аргумента можно, только раскрыв содержание введенного в анализ нового понятия — теневое «право». Однако оппоненты не делают этого. В теории
аргументации использование неопределенного по своему содержанию аргумента, доброкачественность которого не установлена с несомненностью, приводит к ошибке, называемой предвосхищением основания.
Противоречие в данном мною определении теневого права оппоненты усматривают в следующем: «Так, сначала он пишет, что теневое право — разновидность негативного неофициального права», а чуть ниже замечает, что теневое право «выбивается» из раздела негативного права» [2, с. 13]. Воспроизводя мои высказывания, оппоненты произвольно переставляют местами написанное мной сначала и сделанное мной замечание чуть ниже. Это, конечно, обстоятельство несущественное, гораздо важнее посмотреть на «противоречивый» текст с содержательной точки зрения, что мы и сделаем, имея целью доказать отсутствие в данном случае какого-либо противоречия.
Мысль о том, что теневое право «выбивается» из раздела негативного права, высказана при рассмотрении его второго признака, состоящего в том, что оно (теневое право) является специфической формой неправа. Здесь речь конкретно идет о том, что теневое право находится вне официального права и поэтому оно естественно отделено от официального негативного права, под которым понимается претерпевшая отрицательную трансформацию часть позитивного права. Процесс отрицательной трансформации позитивного права обстоятельно исследовал В.А. Бачинин. В своей статье он указывает на наиболее опасные проявления неправа в тех условиях, где функции правового механизма становятся дисфункциями, законы перестают отвечать универсальным естественно-правовым критериям, а понятия законности, гуманности, справедливости превращаются в юридические фикции. Именно на этом пути самоотрицания, указывает автор статьи, позитивное право в нормативно-ценностном смысле превращается в собственную противоположность — право негативное [23, с. 20]. Формулируя третий признак теневого права, я определил его как разновидность негативного неофициального права. Таким образом, речь идет о проявлении негативности в разных видах права — официальном и неофициальном. Безнадежно искать формальнологическое противоречие между суждениями, в которых речь идет о разных предметах.
Справедливости ради надо признать неудачным соединение в данном весьма небольшом фрагменте главы, посвященной понятию теневого права, темы негативного права с темой неправа. Соотношение негативного права и неправа как проблема заключает в себе весьма сложные в логическом и в теоретическом отношении вопросы. Соединение этих тем требует не фрагментарного, а обстоятельного их рассмотрения. Обосновывая тезис о теневом праве как специфической форме неправа, явно недостаточно ограничиться указанием на то, что Гегель такую форму неправа не рассматривал. Меня можно упрекнуть в недостаточной обоснованности
заявленного тезиса, но не в противоречивости рассуждений. Этот пробел в аргументации оппоненты обставляют множеством вопросов и суждений, рисующих карикатуру на авторскую концепцию теневого права. Нашпиговать ее противоречиями и затем раскритиковать, как и любую карикатуру, особого труда не составляет. На конкретном примере покажем, как это делается. С этой целью приведем отвечающий данной характеристике фрагмент статьи.
«Стоит также обратить внимание на то, — пишут A.B. Малько и И.Д. Невважай, — что противоречия, возникающие в рассуждениях B^. Баранова по поводу теневого «права», связаны с использованием двух значений «негативного» (и «позитивного»): как синоним «плохого», «отрицательного», «вредного», «разрушительного» (и, соответственно, «хорошего», «прогрессивного», «полезного», «конструктивного») и как обозначение «неофициального» (соответственно, «официального») права. Bсе это проявляется в утверждениях, что теневое право содержит в себе как позитивные, так и негативные феномены. Получается, что неофициальное теневое право является, с одной стороны, глубинной основой официального права, а с другой — оно выступает основой «воспроизводства преступной сферы». Не совсем ясно тогда, только ли теневое право (и какое именно) является основой воспроизводства преступной сферы, или этому способствует и официальное право, возникшее на «глубинной основе» неофициального права (выделено мной. — В.Б.)» [23, с. 15].
