CC BY
46
Вестн. Моск. ун-та. Сер. 25: Международные отношения и мировая политика. 2016. № 1
Е.Н. Глазунова*
СВЯЗКА «БЕЗОПАСНОСТЬ - РАЗВИТИЕ»: РОЖДЕНИЕ КОНЦЕПТА И ЕГО ЭВОЛЮЦИЯ В ГОДЫ «ХОЛОДНОЙ ВОЙНЫ»**
Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение
высшего образования «Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова» 119991, Москва, Ленинские горы, 1
Связка «безопасность — развитие» (security—development nexus), как и родственные понятия «секьюритизация развития» и «девелопментали-зация безопасности», вошла в лексикон международно-политической науки относительно недавно, уже после окончания «холодной войны». Однако краткий экскурс в историю свидетельствует о том, что идея взаимозависимости безопасности и развития возникла задолго до распада биполярного миропорядка. Настоящая статья призвана восстановить историческую справедливость. Автор обращается к истокам данной идеи, раскрывает причины и обстоятельства ее рождения, прослеживает не всегда заметную нить ее эволюции и пытается показать, как менялось ее содержание с течением времени. Продемонстрировано, что на протяжении всего периода биполярной конфронтации содействие развитию отсталых регионов служило одним из инструментов внешней политики «сверхдержав», направленной на приобретение новых «друзей» и союзников. В то же время в недрах идеологического и геополитического противостояния «холодной войны» рождалось то понимание связки, которое оказалось востребованным в XXI в.
Ключевые слова: связка «безопасность — развитие», содействие международному развитию, СМР, «секьюритизация развития», «деве-лопментализация безопасности», «холодная война», «третий мир», би-полярность, отсталость, развивающиеся страны, демократизация, устойчивое развитие, «человеческая безопасность».
В 1850 г. правительство США опубликовало доклад Ральфа Р. Герли — миссионера, по заданию Американского колонизационного общества1 посетившего Либерию. Целью миссии был сбор
* Глазунова Елена Николаевна — кандидат исторических наук, доцент кафедры международных организаций и мировых политических процессов факультета мировой политики МГУ имени М.В. Ломоносова, заместитель директора Центра проблем безопасности и развития ФМП МГУ (e-mail: elenanglazunova@mail.ru).
** Исследование выполнено за счет гранта Российского научного фонда (проект №15-18-30066).
1 Американское колонизационное общество (The Society for the Colonization of Free People of Color of America) было образовано в 1816 г. для поддержки «возвра-
информации для оказания помощи недавно созданной колонии «свободных цветных людей». В докладе говорилось о серьезных проблемах развития этой молодой страны в области сельского хозяйства, торговли и образования. Р. Герли писал о необходимости финансовой помощи и настаивал на ассигновании из бюджета США 50 000 долл. ежегодно в течение 10 лет. Именно такая сумма, по его мнению, могла бы содействовать созданию в Либерии атмосферы стабильности и принести на африканский берег «прогресс, триумф свободы и христианства»2. Помощи сельскому хозяйству и образованию бывшие рабы и их потомки так и не дождались, зато в 1867 г. либерийскому правительству в порядке гранта было передано канонерское судно — для защиты прибрежной торговли от пиратских набегов и помощи в разрешении конфликтов с недружелюбными соседями.
Сам того не ведая, Р. Герли предложил первый в истории проект программы технической помощи. И уж точно преподобный отец не мог предположить, что полтора века спустя его частично реализованный план не только будет рассматриваться в качестве прелюдии содействия международному развитию (СМР) [Curti, Birr, 1954], но и фактически станет первым примером «секьюрити-зации» помощи. Конечно, употребляя в этом значении понятие «секьюритизация» [Бартенев, 2011], мы искусственно экстраполируем его в прошлое. В середине XIX в. его не было — ни в теоретическом дискурсе (который только зарождался), ни в политической практике. Интересно другое: этот маленький и, на первый взгляд, незначительный эпизод удивительным эхом из прошлого перекликается с весьма популярной и преподносимой сегодня в качестве концептуального неологизма связкой «безопасность — развитие».
Когда современные эксперты и политики буквально «на одном выдохе» произносят слова «безопасность» и «развитие», они имеют в виду не просто различные виды и уровни взаимодействия этих категорий, а их «связку» (nexus) как единый феномен и самостоятельный концепт. Его возникновение ученые практически единогласно относят к периоду постбиполярности. При этом многие теоретики любят помещать его в инновационный формат 3D (defense, diplomacy, development — оборона, дипломатия, содействие развитию) [Tschirgi, 2006], который, несомненно, подчеркивает современность и молодость конструкта. Еще один аспект его новизны
щения» вольноотпущенных чернокожих рабов в Африку. С его помощью была основана колония «свободных цветных людей» — Либерия. В 1847 г. была провозглашена независимость Республики Либерия.
2 Report of Rev. Ralph R.Gurly, Washington, Feb. 15, 1850. Sen. Exec. Doc. No. 75, 31 Cong., I sess. Washington, 1850. Р. 33.
исследователи находят, пытаясь ответить на один из наиболее острых вопросов теории и практики СМР — о том, «чья» безопасность и «чье» развитие находятся в центре «связки». Так, скандинавские ученые Дж. Соренсен и Ф. Содербаум пишут о том, что «безопасность за рубежом и безопасность дома "отныне" [курсив наш. — Е.Г.] связаны между собой, как и развитие за рубежом и безопасность дома» [Sorensen, Soderbaum, 2012: 7].
Ученые, безусловно, правы, рассуждая о международном значении «связки». В их утверждении вызывает возражение лишь слово «отныне», поскольку попытки экспликации концепта предпринимались и ранее. Ретроспективный взгляд в историю СМР показывает, что стремление представить его в качестве продукта постби-полярности ошибочно. Настоящая статья призвана восстановить историческую справедливость в отношении идеи взаимозависимости безопасности и развития. Она возвращает читателя к истокам этой идеи, раскрывает причины и обстоятельства ее рождения, прослеживает не всегда заметную нить ее эволюции и изменения (порой даже трансформации) ее содержания. Предвосхищая возможные упреки в чрезмерно смелой экстраполяции современных понятий в далекое прошлое и, наоборот, неоправданной модернизации «старых», присущих ушедшим историческим эпохам подходов, мы должны уточнить: речь в статье пойдет о процессе формирования связки «безопасность — развитие». Как и любой другой глубокий теоретический конструкт, «связка» не появилась «из ниоткуда». Она прошла долгий путь становления — от едва наметившейся эмпирической идеи до более четко выраженных современных теоретических и практических подходов.
* * *
На первый взгляд, утверждение «безопасность — это развитие, а развитие — это безопасность»3 воспринимается как некая застывшая вербальная форма, банальность, которая даже не заставляет задуматься над смыслом сказанного. Действительно, взаимозависимость этих двух измерений существования человека уже давно не подвергается сомнению. Иначе обстоит дело в современной международно-политической науке. Связка «безопасность — развитие» (security—development nexus) вызывает у ученых много
3 Эту фразу в разные времена произносили многие политические и общественные деятели, но наиболее часто цитируется экс-министр обороны США, а впоследствии президент Всемирного банка Р. Макнамара: McNamara R.S. Speech on 'Security in the Contemporary World'. Secretary of Defense before the American Society of Newspaper Editors. Montreal, Canada, May 18th, 1966. Available at: http:// 2parse.com/?page_id=3385 (accessed: 08.05.2016).
споров [Security and development, 2010]. Объяснить эту ситуацию отчасти можно тем, что проблема слишком политизирована. Иначе и быть не может, ведь сегодня речь идет не об абстрактном развитии, не о различных вариантах общественно-политического строя (родившаяся на Западе теория девелопмента всегда подразумевала эволюцию внутри капиталистической формации; в этом смысле только ХХ век расширил границы дискурса), не о прогрессе вообще, а о помощи развитию, причем в конкретных, часто сильно отличающихся друг от друга ситуациях, действия в которых требуют не только серьезных интеллектуальных, но и материальных (включая человеческие жертвы), а также финансовых затрат. Споры по поводу концептуализации «связки» активно ведутся западными учеными (причем, в отличие от других областей международно-политической науки, в этой сфере континентальные европейцы выступают с англосаксами на равных, а иногда и лидируют в дискурсе).
Еще в первой половине 1980-х годов шведский ученый Б. Хеттне впервые представил связку «безопасность — развитие» в качестве самостоятельного концепта [Hettne, 1983]. Однако лишь с окончанием «холодной войны», в результате постепенного утверждения новых, расширительных толкований понятия «безопасность» «связка» стала привлекать к себе все большее внимание экспертов в области как девелопменталистики, так и самой безопасности. Утверждение и рост популярности концепции «человеческой безопасности» способствовали переключению внимания ученых на внутригосударственные конфликты. В центре дискурсов безопасности и развития оказались так называемые несостоявшиеся (failed) и слабые (weak) государства, нестабильность внутри которых, по мнению многих ученых и политиков, создавала угрозу глобальной безопасности [Beswick, Jackson, 2011: 15]. Новый импульс дискурсу был задан сентябрьскими событиями 2001 г. в США. Представить сегодняшний интерфейс «связки» можно словами весьма авторитетного исследователя-девелопменталиста британца М. Даффилда, одна из работ которого так и называется — «Человеческая безопасность: сопряжение безопасности и развития в эпоху террора» [Duffield, 2006]. В последние годы к дискуссии активно подключились и российские исследователи. Интересные работы, посвященные различным аспектам «секьюритизации» международных отношений, написаны А.С. Макарычевым [Макарычев, 2008]. Непосредственно осмысление концепта связки «безопасность — развитие» представлено в работе сотрудников Центра проблем безопасности и развития факультета мировой политики МГУ имени М.В. Ломоносова В.И. Бартенева [Бартенев, 2015b] и Н.В. Юдина [Юдин, 2015].
