CC BY
116
ОБЗОРЫ И РЕЦЕНЗИИ Surveys and Reviews
Е.В. Капинос, И.В. Силантьев (Новосибирск)
СЮЖЕТОЛОГИЯ И СЮЖЕТОГРАФИЯ В ИНСТИТУТЕ ФИЛОЛОГИИ СО РАН
Аннотация. В статье кратко формулируются итоги 20-летнего пути изучения сюжетики коллективом сектора литературоведения Института филологии СО РАН. Тема исследовалась как в теоретическом, так и в историко-литературном аспекте, параллельно шло составление «Словаря сюжетов и мотивов русской литературы». «Словарь сюжетов и мотивов русской литературы» на сегодняшний день включает в себя четыре фундаментальные части, каждая из которых демонстрирует свой подход: архетипические сюжеты сменяются сюжетами с классическими патернами, жанровые сюжетные кластеры собираются наряду с авторскими сюжетными тезаурусами. В основу словаря были положены группы архетипических сюжетов, но по мере расширения материала оказалось, что невозможно игнорировать и другие типы сюжетов (к примеру, сюжеты с классическим патерном, сюжеты, характерные для тех или иных жанров и т.п.). Цель словаря - не объединение разных подходов в едином, а сочетание их, просмотр одних сюжетных кластеров (к примеру, авторских сюжетных тезаурусов) на фоне других (к примеру, сюжетов, заданных теми или иными жанровыми рамками). Из теоретических вопросов в статье поднимается проблема сюжетной динамики, сюжетного ритма, различения лирического и эпического сюжетов, изучения оно-матосюжетов.
Ключевые слова: сюжет; мотив; сюжетология; сюжетография; лирический сюжет; эпический сюжет; событие; сюжетная динамика; «искусство слова» и «искусство рассказывания».
E.V. Kapinos, I.V. Silantiev (Novosibirsk)
Plot Theory and Plotogography in the Institute of Philology of SB RAS
Abstract. The article presents the results of 20-years of studying literary plots by a team of researchers from the Institute of Philology of SB RAS. This area was studied both in the theoretical and historico-literary aspects, in parallel with the work on the "Dictionary of plots and motifs of Russian literature". As of today, the "Dictionary of plots and motifs of Russian literature" includes four fundamental parts, each of which demonstrates its own approach: archetypal plots are followed by plots with classical patterns, genre plot clusters are put together along with the authors' plot thesauri. The "Dictionary of plots and motifs of Russian literature" was based on groups of archetypal
plots, but, as the material expanded, it turned out that it was impossible to ignore other plot types (for example, plots with a classical pattern, plots typical of various genres, etc.). The purpose of the dictionary is not to unite different approaches into a single one, but rather to combine them, to view certain plot clusters (for example, authors' plot thesauri) against the background of others (for example, plots defined by certain genre frames). The article also treats some theoretical questions: the problems of plot dynamics and plot rhythm, differentiation between the lyrical and epic plots, and the study of onomatopoeic plots.
Key words: plot; motif; plot studies; plot descriptions; lyrical plot; epic plot; event; plot dynamics; "the word art" and "the art of narration".
В истории термина «сюжет» в русском литературоведении скрыто множество противоречий, энциклопедическая статья о сюжете из КЛЭ зафиксировала такие формы термина: греческим «миф» обозначалось у Аристотеля то, что на европейские языки было переведено словом «фабула», русский термин «сюжет» - это калька фр. «sujet» - предмет, т.е. тема. («Драматурги французского классицизма и Просвещения, - пишет Г.Н. Поспелов, - в частности П. Корнель и Д. Дидро, разумели под сюжетом заимствованные из прошлого "истории", которые драматург мог по-разному рассказывать в ходе сценического действия. В понимании термина "Сюжет" они следовали традициям Аристотеля, который в "Поэтике" писал о сценическом "подражании" действию и называл его не латинским словом "фабула" (как у нас теперь обычно переводят), а древнегреческим словом "миф" (цууод). Под "мифом" же он разумел определенные конфликты в жизни легендарных героев (например, Агамемнона и Клитемнестры <...>), которые позднее изображали в своих трагедиях древнегреческие драматурги» [Сюжет 1972, 306]). Первичному значению калькированного термина в известной мере отвечала и тематическая трактовка в трудах А.Н. Веселовского («Под сюжетом я разумею тему, в которой снуются разные положения-мотивы.» [Веселовский 2006, 542]).
В дальнейшем термины «сюжет», «фабула», «миф», «тема» далеко разошлись в своих значениях и сейчас обозначают различные с точки зрения современной литературоведческой науки понятия, но могут и сближаться в тех или иных контекстах. (В этой статье мы почти не будем касаться вопроса о различении данных терминов, в частности, терминов «фабула» и «сюжет», которому посвящено достаточно много исследований, созданных в том числе и в нашем коллективе) [Силантьев, Созина 2013, 58-69]. С терминологической неустойчивостью мы постоянно сталкиваемся, работая на протяжении двух десятилетий над темой о сюжетах и мотивах русской литературы, эта неустойчивость неизбежна и имеет свои причины, некоторые из них мы и попытаемся рассмотреть здесь.