Я также обращу внимание на ряд моментов в приведенном тексте. Bо-первых, авторы почему-то не выдерживают последовательно свое обещание применять кавычки для обозначения «квазиправа». Bо-вторых, более существенным моментом является то, что созданной ими языковой конструкцией «неофициальное теневое право» оппоненты приписывают мне обозначение глубинной основы официального права и одновременно основы воспроизводства преступной среды. B действительности дело обстоит совсем иначе. B монографии говорится о неофициальном праве, к которому в его полном объеме термин «негативное» я не применяю, и о теневом преступном праве (с. 15), которое является одним из видов неофициального. Для обозначения основы официального права я использую только термин «неофициальное»: «Именно неофициальное право является глубинной основой официального права» (с. 13 монографии). Для обозначения основы воспроизводства преступной сферы я применяю термин «теневое преступное право», обозначающий часть и вид неофициального права (с. 15 монографии). Логически все корректно. Что же касается противоречия, на которое указывается в приведенном рассуждении, то оппоненты сами его искусственно создали и затем успешно выявили.
B-третьих, поставленный оппонентами вопрос о том, какое именно теневое право является основой
воспроизводства преступной сферы, нельзя признать корректным, то есть имеющим своей предпосылкой истинное и непротиворечивое знание. Я веду речь о теневом праве только как об одном единственном виде неофициального права, тогда как в поставленном оппонентами вопросе его базис уже предполагает несколько различных видов, а точнее вариантов интерпретации теневого права. В другом месте статьи оппоненты высказывают в форме вопроса предложение, проясняющее их собственное понимание базиса вопроса о том, какое именно теневое право является основой воспроизводства преступной среды: «Не лучше ли тогда вместо понятия теневого «права» использовать дихотомию официального и неофициального права? Подменять ее дихотомией «право — неправо», где неправо отождествляется с теневым «правом», некорректно» [23, с. 15]. Здесь отметим два момента. Наука логика не предоставляет возможности вместо понятия использовать дихотомию, являющуюся логической операцией, раскрывающей объем понятия. Что же касается суждения об отождествлении теневого права и неправа, то моим представлениям оно совершенно не свойственно, поскольку в ней теневое право рассматривается иначе, нежели формы неправа, обрисованные ныне разными авторами и самым различным образом.
Необоснованно приписываемое критикуемой концепции теневого права отождествление его с неправом дает возможность оппонентам усмотреть в рисуемой на нее карикатуре еще один недостаток: «Тут проявляется, на наш взгляд, непоследовательность автора в оценке места, роли и содержания теневого права, которое рассматривается В.М. Барановым все же как право. Но тогда не получаем ли мы право на противоправную деятельность?» [23, с. 15]. На поставленный оппонентами вопрос ответим следующее. Вступая в сферу теневой правовой жизни, основное содержание которой составляет противоправная деятельность, субъект присваивает себе не официальное, а неофициальное право на такую деятельность.
В-четвертых. Что касается указания в рассматриваемом фрагменте текста статьи на связь противоречий с использованием мною двух значений «негативного» (и «позитивного») для обозначения неофициального и официального права, то мы вновь вынуждены подчеркнуть, что дело обстоит иначе. В монографии четко выражена точка зрения, согласно которой оба указанные вида права обладают как отрицательными, так и полезными, конструктивными свойствами. Абсолютизация односторонней аксиологической характеристики каждого из них недопустима. В частности, на с. 15 монографии отмечено: «Каждое сложное, особенно политико-правовое и морально-психологическое, явление имеет как положительный, так и отрицательный элементы».
Столь подробное критическое описание проблемы теневого права, пожалуй, свидетельствует о дефиците материала, исчерпанности крупных
вопросов у исследователей правовой жизни и отсутствии у них объемного перспективного проблемного поля. B порядке взаимопомощи могу порекомендовать исследователям, интересующимся проблематикой правовой жизни, ее «новые повороты», которые, по всей видимости, имеют юридическую составляющую. Например, в юриспруденции почти не используется понятие «жизненный мир». Между тем социологи «жизненный мир личности» выдвигают в качестве важнейшего предмета анализа [24]. Думается, это понятие не менее богато, а с социальной точки зрения гораздо выигрышнее, нежели термин «правовая жизнь». Есть резон поразмышлять и о понятии «правовая картина жизни», которая наверняка имеет немало соприкосновений с феноменом «правовая жизнь». Психологи исследуют «жизненные пути» различных субъектов, а религиоведение оперирует понятием «греховная жизнь», и эти явления могут представить интерес для углубленного анализа сущности правовой жизни.
