CC BY
234
ИСТОРИЯ ФИЛОСОФИИ
УДК 130.2 : 82 - 13
Е. В. Алымова
Тема мужества в доклассической греческой культуре (на материале эпической поэзии)*
В связи с исследованием темы мужества в диалогах Платона представляется целесообразным реконструировать доплатоновское понимание мужества, которое нашло свое выражение в греческой литературе. В данной статье внимание сфокусировано на эпической поэзии: на «Илиаде» и «Одиссее» Гомера. В Гомеровском эпосе - основе основ греческой культуры - актуализируются архетипические модели мужества. Мы выделяем три модели мужественного эпического этоса: модели Ахилла, Гектора и Одиссея.
In the context of studying the theme of courage in Plato's "Dialogues' it seems necessary to reconstruct the way courage was understood before Plato, as revealed in Greek literature. We focus our interest on Epic Poetry, i.e., Homer's "The Iliad" and "The Odyssey" archetypal for all the main paradigms of manliness and manly valors in Greek culture, singling out three models of courageous epic ethos, i.e., those of Achilles, Hector and Odysseus.
Ключевые слова: мужество, героизм, добродетель, справедливость, Гомер, Ахилл, Гектор, Одиссей, Платон.
Key words: manliness, heroism, virtue, justice, Homer, Achilles, Hector, Odysseus, Plato.
Потребность реконструировать концепт мужества в рамках доклассической греческой культуры возникла в связи с исследованиями, посвященными платоновскому пониманию мужества, чтобы быть совсем точными - в связи с пристальным изучением диалога «Лахет», центральной темой которого и является мужество. Вопрос о мужестве - вопрос обширный, достойный книги или, по меньшей мере, серии статей. Первая в этом ряду, очевидно, должна касаться начала, т. е. основы основ греческой культуры, а с ней и всей евро-
© Алымова Е. В., 2014
* Статья подготовлена при финансовой поддержке РГНФ (Проект № 14-0300569 «История как репрезентация мужества в диалогах Платона»).
пейской традиции. Речь пойдет, в первую очередь, об эпосе, а во вторую - о лирической поэзии, которая, несмотря на скудость источников (то, что есть в нашем распоряжении, - крохи с пиршественного стола античной лирики) представляет собой важный ис-источник для нашей темы.
Итак, Платон работает с двумя моделями мужества: одна - традиционная, связанная с ратными подвигами и славой, которая описывает мужество как преимущественное свойство бытия воином, и другая, согласно которой мужество - это стойкость перед лицом любых испытаний, в том числе испытаний вопросами, касающимися бытия человеком. Заметим, что важнейшую миссию - поведать о том, что с душой происходит после ее отделения от тела - Платон доверяет именно воину (Платон. Государство. X).
Сразу скажем, что, говоря о мужестве, участники диалога «Ла-хет» называют его ау5ре!а. Лингвистическая сторона вопроса заслуживает внимания. Существительное ау5ре!а является производным от прилагательного аубреТо^ (мужской ^ мужественный) и входит в активное употребление, по-видимому, не раньше V в. Причем так образованное слово, очевидно, предполагает концептуализацию феномена мужества, определенную рефлексию. Вероятно, самый ранний литературный источник, в котором зафиксировано слово ау5ре!а, - это стихи поэта VII в. до н. э. Архилоха (Бг. 23 В, 18). Фрагмент читается плохо в силу значительной порчи текста, однако на основании реконструкции можно почти с уверенностью предположить, что в последних двух строчках говорится о том, что герой стихотворения, к которому обращается поэт, копьем и мужеством (ау5ре!а) добыл себе великую славу (к^во^). В поэзии рубежа вв. до н. э. и первой половины V в. до н. э. слово ау5ре!а хотя и редко, но встречается. Весьма показательный случай - стихи Симонида (Бг. 58 В, 7):
80Т1 Хоуо^
тау аретау уа(егу ЗиаацРатою' ¿П яетраг^, | у^у 8В [XIV 0оау | Х®роу аууоу ацфВяегу' ои8В яаушу рХефароюг 0уатюу еаоято^, юг 8акВ0ицо^ 18рю^ еуЗоВеу [оХф, гк^г т' ¿^ акроу ау8ре(а^
«Говорят, что / Доблесть живет на неприступных скалах, / Нет - ее к тому же еще и священное место окружает. / И глазам смертных / Не узреть ее, если только тяжкий труд, душу терзающий, / Не вырвется изнутри / И не достигнет вершины мужества» [8, р. 186]1.
