CC BY
259Я • 7universum.com
vM^ UNIVERSUM:
ЛЛ ФИЛОЛОГИЯ И ИСКУССТВОВЕДЕНИЕ
СВОЕОБРАЗИЕ ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ИСТОРИОСОФИИ
МАРКА АЛДАНОВА
Макрушина Ирина Владимировна
канд. филол. наук, доцент Стерлитамакского филиала Башкирского государственного университета,
РФ, г. Стерлитамак E-mail: makruschma@mail. ru
SINGULARITY OF MARK ALDANOV'S ART HISTORIOSOPHY
Irina Makrushina
Candidate of Philological Sciences, associate professor of Sterlitamak Branch of Bashkir State University, Russia, Sterlitamak
АННОТАЦИЯ
Статья посвящена исследованию историософии М. Алданова, нашедшей отражение в его романах, сквозной темой которых становится русская революция, взятая в широком историческом контексте. В осмыслении философских проблем истории прозаик-эмигрант полемизирует с Л.Н. Толстым. Толстовскому «роевому началу» Алданов противопоставляет роль личности в истории, «идее Провидения» — философию случая. Историософия Алданова в духе скептицизма противится теории прогресса, предполагающей поступательное совершенствование человеческого рода.
ABSTRACT
The article is devoted to the study of M. Aldanov's novels' historiosophy, where a cross-cutting theme is the Russian revolution in the context of the sweep of history. In the understanding of philosophical problems of history the novelist-emigrant controverts with L.N. Tolstoy. Aldanov opposes role of the individual in history
Макрушина И.В. Своеобразие художественной историософии Марка Алданова // Universum: Филология и искусствоведение : электрон. научн. журн. 2014. № 1 (3) . URL: http://7universum.com/ru/philology/archive/item/888
to Tolstoy's "swarming origin", chance philosophy — to the idea of Providence. Aldanov's historiosophy in a scepticism spirit stands against progressivism, which implies incremental improvement of a human kind.
Ключевые слова: историософский метароман, «философия случая», роль личности в истории, теория исторического круговорота, скептицизм.
Keywords: historiosophical metanovel, "chance philosophy", role of the individual in history, theory of historical cycle, scepticism.
Историософия Марка Алданова — выдающегося исторического прозаика русского зарубежья первой волны, нашла отражение в его публицистике и художественной прозе. Особое значение в наследии писателя имеет историческая серия, состоящая из 16 романов и повестей, охватывающих почти два столетия русской и европейской истории (XVIII—XX вв.), которую можно считать историософским метароманом. Созданию этого цикла Алданов посвятил всю свою жизнь, начав его в 1921 г. небольшой по объему повестью «Святая Елена, маленький остров» и завершив в 1956 г. романом «Самоубийство». Произведения Алданова о прошлом и современности самостоятельны, но связаны между собой единой философско-исторической концепцией, общими действующими лицами.
Воссоздаваемые события прошлого интересуют писателя, прежде всего, в плане проекции его философских взглядов на ход истории и природу человека. В романах М. Алданова, включающих в себя элементы научного исследования, публицистики, историко-философского трактата, соединяются образные и необразные формы познания истории. Под пером художника, склонного к политико-философским обобщениям и наделенного способностью к глубокому аналитизму, историческая проза превращается в своеобразное явление. Для Алданова важна не только изображаемая историческая реальность как таковая, но и связь событий во времени, их архетипическое сходство, а также люди, одинаковые во все времена, действующие, размышляющие,
страдающие. По наблюдению Е.А. Жильцовой и В.В. Шадурского, «Алданов стремился к утверждению повторяемого, к объективности, и потому герои его... напоминают нам знакомых...» [11, с. 43].
