CC BY
21
Рго настоящее
Марина ТИМАШЕВА
СЮРРЕАЛИСТИЧЕСКАЯ ТРАГЕДИЯ
«МОСКВА-ПЕТУШКИ» СЕРГЕЯ ЖЕНОВАЧА В СТУДИИ ТЕАТРАЛЬНОГО ИСКУССТВА
1
Сюрреалистически-автобиографическое повествование Венедикта Ерофеева запечатлело брежневскую эпоху с самой, пожалуй, оригинальной ее стороны. Трудно подыскать ей аналоги в мировой истории. Разве что Китай перед Опиумными войнами. Но мы тогда не жили и не знаем, как выглядел, говорил, вел себя шэнь-ши, которому вздумалось бы прорываться сквозь наркотический дым из Пекина в Тяньцзинь.
Закат великой утопии ХХ столетия многие еще помнят. С конца 1950-х в СССР резко поднимается уровень жизни. «Реальные доходы в расчете на душу населения росли во второй половине 60-х годов в среднем ежегодно примерно на 6 %»1. У миллионов людей, ранее озабоченных элементарным выживанием, появляется обеспеченный досуг. Вот она - долгожданная награда и заря светлого будущего, ради которого работали и воевали. Но происходит это на фоне, во-первых, нарастающего разложения и расшатывания всей системы нематериальных ценностей, сначала идеологических, а потом, по принципу домино, самых элементарных норм морали. Во-вторых, бюрократия никуда не исчезает: она продолжает назойливо регламентировать все то, в чем человек может себя реализовать, причем делает это на основе катехизиса,
который не принимают всерьез сами проповедники. Вот вам адский коктейль, пострашнее, чем «Сучий потрох»:
«Это уже не напиток - музыка сфер. Что самое прекрасное в мире? Борьба за освобождение человечества. А еще прекраснее вот что (записывайте): Пиво жигулевское - 100 г Шампунь «Садко-богатый гость» -30 г
Резоль для очистки волос от перхоти - 70 г Тормозная жидкость - 35 г Клей БФ - 12 г
Дезинсекталь для уничтожения мелких насекомых - 20 г.» 2.
Поскольку природа не терпит пустоты, жизнь советского человека начал заполнять алкоголь. Он стал универсальной валютой и мерой всего сущего, как времени («О, самое бессильное и позорное время в жизни моего народа - время от рассвета до открытия магазинов! Сколько лишних седин оно вплело во всех нас, в бездомных и тоскующих шатенов! Иди, Веничка, иди...») так и пространства: замечательный тариф «грамм-километр», по которому Веничка расплачивался с железной дорогой. Взаимопониманию на зыбкой почве пьянства способствовали сглаженные социальные барьеры в советском обществе. Сейчас трудно представить себе, где и при каких обстоятельствах «креативный» москвич
1 Иванова Г.М. На пороге «государства всеобщего благосостояния». Социальная политика в СССР (середина 1950-х - начало 1970-х годов). М, 2011. С. 170.
2 Комментарий Сергея Женовача к ерофеевскому тексту: «Конечно, эти коктейли пить нельзя... Игра воображения» (из архива автора).
Театральный дневник
может встретиться с человеком, который прокладывает кабель в его родном городе. Будучи формально современниками и отчасти земляками, они существуют в разных измерениях. Между ними практически нет ничего общего. 40 с лишним лет тому назад герой поэмы «Москва-Петушки» (как и сам автор) не отличался от соотечественников ни на производстве, ни в пригородной электричке, ни в других местах, где «отчаянно пили! Все честные люди России!». Никого особенно не смущало, что высокообразованный интеллектуал - работает (или работал, пока не уволили) бригадиром монтажников.
«Вон - справа, у окошка - сидят двое. Один такой тупой-тупой и в телогрейке. А другой такой умный-умный и в коверкотовом пальто. И пожалуйста - никого не стыдятся, наливают и пьют. Не выбегают в тамбур и не заламывают рук. Тупой-тупой выпьет, крякнет и говорит: "А! Хорошо пошла, курва!" а умный-умный выпьет и говорит: "Транс-цен-ден-тально!" И таким праздничным голосом!»
Как всеобщий работодатель и, пусть непоследовательный, но все-таки просветитель, советское государство не было заинтересовано в спаивании народа. Однако бюджет его попал в зависимость от винного магазина, и болезнь эта становилась все более злокачественной, по мере того, как прочие отрасли экономики работали все менее и менее эффективно.
