CC BY
57
УДК 1(091)
А. Г. Воротилин*
ТЕМАТИЗАЦИЯ ФЕНОМЕНА ЭСТЕТИЧЕСКОЙ ИНДИВИДУАЦИИ СУБЪЕКТА В ФИЛОСОФИИ ПОСТМОДЕРНА: «ТЕКУЧАЯ СОВРЕМЕННОСТЬ» И «ОБЩЕСТВО СПЕКТАКЛЯ»
Статья посвящена проблеме рецепции понятия эстезиса в актуальной философской традиции конца XX в. Многомерный процесс эстетизации субъективной реальности, в пределе понимаемый и как отображение, и как упорядочение элементов общественной жизни отдельным сознанием сквозь призму искусства, возрастающая автономия среды собственно эстетического, виртуализация действительности, стали предметом рассмотрения практически всех существующих направлений философской мысли, что обусловило также возникновение значительного количества схем идейно-терминологического постулирования его оснований. Аналитика структур индивидуальной чувственности, производимая с различных теоретико-методологических позиций (прагматизм, социологическая теория, литературная критика), объединенных ме-тапарадигмальной близостью компаративным принципам актуальной научности, предоставляет возможность комплексного осмысления новейших трансформаций эстетического компонента субъективности, установления концептуальной преемственности в оценке наблюдаемых явлений.
Ключевые слова: постмодерн, эстетизация, субъективность, индивидуация, случайность, ирония, нарратив, дискурс, публичность.
A. G. Vorotilin
Thematization of the phenomenon of aesthetical self-individuation in postmodern philosophy:"Liquid modernity" and the "Society of performance"
The article discusses the problem of "aesthesis" notion's reception in actual philosophical tradition of the late XX century. The multidimensional process of aestheticization of subjective reality, which in general is understood both as a representation and constituation of elements of the social life by individual consciousness through the prism of art, increasing autonomy of purely aesthetical sphere, virtualization of reality, became the subject matter of almost all existing directions of philosophical thought, that also caused appearance of the great variety
* Александр Григорьевич Воротилин — аспирант Института философии Санкт-Петербургского государственного университета.
of ideological and terminological schemes of postulating its grounds. The analysis of individual sensibility structures, made from different theoretical and methodological positions (pragmatic, sociological theory, literary criticism) demonstrating metaparadigmal propinquity to the comparative principles of modern science, enables comprehensive understanding of the latest transformation processes in the aesthetic component of subjectivity, establishing a conceptual continuity of the observed phenomena estimation.
Keywords: postmodern, aestheticization, subjectivity, individuation, contingency, irony, narrative, discourse, publicity.
Реконструкция теоретического взгляда на проблему субъективной индиви-дуации, в контексте современности приобретающая значительную актуальность с точки зрения различных методологических парадигм социогуманитарного осмысления последней, возможна лишь в сфере аналитики ее непосредственных предметно-фактологических проявлений, регистрацией и комплексным изучением которых, в частности, занята западная социологическая традиция, в наиболее отчетливом виде представленная именами Зигмунта Баумана и Ричарда Сеннета.
В работе «Текучая современность» (2000) Бауман, метафорически уподобляя корпус всех существующих общественных отношений сложносоставно-консолидированному физическому объекту, вводит понятие текучести как особого свойства происходящих социальных процессов, неспособных, однако, привести к образованию некоторых сколько-нибудь стабильных, «застывших в своих формах» результатов собственного развития. Динамика этих трансформаций весьма трудно поддается контролю. Как замечает Бауман, «удержание формы жидкостей требует большого внимания, постоянной бдительности и бесконечных усилий — и даже тогда успех этих усилий не гарантирован» [2, c. 14].