1Перевод наш. - Е.А.
В гомеровских поэмах понятие о мужестве выражается словом ^vopsn, однокоренным со словами av^p, av5psio^, av5psia. Причем само существительное встречается достаточно редко в «Илиаде» и вовсе не встречается в «Одиссее». Вот несколько примеров стихов, в которых поэт употребляет существительное ^vopsn ^уорвфг nsnoiOw^ - положившись на силу (Илиада. IV, 303) [5, s. 75], о Бел-лерофонте сказано, что тф 5s Osoi к&ААю^ xs ка! ^vops^v spaxsiv^v wnaaav - ему боги даровали красоту и вожделенное мужество (Илиада. VI, 156) [5, s. 117]. В прочих местах употребляются однокорен-ные прилагательные, как правило, приставочные. Так, война неоднократно называется поА^о^ фОш^юр - война, губящая людей (Илиада.П, 833) [5, s. 48]1; герои - unspnvopsovxs^ - необузданной силы (Илиада. IV, 176) [5, s. 71]. Кроме того, о герое говорится, что он ay^vwp - сильный, мужественный (Илиада. IX, 700) [5, s. 186], ayan^vwp - любящий силу (Илиада. XIII, 756) [6, s. 25]2; Ахилл назван pn^vwp - ратоборец (Илиада. VII, 228) [5, s. 137].
В «Одиссее» дело обстоит еще более замечательным образом. Дважды встречается форма sti^vopa (acc. sing. от sti^vwp), в одном случае речь идет о вине: sti^vopaoivov - укрепляющее силы вино (Одиссея. IV, 622) [7, s. 76], в другом - о меди (вероятно, речь идет о доспехах и оружии): sti^vopa %aAx6v - укрепляющая силу медь (Одиссея. XIII, 19) [7, s. 234]. Приставка sti говорит о положительной коннотации этого слова. В остальных случаях слова того же самого корня употребляются в контекстах, где речь идет о насилии, чрезмерности и нарушении справедливости. Так, слова ay^vwp и tinsp^vwp являются постоянными эпитетами, сопровождающими слово ^vncx^ps^3 (Одиссея. I, 106, 144) [7, c. 5, 6]4. Кроме того, эпитет tinspnvopsovxs^ характеризует циклопов, «свирепых мужей и надменных, / Силою их (феаков. - Е.А.) превышавших и грабивших их беспрестанно»5 (Одиссея. VI, 5-6) [3, c. 68].
Ни совещаний, ни общих собраний у них не бывает. Между горами они обитают, в глубоких пещерах Горных высоких вершин. Над женой и детьми у них каждый Суд свой творит полновластно, до прочих же нет ему дела, -
1 Сравни: Илиада. IX, 604; X, 78; XI, 331; XIV, 43.
2 Сравни: Илиада. XV, 392; XXIII, 113, 124
3 Так называемые женихи, претендующие занять место Одиссея на Итаке.
4 Сравни: Одиссея. II, 235, 266; XVI, 462; XVII, 65, 79, 105] и т. д.
5 Здесь и далее, кроме особо оговоренных случаев, текст «Одиссеи» цитируется в переводе В. Вересаева [3].
так описывает Гомер (Одиссея. IX, 112-115) [3, с. 101] мужей, закона не знающих (аОв^штог). Эту картину дополняет фигура Полифема:
.. .Одиноко
Пас вдалеке от других он барашков и коз. Не водился С прочими. Был нелюдим, никакого не ведал закона (Одиссея. IX, 187 - 189) [3, с. 103].