Вот вам и трагический конфликт в античном понимании: зло совершается помимо воли действующих лиц, силою неумолимых законов. Смешной и несчастный Веничка попадает в их жернова. Таковы
обстоятельства времени и места, очень непохожие на сегодняшние.
Что касается произведения Ерофеева: хотелось бы избежать словесной эквилибристики с определением жанра. Сам автор, вслед за любимым Н.В. Гоголем, действительно назвал свою прозу «поэмой». Но по чисто формальным основаниям ни «Мертвые души», ни, тем более, «Москва-Петушки» -поэмой не является. Произведение Ерофеева - прежде всего, социальная сатира, именно так она воспринималась в родную эпоху, причем как сторонниками (распространявшими ее в самиздате), так и противниками. Однако это очень странная сатира, поскольку в ней присутствует лирический герой и трагический финал, а издевательские описания подзаборного быта перемежаются философскими монологами в самом возвышенном стиле.
Жанровая неопределенность текста, написанного Венедиктом Ерофеевым о себе любимом, роднит его с выдающимся памятником русской словесности ХХ века -с романом Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита».
2
А теперь переносимся в XXI век, на улицу Станиславского, где размещается Студия театрального искусства. «Важное дополнение: улица Станиславского раньше называлась Малой Коммунистической»3.
Говорят, что театр начинается с вешалки. Но у Сергея Женовача он начинается с фойе. Почти у всех спектаклей, которые играет Студия Театрального Искусства, есть своего рода затакт. Перед «Захудалым родом» (по Николаю Лескову) зрителей бесплатно
3 Студия театрального искусства, официальный сайт http://www.sti. ш/Шас±рЬр
угощают зелеными яблоками, перед «Рекой Потудань» (по Андрею Платонову) - черным хлебом с салом, и разливают чай по алюминиевым кружкам. Перед спектаклем «Три года» (по записным книжкам Чехова) чай подают в красивых чашечках и с вишневым вареньем, как в усадьбе XIX века.
Введение к постановке по прозе Венедикта Ерофеева «Москва-Петушки» порадовало бы автора. За массивным деревянным столом можно откушать водочки, занюхав ее кусочком черного хлеба и закусив хрумким соленым огурчиком.
Здесь же в фойе к каждому зрителю подойдет человек с большой авоськой, каких теперь не носят, и вручит по консервной банке, маленькой и плоской, вроде тех, в которые закатывают шпроты, но надпись на ней гласит: «Москва-Петушки», а внутри что-то дребезжит и перекатывается. Шпроты так себя не ведут. Театральный сюрприз вскрывается консервным ножом, и внутри обнаруживается маленький диск: Алексей Вертков (он же - Веничка) предлагает желающим ознакомиться с рецептурой бессмертных коктейлей4.
Этот «затакт» жизненно необходим театру, он позволяет актерам посмотреть на людей, что пришли к ним именно этим вечером, и настроить публику на нужный лад. В каком-то смысле разрушить четвертую стену еще до начала спектакля.
Первое, что непривычно в знакомом зале - массивная люстра. На первый взгляд - официальная, парадная - из тех, что висят в императорских театрах или дворцовых залах, иными словами, неуместная в интерьере Студии Театрального Искусства. Однако ободы сделаны
из обычного на вид железа, на них нет ни капли позолоты, а в «подсвечниках» вместо свечей закреплены поллитровые водочные бутылки прозрачного стекла, хрустальными же подвесками служат стограммовые «мерзавчики». На сцене - зеркальным отражением, намеком на то, что зал и сцена не отделены друг от друга, - повешена еще одна люстра. Обе выполнены Александром Боровским по эскизам отца, великого художника Давида Боровского, сочиненным им для несостоявшегося спектакля Юрия Любимова в Театре на Таганке. Люстра принимает на себя смысловую и образную нагрузку: каркас - официозный, тяжелый, и здесь же - чекушечки и граненые стаканчики. Можно сказать, символ советского уклада.
Действие начинается при включенном свете. По центральному проходу идет человек. Одет в черный костюм не по размеру (кажется,
Сцена из спектакля
4 К сожалению, на этикетке рядом с Ерофеевым и Вертковым фигурирует еще одна фамилия - Плуцер-Сарно. Очень хочется хотя бы в СТИ с ЭТИМ не соприкасаться.