Конечным познавательным итогом всех предшествующих рассуждений остается моя прежняя доктринальная позиция. Я еще больше укрепился в убеждении, что «правовая жизнь» — понятие, причастность которого к какой-либо не только философской, но и правовой традиции обнаружить не удается. Правовая традиция может выражаться в прикосновенности к идеям той или иной юридической научной школы. Я такой традиции назвать не могу и поэтому «правовая жизнь» есть научный «новояз», которому требуется время, чтобы обрести традиционность и методологическую фундаментальность. Методологическая традиция, как известно, связана с представлением об особой процедуре получения знания [25, с. 28].
Правовая жизнь скорее метафора, обыденно-публицистическое обозначение юридически значимой деятельности людей и их объединений, и оттого ценность этого феномена ничуть не уменьшается. От придания этому понятию правового категориального статуса его содержание не обогатится, а форма не усовершенствуется.
A.B. Малько и его последователи пишут о конституционно- правовой, гражданско-правовой, административно-правовой, уголовно-правовой, процессуальной, муниципальной, информационно-правовой, международно-правовой жизни и даже о правовой жизни в сфере реализации функций межгосударственной интеграции [26]. Мне думается, что, на самом деле, когда исследователи рассуждают об этих «срезах» правовой жизни, речь идет о разновидностях юридически значимой деятельности. И это понятно, поскольку именно человеческая деятельность — единый и, по моему убеждению, единственный предмет правовой регламентации [27, с. 124—190].
Понятие «правовая жизнь» по сравнению с категорией «деятельность» неопределенный феномен и к тому же далеко отстоящий от сущностных начал права. B свое время С.С. Aлексеев подчеркнул:
«Стержень идей естественного права — требования жизнедеятельности (курсив мой. — В.Б.) людей как разумных существ» [28, с. 330]. Отражение в нормах права, в законодательстве реальных социальных притязаний людей — база качества их жизни, но концентрируется эта жизнь в деятельности.
B теневом секторе экономики, по оценкам экспертов, работают до 22 млн человек [29], которые зарабатывают вне правового поля. И считать этот крупный неформальный сектор экономики «правовой жизнью» неверно.
Однако главным и весьма успешным делом всей научной жизни A.B. Малько (я это пишу безо всякой иронии) является анализ не «правовой жизни», а «правовой политики» [30—36] и, естественно, любопытно узнать трактовку им соотношения этих двух высокоценных феноменов юридической действительности. По мнению A.B. Малько, «правовая политика призвана выступать определенным способом организации правовой жизни, средством ее упорядочения. B свою очередь, правовая жизнь общества является объектом правовой политики» [32, с. 47]. Считаю эти характеристики лишь первым приближением к обозначенной научно-практической проблеме и не совсем точной расстановкой акцентов. Неясно — почему «правовая жизнь» есть объект, а, допустим, не предмет правовой политики. Но важнее другое. Bся политика государства, а не только правовая, направлена не просто и не только на «жизнь», а на повышение ее качества. Качество жизни человека — вот сосредоточие усилий всех участников политико-правового и любого иного общения. Задача состоит в теоретическом и организационно-практическом «вычленении» сегмента правовой политики и правовой жизни в достижении этой общесоциальной цели. Думается, научной школе A.B. Малько такая непростая междисциплинарная задача по плечу.
Проведенный нами анализ показывает, что вопросы определения и соотношения понятий «теневое право» и «правовая жизнь» действительно имеют остродискуссионный характер и нуждаются в дальнейшем углубленном комплексном объективном исследовании и всестороннем обсуждении.
Примечания
1. Баранов В.М. Теневое право: монография. Н. Новгород, 2002.
2. Малько A.B., Невважай И.Д. Правовая жизнь и теневое «право» // Правовая политика и правовая жизнь. 2013. № 4.
3. Синюкова Т.В. Правовая система российского общества: векторы развития // Bзаимодействие гражданского общества и государства в России: правовое измерение / кол. авт.; под ред. О.И. Цыбулевской. Саратов, 2013.
4. Ремизов П.В. Критика законодательства: теория, практика, техника: автореф. дис. ... канд. юрид. наук. Н. Новгород, 2012.
5. Пермяков Ю.Е. Юриспруденция как строгая наука // Юриспруденция в поисках идентичности: сборник статей,
переводов, рефератов / под общ. ред. С.Н. Касаткина. Самара, 2010.
