CC BY
114
УДК 75+82 (571.54)
© Т.А. Бороноева
Тема детства как культурная самоидентификация художника (на материале бурятской художественной культуры)
Рассматривается проблема культурной идентификации творческого «я» художника в изображении детства на материале бурятского искусства второй половины ХХ в.
Ключевые слова: тема детства, самоидентификация художника, художественная культура, бурятский художник, ценности культуры.
T.A. Boronoeva
The theme of childhood as the artist's self-identification (based on the Buryat art culture)
The problem of cultural identity of the creative "I" in the depiction of childhood is considered on the material of the Buryat art in the second half of the twentieth century.
Keywords: theme of childhood, artist's self-identification, art culture, Buryat artist, cultural values.
Феномен детства - не просто период возрастного развития человека, а явление, оказывающее значительное влияние на самосознание человека и все этапы его жизни. О детстве и проявлениях «детскости» как специфической характеристики духовного мира взрослого человека писали почти все мыслители прошлого. Представления о детстве на протяжении веков практически одинаковы у всех народов, несмотря на различие культур и цивилизаций. Только в Новое время стала развиваться идея самоценности детства. По меткому выражению Ф. Ариеса, «понятие "детство" не следует смешивать с любовью к детям: оно означает осознание специфической природы детства, того, что отличает ребенка от взрослого, даже и молодого» [Ариес, с. 220]. В ХХ в. произошло осознание детства как глобальной философско-культурологической проблемы, имеющей значение для понимания специфики человека и человечества.
В рамках нашей работы тема детства в художественном творчестве рассматривается как необходимость самовыражения художника в культуре. Здесь для нас важно замечание Б. Бернштейна о том, что «без отношения к некоторой субъективности, вне живых социокультурных контекстов нет ни искусства, ни образа, ни текста» [Бернштейн, с. 4]. Образы детства как «живые контексты» предполагают активный личностный выбор творца тех сфер культуры, тех ее нитей, которые соединяют его с ценностями эпохи, с ритмами и движением культуры. Для многих художников дети - это еще и импульсы проявления собственного творческого начала, результат поиска и создания знаков, которые отсылают к системе внутренних ценностей, отношения к культуре, к тому в ней, с чем он может себя идентифицировать.
Культурная самоидентификация художника представляется интересным аспектом при рассмотрении детских образов в бурятском искусстве. Речь идет об избираемых художником ценностях, которые призваны наиболее адекватно представить его духовный мир. Они далеко не всегда выступают явно, но число детских портретов, например в живописи, где позиция художника читается без труда, достаточно велико.
В бурятской живописи тема детства - это откровенно прямая форма выражения культурных ори-ентаций, с которыми художник себя идентифицирует или выражает видение идеальной творческой самоидентификации. Особенно ярко это представлено в живописных работах, изображающих состояние полной гармонии ребенка с миром вещей и природы: «Жаворонок» С. Ринчинова (1977), «Мальчик с рыбкой» (1990), «Мальчик на медвежьей шкуре» (1992), «Ребенок в степи» (1997) А. Цы-биковой. А в деревянной скульптуре Г. Васильева «Мальчик с птичкой» (1969) важно увидеть, что эстетизм, любование вещью не чужды младенчеству, ребенку, как и творцу-художнику, важны не скрытая причина и предназначение вещи, но ее данность, цвет и форма.
Усложнение и обогащение детских образов в искусстве можно рассматривать как прогресс художественного познания. Художественный образ выражает некоторую социальную и психическую реальность, мысли и чувства автора. Объемность и разнообразие детских образов, будь то художественная литература или портретная живопись, отражают не только прогресс художественного познания и различие индивидуальностей авторов, но и изменения в реальном содержании детства и его
символизации в культуре.