«Художественная философия истории» — некая «творческая» категория, формируемая на основе конкретного исторического материала индивидуальным сознанием писателя, опирающегося на достижения современной науки (истории, философии истории, историографии, социологии, психологии, биологии, физики, астрономии и др.), и под влиянием идей определенного философского направления. Алданов в своей прозе стремится ответить на ряд вопросов: существуют ли положительные и неизменные законы развития человеческого общества, каковы движущие силы, смысл и направленность мирового исторического процесса. Писателя занимает и проблема соотношения необходимости и свободы в истории, характер взаимодействия в ней объективного и субъективного факторов.
Наделенный редким даром понимать политическую историю, М. Алданов был едва ли не первым прозаиком, возвысившим исторический роман до «европейского масштаба» [9, с. 78]. По Н. Бердяеву, Россия призвана внести свой вклад в мировую историю, пребывая не «.внутри европейского процесса, а вне его» [10, с. 30]. Образцовый европеец и западник, М. Алданов успешно спорит с таким представлением в своей книге диалогов «Ульмская ночь», являющейся философским подстрочником к его произведениям. Писателю свойственен взгляд на европейскую историю как на некую «развернутую во времени целостность», формируемую совместным участием в ней всех населяющих континент народов. Алданов не смотрит на судьбу России изолированно от остального мира и не считает её участь особенной, непостижимой, говоря не о национальном, а об общечеловеческом (в отличие от К. Леонтьева, который полагал, что собирательного лица, называемого человечеством, не существует, а существуют «замкнутые культурно-исторические типы» с особыми «отливами», которые не устранимы).
Сквозной темой романов Алданова («Истоки», «Самоубийство», «Ключ», «Бегство») становится русская революция, взятая в широком историческом контексте. Писатель искал ее прообраз в разных столетиях. Характерна полемика писателя с Н. Бердяевым по поводу русской революции. Алданов считает, что революция вызвана к жизни искусственно. Он настаивает на «завозном» характере русской смуты, истоки которой видит в 1870-х гг. и связывает с деятельностью народовольцев: именно тогда в России начинает готовиться благодатная почва насилия и нетерпимости, на которой позднее утвердится западное «семя» марксизма, заботливо ухоженное вовремя появившимся хорошим «садовником» (Лениным), сумевшим адаптировать «ядовитое растение» к новой среде произрастания. Н. Бердяев, напротив, убежден в органичном вызревании идеи революции на русской почве: «Русский коммунизм сугубо национальное явление, детерминированное всем ходом истории и являющееся закономерным порождением «душевной структуры» русского народа» [7, с. 112]. Философ выводит готовность народа к революции из бескрайности русской души: «Бунт есть. один из путей осуществления исторической судьбы. Нигилизм типически русское явление, и он родился на духовной почве православия» [8, с. 125]. Алданов, далекий от идеи рассматривать революции и гражданские войны как проявления духовной жизни народа, считал, что «бескрайность» и «безмерность» выдуманы в России: «.ничего не было ни мистического, ни иррационального, ни даже максималистского в причинах, лозунгах, требованиях русских восстаний... И над всем преобладали ненависть, зависть, желание пожить вольной, необычной жизнью, уйти от жизни тяжелой и осточертевшей. То же самое было и в западноевропейских восстаниях» [6, с. 342—343]. В романах «Истоки» и «Самоубийство», связанных идейно-тематически и тяготеющих к дилогии, писатель осмысляет генезис и сущность русской революции. Действие романа «Истоки» охватывает семь лет (с 1874 по 1881 гг.), за которые движение народовольцев разрослось и достигло трагической кульминации — убийства Александра II. Алданов предпринял нравственно-философский анализ этой
эпохи, проследив ее связь с XX в. Народники-террористы утвердили принцип вседозволенности. В романе «Самоубийство» в центре внимания писателя — подготовка Октябрьского переворота и события первых послереволюционных лет. По мысли Алданова, результаты революций не окупают приносимых жертв, а приводят к порядку вещей худшему, чем тот, который был до них. Сама идея «насильственного перехода к справедливому обществу» таит в себе зародыш будущей трагедии, поэтому легче чинить государственное здание, чем воздвигать новое на обломках взорванного. Революция аморальна. Реалиями нового послеоктябрьского времени стали беззаконные аресты и убийства, ложные доносительства и ограбления. Отбросы общества и уголовные элементы превратились теперь в нелегальных борцов против имущественной несправедливости. Выработалась особая «революционная нравственность»: добро есть то, что полезно пролетариату, зло есть то, что ему во вред. Один из героев «Самоубийства» эмигрант Тонышев, узнав из газет о событиях в России после переворота, вспоминает о парижском притоне "Bal d'Octobre", который он посетил когда-то. Таким же кабаком, вместо хрустального дворца, по мысли Алданова, обернулась и русская революция.