Современный этап отечественных исследований в области сюжетики начинается со структуралистских исследований, проводившихся на протяжении многих лет в Даугавпилсе. Почерпнутое в наследии формалистов понятие о сюжетной структуре, а также история литературных сюжетов,
соотношение понятий «сюжет» и «жанр», «сюжет» и «традиция», «сюжет автора» и «сюжет героев», сюжетная многоплановость, - все это интересовало сюжетологов, работавших под эгидой литературоведческой школы Даугавпилса [Вопросы сюжетосложения 1969, 1972, 1974, 1976, 1978], [Сюжетосложение в русской литературе 1980], [Сюжет и художественная система 1983]. В 1980-х - 90-х гг. формалистскую структурную модель сюжета активно примеривали к текстам различной природы самые разные ученые. От фольклора, от волшебной сказки, где структурная модель, разработанная В.Я. Проппом [Пропп 1928], функционирует с идеальной четкостью, были сделаны шаги в сторону текстов литературных, в поле зрения литературоведов оказались произведения, созданные в разные эпохи и в разных стилях, родах и жанрах. Где-то сюжетная модель прослеживалась едва ли не столь же идеально, как в волшебной сказке, где-то четкую структуру уловить было нельзя.
Когда в начале 2000-х инициатива изучения сюжета перешла к коллективу литературоведов ИФЛ СО РАН под руководством Е.К. Ромода-новской, то возникла идея (автор которой В.И. Тюпа) создать «Словарь сюжетов и мотивов русской литературы». В первую очередь он должен был включать в себя те сюжеты, которые переходят из древней литературы в новую и могут быть точно зафиксированы и подробно описаны. Область научных интересов Е.К. Ромодановской подсказывала широкое поле для определения источников «вечных сюжетов» русской литературы. Повесть ХУШ в., рукописные сборники «Великое Зерцало» и «Римские деяния» полны сюжетов, объединяющих западноевропейскую и русскую литературу, древность и новое время (см. раздел «Сюжеты и мотивы» в книге «Круги времен», где собраны работы Е.К. Ромодановской на эту тему [Круги времен 2015, 675-744]). Конечно, первоочередные источники общих сюжетов - западная мифология, восточная притча, средневековая эпика, Библия и пр., поэтому в состав первого выпуска «Словаря сюжетов и мотивов русской литературы» вошли мифологические, Библейские и древние «царские» сюжеты. Уяснить структуру таких сюжетов довольно легко без специальных схем, только по предъявленному перечню художественных произведений, где обнаруживаются наиболее распространенные Библейские и мифологические сюжеты. На первоначальном этапе, при подготовке первого тома словаря ощущалась особая близость термина «сюжет» к «архетипу», к «мифу», точнее сказать, к тем структурным моделям, которые мы привыкли видеть за мифами и архетипами, количество сюжетных модификаций при таком подходе представлялось немногочисленным и вполне обозримым. (Сейчас тематика «вечных» сюжетов и образов мотивов легла в основу работ по проекту РНФ 14-18-02709, полученному коллективом ИМЛИ, название проекта ИМЛИ близко заглавию одного из первых сборников ИФЛ СО РАН [«Вечные» сюжеты... 1996], а результаты исследований по этому проекту публикуются в сборниках серии «"Вечные" сюжеты и образы», см. первые 2 сборника из этой серии [«Вечные» сюжеты. 2015], [Мифологические образы. 2015]).
Сложнее дело обстояло со следующим разделом - западноевропейским, куда были включены группы русских текстов, созданных по образцу известных произведений европейской классики. Во-первых, классические образцы тоже чаще всего позволяют почувствовать ту или иную архетипическую конструкцию в основе, и возвести европейскую классику к мифологии или Библии - задача вполне решаемая, но тогда большие и структурированные сюжеты, такие как «вертеровский», «гамлетовский», «дон-жуанский» и пр., растворились бы в толще, возможно, даже идентичных по структуре, но абсолютно других по своей истории и поэтике, сюжетных образований. К примеру, как известно, гамлетовский сюжет в своих главных фазах совпадает с мифологическим сюжетом о сыне Агамемнона Оресте, отомстившем убийце своего отца Эгисфу и матери Клитемнестре, кратко сюжет может быть назван «месть сына за убийство отца» (параллель между «Гамлетом» и мифами об Оресте и «Орестеей» Эсхила частотна, она отмечена, в частности П. Флоренским [Флоренский 1994, 271]). Однако подражания шерспировскому Гамлету, западная и русская «гамлетовская» традиция - это самостоятельная сюжетная группа, не смешиваемая с сюжетом Ореста в мировом архетипе, и называется она не «месть сына за убийство отца», а по имени героя, обладающего целым комплексом узнаваемых и воспроизводимых черт (рефлексия, меланхолия и т.п.).
Намечая группы западноевропейских сюжетов и называя их чаще всего именами героев, мы столкнулись с тем, что для уяснения сюжетной структуры здесь уже было недостаточно просто перечня текстов. Воплощая ар-хетипические структуры, сюжетно образцы западной классики, однако, не сводятся к ним, они включают в себя множество мотивов, не предполагаемых архетипической основой. При этом такие мотивы не периферийны, а играют роль магистральных в том или ином авторском варианте. Авторские мотивы воспринимаются последующей традицией, иногда это даже не мотивы, а микродетали: излюбленные эпитеты того или иного автора, имена, локусы, узнаваемые портретные характеристики, описания. Последующая традиция легко усваивает не только главные звенья классических сюжетов, функциональную сторону сюжета, но и более мелкую комбинаторику авторов-классиков, отдельные связки мотивов, персонажные и описательные типажи и пр. Такое усвоение фрагментарно, эпизодично, но оно прослеживается. В число авторских «микродеталей», нередко разрастающихся до мотива или всего сюжета, а иногда даже метонимически весь сюжет замещающих, необходимо включить прежде всего имя героя. Так, Дон Жуан, гетевский Вертер, шекспировский Гамлет и Дон-Кихот Сервантеса дают целую вереницу производных персонажей, которые могут носить те же или другие имена, но соответствовать литературному типажу, а имя протогероя может не прямо переносится из западного текста в русский, но мелькнуть, к примеру, на периферии текста-подражания.
