CC BY
32
10. Payne D.L., Barshi I. // Typological studies in language. Amsterdam, Philadelphia, 1999. V. 39. P. 167-193.
11. Polinsky M. // Discourse and Cognition: Bridging the Gap. Stanford, 1998. P. 403-422.
12. Shibatani M. // BLS: Proceedings of the Annual Meeting of the Berkeley Linguistics Society. Berkeley, Calif., 1994. V. 20. P. 461-486.
13. Бергельсон М.Б., Кибрик A.E. // Моделирование языковой деятельности в интеллектуальных системах. М., 1987. С. 52-63.
14. Ли Ч.Н., Томпсон С.А. // Новое в зарубежной лингвистике. М., 1982. № 11. С. 193-235. - перевод статьи: Li Ch.N., Thompson S.A. Subject and Topic: A New Typology of Language // Subject and Topic. N. Y., 1976. P. 457-489.
15. Чейф У. // Новое в зарубежной лингвистике. М., 1982. № 11. С. 277-316.
16. Lambrecht K. Information structure and sentence form: Topic, focus and the mental representation of discourse referents. Cambridge, 1994.
17. Mirto I.M. The syntax of the meronymic constructions. Pisa, 1998.
18. Nikolaeva I. // Linguistics: An interdisciplinary journal of the language sciences. Berlin, 2001. V. 39. № 1. P. 1-49.
БЛАГОДАРНОСТЬ: Автор благодарит
З.М. Шаляпину и Е.Л. Рудницкую за ценные замечания и помощь в редактировании рукописи статьи.
Поступила в редакцию 2.03.2007 г.
ТЕНДЕНЦИИ СИМВОЛИЗМА В РАННЕМ ТВОРЧЕСТВЕ Б.К. ЗАЙЦЕВА
Е.Ф. Дудина
Dudina E.F. Tendencies of symbolism in B.K. Zaitsev’s early works. The article contains essentially new approach to the analysis of motives in B.K. Zaitsev’s early works which are pulling together the writer with symbolists. On the material of some stories the motive of a dream in early works by the writer is analyzed, it is an essentially new aspect in studying B.K. Zaitsev’s art method. The author comes to the conclusion, that B.K. Zaitsev’s motive of a dream is that symbol which deepens the sense of the story and which, if not named in texts, is still fixed in reader’s consciousness due to the action development, elements of poetics. The method helps to realize the conception of interactions of a person and Eternity, real and unreal world.
В истории русской литературы начала XX столетия Б.К. Зайцев по праву занимает одно из ведущих мест. Наряду с Л. Андреевым, А. Белым, В. Брюсовым, И. Буниным, С. Сергеевым-Ценским, М. Пришвиным,
И. Шмелевым и другими деятелями Серебряного века он активно участвовал в формировании литературного процесса данного исторического периода, определяемого ныне как «переходный», «рубежный», «декадентский». Одновременно его имя теснейшим образом связано с понятиями «возвращенная литература» и «литература Русского Зарубежья». Среди писателей-эмигрантов (М. Арцыбашев, И. Бунин, Вяч. Иванов, А. Куприн,
В. Набоков, А. Ремизов, В. Ходасевич, И. Шмелев и др.) Б. К. Зайцев занимает достойное место. В эмиграции он стал известен не только как автор малых и крупных эпических произведений: рассказов, повестей, романов,
художественных библиографий, но и как председатель Союза русских писателей и журналистов (с 1947 г.).
Если говорить о синтезе как о явлении культуры Серебряного века, то Б. К. Зайцев -один из писателей, творчество которого гармонически соединяет в себе как классические традиции, так и тенденцию к использованию новых методов, диктуемых временем. На начальном этапе творчества, в период искания, прослеживается несомненное тяготение к представителям «нового искусства», так называемого «левого крыла», о чем свидетельствует хотя бы круг его общения. А. Белый («мистик с оттенком пророчест-венности и символизма»), К. Бальмонт («один из «зачинателей» серебряного века»), Г. Чулков, Вячеслав Иванов («оба они принадлежали тогда к течению символизма, но и с особым подразделением - «мистического
анархизма» и оба кончили христианством: Чулков православным, Иванов принял католичество)», Д.С. Мережковский (в сохранившихся воспоминаниях Зайцев особо отмечает именно религиозно-философскую сторону его творчества) [1] - все они, несомненно, повлияли не только на «раннее писательство» Б.К. Зайцева, захваченного символизмом, но и на всю его дальнейшую литературную жизнь (неореалиста, в произведениях которого нашли отражение символистские мотивы).
