CC BY
18М. Кронфельднер
Свобода, которую мы имеем в виду: причинно-следственная независимость
творчества и академической свободы*
*Kronfeldner, M. The freedom we mean: A causal independence account of creativity and academic freedom. Euro Jnl Phil Sci 11, 58 (2021). https://doi.org/10.1007/sl3194-021-00373-6. Перевод с англ. В. Мединцев.
Сведения об авторе
Аннотация. Академическая свобода часто защищалась прогрессивным образом: без академической свободы творчество было бы в опасности, а вместе с ним и прогресс знаний, то есть эпистемический прогресс в науке. В этой статье я хочу критически обсудить пределы такой прогрессивной защиты академической свободы, известной также под названием «аргумент от истины». Однако критика предлагается с конструктивной целью, а именно с предложением альтернативы. Эта теория связывает творчество и академическую свободу таким образом, что выходит за рамки простой ссылки на эпистемический прогресс и включает ссылку на свободу мыслить независимо как свободу, которую мы имеем в виду, когда указываем на творчество и на академическую свободу. Полученная теория причинной независимости не только эпистемологически сильнее прогрессистской теории, но также позволяет противостоять ограничению академической свободы во имя прогресса. Последнее становится ключевым, например, когда авторитарные политические режимы ограничивают или отрицают академическую свободу со ссылкой на эпистемический прогресс, надлежащим образом определенный для этого режима.
Ключевые слова: творчество, академическая свобода, оригинальность, спонтанность, прогресс, аргумент от истины, критическое мышление, демократия, авторитарные режимы
Цитирование: Кронфельднер М. Свобода, которую мы имеем в виду: причинно-следственная независимость творчества и академической свободы (Перевод В. Мединцев). Теоретичш дотдження у психологи: монографiчна серiя. Сост. В.О. Медшцев. Том 14. 2021. С. 92-121. doi: 10.24412/2616-6860-2021-3-92-121.
1. Вс
В этой статье я проанализирую связь между творчеством и академической свободой таким образом, который отличается от обычного способа связывания их через концепцию прогресса. Я буду обсуждать творчество и академическую свободу как два вида свободы, оба относятся к причинной независимости разума. Эта независимость - это свобода, которую мы имеем в виду, когда защищаем творчество и академическую свободу. Её можно реализовать как критическое мышление (свободу критиковать) и можно, но не обязательно, связывать с прогрессом.
Статья вносит вклад и плодотворно объединяет идеи из двух областей, которые до сих пор были довольно изолированными: дискуссии о творчестве в науке и искусстве, в которых академическая свобода редко ставится под сомнение, и современные дискуссии об академической свободе, в которых творчество часто упоминается, но только мимоходом.
Представленное объяснение причинной независимости творчества и академической свободы позволяет, как я покажу, создать более надежную основу для академической свободы, чем то, что может предложить
стандартный подход и построенное на нём прогрес-систское обоснование. Это более безопасно не только с концептуальной и эпистемологической точки зрения, но и с политической точки зрения, поскольку оно также позволяет противостоять тем случаям, когда академическая свобода оказывается под политической угрозой во имя прогресса. Это важно, поскольку авторитарные политические режимы могут ограничивать или даже полностью отрицать академическую свободу со ссылкой на правильно определенный эпистемиче-ский прогресс для этого режима. Следовательно, связь между академической свободой и эпистемическим прогрессом двоякая. Во имя прогресса можно выступать за академическую свободу, но также и против нее. Это вызов, с которым сталкиваются прогрессистские оправдания академической свободы, и это проблема, на которую мой подход стремится ответить, сосредоточив внимание на том, как творчество и академическая свобода соотносятся независимо от концепции прогресса, т. е. задавая вопрос о том, какую свободу мы имеем в виду, когда говорим. о творчестве и когда мы говорим об академической свободе.
Основное отрицательное утверждение в этой статье таково: если прогрессистские защиты академической свободы не учитывают свободу критики, то они недостаточно оснащены для защиты академической свободы от таких атак. Основное позитивное утверждение состоит в том, что мы можем отделить защиту академической свободы от ссылки на прогресс, поскольку свобода, которую мы имеем в виду, когда говорим о творчестве или академической свободе, в обоих случаях является специфическим видом причинной независимости, которая может быть реализована в свободе критики.
После рассмотрения в Разд. 1 вопроса о том, что такое творчество и как оно связано со свободой в целом, я расскажу в Разд. 2, как академическая свобода - в стандартном понимании - связана с творчеством и прогрессом. Это обеспечит аргументы в пользу отрицательного утверждения. В Разделе 3 эти результаты используются для аргументации положительного утверждения, а именно отдельного непрогрессистского обоснования академической свободы и одновременно улучшенной прогрессистской защиты, построенной на расширенной
концепции академической свободы, дополненной ядром творчества - независимым мышлением.