Писатель безошибочно почувствовал главное зло исторических потрясений. В абстрактном идеализированном виде, как сублимация «высоких чаяний прогрессивного человечества», революция всегда будет оставаться привлекательным средством решения в обществе накопившихся проблем. Но её конкретно-историческое воплощение, методы, которыми руководствуются исполнители революции, её результаты, всегда непредсказуемые и катастрофические, лишены романтического ореола. После того как сгорают в огне преданного служения «делу» фанатики-идеалисты, попав под жернова ими же раскрученной стихии, прекрасные идеалы становятся ширмой для бесчестных проходимцев, делающих карьеру на чужой крови. Алданов вкладывает в уста своих героев-резонёров мысль о том, что все революции имеют общий пошлый финал: их плоды пожинает сытый хам, который пытается подражать бывшему хозяину («Если у нас в самом деле произойдёт
революция, то главные неприятности могут быть от смешения третьего сорта с первым. Несчастие революций именно в том и заключается, что к власти рано или поздно приходят люди третьего сорта, с успехом выдавая себя за первосортных» (Браун в разговоре с Федосьевым) («Ключ») [3, с. 216]; «Вы говорите: демос. Эти люди самые обыкновенные мещане, добравшиеся наконец до наших радостей и теперь отдающиеся им с упоением» (Никонов в беседе с друзьями) («Бегство») [3, с. 297].
Специального осмысления заслуживает острая полемика писателя с основными положениями философии истории Л.Н. Толстого. Исторические воззрения Л. Толстого опираются на идею необходимости, обозначенную мистическим словом «Провидение», которое есть разум мира и истории, сумма законов, определяющих материальное и духовное бытие человечества, ведущих его к благой цели. По мысли писателя, действие каждого человека, живущего для себя и пользующегося свободой для достижения личных целей, предопределено всем ходом истории: «...мировые события... зависят от совпадения всех произволов людей, участвующих в них» [17, с. 231]. Любой человеческий поступок рассматривается им как неотвратимая реализация изначального предопределения, исключающего свободный выбор и случайность. История, считает Толстой, подчинена законам, её ход определяет сверхличная воля, осуществляющая цели провидения. Последней причиной исторического движения, силой, направляющей «течение» мировых событий, становится у него «.равнодействующая разнонаправленных воль, слагающаяся из бесконечно малых моментов свободы» [14, с. 52], отпущенной каждому из людей. Фатум делает беспомощными всякие попытки исторического лица руководить событиями, человечество превращается в слепое орудие неумолимого рока. Писатель, полагая, что поступки деятеля истории тем не свободнее, чем выше он стоит в людской иерархии, представляет Наполеона бестолковой пешкой в мощной руке «Распорядителя». Л.Н. Толстой отрицает роль личного элемента в истории и связанную с ним свободу воли, сглаживая различия между результатами действий, совершаемых
«великими деятелями» истории и её рядовыми участниками. По мнению писателя, одной из миллиардов причин, без которой не могло бы быть войны 1812 г., явилось «.желание. французского капрала поступить на вторичную службу.» [17, с. 7]. Цепь историософских рассуждений М. Алданова разворачивается в прямой полемике с концепцией Л. Толстого: «.как по значению, по последствиям сравнивать цепи причинности каждого из солдат Наполеона с его собственной цепью причинности.» [6, с. 237]. Алданов убежден, что законов истории не существует, именно в силу влияния на исторический процесс личностного начала и случая. Отказываясь принять исторический фатализм Толстого, его концепцию надличностной причинности событий, писатель опирается на теорию «личного действия в истории» [13, с. 58], положив в основу своих исторических воззрений «философию случая».