Окружающая писателя обстановка, субъективно преломившись в сознании, существенным образом проявилась в его индивидуальном творческом методе. В начале своего литературного пути Б.К. Зайцев воспринял многое, проповедуемое символистами. Мистическое ощущение жизни и связанное с ним признание потустороннего мира, предчувствие тайны, озарение, стремление постичь бытие были одними из основных особенностей его ранних произведений. Близость символизму также определяется и спецификой мо-тивики в его произведениях. Он обращается к мотивам одиночества, интуитивного восприятия окружающего мира, сна и т. д.
Исследование мотива сна в русле символистских тенденций в художественном методе Б.К. Зайцева является принципиально новым аспектом при изучении творчества писателя.
Мотив сна, видения - характерное явление для литературы рубежа веков, благодаря которому обретается возможность не только внутренней «реализации» мечты, но и постижения чего-то таинственного, сверхъестественного.
Некоторые современники даже обвиняли писателя в излишнем обращении к сну: «По-истине, Зайцев поэт сна. Ни у одного русского писателя люди не спят так часто, как у него» [2], - писал в 1908 г. критик, поэт, литературовед К.И. Чуковский. «Зайцев заставляет человека выспаться тут же, перед читателем» [3], - поддерживал Чуковского критик, журналист М.В. Морозов.
Однако, на наш взгляд, именно введение подобного мотива позволило Б.К. Зайцеву обратиться к сфере бессознательного. Человек, находясь в состоянии полусна-полуяви, открывает для себя глубинное, интуитивное понимание жизни.
Традиционно одной из форм использования загадочного и сверхъестественного как в практике романтиков, так и символистов, неореалистов служит, прежде всего, сновидение. Это чаще всего соприкосновение с потусторонним, трансцендентным миром, познать который при жизни человеку не дано. Сон как пророчество, как сфера взаимопроникновения рационального и иррационального присутствует и в произведениях Б.К. Зайцева. Вещие сны Аграфены в одноименной повести наполнены загадочными образами-символами, предвещающими скорый уход из жизни, избавление от страданий: черная монашка и чаша, до краев наполненная водой. Сны Человека и Женщины в рассказе «Океан» (1905), подтверждающие неосуществимость мечты и трагический исход их жизни. Последний сон Надежды Васильевны из рассказа «Смерть» (1910), когда «во сне видела Павла Антоныча. Он был ясен, говорил ей что-то, но что именно, она не могла понять» [4], ставший символом прощения и вестником скорого ухода из жизни героини. Сон Никодимова в повести «Голубая звезда» (1918) оказывается предвестником гибели героя в шахте лифта.
Именно благодаря сну герои рассказов Б.К. Зайцева могут позволить себе уход от реальности, погрузиться в состояние светлой мечты об идеальном мире (Песковский находится в состояние грез во «Сне»), об идеальной любви (Миша наблюдает за спящей Лисичкой в рассказе «Миф»). Сон преображает героев в рассказе «Молодые», Никандр мечтает о Мариэтт в «Снах». Реальные события -воспоминания об угасшей любви в восприятии героинь рассказов «Жемчуг», «Мой вечер» похожи на сновидение. Полон счастья, «покоен и легок - точно одна, общая вуаль накинута на всех» сон героев в финале рассказа «Май», ставший символом соединения идеального мира и идеальной любви. Именно во сне четче проявляется женское начало героини, воплощение вечной красоты в рассказе «Лина»: «Сон Лины был смутен. Что-то чужое проступало в ней», «Лина повернулась во сне, вздохнула; стащила с себя одеяло ... нагая она была еще проще, прекраснее. Ее вольное тело не знало тьмы. Она должна была пронести его через жизнь как чашу, полную наслаждений, всегда ровную, покойную, мощную» [4, с. 356].