Театральный дневник
что владелец изрядно исхудал со времени его приобретения) с галстуком-бабочкой. В руках держит коричневый, облезлый чемодан. Сам тоже кажется облезлым. Ко лбу прилипли влажные волосы (не набриолиненные аккуратно, по-лакейски, а как-то болезненно потные). Лицо изможденное, спина сутулая. Состояние тяжелого похмелья - на лице и налицо. Монолог он (это значит - Веничка) обращает к зрителям, сидящим под массивной люстрой: «Хорошая люстра. Но уж слишком тяжелая. Если она сейчас сорвется и упадет кому-нибудь на голову - будет страшно больно ... Да нет, наверное, даже и не больно: пока она срывается и летит, ты сидишь и, ничего не подозревая, пьешь, например, херес. А как она до тебя долетела - тебя уже нет в живых. Тяжелая это мысль:... ты сидишь, а на тебя сверху - люстра. Очень тяжелая мысль ... Да нет, почему тяжелая?.. Если ты, положим, пьешь херес, если ты сидишь с перепою, и еще не успел похмелиться, а хересу тебе не дают - и тут тебе на голову люстра - вот это уж тяжело . Очень гнетущая это мысль».
Гнетущую мысль Веничка донесет до авансцены, остановится перед кумачовым занавесом (сшитым из кусков-заплат), и, как пожухший конферансье, предваряющий сольным номером концерт в районном клубе, порассуждает немного о хересе и улице Чехова, которой уже нет (это к оригинальному тексту присочинено, потому что при Ерофееве улица Чехова была, а переименовали ее позже).
Занавес распахнется. Мы - в привокзальном буфете. Вместо задника - белая присборенная штора. Зовется «маркизой». Что в ней,
такой знакомо-убогой, аристократического? Бог весть. Ровно столько, сколько в официантке (Татьяна Волкова) - крупной, статной, с крахмальной «наколкой» на голове, и любезной, как весь тогдашний сервис.
Внешности в этом спектакле обманчивы. Вот и ангелы-хранители (Катерина Васильева и Мириам Сехон), милейшие, женственные, щебечущие нежными голосами, наряжены в белые комбинезоны-униформу с надписью СТИ, а над головой у них - общепитовские тарелочки вместо нимба. Как сам театр, они желают подопечным добра, пробуют их развлекать и просвещать, но спасти не могут.
В кинематографе существует жанр «роуд-муви»: герои куда-то идут или едут, а по пути с ними что-то приключается. «Москва-Петушки» - это роуд-бук. В театре -иначе. Вместе с Веничкой зрители уже прибыли на место. На место действия. И это не пригородная электричка, которая везет героя туда, куда он хочет попасть - в Петушки, к любимой женщине, к оставленному ребенку. Это буфет. О том, что поезда уходят в ближние края, напоминает только грозный женский голос. Он доносится откуда-то сверху и перечисляет станции, мимо которых поезд проследует. без остановок.
С бытовой точки зрения все выстроено, вроде бы, логично. Сколько на белом свете людей, которые вечно собираются в дорогу, но никогда не выходят из дома. Сколько пьющих (и не очень) персонажей, которых мучает совесть, и они искренне верят в то, что скоро исправятся, и положение тоже исправят: «я завтра брошу пить»5. Но желание не материализуется.
5 Шевчук Ю. («ДДТ») Я завтра брошу пить http://www.ddt-msk.org/ а1Ьить1]Ш1Ш(1=5Ипи11
Оно парализовано болезненным безволием. Вертков не пользуется самым простым и выигрышным приемом, не исполняет этюдов на тему «стадии опьянения». Но переход из одного состояния в другое -похмелья, легкого опьянения, опьянения тяжелого - он фиксирует со знанием дела.
«Я вообще замечаю: если человеку по утрам бывает скверно, а вечером он полон замыслов, и грез и усилий - он очень дурной, этот человек. Утром плохо, вечером хорошо - верный признак дурного человека. Вот уж если наоборот -если по утрам человек бодрится и весь в надеждах, а к вечеру его одолевает изнеможение - это уж точно человек дрянь, деляга и посредственность».
«Дурной человек» говорит о сыне с такой лирической силой, что в его отцовскую любовь веришь безоговорочно, но - одновременно - знаешь: замысел не воплотится, мечте не суждено стать былью. Бескрайняя стыдливость, совестливость, избыточная сентиментальность могут быть симптомами банального алкоголизма. Да и жив ли он, этот мальчик, выучивший до срока предпоследнюю букву русского алфавита?
