CC BY
170
ТАМБОВСКИЙ КОЛОРИТ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ: К ХАРАКТЕРОЛОГИИ А.И. СОЛЖЕНИЦЫНА*
Л.В. Полякова
В отечественном литературоведении самых последних лет значительно активизировалось внимание к краеведческому материалу, «хронотопической образности», «образам местности», «местнографии», «локально-историческому методу в науке о литературе», к методологии социально-исторического литературоведческого исследования [См.: Московская 2010]. Дискутируется мысль о том, что кроме «петербургского текста», открытого и описанного в свое время Н.П. Анциферовым, а в наши дни исследованного В.Н. Топоровым с помощью мифопоэтического и семиотического методов [См.: Топоров 2003], в русской литературе по аналогии представлены «московский», «воронежский», «пермский», «елецкий», «сибирский», «крымский» и другие тексты, характеризующиеся специфическими топонимическими сюжетами, героями, поэтикой, языком, когда даже сам «край» может восприниматься как образ или герой литературного произведения.
При этом литературоведы, в отличие от лингвистов, рассматривающих «текст» как коммуници-руемую, сообщенную знаковую структуру на письме, минимальную единицу речевой коммуникации, обладающую относительным единством и относительной автономией, особенно не придерживаются каких-то определенных толкований понятия «текст» применительно к вопросу об «образах местности». Приняв во внимание эту ситуацию вокруг локального литературно-художественного «текста», есть все основания говорить и о «тамбовском тексте» русской литературы. Степень связи писателя с Тамбовским краем определяется содержанием и характером конкретных его произведений. Произведения Державина тамбовского периода, «Тамбовская казначейша» Лермонтова, лирика Баратынского, написанная в Маре, «Раскаты Стенькина грома в Тамбовской земле»,
В статье анализируются два рассказа А. Солженицына в основе с региональным аспектом - «Случай на станции Коче-товка» и «Эго». «Тамбовский текст» малой прозы писателя зафиксировал способность художника оставаться проповедником и пропагандистом так называемого «религиозного гуманизма» именно в произведениях с высоким трагедийным содержанием.
Ключевые слова: Солженицын, малая проза, характерология, «тамбовский текст» русской литературы.
«Оскудение. Очерки, заметки и размышления тамбовского помещика» Терпигорева, поэзия из сборников «Песни старости», «Прощальные песни» Жемчужникова, «Печаль полей» Сергеева-Цен-ского, «Уездное» Замятина, «Город Градов» Платонова, «Тамбовский мужичок в Москве» Серафимовича, «Вольный проезд» Цветаевой, «Одиночество» Вирты, произведения других авторов, в том числе современных, - отличаются яркими художественными картинами жизни «тамбовского человека» (по Платонову) в разные исторические периоды.
Следует иметь в виду, что о «тамбовском тексте» русской литературы, как, впрочем, и о других выше перечисленных, можно говорить лишь очень условно и то в пределах, главным образом, литературного краеведения. Пока в литературоведении научно обоснован лишь «петербургский текст», с его отношением к Петербургу как городу, являющемуся квинтэссенцией жизни России, в ко-
* Работа выполнена и опубликована при финансовой поддержке РГНФ, проект № 10-04-70401а/Ц.
тором зашифрованы этапы её духовного развития; с наличием в нём, этом «тексте», петербургского мифа (сакральной географии города, его творения «из ничего», его нереальный вид и особые отношения с временем); с раскрытием темы призрачности, пустынности северной столицы. «Тамбовский текст» складывается из разрозненных биографических реалий писателей и их произведений, имеющих связь с Тамбовским краем, из отдельных мотивов, образов, характеров, сюжетов, героев разных историко-литературных периодов, когда можно обобщённо говорить о тамбовской теме и «тамбовском человеке», о массовом образе тамбовцев на страницах отечественной художественной словесности в целом, на тех или иных исторических этапах её развития.
Значительно обогащает «тамбовский текст» русской литературы А.И. Солженицын.