А. Чернышев удачно интерпретирует «философию случая» Алданова: «Вместо единой цепи причин и следствий в историческом процессе существует бесконечное множество таких цепей. В каждой отдельно взятой — последующее звено зависит от предыдущего, но скрещение цепей случайно — вот почему историю следует рассматривать как царство Случая» [18, с. 495]. «В истории действуют биллионы биллионов отдельных цепей причинности. Поэтому её «законы» совершенно недостоверны» [6, с. 206], — считает Алданов. Случай «.есть все, что происходит в мире, его возникновение, создание планеты Земля, появление на ней человечества, его возможное в будущем исчезновение, рождение человека, его смерть, бесконечная совокупность больших, средних, малых явлений, всё, что «по законам природы» происходит во Вселенной, то, что Кант называет совокупностью всех фактов.» [6, с. 177—178]. Победа Октябрьского переворота, явившаяся, по мысли Алданова, «всемирным сюрпризом», оказалась возможной вследствие стечения бесчисленных случайностей, главной из которых стала война 1914 г., начавшаяся тоже случайно, из-за своих «европейских Безобразовых»,
бессознательно направлявших Европу к самоубийству и к торжеству коммунизма» [5, с. 84].
Итак, у Алданова история лишена всякого смысла и законосообразности, миром правит Его Величество Случай. По мысли писателя, «.историю человечества можно представить. как сознательную или бессознательную, героическую или повседневную, борьбу со случаем» [6, с. 178], которая становится единственным смыслом истории. Познания о мире, обнаружение неких законов природы человеком сделали его сильнее против всевластия случая. Право и долг человека, считает Алданов, состоят в том, чтобы посильно противостоять нежелательным проявлениям случая, то есть не отвечающим принципу «Добра-Красоты».
Если исторический процесс протекает среди многих возможностей, то осуществление или неосуществление любой из них при общей их допустимости зависит, по мнению историка Н. Кареева, и от поведения исторической личности [12, с. 120], оказавшейся в переживаемый момент на политическом олимпе. В центре раздумий Алданова проблема воздействия личности на ход исторического процесса. Писатель осмысляет с нравственно-этической позиции последствия исторического «творчества» индивидуума. Поскольку на ход истории влияет и деятельность исторического лица, постольку, по мысли писателя, грандиозна роль Ленина в Октябрьских событиях, определивших всю дальнейшую судьбу России. В «Самоубийстве» Алданову надлежало художественно доказать отсутствие исторической необходимости, приведшей к революционным потрясениям. Октябрьский переворот не произошел бы, считает он, без лидерства Ленина, его индивидуальных качеств, в том числе исключительной природной предрасположенности к единоличной власти: «Ленина ведь могло и не быть. Тогда, вероятно, даже не поднялся бы вопрос об устройстве социальной революции» [6, с. 278]; «.в том, почти всеобщем, благодушно-радостном настроении, которое господствовало... после Февраля... никто... не собирался «захватить власть вооружённой рукой» ...революционеры предпочитали
...отдохнуть от конспирации, арестов, ссылок.» [5, с. 353]. Лидер большевиков сыграл на всеобщей усталости от войны: «Вопреки... большевистским теориям, предсказаниям и ...реляциям об исторической миссии пролетариата, главными участниками революции стали солдаты и матросы, больше не желавшие воевать» [5, с. 372].