Однако общим «белым пятном» — и для зарубежной, и для российской литературы — является отсутствие внимания к идейным корням концепта. Многие авторы ощущают необходимость более глубокого теоретического изучения «связки», но дальше осознания этого дело не идет. Примером может служить опубликованная в 2011 г книга британских исследователей Д. Бесвика и П. Джексона «Конфликт, безопасность и развитие». В ней авторы ставят задачу «заглянуть в исторический контекст взаимоотношений безопасности и развития, особенно в то время, когда эти концепты поначалу развивались обособленно друг от друга, а потом совместились во многих областях...» [Beswick, Jackson, 2011: 15], однако предпринятый авторами «поход» в глубь истории завершается опять-таки началом 1990-х годов. На наш взгляд, существенным недостатком другого, совсем недавно опубликованного в Великобритании объемного пособия по международной безопасности и развитию, включившего статьи почти трех десятков ведущих экспертов в этой области, является отсутствие хоть какого-либо материала на тему исторических и идейных корней исследуемого концепта [Handbook of international security and development, 2015; Юдин, 2015]. Авторов прежде всего интересуют современная международная практика, конфликты, их урегулирование, постконфликтное строительство и т.д., и в результате теоретические аспекты «связки», которые невозможно проанализировать без изучения ее истоков и исторической эволюции, остаются неисследованными.
Ближе всего к изучению этой проблематики подошли М. Уоттс [Watts, 1995], поместивший «связку» в контекст эпохи Модерна; В. Джан, усмотревший ее истоки в идеологии либерализма [Jahn, 2005]; а также упомянутый нами Б. Хеттне [Hettne, 2010]. Однако все эти исследователи фокусируют внимание на связке «безопасность — развитие» в ее общем, историософском аспекте. В результате, поскольку, как мы уже отмечали, современное, более узкое, толкование концепта максимально приближено к конкретной политической практике и проблемам именно помощи развитию, проследить его единую эволюционную линию довольно сложно.
* * *
Идея взаимозависимости безопасности и развития в том ее толковании, в котором она стала основой для доктринального оформления СМР в конце 1940-х годов, начала выкристаллизовываться из опыта Первой мировой войны и послевоенного строительства. Эта война действительно была первой — по множеству параметров. В том числе она впервые продемонстрировала людям «летальные» технологии, от которых фактически уже было невоз-
можно уберечься — даже спрятавшись за двумя океанами. Выдающиеся политики и интеллектуалы того времени, находясь под впечатлением ужасов, разрушений и ошеломляющего количества безвозвратных потерь, пытались найти и объяснить причины войны. И, конечно, нет ничего удивительного в том, что передовые умы человечества, склонные объяснять произошедшую катастрофу изъянами базировавшейся на «балансе сил» предвоенной realpolitik, попытались создать новый, более совершенный, с их точки зрения, либеральный миропорядок, который нашел воплощение в проекте коллективной безопасности. Нет ничего удивительного и в том, что именно тогда, на волне послевоенного либерализма, западные интеллектуалы (на передовые позиции выдвинулась американская либеральная мысль) в своих работах сформулировали именно ту конфигурацию связки «безопасность — развитие», которая, в сущности, дошла и до наших дней. Мы не станем в подробностях отслеживать либеральные воззрения западных мыслителей и политиков, приведем лишь наиболее яркие их высказывания, свидетельствовавшие о глубоком понимании неизбежности грядущих проблем отсталых стран и необходимости поиска новых путей их решения.
Еще во время войны, в 1916 г., в контексте «долгосрочного понимания процесса стабильного мирового развития» связку развития с проблемами безопасности и необходимость действий, направленных на преодоление последствий отсталости, подчеркивал известный американский публицист и общественный деятель У. Липпманн. Он призывал «не поворачиваться спиной к слабым народам» (тогда речь шла преимущественно о колониально зависимых странах), думать над тем, как «установить там сильное и современное правительство», предлагал «модернизацию слабых наций», поскольку «пока эти страны слабы, там будет править беспорядок, целые нации будут погибать, а народы ссориться»4. США, писал У. Липпманн, обязаны помогать отстающим в развитии государствам в области реформирования финансовой и административной системы, модернизации их экономики и образования5. Так же, как и 28-й президент США В. Вильсон, У. Липпманн был приверженцем идеи либерально-демократического интернационализма. Рассуждая о необходимости содействия отсталым народам, он фактически постепенно уходил от государствоцентричной трактовки безопасности и, в сущности, вплотную приближался к идее глобальной взаимозависимости безопасности и развития.
4 Lippmann W Early Writings. New York, 1970. P. 28-29.
5 Lippmann W What Program shall the United States Stand for International Relations // Annales 66. July 1916. P. 61-63.
Важный вклад в процесс концептуализации «связки» вслед за американским публицистом внес выдающийся британский экономист Дж.М. Кейнс. В 1919—1920 гг., находясь под сильным впечатлением от той несуразицы, которая, по его мнению, творилась на Парижской мирной конференции по проблемам послевоенного мироустройства, и решительно не соглашаясь с планами западных демократий «растоптать» и унизить Германию, либерал и будущий «революционер» в области политэкономии Дж. Кейнс писал: «Проблемы нищеты и страданий <...> охватывают огромную территорию и колоссальное количество населения <...>. Помимо всего прочего, они должны сигнализировать нам о том, как на завершающей стадии катастрофы болезнь тела становится болезнью духа» (курсив наш. — Е.Г.)6. Голод, нужда, физическое страдание — это все «болезни тела», которые часто ведут к смерти. Но «люди, — рассуждал Дж. Кейнс, — не всегда готовы умирать спокойно»7. И именно в этом, по его мнению, заключалась потенциальная угроза стабильности и безопасности не только конкретных стран, но и всего мира. Главным примером, подтверждавшим справедливость размышлений британского экономиста о «превращении болезни тела в болезнь духа», служила Россия, не успевшая вовремя реформироваться и пришедшая к тому, что в глазах западного либерала, конечно, было катастрофой — Октябрьской революции. Уточним, что Дж. Кейнс отдельно не обозначал категорию «отсталых» или «зависимых» стран. Взяв в качестве примера послевоенную Германию, он фактически показал, что любая страна, подверженная «нищете и страданиям», не только является слабым звеном в системе мировых экономических и политических связей, но и представляет собой угрозу этой системе. Дальнейшее развитие эта идея Дж. Кейнса получила в концепции «третьего мира» А. Сови, о чем речь впереди.
Как известно, история международных отношений межвоенного периода складывалась не по тому сценарию, который приготовили для нее либералы. На фоне накалявшейся обстановки и стремления ревизионистских держав к пересмотру установленного в Версале миропорядка либеральные проекты мироустройства в целом и универсалистская трактовка связки «безопасность — развитие» выглядели все более абстрактными и демагогическими. Однако сама идея, конечно, никуда не делась — она приспособилась к жестким реалиям времени. Произошло это уже в 1930-х годах, правда, не столько в теории, сколько сразу на практике.
6 Keynes J.M. The economic consequences of peace. New York: Hartcourt, Brace, and Howe, 1920. P. 250.
7 Ibidem.
Инициированная администрацией Ф.Д. Рузвельта политика «доброго соседа» задала новый вектор противодействию экономической и идеологической экспансии нацистской Германии в Западном полушарии. Накануне Второй мировой войны Латиноамериканский регион действительно стал главным поставщиком сырья и стратегических материалов для возрождавшейся военной машины Третьего рейха. При этом А. Гитлер, стремившийся всеми возможными средствами подчинить торговлю латиноамериканских стран германским интересам, навязывал государствам региона выгодные нацистской экономике схемы. Естественно, Вашингтон наблюдал за действиями Берлина с большой тревогой. Основной задачей США в тот момент стало «развернуть» латиноамериканскую торговлю в свою сторону путем активизации двусторонних торгово-экономических и культурных контактов. В Белом доме работали над специальными программами, которые попутно должны были решать еще одну важную задачу — борьбу с активной нацистской пропагандой.
Импульс к запуску этих проектов был придан начавшейся войной. Стремительное развитие европейских событий, в частности занятие германскими войсками Парижа и военные действия в Северной Африке, вызывало все больше опасений у военного ведомства США, которое неоднократно обращало внимание президента Ф. Рузвельта и его советников на вероятность того, что А. Гитлер в скором времени предпримет попытки захвата южноамериканских плацдармов ^е11тап, 1979]. Особенно уязвимой была северо-восточная Бразилия, легко досягаемая для авиации с западного побережья Африки. Эта потенциальная угроза побудила президента обратить серьезное внимание на проблему укрепления сотрудничества с латиноамериканскими государствами для создания единого мощного противовеса державам Оси в Западном полушарии. С этой целью в 1940 г. в США было образовано Координационное управление по межамериканским делам, главой которого стал известный либеральными убеждениями и давно проявлявший повышенный личный интерес к Латиноамериканскому региону Нельсон Д. Рокфеллер. Довольно быстро Координационное управление превратилось в агентство федерального уровня. В 1942 г. в качестве вспомогательных агентств были учреждены Институт по межамериканским делам, который стал практически ключевой организацией, осуществлявшей руководство проектами различных направлений в Латинской Америке, и еще одна правительственная корпорация — Межамериканский образовательный фонд.