Получающееся в результате рассмотрение и защита академической свободы, связывает ее с причинной независимостью, в трех смыслах - лучше, чем стандартная оценка академической свободы и построенная на ней прогрессистская защита. Во-первых, теория причинной независимости не опирается ни на какие прогрессистские идеи. Во-вторых, она эпистемологически более обоснована, поскольку лучше описывает рассматриваемый вид свободы, чем стандартное понимание академической свободы, и, таким образом, более точно описывает связь с творчеством. Это, в-третьих, политически более надежное объяснение в том смысле, что оно является более эффективным аргументированным барьером против тех, кто бросает вызов академической свободе на практике, например, во имя должным образом определенного прогресса, в рамках которого тех, кто, как считается, критикуют соответствующий вид прогресса, заставляют замолчать или они вынуждены искать убежища, чтобы выжить в качестве ученых.
1.1. Творчество требует частичной независимости от существующих знаний
1.1.1. В стандартном понимании творчество связывают с оригинальностью
и спонтанностью
В большинстве описаний творчества предполагается, что оно требует оригинальности, спонтанности и адекватности. Чтобы оправдать наименование действия, процесса или продукта творческим, они должны быть оригинальными (новыми), спонтанно производимыми (а не рутинными) и адекватными (производить что-то ценное, например для актуальной проблемы). Поскольку адекватность - это критерий, который также
используется для решения нетворческих проблем, мы остаемся с оригинальностью и спонтанностью как специфическими признаками творчества. Как будет показано ниже, оригинальность и спонтанность также имеют решающее значение для ответа на следующий ключевой вопрос: какие виды свободы задействованы, когда ученые проявляют творчество?
1.1.2. Оригинальность как разновидность свободы
Действие, процесс или продукт являются оригинальными, если создается что-то новое. Предполагаемый контраст - это обучение у других. Всегда был сложным вопрос: «новое» в каком смысле? Разве это творчески, когда кто-то производит новый керамический горшок способом, типичным для определенного населения? Поскольку он создает что-то новое (и, предположим, ценное), создание нового символа типичного элемента культуры действительно может рассматриваться как
творчество. Я называю такой вид новизны антропологической новизной (см. Кто^еЫпег, 2009). Таким образом понимаемое творчество связано с основным антропологическим пониманием: люди - животные, производящие культуру. Тем не менее, называть любое поведение, создающее культуру, творческим, означает использовать очень широкую концепцию творчества, согласно которой каждый из нас будет творческим в большинстве случаев.
Когда речь идет о творчестве в искусстве и науке, как в этом анализе, неявно предполагаемое понятие творчества, однако, уже. Рассматриваемая новизна иногда даже ограничивается исторической новизной «быть первым». Если это так, то творческими считаются только те, кто сделал что-то впервые в истории. Речь идет об историческом творчестве, которое используют «книги о героях науки или искусства», чтобы рассказывать свои «лакированные» истории успеха супер-мужчин/женщин. Тем не менее, используемая перспектива приводит к слишком узкому понятию творчества, поскольку то, что чаще всего считается творчеством в искусствах и науках, не является объективно новым в истории, а является субъективно новым: новым в чьей-то психологической истории, т. е. неизученным.
На мой взгляд, наиболее важным моментом в различении исторической и психологической новизны является следующее: когда речь идет о психологическом творчестве, то не объективное существование оригинала убирает оригинальность, а конкретная причинная связь с этим оригиналом. Вопрос в приписывании оригинальности (а вместе с ней и творчества) заключается в том, находился ли человек под непосредственным влиянием соответствующего оригинала на ум, то есть научился ли он и,
таким образом, скопировал соответствующую деятельность с оригинала, или он человек, создавший оригинал. Только если источник того, что человек делает, находится в нем самом (а не где-либо еще), можно приписать оригинальность самому себе. Отсюда следует, что в контексте искусств и наук оригинальность может быть приписана тогда и только тогда, когда может быть приписана психологическая новизна, то есть когда что-то в момент создания является новым для творческой личности (а не изученным и воспроизведенным). Конечно, для того, чтобы оригинальность была скомпрометирована оригиналом, такой оригинал должен быть, но того факта, что оригинал существует, недостаточно для того, чтобы он был компрометирующим.
Примат психологической новизны для приписывания оригинальности основывается на важной асимметрии, а именно: в то время как каждая историческая новизна должна быть психологической, обратное неверно. Не всякая психологическая новизна - историческая. Эта асимметрия становится очевидной только тогда, когда критерий новизны связывается с причинными процессами.