Немаловажен вопрос о национально окрашенном образе детства, для которого специфическим можно считать углубленный интерес к обжитому миру природы и вещей, как, например, в русской литературе (К.Т. Аксаков, И.А. Бунин, А.Н. Толстой, М.М. Пришвин, В.П. Катаев, К.Г. Паустовский). Можно выделить характерные особенности русского образа детства: чувство родины, преимущественное внимание к деталям, близость к природе, особое чувство своего места на земле. Русский художественный образ детства - это, прежде всего, усадебное деревенское детство [Эпштейн, Юкина, с.249].
Для традиционной бурятской культуры ребенок олицетворяет самые сокровенные желания. Как подчеркивает Г. Галданова, «с появлением ребенка в семье возникает цель, удача «сделать его человеком» (хун болгохо). Ребенка до 8-летнего возраста старались не наказывать, т.к. считалось, что до 8 лет ребенок еще принадлежит своему создателю - Заяши, который может «отобрать» его, если с ребенком обращаться сурово [Галданова, с. 61].
Ребенок приобщался к миру взрослых посредством посвящения в знание генеалогии рода. Как отмечал С.П. Балдаев, «у бурятского народа было в обычае прививать детям любовь к родной старине, сообщать и внушать им знание своего родословного дерева, а также связанных с ним легенд, преданий и сказаний» [Балдаев, с. 105-106]. Знание генеалогии было чрезвычайно необходимо в повседневной жизни, поскольку разнообразные линии родства были в значительной степени определяющими для системы взаимоотношений в традиционном бурятском обществе. Это знание давало ребенку своеобразный «ключ» к пониманию сложных и подчас противоречивых взаимоотношений взрослых [Урханова, с. 123]. Проведя исследование отдельных моментов традиционной модели воспитания и социализации детей в бурятской культуре, Р.А. Урханова выделяет характерную особенность воспитания детей: своеобразную неразделенность мира детей и мира взрослых. Именно эта специфическая особенность социального пространства традиционной бурятской культуры непосредственно включает ребенка в разностороннюю жизнь взрослых: трудовую, ритуально-обрядовую, праздничную.
Предельно прямую форму выражения культурно-социальной ориентации художника можно увидеть в картинах Аллы Цыбиковой, посвященных образам детства. Целая серия картин воспевает связь матери и ребенка: «Сестры» (1978), «Август в Киргизии» (1987), «Мать и дитя», «Зимний вечер с елкой», «У зимнего окна» (1989), «Пора осенних ветров» (1993), «Без сна» (1994), «Утешение» (1996), «Шепот времени» (1997) и др.
Тема детства как рефлексивное отражение культурной идентификации художника проявляется в особом аспекте - изображении мира глазами ребенка. Вся живопись XX в. многим обязана «наиву» детства как «поворота зрения» (Ю. Тынянов). Исчезает прямая перспектива, предполагавшая некую отграниченную и резко индивидуализированную (взрослую) точку восприятия, и воцаряется смешение разных планов и проекций бытия, свойственных детству. И здесь особое место начинают занимать косвенные формы культурной творческой идентификации.
Дети, детство, воспоминания о нем можно с полным правом назвать лейтмотивом не только изобразительного искусства Бурятии, но и ее литературы и поэзии. Поэтические строки Д. Улзытуева: «Детство / Вспомнил я степь бесконечную, / тайгу беспредельную - / горький запах полыни во мне....» - могут быть проиллюстрированы работами многих бурятских художников: серия офортов Д. Пурбуева «Воспоминания о детстве» (1990), «Воспоминания о детстве» Е. Будажаповой (1999), «Окно» Т. Манжеева из серии офортов «Детство» (1987). Неразделенность мира детей и взрослых представлена в них самым непосредственным образом.
Детство может быть не просто приятным воспоминанием о прошлом, но и вызывать у взрослых беспокойство за судьбу детей. Это состояние внутренней тревоги отражено в работах А. Цыбиковой. Повторяющийся из картины в картину образ птицы с головой ребенка (списанного с ее сына Саши) воспринимается почти как символ беспокойной, ищущей души самой художницы. Таинственность и закрытость мира детства связаны с невозможностью для многих взрослых вернуться в оставленную страну детства, окунуться в мир детских переживаний. Каждый взрослый несет свое детство, точнее его наследие, и не может даже при жизни освободиться от него.