«А там, за Петушками, где сливается небо и земля, и волчица воет на звезды, - там совсем другое, но то же самое: там в дымных и вшивых хоромах, неизвестный этой белесой, распускается мой младенец, самый пухлый и самый кроткий из всех младенцев. Он знает букву «ю» и за это ждет от меня орехов. Кому из вас в три года была знакома буква «ю»? Никому: вы и теперь-то ее толком не знаете. А вот он - знает, и никакой за это награды не
ждет, кроме стакана орехов. -Помолитесь, ангелы, за меня. Да будет светел мой путь, да не преткнусь о камень, да увижу город, по которому столько томился. А пока вы уж простите меня - пока присмотрите за моим чемоданчиком, я на десять минут отлучусь. Мне нужно выпить кубанской, чтобы не угасить порыв».
В сюрреалистических тонах решена сцена с возлюбленной Венички. Вдруг из люка - как из земных недр - выплывает матрас. А на нем - Афродитой из банной пены, с соленым огурцом в руке возлегает белокурая, смешливая женщина. Веничка пристраивается на любовное ложе валети-ком, и «девушка-баллада» ласкает его припухшее счастливое лицо ступнями белых ног. Режиссер не выдумал этой пантомимы, он ее вычитал в книге и изящно «перевел» на язык пластики, язык театра: «Она сама - сама сделала за меня мой выбор, запрокинувшись и погладив меня по щеке своею лодыжкою. В этом было что-то от поощрения и от игры, и от легкой пощечины. И от воздушного поцелуя - тоже что-то было».
А. Вертков - Веничка. М. Курденевич-Искусительница
Театральный дневник
Искусительница (Мария Курде-невич) - гладит, играет, легкой ножкой бьет Веничке пощечины. И только «шиш» - в ответ на его мольбы - показывает рукой. Целомудренная, как все в театре Женовача, и прелестная, шаловливая любовная сцена.
Встречи-расставания с безмолвными или разговорчивыми собутыльниками (Сергей Качанов, Александр Прошин, Григорий Служитель, Игорь Лизенгевич, Сергей Аброскин) тоже происходят не в электричке и не в дороге. Потому что речь в спектакле - не о поездке по маршруту «Москва-Петушки», а о странствиях неприкаянной человеческой души. О ее путешествии в глубь себя, к смерти и - к Богу. «Есть стакан, бутерброд, и есть душа, пока еще чуть приоткрытая для впечатлений бытия». «Душа моя вместительнее ума моего». «Вместительная душа, как у Троянского коня пузо».
«Веничка Верткова - типажно неоспоримый алкоголик: невесомая худоба, прибитые многодневным запоем волосы, четкие борозды морщин. В манерах - воспаленная сосредоточенность, задавленная дрожь, голос тихий и внятный, в глазах плещутся и небо, и лужа», -пишет Марина Токарева6. В прозрачном, как бутылочка белого стекла, Веничке Алексея Верткова плещется безгрешная и беспутная душа русского интеллигента, чистая и горячая, как сама водочка.
Текст поэмы, конечно, купирован. В частности, выброшена сцена (не то мистическая, не то - галлюцинаторная), в которой Веничка не может разгадать загадку Сфинкса и, именно по этой причине, снова оказывается возле Кремля, а потом в подъезде, в котором его убивают.
Никакого сценического натурализма. Верткова-Веничку окружают «люди в штатском» - мужчины в характерного кроя плащах и в шляпах. В эту минуту белая «маркиза» привокзального буфета поднимается, обнажая кирпичную кладку кремлевской стены. А «массовка» группируется вокруг невысокой арки. Такие арки-печи есть в залах ритуальных прощаний. Образ «кремлевского крематория» производит сильнейшее эмоциональное впечатление. И дрожат подвесочки-бутылочки на огромной люстре, и в их перезвоне слышится поминальный церковный звон. Свет внезапно становится неестественно-потусторонним, и уходит с этого света на тот Веничка. Силуэт актера сливается с кумачовым занавесом и как будто растворяется в нем.
Венедикт Ерофеев настаивал на родстве поэмы «Москва-Петушки» с «Мертвыми душами». В театре слышна мелодическая, интонационная близость этих произведений. Герой обнаруживает родство с Зиловым из «Утиной охоты» Александра Вампилова («тема лишнего человека всегда была присуща русской словесности» - С. Женовач)7 и с Ванюшей из баллады Александра Баш-лачева. Только у Башлачева антураж не городской, а архаично -простонародный:
«Душа в загуле. Да вся узлами. Да вы ж задули Святое пламя!