Поначалу программы, планировавшиеся организациями Н. Рокфеллера, были подчинены требованиям военного времени и пресле-
довали несколько целей. Они должны были, во-первых, способствовать развитию торговли латиноамериканских стран, в значительной степени дестабилизированной изменением конъюнктуры на европейских рынках; во-вторых, препятствовать распространению фашистской агитации, влияние которой, по мнению осведомленных экспертов, уже сказывалось в регионе. Для этого был разработан широкий спектр пропагандистских мероприятий: издание иллюстрированных журналов, подготовка газетных материалов и радиопередач, повсеместный показ кинофильмов, яркая реклама — другими словами, на популяризацию американского образа жизни работала целая «фабрика пропаганды» Н. Рокфеллера. И, наконец, в целях «углубления взаимопонимания» программы предусматривали различные варианты культурных обменов, а также проекты помощи в области здравоохранения, санитарии, оказания медицинских услуг, строительной инженерии, управления бизнесом и т.д.
Благодаря тесным связям с высшими военными кругами США Н. Рокфеллер был осведомлен о секретных планах строительства военных баз в стратегически важных точках Латиноамериканского континента. Знал он также и о том, насколько неблагоприятны и негостеприимны были районы будущей дислокации (тропические болезни, например, представляли не меньшую опасность, чем немецкая авиация), поэтому в ноябре 1941 г. координатор направил в военное министерство предложения по улучшению условий жизни в странах Латинской Америки. Они включали строительство госпиталей, водоочистных сооружений, усовершенствование транспортных и коммуникационных систем, а также массовое возведение жилых домов, которые в случае необходимости должны были использоваться в качестве казарм8.
Н. Рокфеллера вряд ли можно причислить к когорте выдающихся интеллектуалов того времени, тем более трудно отнести его к числу теоретиков-девелопменталистов. Он был прирожденным бизнесменом, но при этом, несомненно, обладал политическим чутьем. Латинская Америка являлась традиционной сферой интересов его семьи, и деятельность военного времени была для него лишь началом долгосрочных проектов содействия развитию региона в целях создания там стабильной и безопасной для бизнеса атмосферы. Многочисленные документы, которые готовились под руководством координатора командой экспертов-единомышленников, свидетельствуют о том, что Н. Рокфеллер интуитивно чувствовал необходимость обоснования программ помощи именно
8 Rockefeller to Hopkins, 29 December 1941, Record Group 214, Office of Emergency Management, Box 9, Health and Sanitation Program — COIAA. Wash., NA.
связкой с безопасностью. В обстановке военного времени ее первый компонент вернулся в свою «государствоцентричную ипостась», т.е. речь вновь шла о национальной безопасности конкретной страны — Соединенных Штатов Америки. Так, согласно меморандуму, который был представлен президенту в 1944 г., ключевой задачей США, по мнению координатора, должна была стать работа «по повышению уровня жизни» в странах региона, напрямую связывавшаяся с «укреплением демократии». «Будущая безопасность и благополучие нашего [курсив наш. — Е.Г.] народа требуют проведения политики сотрудничества с другими американскими странами и оказания им содействия в экономическом и социальном развитии <...>. Только таким путем, — указывал Н. Рокфеллер, — США смогут добиться экономической, социальной и политической стабилизации в странах Западного полушария»9.
Забегая вперед, скажем, что реализации планов Н. Рокфеллера помогла начавшаяся вскоре «холодная война». Фактически в этом же толковании «связка» и просуществовала все последующие 60 лет своей истории. Однако перед тем как окончательно принять эту государствоцентричную доктринальную форму, связка «безопасность — развитие» успела (правда, совсем на короткое время) развернуться во всей своей либеральной широте. Более того, именно в тот период — в самые ранние послевоенные годы — можно было зафиксировать первую заметную «волну» «девелопментализации безопасности».
* * *
Время, обусловившее востребованность помощи развитию, пришло вместе со Второй мировой войной. Еще до вступления в нее США американские политики стали думать о том, каким должен быть послевоенный мир. 6 января 1941 г. Ф. Рузвельт, обращаясь к Конгрессу и нации, провозгласил знаменитые «четыре свободы»10. Говоря о создании будущего безопасного миропорядка, президент обозначил в качестве основных его краеугольных принципов свободу слова, свободу вероисповедания, свободу от нужды и свободу от страха. Первые две были, в общем, привычны. Правда, обращала на себя внимание концовка рузвельтовских фраз: каждая из провозглашавшихся свобод заканчивалась словами «повсюду в мире». Третья и четвертая — свобода от нужды и
9 Memorandum for the President, 3 January 1945. Edward R. Stettinius Papers, Box 220. Charlottesville, University of Virginia Library.
10 Transcript of President Franklin Roosevelt's Annual Message (Four Freedoms) to Congress (1941). Available at: http://www.ourdocuments.gov/doc.php?flash=true&doc= 70&page=transcript (accessed: 23.04.2016).
свобода от страха — в то время звучали новаторски и сегодня характеризовались бы как основные постулаты «человеческой безопасности». Конкретизированные в Атлантической хартии 1941 г., намечавшей принципы послевоенного устройства, именно эти две свободы, также адресованные всем народам мира, в сущности, создавали идейную платформу будущего мирового порядка в целом и будущей политики СМР в частности. Подписавшие хартию США и Великобритания признавали ответственность за обеспечение этих свобод.
Создание ООН и Бреттон-Вудских институтов отвечало новому либеральному запросу на глобальную безопасность. Лежавшая в руинах Европа, развернувшиеся после войны мощные национально-освободительные процессы, бедствия миллионов людей по всему миру — все эти обстоятельства не только были ярким напоминанием о связи между социально-экономическими кризисами, политической нестабильностью и глобальной войной, но и служили катализатором обновления содержания идеи связки «безопасность — развитие». Авангардом практического воплощения последней стали Соединенные Штаты, в 1947 г. инициировавшие первую масштабную программу восстановления Европы.
В результате реализации плана Маршалла мир идеологически и геополитически оказался поделенным между двумя сверхдержавами — США и СССР, образовавшими «первый» и «второй» мир. Страны, оставшиеся «между» ними и «помимо» них, попали в категорию «слаборазвитых» или «отсталых». Чуть позже французский социолог и публицист А. Сови назвал их «третьим миром». Смысл, который он вложил в это название, вытекал из сравнения бывших колоний с третьим сословием кануна Французской революции XVIII в. — притесняемым, бесправным, но желавшим «стать чем-то»11. Концепт «третьего мира» как нельзя более точно выражал общий пафос представлений о связи проблем развития и безопасности в послевоенные годы. Обида, затаившаяся в недрах сознания населения бывших колоний, уставших от глубочайшего непонимания Западом их нужд и чаяний и от порочной политики продолжения их эксплуатации, и одновременное осознание ими своей национальной значимости представляли собой потенциальную угрозу глобальному миропорядку. Впоследствии, правда, этот глубокий социально-психологический смысл концепции А. Сови был забыт, а «третий мир» стал восприниматься как объект борьбы двух супердержав за влияние.
11 Sauvy A. Trois mondes, une planète // L'Observateur. 1952. 14 août.
Первыми в эту борьбу вступили США, в январе 1949 г. провозгласившие «Четвертый пункт» — программу технической помощи развивающимся странам. Этому событию предшествовала длительная подготовительная работа либерально мыслящих интеллектуалов, которая, хотя и не стала частью девелопменталистской теории в чистом виде, несомненно, обогатила ее очень важными и глубокими подходами. Несмотря на то что эксперты думали над проблемами взаимодействия с отсталыми странами еще до того, как стало ясно, что «железный занавес» — не просто очередная метафора известного острослова, а несомненная реальность, воплощены в практику их наработки были лишь на рубеже 1940-1950-х годов, т.е. в разгар «холодной войны». В связи с этим нужно иметь в виду, что концепты, которым поначалу был свойствен больший либеральный размах, постепенно корректировались, приспосабливались к ситуации, сужались и сжимались. В полной мере это утверждение относится и к рассматриваемой нами идее «связки».
Основные постулаты политики Вашингтона в отношении бывших колоний строились на убеждении, что главным оружием в борьбе за демократический мир должна стать не военная, а экономическая и техническая мощь США, иными словами, содействие развитию. Такая политика, с точки зрения либералов, должна была облегчить реформы экономики отсталых стран, поднять уровень жизни населения в них, обеспечить социальную и политическую стабильность. Универсальным клише американских либералов было утверждение, что борьбу за демократию следует начинать с наступления на голод и болезни. Важно отметить, что фактор неприятия силовых методов в качестве основных рычагов «сдерживания», в той или иной степени свойственный политикам либерального толка, подразумевал более близкое к истине (по сравнению с тем, что предлагалось оппонентами из консервативного лагеря) определение природы национально-освободительного движения. Во всяком случае, они понимали, что знака равенства между борьбой народов азиатских государств за независимость и «коммунистическим заговором» нет и быть не может. Большинство населения развивающихся стран не имело ни малейшего представления о том, что такое коммунизм. С точки зрения либералов, коммунисты, предпочитавшие рассматривать национально-освободительное движение как одну из форм революционно-социалистической борьбы, подчас просто умело использовали возможность направить события в нужное им русло. Ответственность за это в значительной степени возлагалась на колониальные державы, в частности Францию, Великобританию и Голландию, которые, не желая учитывать особенности и чаяния народов подвластных им территорий,
продолжали политику их национального и социального угнетения, грубой эксплуатации природных и трудовых ресурсов этих стран.