Это картина неполисного существования.
Первая, в источниках зафиксированная, а значит так или иначе осмысленная культурой, форма мужества - героизм. Этос героя тесно связан с эпическим миром. Век героев, если следовать Гесиоду, предшествовал железному веку, т. е. тому, в котором живем мы. Другими словами - веку героев лирической поэзии:
Снова еще поколенье, четвертое, создал Кронион На многодарной земле, справедливее прежних и лучше, -Славных герое божественный род. Называют их люди Полубогами: они на земле обитали пред нами. Грозная их погубила война и ужасная битва (Гесиод. Труды и дни, ст. 157-161) [1, с. 64].
Эпические модели героического поведения представлены в поэмах Гомера «Илиада» и «Одиссея».
Общая схема героического этоса может быть представлена таким образом:
1. Герой, прежде всего, - воин, а это значит: А) Герой владеет искусством боя и демонстрирует его в поединках. Описание поединков предполагает описание доспехов и страдающей телесности, доходящее до жестокого натурализма. Возьмем для примера поединок Диомеда и Пандара:
Первый к Тидиду воскликнул блистательный сын Ликаонов: «Пламенный сердцем, воинственный, сын знаменитый Тидея! Быстрой моею стрелой не смирен ты, пернатою горькой; Ныне еще испытаю копьем, не вернее ль умечу». Рек он - и, мощно сотрясши, послал длиннотенную пику И поразил по щиту Диомеда; насквозь совершенно Острая медь пролетела и звучно ударилась в броню. Радуясь, громко воскликнул блистательный сын Ликаонов. «Ранен ты в пах и насквозь! И теперь, я надеюсь, не долго Будешь страдать; наконец даровал ты мне светлую славу!» Быстро ему, не смутясь, отвечал Диомед благородный: «Празден удар, ты обманут! Но вы, я надеюся, оба Прежде едва ль отдохнете, доколе один здесь не ляжет
Кровью своею насытить несытого бранью Арея!» Так произнес - и поверг; и копье направляет Афина Пандару в нос близ очей: пролетело сквозь белые зубы, Гибкий язык сокрушительной медью при корне отсекло И, острием просверкнувши насквозь, замерло в подбородке. Ринулся он с колесницы, взгремели на падшем доспехи Пестрые, пышноблестящие; дрогнули тросские кони Бурные; там у него и душа разрешилась и крепость (Илиада. V, 276 - 296) [2, с. 67]1.
Б) Герои очень сильны своей физической силой и не идут ни в какое сравнение с ныне живущими (Илиада. I, 271-272; XII, 445449; XX, 285-287).
В) Жизнь героя разворачивается в горизонте смерти. И эта тема - важнейшая в дискурсе о мужестве, именно она получит философское истолкование.
2. Герой полагается только на свои силы, хотя и рассчитывает на поддержку со стороны богов. Гомер не описывает своих героев в гуще батальных сцен: его герои вступают с противником в единоборство, причем особый драматизм придает ситуации то, что хотя противники практически не уступают друг другу в своем мужестве, только одному суждено выйти из схватки победителем (исключение составляет, пожалуй, поединок Главка и Диомеда). Герой всегда аршто^. Почти всегда боги помогают герою: подкрепляют его силу (Илиада. V, 290-296), сохраняют жизнь, как, например, Афродита, спасающая тяжело раненного Диомедом Энея (Илиада. V, 308-318). С одной стороны, божественное содействие максимально актуализирует силы героя, с другой - если героя боги оставляют, то он предстает перед нами в своей обнаженной человечности, со всеми свойственными ей чертами, например, чувством страха перед лицом смерти. Но в то же самое время именно в такой пограничной ситуации у человека, которому ничего не остается, кроме как полагаться на самого себя, есть возможность продемонстрировать свою стойкость. Максимальная концентрация всех героических сил ввиду человеческого одиночества перед лицом неминуемой гибели представлена в сцене поединка Гектора и Ахилла (Илиада. XXII). Отношения героев и богов, однако, не описываются только содействием со стороны или отсутствием такового - герои иногда позволяют себе бросать вызов богам. Так, Диомед не единожды предстает своего рода богоборцем, бросая вызов то Аполлону (Илиада. V,
1 Здесь и далее, кроме особо оговоренных случаев, текст «Илиады» цитируется в переводе Н.И. Гнедича [2].
