CC BY
131
Селеменева М. В.
Тема русского бунта в романе З. Прилепина «Санькя»
В статье исследуется феномен русского бунта в романе З. Прилепина «Санькя». Писатель, переосмыслив пушкинскую художественную концепцию «беспощадного и бессмысленного» бунта, создает образ массового бунта, который выполняет функцию «урока царям», и индивидуального бунта, носящего экзистенциальный характер и являющегося формой защиты прав личности.
Ключевые слова: тема русского бунта, феномен толпы, экзистенциальный бунт, русский национальный характер, антитеза «свобода/воля», тип героя-бунтаря.
Одной из сквозных тем, проходящих через всю историю русской литературы, является тема русского бунта. Концептуальное значение этой теме придал А.С. Пушкин, определивший бунтарское начало как деструктивную тягу к воле: «Не приведи бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный. Те, которые замышляют у нас невозможные перевороты, или молоды и не знают нашего народа, или уж люди жестокосердные, коим чужая головушка полушка, да и своя шейка копейка» [9, с. 370]. Эта хрестоматийная пушкинская оценка нашла отражение не только в «Капитанской дочке», «Дубровском» и «Истории Пугачева», но и в незавершенном романе «Вадим» М.Ю. Лермонтова, в «Повести о капитане Копейкине» из «Мертвых душ» Н.В. Гоголя, в сатирических картинах «бунташного века» из романа М.Е. Салтыкова-Щедрина «История одного города». В литературе XIX века эта тема реализуется через сословное противостояние, причем даже история бунта, являющегося попыткой восстановить социальную справедливость и морально оправданного автором, не допускает торжества бунтовщиков. Страх перед хаосом, который сеет любой бунт, становится лейтмотивом повествования, отодвигающим на периферию мотивы сострадания и социального реванша. Русской классической литературой была заложена актуальная и сегодня традиция воспринимать бунт как стихию, в которой «сила народного духа обращалась не на самосозидание <...>, а на разрушение всего непонятного и чуждого этой стихии» [4, с. 138].
В литературе ХХ века сословное противостояние трансформировалось в непримиримую классовую борьбу. В советском литературоведении и историографии не было понятия «русский бунт» (гуманитарные науки в советское время решили покончить с пушкинской «дворянский легендой о бессмысленном бунте» [7, с. 13]), его заменило понятие «революция», и все повстанческие настроения оценивались крайне тенденциозно, а лидеры крупнейших народных восстаний получили статус предтеч революционного движения (ряд исследователей совершенно справедливо говорит о «гипертрофии повстанческой тематики в советское время» [5, с. 4]). Философская и художественная мысль русского Зарубежья, в противовес
214
такому подходу, сохраняла верность пушкинской концепции: «...бунт без всякого «во имя» привел к пустоте, бессмыслице и звериному хаосу, а положительного, органического ничего не оказалось» (Н. Бердяев) [3, с. 123].
Философское осмысление бунта без попыток обеления/очернения участников Красной смуты октября 1917 года мы находим в таких знаковых произведениях, как «Двенадцать» (1918) А. Блока, «Голый год» (1922) Б. Пильняка, «Взвихренная Русь» (1927) А. Ремизова, «Белая гвардия» (1927-1929) М. Булгакова, «Жизнь Клима Самгина» (1925-1936) М. Горького, «Тихий Дон» (1925-1940) М. Шолохова, «Хождение по мукам» (1921-1941) А.Н. Толстого, «Доктор Живаго» (1957) Б. Пастернака. Исторический аспект темы русского бунта также был актуален на протяжении всего ХХ века. «Стенька Разин» М. Цветаевой, «Уструг Разина» В. Хлебникова, «Стенька Разин», «Емельян Пугачёв» и «Иван Болотников» В.В. Каменского, «Пугачев» С. Есенина, «Разин Степан» А. Чапыгина, «Степан Разин» С. Злобина, «Я пришел дать вам волю» В. Шукшина - эти и другие произведения о предводителях народных бунтов трактуют бунт как попытку обретения воли и апофеоз своеволия. Народная воля, как правило, изображается как спасительное начало, а лидеры повстанцев выступают выразителями лучших черт русского национального характера. Лишь на исходе советского периода к русской интеллигенции вновь, как и на заре ХХ века, приходит понимание воли как антитезы свободы, как «неприятия власти при одновременном пренебрежении к свободе человека» [10, с. 218].
