CC BY
61
Тайны замка в Бродзянах
Юрий Цинговатов,
журналист
В сердце Словакии на границе Тренчаского и Нитрянского краев в живописной долине расположилась маленькая деревушка Брод-зяны. На ее окраине, в заросшем парке, - старинный замок. Это летняя резиденция, принадлежавшая в XIX-XX вв. австрийскому дворянскому роду Фризенгоф. С 1979 г. здесь разместился единственный в Центральной Европе музей А.С. Пушкина. Место для него выбрано не случайно. Густав фон Фризенгоф - австрийский дипломат, служивший в Петербурге, женился в 1852 г. вторым браком на старшей сестре вдовы Пушкина Александре (Александрине) Николаевне Гончаровой. Ее женская судьба долго не складывалась, хотя по свидетельству современников, она была начитанной, образованной, увлекалась музыкой, играла на фортепиано, славилась как лихая наездница. Статью она походила на младшую сестру Наталью Николаевну. По ее предложению она вместе с третьей сестрой Екатериной, несмотря на робкие сомнения Пушкина, перебралась в Петербург и до женитьбы жила в семье поэта. Долгие годы, из уважения к памяти Пушкина, о его близких отношениях с Алек-сандриной почти не упоминалось. Лишь в 1907-1908 гг. в приложении к газете «Новое время» дочь Натальи Николаевны от второго брака писательница А.П. Арапова опубликовала воспоминания о матери. В них она поделилась семейными преданиями о романе Пушкина с Александрой Гончаровой, которая жила в его петербургском доме, вела хозяйство и заботилась о маленьких детях поэта. Споры вокруг этой темы не стихают и по сей день.
По завершении дипломатической миссии в России Густав Фризенгоф с супругой поселились в Вене. Лето семья проводила в своем замке в Бродзянах, где образовался маленький русский уголок. Его хозяева собирали и бережно хранили все, связывавшее их с Россией, ее культурой, с Пушкиным. О судьбе Александры Николаевны, ее жизни в тогдашней Австро-Венгии знали немногие. Хотя их дом был открыт, и Александрина славилась, как хлебосольная хозяйка, большинство гос-
тей состояли из ближайших родственников. Здесь бывали братья Гончаровы Дмитрий, Сергей, Иван, неоднократно посещала Бродзяны Наталья Николаевна Пушкина-Ланская с детьми. В последний раз она побывала здесь 1862 г. за год до своей кончины. Сама хозяйка Бродзян скончалась 9 августа 1891 г.
События минувшего столетия разметали по свету потомков некогда блестящего баронского рода, превратившихся в простых трудящихся соседней Австрии, которые, по свидетельству очевидцев, мало интересуются своими знаменитыми предками. Многие из драгоценных реликвий были безвозвратно утрачены. Но бродзянский замок выстоял. Он продолжает стоять на берегу ручья, на окраине деревушки, окруженный небольшим парком, сквозь зелень которого проглядывает бюст поэта.
Вхожу на ведущую к замку аллею. От ворот открывается прекрасный вид на поросший густым лесом холм. Его когда-то голые склоны были засажены елями и соснами по указанию дочери Александры Николаевны - Натальи. Среди верхушек деревьев виднеется шпиль часовни - в ней родовая усыпальница Фризенгофов.
С волнением берусь за кованое кольцо, вставленное в львиную пасть, и с усилием отворяю тяжелую дверь, обитую железными полосами. Мысленно отмечаю - именно так описывали первое посещение замка в своих воспоминаниях многие из бывавших здесь гостей.
В сопровождении экскурсовода поднимаемся в жилые помещения второго этажа и попадаем в девятнадцатый век - старинная добротная мебель темного дерева, портреты в массивных рамах, гравюры, бронзовые подсвечники... На косяке двери сохранились отметины - это вдова поэта, гостившая в замке, отмечала рост детей Пушкина. Большой книжный шкаф у стены. На тисненых золотом кожаных корешках мелькают и русские названия. Когда-то здешняя библиотека насчитывала свыше десяти тысяч томов. Но сегодня она заметно поредела. Среди портретов преобладают изображения членов семей Пушкина и Ланских, друзей поэта - П.А. Вяземского, Н.А. Орлова, подруг сестер Гончаровых. Отдельно висит портрет Дантеса. Долгое время эти портреты молчали. Мало кто мог даже назвать изображенных на них лиц.