440), то самому Аресу (Илиада. V, 846-867). Впрочем, из этого затруднительного положения Диомеда вызволяет Афина, что, конечно, не умаляет дерзости самого намерения.
3. Героический этос теснейшим образом связан с понятием чести - тг^, что реализуется в нескольких смыслах. Во-первых, честь есть часть добытого в результате одержанной победы. И такая часть-честь - эквивалент проявленной доблести (арвт^), а поэтому даже «пастырю народов» Агамемнону не пристало лишать героя Ахилла того, что досталось ему по праву. Во-вторых, понятие о чести реализуется в представлении о соответствующих по роду противниках. Обратим внимание на эпитеты, сопровождающие имена героев в приведенном выше (п. 1) отрывке: «блистательный сын Ликаонов», «Диомед благородный». Перед нами противники, один из которых должен уступить в доблести и силе, но лучший уступает лучшему: и Пандар рассчитывает на славу. Замечательный пример являет сцена поединка между троянцем Главком и ахейцем Диомедом. Диомед, увидев на поле брани соперника, превосходящего всех мужеством, желает вступить с ним в единоборство. Процитируем несколько стихов (лучше Гомера и Гнедча не скажешь):
Главк между тем, Гипполохид, и сын знаменитый Тидея Между фаланг на средину сходились, пылая сразиться. Чуть соступились герои, идущие друг против друга, Первый из них взговорил Диомед, воеватель могучий: «Кто ты, бестрепетный муж от земных обитателей смертных? Прежде не зрел я тебя на боях, прославляющих мужа; Но сегодня, как вижу, далеко ты мужеством дерзким Всех превосходишь, когда моего копия нажидаешь. Дети одних злополучных встречаются с силой моею! Если бессмертный ты бог, от высокого неба нисшедший, Я никогда не дерзал с божествами Олимпа сражаться (...) Если же смертный ты муж и вскормлен плодами земными, Ближе предстань, да к пределу ты смерти скорее достигнешь» (Илиада. VI, 119-143) [2, с. 83-84].
4. Герой не одинок, даже если он Ахилл, стоящий особняком, не принимающий долгое время участие в общем деле - сражении с троянцами, - он пребывает в том или ином коммуникативном контексте. И этот контекст, форма коммуникации добавляют новые штрихи к портрету героя. Ахилл испытывает привязанность к своему старшему товарищу Патроклу настолько сильную, что только гибель Патрокла от руки Гектора способна заставить Ахилла забыть о попранной чести и обиде. И если у Ахилла есть только одна ярко выраженная привязанность, то Гектор и Одиссей несут бремя многих.
Героический этос, образец архаической мужественности, характеризуется следующим: деятельная жизнь, стойкое претерпевание всяческих трудностей на грани жизни и смерти (поуог) ради достижения славы (ей%о^, к^во^), которая, - и этот мотив уже разрабатывается Пиндаром, - будет долговечна, если удостоится своего поэтического слова (впп, Муог).
Несмотря на то, что гомеровский эпос позволяет выявить схему героического мужества, которой соответствуют все герои, ее не стоит абсолютизировать: и в эпическом контексте героизм проявляется по-разному, героический этос распределен среди разных героев, представляющих какую-то одну его сторону. Чтобы обозначить границы и сфокусировать рассуждения на ключевых, с нашей точки зрения, аспектах героической природы, остановимся на трех эпических персонажах, репрезентирующих три варианта героического (мужественного) поведения, - Ахилл, Гектор и Одиссей.