6. КравченкоА.И. Формальная и научная логика: учебное пособие для вузов. М., 2014. На с. 29 автор подчеркивает: «Понятие отражает общие принципы и свойства предметов. Это такой компонент мысли, который выделяет из некоторой предметной области и обобщает объекты посредством указания на их общий и отличительный признаки».
7. Соколов Г.Н. Деятельность // Социология: энциклопедия. Мн., 2003.
8. Кириллов В.И., Старченко А.А. Логика. М., 1982.
9. Большой толковый психологический словарь / Ребер Артур. М., 2000. Т. 2.
10. Советский энциклопедический словарь. М., 1983.
11. Шевченко В.Н. Основные сферы жизнедеятельности общества // Философия. М., 2005.
12. СпиркинА.Г. Основы философии. М., 1988.
13. Скалдуцкий С.В. Теневая сфера в российско-украинских отношениях: политический аспект: автореф. дис. ... канд. полит. наук. М., 2013.
14. Философский энциклопедический словарь. М., 1983.
15. Социология: энциклопедия. Мн., 2003.
16. Горский Д.П. Краткий словарь по логике / Д.П. Горский, А.А. Ивин, А.Л. Никифоров. М., 1991.
17. Асмус В.Ф. Логика. М., 1947.
18. Бочаров В. Культурный код и жажда отрицания // Литературная газета. 2014. 9—15 апреля. Рассуждая о понятии «криминальное государство», автор выдвигает небесспорное суждение, которое нуждается в серьезном эмпирическом доказательстве: «Большинство нашего населения считает сложившиеся неформальные практики («криминальные») вполне легитимными». Полагаю, что люди не соглашаются с «теневыми практиками» по причине низкой культуры и безнравственности, а вынуждены принимать их под давлением экономических, организационно-управленческих, морально-психологических обстоятельств.
19. Баранов В.М. Теневое право: монография. Н. Новгород, 2002.
20. Ожегов С.И. Словарь русского языка. М., 1978.
21. Гегель Г.В.Х. Энциклопедия философских наук. М., 1975. Т. 1: Наука логики.
22. КистяковскийБ.А. В защиту права // Вехи. Сборник статей о русской интеллигенции. М., 1990.
23. БачининВ.А. Неправо (негативное право) как категория и социальная реалия // Государство и право. 2001. № 5.
24. Дивисенко К.С. Жизненный мир личности как объект социологического исследования: автореф. дис. ... канд. социол. наук. СПб., 2013.
25. Баранец Н.Г., Ершова О.В., Кудряшова Е.В. Конвенции и коммуникации в научном и философском сообществе. Ульяновск, 2012.
26. Киреева С.А. Правовая политика и правовая жизнь в сфере реализации функций межгосударственной интеграции // Правовая политика. Право. Правовая система: монография / под ред. А.В. Малько. М., 2013.
27. Баранов В.М. Истинность норм советского права. Проблемы теории и практики. Саратов, 1989.
28. Алексеев С.С. Собрание сочинений: в 10 т. М., 2010. Т. 6: Восхождение к праву.
29. Зыкова Т. Дело за малым // Российская газета. 2014. 30 октября.
30. Российская правовая политика: курс лекций / под ред. Н.И. Матузова, А.В. Малько. М., 2003.
31. Правовая политика России: теория и практика / под ред. Н.И. Матузова, А.В. Малько. М., 2006.
32. Малько А.В. Теория правовой политики. М., 2012.
33. Правовая политика: словарь и проект концепции / под ред. А.В. Малько. Саратов, 2010.
34. Правовая политика. Право. Правовая система / под ред. А.В. Малько. М., 2013.
35. Правовая политика России (общетеоретические и отраслевые проблемы): учебное пособие / под ред. А.В. Малько. М., 2014.
36. Российская правозащитная политика: теория и практика / под ред. А.В. Малько. М., 2014.
Notes
1. Baranov V.M. Shadow law: monograph. Nizhny Novgorod, 2002.
2. Malko A.V., Nevvazhay I.D. Legal life and shadow «law» // Legal policy and legal life. 2013. № 4.
3. Sinyukova T.V. The legal system of the Russian society: vectors of development // Interaction between civil society and the state in Russia: the legal dimension / ed. O.I. Tsybu-levsky. Saratov, 2013.
