CC BY
39
ФАКТЫ, СОБЫТИЯ, ЛЮДИ
И.И.Глебова
«СВЯТАЯ СТАРИЦА» РУССКОЙ ВЛАСТИ
Глебова Ирина Игоревна -кандидат исторических наук, доцент, докторант ИНИОН РАН.
В русской истории есть ряд периодов, значение которых чрезвычайно велико для современности. Один из них - «общее» время трех царствований конца XIX - начала ХХ в. (Александра II, Александра III, Николая II). К нему как нельзя лучше подходит характеристика В.О.Ключевского: «Это не просто исторический период, а целая цепь эпох, сквозь которую проходит ряд важных фактов, составляющих глубокую основу современного склада нашей жизни, - основу, правда, разлагающуюся, но еще не замененную... Изучая явления этого времени, чувствуешь, что, чем дальше, тем больше входишь в область автобиографии, подступаешь к изучению самого себя, своего собственного духовного содержания, насколько оно связано с прошлым нашего отечества»1. Хотя это время, кажется, совершенно ушло из нашей жизни, мы постоянно и совершенно неожиданно обнаруживаем с ним связь. Оно дало тот опыт и те человеческие типы, которые оказались актуальны для современной России.
Эта статья посвящена истории великой княгини Елизаветы Федоровны. Я не ставила перед собой задачу написания исторической биографии, но пыталась через «крупный план» рассмотреть (не реконструировать, но понять2) эту личность и ее время в истории. Жизнь и посмертная судьба Елизаветы Федоровны дают особый материал и возможности для такого анализа. Она все еще хранит свою тайну, оставаясь такой же загадкой для потомков, какой была для современников. Нам еще не удалось определить ее место в прошлом; понять, почему возник ее образ в настоящем. Мне представляется, что великая княгиня - одна из знаковых фигур последнего царствования. «Прочтение» ее истории позволит приоткрыть некоторые (до сих пор почти незаметные) стороны той жизни и той власти. Именно принадлеж-
1. Ключевский В.О. Русская история: Полный курс лекций в трех книгах. Кн. 2. - М., 1993. - С. 126.
2. Ключевский В.О. Афоризмы. Исторические портреты и этюды. Дневники. - М., 1993. - С. 412-413.
ность к ней определяла социальную, публичную роль Елизаветы Федоровны, -святой старицы русской власти.
* * *
Внешне ее жизнь представляется механическим соединением двух разных, отрицающих друг друга, историй: светской, женской (великой княгини) и духовной, наполненной верой (святой старицы). К такой оценке «провоцировала» современников и потомков сама Елизавета Федоровна - своим непостижимым превращением, слишком явным изменением жизни. То, действительно, был разрыв, но не ее внутренне целостной, цельной, судьбы. То было пробуждение - к самостоятельной, не обремененной душевными привязанностями и светскими обязательствами жизни, в которой определилась ее уникальная личность. Пробуждения могло не быть, если бы не гибель того, кто составлял средоточие и смысл ее прежнего существования - мужа, великого князя Сергея Александровича.
До этой смерти жизнь Елизаветы Федоровны «звучала» рефреном двух историй - его, да еще сестры, ставшей, не без ее помощи, императрицей Александрой Федоровной. С момента своего появления при русском дворе великая княгиня Элла играла несамостоятельную (второго плана) роль - жены брата императора (Александра III). Роль, без сомнения, политическую, как, впрочем, и все представители императорской фамилии - когорты, имевшей в старой России назначение публичное, представительское. Независимо от того, состояли ли они в официальных должностях, они служили, подчиняясь определенным правилам; за нарушение «великокняжеской дисциплины» несли наказание (как удаленный из России Павел Александрович, чьи дети - Дмитрий и Мария - воспитывались в семье Сергея и Эллы); в минуты опасности (русско-японская, Первая мировая война) их призывали на «царскую службу». Елизавета Федоровна идеально соответствовала публичной роли, предопределенной ее положением. К светскому труду, который не давался Александре Федоровне, у нее был талант. Все мемуаристы отмечают ее естественность, такт, грацию, тонкий вкус, внимание к людям - и необыкновенную красоту. Это то, что выделяло ее среди великосветской публики. Да еще ее набожность, ее «искреннее, проникновенное, безраздельное» (М.Палеолог) обращение в православие.
Политическая роль Елизаветы Федоровны вполне определилась в связи с двумя событиями, повлиявшими на ее жизнь и русскую историю. В 1891 г. Александр III назначил Сергея Александровича генерал-губернатором Москвы. Этот пост он занимал до начала января 1905 г., став полновластным (насколько это было возможно в тех условиях) хозяином второй столицы. Елизавета Федоровна справлялась с ролью ее хозяйки во всех ситуациях, какими бы спорными и трагическими они ни были (как Ходынка), принимая сторону Сергея, поддерживая его. Она защищала его перед обществом уже тем, что постоянно находилась рядом с ним; делила всю ту неприязнь, критику, которую он вызывал. А с 1894 г. (когда, наконец, состоялась свадьба Аликс, и у них с Сергеем появились новые политические перспективы) еще и представляла его интересы перед императорской четой.