Прежде всего, Пелид. Между ним и Одиссеем состоялся весьма показательный диалог (Илиада. IX, 225-429). Одиссей просит Ахилла «гнев отложить», «воздвигнуться» и, взяв в руки оружие, поддержать ахейцев. При этом он напоминает Ахиллу слова его отца Пелея:
Доблесть, мой сын, даровать и Афина и Гера богиня Могут, когда соизволят; но ты лишь а персях горячих Гордую душу обуздывай; кротость любезная лучше. Распри злотворной, как можно чуждайся, да паче и паче Между ахеян тебя почитают младые и старцы (Илиада. IX, 254-258) [2, с. 122].
Очень симптоматично, что эти слова произносит именно Одиссей: выше мы отмечали, что в контексте «Одиссеи» сила граничит с насилием, а сам герой Одиссей никогда не характеризуется как ау^уюр или подобными эпитетами. Этот отцовский завет не противоречит другому, согласно которому Ахилл должен «тщиться других превзойти, непрестанно пылать отличиться» (Илиада. XI, 784). Таким образом, важно превзойти других в битве с врагами, но учинять распри среди своих - негоже.
В ответе Пелида привлекают внимание два обстоятельства: первое - возмущение по поводу попранной чести, что невыносимо для героя, и второе, самое существенное, - отношение к жизни:
С жизнью, по мне, не сравнится ничто: ни богатства, какими Сей Илион, как вещают, обиловал, - град, процветавший В прежние мирные дни, до нашествия рати ахейской (...)
Можно стяжать и прекрасных коней, и златые треноги; Душу ж назад возвратить невозможно; души не стяжаешь, Вновь не уловишь ее, как однажды из уст улетела (Илиада. IX, 401-409) [2, с. 125-126].
На основании таких рассуждений Ахилл предлагает своим соратникам вернуться домой. Однако перед самим героем выбор:
Если останусь я1 здесь, перед градом троянским сражаться, -Нет возвращения мне, но слава моя не погибнет. Если же в дом возвращусь я, в любезную землю родную, Слава моя погибнет, но будет мой век долголетен (Илиада. IX, 412-415) [2, с. 126].
По сути, это единственная задача, решить которую нужно Ахиллу: прожить бесславно, но долго или склониться во цвете лет, обеспечив себе при этом вечную славу. Мы не случайно выделили курсивом местоимения первого лица, личные и притяжательные2, -мысли Ахилла связаны только с ним самим, конфликт между попранной честью и общим благом (общим делом, ради которого ахейское войско прибыло под Трою) решается в пользу защиты попранной чести, что достигает своей кульминации в решении (но иначе быть и не могло) оставить свой гнев и ринуться в бой, чтобы отомстить за Патрокла.
Если придерживаться теории о единстве «Илиады»3, а стало быть, о легитимности применения герменевтического принципа Homerumex Homero'4, то приведенным выше отрывкам из ответа Ахилла Одиссею нисколько не противоречат следующие слова Пе-лида, обращенные к своему коню:
Слишком я знаю и сам, что судьбой суждено мне погибнуть Здесь, далеко от отца и от матери. Но не сойду я С боя, доколе троян не насыщу кровавою бранью. (Илиада. XIX, 421-423) [2, с. 283].
Таким образом, Ахилл репрезентирует такой тип мужества, согласно которому герой живет ради собственной славы, и все его
1 Здесь и далее курсив наш. - Е.В.
2 В греческом тексте не будет таких дословных соответствий, так как первое лицо выражается личными формами глагола и косвенными падежами личных местоимений, но суть дела это не меняет.
3 Именно на такой позиции стоит автор этой статьи.
4 Герменевтический принцип, предложенный Аристархом Самофракийским (ок. 210140 гг. до н. э.), одним из библиотекарей Александрийской библиотеки, согласно которому Гомера нужно толковать из самого Гомера, принцип, предполагающий арпоп единство текста.