В общем, антропологическая новизна была бы слишком широкой, а историческая новизна - слишком узкой, чтобы охватить то, что обычно подразумевается под
оригинальностью, если речь идет о творчестве в искусстве и науке. Сравнивая различные виды новизны, мы также увидели, что творчество требует особого вида свободы, а именно причинной независимости от того,
1.1.3. Спонтанность
Спонтанность относится к виду причинно-следственных отношений независимости только внутри творческой личности. Рутинным методом является использование стандартов. Если человек постоянно что-то создает (теорию, произведение искусства и т. д.), то мы обычно не называем это действие творческим, даже если можем назвать его продуктивным. Это слишком скучный процесс, чтобы получить достойный ярлык «творческий». В стандартных дискурсах о творчестве в науках и искусствах творчество приписывается только в том случае, если творческий человек не имеет рутинного (т.е. механического) контроля над процессом создания, т. е. если присутствует понимание, удивление и некоторая непредсказуемость. Такое узкое использование концепции творчества проистекает из феноменологии творчества. Это указывает на то, что значит быть творческим. Можно обнаружить, что феноменология в бесчисленных (само)отчетах, например, в известном
что другие делали в прошлом. Оригинальность - это своего рода свобода, которая строго необходима для творчества по сути. Это разновидность свободы, которую мы подразумеваем, когда говорим о творчестве.
как подобие свободы
предании об Архимеде, кричащем «Эврика!» в тот момент, когда он внезапно понял, как решить проблему, которой он был занят: задачу измерения объема неправильной формы (например, короны), чтобы проверить материал, из которого она сделана. Как говорится в предании, он решил проблему в тот момент, когда опустил свое собственное тело неправильной формы в римскую ванну, заметив, что вода разлилась по ванне, и внезапно он понял: Эврика! Ниже я воспользуюсь историей Ке-куле, который (как следует из его изложения) внезапно понял, после того, как ему приснились змеи, как решить проблему структуры химического соединения бензола. Но такие переживания Эврики можно найти не только в рассказах самого участника события; они также обнаруживаются в экспериментах психологов, которые называют это инсайтом: внезапная искра умственного просветления, часто следующая за стадией длительной инкубации.
С философской точки зрения эту внезапность озарения можно концептуализировать как форму спонтанности. Это потому, что можно поднять руку силой своей воли, но невозможно придумать идею проблемы, которая требует творческого решения, одной силой воли. Я предполагаю, что свобода, которая действует без воли, уместно называть «спонтанной».
Представьте, что вы изобрели свою собственную технику изготовления керамических горшков; и теперь вы создаете очередной горшок, используя эту технику. В такой момент вы не совершаете творческий акт в том узком смысле, который здесь предполагается; вы просто следуете распорядку, даже если это ваш собственный распорядок. В этот момент вы можете быть оригинальными (потому что источник этой техники находится в вашем уме, а не в чьем-то уме), но вы не креативны в узком смысле. Спонтанность отсутствует. Все это слишком рутинно. Вот почему для творчества в узком смысле этого слова недостаточно оригинальности. Спонтанность тоже нужна.
Позвольте мне проиллюстрировать этот момент на примере немецкого химика Фридриха А. Кекуле (18291896), который произвел революцию в химии своим решением загадки о том, как определить молекуляр-
ную структуру химического соединения бензола. Сообщая о своем открытии, он описал, как заснул и увидел следующий сон:
«Я повернул свой стул к огню и задремал <...> Опять атомы играли у меня перед глазами. На этот раз небольшие группы скромно держались в тени. Мой мысленный взор, обострившийся от повторяющихся видений подобного рода, теперь мог различать более крупные структуры разнообразного строения; длинные ряды, иногда более плотно прилегающие друг к другу; все извивающиеся и скрученные змеиные движения. Но посмотри! Что это было? Одна из змей схватилась за собственный хвост, и фигура насмешливо кружилась у меня перед глазами. Как будто от вспышки молнии я проснулся ». (Цитируется по БтШау, 1968: 34-41; 39).