В 1962 году написан солженицынский рассказ «Случай на станции Кочетовка». Он входит в серию произведений, созданных писателем в «малом жанре», демонстрирует мастерство Солженицына, «самой крупной фигуры, - по словам Л.А. Аннинского, - выдвинутой нашей словесностью за последние полвека» [Аннинский 1991], в использовании художественной детали, специфически тамбовского диалекта, диалога (что придаёт повествованию особую сценичность, ориентирует его на театральную сцену), в создании подробного портрета литературных героев. Диалог, которым открывается рассказ, обеспечивает быструю смену повествовательного ритма, сцен и как бы сообщает зачину, всему сюжету произведения напряжённость и даже конфликтность.
«- Алё, это диспетчер?
- Ну.
- Кто это? Дьячихин?
- Ну.
- Да не ну, а я спрашиваю - Дьячихин?
- Гони цистерны с седьмого на третий, гони. Дьячихин, да.
- Это говорит дежурный помощник военного коменданта лейтенант Зотов! Слушайте, что вы творите? Почему до сих пор не отправляете на Липецк эшелона шестьсот семьдесят... какого, Валя?
- Восьмого.
- Шестьсот семьдесят восьмого!» [Солженицын 2004: 127].
Писатель сразу вводит своего читателя в атмосферу военного времени, в жизнь и обстановку станций с узнаваемыми для тамбовцев реальными названиями - Кочетовка, Липецк, Богоявленск, Мичуринск, Ртищево и другими, и житель Тамбовской области легко представляет себе место, где
событиям предстоит развернуться. Сегодня сортировочная станция Кочетовка комплексно реконструирована, о чём рассказал на страницах газеты «Вперёд» (2006. 30 марта) главный инженер Мичуринского отделения Юго-Восточной железной дороги В.В. Сараев.
В основу рассказа положена история, произошедшая в годы Великой Отечественной войны с другом Солженицына, военным комендантом станции Л. Власовым. Как свидетельствует В.Е. Андреев, в 1995 году на станцию Кочетовка Юго-Восточной железной дороги по просьбе Солженицына приезжал поэт Ю.М. Кублановский «по делам инсценировки для Мичуринского драмте-атра рассказа А.И. Солженицына» [Андреев 1998: 107].
Читатель солженицынского рассказа прежде всего отмечает мастерство Солженицына-портретиста. Он фиксирует своё внимание на «рассыпанных обильных белых кудряшках», «весёлых спадающих волосах» военного диспетчера Вали Подшебякиной, «круглых очочках» Зотова, «сизом носище да толстых губах» старика Кордубайло. На дубке, который рос за окном и «его трепало, мочило - он держал ещё тёмных листьев, но сегодня слетели последние»: сама Кочетовка имеет свой портрет. Отдалённая от столицы небольшая железнодорожная станция вблизи Мичуринска, ничем не приметная в обычное время, во время войны приобрела облик и значение обобщённого символа жизни военного времени. «А то всё было - дождь-косохлёст. В холодном настойчивом ветре он бил в крыши и стены товарных вагонов, в грудь паровозам; сёк по красно-обожжённым изогнутым железным рёбрам двух десятков вагонных остовов (коробки сгорели где-то в бомбёжке, но уцелели ходовые части, и их оттягивали в тыл); обливал четыре открыто стоявшие на платформах дивизионные пушки; сливаясь с находящими сумерками, серо затягивал первый зелёный кружок семафора и кое-где вспышки багровых искр, вылетающих из теплушечных труб. Весь асфальт первой платформы был залит стеклянно пузырящейся водой, не успевающей стекать, и блестели от воды рельсы даже в сумерках, и даже тёмно-бурая насыпка полотна вздрагивала невсачивающимися лужами» [Солженицын 2004: 127]. И далее - самая интересная и многозначительная деталь этой мрачной, кажется, совсем равнодушной к жизни человека картины: «И всё это не издавало звуков, кроме глухого подрагивания земли да слабого рожка стрелочника, - гудки паровозов отменены были с первого дня войны». Не тишина, а беззвучие - вот что отмечено художественным зрением писателя.
Беззвучие как знак беды, страха, ужаса военной жизни.
С первой страницы рассказа нас увлекают портрет, характер, поведение и мысли одного из главных героев - лейтенанта Василия Зотова, дежурного помощника военного коменданта. Предельно честный, трудолюбивый, патриотичный, совестливый, он чувствует не просто усталость, а тоску, которая «подобралась к нему в темнеющем прежде времени дне - и заскребла». И автор уточняет, что не личная жизнь волнует героя, а «тоска была даже не о жене, оставшейся с ещё не рождённым ребёнком далеко в Белоруссии, под немцами. Не о потерянном прошлом, потому что у Зотова не было ещё прошлого. Не о потерянном имуществе, потому что он его не имел и иметь не хотел бы никогда... Угнетённость, потребность выть вслух была у Зотова от хода войны, до дикости непонятного» [Солженицын 2004: 127].