Пожалуй, единственным политиком в стане американских либералов, который уже в первые послевоенные годы четко сформулировал основные положения будущих программ помощи, был Честер Боулс. Впрочем, следует отметить, что под влиянием изменений в международной обстановке за период с 1945 по 1948 г. его взгляды претерпели существенные изменения. В его первых послевоенных публичных выступлениях, посвященных проблемам взаимоотношений с развивающимися странами, не было ни антисоветской, ни антикоммунистической риторики. Важнейшим аспектом послевоенной политики США должна была стать, по мнению Ч. Боулса, экономическая и техническая поддержка стран Азии, Африки, Латинской Америки, Европы, а также СССР. Снабжение их продовольствием, предоставление новейших сельскохозяйственных технологий и оборудования, совместные проекты по совершенствованию коммуникационных и ирригационных систем, сопровождающиеся комплексом пропагандистских мероприятий, — все это, как считал Ч. Боулс, не только способствовало бы развитию американской экономики, обеспечивая ее сырьем, рынками и помогая справиться с проблемами безработицы, но и поддерживало бы внутри страны и за ее пределами экономическую и политическую стабильность, а также устойчивость столь дорогих для каждого американца «моральных идеалов»12.
Аргументируя необходимость и возможность американского влияния на внутреннюю ситуацию других стран путем социально-экономических и политических реформ, Ч. Боулс связывал это с концепцией национальной безопасности США13. Демократизация отсталых регионов должна была обеспечить установление в них устойчивых политических режимов и впоследствии — стабильных отношений с Вашингтоном. И главное, как следовало из названия одной из работ Ч. Боулса, помощь менее благополучным странам должна была обеспечить вступление США в «завтрашний день без страха» (курсив наш. — Е.Г.)14.
В 1948 г. Ч. Боулс предложил новый, развернутый, вариант концепции помощи развивающимся странам. Самые существенные модификации в нем произошли в формулировании целей политики технической помощи — теперь она должна была стать важнейшим инструментом в наборе «сдерживающих коммунизм» средств. Для
12 Bowles Ch. Tomorrow without fear. New York, 1945. P. 84.
13 Ibid. P. 10-13.
14 Ibidem.
решения поставленной проблемы Соединенным Штатам следовало незамедлительно приступить к разработке «смелой, охватывающей весь мир [курсив наш. — Е.Г.], программы экономической и социальной помощи»15. Эти положения Ч. Боулса и легли в основу программы «Четвертого пункта», провозглашенной во время инаугу-рационной речи Г. Трумэном и ставшей точкой отсчета политики СМР.
«Мы должны выступить с новой, смелой программой, позволяющей использовать наши научные и промышленные достижения для улучшения жизни в слаборазвитых странах, — говорил президент 20 января 1949 г. — Более половины населения земли проживает в условиях, близких к нищете, не имея достаточного количества пищи, страдая и умирая от болезней <...>. Их бедность создает угрозу не только им самим, но и многим другим народам <...>. Материальные ресурсы, которые мы можем позволить себе использовать для оказания помощи другим государствам, ограничены. Но не поддающиеся учету ресурсы в области технических знаний неисчерпаемы...»16 Отбросив обычную для торжественной речи риторику, даже не очень искушенный в политике слушатель мог уловить ключевую фразу выступления — бедность окружающего мира создает угрозу американской безопасности. И не только американской — многим другим народам тоже. В этом коротком уточнении читалась попытка авторов концепции помощи поднять связку «безопасность — развитие» выше, вывести ее на глобальный уровень. Таким образом, они пошли дальше государствоцентрич-ного подхода Ч. Боулса и, по сути, приблизились к вильсониан-ской трактовке миропорядка с точки зрения либерально-демократического интернационализма.
Интересной была и новая, тоже расширенная, трактовка самой безопасности. Оказывалось, что миновали те времена, когда экономическая слабость какого-либо другого государства автоматически рассматривалась как сила собственного, а попытка передачи технологий была тяжким преступлением, направленным на подрыв национального могущества (вспомним хотя бы четырех французских серебряных дел мастеров, в 1679 г. по приказу генерального контролера финансов Франции Ж.Б. Кольбера брошенных в тюрьму за то, что они откликнулись на предложение испанского посла принять участие в учреждении в его стране серебряной мануфактуры) [Cole, 1939: 140—141]. Суть новой формулировки за-
15 Bowles Ch. The conscience of a liberal. New York: Harper & Row, 1962. P. 8.
16 Public Papers of the Presidents of the United States: Harry S. Truman, 1949. Washington, 1963. P. 114-115.
ключалась в том, что теперь мощь и безопасность одного государства стали рассматриваться в увязке с экономическим благополучием и политической стабильностью стран — соседей по планете.
Представленный либералами новый алгоритм взаимоотношений с отсталыми государствами, безусловно, был смелым и оригинальным, особенно с учетом того, что «старые» европейские страны — Великобритания и Франция — по-прежнему предпочитали вполне традиционное взаимодействие с бывшими колониями — военное господство. Однако, как мы уже отмечали, американским задумкам не удалось долго удержать столь высокую ноту. Ситуация в мире и внутри самих Соединенных Штатов менялась стремительно; послевоенная либеральная волна захлебывалась в потоках антикоммунистической риторики консервативных политиков и страхах простых американцев. Вскоре стало понятно, что новаторским проектам СМР была уготована всего лишь роль одного из инструментов борьбы сверхдержав за идеологическое и геополитическое преобладание. Это выявилось и в процессе обсуждения программы в Конгрессе США, и в стартовавших практически одновременно с декларацией «Четвертого пункта» научных дискуссиях по вопросам помощи развитию отсталых регионов.
Что касается связки «безопасность — развитие», то уже во время обсуждения в Конгрессе ее вернули в традиционное государство-центричное русло. Выступая на сенатских слушаниях, государственный секретарь США Д. Ачесон говорил о том, что техническая помощь диктуется соображениями национальной безопасности США «в широком понимании, т.е. безопасности свободного и демократического образа жизни», и ответственность за экономическую ситуацию в слаборазвитых странах «становится национальной политикой Соединенных Штатов»17. «Мы тратим миллиарды на оборону, что необходимо, — убеждал законодателей Д. Ачесон. — Мы тратим миллиарды на экономическую реконструкцию Европы и жизненно важных точек Дальнего Востока, что тоже необходимо. Мы обеспечили меры коллективной безопасности посредством подписания Североатлантического договора <...>. Все это меры национальной безопасности. Билль, который сегодня перед вами, — Закон о международном развитии — имеет ту же важную цель. Совершенно очевидно, что это тоже мера нашей безопасности, <... > которая жизненно зависит от экономической безопасности других народов»18.
17 U.S. Congress, Senate, Committee on Foreign Relations, Hearings on S. 3304, Act for International Development, 81st Congress, 2nd Sess., 1950. Washington, 1950. P. 4—5.
18 Ibidem.
Еще более эмоционально отстаивали «Четвертый пункт» его непосредственные руководители. Исполнявший обязанности главного администратора программы Дж. Бингхэм говорил: «Четвертый пункт не является программой безопасности в прямом военном смысле <...>. Тем не менее с точки зрения здравого смысла это именно программа безопасности. Нам никогда не удастся военными методами установить надежный щит против коммунистической агрессии, если страны, закрытые этим щитом, будут подвергаться эрозии изнутри»19.
Эта идея, сколь бы утопичной она ни казалась оппонентам, имела очень широкий охват — посредством технической помощи, точнее, передачи технологий в самых разных областях знаний — от выращивания кукурузы до проектов в области образования — не просто модернизировать экономику, а «перевоспитывать» людей, прививать им западные идеалы и ценности. В данном случае образовательный аспект программы задумывался не просто как программа-минимум — ликвидация безграмотности, а в самом глубоком понимании. По мнению авторов идеи, американское государство, являясь общепризнанным лидером «свободного» мира, могло и должно было повлиять на внутреннюю ситуацию стран отсталых регионов посредством активной интервенционистской политики, направленной на социально-экономические реформы и в конечном счете — на демократизацию общества. По их убеждению, демократизация развивающихся регионов должна была способствовать становлению в них прозападных политических режимов, что в дальнейшем обеспечивало бы стабильность мировой ситуации в целом. Таким образом, логика рассуждений сторонников идеи четко укладывалась в схему «помощь — демократизация — безопасность». Отметим, однако, что истинные приверженцы «Четвертого пункта», к которым относился и упомянутый Дж. Бингхэм, убежденные в том, что «связка» призвана обеспечить безопасность всего западного мира, но в то же время преследовавшие конкретную цель — одобрение программы, в процессе слушаний намеренно сужали содержание концепта, «низводя» его до «государствоцент-ричной» трактовки безопасности и говоря о национальной безопасности США.
Итогом парламентских баталий стало принятие Закона о коллективной безопасности, закрепившего приоритет военной помощи развивающимся странам. Экономические, технические и военные программы были концептуально, а впоследствии и организационно
19 Mutual Security Act of 1952. Hearings before the Committee on Foreign Relations. United States Senate. 82nd Congress, 2nd Session. March 13, 1952. Washington, 1952. P. 617.
объединены20. По сравнению с задуманным изначально проектом «всеобщей демократизации» отсталых регионов это видение задач технической помощи, основанное на антикоммунистических настроениях, безусловно, представляло собой ущербный вариант конкретной программы и очевидно редуцированную версию «связки».