Сергей Александрович имел большое влияние на племянника, относившегося к нему с любовью и доверием. Вообще, отношения молодого императора с семейством, братьями его отца, - отдельная история, требующая специального исследования. Она явно преувеличена и не имеет ничего общего с тем образом, который создан в историографии3. Определенность воли и взглядов всегда влекла Николая II к тем, с кем он мог их разделить, еще более утвердиться в своем мнении. Считая необходимым усилить «консервативное начало» власти, отвечать на разного рода беспорядки «решительными и дружными мерами и одною и тою же системою» без колебаний4, император обращался к советам и поддержке Сергея Александровича, имевшего твердые консервативные воззрения. Конечно, эти советы вовсе не были обязательны для исполнения, а поступали «на усмотрение» монарха, который часто действовал вразрез с ними - не принимал представлений «дорогого дяди Сергея», назначая на вакантные посты избранных им людей; случалось, не одобрял его действий в Москве (Сергей Александрович и до 1905 г. прибегал к угрозе отставки); затем и вовсе санкционировал «политическую весну», неизбежным следствием которой великий князь считал события 9 января 1905 г.5
В политической игре мужа участвовала Елизавета Федоровна. На правах «любящей сестры» императрицы она выступала посредником между Сергеем и Ники. Ее письма Николаю (времени замужества и генерал-губернаторства) полны советами, которые, по существу, сводимы к одной идее - последовательность в проведе-
3. Совершенно не верны представления о коллективном великокняжеском давлении на Николая II; о том, что политический курс в 1890-е годы, помимо императора, определяли его дяди. При этом они транслируются даже в тех изданиях, что далеки от проблем русской истории и политики. Так, Р.Бакл, автор одной из биографий В.Нежинского, причину «скрытности и неискренности» последнего императора видел в «его преждевременном вступлении на престол» и считал «защитной реакцией на крупных, властных, шумных дядьев» (Бакл Р. Вацлав Нежинский. Новатор и любовник. - М., 2001. - С. 62). Этот образ отношений в императорской семье, созданный светской средой начала ХХ в., за столетие не претерпел никаких изменений.
4. См. письмо Николая II Сергею Александровичу от 25 ноября 1896 г. (ГА РФ. Ф. 648. Оп. 1. Д. 71. Л. 10).
5. См. переписку Николая II и Сергея Александровича в их личных фондах (ф. 601 и 648) в ГА РФ. Император нередко принимал решения, «вперед зная, что, к сожалению», встретит «полное неодобрение» со стороны дяди (См.: ГА РФ. Ф. 648. Оп. 1. Д. 71. Л. 611). А вот характерная фраза из письма великого князя Сергея (от 25 декабря 1904 г.), позволяющая понять, с каким уважением он относился к положению племянника: «Какие времена мы переживаем: кажется, чаша переполнилась с падением П[орт]-Артура. Только и молюсь, чтобы Господь сжалился над нами! Умоляю тебя, не поддавайся либеральным влияниям с вызыванием без разбора людей со стороны для совещаний. Прости меня, но нужно покарать и Голицына, и Трубецкого в их беспримерных выходках: пока все проходит даром. Неправда ли, ты не сердишься на меня за мою откровенность?» (ГА РФ. Ф. 601. Оп. 1. Д. 1341. Л. 151об.-152).
нии консервативного курса, отказ от либеральных уступок6. Обращаясь к Николаю, она использовала ту же тактику, что первоначально и Александра Федоровна: избегала прямого давления; просила и предлагала, но не настаивала; свое вмешательство объясняла единственно стремлением помочь ему, облегчить тяжесть бремени «верховной власти». Очевидно, что всякий ее «выход» на Ники инспирировался Сергеем - преданная жена своими руками делала его дело.
А за Николаем в тот момент уже стояла Александра Федоровна, тоже считавшая любое дело мужа своим, не разделявшая себя с ним. Тогда завязывался сложный узел новых (в России «по-русски») отношений Эллы и Аликс. Поначалу они не могли ни быть покровительственными - со стороны Елизаветы Федоровны. В этом заложено основание будущего конфликта сестер: нельзя безнаказанно покровительствовать власти; вести (за собой - во всех отношениях, областях) может только сама (абсолютная) власть. Она требует от всех окружающих (без различия степени родства) признания своего верховного характера; отдаляет представляющих ее людей от их окружения и, более всего, от тех, кто был им особенно близок. С этим связано охлаждение между сестрами, отмечаемое наблюдателями с первых шагов молодой императрицы при русском дворе.