В современной бурятской живописи таким художником, сохранившим младенческое, т.е. искреннее, чуть наивное видение мира, является Ж. Раднаев. «Мои картины - это картины видения, воспоминания. Пейзаж в моих работах не столь важен. Сознательно искажаю перспективу. Мой мир - ограда. Все эти бугорочки я узнаю. Для меня важна способность живо воспринимать. Дети - это наше отражение. Мы - буряты - недалеко ушли от природы, связаны с ней», - рассказывает художник (из интервью автора с художником, записанного 15 февраля 2002 г.). В картинах художника «Праздник
снега» (1999), «Дождик» (1999), «Страх» (2000) и др. мир детства предстает миром первых открытий, удивлений и страха перед открывающейся новизной. Его работы - это ощущение возвращенного детства, образы мира чуть-чуть наивны, непосредственны и открыты, какими видятся ребенку.
Художественный образ мира в бурятской поэзии как в капле воды отражается в воссозданном художниками собственном образе детства. Например, в пятистишии Н. Нимбуева:
Однажды, еще карапузом, В колодец, смеясь, заглянул я; И стало так жутко и странно, Как будто в гулкой прохладе Бессмертья увидел лицо.
В бурятской поэзии и прозе можно найти немало примеров прямой и косвенной форм выражения культурных ориентаций художника, с которыми он себя идентифицирует для диалога с другими, для прямого обращения к другим. В 1970-1980-е гг. большое место занимают произведения литературы, где героями являются дети, подростки: роман «Год огненной змеи» Ц-Ж. Жимбиева, «Поезда идут из детства» К. Балкова, «Где ты, утренняя звезда» С. Цырендоржиева, киноповесть «Горький можжевельник» Б. Халзанова и др. Процесс мужания мальчиков военной поры стал для перечисленных писателей формой прямой культурной идентификации: их детство совпало с суровой военной порой. Недаром целый блок книг и фильмов о военном детстве этих лет критик Ю. Тюрин назвал произведениями «лириконостальгической ветви» [Тюрин, с. 69]. Обращаясь к современным читателям/зрителям, художники пытаются приобщить их к отечественной истории, к национальному опыту народа.
Б. Халзанов - автор киносценария и режиссер фильма «Горький можжевельник» (1985) - так воспроизвел в нем детали, обычаи, атмосферу бурятской деревни военного времени, что образы мальчиков с их постоянным недоеданием, страхом за отцов на фронте, ожиданием их, трагическими утратами пронизаны его (автора) активным субъективным чувством, которое и «заряжает» уверенностью в значимости выражаемых им собственных ценностей, ценностей его поколения - культурных ценностей.
Проблема самоидентификации художника в изображении детства нередко проявляется и в косвенных формах. Например, А. Цыбикова в потребности вглядеться в собственного ребенка на различных портретах сына Саши выразила потребность самосознания. В этих картинах ощущается желание художницы вслушаться, вглядеться и в мир собственной души.
Еще нагляднее культурные ориентиры А. Цыбиковой не в прямой, а опосредованной форме можно обнаружить в ее известной картине «Поздний гость» (1982). Как признавалась сама художница, ей хотелось передать «ощущение дыхания природы», возможность «увидеть ритм вращения, движения, звук» [Алла Цыбикова, с. 59]. И воспроизвести все это она попыталась вне национального колорита, усилив в композиции интеллектуально-философский антураж. Композиция символически соединяет два временных отрезка: приезд гостя, когда обитатели домика, разрез которого дан по театральному принципу, еще не знают об этом, а только смотрят в окна, а уже с другой стороны дома гость, отъезжая, садится на лошадь. А. Цыбикова, получившая образование театрального художника, выстраивает живописное «действо» по формуле «жизнь - театр»: «сцена» домика освещена, а обрамляющий фон затемнен. Но именно темный фон не только обрамляет и замыкает окружность, а передает движение по кругу как вечный круговорот жизни [Бороноева, с. 40]. И здесь важна фигура мальчика, дважды изображенного - подобно фигуре позднего гостя, он изображен как бы в движении времени. Но если движение взрослого мужчины выглядит статичным: слева он собирается войти на крыльцо дома, а справа готовится сесть на лошадь, то мальчик появляется только с одной стороны в перспективе деятельного движения: вот он отгоняет собаку на переднем плане внизу, а в верхней части картины раздвигает кусты на горке у ручья и спугнутые им косули, как птицы, бегут (летят) по верхней горизонтали картины, освещаемые луной. И замыкает окружность хронотопа одиноко сидящая косуля перед театрально разрезанной внутренностью домика, глядя на мальчика, играющего с собакой.
