CC BY
101
Телесность - субъективность - аутизм (материалы семинара)
От редакции: видя свою задачу в популяризации работы центров современной философии и способствуя реализации творческого потенциала вузовской философии, публикуем краткую стенограмму семинара «Телесность - субъективность - аутизм», состоявшегося 12 апреля 2012 г. на факультете философии человека РГПУ им. А.И. Герцена
Всё есть тело
Ссылаясь на работы С. С. Аверинцева и А.А. Тахо-Годи, в своём докладе «Концепт сома в античном космосе» доктор философских наук, профессор кафедры философской антропологии и истории философии РГПУ им. А.И. Герцена А.С. Степанова проследила путь обогащения многообразием смыслов древнегреческого термина ош^а и удержания за ним его центральной мировоззренческой функции - телесных интуиций древнего грека.
Смысловую доминанту концепта сома, по мысли докладчика, выделить довольно непросто, так как обнаруживается целый разброс значений. Индоевропейский корень, который лежит в основании понятия, наделяет его такими значениями, как сила, здоровье, спасение, мудрость и даже государство. Тем не менее доминирующим в античной философии становится значение целостности, или целовидности.
Встречающиеся у ранних греческих поэтов представления о локально расположенном и не соотносимым с живым человеком теле в античной философии начинают постепенно вытесняться рассуждениями о теле не только как некой целостности (так, в частности, Платон понимает душу человека), но вместе с тем и индивидуальности (таково представление Демокрита об атомах). В противоположность имени, которое скрывает истинную сущность человека, является нечестивым, на что указывает Эврипид в драме «Елена», тело в представлении трагических поэтов предстаёт как живая субстанция, обладающая личностными качествами. Таким образом, в античной культуре обозначается переход к пониманию тела как атрибута живого человека - эмоционально и личностно определённого (Софокл). В этом переходе полагается начало апологетики субъективности, развиваемой в эллинистическую эпоху стоической школой философии.
По мнению Степановой, стоики вслед за Исократом обратили внимание на человека как являющего собой единство души и тела. Телесную сторону они понимали как равносильную душевной, полагая, что этот «психосоматический каркас» как раз и выявляет личностное начало в человеке.
В противоположность статичному видению тела в ранней традиции стоики понимали телесное как изменяющееся, движущееся и многообразное. Тем не менее, как отметила А.С. Степанова, для стоиков была важна именно идея целостности. Именно она разрешает дилемму, возникающую между современным представлением о динамичном состоянии человека и античным видением его исключительно в статике. Таким образом, апологетика субъективности у стоиков означала переход от понимания телесного как целостного - того, что состоит из частей и является неподвижным - к представлению о телесности как органическом единстве души, тела и приводящего их в согласие духовного начала (Марк Аврелий, Сенека).
Позднеантичная идея о том, что человек есть органическое целое и как таковой является проекцией всего космоса, по мнению докладчика, сегодня резонирует с представлениями о феномене аутизма как невозможности человека соотнести себя с окружающими людьми, сообществом. Неслучайно некоторые современные психиатры определяют аутизм как «нормальное поведение в ненормальном обществе».
На вопрос Е. В. Малышкина (СПбГУ), можно ли рассматривать аутизм как норму, обязательную в современном мире, А. С. Степанова ответила положительно, пояснив, что поступок аутиста, несмотря на свою кажущуюся неуместность, в целом действительно выступает как восстановление человеческого Я в своих правах. Общество же этого крика не слышит - крика, который ещё, по замечанию Цицерона, оказывается молчанием.
Длинные коридоры неконвертируемого мышления
Отказываясь вслед за М. Фуко и французскими мыслителями ХХ в. от мышления тела в системе картезианского дуализма, кандидат философских наук, доцент кафедры социальной философии и философии истории СПбГУ А. К. Секацкий в начале своего выступления «Тело как психическая константа» предположил, что любые символические практики от ревности до познания, в том числе и чистой метафизики, «конвертируются в тело». В этом смысле тело выступает как совокупность режимов телесности и присутствия, без которой семиотическая практика выпадает из употребления.
С позиции здравого смысла тело понимается как твёрдое, стабильное и устойчивое, что можно потрогать и сдвинуть с места. Обращаясь к физике, мы видим ситуацию изнутри: человеческое тело, находясь в состоянии метаболизма, напоминает кристаллическую решётку, т. е. представляет собой вечно меняющуюся реальность, в которой постоянной остаётся лишь сумма мест. Тем не менее в обоих случаях устойчивость, повторяемость как характеристики режимов телесности свидетельствуют о теле как константе или «замедлителе души».