На протяжении всей своей истории теория СМР, начавшаяся с обсуждения американской программы технической помощи, была неразрывно связана с практикой. Сухой академизм не был свойствен ей никогда — особенно это справедливо в отношении начального периода ее эволюции, когда теоретическая дискуссия имела скорее научно-практический характер. Послевоенный деве-лопменталистский дискурс сосредоточился на отсталости как угрозе новому мировому порядку или «свободному миру» в контексте начинавшейся «холодной войны». Исходной позицией предложенной американцами модели взаимодействия с отсталыми странами были положения о том, что капиталовложения и современные технологии — это ключевые компоненты экономического развития, и другие позитивные сдвиги в обществе происходят вследствие роста экономики. Новейшие технологии и капитал внедряются в общество, обучая население, улучшая его здоровье, увеличивая производство продовольствия и развивая промышленность. Знания, умения и заинтересованность распространяются на все большее число охваченных энергией и энтузиазмом людей. Увеличение производства и рост уровня жизни несут с собой ту или иную форму политической демократии, индивидуальную свободу, большее социальное равенство, утверждение капиталистического уклада и более стабильный и миролюбивый международный порядок. В качестве дополнительных дивидендов предполагалось усиление интеграционных процессов в области мировой торговли, укрепляющее «свободные» страны Запада и «дезинфицирующее» успевшую подвергнуться коммунистическому заражению почву.
В стартовавшей на рубеже 1940—1950-х годов теоретической дискуссии участвовали представители различных областей знания, но большинство из них были экономисты. Это обстоятельство в значительной степени и обусловило тот факт, что классический дискурс вскоре получил название «теории экономического развития», которая на несколько лет стала мэйнстримом девелопмента-листики. Безопасность как основная детерминанта СМР, конечно, из дискурса не ушла, однако стала рассматриваться в качестве важного, желаемого, но все же «побочного» последствия содей-
20 U.S. Congress. Committee of Conference. Conference Report on Mutual Security Act, 1951. 82nd Congress, 1st Sess., 1951. Senate Doc. 71. Washington, 1951.
ствия экономическому развитию, ставшего в те годы практически самостоятельной целью СМР. В этом аспекте теория совершенно явно расходилась с практической политикой. Экономисты, представлявшие раннюю парадигму развития, считали, что социально-экономический прогресс напрямую способствует установлению политической стабильности на планете, следовательно, чем быстрее повысится уровень жизни населения бывших колоний, тем надежнее будет безопасность всех, в том числе западных, стран [Побе-режников, 2002: 146; Глазунова, 2013].
Начавшаяся «холодная война» обозначила две ипостаси конструкта «безопасность — развитие». С одной стороны, развитие осталось объектом историософского дискурса — в контексте соревнования двух враждебных друг другу идеологических систем. С другой стороны, более приближенной к новой геополитической ситуации, в фокусе теории оказалась проблема именно содействия развитию, или, точнее, борьбы с отсталостью, которая на практике была направлена на приобретение новых «друзей» или, как минимум, нейтрализацию потенциальных врагов.
Б. Хеттне, удачно назвав СМР периода «холодной войны» «геополитикой бедности» [НеИпе, 2010: 33], отмечает, что на всем ее протяжении связка «безопасность — развитие» работала исключительно в русле реалистического понимания безопасности как идеологического и геополитического соревновании двух сверхдержав. По мнению некоторых западных специалистов, в годы биполярного противостояния «связка» настолько ослабела, что ее компоненты оказались в теоретических полях различных дисциплин: исследования в области безопасности и девелопменталистский дискурс существовали параллельно и практически не пересекались [Т8сЫщ, 2006: 41]. Это утверждение представляется довольно сомнительным. Скорее напрашивается вывод о том, что в условиях господства реалистической парадигмы, которая устранила казавшиеся многим слишком абстрактными долгосрочные конструкты, теоретическая связь между безопасностью и развитием стала значительно более понятной и конкретной, чем во все предыдущие времена: содействие их развитию — наша государственная безопасность. Доказательством может служить направлявшаяся ею практическая политика, приносившая каждой их противоборствующих сторон ощутимые дивиденды.
Как в теории, так и в практике СМР 1950-е годы были декадой гегемонии США. Углубление конфронтации «холодной войны» определяло строгую стратегическую ориентацию Вашингтона: задачей внешней помощи было «сдерживание» коммунизма, поэтому военные, военно-экономические программы и содействие разви-
тию на практике смешивали, не задумываясь о том, насколько концептуально несовместимыми могли быть эти категории в теории, ведь техническая помощь как один из основных видов СМР изначально задумывалась в целях реформирования, изменения существовавшего миропорядка; программы военной помощи были же, в сущности, направлены на то, чтобы закрепить сложившийся status quo. Однако тот факт, что эти программы с самого начала вполне уживались друг с другом, говорит об одном: во второй половине ХХ в. содействие развитию стало неотъемлемой частью доктрины безопасности США и их союзников. В концептуальном же плане либеральное видение долгосрочной безопасности, заложенное в основу «связки», отошло далеко на задний план, уступив место конкретным императивам «холодной войны».
Параллельно развивались система многосторонней (по линии ООН и других международных организаций), а также двусторонней помощи. Со второй половины 1950-х годов к программам внешней помощи, в частности СМР, стал подключаться Советский Союз. Для страны, недавно вставшей на ноги после разрушительной войны, дилеммы в отношении взаимодействия безопасности и развития не существовало. Как и в США, программы внешней помощи, включая официальную помощь развитию, являлись инструментом политики государственной безопасности и были нацелены на поддержку дружественных режимов для вовлечения или удержания их в орбите своего влияния [The Soviet Union in the Third World, 1989: 58-70].
Важно отметить, что сам факт существования страны Советов, а также социализма как альтернативной формы общественно-политического развития не только обозначил отдельную веху в эволюции широкого (историософского) дискурса девелопмента, но и, являясь частью дилеммы в отношении выбора будущего пути для многих развивающихся стран, оказал определенное влияние на оформление связки «безопасность — развитие». Советский Союз стремился поддержать привлекательность этой модели посредством финансовой, политической и военно-экономической помощи. Однако не все молодые государства были готовы принять навязываемые лидерами двух систем правила игры. Обе сверхдержавы желали реализовать задачи собственной безопасности в формате блоковой стабильности, которая фактически лимитировала суверенитет недавно освободившихся и бедных государств. Недовольные положением объектов в системе международных отношений, развивающиеся страны попытались заявить о себе, создав в середине 1950-х годов Движение неприсоединения, а еще почти через 20 лет — так называемый Новый международный экономический порядок.
Эти политические события, несомненно, были вызваны глубочайшим структурным конфликтом между Севером и Югом, стержнем которого служила жесткая экономическая и политическая субординация стран «трех миров». Такая ситуация не могла не сказаться на содержании девелопменталистского дискурса. Пока сторонники мэйнстрима думали над конкретными путями воплощения западного модернизационного проекта, эксперты из самих стран «третьего мира» попытались восстать против «геополитики бедности» и произвели на свет теорию «зависимого развития», позднее трансформировавшуюся в теорию периферийного капитализма [Furtado, 1970; Пребиш, 1992]. С точки зрения сторонников этой парадигмы, представлявшей левый, радикальный, фланг теории развития, внешнее вмешательство лишь консервировало и даже усугубляло отсталость «третьего мира». Прогресс в развитии, считали они, достигается только опорой на собственные силы. Отрицая внешнюю помощь в принципе, они, естественно, не брали в расчет и никакие рассуждения по поводу взаимодействия безопасности и содействия СМР.
Нельзя сказать, что теория зависимости, как и другие родственные ей концепты, составлявшие ядро леворадикальной парадигмы девелопменталистского дискурса, оказали прямое влияние на эволюцию конструкта «безопасность — развитие» в годы «холодной войны». Однако тот факт, что критика внесла существенный вклад в процесс постепенной корректировки классической теории развития, очевиден. Поначалу сфокусированное узко на экономическом росте, СМР постепенно стало включать окружающую среду, права человека, гендерные проблемы, вопросы, связанные с «надлежащим управлением» (правда, пока упорно избегая тем, связанных с обсуждением роли СМР во внутренних конфликтах, проблем миростроительства и т.д. [Duffield, 2001]). Зажатое тисками бипо-лярности, оно не могло переключиться на эти аспекты. Вместе с тем возраставшие и множившиеся «амбиции» девелопмента, безусловно, оказывали влияние на содержание связки «безопасность — развитие». Ее обновленный вариант, став ядром концепции устойчивого развития, оформился уже в самом конце «холодной войны», но процесс этой корректировки начался, конечно, раньше. С этой точки зрения отдельный интерес представляют 1960-е годы.
Как и в предшествующий «холодной войне» период, в авангарде тенденций переосмысления идеи «связки» оказались американские либералы, причем опять же не столько теоретики, сколько практики. Одновременно с обоснованием нового, более глубокого, содержания «связки» выступили и ученые — члены так называемого Римского клуба. Вряд ли справедливо утверждать, что политики
задали тон новому девелопменталистскому дискурсу, а теория, проявив большую, чем в предшествующие времена, расторопность, подхватила этот «ветер перемен» и быстро концептуализировала найденные в результате практических поисков конструкты. Это, конечно, не так. 1960-е годы были действительно особенным периодом в истории. Изменения, охватившие все аспекты человеческой жизни — начиная с кухни в доме каждой семьи, одежды, музыки и т.д. и заканчивая космосом, — происходили столь стремительно, что не реагировать на них мыслящие люди просто не могли. Поиск новых решений, несомненно, шел параллельно.