Показательно, что отношения сестер сразу стали предметом слухов и сплетен. В свете их обвиняли во взаимной зависти: Аликс - ко вкусу, такту, светскому успеху Эллы, последнюю - к положению и семейному счастью царицы. Вероятно, между ними были и непонимание, и раздражение прежде всего, потому, что они служили друг для друга образцом сравнения, делавшим очевидными неудачи и «неправильности» их собственных жизней. Случались между ними и моменты большой близости (как во время пасхального пребывания царской четы в Москве в апреле 1900 г.7); связь их семей была неразрывна; они, безусловно, поддерживали друг друга. Важно, однако, другое.
6. См., например: «Слава Богу за все...»: Письма великой княгини Елизаветы Федоровны к императору Николаю II// Источник. 1994. № 4.
7. По возвращении в Петербург Николай писал Сергею Александровичу: «Мы оба живем под полным обаянием Москвы и всего пережитого с вами... Я должен еще раз высказать Тебе мое глубокое искреннее спасибо за Твои плодотворные труды по вверенному Тебе папа городу - и краю, результаты чего так блестяще сказались - при нашем пребывании теперь в Москве» (ГА РФ. Ф. 648. Оп. 1. Д. 71. Л. 49 -50). Это посещение запомнилось и москвичам, на которых царская чета (впервые и Александра Федоровна) произвела самое благоприятное впечатление. Вот только несколько отзывов о пасхальном посещении: «Теперь Москва вся занята царской семьей, ...все разговоры о них»; «...на сей раз государыня завоевала все сердца. Чем? Ну - всем. Всем восторгались»; «Улицы были заполнены народом, проявлявшим необычайный энтузиазм, казавшийся искренним. Но как знать, что привлекает толпу: спектакль-ли, или идея самодержавия и обоготворение того, кто является его носителем? Во всяком случае, пребывание в Москве было удачным, и их величества должны быть довольны. Они не видели ничего, кроме выражений любви и верности» (Николай IIи самодержавие в 1903 г.//Былое. 1918. Февр. № 2(30). С. 199-201).
Стремление светских сплетников разделить Эллу и Аликс (даже по ничтожным поводам - поцелует ли первая руки у второй во время коронации или нет) означало отделение верховной власти от того, что ею не было. В системе русской, самодержавной, власти роль великой княгини функциональна; императрицы же -субстанциальна. Не просто Аликс, жена Ники, «ушла» от сестры Эллы в семейный круг. Александра Федоровна отдалилась от общества, замкнувшись в пределах царской семьи. Причем, случай Аликс исключителен в силу своей крайности. То была предельная изоляция власти на абсолютной, недосягаемой высоте. Допускались туда только те, кто, безусловно, разделял самодержавный принцип (в его крайнем, императорском, понимании) и кого принимали в качестве друзей. Недаром, у Александры Федоровны не было двора - только «лично преданное» окружение, формировавшееся на старомосковский лад (подруги-«приживалки», предсказатели, юродивые, свои «несчастненькие», потом и вовсе - Пророк).
* * *
Но не воля императрицы предопределила окончательный внутренний разрыв Эллы и Аликс. После гибели Сергея Александровича Елизавета Федоровна нашла в себе смелость, волю, мужество пойти по своему, единственно возможному для нее, пути - через веру к Богу. На нем она и определилась как самостоятельная, независимая личность, весь «пафос» служения которой не связан с земной властью. В этой своей другой жизни Елизавета Федоровна, казалось бы, раскрылась полностью. И оказалась для общества, близких еще большей загадкой, чем раньше, на которую они ответили непониманием и неприятием.
Все действия Елизаветы Федоровны были прямым нарушением правил великокняжеского, светского «общежития» и законов существования русской власти. В «моральном кодексе» европейски образованного, изнеженного и утонченного, развращенного и соблазненного (всеми возможными соблазнами) общества начала ХХ в. отсутствовали нормы, демонстрировавшие высоту человеческого духа, преданность и жертвенность - человеку и Богу (а не идее и человечеству). Соответствовавшие им поступки, вдруг высвечивающие всю «неправедность» общественной жизни, отвергались обществом, читались как антиповедение, опасное нарушение социальной нормы. Решение Елизаветы Федоровны «всецело отдаться подвигам аскетизма и благочестия, покаяния и милосердия» (М.Палеолог), основанное на недоступной пониманию окружающих силе любви и истовой вере, общество пыталось перевести в «нормальный» формат, дать ему приемлемое объяснение. Сначала ее старались «удержать, запугать трудностями». Сам император со своей обычной сдержанностью писал ей: «Все-таки нахожу, что ты еще больше могла бы добра делать в прежнем положении»8. Затем обвиняли в том, что она удов-
8. Слава Богу за все. // Источник. 1994. № 4.