Имя героя оказывается в итоге в сильной позиции в тексте, зачастую именно имя-маркер позволяет собрать обширные мотивные гнезда рус-
ских сюжетов с западным патерном (как, например, «Русский Вертер»), но кроме западноевропейских образцов русская традиция сюжетообразова-ния использовала темы русской классики. Монография А.Б. Пеньковского «Нина, культурный миф золотого века русской литературы в лингвистическом освещении» [Пеньковский 2003], констелляции русских «Светлан» (с образцом из одноименной баллады Жуковского), «Татьян» (на основе «Евгения Онегина»), «бедных Лиз» - это не просто повторяющийся типаж героини, это отсылка к целому кластеру сюжетов, тем, грамматических комбинаций, связанных с прецедентным классическим текстом и его ключевым ономатом.
Работа над сюжетологической темой в ИФЛ СО РАН изначально предполагала два аспекта: практический - составление словаря и теоретический. Теоретическое сопровождение темы велось под руководством В.И. Тюпы и И.В. Силантьева, чьи обобщения по теории сюжета [Тюпа 2003, 170-197], [Силантьев 2003, 160-169] легли в основу концепции «Словаря сюжетов и мотивов русской литературы», а также ежегодных сборников «Материалы к Словарю сюжетов и мотивов русской литературы», которые затем преобразовались в выходящий дважды в год журнал «Сюжетология и сюжетография» (журнал выходит в ИФЛ СО РАН с 2013 г. [Сюжетология и сюжетография 2013]).
Одной из серьезнейших теоретических проблем темы стала сюжетная динамика. Способность сюжета сжиматься до одного слова, имени (без труда можно представить, какой сюжет скрывается за именем Дон-Жуана) выявляет механизм сюжетной динамики, по-разному работающий в эпосе и лирике. В эпосе событийный сюжет, составляющие которого функциональны, может свертываться и развертываться, терять звенья, до известной степени комбинировать и редуцировать их. Учет сюжетной динамики при составлении словаря представляет основную трудность: недостающие звенья и незаполненные валентности есть в каждом литературном произведении нового времени. Сюжетный динамизм, в свою очередь, порождает проблему сюжетного ритма: в рамках отдельного произведения не могут быть акцентированы все сюжетные позиции, напротив, живая сюжетная ритмика предполагает обязательные пропуски и перестановку звеньев при сохранении сюжетной наметки. Сюжетная наметка сохраняется благодаря системе повторов мотивов, деталей или связок.
Таким образом, ритм эпического произведения нового времени не исключает множественные пропуски сюжетных звеньев, а, напротив, включает их, от чего сюжет реализуется в «свернутом» виде, и «свернутые» эпические сюжеты напоминают лирический сюжет, характеризующийся нелинейностью, минималистичностью, эскизностью. Однако, разрабатывая модель лирического сюжета в контрасте с моделью сюжета эпического, мы пришли в выводу о том, что лирический сюжет коренным образом, по самой своей событийной природе, отличается от эпического сюжета, даже если принимать во внимание максимально свернутый эпический сюжет с высоким уровнем сюжетной аритмии.
Событийность лирического сюжета имеет принципиально иную природу, нежели событийность сюжета эпического. Основой лирической событийности выступает, в формулировке Ю.Н. Чумакова, «перемещение лирического сознания» [Хроника 1980, 159].
Эпическое событие - это, по М.М. Бахтину, рассказанное событие, иначе говоря, это событие, объективированное рассказом, и потому отделенное от читателя и в какой-то мере даже от автора. Это событие происшествия, случившегося с кем-либо, или событие действия, совершенного кем-либо, но только не мной, читателем, принципиально отделенным и от инстанции героя, и от инстанции повествователя. Напротив, лирическое событие - это субъективированное событие прямого экзистенциального переживания [Левин 1994, 62-72], вовлекающее в свое целое и меня, читателя, сопрягающегося с инстанцией лирического субъекта. Схематично это положение можно представить таким образом: лирический субъект - это и голос стихотворения, и внутренний герой этого голоса, но и я, читатель, оказываюсь в позиции внутреннего героя и разделяю его переживания, а голос это двуединое целое объединяет. Я как читатель стихотворения оказываюсь внутри его событийности, перемещаюсь вместе с лирическим сознанием и внутри его целого. Поэтому о лирическом событии не может быть рассказано (ибо некому рассказывать), а может быть явлено - в самом дискурсе. Иначе говоря, лирическое событие осуществляется непосредственно в актуализированном дискурсе лирики.
В общем виде существо лирического события можно свести к следующей формуле: это качественное изменение состояния лирического сознания, несущее экзистенциальный смысл для лирического субъекта и эстетический смысл для вовлеченного в лирический дискурс читателя.