В начале XXI века тема русского бунта вновь актуализируется в отечественной литературе. Причин такой актуализации несколько: это и наследие политической смуты 90-х годов ХХ века, и националистические бунты XXI века (Кондопога, Манежная площадь, Пугачев, Арзамас, Бирюлево), и социальное расслоение, особенно болезненно переживаемое молодыми людьми и порождающее бунтарские настроения. Социокультурную ситуацию бунта рубежа XX - XXI веков точно охарактеризовал А.С. Ахие-зер: Бунт - это «результат скрытого накопления дискомфортного состояния, возникающего в локальных субкультурах традиционного типа, охватывающих один или множество локальных миров в большом обществе... Бунт выступает как возмущение масс, перерастающее в беспорядки, неповиновение властям, погромы, направленные против тех, кто в данном случае рассматривается как носитель зла. Бунт является результатом конфликта большого общества и локального мира» [1, с. 88-89].
Одним из романов, предложивших осмысление феномена русского бунта в XXI веке, является «Санькя» (2006) Захара Прилепина. Два полюса бунта здесь - оппозиционная партия «Союз созидающих» («локальный мир») и российские властные структуры («большое общество»). Лидером «Союза созидающих», напрямую не участвующим в бунте, но идейно его подготавливающим, является «философ, умница, оригинал Костенко» [8, с. 7], «союзники» - это «его свора, его паства, его ватага» [8, с. 9]. В этих
215
образах легко угадываются члены Национал-большевистской партии и ее лидер Лимонов-Савенко, но аллюзии на реальный политический ландшафт России не мешают воспринимать роман как философское осмысление бунта.
В собирательном образе «союзников» очевидны отсылки и к животному миру («свора»), и к церковному миру («паства»), и к преступному миру (в романе актуализируется одно из значений слова «ватага» - шайка). Следует отметить, что прием зооморфизма («лбы потные, глаза озверелые» [8, с. 9]), используемый автором, ни в одной из сцен (даже в сцене погрома) не становится единственным способом раскрытия сущности «союзников». Для Прилепина важно то, что «союзники» - «непонятные, странные, юные, собранные по одному со всей страны, объединенные неизвестно чем, какой-то метиной, зарубкой, поставленной при рождении» [8, с. 10]. Писатель называет бунтовщиков «безотцовщиной в поисках того, кому они были нужны как сыновья» [8, с. 145]. «Отец», к которому они все так стремятся, - это власть новой формации, которая «обеспечивает сохранность территории и воспроизведение населения» [8, с. 192]. А «метина, зарубка», по мысли Прилепина, заключается в том, что «союзники» «легко подставляются под удар, под множество ударов, в конечном итоге - жертвуя собой, своими поломанными ребрами, отбытыми почками, пробитыми головами» [8, с. 147]. Для автора такая готовность к жертве - не пустое безрассудство, а способность «держать ответ за всех - в то время, когда это стало дурным тоном: отвечать за кого-то помимо самого себя» [8, с. 147].
Важное место в создании образа бунтарей играет мотив крика. «Союзники» - это, прежде всего, «строй в семьсот глоток» [8, с. 11]. И с главным героем романа, Сашей Тишиным, «Санькей», мы начинаем знакомство в тот момент, когда «молодая пасть его уже была разинута в крике» [8, с. 10]. Характер лозунгов, выкрикиваемых «союзниками» («Ре-во-лю-ци-я!», «Мы ненавидим правительство!», «Любовь и война!», «Мы маньяки, мы докажем!» [8, с. 11-12]) не оставляет сомнений в том, что перед нами - бунтари, готовые от слов перейти к делу. Незаметное, неочевидное для власти начало бунта Прилепин показывает с помощью метаморфозы главного героя: «Саша кричал вместе со всеми, и глаза его наливались той необходимой для крика пустотой, что во все века предшествует атаке» [8, с. 10].
Ключевые сцены первой части романа - это описание погрома, устроенного «союзниками» в Москве во время митинга оппозиции. По мере разрастания бунта и выхода действий за рамки площади лозунги (да и в целом, осмысленная речь) перестают звучать, остается только крик: «Все в округе вошло в ритм этого крика, от крика раскачивались двери метро, в такт крику суетились серые бушлаты, шипели рации, сигналили авто» [8, с. 11]. Речь нуждается в смысле, крик несет только эмоции, причем эмоции, преимущественно, негативные - страх, гнев, раздражение, отчаяние, но Прилепин неоднократно подчеркивает, что в крике «союзников» есть вся гамма эмоций - от гнева до ликования («юная, ревущая от счастья ора-
216
ва» [8, с. 14]). Крик бунтарей наполняется то раздражением (от действий власти), то торжеством (от растерянности власти и бессилия перед лицом бунтующей толпы). Хаос звуковой (крик) дополняется в картинах бунта хаосом визуальным (растоптанные цветы, разбитые витрины магазинов, перевернутые машины, раненые представители правоохранительных органов).