летворяет собственное честолюбие, желание первенствовать, жажду восхищения и поклонения; стремится поучать общество, давая ему уроки нравственности и веры. Даже М.Палеолог, относившийся к великой княгине с большим уважением и симпатией, считавший ее «чистым и благородным» человеком, называл ее «склонность к религиозной экзальтации, удивительное преобладание мистических черт» «болезненными наклонностями»9.
Елизавета Федоровна еще больше запутала общество тем, как она практически осуществила свой «переход». Возжелав уйти от мира (реакция на мир совершенно не современная, на какой-то старорусский, простонародный манер), она, казалось бы, должна была сделать это традиционным образом - стать простой молитвенницей, монашенкой. Немецкая принцесса избрала иной, противоречащий русской традиции путь. Она попыталась создать обитель, новаторскую по замыслу, предполагавшую жизнь в вере, деятельное служение Богу - не через затворничество в монастырском убежище, а через помощь ближнему, «деятельную любовь» и «труд милосердия». Более того, старалась возродить для сестер («которые суть монахини и не монахини», «живут и в миру, и вне мира» - «для людей, находящихся вне обители») чин диаконисс, что вело к созданию в русской церкви женского клира. В период «церковного нестроения» начала ХХ в. это был шаг к обновлению и возрождению православной церкви - как организационного, так и внутреннего, сущностного - внесением «деятельного идеала» в самый церковный дух (так оценивал новации Елизаветы Федоровны В.Розанов). И, наконец, великая княгиня становилась матерью-настоятельницей этой странной (с точки зрения русских) обители - не одной из сестер, а первой среди них; средоточием (духовным и властным центром) созданного ею по своему идеалу мира. Великокняжеский титул приобретал для нее значение функциональное, обеспечивая ее новое положение.
Замысел Елизаветы Федоровны и способ его реализации характеризуют ее совершенно неожиданным, удивительным образом. Избрав предельно русский способ существования, она обустраивала его как совершенно современный, западный человек. Практичный, разумный, целеустремленный, внутренне дисциплинированный, эффективный. В этом, замечу, она - совершенная противоположность сестре. Наверное, поэтому именно Елизавета Федоровна, а не последняя императрица, стала лучшей русской начала ХХ в. Жизнь с Сергеем Александровичем в свете способствовала обнаружению и развитию ее натуры. Она была человеком самоограничений и компромиссов (во имя цели), склонным к пониманию Другого, живущим интенсивной внутренней, духовной жизнью; отличалась спокойной, глубокой верой, принятием земной безнадежности, надеждой на упокоение в иной жизни.
Елизавета Федоровна транслировала в русскую среду духовный опыт Запада, протестантизма, который учит, что участие в мирских делах является неотъемле-
9. См.: Палеолог М. Царская Россия во время мировой войны. - М., 1991. - С. 121, 145.
мым атрибутом религиозного служения. Тем самым, открывала для русской церкви возможность преодоления ее главных внутренних «зол», болезней. «Русская церковь не выработала правил практического поведения и не умела поэтому приноравливаться к обстоятельствам и хранить, пусть и в ущемленной, несовершенной форме, свои основополагающие духовные ценности, - отмечает современный исследователь. - Вследствие этого она последней, чем любая другая церковь, отдала себя в распоряжение государства и помогала ему эксплуатировать и подавлять... В отличие от других церквей, она не смогла отгородить для себя автономной сферы деятельности. У нее не было ничего своего, и она до такой степени отождествляла себя с монархией, что, когда последняя рухнула, церковь пала вместе с нею»10. Елизавета Федоровна была одной из тех, кто указывал РПЦ выход из ее вечного тупика. При этом вела себя как человек русской власти, ее производное: преобразователь-революционер, инициировавший «революцию сверху» в выделенной для себя области деятельности.
И по отношению к той власти, из которой она вышла, Елизавета Федоровна действовала тоже совершенно по-революционному. Она освободилась от нее - решительно и бесповоротно, удалилась в свою автономную, частную, жизнь. Отвоевала право быть не функцией власти, а приватным, независимым от нее человеком. Значение этой революции трудно понять из дня сегодняшнего. В самом деле, зачем освобождаться от того, что возвышает над другими, пожизненно обеспечивает? Это отношение выражено в народной пословице: на то и власть, чтоб пожить всласть. Отвечу на это словами В.Шульгина: «Ах, друзья, "управляемые", .если бы вы знали, что это за подлое ремесло, "ремесло правителей". Самые несчастные люди в свете. Это так нестерпимо утомительно - нужно быть вечным сторожем своего времени и своих сил, иначе вас разорвут или задавят алчущие и жаждущие "поговорить"».