Если рассказ правдив, то этот сон был моментом осознания Кекуле того, что бензол образует кольцо, а не линейную струну, создавая на этом основы органической химии под влиянием того факта, что он изучал архитектуру до того, как стал химиком. Кроме того, Кекуле мог подвергнуться некоторым визуальным впечатлениям (например, посещение зоопарка, посещение танцевального представления), которые повлияли на него, когда он представил бензол в том виде, в котором он описывает. Однако эти причинные влияния
(если бы они действовали, чего мы никогда не узнаем) не делают его менее творческим, т.е. они не убирают оригинальности и спонтанности. Эти влияния не имеют ничего общего с молекулами бензола. Если история верна, значит, на его визуальное воображение повлияли факторы, исходящие извне. Предыдущие знания Кекуле и его целеустремленность в поиске решения проблемы структуры бензола делали вероятным, что он найдет решение, но его собственные ранее полученные знания и его ориентация на цель были недостаточны для того, чтобы на самом деле найти решение. Ему нужно было какое-то вдохновение - не из метафизического «ничего», а скорее из ничего по отношению к проблемному пространству, с которым он имел дело. Такое релятиви-зированное влияние «из ничего» может объяснить психологическую оригинальность и спонтанность. Исходя из стандартной философской терминологии, причинные влияния, которые были задействованы в возникновении его идеи о бензоле, образующем кольцо, являются так называемыми случайными влияниями. Совпадения объясняют неожиданность и практическую непредсказуемость, непредсказуемость не в каком-либо метафизическом смысле, а непредсказуемость для творческого субъекта.
То, что творчество требует спонтанности в указанном смысле, не означает, что здесь нет целенаправленности. Творчество может происходить без какой-либо цели (то есть без задачи, которую нужно решить), как в случаях так называемой истинной интуиции, и это может происходить с целью. Последнее может происходить как часть псевдо-интуитивной прозорливости или как часть решения проблемы методом проб и ошибок. В случаях истинной интуиции человек не ищет решения проблемы. Человек признает что-то только как решение проблемы, то есть принимает что-то за проблему, которую нужно решить, в тот момент, когда он распознает решение этой проблемы. В случаях псевдо-интуитив-ной прозорливости есть предполагаемая проблема до того, как появляется решение, но нет активного поиска решения путем проведения испытаний. Просто находишь решение, пока его ищешь. Если есть преднамеренное производство испытаний, то это решение проблемы методом проб и ошибок. Но даже здесь одной команды воли может быть недостаточно, чтобы найти решение. Следовательно, творчество не противоречит целеустремленности; просто целеустремленность не обязательно является частью ситуации, и ее недостаточно для поиска решения. Решение «происходит» с тем, кто решает проблемы.
В общем, спонтанность сводится к отсутствию предвидения и отсутствия контроля над процессом выработки решения. Это означает, что творчество противоположно рутинному производству и технике (то есть методу). С абстрактной точки зрения спонтанность можно концептуализировать как причинную независимость от собственных ранее полученных знаний. Это не
1.1.4. Резюме: свободы,
И оригинальность, и спонтанность могут быть реализованы в различной степени и указывать на определенный вид свободы, частичную причинную независимость от уже существующих знаний - в других (оригинальность) или в себе (спонтанность). Это означает:
а) Оригинальность означает частичную независимость от причинного влияния оригинала, то есть уже приобретенных знаний другими.
б) Спонтанность означает частичную независимость от причинного влияния ранее приобретенных лицом знаний.
Учитывая, что концепция творчества в искусстве и науке является предметом спора, результирующая связь между свободой и творчеством заключается в следую-
просто часть феноменологии творчества, это часть того, что мы имеем в виду, когда используем понятие творчества в том узком смысле, в котором оно используется в искусствах и науках. Таким образом, как и в случае с оригинальностью, концептуально необходимо, чтобы творчество предполагало эту особую свободу.
эые мы подразумеваем
щем: оригинальность и спонтанность влекут за собой частичную причинную независимость от уже существующих знаний, что является своего рода свободой, необходимой для творчества. Когда мы говорим о творчестве, мы имеем в виду свободу.
Однако такая свобода не эквивалентна стандартному пониманию академической свободы. Как я покажу в Разделе 2, именно поэтому академическая свобода в стандартном понимании не является необходимой для творчества. Затем в Разделе 3 будет использована концепция причинно-следственной независимости, чтобы дополнить концепцию академической свободы, и чтобы указать на то, как на самом деле связаны творчество и академическая свобода, что показывает, что академическую свободу можно защищать совершенно независимо от каких-либо прогрессистских обязательств.
2. Почему академическая свобода в стандартном понимании не нужна для творчества
Далее я рассмотрю важные ограничения, с которыми сталкиваются сильная и слабая версии прогрес-систского обоснования академической свободы, если
они основаны на концепции академической свободы в стандартном понимании.