Выдвигая тезис о теле как замедлителе души, А. К. Секацкий сфокусировал внимание на феномене аутизм, в котором в условиях скользящей рефлексии и абстрактных семиозисов удерживается интенсивный опыт тела как некой психической константы. Аутистический отказ от лёгкости на подъём, стремление перенести в день сегодняшний то, что было вчера, стереотипность аутистического поведения в противоположность телу-номаду образуют не только вязкость и немобильность тела, но и ту платформу надёжности и устойчивости, на которой пребывает аутист.
В противовес бытию аутиста реальность всё более захватывает современного субъекта, сфокусировавшегося в точке, где мир растянут по поверхности плоского экрана - тоска по тактильной реальности, дефицит контактного проживания (не «соприкоснувшись рукавами», а «взявшись рука за руку»). Как никогда актуализируется сохранение внутри символических практик устойчивой телесной константы: обещание хранить верность друг другу - проекция будущего; осуществлённым оно становится не иначе как через «верность телу». Завершая своё выступление, докладчик отметил, что ни скользящая рефлексия, которая пронизывает сущее, не сдвигая его с места, ни футурология речи не исключают проблему самото-ждественности и верности, которая связана с сохранением простейшей ау-тистичной монады, где создаётся произведение двух как устойчивый союз тел.
Развитие сюжетов выступления А. К. Секацкого продолжилось в формате дискуссии. Исходным пунктом обсуждения стал вопрос В.В. Савчука (СПбГУ) о том, что именно является эквивалентом, на который могут обмениваться метафизические речения, поскольку в данном случае нет такой очевидности, которая присутствует в указанных докладчиком визуальных стратегиях - голливудских фильмах, рассчитанных на режим работы внутренней секреции, начиная от порноиндустрии до мыльных опер. В качестве такого эквивалента А. К. Секацкий указал на изымаемую из метафизических речений часть физиологического ритма. В частности, учащение сердцебиения или ощущение «метафизической крутизны», которые и являются той «валютой», на которую обменивается данная символическая практика. Отметив, что существуют длинные участки, где конвертирование не происходит (математика), он, тем не менее, подчеркнул неизбежность «обналичивания метафизического дискурса», так как проблема всегда локализована.
Е. В. Малышкин, в свою очередь, противопоставил последней формулировке тезис из рассказа Н. Н. Алешковского, гласящий, что «локализация желаний невозможна». Согласившись с тем, что мы различным образом реагируем на смыслы: «думаем желудком, головой, половыми органами», он отметил, что, описывая смыслы телесно, мы помещаем проблему в силки уже отживших смыслов, т. е. описываем «тело вчерашнего дня». Можно ли описывать смыслы вне их локализации - вопрос, который остался открытым. Тем не менее А. К. Секацкий, обозначая свою позицию, заострил внимание на том, что даже «чистые семиозисы», которые вроде
бы не нуждаются в телесном присутствии, задействуют телесность, иначе человеческое не закрепляется. Более того, здесь существует парадокс. Возвращаясь к тезису Сартра о том, что целостность любви в себе объединяет высшее символическое и примитивное физиологическое, А.К. Секацкий актуализировал удивляющее единство, в котором мы воспринимаем это немыслимое содержание.
«Дано мне тело, что мне делать с ним...?»
Доктор философских наук, профессор А. А. Грякалов (РГПУ им. А.И. Герцена) в своём докладе «Телесность и субъективность» проследил различие между классическим пониманием тела и той деформацией, которую претерпевает рефлексия тела в современной философии, когда само понятие тела вытесняется концептом телесности. Классическая рефлексия выстраивается через отождествление тела с тем местом, которое оно занимает: тела, не занимающего места, - нет. В этом смысле предписание размеренности и расположенности тела соответствует классической стратегии осмысления мира - предписанию ему порядка. Сбой рефлексии происходит, когда она сталкивается с тем, как одно тело начинает занимать место другого, задаёт ему несвойственный режим существования. И если ещё в литературе модерна такая потеря ориентиров воспринималась как вполне осознаваемая и даже необходимая утрата, то позже «страх потери» становится всепроникающим - возникает необходимость новых стратегий смыслогенеза.
Обратившись к роману Бориса Пильняка «Голый год», А. А. Грякалов показал на его материале, как тело, утратившее своё место, начинает по-иному продуцировать смысл: в «анонимной плазме» телесности встают встречные вопросы об индивидуализации и непохожести. Возникает последовательная тематизация форм и образов телесности. В описываемой ситуации войны, голода, страха у человека вместе с кажущимся безграничным первичным чувством от обладания другим телом возникает опыт освоения и присвоения: чужое и чуждое не только становится другим, но и своим. Тем самым создается переживание чуждого в самом себе - именно из этого отчуждающего переживания рождается встречное желание понять неповторимую индивидуальность другого, следовательно, и свою собственную экзистенциальную значимость.