Среди более поздних экспонатов музея - зал Льва Толстого, созданный на основе документов и материалов Душана Маковецкого -словацкого сподвижника, друга, личного врача и летописца писателя. Он жил в Ясной Поляне с 1904 по 1920 г. и оставил интересные воспоминания. Здесь представлены также работы словацких пушкинистов, выставка современных изданий поэта на словацком языке. Выделяется вышедший в Братиславе в 2002 г. современный перевод на словацкий «Евгения Онегина» с параллельным русским текстом.
С трудом верится, что этот старинный дом, наполненный раритетами, связанными с именем Пушкина, сохранился несмотря на
все зигзаги истории. Не малая заслуга в этом нашего соотечественника Николая Алексеевича Раевского. Волей судьбы он был заброшен в Чехословакию с волной русских эмигрантов и стал первым, кто приоткрыл тайны замка в Бродзянах и его русских обитателей, рассказал широкой общественности о хранящихся там литературно-художественных сокровищах.
Но обо всем по порядку. Н.А. Раевский родился в 1894 г. Окончил в 1913 г. с золотой медалью гимназию в Каменец-Подольске, прошел 2 курса естественного факультета Петербургского университета. Учебу, однако, пришлось прервать - разразилась мировая война. Пройдя ускоренный курс в Михайловском артиллерийском училище, подпоручик полевой артиллерии Раевский отправляется на фронт. Боевое крещение получил в 1916 г. в ходе знаменитого Брусиловского прорыва. В боях показал храбрость и офицерскую выдержку.
Октябрьский переворот Раевский не принял и оказался на стороне «белых». Сорок четыре месяца он провел на фронтах Мировой и Гражданской войн. Дослужился до капитана, получил Св.Анну «За храбрость» и с войсками Врангеля покинул родину. После нескольких лет скитаний попал в Прагу, где нашли тогда убежище многие представители русской интеллигенции. Чехословацкое правительство финансировало программу образования для русской молодежи, которая должна была принять Россию в свои руки, после скорого, как полагали, падения большевиков.
На пражских литературных сходках и вечерах бывали И. Бунин, К. Бальмонт, Владимир Набоков, Аркадий Аверченко, И. Северянин, Марина Цветаева, Нина Берберова, Петр Струве, Борис Савинков (Ропшин), Р. Якобсон. В старейшем в центральной Европе Карловом университете читали лекции академики историк Византии Никодим Кондаков, геолог Николай Андрусов. Не обходили Прагу стороной и советские литераторы Горький, Маяковский, Юрий Тынянов, Илья Эренбург. В одном из своих зарубежных интервью Маяковский пробросил мысль: «Выступая в Праге по-русски, я не боюсь быть не понятым». Кое-кто полагал, что речь идет о хорошем владении чехов русским языком. Фактически же поэт в завуалированной форме отмечал - значительную часть его пражской аудитории составляли русские эмигранты.
В Праге Раевский решил продолжить образование и поступил на естественный факультет Карлова университета. После его окончания защитил кандидатскую диссертацию и увлекся энтомологией. На этой почве близко сошелся с Владимиром Набоковым, сыгравшим важную, если не ключевую роль в его писательской судьбе. Познакомившись с рукописью повести «Добровольцы», Набоков написал автору: «Многоуважаемый Николай Алексеевич, ваши очерки прямо великолепны, я прочел - и перечел их - с огромным удовольствием. Мне
нравится ваш чистый и правильный слог, тонкая ваша наблюдательность, удивительное чувство природы...»
«В зрелые годы, - вспоминал позднее Раевский, - литературные интересы стали у меня преобладать надо всеми иными. Пушкиноведением начал заниматься с 1931 года. Работал, пользуясь богатейшей пушкинианой Пражской университетской библиотеки». Кроме письменных источников он искал в Праге связи и контакты с теми людьми и их потомками, которые были вхожи в пушкинский круг. Его исследовательские способности были вознаграждены - ему удалось открыть пушкинскую сокровищницу в бродзянском замке, побывать там и по крупицам восстановить историю этого дворянского гнезда.
В Чехословакии он отыскал следы «выдающейся женщины» знакомой Пушкина Долли Фикельмон, оставившей воспоминания о дуэли и смерти поэта. Вдова Раевского вспоминала: «Кто-то написал, что Долли Фикельмон - его загробная любовь. Не могу не согласиться. Он ею любовался, слышал ее, видел. У него даже были, как он считал, галлюцинации: "Фикельмон явилась, представляешь, я разговаривал с ней". Его герои надеялись на него, а он не подводил. Не дыша, деликатно и осторожно распутывал кружева их судеб. И за каждое слово свое нес ответственность перед историей».