бытие-человеком-и-героем имеет своей целью стяжание личной славы. Такому типу героизма и мужества соответствует воздаяние должного почтения отцу Гектора старцу Приаму (Илиада. XXIV): Гектор и Ахилл - противники, достойные друг друга, Ахилл называет Гектора 5То^ - божественный, славный1, хотя, нанеся ему смертельную рану, и говорит:
Сам я, коль слушал бы гнева, тебя растерзал бы на части, Тело сырое твое пожирал бы я, - то ты мне сделал! (Илиада. XXII, 346-347) [2, с. 317].
Если мужество Ахилла реализуется в личной героической славе и притом - не в горизонте общего блага, то мужество Гектора, напротив, предполагает полисный контекст: Гектор защищает свой дом. Слава для Гектора связана со стойкостью перед лицом очевидной для него неминуемой гибели Трои:
Твердо я ведаю сам, убеждаясь и мыслью, и сердцем, Будет некогда день, и погибнет священная Троя, С нею погибнет Приам и народ копьеносца Приама (Илиада. VI, 447 - 449) [2, с. 90].
Мольбы Андромахи Гектора не склоняют, потому что, говорит он, (...) страшный
Стыд мне пред каждым троянцем и длинноодежной троянкой, Если, как робкий, останусь я здесь, удаляясь от боя, Сердце мне то запретит; научился быть я бесстрашным, Храбро всегда меж троянами первыми биться на битвах, Славы доброй отцу и себе самому добывая! (Илиада. VI, 441-446) [2, с. 90].
Решающий поединок «Илиады» - единоборство Ахилла и Гектора, которое закончилось гибелью последнего, - представляет столкновение двух парадигм героического мужества и позволяет очертаниям каждой проступить более отчетливо.
Герои остаются один на один: Ахилл привел троянцев в бегство, и они скрылись за городской стеной, только Гектор, «как скованный гибельным роком, / В поле остался один перед Троей», «беспредельно пылая сразиться с Пелидом» (Илиада. XXII, 5-6; 36) [2, с. 310, 311]. Ожидая Пелида, Гектор произносит монолог, какой вполне мог бы произнести герой трагедии: противостоять, очевидно, более сильному противнику и, возможно, погибнуть или сдаться - такова дилемма:
1 Например: Илиада. IX, 356; XXIV, 593.
Стыд мне, когда я, как робкий, в ворота и стены укроюсь! (...) О! стыжуся троян и троянок длинноодежных! (...) (...) Если оставлю щит светлобляшный, Шлем тяжелый сложу и, копье прислонивши к твердыне, Сам я пойду и предстану Пелееву славному сыну? (...) Если с троян, наконец, я потребую клятвы старейшин: Нам ничего не скрывать, но представить все для раздела Наши богатства, какие лишь град заключает любезный? Боги! Каким предаюсь я промыслам? Нет, к Ахиллесу Я не пойду как молитель! (...)
Нам же к сраженью лучше сойтись! И немедля увидим, Славу кому между нас даровать Олимпиец рассудит! (Илиада. XXII, 99-130) [2, с. 312-313].
Итак, Гектором движет стыд перед жителями Трои (агбво^аг Трйа^ ка! Трф&ба^) и ответственность, как он думает, за свое безрассудство, погубившее троянский народ: Гектор отказался отвести войска в Трою, когда Ахилл, жаждавший отомстить за Патрокла, вернулся на поле битвы (Илиада. XXII, 104). Кульминации события достигают в тот момент, когда боги оставляют Гектора один на один с превосходящим по силам героем Ахиллом, которому они не перестают оказывать покровительство (Sic!) Гектор репрезентирует более сложную модель мужества, нежели Ахилл. Все детали этой картины имеют значение: страх, который испытал Гектор и который заставил его пуститься в бегство, преодоление этого страха и стойкость, призыв, обращенный к Ахиллу перед решающей схваткой, уважать честь того из них, кто погибнет (Илиада. XXII, 250-259). Но главным является целеполагание: Ахилл одержим жаждой мести и представляет только самого себя, за Гектором - Троя, он защитник.