Именно поэтому для поэтической конституции лирического сюжета так важны аспекты фиксации состояния как такового, импрессии, передающейся деталями, отдельными семантическими пятнами, или даже просто фонетическим рисунком по музыкальному принципу («музыкальный» принцип организации лирического сюжета обосновывается в теории лирического сюжета Ю.Н. Чумакова, см. в книге «В сторону лирического сюжета» [Чумаков 2010, 44-45, 50]). При этом лирический сюжет не меньше, чем эпический, связан с мифом, но не с мифом как структурой, которую мы представляем, а с мифом-синкретом, с мифом в его древнем, еще не отрефлексированном и не рассказанном, доструктурном виде (о лирике и мифологическом синкретизме см. там же [Чумаков 2010, 41-44]).
С течением времени все более и более очевидным становится, что в аспекте сюжета, несомненно, действует акцентированное О.А. Хансен-Леве деление словесного искусства на Wortkunst и ЕгееЫки^! [Хансен-Леве 2016, 9-40], при этом слово- и даже звукоцентризм характерен для Wort-ки^^ для лирики, а структурированные нарративные цепи с событийной основой, равные целому высказыванию, - для эпики, ErzeЫkunst. Сюжеты Wortkunst аналогичны паремии - лаконичной фразе-символу, фразе-звуку, значение которой не выводимо из значений составляющих ее элементов.
Погружаясь в проблему лирического сюжета и теоретически обосновывая лирический сюжет, мы отметили закономерную тенденцию укрупнения в литературоведении самого термина «лирический сюжет» и связанных с ним проблем анарративности, автокоммуникативности. (В сравнительно недавней работе В.И. Тюпа соотносит архаические роевые формы сознания, автокоммуникативный детский эгоцентризм, модерн, понимаемый как «незавершенный проект», и лирическое сознание [Тюпа 2010, 30-33]). В 1970-1980-е гг. термин «лирический сюжет» не был столь употребителен и конкретен, как сейчас, к нему прибегали и для обозначения лирического переживания, и в тех случаях, когда за лирическим текстом по аналогии с прозой видели «фабульные обломки», «события», на которые наводит лирический текст, такое употребление термина Л.С. Левитан и Л.М. Цилевич зафиксировали даже у Л.Я. Гинзбург [Левитан, Ци-левич 1990, 389]. За последние двадцать лет понятие лирического сюжета конкретизировано, укреплены представления о лирическом сюжете как о метасюжете (именно так лирический сюжет был представлен Ю.Н. Чумаковым на сюжетологическом семинаре в Даугавпилсе в 1978 г. [Хроника 1980, 159]), после чего лирический сюжет стал последовательно осмысляться в границах ментальной сферы, а не реальности, что в конечном счете изменило представления и о сюжетике вообще, и о эпической сюжетике в частности. Критерий «реальности», столь значимый в даугавпилсской сюжетологической школе, вытесняется, заменяясь, к примеру, критерием экзистенциальности, что ведет, кстати, и к переосмыслению соотношения «фабулы» и «сюжета», ранее отталкивавшимся от некоего «порядка событий» «в реальности». Перенос сюжета в метаобласть отменяет «реалистический» критерий, и сюжет, воспринимавшийся ранее как содержательная категория (так, для Ю.М. Лотмана сюжет, даже поэтический, остается категорией содержательной и семантической [Лотман 1994, 197-200]), стремительно перемещается в область формы.
Вернемся, однако, к западноевропейским сюжетам на русской почве. Классический патерн и имя протогероя определили методику наполнения сюжетных гнезд во втором выпуске словаря. Наряду с четкой структурной схемой, а иногда и отодвигая ее на второй план, здесь учитывались микродетали, такие как сочетаемость отдельных номинаций, мотивов, моменты сюжетного антуража, ключевые номинативы и т.д. (приведем пример частотно воспроизводимого сочетания имени Офелии с мотивами цветов, воды, гибели в воде). В отличие от первого, во втором выпуске словаря статьи уже содержат описание сюжета, в описаниях сюжета сделана попытка учесть микродетали, авторскую сочетаемость мотивов, отдельные композиционные ходы, прочно связанные с сюжетной структурой [Словарь-указатель... 2006].
Логичным продолжением исследований западно-европейских сюже-тов-патернов стал новый этап работы над словарем: избранные авторские тезаурусы, которые представлены в новом, подготовленном к печати, четвертом, томе словаря. Не только западная классика дает образцы для под-
ражания, каждый русский классик - это неисчерпаемый художественный мир, а заодно и богатейшая сюжетно-мотивная «коллекция». Методика составления авторского сюжетного тезауруса сводится к выявлению повторяющихся сюжетов (и мотивов) внутри художественного мира конкретного автора, определению наиболее частотных для этого автора сюжетных схем или мотивных комбинаций и просмотру перспективы функционирования того или иного авторского сюжета в дальнейшей традиции. Этот этап исследования возвращает нас к внутренней противоречивости термина «сюжет». С одной стороны, как уже отмечалось, практически любая составляющая любого авторского тезауруса скрывает за собой ту или иную архетипическую структуру, т.е. любой сюжет второго, третьего, четвертого тома «Словаря сюжетов и мотивов» можно в самом общем плане свести к группе сюжетов из первого тома, т.е. к сюжетам мифологическим, Библейским, притчевым. И можно было бы, составляя словарь, реализовать всего один подход к сюжету, все время лишь пополняя группы первого раздела, что в итоге привело бы к огромному объему каждой словарной статьи и обобщениям, нивелирующим поэтику и тех памятников, которые оказали значительное влияние на литературную эволюцию, и тех памятников, которые испытали на себе влияние окказиональных, авторских сюжетных комбинаций.