Романтически-символическая направ-
ленность данного мотива в произведениях Б.К. Зайцева, по замечанию И.А. Полуэкто-вой, «становится одним из способов воплощения лирического, позволяет организовать «лирический сюжет», который, в сущности, дает все то же движение чувств, настроений и смену душевных состояний чуткого, впечатлительного и остро воспринимающего окружающее героя-созерцателя» [5].
Так, во «Сне» (1904) практически нет фабулы, но зато есть богатство ассоциаций, переходов из одной сферы в другую. Стержневая тема, обозначенная в заглавии, четко выражена и по-своему стройно развита. Человек показан не в заботах житейских, мы так и не узнаем, добравшись до последней страницы, кто он по роду занятий, где служит, но для Зайцева-лирика это и не имеет значения. Перед нами герой-созерцатель, находящийся в состоянии пограничной реальности между сном и явью. Одиночество, разъединение с реальностью позволяют ему слиться с природой, погрузиться в своего рода инобытие, понять суть мироздания. Оказавшись на болоте, он попадает в замкнутое пространство, отделенное от внешнего мира. Здесь Песковский живет «полусонной безбрежной жизнью», окунувшись в своеобразную паутину сна. Со временем он уже не живет и не работает: «он лежал, бродил, слушал шелест трав, дышал воздухом и прозябал без дум, волнений и забот» [4, с. 337]. Постепенно герой теряет ощущение реальности, погружается в состояние грез: «Мир истончался тогда для него, все вокруг обращалось в неясное, дымчато-розовое реяние, точно все было завешено легкими, колыхающимися, смягчавшими контуры пеленами» [4, с. 337]. Именно благодаря состоянию, напоминающему нирвану, он способен проникнуть в природу, полностью слиться с ней, постичь суть мироздания. Он открывает для себя «тайну новой жизни», сливается с природой, его окутывает любовь ко всему окружающему. Болото превращается в живой организм, способный к смерти и возрождению.
Песковский физически ощущает спокойствие и благодать, живительные силы природы пронизывают и его, все вокруг: «.казалось, что благовонные светлые потоки, реки дивных лучей истекают с этого безумного неба и обвевают все здесь внизу»
[4, с. 338]. Природа выполняет функцию проводника Божественной благодати.
Внешне ограниченное пространство, неуловимое время расширяются в сознании Песковского. Он начинает чувствовать земную глубину, проникает в непонятную глубь Неведомого, познает закономерность общего круговорота бытия: в природе жизнь обязательно сменяется смертью. Он физически ощущает «тысячевековой, рыхлый и жуткий пласт, глухой и безглазый, что принял в себя, подверг тлению и изрыхлил бессчетные мириады цветов, трав, лесов, кольцами томящихся вдали» [4, с. 338]. Но неизбежное не пугало главного героя, его сердце трепетно заглядывало только куда-то, но не останавливалось и не леденело, насыщаемое тысячью тонких, полувнятных болотных звуков, сияний,веяний.
Введение мотива сна помогает автору противопоставить в человеческом сознании неведомое Нечто, в котором сгинут и перейдут в глухую, неземную пыль его беззлобные и наивные мечты, и живую, ощутимую, окружающую человека природу. Противопоставляет ночную пустоту над болотом, неясные, висящие, беззвучные туманы и ночи спокойствия, «золотисто-туманные», усиливающие грезы Песковского, подчеркивающие странность реального мира.
Символичная гибель болота подтверждает закономерность круговорота бытия. Мечты героя рассказа тлеют вместе с торфом, высохшим мхом и стебельками неизвестных трав. Описание пожара становится реальным проявлением этого круговорота: все тлело и покорно умирало, как и рождалось в свое время. Теперь «чувство тихого оцепенения заполняло сердце Песковского» [4, с. 341]. Умирает болото - замедляется движение. Но так же, как на место жизни, неизбежно приходит смерть, так и смерть сменяется жизнью: «Но все же на небо ежедневно выходило солнце, чертя свою вековую дугу с востока на запад» [4, с. 341].