Тотальная неопределенность, характеризуемая «ненаправленностью перемен» под воздействием множества разнородных факторов, свидетельствует о постепенной утрате человеком контроля над значительным числом социально значимых процессов, и закономерно возрастающее чувство личностной незащищенности перед лицом неподвластных ему изменений. Порожденное марксистами стремление к «плавлению твердых тел» минувшей социальной реальности и эмансипации экономических отношений, «восстание против норм», ориентация на отказ от достижения гипотетически перспективных целей ради получения немедленных результатов трансформировались во все большую самодостаточную замкнутость и усложненность процессов хозяйствования. Очевидная фрагментированность человеческого существования, несмотря на явную «индивидуализированность» социума, становится причиной уменьшающейся значимости «коммуникационных» начал его экзистенции. Именно в этом заключена основная причина дегуманизации современного общества, где субъективная «самость» становится все более ограниченной и дезориентированной. Это, в конечном счете, приводит к дезинтеграции как социального, так и индивидуального образа существования. Эпоха системы идентичностей как социальных «маркеров» оказывается завершенной. В условиях переноса акцентуации на проблематику личного бытия и распространения мультикультурной идеологии «искусство общественной жизни сузилось
до публичного показа частных дел и публичных признаний в частных чувствах (и чем более они интимные, тем лучше)» [2, с. 45].
Коллизия личного выбора, неизбежно предполагающая путь индивидуального разрешения общественных проблем, фундирует опыт «плюрального» функционирования отдельного субъекта в сфере экс-компетенции коллективных институтов, «социально-типический» характер возможных стратегий его поведения. Кризис старых моделей самопрезентации, вкупе с существенным разукрупнением сферы индивидуальной ответственности, свидетельствует о рождении нового типа социума — т. н. общества риска. Как отмечает Бауман,
в наши дни паттерны и конфигурации больше не заданы и тем более не самоочевидны; их слишком много, они сталкиваются друг с другом, и их предписания противоречат друг другу, так что все они в значительной мере лишены своей принуждающей, ограничивающей силы. Их характер изменился, и в соответствии с этим они реклассифицированы как пункты в списке индивидуальных задач. Вместо того, чтобы служить предпосылкой стиля поведения и задавать рамки для определения жизненного курса, они следуют ему (следуют из него), формируются и изменяются под воздействием его изгибов и поворотов. Силы сжижения переместились от системы к обществу, от политики к жизненным установкам — или опустились с макро- на микроуровень социального общежития [2, с. 14].
Каков же выход из сложившейся ситуации перманентного бессилия, где «семьи становятся новым полем битв за самоутверждение, покинувшим сферу общественной жизни» [1, с. 33]? Бауман полагает единственным инструментом, способным противостоять внешним обстоятельствам, личную свободу, данную современному индивиду в несравненно большем объеме, чем когда-либо. Синтез идеологической нескованности и естественных гео-меостатических устремлений общественности породил возможность весьма простой и эффективной коррекции экзистенциальных стратегий, своего рода методологических «запасных частей». Свобода, согласно Бауману, занимая при-мордиальное положение в иерархии социально-глобализирующих ценностей, понимается не как достояние или свойство отдельного субъекта, а, скорее, как общественное отношение, связывающее его с другими людьми и различными социальными институциями.
Социальные науки, рассматривающие свободу в качестве естественного и универсального состояния человека, как правило, сосредоточиваются на рассмотрении разнообразных феноменов ограничения свободы, которая, однако, есть результат вполне определенного социально-практического устройства, его конвенциональной организации, в этом отношении он историчен и подлежит критическому анализу с позиций позитивного моделирования существующей социальной реальности в мельчайших нюансах, не прибегающего к рассмотрению исключительно негативных тенденций ее развития.