Пожалуй, первым из известных западных политиков того периода, кто наиболее вразумительно и четко объяснил необходимость корректировки содержания «связки», был Р. Макнамара. Сегодня его размышления на тему развития и безопасности не выглядят чем-то необычным и удивительным — человеку, стоявшему у руля Всемирного банка, было положено рассуждать именно таким образом. Однако тот факт, что о необходимости пересмотра основных постулатов национальной безопасности в сторону их либерализации, девелопментализации и чуть ли не демилитаризации говорил пока еще не руководитель ведущего международного агентства помощи развитию, а действующий министр обороны сверхдержавы, в тот момент увязшей в самой позорной за всю свою историю войне, безусловно, был знамением времени. Вряд ли мы ошибемся, предположив, что именно Вьетнам и его горькие уроки во многом сформировали взгляды будущего президента Всемирного банка.
Говоря о воззрениях Р. Макнамары, важно отметить, что, во-первых, по его мнению, ошибочо винить коммунистов во всех конфликтах развивающихся стран и видеть «руку Москвы» в проявлениях там национально-освободительных настроений. В 1968 г. он писал о том, что из 149 гражданских войн и конфликтов в бедных государствах коммунисты были вовлечены только в 58. Отрицая прямую связь национально-освободительных движений с коммунистической идеологией, Р. Макнамара вместе с тем отмечал взаимозависимость социально-политической нестабильности и внутренних конфликтов в этих странах с их бедностью: «Среди 38 самых бедных государств с доходом на душу населения меньше, чем 100 долл. в год, не менее 32 стран страдают серьезными внутренними конфликтами»21. «Мы не всегда правильно понимаем значение слова "безопасность", — говорил министр. — <...> Безопасность — это не военная сила, хотя может включать ее. Безопасность — это не
21 McNamara R. The essence of security. Reflections in Office. New York, Evanston, and London: Herper & Row, Publishers, 1968. P. 146.
традиционная военная деятельность, хотя может охватывать и ее. Безопасность — это развитие. Без развития не может быть безопасности»22. И дальше, уточняя понятие «развитие», он давал конкретные рекомендации американской внешней политике: «Неопровержимый факт состоит в том, что наша безопасность напрямую зависит от безопасности нового развивающегося мира. И наша роль здесь предельно ясна: мы должны содействовать безопасности и развитию стран, которые в этом нуждаются...»23
Однако взгляды одного из ярких представителей американского истеблишмента не в полной мере отражают «революционность» 1960-х годов для эволюции «связки». Эти годы были ознаменованы и серьезным прорывом в области теоретической девелопментали-стики. Дело в том, что утвердившаяся в последние десятилетия — как в теории, так и в практике — концепция устойчивого развития, в основе которой, в сущности, лежит стремление обеспечить безопасное для человека будущее, корнями уходит именно в 1960-е годы. Опять-таки нельзя упустить из внимания время ее появления: это был период серьезного и по сей день не до конца понятого историками и социологами кризиса, охватившего практически все западное общество. Радикальная волна протеста и отчуждения, которую историки часто называют «бунтом молодых», прокатилась практически по всему западному миру. Причин у этого феномена было много, но, пожалуй, в качестве основной выступала научно-техническая революция (НТР). С одной стороны, небывалый темп развития технологий вызывал серьезнейшую социальную трансформацию в развитых странах. С другой стороны, 1960-е годы — это время, когда в результате деколонизации в мире появились новые независимые государства, сразу же попавшие в разряд «слаборазвитых» и страдающих от всего комплекса свойственных этой категории проблем: экономической отсталости, демографического роста, социально-политической нестабильности т.д. Параллельно НТР была «повинна» и в другом явлении общемирового масштаба: революционные изменения в области целого ряда наук — микроэлектроники, энергетики, средств коммуникаций — привели к качественно новому витку в процессе интернационализации мирового хозяйства. НТР не могла не поднять вопрос и о возможности третьей мировой войны, о разрушении окружающей человека среды. Таким образом, 1960-е годы вскрыли совершенно новый, значи-
22 McNamara R.S. Speech on 'Security in the Contemporary Wbrld'. Secretary of Defense before the American Society ofNewspaper Editors. Montreal, Canada, May 18th, 1966. Available at: http://2parse.com/?page_id=3385 (accessed: 23.04.2016).
23 Ibidem.
тельно более глубокий, интерфейс связки «безопасность — развитие»: прогресс уу выживание, в сущности, заложивший фундамент концепта «человеческой безопасности».
Поистине глобальные противоречия того времени вызвали к жизни необходимость исследований, связанных с прогнозированием перспектив социально-экономического прогресса. Одним из институтов, занявшихся этой деятельностью, стал заявивший о себе в 1968 г. Римский клуб [Глазунова, 2014]. Первый же доклад его рабочей группы (она состояла из группы молодых ученых Массачу-сетского технологического института), называвшийся «Пределы роста», вызвал чрезвычайно широкий общественный резонанс24. Сразу обращал на себя внимание его алармистский посыл: ученые писали о том, что если современные тенденции ускоренной индустриализации, роста численности населения, истощения запасов невозобновляемых ресурсов и деградации природной среды будут продолжаться, то в течение следующего столетия человечество выйдет за «пределы роста», произойдет неконтролируемый и невосполнимый спад численности населения, резко снизится объем производства. В результате мир ждет неминуемая катастрофа.
Один из наиболее значимых докладов клуба был подготовлен в 1976 г. коллективом интеллектуалов под руководством голландского экономиста, лауреата Нобелевской премии Я. Тинбергена и назывался «Пересмотр международного порядка»25. Он был опубликован в виде монографии, посвященной глобальным социально-экономическим проблемам второй половины ХХ в.: гонке вооружений, истощению сырьевых, продовольственных и энергетических ресурсов, деградации окружающей среды, разрыву между развитыми, благополучными странами и «третьим миром». Главная идея доклада в сжатом виде была высказана одним из авторов, британским политологом Э. Манн-Боргезе, которая написала: «Пороки общества потребления, <...> скорее следствия, чем причины трудностей, с которыми сталкиваются некоторые благополучные страны <. >. Причины потребительского образа жизни, гонки вооружений, злоупотреблений технологией и неоколониализма кроются во внутренней и внешней политике, во властных структурах: воен-но-промышленно-научном комплексе, в "корпоративном обществе". Это структурные и в глубоком смысле политические причины.
24 Meadows D.H., Meadows D.L., Randers J. Limits to growth. New York: Universe books, 1972. Available at: http://www.donellameadows.org/wp-content/userfiles/Limits-to-Growth-digital-scan-version.pdf (accessed: 30.04.2016).
25 Reshaping the international order: A Report to the Club of Rome / Ed. by J. Tinbergen, D. van. Ettinger. New-York: E.P. Dutton, 1976.
Мне представляется приоритетной задачей погасить их негативное влияние. Все остальное приложится»26.
Необходимый, с точки зрения авторов, пересмотр международных экономических отношений предполагалось осуществить посредством создания или активизации деятельности уже существовавших наднациональных органов, которым страны, прежде всего развивающиеся, должны были передать часть своих суверенных прав по использованию ресурсов, экономическому развитию и т.п. Такими органами могли бы стать, в частности, Всемирный банк, организации по энергетике и природным ресурсам и т.д.27 В 1991 г. доклад, называвшийся «Первая глобальная революция», логически развивал эту мысль28. Принципиальным положением этого документа была идея о том, что обострение противоречий между развитыми и бедными странами, возможное изменение климата Земли, нестабильность в обеспечении продовольствием, недостаточность энергоресурсов — все эти факторы и масштабы происходящих перемен равносильны глобальной революции. Особенную угрозу она представляет при плохом управлении. Напротив, хорошее, или «надлежащее», управление может обеспечить устойчивое развитие человечества на всех уровнях.
Несмотря на попытки ученых, сотрудничавших в рамках Римского клуба, говорить именно о глобальных угрозах и глобальном развитии, в фокусе их рассуждений всегда оставалась окружающая среда, поэтому нужно признать, что главная заслуга в продвижении концепции устойчивого развития принадлежала экологам. В 1987 г. международная комиссия по окружающей среде и развитию (известная также как комиссия Брундтланд) опубликовала доклад «Наше общее будущее», где более подробно разъяснила понятие «устойчивое развитие»29.
Современная теория устойчивого развития (т.е. оформившаяся в середине 1980-х годов и с некоторыми уточнениями и дополнениями перешедшая в XXI в.) представляет собой триединую кон-
26 Цит. по: Гвишиани Д.М. Краткий обзор докладов Римскому клубу. Доступ: http://ihst.ru/~biosphere/Mag_3/gvishiani.htm (дата обращения: 23.04.2016).
27 Важно пояснить, что идея отказа от привычной трактовки концепции национального суверенитета, которая, по мнению ученых, должна была содействовать процессу социальной сплоченности на глобальном уровне, к этому времени проходила красной линией практически через все доклады Римского клуба.
28 The First Global Revolution. Available at: http://www.geoengineeringwatch.org/ documents/TheFirstGlobalRevolution_text.pdf (accessed: 24.04.2016).
29 Наше общее будущее: Доклад Всемирной комиссии по окружающей среде и развитию. Доступ: http://www.un.org/ru/ga/pdf/brundtland.pdf (дата обращения: 07.05.2016).