Убежденный фанатик, наделённый необыкновенной волей, решимостью и огромной политической проницательностью, алдановский Ленин укладывается в «макиавеллиевскую концепцию политического человека» [15, с. 45]. Вождь большевиков у писателя — политический игрок, одержимый спортивным азартом, для которого смысл существования в достижении высшего предела жизненного напряжения. Его веселит предстоящая «драчка», в узких, красно-золотых, «точно проколотых иголочкой» глазах всё больше разгорается зловещий огонёк.
Проповедуя идею несовместимости политики с общечеловеческими ценностями, Алданов в «Самоубийстве» раскрывает методы борьбы, к которым прибегает Ильич, добывая средства на революцию: это грабёж и вымогательство. Эпизод тифлисской экспроприации и упоминание о «матримониальных деньгах» призваны подтвердить писательскую мысль о преступности революционного насилия. Циник, Ленин не брезгует никем, собирая вокруг себя людей подлых и преступных (лишь бы те вполне ему подчинились): «вокруг Владимира Ильича почти все прохвосты, он их обожает» (Джамбул) [5, с. 174].
В своих романах писатель показывает вечное и всеобъемлющее торжество в истории непостижимого иррационального начала, превращающего политическую прозорливость исторических деятелей в недомыслие, опровергающего любые их расчеты и построения. Эта роковая стихия, обнаруживающая противоречие между истинным значением исторических свершений и их претензией на величие, носит название «ирония истории». Она «смеётся» над попытками человека вмешиваться в естественное течение жизни. Алданов художественно обыгрывает исторические ситуации, в которых имеет
место расхождение между волевым намерением отдельной личности изменить ход событий и достигнутым ею результатом. Анализируя итоги русской революции, писатель утверждает, что в ответ на все социальные утопии, которые научают, как лучше устроить жизнь, мужик на Руси не меняется: «.на низах культуры календарь и теперь, к несчастью, показывает семнадцатый век». Алданов изображает Ленина в Горках в 1922 г., уже больного, который ездит по соседним сёлам и разговаривает с крестьянами: «Расспрашивал их, как они живут. В этом было что-то от прежних либеральных помещиков, и, должно быть, он сам это чувствовал, хотя, как и помещики, верил, что мужики говорят ему правду. Они смотрели на него испуганно, пытались угадать, что нужно барину, жаловались на дела, стараясь всё же не слишком поносить бурмистров: ещё осерчает» [5, с. 439].
Философия истории писателя в духе скептицизма противится идее исторического прогресса, предполагающей поступательное совершенствование человеческого рода. Теория прогресса родилась из отрицания христианской эсхатологии. Вместо религиозных надежд «на блаженство в мире ином», мысль о прогрессе настраивала людей на земное счастье в будущем. Идея прогресса особенно укрепилась в эпоху Просвещения и в философии истории последующих столетий. Европейские мыслители уверовали в абсолютную мощь разума, якобы способного указать универсальный путь общественного развития. Вновь задуматься о ходе истории приходится в ХХ столетии: диспропорция между развитием науки, техники, материальным богатством человечества, с одной стороны, и несовершенством социального устройства общества и уровнем его духовной культуры, с другой — поставили под сомнение линеарно-прогрессистскую теорию. Алданов вкладывает в уста героев-резонеров следующую аргументацию против теории прогресса: «человечество идёт назад, несмотря на технический прогресс, или, вернее, вследствие технического прогресса» (Из размышлений Вермандуа в «Начале конца») (№ 11) [4, с. 41]; «в течение многих веков человечество терпеливо сносило полновластное царство зла, потому что смотрело на земную жизнь
лишь как на временное, очень несчастное состояние перед переходом к вечному блаженству. Вера эта стала отпадать сто или, быть может, двести лет тому назад, и её наспех, неполно, неумело, неудачно заменили учением о прогрессе» (Вермандуа в «Начале конца») (№ 7) [4, с. 35]; «понятие прогресса мы всё-таки выдумали в результате только небольшого запаса. самодовольных наблюдений над жизнью одной второстепенной планеты в течение двух-трех последних столетий: в шестнадцатом веке люди жили приблизительно так, как две тысячи лет тому назад, так что тогда говорить о прогрессе было бы уж совсем глупо.» (Профессор Муравьев в «Истоках») (т. 1) [2, с. 193].