Формируя, таким образом, собирательный когнитивный концепт аподиктического прототипа постсовременной личности, Бауман достаточно пессимистически оценивает существующий идейный потенциал передовой части мирового сообщества, т. н. свободной интеллигенции. Последняя, по его мнению, перестала быть выразителем всеобще-социальных настроений, своего
рода «совестью наций», замыкаясь исключительно на заботе о собственном существовании. Автор критически замечает,
что если образованный класс эпохи поздней модернити или постмодернити и сыграет роль органичных интеллектуалов, то лишь применительно к себе самому. То, что ярче всего отличает современный образ мышления образованных классов — это их обращенность к самим себе, острая озабоченность условиями собственной профессиональной деятельности и все чаще встречающееся нежелание связывать себя обязательствами по отношению к другим слоям общества; фактически [мы имеем дело] с почти полным их отказом от традиционной «синтезирующей» роли — с нежеланием видеть в остальной части общества нечто большее, чем совокупность индивидов, сочетаемое с тенденцией теоретически представлять их как субъектов, действующих скорее разрозненно, чем коллективно [1, с 233].
Необходимо появление качественно иного типа агента социального действия, способного успешно действовать в условиях перманентного кризиса «культурных границ» как наиболее отчетливо явившейся закономерности духовного бытия, постепенно натурализуя эту «непригодную для жизни» парадигму трансгрессии социального развития.
Еще один представитель англоязычной социологической школы, Ричард Сеннет, в книге «Падение публичного человека» представляет альтернативный способ описания современного городского пространства как сосредоточения публичной жизни — области экзистенциального обнаружения индивида, где граница между приватным и публичным выражена наиболее отчетливо. Сеннет выделяет три подхода к компаративному анализу данных сфер. Первый он связывает с явлением греческого (и, впоследствии, римского) полиса как места получения публичного признания путем участия в различных дискуссиях, обсуждении общественно значимых интересов, включая отправление обязательных религиозных обрядов. Существующая определенная локализация некоторого вида деятельности, таким образом, предполагает как открытость, предоставляющую агенту настоящего действия право входа в обозначенную зону публичного пространства со своими собственными намерениями и раскрытия личностной уникальности, так и присутствие некоторого внешнего, прямо политического контроля.
Это признание существования «на виду» единственно истинным и соответственное совпадение границ приватной и публичной сред закономерно порождали потребность в уединении, выразившуюся в формировании культа индивидуальных богов, трансцендентных наличной реальности. В настоящее время понимание области частных интересов претерпело значительные изменения, «мы ищем в приватном не принцип, но отражение того, чем являются наши души, что есть аутентичного в наших чувствах» [4, е. 5].
Образ урбанистического топоса с течением времени также претерпевает значительные изменения, к которым Сеннет обращается, рассматривая второй подход, трактующий публичность как не имеющую строгой пространственной привязки к городскому центру и потому менее «соматически-детерминирован-ную». Публичность проявляется везде, где существует область свободного от принуждения диалога, ориентированного на утверждение конвенциального согласия.
Наконец, третий подход, особое внимание уделяющий поведению на публике, представлен именем американского социолога Ирвинга Гоффмана и самого Сеннета. Однако при кажущейся близости позиций «социальная драматургия» Гоффмана (представляющая субъективное взаимодействие «разными социальными ликами индивидов как бы между изображаемыми ими персонажами» [3, с. 19]), с точки зрения Сеннета, «являет собой не столько общую теорию социума, сколько главный симптом современной болезни» [4, с. 46], которую наблюдает исследователь, обозначающий все стадии ее развития (от описания латентного периода до предсказания ее исхода; здесь Сеннет приводит любопытные примеры из истории естественных наук, философии, архитектуры, литературы, моды, театра и т. п.).
В основе различения приватной и публичной сфер для Сеннета лежит обозначенный им концепт «притворства» как ориентированной на «аудиторию, состоящую из посторонних», своеобразной «манерности» поведения, излишней экспрессивности выражения чувств, присущей сфере театрального мастерства. Гоффман называет это «экспрессивной функцией», связанной с механизмом ролевого исполнения и стремлением управлять производимым на аудиторию впечатлением, деятельностью «на публику» и «для публики». Сеннет проводит разграничение между сферами приватного и публичного, обращаясь к метафорике «искусства поведения» как экспликации ролевой идентичности и ее правдоподобному же исполнению, т. е. через категорию качественного различения содержания некоторого акта. Как полагает Сеннет, проблема заключается в допущении обоснования такой «актерской» трактовки поведения людей разграничением «веры в условность» и «веры в личность».