Зотов постоянно задаёт себе вопросы: почему война так идёт, по сводкам информбюро провести линию фронта невозможно, у кого Харьков, у кого Калуга, но среди железнодорожников хорошо было известно, что за Узловую на Тулу поезда уже не шлют. Досталось и Кочетовке: «свалились откуда-то два шальных немецких мотоциклиста, влетели в Кочетовку и на ходу строчили из автоматов». Но больше всего Зотова беспокоило то, что немец сейчас, в октябре 1941 года, уже под Москвой, а если сдадут Москву, что потом? «.Потом что? А если - до Урала?..». «Вася Зотов преступлением считал в себе даже пробегание этих дрожащих мыслей».
Зотову не давала покоя ещё одна мысль: все его сокурсники, друзья воюют на фронте, а он должен прозябать в комендатуре железнодорожного узла. А ещё он не мог понять - и это вызывало в нём обиду и даже «ощущение одиночества», почему все рабочие люди вокруг него как будто мрачно, как и он сам, слушали сводки и расходились от репродукторов с такой же молчаливой болью. «Но Зотов видел разницу: окружающие жили как будто и ещё чем-то другим, кроме новостей с фронта, -вот они копали картошку, доили коров, пилили дрова, обмазывали стёкла. И по времени они говорили об этом и занимались этим гораздо больше, чем делами на фронте. Глупая баба! Привезла угля - и теперь "ничего не боится". Даже - танков Гуде-риана?» [Солженицын 2004: 127].
И здесь особенно колоритен образ тёти Фроси, «списчицы» вагонов. Именно она рассказывает о том, как выменяла чулки у эвакуированных за пяток картофельных лепёшек, «а Грунька Мострю-кова надысь какую-то чудную рубашку выменяла -
бабью, ночную, мол, да с прорезями, слышь, в таких местах. ну, смехота! Собрались в её избе бабы, глядели, как она мерила, - животы порвали!.. И мыло тоже можно брать у их, и дёшево...» [Солженицын 2004: 127].
Но именно тётя Фрося рассказывает и случай на станции Кочетовка с эшелоном окруженцев, когда на железнодорожных путях встретились тридцать вагонов окруженцев (на эти тридцать вагонов отчаянных людей было пять сопровождающих из НКВД, которые сделать с ними ничего не могли) и встречный эшелон из Ртищева с мукой. Когда окру-женцы атаковали полувагоны с мукой, вспарывали ножами мешки, насыпали себе в котелки и обращали гимнастерки в сумки, головной часовой конвоя при мучном эшелоне (было двое солдат), совсем ещё паренёк, начал кричать, и когда понял, что ему никто не поможет, он выстрелил и застрелил одного окруженца. Зотов знал об этом случае и пошёл объяснять Фросе и её слушателям, как было всё на самом деле.
Прекрасно написана, опять в форме диалога, теперь уже диалога-полемики, сцена спора о народном добре и о роли военной присяги. В этом споре принимают участие Зотов, Валя, Фрося и Кордубайло. Портрет каждого героя детально выписан. Спор закончился тем, что Зотов ушёл к себе, а тётя Фрося спокойно обращается к Вале с просьбой «подвострить карандашик»: «Пойду семьсот шестьдесят пятый списывать».
Принято считать, что у Солженицына, исключая разве «Матрёнин двор», слабо, контурно выписаны женские портреты. Этого не скажешь о рассказе «Случай на станции Кочетовка», где, конечно же, ведущая роль отведена Зотову и Тверитинову. Однако женские судьбы, написанные рукой бесспорного мастера, запоминаются, и не только Валя или Фрося, но и Полина, на первый взгляд, лицо эпизодическое. «Полина стала ему (Зотову. - Л.П.) в Кочетовке - нет, по всю эту сторону фронта -самым близким человеком, она была глазом совести и глазом верности его.». Полина работала на почте, куда Вася ходил читать свежие газеты. «Как и для Зотова, для Полины война не была бесчувственным качением неотвратимого колеса, но -всей её собственной жизнью и будущим всем, и, чтоб это будущее угадать, она так же беспокойными руками разворачивала эти газеты и так же искала крупинки, могущие объяснить ей ход войны. Газеты заменяли им письма, которых они не получали. Полину, ребёнка её и мать он полюбил так, как вне беды люди любить не умеют.» (выделено мною. - Л.П.) [Солженицын 2004: 137], когда любят как своё спасение.