В Праге Раевский познакомился со своим ровесником Георгием Михайловским (сыном писателя Гарина-Михайловского), в то время профессором международного права. В одной из откровенных бесед профессор рассказал, что в июле-августе 1913 г. он отдыхал на швейцарском курорте в Монтре, где близко познакомился с пожилой дамой (лет 5055), графиней d'Anthes и ее дочерью Françoise (лет 20). Графиня сообщила Михайловскому, что она дочь Дантеса, убившего Пушкина, от второго брака. На вопрос Михайловского, был ли Дантес в связи с Натальей Николаевной, графиня ответила, что в этом не может быть никакого сомнения и что ее отец сам не скрывал этого. «Само собой разумеется, - писал Раевский, - что к рассказу собеседницы профессора в этой его части приходится отнестись с крайней осторожностью. Однако, по словам Михайловского, совершенно невероятно, чтобы эта почтенная пожилая француженка выдумала свое происхождение от Дантеса».
Между тем, пушкиниану Раевского и самого писателя ждали новые испытания. Немецкие войска заняли Австрию и Чехию. Надвигалась война. Литературный и научный дебют с его изысканиями был отложен на долгие годы. В канун нападения Германии на СССР Раевского в числе других русских, слывших противниками гитлеровского режима, арестовало гестапо. После двух месяцев, проведенных в тюрьме, его выпустили, но лишили права выезжать за пределы Праги.
Через несколько дней после освобождения чешской столицы от фашистов, совпавшим с окончанием войны в Европе, начались
новые испытания. Раевский был задержан органами советской военной контрразведки, как участник Белого движения. Его осудили по пресловутой 58 статье. Правда, дали минимальный по тогдашним меркам срок - пять лет исправительно-трудовых лагерей и три года поражения в правах.
В ходе следствия он обстоятельно рассказал о своих пушкинских исследованиях, привлек внимание дознавателей к неизвестным документам и архивным материалам, связанным с именем поэта. Просил довести эти сведения до специалистов. И свершилось чудо - исследования Раевского попали в Пушкинский дом. Сейчас трудно восстановить, как вращались механизмы военно-бюрократической машины, но очевидно главное: его показания помогли спасти и сохранить многое из того, что хранилось в бродзянском замке. Сам Раевский вспоминал позднее, что его следователь «капитан Плясков отнесся к моей просьбе с чрезвычайной внимательностью».
После окончания срока заключения, в 1950-1961 гг. он заведовал клинико-диагностической лабораторией Минусинской больницы. Далее - Алма-Ата, продолжение работы над пушкинской темой и одновременно государственная служба. В 1961-1977 гг. Раевский научный сотрудник Казахского института клинической и экспериментальной хирургии.
Признание приходит к семидесятилетнему автору после издания книги «Если заговорят портреты». Потом были - «Портреты заговорили», «Друг Пушкина - Павел Воинович Нащокин», «Джафар и Джан», «Последняя любовь поэта». Выпущенная стотысячным тиражом работа «Портреты заговорили» разошлась в одно мгновение и, став бестселлером, многие годы считалась рекордсменом по читательскому спросу. Казалось, успех пришел к автору легко и быстро. Но это только на первый взгляд. Из-за своего происхождения, «гулаговского» прошлого, смелых открытий ему приходилось преодолевать не только рогатки бюрократов, но и козни собратьев по перу. Самому Раевскому было тогда трудно представить, но его лично поддерживал руководитель коммунистов Казахстана Д. Кунаев. Ему нравилась роль покровителя наук и искусств, льстило, что в «его» республике работает такой известный и популярный писатель.