Постигнув суть смерти, человек в рассказе одновременно постигает суть жизни. Музыка болота, его жизнь, пронизанная Божественной благодатью, становятся частью главного героя. «Благовонные светлые потоки, реки дивных лучей» оцепили его с «головы до пят». «Как будто сердце оделось в волшебные, светло-золотистые, легонькие
одежды и стало неуловимым» [4, с. 341]. Б.К. Зайцев показал слиянность человека с природой, и именно погружение в состояние, подобное сну, позволило материально воплотить эту слиянность, дало возможность познать бытие.
В отличие от героя «Сна», оказавшегося наедине с природой, главное действующее лицо «Снов» (1909) (швейцар Никандр) предстает перед нами на фоне городских будней. Вполне реалистический сюжет, однако, - это не реализм в чистом виде, несмотря на то, что перед нами вполне правдоподобные персонажи, конкретные герои, наделенные всеми слабостями человеческого существования. Как и многие герои зайцев-ских произведений, Никандр находится в противоречии с окружающим его миром. Но главное - он находится в противоречии с самим собой. Главная беда его существования -однообразие, подчеркнутое описанием монотонной жизни, работы, которые скучны, но необходимы. Постоянство тяготит его. День за днем швейцар открывает и закрывает двери, поднимается и опускается по лестнице. Подобное существование похоже на дремоту, герой рассказа попадает в некую паутину сна, скуки, которая обволакивает все вокруг. В эту паутину затянуты и Лена, начавшая изменять мужу (Никандр это прекрасно понимает), и Павел Захарыч, приятель главного персонажа, портной, и Аннушка, постоянно избиваемая мужем. Единственным разнообразием в жизни этих людей становится посещение кабака - маленькая возможность блеснуть, уйти от однообразия. Без этого, как кажется, невозможно жить: «В нашем быту без этого невозможно, Никандр Иваныч. Встряхнуться надо, душа просит простора» [4, с. 178], - говорит Павел Захарыч.
Герои произведений Зайцева нередко испытывают неудовлетворенность жизнью, мечтают о лучшей доле, но на активные действия эти «мягкие рефлектирующие люди» (выражение А.П. Черникова. - Е. Д.) [6] не способны. Монотонное существование является для них единственно возможным. Герои в рассказе наделены пониманием происходящего, но не властны ни над своей судьбой, ни над миром. Не случайно Б.К. Зайцев дает право одному из персонажей открыто озвучить это понимание: «Мы видим, Никандр Иваныч, безбрежную тьму, озверение чело-
века и погибель. Мы вот детей этих видим, что тут играют. все они пропадут так же, как мы с вами. Сопьются-с, будут жен лупить. и некуда будет лучу Божьему заглянуть.» [4, с. 185].
На первый взгляд, в отличие от несколько эфемерного героя «Сна», Никандр испытывает вполне земное чувство любви, которое превращается для него в недосягаемую мечту. Героиня «Снов» становится символом этой вечной Женственности, идеальной женщиной, мечтой, недоступной простому смертному. Погружение в мечтание в рассказе подобно погружению в сон.
Именно встреча с Мариэтт является толчком к переменам в сознании Никандра, с любовью появляется мечта, дающая смысл существованию, но одновременно появляется осознание своей неудавшейся жизни. Наравне с мечтой появляется и тоска (своеобразная дань романтизму). Для романтика в тоске заключено свое очарование и свое положительное содержание. Тоска сродни мечте; она, согласно романтическим представлениям, является основой поэтического, средством внутреннего постижения тайного. И это счастье несчастных. Сказать, что главный герой «Снов» влюбился в Мариэтт, - значит сказать неточно. В нем происходит какое-то божественное «касание с миром иным». Любовь у Зайцева - одно из проявлений космической жизни, и потому в ней почти отсутствует личностное начало. Не случайно любимая женщина в представлении героя уподобляется чему-то неземному, эфемерному.