Писатель подчёркивает в Зотове его отзывчивость: ни по званию своему, ни по роду работы совсем он не должен был вставать навстречу каждому входящему сержанту. Но он действительно рад был каждому и спешил с каждым сделать дело получше. «Своих подчинённых не было у помощника коменданта, и эти, приезжающие на пять минут или на двое суток, были единственные, на ком Зотов мог проявить командирскую заботу и распорядительность» [Солженицын 2004: 140]. Основной случай на страницах рассказа, заложенный в его название, - встречу и расставание молодого Зотова с сорокадевятилетним артистом Игорем Дементьевичем Тверитиновым, отставшим от своего эшелона окруженцев, а «инструкция требовала крайне пристально относиться к окружен-цам, а тем более - одиночкам», - предваряется сценой, названной автором тоже «случаем», тем самым, о котором рассказывала тётя Фрося, когда именно Зотов напомнил о роли присяги для судьбы военного человека и в военное время. Неслучайна связь этих «случаев». «Тверитинов смотрел на Зотова в полноту своих больших доверчивых мягких глаз. Зотову была на редкость приятна его манера говорить.». Они говорили о том, как Тверитинов отстал от своего эшелона, о подозрительности людей друг к другу как черте тоталитарной эпохи, о судьбе поколения, к которому принадлежит автор рассказа, кто защищал дипломы об окончании высшего учебного заведения в первые годы Великой Отечественной, рассматривали семейные фотографии. Зотов мог и был готов помочь артисту, человеку с «душу растворяющей улыбкой», догнать свой эшелон, но не сделал этого: его смутил и насторожил вопрос артиста: «Позвольте. Сталинград. А как он назывался раньше?
И - всё оборвалось и охолонуло в Зотове! Возможно ли? Советский человек - не знает Сталинграда? Да не может этого быть никак! Никак! Никак! Это не помещается в голове!» [Солженицын 2004: 158]. Начался бескомпромиссный внутренний монолог, почти «поток сознания»: («Значит, не окруженец. Подослан! Агент! Наверно, белоэмигрант, потому и манеры такие.)», («Да не офицер ли он переодетый? То-то карту спрашивал. И слишком уж переиграл с одежонкой.)», («Тюха-матюха! Раскис. Расстилался перед врагом, не знал чем угодить.)», («Что же придумать?)». И Зотов сдал Тверитинова службе НКВД. Он понимал, что инструкция в военное время не меньше значима, чем присяга.
Если поставить рассказ А.И. Солженицына «Случай на станции Кочетовка» в контекст творчества писателя, то мы должны отметить его пере-
кличку, прежде всего, с другими ранними, написанными в одно время со «Случаем.» рассказами писателя, - «Матрёнин двор» и «Один день Ивана Денисовича», с непредвзятым подходом автора к русскому национальному характеру, который Солженицын высоко ценил, но не идеализировал. Поступок Василия Зотова (лучше перестраховаться, чем непоправимо ошибиться) находит прямое толкование и в притче о Китоврасе из романа «Раковый корпус»: «Жил Китоврас в пустыне дальней, а ходить мог только по прямой. Царь Соломон вызвал Китовраса к себе и обманом взял его на цепь, и повели его камни тесать. Но шёл Китоврас только по своей прямой, и когда его по Иерусалиму вели, то перед ним дома ломали - очищали путь. И попался по дороге домик вдовы. Пустилась вдова плакать, умолять Китовраса не ломать её домика убогого - и что ж, умолила. Стал Китоврас извиваться, тискаться, тискаться - и ребро себе сломал. А дом - целый оставил. И промолвил тогда: мягкое слово кость ломит, а жёсткое гнев воздвигает». Эту притчу приводит в своей книге о Солженицыне женевский славист Жорж Нива и заключает: «Всякий раз, как Солженицын применяет принцип Кито-враса, он тяжело оскорбляет людей чувствительных и честных, но втянутых в компромисс с действительностью» [Нива 1992: 37].