Для широкой публики Раевский наверняка, так бы и остался известен, как выдающийся пушкинист, связавший свою писательскую судьбу с именем поэта. Но не зря древние говорили, что у рукописей своя судьба. Не зря Раевский до последних дней своей жизни надеялся, что переданные им накануне ареста пражским знакомым на хранение рукописи, дневниковые записи, наброски произведений отыщутся. Это убеждение он сумел передать и многим из тех, кто был с ним близок в последние годы жизни. Среди них был и неутомимый исследователь
творчества Раевского О.И. Карпухин. Именно благодаря его стараниям удалось разыскать и опубликовать недавно в издательстве «Русский раритет» книгу «Неизвестный Раевский». В нее вошли повести «Тысяча девятьсот восемнадцатый год», «Добровольцы» и «Дневник галлипо-лийца». Эти во многом автобиографические произведения написаны честным и мужественным человеком. Он не избегает «окопной правды», снимающей героический ореол с Гражданской войны, с Белого движения, показывает истинное лицо братоубийственной бойни. Не уклоняется он и от критической оценки политических промахов и неудач Белого движения. В отличие от «красных» у него не было доведенной до масс системы идей. Напротив, оно скорее отличалось разношерстностью мировоззрений и убеждений или как бы сегодня сказали - плюрализмом мнений. Конечно, такой подход автора не укладывался в привычные клише белогвардейской литературы и мемуаристики и с подозрением воспринимался в эмигрантских издательствах.
Ценность этих работ Раевского заключается и в том, что они не только правдиво передают жестокий и непримиримый характер противостояния тех лет, но, по признанию самого автора: «В них свежесть только что пережитых событий». И еще. Их публикация вселяет надежду, что где-то в архивных недрах или на пыльных антресолях продолжают храниться рукописи и дневники Раевского, которые еще ждут своего часа, чтобы предстать перед читающей публикой.
Приходится только сожалеть, что в Праге, где писатель провел двадцать лет жизни и сделал большинство из своих «пушкинских» открытий, память о нем в эмигрантской среде уже едва теплится. Так, в вышедшей в Чехии в 2008 г. книге очерков о русской эмиграции в Чехословакии (более 500 стр.) о Раевском нет ни слова. Зато целая глава посвящена «подвигам» предателя Власова и его армии в последние дни войны в Праге.
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
Настоящий очерк был уже готов, когда из Праги пришло письмо от известного литературоведа, профессора Карлова университета в Праге, нашего соотечественника - Владимира Ивановича Крестовского. Он родился в эмигрантской семье, окончил в Праге русскую гимназию, получил высшее филологическое образование. Горячий сторонник развития и укрепления чешско-русских гуманитарных связей. Был одним из инициаторов присвоения академику Д.С. Лихачеву Почетного звания профессора Карлова Университета. Вот что он сообщил.
«В конце 1944 года Раевский собрал свой личный и литературный архив и запечатал его в два пакета. Один пакет с литературными материалами отдал на сохранение своему доброму знакомому доценту Карлова университета Кафке, а другой - пражскому адвокату Курцвайлу.
Как мне рассказывали, кажется, в 70-е годы Раевский приезжал в Прагу в сопровождении тележурналистов и пытался разыскать свой архив. Но, тщетно. Профессор Кафка к тому времени уже скончался и следы переданных ему материалов затерялись. Курцвайл, хотя еще был жив, но так и не смог вспомнить куда он спрятал пакет.
Позднее, уже после отъезда расстроенного Раевского, мне позвонила дочь Курцвайла, с которой я был знаком. Она сообщила, что со своим мужем-французом готовится переехать во Францию и, перебирая старые вещи, наткнулась в подвале дома на запечатанный сургучем пакет, «какого-то» Раевского. Она интересовалась, не знаю ли я этого человека. Тогда я не сразу понял, что речь идет о Раевском-пушкинисте. В памяти всплыли эпизоды из жизни русской гимназии в Праге, где я учился. Среди взрослых завсегдатаев школьных новогодних елок был и Раевский. За полноту гимназисты прозвали его «пупочка». Я сказал моей знакомой, что, кажется, знаю этого человека. Спустя немного времени мне доставили пакет. Он был уже распечатан. Внутри оказалось 8 дневников в клеенчатых переплетах, 14 записных книжек карманного формата, отдельные рукописи, наброски, письма, фотографии.
Два года я работал над этими материалами, расшифровывал и перепечатывал их, снабжал комментариями, словом, готовил их к печати. Сообщил о найденном архиве российским коллегам, но в начале бурных и переломных девяностых годов, интерес к ним в Москве не проявили. Дело тогда ограничилось публикацией моей статьи о сделанном открытии в «Литературной газете» (№ 10, 9.3.1994 г.). Позднее, когда началась подготовка к 200-летию Пушкина, я передал архив Раевского, созданному тогда в Праге «Пушкинскому фонду». Вероятно, оттуда они перекочевали в российские хранилища, где и были обнаружены их современными публикаторами».
Владимир Иванович приложил к своему письму выдержки из упомянутых писем и дневников Раевского, любезно разрешив их публиковать.