В героической поэзии образца «Илиады» венчает героическую жизнь смерть в бою. Иначе обстоит дело в «Одиссее». И тут мы видим новый тип героического мужества: человек, конечно, смертен, но смерть настигает его не в бою - прежде, чем посмотреть в глаза смерти, человеку предстоит проделать путь длиною в жизнь, а на этом пути множество испытаний. Такой тип мужества представлен Одиссеем, мужем многознающим, который
Долго скитался1 с тех пор, как разрушил священную Трою, Многих людей города посетил и обычаи видел, Много духом страдал на морях, о спасеньи заботясь Жизни своей и возврате в отчизну товарищей верных. (Одиссея. I, 2-5) [3, с. 3].
1 Курсив наш. - Е.А.
Одиссея отличают легендарная рассудительность и смекалка (^тг^), позволяющие ему преодолевать препятствия, стойкость (один из устойчивых эпитетов Одиссея - поАитАа?, «многостойкий в беде»1), которую он демонстрирует не только в противостоянии многочисленным соблазнам, но и в упорной концентрации своей человечности на пути возвращения к себе (домой).
Здесь нужно задержаться, так как то, что мы назвали стойкостью Одиссея, совершенно необычно для героического этоса: одис-сеева стойкость реализуется ввиду соблазнительной возможности обретения, казалось бы, сладостного забвения, которое на деле неизбежно обернулось бы утратой своей человечности, а стало быть, самого себя. Чтобы проиллюстрировать сказанное, достаточно упомянуть два сюжета: историю пребывания Одиссея у нимфы Калипсо и встречу с лотофагами, употребляющими в пищу только цветы лотоса, свойства которого таковы, что
Кто от плода его, меду по сладости равного, вкусит, Тот уж не хочет ни вести подать о себе, ни вернуться, Но средь мужей лотофагов оставшись навеки, желает Лотос вкушать, перестав о своем возвращеньи и думать (Одиссея. IX, 94-97) [3, с. 101].
Отголоски этой экзистенциальной амнезии слышны в мифе о судьбе воина Эра, в той его части, где речь идет о возвращении душ на землю: они все отправляются на равнину, по которой протекает река забвения Лета (то т^ Л^Оп? ns5íov), а потом располагаются на берегу уносящей заботы реки Амелет (пара tov а^вАпта norn^óv), воду которой пьют. Забвение постигло всех, кроме Эра, о рассказе которого, что примечательно, Платон говорит, что он не будет ал-киноевой историей (аАА' oü ^svtoi aoi aAKvou ys anóAoyov врй), намекая, очевидно, на рассказ Одиссея царю феаков Алкиною о своих странствиях. Нимфа с говорящим именем Калипсо (КаАи^ю ^ каАиптю - скрывать) долго удерживала Одиссея év anésai (в пещере - Sic!), надеясь «сделать бессмертным его и бесстаростным в вечные веки» (Одиссея. V, 136). Вырвавшись (не без помощи богов) из пещеры Калипсо, Одиссей попадает к феакам, царю которых Ал-киною и его супруге рассказывает обо всем, что с ним случилось еще до того, как он попал в плен к Калипсо. Иначе говоря, рассказ Одиссея - это воспоминание, анамнесис, в котором он собирает самого себя. Кульминационным моментом этого воспоминания является рас-
1 Перевод В. Вересаева [3].
сказ о спуске в Аид (Одиссея. XI), именно там Одиссей узнает о том, что ему суждена еще долгая жизнь, полная странствий.
Таким образом, героический этос, каким его представляет Одиссей, существенно отличается от героических моделей, представленных Ахиллом и Гектором. Мужество Одиссея - стойкость не перед лицом смерти, воплощенной в противнике на поле боя. Ничего героического в смерти Одиссея не будет, наоборот, Тиресий пророчит:
(...) не средь волн разъяренного моря Тихо смерть на тебя низойдет. И, настигнутый ею, В старости светлой спокойно умрешь (...) (Одиссея. XI, 134 - 136) [3, с. 129].