К примеру, нельзя не видеть, что средневековые женские культы испытали на себе влияние Богородичного культа, они выстраивались по его подобию. Однако сюжет Беатриче в «Божественной комедии» вобрал в себя всю «космологию» «Божественной комедии» и оказывал влияние на последующую традицию не в качестве частного варианта Богородичного культа, а как окказиональный сюжет, неотрывный от общего сюжета Божественной комедии и связанный с фигурой Данта. То же относится и к символистскому культу Прекрасной Дамы, мощно синтезирующего уникальную символистскую философию и ряд мотивов, разработанных лирической поэтикой символизма. Специфическая сочетаемость символистских мотивов и их вариативность независима от архетипической основы этой мотивики, в эволюции поэтического языка сохраняется след поэтики Блока, Вяч. Иванова, Инн. Анненского, философии В. Соловьева, а общая архетипическая основа при восприятии символистского текста отодвигается на второй план. Проще говоря, становится не важно, какова основа блоковской, к примеру, мотивики: имеет ли она языческие или Библейские истоки, но важно то, что вбирая в себя разные сюжетные праосновы, она создает совершенно новый стиль с собственной, неповторимой мо-тивной фактурой, которая может быть заимствована (и была заимствована) у Блока другими авторами, и может опознаваться как «блоковская», «символистская». Таким образом, один подход к сюжету одновременно и сочетается и входить в противоречие с другим подходом. Общий архети-пический план, изначально присущий любым произведениям словесного искусства, как и сознанию в целом, пребывает в единстве и противоречии с законами (в том числе и сюжетными) поэтики классических памятников,
обладающих столь сильными собственными комбинаторными возможностями, столь сильным собственным потенциалом сюжетообразования, который тут же воспринимается и усваивается литературной традицией как уникальный, а не всеобщий, и который нельзя игнорировать при изучении этой традиции.
Задача составления авторских сюжетных тезаурусов всей русской классики неохватна даже для коллектива, который занимается изучением сюжетики и мотивики два десятилетия. Дело в том, что авторский сюжетный тезаурус невозможно создать без глубокого погружения в поэтику писателя, тезаурус которого описывается. И, напротив, серьезное изучение поэтики любого писателя так или иначе требует хотя бы самых общих представлений о его сюжетном тезаурусе, и разработка персональных сюжетных тезаурусов ведется повсеместно, чаще всего являясь не главным, а вспомогательным этапом в ходе изучения других аспектов литературного произведения. Даже просто обобщить имеющиеся материалы по основным персоналиям русской литературной классики - грандиозная задача. Поэтому мы решили начать с составления выборочных сюжетных тезаурусов писателей, которые представляют разные периоды и стили, разные жанры, эпику и лирику: И. Бунин, А. Белый, Н. Гумилев, А. Платонов, Н. Заболоцкий, Г. Газданов, Б. Рыжий. Кроме того, мы ограничили сюжеты тематически, правда, тему избрали универсальную, охватывающую почти все литературные произведения - тему смерти. Позже в этой статье мы еще вернемся к проблеме выбора мортальной тематики и поясним этот момент. Пока же обратим внимание на то, что, как явствует из приведенного перечня, основу тома авторских тезаурусов составляют прозаики и поэты ХХ в., вопреки ожиданию, что авторские тезаурусы писателей ХУШ-Х1Х в. должны лежать в основе словаря. Попробуем пояснить свою позицию.
ХУШ в. и начало XIX в. можно назвать периодом активной адаптации европейских сюжетов в русской литературе. Те или иные тексты Пушкина составляют сюжетное ядро русских адаптаций западноевропейской сюже-тики, богатая библиография на тему пушкинской сюжетики сопровождает практически каждую статью второго тома словаря (тут и пушкинский ДонЖуан, Клеопатра, Данте - «Зорю бьют», «Сцена из Фауста», пушкинская Земфира в возможном подтексте «Кармен» П. Мериме [Коган 1939, 331356] и пр.). В меньшей степени, чем Пушкин, но все же весьма объемно, представлены во втором томе словаря и другие русские классики XIX в. Кроме того, не стоит думать, что собранные нами авторские тезаурусы писателей и поэтов ХХ в. - это непроницаемые единства конкретных авторских поэтик. В какой-то мере художественные миры отдельных писателей, конечно, непроницаемы и индивидуальны, как на сюжетном, так и на всех других уровнях художественной структуры. Но одновременно эти миры открыты, и не только на уровне следования архетипическим моделям, но и в силу действия интертекстуальных связей, они сопряжены со всей предыдущей и со всей последующей словесной культурой. К примеру, до-
минирующим в тезаурусе бунинских сюжетов является усадебный сюжет, он - один из самых частотных у писателя и легко опознается именно как бунинский (поэзия старинного русского поместья, поместья-руины, поместья, покинутые хозяевами и пр.), но не менее значима, как известно, поэзия русской усадьбы для Чехова, Тургенева, Гончарова, а жанровые истоки усадебного сюжета лежат еще глубже - в усадебной элегии ХУШ-Х1Х в. (Державин, Муравьев, Анна Бунина, Пушкин, Лермонтов, Боратынский и мн. др.) Новация Бунина состоит в значительном усилении мортальной семантики данного сюжета, что, конечно, повышает статус этого сюжета в русской культуре, придает ему структурную завершенность и способствует еще большему его распространению. Еще один пример - доминирующий сюжет поэзии Б. Рыжего: смерть как пустота. Каждый литературовед безошибочно назовет источник этого сюжета - поэзию акмеизма и свяжет воедино весь поэтический XX в., прочертив вектор от Мандельштама к Бродскому, а от Бродского к Рыжему.