Идейное содержание бунта «союзников» в первой части романа остается непроясненным: бунтовщики выступают против власти в ее совокупно-обобщенном понимании и оправдывают свои действия по отношению к конкретным ее представителям неправедной сущностью государственных структур («Вы сами во всем виноваты!» [8, с. 18]), конкретные политические цели не вложены в уста даже предводителей бунта. Сочувствующие ценят в них чистую стихию бунта, не отягощенную идейной надстройкой, «такой эстетический проект, интересный на фоне воцарившейся тоски и смуты» [8, с. 74]. Но как только бунт, казавшийся интересной, яркой идеей, становится жестокой, грубой реальностью, даже сочувствующие отшатываются от бунтовщиков. Выражением общественного мнения звучат слова случайной участницы митинга: «Вы же называете себя “Союз созидающих”! Что вы созидаете? Вы созидаете раздор!» [8, с. 12].
В главе 6-й «союзники» представлены в лицах (Негатив, Костя Соловый, Матвей, Яна), многим даны емкие характеристики, подчеркнуты положительные черты личности, т.е. толпа бунтарей распадается на составляющие и парадоксальным образом становится понятно, что ни в одном из «союзников» яркого разрушительного начала нет. Стихия бунта подавляет личностное начало, вовлекает в вихрь событий, как правило, противоправных. Прилепин объясняет это тем, что «соединение энергетик со знаком “плюс” всегда было чревато взрывом, выплеском бешеных энергий» [8, с. 159]. Т.е. глубинные причины личностной деструкции скрыты в самой природе бунта: во время смуты действуют не люди, действует толпа. Художественный образ бунта в романе З. Прилепина служит иллюстрацией к актуальной концепции феномена толпы в социальной психологии: «Толпа создает сильное ощущение правильности предпринимаемых действий. Обусловленные эмоциями способы действия не оцениваются критически. Господствующая в толпе эмоциональная напряженность увеличивает ощущение собственной силы и уменьшает чувство ответственности за совершаемые поступки. Особую силу толпе придает наличие конкретных оппонентов» [6, с. 55]. Соответственно, основная ценность личности - свобода - в толпе обесценивается, толпа движима тягой к воле, понимаемой волюнтаристски. В романе отчетливо обозначается ключевая для темы бунта в русской литературе антитеза «свобода/воля»: «злая, ощеривающаяся энергия, пульсирующая внутри» [8, с. 303], толкает «союзников» к радикальным действиям, имеющим националистическую окраску: «Партия говорит нам: русским должны все, русские не должны никому. Также партия говорит нам: русским должны все, русские должны только себе. Мы хотим вернуть только то, что мы себе должны: Родину» [8,
217
с. 331]. Это апофеоз своеволия главного героя романа, Саши Тишина, видящего в себе воплощение русского национального характера и, в силу превратно понятой партийной идеологии, отказывающего своим оппонентам в праве на свободу.
Саша Тишин «всегда легко себя чувствовал внутри гомонящей, разномастной толпы, сразу становился ее малой, но цепкой составляющей» [8, с. 201]. Стихия бунта органична для героя, поскольку в нем и в его ровесниках, выросших в схожих социально-культурных условиях (безотцовщина, бедность, безработица, низкий уровень образования) есть аксиологическая потребность в изменении действующих в обществе норм и правил. П.В. Басинский, один из первых критиков произведения, точно отметил, что «роман пронизан этой ужасающей смертной тоской молодых людей по "честным" поступкам в атмосфере всеобщей лжи» [2]. И данная аксиологическая потребность не может быть удовлетворена мирным путем: Прилепин рисует общество с резким имущественным расслоением и неработающими социальными лифтами, поэтому его герои выбирают в качестве формы самореализации бунт. Писатель, не оправдывая героев, объясняет приверженность «союзников» к националистической риторике тем, что данная идеология упрощает картину мира («Бог есть. Без отца плохо. Мать добра и дорога. Родина одна» [8, с. 114]) и предлагает готовый рецепт решения социальных проблем - русский бунт.