Вся замысловатая структура картины внутренне зациклена все-таки на образе мальчика, потому что он единственный из всех выведенных человеческих существ связан с природой, ее запахами, звуками. Именно в нем и заключено, согласно авторской идее, «дыхание природы», ее «ритм вращения, движения, звук». То есть ребенок, как и на многих картинах Цыбиковой, передает ее собственные импульсы, ее самоидентификацию. Никаких вроде бы национальных примет, примет времени, социальной принадлежности, зато с нажимом подчеркивается центр замысла - ребенок, передающий чувство гармонии человека с природой, причастности к ее внутреннему циклу как способ личной само-
идентификации автора.
Отношение художника к изображенному на картине очень теплое, даже «тревожное», как художница сама сознавалась, но вместе с тем это отношение чисто созерцательное. К его описанию подходят слова Х. Ортеги-и-Гассета: художник «уделяет внимание лишь внешнему - свету и тени, только цветовым ценностям. В лице художника достигается максимальное отдаление и минимальное вмешательство, окрашенное чувством» (Ортега-и-Гассет, с. 510). Замечание испанского философа не означает бесстрастности художника, при выборе темы он действительно все проверяет «ценностями», чтобы вызвать в зрителе ответное чувство, мысль, способность пережить в процессе диалога с автором и свою собственную идентификацию.
Настойчивое стремление говорить о себе в произведениях бурятской художественной культуры свидетельствует о неизменной тенденции в ней. Тема детства, меняясь со временем, реагируя на смену приоритетов и художественных приемов, остается способом самопознания и выражением культурных ценностей, наиболее близких художнику, к которым он тянется и с которыми он себя идентифицирует.
Литература
1. Алла Цыбикова: альбом. - Cultura. Baikal Initiative, 2006.
2. Ариес Ф. Возрасты жизни // Философия и методология истории. - М., 1977.
3. Балдаев С.П. Избранное. - Улан-Удэ, 1961.
4. Бернштейн Б.М. Пигмалион наизнанку. К истории становления мира искусства. - М., 2000.
5. Бороноева Т.А.Идея синтеза в современной художественной культуре Бурятии (на материале живописи Аллы Цыби-ковой) // Вестн. Бурят. гос. ун-та. Сер. Филология. - 2010. - Вып. 10.
6. Галданова Г.Р. Вопросы воспитания и социализации в традиционном бурятском обществе (конец XIX - нач. XX в.) // Проблемы развития национальной школы в Бурятии: методологические основы этнопедагогики. - Улан-Удэ, 1996.
7. Ортега-и-Гассет Х. Дегуманизация искусства и другие работы. - М., 1991.
8. Тюрин Ю. Становление личности. (Кинематограф и нравственное воспитание). - М., 1983.
9. Урханова Р.А. Образ детства и особенности социализации детей и подростков в традиционной бурятской культуре // Философия и история культуры: национальный аспект. - Улан-Удэ, 1992.
10. Эпштейн М., Юкина Е. Образы детства // Новый мир. - 1979. - № 12.
Бороноева Татьяна Анатольевна, директор Национального музея Республики Бурятия, кандидат искусствоведения, доцент.
Boronoeva Tatyana Anatolyevna, director of the National Museum of the Republic of Buryatia, candidate of arts, associate professor. Тел.: (3012)213299. E-mail: [email protected]