цепцию. Основная мысль ее авторов и приверженцев заключается в том, что мировое развитие будет устойчивым только в том случае, если человечеству удастся обеспечить баланс и устойчивость трех его неразрывно связанных и взаимообусловленных компонентов — экономического, социально-политического и экологического [Содействие международному развитию, 2012]. Уточним: представленный комиссией Брундтланд оригинальный вариант устойчивого развития не обозначал безопасность в качестве отдельной цели или концепта — это появилось позже, в его новых формулировках [Бартенев, 2015а]. Однако для нас важен другой момент: новая теория целиком базировалась на связке «безопасность — развитие». На наш взгляд, этот аспект теории исследователями до сих пор недооценивался. Правда, у российских ученых, возможно, есть на этот счет «оправдание»: восприятие этой связки осложняется переводом слова «sustainable» на русский язык (по поводу которого, кстати, наши исследователи долго спорили). Русское значение «устойчивости» не передает всех нюансов понятия «sustainability», которые значительно ярче проявляются в английском и других европейских языках и очень близки по содержанию к понятиям «стабильность», «жизнеспособность» и, следовательно, «безопасность». Именно эта очень солидная основа и обеспечила жизнестойкость самой теории: устойчивое развитие, продолжая концептуально оформляться, подготовило формат для весьма значимых теоретических подходов «второго уровня». В первую очередь мы имеем в виду теорию «человеческого развития», обновленные трактовки понятия «бедность», концепцию «человеческой безопасности», социальную экологию, особенно в тех ее аспектах, которые затрагивают проблемы возникновения конфликтов (начиная с неравномерного доступа к ресурсам и заканчивая этническими и религиозными причинами), их урегулирования, включая чрезвычайно актуальный сегодня вопрос о «миростроительстве» и «надлежащем управлении». Все теории и подходы довольно быстро отвоевали себе место и в интеллектуальном дискурсе, и в практической политике. Однако произошло это уже после «холодной войны».
* * *
В своих воспоминаниях экс-госсекретарь США Д. Ачесон, оценивая роль программы технической помощи Г. Трумэна в процессе оформления и функционирования послевоенного миропорядка, назвал «Четвертый пункт» «Золушкой в семье программ зарубежной
помощи»30. Это образное сравнение следует признать очень точным. Действительно, оставаясь в течение долгого времени на периферии американских внешнеполитических приоритетов, программа в результате получила всеобщее признание в качестве родоначальницы отдельного направления мирополитической практики — содействия международному развитию — и самостоятельного, муль-тидисциплинарного теоретического дискурса. Краткий экскурс в историю эволюции связки «безопасность — развитие» также позволяет вспомнить жизненный путь героини из известной сказки и сделать практически идентичный вывод: концепт, на протяжении долгого времени не имевший достойного и соизмеримого своей значимости места в теории, вдруг вырвался «на оперативный простор» и быстро сумел занять передовые (хотя и не бесспорные) позиции в девелопменталистике. Своеобразие ситуации заключается в том, что «связка», обеспечившая рождение современного дискурса развития («безопасность — развитие» как борьба с отсталостью), так долго прозябала на его задворках, да и по сей день испытывает серьезные трудности с концептуализацией [Бартенев, 2015а].
Может быть, такая участь была уготована «связке» просто потому, что она всегда являлась той аксиомой, которую никому не нужно было доказывать? Действительно, можно ли найти серьезные возражения на утверждение о том, что идея взаимозависимости безопасности и развития — это та основа, на которой держалась и держится вся конструкция СМР? Если принять этот аргумент, то придется признать, что неверно рассуждать не только о совсем недавнем рождении данного концепта, но и о его «приходах» и «уходах», «возрождениях» и «реинкарнациях». Можно говорить об «экономике развития» 1950-1970-х годов, об «устойчивом развитии» 1980-х, о «человеческом развитии» и «девелопментализации безопасности» первого десятилетия после «холодной войны», однако в каких бы вариациях мы ни обсуждали проблемы СМР и какие бы мотивации ни выводили в качестве приоритетных, связка «безопасность — развитие» всегда останется величиной постоянной. Именно следуя этой логике, мы исключили новомодный конструкт «секьюритизации развития» из приведенной ранее цепочки: с точки зрения теории он не просто методологически неверен — он не имеет права на существование. Содействие развитию было рождено императивом безопасности: без последнего первое просто не жизнеспособно. Оно, как лиана, не имея жизненных сил самостоятельно держаться в пространстве, вынуждено искать
30 Acheson D. Present at the Creation. My Years in the State Department. New York: W.W. Norton & Company, 1970. P. 351.
вертикальную опору и только таким способом подниматься ввысь и там распускать листы и цветки.
Неслучайно первое осознание, даже, точнее, предположение необходимости помощи развитию отсталых стран относится к эпохе Первой мировой войны, продемонстрировавшей человечеству совершенно новый — глобальный — уровень угрозы безопасности. В ту пору связка «безопасность — развитие» могла легко вписаться в задуманный американскими либералами международно-демократический проект мироустройства. Этого не произошло — в силу того, что погиб сам проект. Однако, как только закончилась Вторая мировая война и возникла необходимость обеспечения безопасности новой системы международных отношений, ее создателям (правда, пока только той их группе, которая мыслила либеральными категориями) незамедлительно потребовалась идея «связки». На ее основе возникло совершенно новое направление теории и практики мировой политики — содействие международному развитию. Только «развернуться» в полной мере ни самому СМР, ни связке «безопасность — развитие» опять не удалось — на сей раз помешала «холодная война». Изначально «вынутая» либералами в своем первозданном виде, «связка» (как и СМР в целом) очень быстро оказалась в тисках биполярного противостояния. Парадокс на этот раз проявился в том, что «холодная война», обеспечив утверждение концепции борьбы с «отсталостью» посредством международной помощи, но очевидно сузив и уведя в сторону идею связки «безопасность — развитие», вместе с тем в силу жесткости биполярного противостояния обеспечила ее жизнестойкость. В значительной степени именно благодаря опыту, набранному за эти шесть десятилетий, — как позитивному, так и негативному — не только выживший, но и значительно окрепший концепт пришел в международно-политическую науку и практику XXI в.
В заключение, защищая тезис фундаментальности «связки», заметим, что в процессе эволюции она уже давно прошла стадию 3D, успев обозначить себя и в «четвертом» измерении — демократизации (democratization). И если теория девелопменталистики просто ее «проморгала» (при этом совершенно явно пропустив вперед практику) или, в лучшем случае, периодически теряла ее из виду, то это вина и дефект самой теории, а отнюдь не свидетельство отсутствия или ослабления «связки».
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Бартенев В.И. Включение проблем мира, безопасности и качества управления в глобальную повестку дня устойчивого развития на период до 2030 г.: анализ хода и содержания международных переговоров // Вестник международных организаций. 2015. Т. 10. № 3. С. 7—32.
2. Бартенев В.И. Связка «безопасность — развитие» в современных западных исследованиях: от деконструкции к контекстуализации // Международные процессы. 2015. Т. 13. № 3 (42). С. 78-97.
3. Бартенев В.И. Секьюритизация сферы содействия международному развитию: анализ политического дискурса // Вестник международных организаций. 2011. № 3. С. 37-50.
4. Глазунова Е.Н. Теоретические аспекты содействия международному развитию: историческая ретроспектива // Вестник Московского университета. Серия 25: Международные отношения и мировая политика. 2013. № 2. С. 126-146.
5. Глазунова Е.Н. Теоретические аспекты содействия международному развитию: современный дискурс // Вестник Московского университета. Серия 25: Международные отношения и мировая политика. 2014. № 2. С. 3-33.
6. Макарычев А. Безопасность и возвращение политического: критические дебаты в Европе // Индекс безопасности. 2008. Т. 14. № 4 (87). Доступ: http://www.pircenter.Org/media/content/files/0/13408895330.pdf (дата обращения: 19.01.2016).
7. Побережников И.В. Модернизация: теоретико-методологические подходы // Экономическая история. Обозрение / Под ред. Л.И. Бородки-на. М.: Изд-во МГУ, 2002. Вып. 8. С. 146-168.
8. Пребиш Р. Периферийный капитализм: есть ли ему альтернатива? М.: ИЛА, 1992.
9. Содействие международному развитию: Курс лекций / Отв. ред. В.И. Бартенев, Е.Н. Глазунова. М.: Всемирный банк, 2012.
10. Юдин Н.В. Дилеммы помощи глобальному Югу // Международные процессы. 2015. Т. 13. № 4. С. 178-182.
11. Beswick D., Jackson P. Conflict, security, and development. An introduction. London, New York: Routledge, 2011.
12. Challenging the aid paradigm: Western currents and Asian alternatives / Ed. by J. Sorensen. Basingstoke: Palgrave Macmillan, 2010.
13. Cole C. Colbert and a century of French mercantilism. Vol. II. New York: Columbia University Press, 1939.
14. Cowen M., Shenton R. Doctrines of development. London, New York: Routledge, 1995.
15. Curti M., Birr K. Prelude to Point Four. American technical missions overseas 1838-1938. Madison: University of Wisconsin Press, 1954.
16. Duffield M. Global governance and the new wars. London: Zed Books, 2001.
17. Duffield M. Human security: Linking development and security in an age of terror // New interfaces between security and development. Changing concepts and approaches / Ed. by S. Klingebiel. Bonn: Deutsches Institut fur Entwicklungspolitik, 2006.
18. Duffield M. The liberal way of development and the development-security impasse: Exploring the global life-chance divide // Security Dialogue. 2010. Vol. 41. No. 1. P. 53-76.