4. Remizov P.V. Criticism of, legislation: theory practice, technique: author's abstract... candidate of juridical sciences. Nizhny Novgorod, 2012.
5. Permiakov Yu.E. Law as a rigorous science // Jurisprudence in search of identity: a collection of articles, translations and essays / under general ed. of S.N. Kasatkina. Samara, 2010.
6. Kravchenko A.I. Formal and scientific logic: textbook for higher education establishments. Moscow, 2014. The author emphasizes (p. 29): «The concept reflects the general principles and properties of objects. It is such a component of thought that highlights objects of some subject area and summarizes them by pointing to their common and distinctive features».
7. Sokolov G.N. Activity // Sociology: encyclopedia. Minsk, 2003.
8. Kirillov V.I., Starchenko A.A. Logic. Moscow, 1982.
9. The big explanatory dictionary of psychology / Arthur Reber. Moscow, 2000. Vol. 2.
10. Soviet encyclopedic dictionary. Moscow, 1983.
11. Shevchenko V.N. The main spheres of society's vital functions // Philosophy. Moscow, 2005.
12. Spirkin A.G. Fundamentals of philosophy. Moscow, 1988.
13. Skaldutsky S.V. The shadow sphere in the Russian-Ukrainian relations: political aspect: author's abstract... candidate of political sciences. Moscow, 2013.
14. Philosophical Encyclopedic dictionary. Moscow, 1983.
15. Sociology: encyclopedia. Minsk, 2003.
16. GorskyD.P. A concise dictionary of logic / D.P. Gorsky, A.A. Ivin, A.L. Nikiforov. Moscow, 1991.
17. Asmus V.F. Logic. Moscow, 1947.
18. Bocharov V. The culture code and thirst for denial // Literaturnaya gazeta. April 9-15, 2014. Arguing about the concept of «criminal state», the author puts forward an argu-
able proposition that needs serious empirical evidence: «The majority of our population believes that the existing informal practices («criminal») to be completely legitimate». I think that people do not agree with the «shadow practices» due to low culture and immorality but are forced to accept them under the pressure of economic, organizational, managerial, moral and psychological circumstances.
19. Baranov V.M. Shadow law: monograph. Nizhny Novgorod, 2002.
20. OzhegovS.I. Dictionary of the Russian language. Moscow, 1978.
21. Hegel. Encyclopedia of philosophy. Moscow, 1975. Vol. 1: The science of logic.
22. Kistyakovsky B.A. In defense of law // Milestones. Collection of articles about the Russian intelligentsia. Moscow, 1990.
23. Bachinin V.A. Non-law (negative law) as a category and social realia // State and law. 2001. № 5.
24. Divisenko K.S. The life-world of a person as an object of sociological research: author's abstract... candidate of sociological sciences. St. Petersburg, 2013.
25. Baranez N.G., Ershova O.V., Kudryashova E.V. Convention and communication in the scientific and philosophical community. Ulyanovsk, 2012.
26. Kireyeva S.A. Legal policy and legal life in the implementation of the functions of interstate integration // Legal policy. Law. Legal system: monograph / ed. A.V. Malko. Moscow, 2013.
27. Baranov V.M. The realness of legal rules in Soviet law. Problems of theory and practice. Saratov, 1989.
28. Alekseev S.S. Collected works: in 10 vol. Moscow, 2010. Vol. 6: Ascent to law.
29. Zykova T. Little remains to be done // Rossiyskaya gazeta. 2014. October 30.
30. The Russian legal policy: a course of lectures / ed. N.I. Matuzova, A.V. Malko. Moscow, 2003.
31. Legal policy of Russia: theory and practice / ed. N.I. Matuzova, A.V. Malko. Moscow, 2006.
32. Malko A.V. Theory of legal policy. Moscow, 2012.
33. Legal policy: dictionary and concept draft / ed. A.V. Malko. Saratov, 2010.
34. Legal policy. Law. Legal system / ed. A.V. Malko. Moscow, 2013.
35. Legal policy of Russia (general theoretical and branch problems): textbook / ed. A.V. Malko. Moscow, 2014.
36. The Russian human rights policy: theory and practice / ed. A.V. Malko. Moscow, 2014.