В понимании Алданова, история подчиняется принципу «вечного круговорота» политико-государственных форм. Жизнь движется как бы по замкнутому циклу, время от времени повторяя одни и те же ситуации, конфликты. Историческая круговерть метафорически обозначает бессмыслицу земного бытия, «суету сует», это бесовская насмешка над несбыточной мечтой человечества достичь мировой гармонии. История — «скучная сказка, рассказанная идиотом.»: «После ужасов революции ужасы контрреволюции — это для усмирения хама... А потом хам вырвет хлысты, на контрреволюцию ответит новая революция, и так без конца.» (Баратаев в беседе с Ламором) («Чёртов мост») [1, с. 494]. Пестрота и мозаичность режимов власти, быстро сменяющих друг друга, подобна, по мысли писателя, узорам в калейдоскопе, где мы при каждом повороте видим что-нибудь другое, хотя всё время имеем перед глазами одно и то же: «Народовластие даёт не больше гарантий нормальной человеческой жизни, чем умеренная монархия и чем сколько-нибудь культурная диктатура. И в демократиях, и в диктатурах естественный отбор приводит к власти людей хитрых и бессовестных» (Вермандуа в «Начале конца») (№ 8) [4, с. 62].
Шопенгауэровский пессимизм Алданова, безнадежная мрачность его скептического мировоззрения не только навеяны катастрофическими событиями в мире в первой половине ХХ в., но и являют собой скорбный
результат анализа сходных исторических фактов, имевших место в разные эпохи в разных странах. Иронический скепсис — закономерная реакция писателя на извечное недомыслие человечества в истории, нечистоплотность политиков. Подобный взгляд на историческую судьбу человечества отчасти объясняется и природной склонностью Алданова, мыслителя и человека, к пессимизму (а также, возможно, передаёт мироощущение эмигранта, «затерянного на чужбине»). Писатель, прежде всего, постигает сумрачную, трагическую сторону бытия: «Знаю, что меня бранят за мрачность. Казалось бы, чего... романисту, пишущему в самую безотрадную эпоху истории о другой эпохе, тоже не слишком весёлой, быть настроенным «бодро»?» (28 апреля, 1927) [16, с. 545].
Итак, мы охарактеризовали основные положения историософской концепции М. Алданова, нашедшей отражение в его романах. Писатель наделён способностью видеть в современности часть исторического процесса, находить в прошлом — созвучное сегодняшнему, неизменное, вечное. Его привлекает в истории типическое, повторяющееся в разных социокультурных контекстах. Алданов считает вечными спутниками человечества на его историческом пути — суету сует и иронию истории. Историософская концепция писателя соответствует научным теориям, считающим случайность самостоятельным началом и фактором развития материального мира. М. Алданов полемизирует с Л.Н. Толстым в осмыслении философских проблем истории. Толстовскому «роевому началу» писатель противопоставляет роль личности в истории, «идее Провидения» — философию случая.