Символичность ее образа подчеркивается отсутствием подробного портретного описания. Мариэтт, сродни блоковской Незнакомке, порой кажется, что Зайцев цитирует Блока - та же воздушность, черная шляпа, вуаль, духи, тайна, окружающая героиню. «Кто она? Как живет? Неизвестно. Даже трудно понять, куда ходит, что делает, но она Мариэтт, она прекрасна» [4, с. 175]. Для простого швейцара она колдовской ветер, пролетающий мимо, «вся она колдовская», производящая впечатление волшебства, сказочного сна.
Короткие встречи с любимой женщиной преображают героя; предвкушая встречу со своей «мечтой», он будто бы воспаряет: «в ногах легче, тела все меньше». Обыденность отходит на второй план, присутствие Мари-
этт меняет его поведение: «Приближается она. Все изменилось. И стоит на пододвинутом столе не он, швейцар Никандр, а другой человек, который не волен над собой и не может поднять глаз» [4, с. 174].
Как и многие произведения Б.К. Зайцева, рассказ «Сны» построен по принципу контраста. Образ Мариэтт в мечтах швейцара является полной противоположностью окружающей действительности. Особенно остро автор заявляет это, противопоставив описание арестантского участка, в который попадает главный герой, и небесной звезды, увиденной последним за решетчатым окном: «Лежит и Никандр у решетчатого оконца, рядом с блевотиной пьяного татарина. Сквозь решетки виден угол неба. Колоссальная звезда, золотая, взошла на нем. Глядя на нее, Никандр о чем-то думает. Потом он плачет» [4, с. 180]. Символом идеального мира в произведениях как романтиков, так и символистов, часто является звезда. В «Снах» Мариэтт становится идеальностью, воплощением небесной звезды, вызывающей слезы простого швейцара.
Чистота «неземной» женщины противопоставлена пьянству, грязи, изменам, сопровождающим жизнь главного героя: «Мариэтт, Мариэт! Вы не знаете пьяных ночей, грубой сволочи, кабаков, участков, боли дикой. Вы цветете в тишине, вы гиацинт за стеклом, ваши стройные ноги попирают землю легко: как триумфаторы прекрасного. Вот вы мелькнули в прихожей, блеснули, и поплыла ваша прелесть дальше, навстречу весне, природе, чудесному, что вы на земле являетесь носительницей» [4, с. 181].
Никандр и Мариэтт схожи в одном - у каждого из них есть своя тайна: каждый любит. Только у Мариэтт любовь счастливая,
заканчивающаяся браком. Для Никандра любовь несчастна: с потерей своей мечты (отъездом любимой женщины) герой теряет смысл существования.
Путем к освобождению от бренности тусклой жизни, отдыху становится попытка самоубийства. Никандр видит в воде манящий образ своей «мечты» и пытается «уйти» к ней. Герой остается жив, но существование снова становится буднично-монотонным. Его вновь оплетает паутина скуки, равнодушие и тоска.
Мотив сна у Б.К. Зайцева - это тот углубляющий смысл произведений символ, который часто не назван в текстах рассказов, но формируется в сознании читателя благодаря развитию действия, элементам поэтики. Он помогает переосмыслить жизнь, уйти от реальности и слиться с мечтой, дает возможность ощутить гармонию с миром, погрузиться в вечность.
1. Зайцев Б.К. Собр. соч.: в 5 т. Мои современники: Воспоминания. Портреты. Мемуарные повести. М., 1999. Т. 6 (доп.). С. 187-189.
2. Чуковский К.И. // Б.К. Зайцев. Собр. соч. М., 2001. Т. 10 (доп.). С. 204.
3. Морозов М.В. // Литературный распад. СПб., 1909. Кн. 2. С. 213.
4. Зайцев Б.К. Собр. соч.: в 5 т. Тихие зори: Рассказы. Повести. Роман. М., 1999. Т. 1. С. 200.
5. Полуэктова И.А. // Проблемы изучения жизни и творчества Б.К. Зайцева: Третьи между-нар. Зайцевские чтения. Калуга, 2001. Вып. 3.
С. 115.
6. Черников А.П. Серебряный век русской литературы. Калуга, 1998.
Поступила вредакцию 20.12.2006 г.