Какая темень.
Тут где-то вроде душа гуляет? Да кровью бродит. Умом петляет.
6 Токарева М. Веничка навсегда. //Новая газета, 19.09.2012 http://o1dnovayagazeta.ru8 data/2012/106/22.htm1
'Указ. интервью
Рго настоящее
Чего-то душно. Чего-то тошно. Чего-то скушно. И всем тревожно.
Оно тревожно и страшно, братцы! Да невозможно приподыматься.
Да, может, Ванька чего сваляет? А ну-ка, Ванька! Душа гуляет!
Рвани, Ванюша! Чего не в духе? Какие лужи? Причем тут мухи?
Не лезьте в душу! Катитесь к черту! Гляди-ка, гордый! А кто по счету?
С вас аккуратом... - Ох, темнотища! С вас аккуратом выходит тыща!
А он рукою за телогрейку... А за душою - да ни копейки!
Вот то-то вони из грязной плоти:
- Он в водке тонет, а сам не плотит!
И навалились, и рвут рубаху, И рвут рубаху, и бьют с размаху.
И воют глухо. Литые плечи. Держись, Ванюха, они калечат!
- Разбили рожу мою хмельную? Убейте душу мою больную!
Вот вы сопели, вертели клювом? Да вы не спели. А я спою вам!
......А как ходил Ванюша бережком
......вдоль синей речки!
......А как водил Ванюша солнышко
......на золотой уздечке!
Да захлебнулся. Пошла отрава. Подняли тело. Снесли в канаву.
С утра - обида. И кашель с кровью. И панихида у изголовья.
И мне на ухо шепнули:
- Слышал? Гулял Ванюха .
Ходил Ванюха, да весь и вышел.
Без шапки к двери.
- Да что ты, Ванька? Да я не верю!
Эх, Ванька - встань-ка!
И тихо встанет печаль немая
Не видя звезды горят, костры ли.
И отряхнется, не понимая,
Не понимая, зачем зарыли.
Пройдет вдоль речки
Да темным лесом
Да темным лесом,
Поковыляет,
Из лесу выйдет
И там увидит,
Как в чистом поле
душа гуляет,
Как в лунном поле
душа гуляет,
Как в снежном поле
душа гуляет ...»8
3
Так чем же принципиально отличается от литературной первоосновы сценическая версия Сергея Женовача?
Отступает, когда-то столь привлекательная для аудитории, алкогольная «бытовуха», уходят прочь социальная и политическая сатира, и на первый план выдвигается лирический герой. Злободневная «низовая» народность, которая играла столь существенную роль в произведении Ерофеева, блекнет перед лицом высокой - как понимает ее театр - литературы.
Вот впечатления профессиональных зрителей, как они, не сговариваясь, восприняли увиденное в СТИ:
«Спектакль в итоге почти освобожден от бытовых мелочей, поднялся над суетой в некое
8 Башлачев А. Ванюша http://Hb.ru/ ^Р/ЬазЫагМапизЬа. М
Театральный дневник
почти мифологическое пустое пространство, даром, что пустая сцена скрывается за алым концертным занавесом, сшитым из разноразмерных кусков бархата. Нет ни советского, ни антисоветского - вечность»9.
«Вполне можно было ставить спектакль о российском, вечном, что и сделано» (выделено - М.Т.).
О том же говорит и режиссер.
«В тексте Венедикта Ерофеева такое словозвучие, такая канитель из слов - человек под воздействием алкоголя не может так мыслить и гов орить. Вокруг все пьяны, кроме Венички. Его хмель не берет! Он пребывает в состоянии «окосения души» и предпочитает молчать, поскольку не может подстроиться под окружающий мир. Нельзя литературу воспринимать буквально, не беря в расчет образную систему писателя. Это миф об одиночестве умного интеллигентного честного человека, лишнего и ненужного в этой стране... Мир, который он создал в поэме "Москва-Петушки", - это некая мистификация, тонкая и умная игра»10.
Женовач поясняет, что сейчас «время успокоилось, социальность ушла, и выходит - поэт».