Открытость и изолированность любых сюжетных гнезд обусловлена поливалентностью понятия сюжета, с одной стороны, и уникальной, неповторимой природой художественного текста, с другой стороны. Сюжет неотрывен от мифа, архетипа, тесно связан с композицией и жанром, сюжет вовлечен в интертекст, - все это работает на открытость сюжетных гнезд, количественное и качественное умножение внутри них. Но в то же время неповторимость, окказиональность каждого произведения придает безостановочность процессу сюжетообразования, выводит из замкнутого круга немногочисленных архетипических схем вовне, заставляя литературоведов фиксировать новые сюжеты или, точнее, вполне самостоятельные модификации известных сюжетов, новые актуализации удаленных на периферию сюжетов, что, собственно, мы и делаем, предлагая подход создания авторских сюжетных тезаурусов.
В качестве перспектив наших исследований укажем два направления, сами по себе они не новы, и уже развивались в сюжетологии, но не в сюже-тографии. В следующих выпусках словаря мы намереваемся предложить опыт рассмотрения сюжета в связи с жанром и в связи с композицией, но именно в рамках словарных задач, т.е. собрать такие сюжетные гнезда, которые продиктованы жанром (элегией, балладой, житием, сентиментальной повестью, отдельными сатирическими жанрами и пр.). Теоретических и историко-литературных материалов по корреляции жанра и сюжета довольно много. Разумеется, спектр характеристик любого жанра содержит в себе и сюжетные характеристики, на которых нам бы хотелось сделать особый акцент. Сюжет соотнесен с жанровой топикой и жанровым этикетом, но все-таки не равен им, совпадения и несовпадения в этой сфере и выявит подход к формированию сюжетных гнезд по жанровому принципу.
Более сложным представляется словарная фиксация корреляций сюжета и композиции, составляющая еще одну из перспектив нашей работы. В четвертом томе словаря наш выбор пал на мортальные сюжеты не по принципу свободного выбора, а потому, что нам хотелось хотя бы в
качестве первоначального эксперимента обозначить связь сюжета и финала: очевидно, что смертью по традиции обозначается финальная часть композиции. Вспомним пушкинское «Героя надобно женить, По крайней мере уморить», намечающее две классические перспективы трагического и комического развития сюжета. Но свадьбой и похоронами не исчерпываются все финальные темы, кроме того, существуют группы мотивов или сюжетных звеньев, соответствующих кульминации и завязке. Специальные группа мотивов экспозиции, кульминации и финалов могут составить отдельный том словаря.
Многообразие подходов к сюжету, которое мы пытаемся совместить в словаре, является отличительной стороной нашего подхода, только так сюжетное поле русской литературы и картина сюжетной эволюции могут быть показаны с максимальной полнотой и корректностью. Объем и многозначность термина «сюжет», богатая синонимия и разнообразная переводческая практика этого термина, подсказывает, что продуктивным путем развития сюжетологии и сюжетографии является применение разных подходов, которые пока представлены у нас линейно: каждый выпуск словаря демонстрирует свою логику рассмотрения сюжетов, свои принципы деления сюжетов и мотивов на группы и подгруппы. В будущем нам хотелось бы синхронизировать все разработанные нами сюжетографиче-ские модели, что возможно только в электронной версии словаря, которую мы также планируем создать в будущем. Система гипертекстовых ссылок позволит одновременный обзор одних и тех же сюжетных структур в их свернутом и развернутом виде, со стороны разных подходов к сюжету с учетом критериев частотности и окказиональности.
ЛИТЕРАТУРА
1. Веселовский А.Н. Избранное. Историческая поэтика / вступит. стат., ком-мент., сост. И.О. Шайтанова. М., 2006.
2. «Вечные» сюжеты русской литературы («Блудный сын» и другие) / ред. Е.К. Ромодановская, В.И. Тюпа. Новосибирск, 1996.
3. «Вечные» сюжеты и образы в литературе и искусстве русского модернизма / отв. ред. А.Л. Топорков. Вып. 1. М., 2015. («Вечные» сюжеты и образы).
4. Вопросы сюжетосложения / отв. ред. Л.М. Цилевич. Вып. 1. Рига, 1969.
5. Вопросы сюжетосложения / отв. ред. Л.М. Цилевич. Вып. 2. Рига, 1972.
6. Вопросы сюжетосложения / отв. ред. Л.М. Цилевич. Вып. 3. Рига, 1974.
7. Вопросы сюжетосложения / отв. ред. Л.М. Цилевич. Вып. 4. Рига, 1976.
8. Вопросы сюжетосложения / отв. ред. Л.М. Цилевич. Вып. 5. Рига, 1978.
9. Коган Л. Пушкин в переводах Мериме // Временник Пушкинской комиссии / ред. Д.П. Якубович. Вып. 4/5. М.: Л., 1939. С. 331-356.
10. Левин Ю.И. Заметки о лирике // Новое литературное обозрение. 1994. № 8. С. 62-72.
11. Левитан Л.С., Цилевич Л.М. Сюжет в художественной системе литературного произведения / ред. В. Парамонова. Рига, 1990.
12. Лотман Ю.М. Лекции по структуральной поэтике // Ю.М. Лотман и тарту-ско-московская семиотическая школа. М., 1994. С. 10-257.
13. Мифологические образы в литературе и искусстве / отв. ред. М.Ф. Надъ-ярных, Е.В. Глухова. Вып. 2. М., 2015. («Вечные» сюжеты и образы).