Иными словами, разворачивающееся в пространстве социума «представление» фактически несостоятельно в отсутствие уверенности в том, что «весь мир — театр». Таким образом, вера в условность происходящего оказывается самозамкнутой, основывающейся исключительно на предыдущем опыте «миро-субъектного» взаимодействия. Однако на некотором этапе взаимоотношений данная связь прерывается и происходит смешение публичной и приватной жизни. Сущность этой трансформации лежит в ошибочной доверительности: «...люди очень личностно относятся к общественным делам, распоряжаться которыми надлежащим образом можно лишь как безличными» [4, с. 12], поскольку феномен театральности дружествен публичной жизни и враждебен сфере интимно-личностного.
Диагноз, выносимый Сеннетом публичному человеку в современном обществе, — гипертрофия самости, или культ интимности. «Мы попытались сделать факт пребывания в приватном, наедине с самими собой, семьей и близкими друзьями, самоцелью» [4, с. 10], — констатирует исследователь. Он выделяет несколько симптомов, которые обнаруживаются, в частности, в «сегодняшнем политическом словоупотреблении», в «странном поведении» публичного человека, которое наблюдаемо с середины XIX в. в Париже, Лондоне, а затем и других столицах: молчание в публичных местах, уверенность в существовании права на некоторую межличностную границу, право побыть в одиночестве и др. Сеннет предлагает выяснить, где коренятся истоки такого рода девиаций, и отмечает их в разрушении публичного пространства
под воздействием индустриального капитализма и секуляризации, сформировавших новую — капиталистическую, светскую городскую культуру. Так, старый режим был разрушен, расколов идентичность публичного человека: осталась малочисленная группа «актеров», антиподом которой явилась новая идентичность — множество безмолвствующих «зрителей», остающихся в зрительном зале после непосредственного ухода актора со сцены разворачивания коммуникации. Как же трансформируется кодекс социальных отношений в обществе, живущем по законам приватной жизни? Сеннет выделяет две отличительные черты нового порядка общественных отношений: нарциссизм и образование особого типа сообществ. Под нарциссизмом Сеннет понимает особый способ существования, при котором наличная реальность становится важна для человека лишь в случае гипотетического «обещания» отражения его собственных интересов. Последнее, однако, не является проявлением эгоизма, напротив, нарциссизм достаточно отчетливо противоположен данному понятию, он парадоксальным образом сближен с концептом аскезы. В подобном случае каждое мгновение представляется не новым переживанием, а опытом, в котором человек ищет свое отражение, зеркало своей «самости», тем самым «обесценивая каждое конкретное взаимодействие», вследствие чего его непосредственный коммуникационный опыт становится непрерывным и пустым. Самость в тексте выступает ближайшим синонимом личности:
Самость человека (person's self) стала основным бременем каждого, самопознание, вместо того чтобы быть средством познания мира, стало целью. Именно потому, что мы слишком поглощены собой, нам крайне сложно понять принцип приватного, отчетливо объяснить себе и другим, что такое наша личность (personalities) [4, c. 409].
Возникает сомнение в целесообразности самых механизмов человеческого общежития. Исследуя причины возникновения общих представлений о коллективной личности и коллективного самосознания углубившегося в приватную сферу субъекта, Сеннет отмечает явление психологической проекции. Боясь обнаружить мертвое публичное пространство, люди стремятся создать для себя иллюзию некоторой защищенности, открытости и искренности в общении при помощи воображения, конструируя единое публичное пространство, фактически нигде не сосредоточенное. Не рискуя прогнозировать шансы на возможное «излечение» общества, Сеннет, однако, оценивает городское пространство, этот «форум, где возможно общение и единение с другими людьми без необходимости сближения на личном уровне», «место конфликтов и интересов», как единственно пригодную для оздоровления современной цивилизации среду коллективного бытия.