Он подчеркивает эту мысль в разных формулировках снова и снова, как будто убеждает в правильности выбранного подхода не только зрителей, но и самого себя:
«Поэма Ерофеева не привязана к конкретному времени и конкретному месту... Здесь не надо ехать из Москвы в Петушки, ты можешь любой взять уголок, где трудно и плохо, и наполнить его своей фантазией. Ерофеев - это такой фантазер», и история, им рассказанная - не клиническая картина, а
«душевное движение человека одинокого.., путешествие души сквозь время и пространство, сквозь память. Здесь не может быть бытового мышления»11.
Помнится, в журнале «Театр» (в том настоящем, еще не «переформатированном» под глобальный стандарт NET/TERRITORIЯ) была опубликована большая статья «Каменный соавтор»12. Об истори-ко-психологических неприятностях, неизбежно возникающих при интерпретации литературного материала совсем другой эпохи. Казалось бы, правление Брежнева от нас недалеко (не Борис Годунов, не Ричард Третий). Живы - здоровы многие люди, которые должны помнить тогдашний быт. Но молодым актерам СТИ реалии 1960-1970-х годов уже приходится разъяснять, как на экскурсии в историческом музее. А сатира в принципе недолговечна, она устаревает намного быстрее, чем трагедия.
Для полной ясности позиций воспроизвожу суждение весьма образованной представительницы младшего поколения: «Москву-Петушки» я не осилила: мне показалось, что это унылая муть, не имеющая никакого отношения к моей жизни. Я ее отложила буквально через 5 страниц».
Трезво осознавая опасности, связанные с инсценировкой прозы Ерофеева, не желая сводить ее к ностальгическому балагану, и, тем более, пополнять армию обличителей давно не существующего строя, Женовач купирует то, с чем могли бы возникнуть самые большие проблемы. Идеальное решение, не правда ли? Но не все так просто. Попробуйте удалить из «Мертвых душ» конкретику (крепостное право) и мотив (корысть,
9Заславский Г. За нашу и вашу свободу. //Независимая газета. 20.09.2012. http://www.ng.ru/ сиШ2012-09-20/8_ШотШ1
" Каминская Н. Пол-литра духовного абсолюта // Итоги. 2012, № 39 http://www.itogi.ru/arts-teatr/2012/39/182544.htm1
"Женовач С Студия театрального искусства, официальный сайт http://www.sti.ru/speclphp?id=16
" Указ. интервью.
которая изуродовала душу главного героя). Что же тогда гонит Чичикова по помещичьим усадьбам? В чем движущая сила сюжета?
Если «дело не в алкоголизме» -что мешает герою Ерофеева осуществить нехитрое перемещение по железной дороге, к возлюбленной, которая его ждет? Значит, не очень хочется до нее добраться. Намного важнее что-то другое. Вопрос: что?
Если конкретного ответа нет, получается, что красивые слова про любимую женщину и про ребенка - банальная ложь. И какой же после этого Веничка «честный человек»?
Большинство зрителей не заметит внутреннего противоречия. Однако оно изначально присутствует в режиссерском решении. Сам Женовач, когда заходит речь о музыке к спектаклю, говорит: «здесь звучат Шостакович и Ободзинский, мы долго, кропотливо подбирали»13. Заметьте: подбирали именно из того, что окружало советского человека 40 лет назад, а не из японской музыки гэгаку и не из репертуара группы «Телевизор» 2012 года. И люстра гениального Боровского «отсылает» к определенному месту и времени действия.
Вечное лучше всего раскрывается именно через конкретное. Хирургическое вмешательство в живой организм, будь то человек или художественное произведение, всегда связано с риском - даже в тех случаях, когда оно обосновано.
С одной стороны, баланс, присущий самой книге Ерофеева, оказался нарушен. Пространство текста, в котором бытовое и надбы-товое существуют в нераздельном единстве, таким подходом сужено. С другой стороны, проделанная
операция позволяет полностью вывести «Москву-Петушки» за пределы эпохи, когда была написана книга. Ведь молодые зрители выросли в другой среде, упоминание портвейна «три семерки» не вызывает у них никаких зрительных или вкусовых воспоминаний. Им, несчастным, невдомек, что люди пили одеколон «Для мужчин» и жидкость для мытья стекол. Боже, они, наверное, даже не знают, что это за зверь такой - ВЫТРЕЗВИТЕЛЬ. Но, посмотрев спектакль, присмотревшись к Алексею Верткову-Веничке, они поймут, что сам этот человеческий тип, основательно к 2011-му году повыбитый, все еще жив.
Не перевелись на Руси лишние души.
"Смирнов И. Каменный соавтор // Театр, 2004, №3.
Сцена из спектакля Фото М. Гутермана