Гнет высшей власти хорошо был знаком представителям самой власти. Стремление освободиться от него было столь же сильным двигателем великокняжеской фронды начала ХХ в., сколь желание самим стать властью (особенно очевидное у Владимировичей, ведомых великой княгиней Марией Павловной, и Михайловичей). Узда «служебничества» ощущалась всеми членами императорской семьи: в публичной сфере они представляли власть, в частной - зависели от нее (в выборе спутников жизни, ее обеспечении, организации). Власть и ее представители в начале ХХ в. не были обременены комплексом доказательства Западу, что Россия тоже есть Европа. По происхождению, воспитанию, культурному типу они и были европейцами, но помещенными в русскую властную среду. Поэтому отношения в императорской фамилии строились по принципам организации большой традиционной семьи: всех «держала» власть «большака», обеспечивающая единство и соблюде-
10. Пайпс Р. Россия при старом режиме. - М., 1993. - С. 293.
ние правил общинно-великокняжеской жизни, правовых норм. Ослабление «узды» было связано не с личными качествами первого человека власти (напрасно упрекают в мягкости и слабости Николая II), но обусловливалось влиянием современности. Эпоха публичной политики, «всеобщего освобождения», стала сигналом к борьбе за права великих князей. Тогда современность нанесла окончательный удар традиционной организации императорского дома. Замечу, что борьба за право на личную жизнь, частную судьбу стала одним из ключевых моментов истории уцелевших европейских монархий в ХХ в.; в результате весь объем несвободы, бремя власти, остались на долю ее персонификаторов.
Вне этой «освобожденческой тенденции» невозможно понять, почему представители императорской семьи включились в политическую жизнь как критики, антагонисты той самой власти, к которой принадлежали. Как иначе объяснить заговор против действующей власти (под видом ее спасения) Дмитрия Павловича и протест всей семьи против его наказания, причастность великих князей к готовившемуся дворцовому перевороту, красный бант Кирилла Владимировича и приветствие Февральской революции Николаем Михайловичем? Кстати, им всем ответила Елизавета Федоровна (в адрес последнего историка от власти): «Даже если великий князь и вздумал забыть о том, кто он, ему напомнят». Сказано это было вскоре после Октябрьского переворота.
Ее тоже связали с великокняжеской фрондой. Так, в русле общей борьбы с распутиниадой, проявления внутрисемейной политической оппозиции трактуют последнюю встречу Елизаветы Федоровны с императрицей в декабре 1916 г. Некоторые авторы даже усматривают связь великой-княгини-настоятельницы с убийством Г.Распутина11. На мой взгляд, роль Елизаветы Федоровны в политической жизни, ее место в системе власти начала ХХ в. можно понять, только если взглянуть на нее под иным углом. Частная жизнь, новое дело великой княгини оказались
связанными с той сферой, что имела принципиальное значение для русской власти.
* * *
Не случайно в начале нового века у власти оказались люди, при всей своей современности и европейскости возродившие традиционные, архаичные, ее начала. В представлениях общества, совершенно не существенные, излишние для власти, входившей (вместе со страной) в современность. Все мемуаристы свидетельствуют о глубокой, естественной набожности Николая II и истовости в вере Александры Федоровны. Вот как характеризовал императрицу М.Палеолог: «Основа ее натуры стала вполне русской. Ее моральное обрусение еще гораздо глубже. Она понемногу усвоила самые древние, самые характерные специфические элементы русизма, которые имеют своим высшим выражением мистическую ре-
11. См.: Маерова В. Елизавета Федоровна: Биография. - М., 2004. - С. 311-315.
лигиозность»12. Палеолог, человек современный, европеец, считал это (как и у Елизаветы Федоровны) «болезненными наклонностями», возрождением «византийских декораций архаической России»13. Для царской четы, действительно, важно было ощущать «веяние русской старины, ее святыни, ее правды» - и сознавать «свое чутье русское» как залог близости к народу14.
Такое ощущение им давало православие, но не в его формализованном, сближенном с современностью, варианте. Они (особенно Александра) хотели большего, пытались преодолеть ограниченность официальной религии. В их формуле веры сплавились страсть, преклонение перед магическим и ожидание чуда в земной, реальной, жизни. Это было очевидно современникам, наблюдавшим царскую чету, например, во время саровских торжеств: «Царь неистово предавался всем религиозным церемониям, погружаясь в святой источник, опускаясь в подземелье, нося останки Серафима, присутствуя при всех службах. А царица отдавалась всему этому еще более рьяно (бывшая лютеранка!). Если после всего этого у них не родится сын, то это будет актом черной злобы со стороны самого Серафима»15. Александра Федоровна воспринимала чудо как реальность повседневности, навязывая это ощущение Николаю. Чудесное, религиозно-мистическое становилось формулой их жизни. Вот характерная фраза из письма императрицы мужу (4 декабря 1916 г.): «Вспомни слова ш-г Филиппа, когда он подарил мне икону с колокольчиком. Так как ты очень снисходителен, доверчив и мягок, то мне надлежит исполнять роль твоего колокола, чтобы люди с дурными намерениями не могли ко мне приблизиться, а я предостерегала бы тебя.»16. За этими словами - не только вера в реальность чудесного, но и уверенность в собственной избранности; в том, что Божья милость дарована им, помазанникам Божьим.