14. Пропп В.Я. Морфология сказки. Л., 1928.
15. Круги времен: в память Елены Константиновны Ромодановской. Т. 1 Ро-модановская Е.К. Избранное. Отклики / отв. ред. В.А. Ромодановская. М., 2015.
16. Пеньковский А.Б. Нина, культурный миф золотого века русской литературы в лингвистическом освещении. М., 2003.
17. Силантьев И.В. О некоторых теоретических основаниях работы в сфере сюжетов и мотивов // Словарь-указатель сюжетов и мотивов русской литературы Экспериментальное издание. Вып. 1. Новосибирск, 2003. С. 160-169.
18. Силантьев И.В., Созина Е.К. Нарратив в литературе и истории. На материале дневниковой прозы А. Герцена 1840-х гг. // Сибирский филологический журнал. 2013. № 3. С. 58-69.
19. Словарь-указатель сюжетов и мотивов русской литературы. Экспериментальное издание / авт.-составители Е.В. Капинос, Е.Н. Проскурина. Новосибирск, 2006.
20. Сюжет // Краткая литературная энциклопедия: в 9 т. Т. 7 / гл. ред. А.А. Сурков. М., 1972. Стб. 306-310.
21. Сюжет и художественная система / отв. ред. Л.М. Цилевич. Даугавпилс, 1983.
22. Сюжетология и сюжетография. 2013. Вып. 1.
23. Сюжетосложение в русской литературе / отв. ред. Л.М. Цилевич. Даугавпилс, 1980.
24. Тюпа В.И. Дискурсные формации: очерки по компаративной риторике. М., 2010.
25. Тюпа В.И. Словарь мотивов как научная проблема (на материале пушкинского творчества) // Словарь-указатель сюжетов и мотивов русской литературы. Экспериментальное издание. Вып. 1.Новосибирск, 2003. С. 170-197.
26. Флоренский П.А. Гамлет // Флоренский П.А. Сочинения: в 4 т. Т. 1. М., 1994. С. 250-280.
27. Ханзен-Леве О.А. Развертывание, реализация // Критика и семиотика. 2016. № 2. С. 9-40.
28. Хроника. 3-ий семинар «Вопросы сюжетосложения» // Сюжетосложение в русской литературе / отв. ред. Л.М. Цилевич. Даугавпилс, 1980. С. 158-163.
29. Чумаков Ю.Н. В сторону лирического сюжета. М., 2010.
REFERENCES (Articles from Scientific Journals)
1. Hansen-Love A.A. Razvertyvanie, realizatsiya [Implementation, Deployment]. Kritika i semiotika, 2016, no. 2, pp. 9-40. (In Russian).
2. Levin Yu.I. Zametki o lirike [Notes on the Lyrics]. Novoe literaturnoe obozrenie,
1994, no. 8. pp. 62-72. (In Russian).
3. Silant'ev I.V., Sozina E.K. Narrativ v literature i istorii. Na materiale dnevniko-voy prozy A. Gertsena 1840-kh gg. [Narrative in Literature and History. On the Material of A. Herzen's Diary Prose of the 1840s.]. Sibirskiy filologicheskiy zhurnal, 2013, no. 3, pp. 58-69. (In Russian).
4. Syuzhetologiya i syuzhetografiya, 2013, no. 1. (In Russian).
(Articles from Proceedings and Collections Research Papers)
5. Florenskiy P.A. Gamlet [Hamlet]. Florenskiy P.A. Sochineniya [Works]: in 4 vols. Vol. 1. Moscow, 1994, pp. 250-280. (In Russian).
6. Khronika. 3-iy seminar "Voprosy syuzhetoslozheniya" [The Chronicle. 3rd Seminar "Questions of the Plotting"]. Tsilevich L.M. (ed.) Syuzhetoslozhenie v russkoy literature. Daugavpils, 1980, pp. 158-163. (In Russian).
7. Kogan L. Pushkin v perevodakh Mérimée [Pushkin in the Translations of Mérimée]. Yakubovich D.P. (ed.) Vremennik Pushkinskoy komissii [The Journal of the Pushkin Commission]. Vol. 4/5. Moscow; Leningrad, 1939, pp. 331-356. (In Russian).
8. Lotman Yu.M. Lektsii po struktural'noy poetike [Lectures on Structural Poetics]. Yu.M. Lotman i tartusko-moskovskaya semioticheskaya shkola [Ju.M. Lotman and the Tartu-Moscow Semiotics School]. Moscow, 1994, pp. 10-263. (In Russian).
9. Silant'ev I.V. O nekotoiykh teoreticheskikh osnovaniyakh raboty v sfere syu-zhetov i motivov [On Some Theoretical Grounds for Work in the Field of Plots and Motifs]. Slovar '-ukazatel ' syuzhetov i motivov russkoy literatury. Eksperimental'noe izdanie. [Dictionary-index of Plots and Motives of Russian Literature. Experimental Edition]. Vol. 1. Novosibirsk, 2003, pp. 160-169. (In Russian).
10. Surkov A.A. (ed.) Syuzhet [The Plot]. Kratkaya literaturnaya entsiklopediya [Short Literary Encyclopedia]: in 9 vols. Vol. 7. Moscow, 1972, columns 306-310. (In Russian).