Помимо бунта как восстания толпы в романе представлен и индивидуальный бунт Саши Тишина. Индивидуальный бунт зарождается как протест против унижения и пыток в милиции, разрастается до личной мести представителю власти - судье и, наконец, обретает форму борьбы с системой (руководство захватом задания городской администрации). Этот бунт носит экзистенциальный характер, так как проистекает из чувства богоос-тавленности, заброшенности человека: «Саша смотрел в небо. <...> Так никто на небе и не появился» [8, с. 174]. И этот индивидуальный бунт близок и понятен читателю, в нем нет идеологической подоплеки, нет ложного пафоса, этот восстание личности в защиту своих прав, бунт маленького человека против государственной машины.
Основной смысл русского бунта в романе «Санькя» - это восстание против политической системы (энергию бунтарей усиливает наличие такого оппонента, как его определяет Саша Тишин, «гадкое, нечестное и неумное государство» [8, с. 115]). Вместе с тем, идти вслед за оценками «союзников» в определении сущности их бунта, значит заведомо сужать его значение. Описанный З. Прилепиным бунт - это и восстание окраин против Москвы (почти у всех союзников - провинциальные корни), и протест малообеспеченной части общества против социально успешных и богатых людей (ненависть главного героя романа, Саши Тишина, к государству систематически подпитывается подобными наблюдениями: «Одна эта машина стоит столько, сколько моя мать не заработает за сто сорок лет. Она что, плохо работает?..» [8, с. 268]), и сопротивление млад-
218
шего поколения старшему («.. .от вашего поколения не останется и слова, которое можно за вас замолвить. Труха гнилая вы» [8, с. 267], - эти слова Тишина адресованы Безлетову и подобным ему приспособленцам, пытающимся примирить капиталистические принципы и советскую закваску), и природный катаклизм, противостоять которому общество не в силах («.приближается она [революция. - М.С.], несущая жуть и ярость, - и никуда не деться уже» [8, с. 229]).
Для Захара Прилепина исток народного бунта - обессмысливание жизни как следствие потери нравственных ориентиров: «Нас случайно сквозняком согнало. Революция приходит не сверху и не снизу - она наступает, когда истончаются все истины.» [7, с. 262]. Вследствие такой трактовки бунт у Прилепина беспощадный, но не бессмысленный. На первый взгляд, никакого результата ни индивидуальный бунт Саши Тишина, ни массовые акции «союзников» не дают: лидеры «союзников» убиты, Саша в финале романа готовится принять мученическую смерть как лидер бунтовщиков, захвативших здание администрации, но Прилепин неслучайно оставляет финал открытым: «все скоро, вот-вот прекратится, и - ничего не кончится, так и будет дальше, только так» [8, с. 367]. Этот бунт -единственная форма диалога с представителями власти, которая позволяет Саше Тишину и «союзникам» быть услышанными, поэтому Прилепин не перечеркивает действия героев картиной расправы с ними, а дает им возможность вкусить той воли, о которой они так страстно мечтали. Утопичный финал (горстка «союзников» хозяйничает в провинциальном городе на глазах у беспомощных представителей правоохранительных структур) выполняет в романе функцию «урока царям»: по мысли писателя, в отсутствии социально-экономических перемен и внятных политических шагов власти, в «герои нашего времени» способны выдвинуться только бунтари, подобные Саньке.
Список литературы
1. Ахиезер А.С. Россия: критика исторического опыта (Социокультурная динамика России). - Новосибирск, 1998. - Т. 2: Теория и методология. Словарь.
2. Басинский П.В. Новый Горький явился // Российская газета. - 2006. - № 4066 (15 мая). - [Электронный ресурс]: URL: http://www.rg.ru/2006/05/15/sanjka.html
3. Бердяев Н.А. Бунт и покорность в психологии масс // Интеллигенция. Власть. Народ: Антология. - М., 1993.
4. Кантор В.К. «...Есть европейская держава». Россия: трудный путь к цивилизации. - М., 1997.
5. Мауль В.Я. Социокультурное пространство русского бунта: дис. ... д-ра ист. наук. - Томск, 2005.
6. Ольшанский Д.В. Психология масс. - СПб.: Питер, 2001.
7. Покровский М.Н. Предисловие // Пугачевщина. - М; Л., 1926. - Т. 1. - С. 3-13.
8. Прилепин З. Санькя. - М.: Ad Marginem, 2011.
9. Пушкин А.С. Капитанская дочка // Полн. собр. соч. - Л., 1978. - Т. 6.
10. Соловьев В.М. Анатомия русского бунта. Степан Разин: мифы и реальность. -М., 1994.
219