На этом, собственно, основан не только приход в их жизнь старца «от народа», но и личный конфликт сестер, Александры Федоровны и Елизаветы Федоровны -и, более того, конфликт великой княгини с властью. Проницательный М.Палеолог отмечал в своих записях 1915 г.: «.поводом их несогласия служит взаимное желание превзойти одна другую в подвигах аскетизма и благочестия»17. Русская царица не могла ограничиться личным благочестием и семейными делами. Ей необходимо было влиять на другие жизни, посвятить себя духовному руководству ближними. Она говорит об этом в одном из своих писем: «Насколько я знаю, я представляю собой тип проповедника. Я хочу помочь другим в жизни, помочь им бороться и
12. Палеолог М. Указ. соч. - С. 145.
13. Там же. - С. 146-146.
14. Николай II и самодержавие в 1903 г. //Былое. 1918. Февр. № 2(30). - С. 200.
15. Там же. - С. 202.
16. Переписка Николая и Александры Романовых. Т.У. - М.-Пг., 1927.
17. Палеолог М. Указ. соч. - С.121.
нести свой крест»18. Александра больше все сближалась с теми, для кого она могла быть духовным наставником (среди ее «убогих» - С.Орбелиани, А.Вырубова, Л.Ден). В воспоминаниях этих близких ей женщин чувствуется особое отношение к ней - не как к покровительнице, но мученице, едва ли не святой. Возможно, это -отражение того, как ощущала себя сама Александра.
Понятно, почему такое раздражение императрицы вызывала внезапно обнаружившаяся «святость» сестры, которую она, к тому же, могла проявлять публично. Елизавета Федоровна в своих письмах к Николаю II постоянно оправдывалась: «Я знаю, Аликс воображает, что я позволяю окружающим называть меня святой... Я -подумать только! Да что я такое? Ничем не лучше, а то и хуже других. Если кто-то говорит глупости и все преувеличивает, чем я виновата? .Я ничего не могу поделать с тем, что меня любят, но ведь и я люблю людей, и они это чувствуют. Ни одной минуты я не думаю, что совершаю подвиг.»19. Сам Николай предостерегал ее от «духа прелести» (т.е. от прельщения гордыней). Но самое главное, что он не мог принять в «сестре Элле»: она «сама собою» «правила»; действовала по собственной воле, а «не под влиянием священника». Это обвинение в самодостаточности в вере, т.е. отклонении от традиционного православия. Напрасно Елизавета объясняла ему: она понимает - «нужно быть под руководством», но просто «не встречала «опытного старца». Все эти оправдания были лишними, ничего не меняя по существу. В обществе из нее уже тогда начали творить святую, наделяя даром пророческого предвидения, целебной силой. Все видели, что в поисках «духовного христианства», основанного на внутренней вере, она противоречит традиции. Для царской четы дело было не только в личном соперничестве двух сестер и не в том, что Романовы не нуждались в обретении «семейной святой» на европейский образец.
Елизавета Федоровна встала на тот путь, который вел ее от светской дамы - к святой старице (не случайно именно такова динамика ее образа). При этом занимала чужое место: первенствовать в делах веры, благочестия, духовного наставничества должна была русская царица, Хозяйка Земли Русской, а не великая княгиня. Елизавета подменяла собой власть в том сакральном пространстве, которое так много для нее значило. Она также претендовала на то, чтобы быть святой власти. Этого власть ей простить не могла. Но и остановить ее была бессильна. Все это окончательно разрывало личную связь Елизаветы Федоровны и Александры Федоровны. Несмотря на то, что война продемонстрировала их близость - в восприятии народа: и ту, и другую простые русские люди считали немецкими шпионками.
Войдя в сферу религиозно-мистического, Елизавета Федоровна неизбежно сталкивалась с другой центральной фигурой того времени - Г.Распутиным, святым старцем власти. Они - два символа-антипода последнего царствования, воплощав-
18. Цит. по: Мэсси Р. Николай и Александра. - М., 1990. - С. 139.
19. «Слава Богу за все...»//Источник. 1994. № 4.
шие светлое и темное духовные начала: святая старица и святой черт. Между этими силами могла выбирать власть. Выбор демонстрировал ее качество и «назначал» будущее: то была власть перед крахом; канун торжества «темной силы», взбунтую-щейся против Государя, Бога, порядка, всего старого жизненного уклада.