11. Tyupa VI. Slovar' motivov kak nauchnaya problema (na materiale pushkin-skogo tvorchestva) [Dictionary of Motives as a Scientific Problem (On the Material of Pushkin's Creativity)]. Slovar'-ukazatel' syuzhetov i motivov russkoy literatury. Eksperimental'noe izdanie [Dictionary-index of Plots and Motives of Russian Literature. Experimental Edition]. Vol. 1. Novosibirsk, 2003, pp. 170-197. (In Russian).
(Monographs)
12. Chumakov Yu.N. V storonu liricheskogo syuzheta [Toward a Lyrical Plot]. Moscow, 2010. (In Russian).
13. Kapinos E.V., Proskurina E.N. (eds.) Slovar'-ukazatel' syuzhetov i motivov russkoy literatury. Eksperimental'noe izdanie [Dictionary-index of Plots and Motives of Russian Literature. Experimental Edition]. Novosibirsk, 2006. (In Russian).
14. Krugi vremen: v pamyat' Eleny Konstantinovny Romodanovskoy [Circles of Time: In memory of Elena Konstantinovna Romodanovskaya]. Vol. 1 Romodanovs-kaya E.K. (author), Romodanovskaya V.A. (ed.) Izbrannoe. Otkliki [Selected Works. Responses]. Moscow, 2015. (In Russian).
15. Levitan L.S., Tsilevich L.M. (authors), Paramonova V. (ed.) Syuzhet v khu-dozhestvennoy sisteme literaturnogo proizvedeniya [The Plot in the Literary Work's Literary System]. Riga, 1990. (In Russian).
16. Na'yarnykh M.F., Glukhova E.V (eds.) Mifologicheskie obrazy v literature i iskusstve [Mythological Images in Literature and Art]. Series: "Vechnye" syuzhety i obrazy ["Eternal" Plots and Images]. Vol. 2. Moscow, 2015. (In Russian).
17. Pen'kovskiy A.B. Nina, kul'turnyy mif zolotogo veka russkoy literatury v lingvisticheskom osveshchenii [Nina, the Cultural Myth of the Golden Age of Russian Literature in Linguistic Coverage]. Moscow, 2003. (In Russian).
18. Propp VYa. Morfologiyaskazki [Morphology of a Fairy Tale]. Leningrad, 1928. (In Russian).
19. Romodanovskaya E.K., Tyupa VI. (eds.) "Vechnye" syuzhety russkoy literatury ("Bludnyy syn" i drugie) ["Eternal" Plots of Russian Literature ("The Prodigal Son" and Others)]. Novosibirsk, 1996. (In Russian).
20. Toporkov A.L. (ed.) "Vechnye" syuzhety i obrazy v literature i iskusstve russk-ogo modernizma ["Eternal" Plots and Images in the Literature and Art of Russian Modernism]. Series: "Vechnye" syuzhety i obrazy ["Eternal" Plots and Images]. Vol. 1. Moscow, 2015. (In Russian).
21. Tsilevich L.M. (ed.) Syuzhet i khudozhestvennaya sistema [The Plot and Art System]. Daugavpils, 1983. (In Russian).
22. Tsilevich L.M. (ed.) Syuzhetoslozhenie v russkoy literature [Plotting in Russian Literature]. Daugavpils, 1980. (In Russian).
23. Tsilevich L.M. (ed.) Voprosy syuzhetoslozheniya [Questions of the Plotting]. Vol. 1. Riga, 1969. (In Russian).
24. Tsilevich L.M. (ed.) Voprosy syuzhetoslozheniya [Questions of the Plotting]. Vol. 2. Riga, 1972. (In Russian).
25. Tsilevich L.M. (ed.) Voprosy syuzhetoslozheniya [Questions of the Plotting]. Vol. 3. Riga, 1974. (In Russian).
26. Tsilevich L.M. (ed.) Voprosy syuzhetoslozheniya [Questions of the Plotting]. Vol. 4. Riga, 1976. (In Russian).
27. Tsilevich L.M. (ed.) Voprosy syuzhetoslozheniya [Questions of the Plotting]. Vol. 5. Riga, 1978. (In Russian).
28. Tyupa V.I. Diskursnye formatsii: ocherki po komparativnoy ritorike [Discourse Formations: Essays on Comparative Rhetoric]. Moscow, 2010. (In Russian).
29. Veselovskiy A.N. (author), Shaytanov I.O. (ed.) Izbrannoe. Istoricheskajapoje-tika [Selected Works: Historical Poetics]. Moscow, 2006. (In Russian).
Капинос Елена Владимировна, Институт филологии Сибирского отделения Академии наук.
Доктор филологических наук, ведущий научный сотрудник. Научные интересы: поэтика, русская лирика XIX-XX вв., авангард, сюжетология, сюжетография, теория лирического сюжета.
E-mail: dzerv@mail.ru
Силантьев Игорь Витальевич, Институт филологии Сибирского отделения Академии наук.
Доктор филологических наук, профессор, директор. Научные интересы: теория литературы, поэтика, сюжетология, сюжетография, нарратология.
E-mail: silantev@post.nsu.ru
Kapinos Elena V., Institute of Philology of the Siberian Branch of the Russian Academy of Sciences.
Doctor of Philology, leading researcher. Research interests: Russian lyrics of the 19-20 centuries, avant-garde, plot theory, theory of lyrical plot.
E-mail: dzerv@mail.ru
Silantiev Igor V., Institute of Philology of the Siberian Branch of the Russian Academy of Sciences.
Doctor of Philology, professor, director. Research interests: literature theory, poetics, plot theory, plot theory, narratology.
E-mail: silantev@post.nsu.ru