Поступок молодого лейтенанта Василия Зотова - это тоже своего рода поведение в соответствии с принципом Китовраса, компромисс с реальностью военного времени, когда чувство подозрительности (а вдруг Тверитинов шпион) внушено обстоятельствами.
Для более глубокого прочтения и понимания «Случая на станции Кочетовка» возможен и ещё один контекст, с одной стороны, рассказ «Эго», с другой - публицистика писателя и, прежде всего, его работа «Россия в обвале» (М., 1998), а также Гарвардская и Темплтоновская речи [См.: Солженицын 1995-1997]. В условиях войны и других экстремальных обстоятельствах добродетель человека оборачивается против него.
Рассказ «Эго», опубликованный в «Новом мире», особенно интересен нам, тамбовским чита-телям,поскольку связан с событиями,происходя-щими, как и в рассказе «Случай на станции Кочетовка», на территории Тамбовского края и тоже в период войны, пусть и иной по характеру -Гражданской. Известно, что к событиям антоновского мятежа у Солженицына был особый интерес. Он работал с тамбовскими архивами, в начале 1970-х годов приезжал в село 1-я Иноковка Кирсановского района в гости к учителям А.И. и Т.А. Брыксиным, у О. Е. Брыксиной, интересовался под-
робностями тамбовского крестьянского восстания 1921 года. Был он и в селе Калугино Инжавинского района, в Кирсанове [Андреев 1998: 43].
Павел Васильевич Эктов, заглавный герой, как пишет Солженицын в «Эго», «к своим тридцати годам, ещё до германской войны, устоялся в осознании и смысле быть последовательным, если даже не прирождённым, сельским кооператором -и никак не замахиваться на великие и сотрясательные цели. Чтобы в этой линии удержаться - ему пришлось поучаствовать и в резких общественных спорах и выстоять против соблазна и упрёков от революционных демократов.» [Солженицын 1995: 12]. У себя в Тамбовской губернии он несколько лет был энергичным деятелем ссудо-сберегательной кооперации. И только в январе 1918 года, «накануне уже явно неизбежной конфискации всех кооперативных касс, - настоял, чтобы его кредитное общество тайно раздало вкладчикам их вклады.» [Солженицын 1995: 12].
Писатель в подробностях и деталях описывает события в Тамбове и в сельских местностях Тамбовской губернии в период 1919-1921 годов, и он однозначно на стороне предводителя мятежа и его сторонников. По жанровой характеристике «Эго» близок к очерку: здесь подлинная биография Антонова, свидетельства очевидцев, действительные исторические личности - Киквидзе и Мамонтов со своими конницами,губпродкомиссар Гольдин,на-чпогуб Вейднер, борисоглебский уездный продко-миссар Альперович, предгубисполкома Чичканов, завагитпропа губкома Эйдман; а в грозных распоряжениях чаще всего мелькали подписи секретарей губкома Пинсона, Мещерякова, Райвида, Мейера, предгубисполкома то Загузова, то Шлих-тера, предгубчека Трасковича, начальника политотдела Галузо - и этих тоже Тамбов не знал никогда, и эти тоже были пришлые. А в составе их губ-губ властей мелькали и другие, кто не подписывал грозных приказов, но решали-то все вместе: Смоленский, Зарин, Немцов, Лопато и даже женщины - Коллегаева, Шестакова. И об этих тоже Эктов не слышал прежде, только один среди них был точно местный, всеизвестный оголтелый большевик Васильев, прохулиганивший в городе весь семнадцатый год, свистевший и топавший даже на чинных собраниях в Нарышкинской читальне. Хотя и не в деталях, но показана деятельность штабов Антонова, ВЧК, продотрядов. С документальной точностью воспроизведены населённые пункты, где разворачивались события. «А мятежный край не утихал!» [Солженицын 1995: 19]. «И Эктов не увидел и для себя, народника, народолюбца, иного выхода, как идти туда же и в то же.
Хотя: кончилась большая Гражданская война - и какие надежды были теперь у мужицкого восстания? Но несомненно, что крестьяне будут лишены грамотного связного руководства. Пусть никакой не военный, лишь кооператор, да грамотный и смышлёный человек, - Эктов пригодится где-то там.