Прошло уже почти сто лет с момента появления старца при власти (1 ноября 1905 г., как зафиксировано в дневнике Николая II), а тайна его до сих пор не раскрыта. И именно потому, что она - не его, личная; это тайна власти. Распутин был принят царской семьей как Божий человек («искру Божью» в нем признавала сама церковь - видные церковные иерархи), странник, творящий подлинные чудеса и исцеляющий людей. Он действительно явил Николаю и Александре чудо, «доделывая» то, на что не хватило силы Пр. Серафима Саровского - исцеляя их ребенка. Но, прежде всего, он исполнял при них свое старческое предназначение - служить посредником между ними, Хозяевами Земли Русской, и Богом. Служил бескорыстно, а потому стал их Другом, искренним радетелем и молитвенником о них и династии.
Николай II, судя по всему, принимая Распутина и веря ему, относился к нему достаточно спокойно, без экзальтации. Для него он был «добрым, религиозным, прямодушным русским человеком» - воплощением преданного ему народа, из уст которого слышался «голос русской земли». Единственный успокаивающий его голос в том разноречивом многоголосии, в которое он был постоянно погружен. Александра же совершенно, со всей свойственной ей страстностью, уверовала в него. Для нее было очевидно: Божественное покровительство даровано им через него. Обыденная жизнь, частные грехи Распутина уже не имели для нее значения. Теперь только он мог ее вести, а она - с его и Божьей помощью - направлять Николая. Это был ее «деятельный подвиг» во имя общего (их с семьей и России) чудесного спасения.
Роль «народного старца», охранявшего и направлявшего (благословлявшего) царскую чету, возрастала в момент опасности, чрезвычайного напряжения всех сил страны. И неизбежно обретала политический характер, делалась очевидной для общества. Это отражение властецентричности русской политической культуры; сопряженности в ней неполитической, «закрытой» для «непосвященных», сферы и области публичной политики. Распутин «вел» власть, главным делом которой было «вести» все российское государство. Поэтому его неполитическое, по существу, влияние, ограниченное семейным кругом и верой, проникало в среду государственную, политическую.
Г.Распутин впервые в ХХ в. продемонстрировал специфику русской политики. В пространстве неполитического, за пределами того публичного круга, где действуют институты, партии, правовые нормы, тоже совершается политическое действо, завязываются узлы, нити которых затем прорастают в публичную сферу. Оно скрыто «тайной власти», раскрыть которую все время старается общество, называя
действующие там силы «темными», «семьей», часто придавая им несвойственное значение. «Лицом» этой среды становится тот исторический персонаж, который олицетворяет качество, наиболее важное в данный момент для власти: Распутин (отчасти Победоносцев) - ее поиски в области сакрального; Суслов («серый кардинал» брежневского «застоя») - идеологию; Б.Березовский (этот Распутин эпохи первоначального накопления) - деньги. Они направляют власть, обеспечивая удовлетворение ее главной (на тот момент) потребности. Их роль не существенна вне власти.
Распутин стал символом «неправедной» власти, ведомой «темными силами», за грехи которой расплачивается вся страна. Второе такое явление, близкое ему по природе - Б.Березовский, - закрыл русский ХХ век. Это обманувшие власть «старцы», ложные пророки, не открывающие ей волю Провидения, а ведущие ее к гибели. Но могут быть при власти и святые старцы. В народном представлении если власти что-то и удается, то благодаря светлым («привластным») силам. Это противопоставление по линии «доброе»-«злое» - традиционная операция, которая производит русское сознание (по отношению к власти, в том числе) для примирения с катастрофизмом действительности: все хорошее, что обычно не получается, переводится, вытесняется в область альтернатив (не состоявшегося, но возможного), вымышленного. Такой альтернативой для власти в начале ХХ в. была святая старица Елизавета Федоровна. Как светлая сила, которая не в состоянии побороть Зло, она выступила его обличителем, называя и разоблачая его.
В этом своеобразном, символическом противостоянии Распутину в области веры проявилась самостоятельность роли великой княгини, приобретающей политическое значение. Вспомним последний разговор Елизаветы с Александрой Федоровной. Он был понят как политическая акция, поэтому и вызвал такое раздражение императрицы. Но это - не проявление семейной оппозиции. Настоятельница Марфо-Мариинской обители выступала в данной ситуации как светская старица, воплощение совести и попранной веры, поучавшая власть. Примеряя к себе миссию «ведения» власти, она, отрекшаяся от света и политики, начинала играть политическую роль, неизмеримо более важную, чем прежде.