19. Furtado С. Economic development of Latin America. Cambridge: Cambridge University Press, 1970.
20. Gellman I. Good neighbor diplomacy: United States policies in Latin America, 1933-1945. Baltimore: John Hopkins University Press, 1979.
21. Handbook of international security and development / Ed. by P. Jackson. Cheltenham: Edward Elgar, 2015.
22. Hettne B. Development and security: Origins and future // Security Dialogue. 2010. Vol. 41. No. 1. P. 31-52.
23. Hettne B. Peace and development: Contradictions and compatibilities // Journal of Peace Research. 1983. Vol. 20. No. 4. P. 329-342.
24. Hettne B. Thinking about development. London: Zed Books, 2009.
25. Jahn B. Barbarian thoughts: Imperialism in the philosophy of John Stuart Mill // Review of International Studies. 2005. Vol. 31. No. 3. P. 599-618.
26. Security and development. Searching for critical connections / Ed. by N. Tschirgi, M. Lund, F Mancini. Boulder, London: Lynne Rienner Publishers, 2010.
27. Security and development in global politics. Critical comparison / Ed. by J. Spear, P. Williams. Washington, D.C.: Georgetown University Press, 2012.
28. Sorensen J., Soderbaum F The end of the development-security nexus? // Development Dialogue. 2012. Available at: http://globalstudies.gu.se/digitalAssets/ 1430/1430109_enddvlpmsecurity. pdf (accessed: 26.01.2016).
29. The Soviet Union in the Third World / Ed. by C. Saivetz. London: Westview Press, 1989.
30. Tschirgi N. Security and development policies: Untangling the relationship // New interfaces between security and development. Changing concepts and approaches / Ed. by S. Klingebiel. Bonn: Deutsches Institut fur Entwicklungspolitik, 2006.
31. Watts M. A New Deal in emotions: Theory and practice and the crises of development // Power of Development / Ed. by J. Crush. London: Routledge, 1995.
E.N. Glazunova
'SECURITY-DEVELOPMENT NEXUS' CONCEPT: EMERGENCE AND EVOLUTION DURING THE COLD WAR
Lomonosov Moscow State University 1 Leninskie Gory, Moscow, 119991
The concept of 'security-development nexus' and closely related terms, such as 'securitization of development' and 'developmentalization of security', entered the lexicon of international studies after the end of the Cold War. However, a retrospective analysis demonstrates conclusively that the idea of interdependence of security and development emerged long before the collapse of bipolar world order. This paper reconstructs history of this idea, traces its origins and the path of its evolution - often winding and unnoticeable - and detects the substantial changes in its content. The research reveals that during entire period of the bipolar confrontation provision of development assistance to underdeveloped regions served as one of the key instruments of the superpowers' foreign policy aimed at fostering and consolidating strategic partnerships and alliances. In the meantime, against the background of an ideological and geopolitical confrontation of the Cold War a novel interpretation of the 'nexus' emerged and became very relevant later in the realities of the XXI century.
Keywords: security—development nexus, international development assistance, 'securitization of development', 'developmentalization of security', Cold War, Third World, bipolarity, underdevelopment, developing countries, democratization, sustainable development, human security.
About the author: Elena N. Glazunova — PhD (History), Associate Professor at the Chair of International Organisations and World Political Processes, Deputy Director of the Center for Security and Development Studies, School of World Politics, Lomonosov Moscow State University (e-mail: elenanglazunova@mail.ru).
Acknowledgements: The research has been accomplished with a financial support from the Russian Science Foundation, project № 15-18-30066.
REFERENCES
1. Bartenev V.I. 2015. Vklyuchenie problem mira, bezopasnosti i kachestva upravleniya v global'nuyu povestku dnya ustoichivogo razvitiya na period do 2030 g.: analiz khoda i soderzhaniya mezhdunarodnykh peregovorov [Inclusion of peace, security, and governance targets in the Global Sustainable Development Agenda to 2030: Decomposing intergovernmental negotiations]. International Organisations Research Journal, vol. 10, no. 3, pp. 7—32. (In Russ.)
2. Bartenev V.I. 2015. Svyazka 'bezopasnost' — razvitie' v sovremennykh za-padnykh issledovaniyakh: ot dekonstruktsii k kontekctualizatsii [Security—development nexus in Western bibliography from deconstruction to contextualiza-tion]. Mezhdunarodnyeprotsessy, vol. 13, no. 3 (42), pp. 78—97. (In Russ.)
3. Bartenev V.I. 2011. Sek'yuritizatsiya sfery sodeistviya mezhdunarodnomu razvitiyu: analiz politicheskogo diskursa [Securitization of international development aid: Political discourse analysis]. International Organisations Research Journal, no. 3, pp. 37—50. (In Russ.)
4. Glazunova E.N. 2013. Teoreticheskie aspekty sodeistviya mezhdunarod-nomu razvitiyu: istoricheskaya retrospektiva [Theoretical aspects of international development cooperation: Historical retrospect]. Moscow University Journal of World Politics, no 2, pp. 126—146. (In Russ.)
5. Glazunova E.N. 2014. Teoreticheskie aspekty sodeistviya mezhdunarod-nomu razvitiyu: sovremennyi diskurs [Theoretical aspects of international development cooperation: Contemporary discourse]. Moscow University Journal of World Politics, no, 2, pp. 3—33. (In Russ.)
6. Makarychev A. 2008. Bezopasnost' i vozvrashchenie politicheskogo: kriti-cheskie debaty v Evrope [Security and the return of the political: The critical debates in Europe]. Indeks bezopasnosti, vol. 14, no. 4 (87). Available at: http:// www.pircenter.org/media/content/files/0/13408895330.pdf (accessed: 19.01.2016). (In Russ.)
7. Poberezhnikov I.V. 2002. Modernizatsiya: teoretiko-metodologicheskie podkhody [Modernization: Theoretical approaches]. In Borodkin L.I. Ekono-micheskaya istoriya [Economic history]. Moscow, Moscow University Press. Iss. 8, pp. 146-168. (In Russ.)
8. Prebish R. 1992. Periferiinyi kapitalizm: est' li emu al'ternativa? [Peripheral capitalism: Is there any alternative?]. Moscow, ILA Publ. (In Russ.)
9. Bartenev V.I., Glazunova E.N. (eds.). 2012. Sodeistvie mezhdunarodnomu razvitiyu: Kurs lektsii [International development cooperation. Set of lectures]. Moscow, World Bank. (In Russ.)
10. Yudin N.V. 2015. Dilemmy pomoshchi global'nomu Yugu [Dilemmas of development assistance to the Global South]. Mezhdunarodnyeprotsessy, vol. 13, no. 4, pp. 178-182. (In Russ.)
11. Beswick D., Jackson P. 2011. Conflict, security, and development. An introduction. London, New York, Routledge.
12. Sörensen J. (ed.). 2010. Challenging the aid paradigm: Western currents and Asian alternatives. Basingstoke, Palgrave Macmillan.
13. Cole C. 1939. Colbert and a century of French mercantilism. Vol. II. New York, Columbia University Press.
14. Cowen M., Shenton R. 1995. Doctrines of development. London, New York, Routledge.
15. Curti M., Birr K. 1954. Prelude to Point Four. American technical missions overseas 1838—1938. Madison, University of Wisconsin Press.
16. Duffield M. 2001. Global governance and the new wars. London, Zed Book.
17. Duffield M. 2006. Human security: Linking development and security in an age of terror. In S. Klingebiel (ed.). New interfaces between security and development. Changing concepts and approaches. Bonn, Deutsches Institut fur Entwicklungspolitik.
18. Duffield M. 2010. The liberal way of development and the development-security impasse: Exploring the global life-chance divide. Security Dialogue, vol. 41, no. 1, pp. 53-76.
19. Furtado C. 1970. Economic development of Latin America. Cambridge, Cambridge University Press.
20. Gellman I. 1979. Good neighbor diplomacy: United States policies in Latin America, 1933—1945. Baltimore, John Hopkins University Press.
21. Jackson P. (ed.). 2015. Handbook of international security and development. Cheltenham, Edward Elgar.
22. Hettne B. 2010. Development and security: Origins and future. Security Dialogue, vol. 41, no. 1, pp. 31-52.
23. Hettne B. 1983. Peace and development: Contradictions and compatibilities. Journal of Peace Research, vol. 20, no. 4, pp. 329-342.
24. Hettne B. 2009. Thinking about development. London, Zed.
25. Jahn B. 2005. Barbarian thoughts: Imperialism in the philosophy of John Stuart Mill. Review of International Studies, vol. 31, no. 3, pp. 599-618.
26. Tschirgi N., Lund M., Mancini F. (eds.). 2010. Security and development. Searchingfor critical connections. Boulder, London, Lynne Rienner Publishers.
27. Spear J., Williams P. (eds.). 2012. Security and development in globalpoli-tics. Critical comparison. Washington, D.C., Georgetown University Press.
28. Sörensen J., Söderbaum F. 2012. The end of the development-security nexus? Development Dialogue. Available at: http://globalstudies.gu.se/digitalAssets/ 1430/1430109_enddvlpmsecurity.pdf (accessed: 26.01.2016).
29. Saivetz C. (ed.). 1989. The Soviet Union in the Third World. London, Westview Press.
30. Tschirgi N. 2006. Security and development policies: Untangling the relationship. In Klingebiel S. New interfaces between security and development. Changing concepts and approaches. Bonn, Deutsches Institut fur Entwicklungspolitik.
31. Watts M. 1995. A New Deal in emotions: Theory and practice and the crises of development. In Crush J. Power of development. London, Routledge.