Но - жена, Полина, сердце моё неотрывное! и Мариночка, крошка пятилетняя, глазки васильковые! - как оставить вас? и - на какие испытания? на какие опасности? даже просто на голод? Вот оно, наше самое трепетное - оно и высшее наше счастье, оно и наша слабость...» [Солженицын 1995: 15]. Полина - в острой тревоге, но отпустила его со словами: «Ты - прав. Да. прав. Иди». «И осталась одна с дочуркой на их городской квартире, со скудными запасами провизии и дров на будущую зиму, - но и что-то же заработает, учительница» [Солженицын 1995: 15]. И Павел Васильевич уехал из Тамбова искать предполагаемый центр восстания. Вскоре на страницах этого очеркового рассказа появляется и объяснение, почему произведение названо «Эго». Когда Эктов представился Антонову, тот спросил фамилию. «Странно, но Эктов не запасся. Уже начал: «Эк.», и тут же прохватило: нельзя называть! И горло само перешло на:
- а. га.
Антонову послышалось:
- Эгов?
А что? Псевдоним, и неплохой. Ответил уже чётко:
- Эго. Пусть так.
Ну, так и так, Антонов и не допытывался.» [Солженицын 1995: 16].
Работая в антоновском штабе, Эктов на пишущей машинке печатал прокламации: «Мобилизованные красноармейцы! Мы - не бандиты! мы такие же крестьяне, как вы. Но нас заставили бросить мирный труд и послали на своих братьев. Да здравствуют советы трудового крестьянства!».
Эктова со временем признали военным человеком и сделали помощником командира полка Особого назначения при штабе 1-й армии. Сильно простудился, занемог, должен был отстать от полка, полежать в селе, в тепле, однако на вторую же ночь по доносу соседской бабы был выдан чекистам и схвачен, но не расстрелян. Его повезли в Тамбов, который к тому времени имел «вид военного лагеря». И дальше, через Тамбов, в Москву. Сидел в лубянской тюрьме ВЧК.
Автор подробно описывает тюремное существование героя. И вот Эктову предложено сотрудничество с большевиками, которые только что издали
приказ № 130: арестовывать семьи повстанцев. И Эктов, выбирая между долгом перед своими народническими настроениями и судьбой семьи, лихорадочно обдумывает и мотивирует свой поступок: получает задание быть проводником при кавалерийской бригаде знаменитого Григория Ко-товского, потому что всё равно «вся боевая кампания Антонова проиграна», а как «обречь своих»?.. Сам ты, своими руками?..» [Солженицын 1995: 25]. Вскоре Эктов понимает, что его служебное предательство оказывается бессмысленным, даже более того, выясняется, что бывший соратник Иван Сергеевич Матюхин, командовавший отрядом анто-новцев, с которым Эго и намерен соединить котовцев, собирался освободить концлагерь, где содержатся семьи повстанцев, в том числе и семья Эктова. Получилось, что Эго погубил и свою семью, и себя. Однако автор оставляет для заглавного героя открытый путь «нравственного возвышения», в котором, по словам Солженицына в Гарвардской речи, содержится подлинный смысл и цель человеческого существования.
Солженицына на всём протяжении его творческого пути интересовала русская характерология, русский национальный характер в процессе его деформации, оскудения нравственности, проявившемся, как в «Случае на станции Кочетовка», в подозрительности, взращённой в русском человеке, по Солженицыну, условиями жизни и со временем ставшей доминантой национального характера. Вряд ли столь однозначно это можно отнести к лейтенанту Зотову, по долгу службы и присяги вынужденному быть предельно осторожным. Невозможно однозначно трактовать и поведение Павла Васильевича Эктова из рассказа «Эго».
Среди сподвижников Александра Степановича Антонова Эктов самый образованный человек, потому и становится начальником штаба. Он воспитан в лучших традициях русской интеллигенции, народолюбец, честный и добрейший человек. Эктов сломлен и практически предаёт антоновский штаб. Ему предстояло «сдать» людей, к которым он, чтобы во время Гражданской войны не прятаться в своей норе в Тамбове, пришёл сам с намерением служить истине, а значит, крестьянам, или пожертвовать женой и дочерью. Эктов, не до конца ориентируясь в ситуации, выбирает жену и дочь.