Показательно, как точно в этом разговоре Елизавета Федоровна охарактеризовала Распутина: «похотливый и святотатственный обманщик» (самозванец) и посланец Сатаны20. Это исчерпывающий портрет, позволяющий понять «злого гения» династии. Распутин - самозванец, но не от власти, а от Бога. Он не оправданно, самовольно присвоил себе право называться посланцем Божьим, внеся самозван-ничество уже не в династический принцип, а в сакральную легитимацию власти. Тем самым, безусловно, поколебал ее основы, нарушил ее метафизическое обоснование в представлениях народа. Другую характеристику Распутина - предтеча Ан-
20. См.: Палеолог М. Указ. соч. - С.121.
тихриста - нельзя понимать как метафору; в ней скрыт глубокий смысл. «Покровский эротоман-мистик» (М.Палеолог) происходил из иного культурного слоя, принадлежал к «ночной» субкультуре «низов», народа. Тот же М.Палеолог отмечал: «По странному явлению коллективного заблуждения, престиж старца нигде не утверждался сильнее, чем в серьезной среде, в кругу лиц образованного поведения и нравственности»21. Закономерно, что в силу своей инаковости Распутин «заворожил», «загипнотизировал» петербургское общество - концентрат «дневной» культуры «верхов».
Это иное, чужеродное начало ощущала в нем Елизавета Федоровна, сама принадлежавшая к «дневному» культурному слою (утонченному, европеизированному, внутренне христианизированному и рационализированному). Оно привлекло к Распутину и царскую семью. Но для Николая и Александры он воплощал мечту о народе, идеал которого они (как люди вполне современные) искали в прошлом, в гармонии допетровского самодержавия. Это заблуждение (покровский крестьянин - человек из прошлого) разделяли с императорской четой представители общества. А.И.Гучков в своей обличительной антираспутинской речи 9 марта 1911 г. назвал Распутина «загадочной трагикомической фигурой, точно выходцем с того света или пережитком темноты веков, странной фигурой в освещении ХХ века»22. Образ путали с реальностью: Распутин был порождением современного народа, продуктом разрушения традиционных идеалов, связей, жизненного уклада русского крестьянства, совмещавшего христианство с «сектантской религиозностью». Той темной (от земли) силы, которая искала выхода, но была еще скована, сдерживаема, окультурена «верхами».
Это принес с собой Распутин в высший петербургский свет, во дворец. С царями-покровителями он смирял свою пугающую силу; Петербург был свидетелем ее демонстрации. Она была напитана явно нехристианской религиозностью, буйством и какой-то ненормальной, чрезмерной сексуальностью. Все недоброжелатели называли царского пророка грязным, порочным мужиком. И власть была опорочена им, распутником (явно символическое значение имеет фамилия старца последних царей), по «сексуальной линии». Символично, что именно это в лжепророке отмечала Елизавета Федоровна, воплощение моральной чистоты и целомудрия. То, что в стране, где девство было одной из предельных сакральных ценностей, такое значение приобретало сексуальное начало, свидетельствовало о близости «полового раскрепощения» ленинских времен. О грядущем освобождении - всех, во всем и от всего (правда, недолгого и грозившего адекватным закрепощением).
Приближая Распутина, возвышая его до положения старца, Николай II раскрепощал ту страшную разрушительную силу, которую он символизировал, внепо-
21. См.: Палеолог М. Указ. соч. - С.105.
22. Цит. по: Ольденбург С.С. Указ. соч. - С. 450.
ложную Богу, вере, власти, Помазаннику Божьему. Вероятно, обращаясь к нему и Александре в последний раз, Елизавета Федоровна пыталась предостеречь, спасти, исполняя обет деятельного служения ближним во имя Христово. Для нее они были теми «страждующими», страдающими душой, помощи которым она посвятила жизнь. Но ей не удалось научить терпению, укрепить, помочь раскаяться. Весь окружающий ее мир уже невозможно было удержать верой, молитвой, «божественной санкцией». Первой жертвой «раскрепостительного», «освобожденческого» социального катаклизма стал сам Распутин. Его убийство (очень схожее - по существу и технологически - с убиением царей и великих князей - претендентами на власть) послужило предвестником гибели монархии, царской семьи, императорской фамилии, превращения всей «старой» России в «бывшую».
* * *
Только в смерти и посмертной судьбе Елизавета Федоровна соединилась с теми, с кем ее разделила жизнь. Но и здесь ей была суждена своя дорога. Канонизация последних Романовых служила делу реабилитации - семьи, церкви, монархии, имперской России. Освящение образа Елизаветы Федоровны происходило тихо, естественно, гармонично. И, как закономерный итог ее жизненной истории, было связано только с нею самой. Странным образом сложилось так, что церковь, власть, история больше нуждаются в святой великой княгине, чем она в них. Как-то незаметно, без явных усилий, она заняла свое место в прошлом и настоящем России. Но об этом месте в настоящем - в другой статье.