Сознавая бесперспективность любой экстремы, Алданов выступает против политической нетерпимости, фанатизма, насильственно попирающих живую жизнь. Любые попытки кардинальных перемен представляются ему тупиковыми и катастрофическими. Писатель в своей прозе утверждает бессилие человека перед случайностным потоком истории, тщетность переустройства мира, бренность всего земного. Но жизнь, представляющая в общебытийной перспективе лишь мгновенье, несёт в себе и высшие земные
ценности: свободу, культуру, науку, наконец, простые, необходимые моменты человеческого счастья, и это определяет для Алданова вопреки всему её ценность и смысл. Писатель толкует историю как процесс борьбы со случаем: в условиях релятивно-вероятностного мира долг человечества, нравственно ответственного за всё происходящее на земле, состоит в том, чтобы, используя во благо возможности разума, посильно противостоять проявлениям случая, способным обернуться общественными трагедиями. Мрачность и тягостность мироощущения Алданова умеряется надеждой на то, что когда-нибудь глобальная противоречивость бытия, неразумного в своей основе, готового к горестной гибели, гармонизируется ровным, некатастрофическим течением жизни, что человечество не иссякнет на земле, но продолжится в веках, научившись сообразовываться в своих поступках с принципами «Разума» — «Красоты» — «Добра».
Список литературы
1. Алданов М.А. Девятое Термидора. Чёртов мост // Алданов М.А. Собр. соч.: В 6 т. — М.: Правда, 1991. — Т.1. — с. 37—316; 319—605.
2. Алданов М.А. Истоки // Алданов М.А. Избр. соч.: В 2 т. — М.: Известия, 1991. — 576 с.; 512 с.
3. Алданов М.А. Ключ. Бегство // Алданов М.А. Собр. соч.: В 6 т. — М.: Правда, 1991. — Т. 3. — с. 5—254; 257—543.
4. Алданов М.А. Начало конца // Октябрь. — 1993. — № 7,8,11,12.
5. Алданов М.А. Самоубийство // Алданов М.А. Собр. соч.: В 6 т. — М.: Правда, 1991. — Т.6. — с. 5—446.
6. Алданов М.А. Ульмская ночь: Философия случая // Алданов М.А. Собр. соч.: В 6 т. — М.: Новости, 1996. — Т. 6. — с. 141—438.
7. Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма. — М.: Наука, 1990. — 224 с.
8. Бердяев Н.А. Русская идея. — Харьков; М.: Фолио: АСТ, 1999. — 399 с.
9. Газданов Г. Загадка Алданова // Литературное обозрение. — 1994. — № 7. — с. 77—79.
10. Ермичев А.А. Три свободы Николая Бердяева. — М.: Знание, 1990. — 64 с.
11. Жильцова Е.А., Шадурский В.В. Рецепция Н.В. Гоголя в творчестве М.А. Алданова // Вестник Новгородского государственного университета. — 2012. — № 67. — с. 41—44.
12. Кареев Н. Историология (Теория исторического процесса). — Петроград: Типогр. М.М. Стасюлевича, 1915. — 320 с.
13. Кареев Н. Сущность исторического процесса и роль личности в истории. — СПб.: Типогр. М.М. Стасюлевича, 1914. — 574 с.
14. Лурье Я.С. «Дифференциал истории» в «Войне и мире» // Русская литература. — 1978. — № 3. — с. 43—60.
15. Макрушина И.В. Черты политического портрета Ленина в романе Марка Алданова «Самоубийство» // Методология, теория и практика в современной филологии, культурологии, искусствоведении, истории: материалы Междунар. науч.-практ. конф. (Новосибирск, 21 августа 2013 г.). — Новосибирск: ООО агентство «Сибпринт», 2013. — с. 39—51.
16. «Парижский философ из русских евреев»: Письма М.А. Алданова к А. Амфитеатрову / Публ. Э. Гарэтто и А. Добкина // Минувшее: Исторический альманах. — СПб.: Феникс, 1997. — с. 539—621.
17. Толстой Л.Н. Война и мир // Толстой Л.Н. Собр. соч.: В 12 т. — М.: Правда, 1984. — Т. 5. — 430 с.
18. Чернышев А. Четыре грани таланта Марка Алданова: Послесловие // Алданов М.А. Избр. соч.: В 2 т. — М.: Известия, 1991. — Т .2. — с. 494—507.