Как и в рассказе «Случай на станции Коче-товка», читательские оценки поведения героев Солженицына - Зотова и Эктова - затруднены именно господствовавшими чрезвычайными ситуациями. Во всяком случае, сравнение Зотова и Эктова (один служит государственной целесообразности, другой руководствуется ответственностью перед своим
домом) - материал для неравнодушного обсуждения, найти истину в котором нам может помочь художественное слово самого писателя. В рассказе «Случай на станции Кочетовка» - это финал произведения, сформулированный всего лишь в одной фразе и с многоточием: «Но никогда потом во всю жизнь Зотов не мог забыть этого человека.». В рассказе «Эго» с его акцентом на «я», на индивидуализм, тем не менее художественная логика произведения «работает» на восприятие программного героя, Эктова, как значительной личности в условиях непростого исторического катаклизма.
Несмотря на то, что рассказы «Случай на станции Кочетовка» и «Эго» разделяют 33 года, жизнь целого поколения, Солженицын остаётся проповедником и пропагандистом так называемого «религиозного гуманизма», считая главным мировоззренческим и бытийным заблуждением современного человека то, что «человек пытается не выявить Божий замысел, но заменить собою Бога» [Соженицын 1995-1997, 1: 453]. Человек в любой ситуации, даже в самой чрезвычайной, по Солженицыну, должен чувствовать «направляющую руку». «Я в своей жизни эту направляющую руку, этот очень светлый, не от меня зависящий смысл я привык с тюремных лет ощущать, - писал А. Солженицын в очерках «Бодался телёнок с дубом». - Броски моей жизни я не всегда управлялся понять вовремя, часто по слабости тела и духа понимал обратно их истинному и далеко-рассчитанному значению. Но позже непременно разъяснялся мне истинный разум происшедшего - и я только немел от удивления. Это стало для меня так привычно, так надёжно, что только и оставалось у меня задачи: правильней и быстрей понять каждое крупное событие моей жизни» [Солженицын 1975: 126].
«Потенциал внутреннего сопротивления человека может быть очень высок, сила духа, если личность обладает ею, способна менять саму ситуацию, в том случае, если человек, оказавшийся в ней, способен слышать Божественную волю и остаётся верен своим принципам. Идея жизни не по лжи, отвергающая каждодневные компромиссы, и может, по мысли Солженицына, переломить ситуацию не только в масштабе, доступном частному человеку, но в значительно более крупном» [Голубков 2001: 257-258], - так формулирует религиозно-гуманистическую философию писателя М.М. Голубков. Однако мы не можем согласиться с вполне допустимыми мыслями о том, что Зотов и Эктов не следовали в своей жизни, в своих поступках этому фундаментальному принципу жизни не по лжи.
Литература
Андреев В.Е. Литераторы на Тамбовской земле. Мичуринск, 1998.
Аннинский Л.А. [Солженицын] // Лит. газета. 1991. 27 февр.
Голубков М.М. Русская литература ХХ в. После раскола. М., 2001.
Московская Д.С. Н.П. Анциферов и художественная
местнография русской литературы 1920 - 1930-х гг.
К истории взаимосвязей русской литературы и
краеведения. М., 2010.
Нива Ж. Солженицын. М., 1992.
Солженицын А.И. Избранное. Проза. Литературная
критика. Публицистика. М., 2004.
Солженицын А.И. Публицистика: в 3 т. Ярославль,
1995-1997.
Соженицын А.И. Эго // Новый мир. 1995. № 5. Солженицын А.И. Бодался телёнок с дубом. Очерки литературной жизни. Париж, 1975. Топоров В.Н. Петербургский текст русской литературы: Избранные труды. СПб., 2003.
ФГБОУ ВПО «Тамбовский государственный университет имени Г.Р. Державина» Поступила в редакцию 20.04.2011 г.
L.V.Polyakova
TAMBOV COLOURING OF RUSSIAN LITERATURE: TO CHARACTEROLOGY OF A.I.SOLZHENITSYN
In the article two short stories by A. Solzhenitsyn "The Incident at Kochetovka Station" and "Ego" are analyzed through the regional aspect. "Tambov text" of the writer's short prose recorded the ability of the artist to be an advocate and a promoter of the so-called "religious humanism" especially in the works with sublime tragic content.
Keywords: Solzhenitsyn, short prose, characterol-ogy, "Tambov text" of Russian literature.