Одиссей - герой пути, жизни как пути, который необходимо пройти, прежде чем достигнуть положенного конца, и на котором нужно постоянно собирать себя в своей человечности. Это роднит мужество Одиссея с мужеством философов, которые, как известно, «заняты на самом деле только одним - умиранием и смертью», как говорит Сократ в платоновском «Федоне» [4, с. 14].
Для полноты картины следует отметить еще одну черту, свойственную парадигме Одиссея, черту, которая не упоминается ни в связи с Ахиллом, ни в связи с Гектором. Как мы говорили выше, Одиссей не характеризуется с точки зрения силы, зато он сам постоянно демонстрирует озабоченность соблюдением правды и законов. Попадая в новое место, Одиссей в первую очередь задается таким вопросом:
(...) В какую страну, к каким это людям попал я? К диким ли, духом надменным и знать не желающим правды Или же к гостеприимным и с богобоязненным сердцем?1 (Одиссея. VI, 119-121) [3, с. 70-71].
Такие примеры можно множить. Вывод один: Одиссей справедлив, а справедливость - добродетель полисная.
Пенелопа, обращаясь к женихам, нарушившим порядок в доме Одиссея, говорит, что ее супруг
Не обижал никого никогда он ни словом, ни делом, Как для божественных это царей совершенно обычно: Возненавидят того из людей, а другого возлюбят. Он же во всю свою жизнь никого из людей не обидел (Одиссея. IV, 690-693) [3, с. 51].
1 Сравни: Одиссея. XIII, 200-202.
Подведем итоги. Эпическая поэзия, представленная, прежде всего, поэмами Гомера «Илиада» и «Одиссея» и составляющая неотъемлемую часть генома античной культуры, позволяет вычленить три архетипиче-ские модели мужества: первая - модель Ахилла, вторая - модель Гектора и третья - модель Одиссея. Первые два архетипа представляют мужество как героическое бытие-воином (со всеми сопутствующими этому бытию атрибутами, в частности, культом силы), реализующееся в виду неминуемой гибели, которая должна настигнуть героя в сражении, что обеспечит ему славу. Однако двух ключевых героев «Илиады» отличает целеполагание: модель Ахилла предполагает героическое самоутверждение, модель Гектора - защиту других. Иначе говоря, действия Гектора продиктованы не столько заботой о собственном бытии героем, сколько заботой о благе Трои. И наконец, в модели Одиссея, несмотря на фантастические декорации, в которых разворачивается драма его жизни, на первый план выступает бытие человеком и, что важно, существом, обладающим полисными добродетелями: рассудительностью, мужеством и справедливостью.
Список литературы
1. Гесиод. Труды и дни / пер. В. Вересаева // Античная лирика. Греческие поэты. - М.: Рипол Классик, 2001.
2. Гомер. Илиада / пер. Н.И. Гнедича; сост., прим., ст. А.И. Зайцева. - Л.: Наука, 1990.
3. Гомер. Одиссея / пер. В. Вересаева; ред. И.И. Толстого. - М.: Гос. изд-во худ. лит-ры, 1953.
4. Платон. Федон / пер. С.П. Маркиша // Платон. Собр. соч.: в 4 т. Т. 2. -М.: Мысль, 1993.
5. Homerus. Ilias. I-XII / Ed. W. Dindorf. - Leipzig: B.G. Teubner, 1910.
6. Homerus. Ilias. XIII-XXIV / Ed. W. Dindorf. - Leipzig: B.G. Teubner, 1911.
7. Homerus. Odyssea / Recognovit P. Vonder Muhll. Editio 3. - Stuttgart: B.G. Teubner, 1993.
8. Lyrica Graeca Selecta / Ed. D.L. Page. - Oxford: Oxford University Press, 1968.