Рассмотренный, таким образом, с точки зрения смысловой значимости в непосредственно творческом дискурсе феномен эстетической индивидуа-ции представляется в значительной степени коннотационно-амбивалентным эмоционально-психологическим явлением, оценка которого собственным «акцептором» напрямую зависит от экзистенциально-аксиологических установок данного индивида, анализируя структуру которых, мы можем, в свою очередь, достаточно подробно, хотя и в предельно обобщенном (для данного
и подобного данному личностного типа) виде определить сущность явствующего одиночества. В поле литературной деятельности таким средством служит комплексный анализ нарративного пространства настоящего произведения, включающий как текстологическое исследование композиции, так и реконструкцию креативных мотиваций автора, характера социокультурных и общеэтических диспозиций, наконец, связей с уже ставшим творением. Но всякое стороннее умозаключение в определенной мере конечно, посему точность эссенциального определения индивидуально-бытийного статуса определяющим образом зависит от самоощущения «испытуемого» — важен не «образ выбираемой дороги», но то, «что внутри нас выбирает эту дорогу». Решающая роль в способе конституирования собственного бытия принадлежит его носителю; сообразно интросубъективным установкам он сознательно (и наиболее решительно) утверждает себя в окружающем мире. Пожалуй, единственный факт, очевидно фиксируемый посторонним, — (фактически исключительно «соматическое») одиночество наблюдаемого другого, истинные смыслы обособленности которого извне трудноуловимы. Заявленная к выполнению задача теоретической реконструкции настоящего феномена отчасти может считаться выполненной, отчасти же требует, несомненно, более глубокой аподиктической проработки. Причина недостаточной ясности предмета рассмотрения лежит как в многомерности самой природы последнего, так и в отсутствии специальных методических разработок данного вопроса.
Архитектоника сферы творческой экзистенции постсовременного человека в ее структурно-функциональном своеобразии до сих пор исследована сравнительно неглубоко, ее отдельные элементы, безусловно, попадают в поле зрения различных отраслей гуманитарного знания, но, пожалуй, ни в одном из направлений аподиктического поиска действие механизмов ее сущност-но-идейной имплементации прообразов всякого перципируемого объекта в контексте наличной действительности и актуального трансформирования последних не постулируется в качестве основной когнитивной проблемы, становясь лишь косвенным доказательством очевидности современных ци-вилизационных коллизий, необходимости прогрессивных методов изучения и преобразования более «практически ориентированных» областей человеческой жизнедеятельности (социология, политическая экономия и проч.). Однако именно область предельной творческой активности есть сама по себе важнейшая часть функционирования человеческого существа как целостного и завершенного носителя преобразовательного потенциала всего человечества на единицу его пресуществленности в конкретном индивидууме. Дальнейшее изучение поля индивидуально-культурного со-бытия следует свести к рассуждению о его подлинно философских основаниях, гармоническом развитии личностных способностей и их реализации на правах конвенциональной саморегуляции представителями свободного от общественных предрассудков нового типа интеллигенции. Вероятно, сейчас подобные утверждения могут представляться утопическими, однако все возрастающая степень детерминированности процессов общественной деятельности ростом общей научной осведомленности позволяет прогнозировать вполне возможное воплощение открывающихся перспектив в обозримом будущем.
ЛИТЕРАТУРА
1. Бауман З. Текучая современность / пер. с англ. под ред. Ю. В. Асочакова. — СПб.: Питер, 2008. —240 с.
2. Бауман З. Индивидуализированное общество / пер. с англ. под ред. В. Л. Иноземцева. — М.: Логос, 2005. — 390 с.
3. Сеннет Р. Падение публичного человека / пер. с англ. О. Исаевой, Е. Рудницкой, Вл. Софронова, К. Чухрукидзе. — М.: Логос, 2002. — 424 с.
4. Гоффман И. Представление себя другим в повседневной жизни / пер. с англ. и вступ. статья А. Д. Ковалева. — М.: Канон-Пресс-Ц; Кучково поле, 2000. — 304 с.