При утрате телом своего места актуализируются «практики телесности», в которых формируется субъективность. С одной стороны, такие практики, оформляя расположенность в ситуации предельных скоростей и безграничного расширения телесности, показывают необходимое завершение роста, создают ход к сингулярным событиям. С другой стороны, в таких случаях оказываются некорректными некоторые универсальные доминанты-объяснения, в частности, по отношению к отчуждённым сообществам аутистов.
На вопрос А. Е. Зимбули (РГПУ им. А.И. Герцена), существуют ли критерии «смещённости тела», А. А. Грякалов ответил, что это не является проблемой для традиционного сознания, поскольку «онтология ума» (М.К. Мамардашвили) всё распределяет по своим местам. В ситуации но-мадической «рассеянной телесности» такая проблема действительно возникает, и в качестве определенного критерия можно говорить о форме. В рассказе «Сокатил» Зинаида Гиппиус описывает, как в пространстве коллективной «сектантской телесности» имманентно появляется тема её преодоления: возникают сингулярные данности, где всеобщее проявляется с неповторимостью. Имея в виду форму высказывания и оформленность переживания в качестве семантического дифференциала «голосов телесности», А. А. Грякалов подчеркнул: речь идёт не о том, что неоформленная телесность приводится к некоторому первообразу, но что сам первообраз присутствует здесь и сейчас как актуальная данность смыслогенеза - задается контекстуальный фон и актуализируется принципиальный предел смыслогенеза.
Полнота была, булимии не было
Ракурс рассмотрения сборки и рефлексии тела в визуальных искусствах был задан доктором философских наук, профессором В. В. Савчуком (СПбГУ). Переход от эпохи литературоцентризма к эпохе «иконического поворота», по мысли В.В. Савчука, вызывает столь значимые трансформации телесности, что они не могут быть исследованы методами постмодернистских авторов прошлого века. То, что в современном обществе характеризуется как булимия, когда тучных людей становится всё больше и больше, а потребление продуктов происходит без насыщения, с позиции производства образов может быть обозначено понятием медиабулимия. Провоцируемая медиальной сферой деформация тела представляет собой попадание в режим компенсации, когда человек зависит от потребления идеальных, аттрактивных образов, а их недостаток вызывает у него страшный дискомфорт.
По мысли В. В. Савчука, вслед за деформациями тела мы наблюдаем необратимые трансформации медиа: с появлением цифровой реальности образ утрачивает свою целостность. Уводя от ситуации сопричастности к исходному референту, дигитальный образ отсылает к миру как архиву, музею в конечном счёте как базе данных. Для медиареальности становятся характерны обезличенные и лишённые миметической активности фигуры как, например, в работах группы российских художников AES+F. Но что более важно, цифровая реальность порождает инверсию в самом процессе столкновения человека с ней. Тактильно-обонятельный оргазм, вызываемый соприкосновением человека с увиденным, утрачивает свою актуальность - он замещается внедрением дигитального образа внутрь тела, который заводит желания в работу.
Замечание А. С. Степановой касалось того, что, согласно античному мировоззрению, у полноты не существовало пределов, как, впрочем, и не было пресловутого стремления к постоянному расширению. С точки зрения А. К. Секацкого в современном мире складывается некая парадоксальная ситуация: при кажущемся беспредельном стремлении к потреблению образов оказывается, что на самом деле они никому не нужны - мир переполнен «сорной визуальностью». В то же время тоска по неуслышанности и стремление рассказать свою историю никуда не ушли. Отчасти согласившись с мнением коллеги, В. В. Савчук также отметил, что феномен не-смотрения, порождаемый избыточной сорной визуальностью, является своеобразным способом самосохранения здоровья. Характерно в этом смысле отношение современного общества к фотографии: требуя сосредоточенности, концентрации внимания, т. е. именно того, что современный способ восприятия игнорирует, фотография сама становится жертвой «цивилизации образа».
Завершая дискуссию и подводя итоги, А. А. Грякалов обратил внимание на рост доминанты неопределённости, которая создаётся в ситуации тиражирования образов, в том числе представлений виртуальной телесности. При этом следует признать, что представление актуального без виртуального невозможно. Если образ, создаваемый отношением определенного («свет») и неопределенного («тень»), на классических полотнах вызывал предельное внимание к тому, что поименовано на переднем плане, то в ситуации непрерывного роста тиражирования, напротив, создаётся эффект втягивания в неопределенность. Определение и понимание единого во множественном на «картине телесности» в такой ситуации становится чрезвычайно затрудненным и предполагает поиск новых стратегий рефлексии.
Материал подготовлен С.А. Мартыновой, магистранткой факультета философии человека
РГПУ им. А.И. Герцена