2.1 Академическая свобода в её стандартном понимании
Академическая свобода - это важная свобода с довольно широким охватом по отношению к свободам, которые она гарантирует практически. Она включает в себя не только свободу делать конкретные научные утверждения, но также свободу выбора тем и методов исследования, свободу принимать решение о продолжительности исследования и оценке результатов, а также свободу принимать решение об их публикации. С точки зрения философских представлений о свободе ее можно представить как двустороннюю:
- Академическая свобода влечет за собой негативную свободу от посягательств со стороны всех видов властей (академических, религиозных, политических, экономических и т. д.). Этот аспект является частью большинства концепций академической свободы, а также частью большинства законодательных актов.
- Иногда добавляют, что академическая свобода влечет за собой и позитивные свободы, то есть наличие
благоприятных условий для реализации своей свободы, как правило с учетом обязанности правительств и университетов поддерживать бесплатные исследования.
Следовательно, в стандартном понимании термин «академическая свобода» относится к отсутствию неприемлемых условий, а иногда и к наличию благоприятных условий.
В зависимости от контекста носителями «академической свободы» являются отдельные исследователи (как в контексте обсуждения в этой статье) или сообщество исследователей, представленное соответствующими коллективами (например, научные фонды, которые распределяют государственное финансирование самоуправляемым способом, независимыми от влияния правительств или других политических или экономических интересов). Иногда обсуждение полностью переключается на
институциональный уровень, то есть на автономию университетов или аналогичных учреждений.
Классификация традиционных обоснований так понимаемой академической свободы обычно трехсо-ставная.
- Аргументы в пользу автономии относятся к личной автономии людей как к скомпрометированной, если академическая свобода не соблюдается.
- Аргументы, основанные на демократии, указывают на функцию академических институтов по развитию открытого и демократического общества.
- Аргументы от истины относятся к утверждению, что без академической свободы не будет прогресса в вопросах истины.
Лейблы, используемые для таких обоснований в литературе по академической свободе, различаются, и некоторые авторы упоминают лишь часть из них. С учетом ограниченного объёма статьи должно быть достаточно одного репрезентативного примера. Dworkin (1998), например, обсуждает только последние два, но он может интерпретироваться как использование ком-
бинации первых двух под названием «этический индивидуализм», принцип, который, по его мнению, служит основанием для общего описания академической свободы. Наконец, для целей данной статьи также важно отметить, что первые две часто рассматриваются как этические или политические, а третья - как эпистемологическая.
Остальная часть Разд. 2 будет обсуждать третий аргумент, аргумент от истины (далее: прогрессистское оправдание), путем повторного рассмотрения конкретных заявлений о творчестве и академической свободе (которые приводят к эпистемическому прогрессу). Для этого я проведу различие между сильной и слабой версиями прогрессистского оправдания и покажу пределы обоих. Раздел 3 откроет способ воссоединить этическую и политическую стороны с эпистемологической стороной таким образом, чтобы решить проблемы, возникающие из-за ограничений утверждений, рассмотренных в Разд. 2, результатом чего стала расширенная концепция академической свободы, взгляд на новое непрогрессистское ее обоснование и даже улучшенное прогрессистское обоснование.
2.2 Сильная и слабая версии
Прогрессистские объяснение академической свободы использовались в различных версиях с тех пор, как Дж. С. Милль поднял вопрос о свободе мысли в своей книге «О свободе» (1859 г.), и даже раньше - например, в «Ареопагитике» Джона Мильтона (1644 г.). В современной литературе они основаны на предположении, что функция академических исследований (и институтов, в которых они проводятся) - продвигать знания, то есть производить эпистемический прогресс.
Прогрессистское оправдание существует в двух версиях: сильной и слабой. Michael Polanyi (1951) можно интерпретировать как защищавшего сильную версию, и он делает это с явной ссылкой на творчество, поэтому я выбрала его в качестве примера, чтобы проиллюстрировать прогрессистскую точку зрения. Поланьи утверждал, что наука сочетает в себе два, казалось бы, противоречивых принципа: идеальный ученый одновременно творческий и дисциплинированный. Это означает, что идеальный ученый пользуется полной творческой свободой и одновременно полностью «посвящен служению трансцендентной реальности» (там же: 584), и в этом смысле дисциплинирован, предан
прогрессистского объяснения
этой реальности и истинам о ней. Учитывая эти две одновременные ориентации идеального ученого и учитывая социальную структуру академических исследований (сотрудничество между учеными), прогресс в отношении истины может происходить и происходит регулярно, но только при условии предоставления академической свободы. По его словам, «старания» ученых «... будут эффективно координироваться, если только каждому будет предоставлено право следовать своим наклонностям. На самом деле утверждается, что нет другого эффективного способа организации команды, и что любая попытка скоординировать их усилия с помощью указаний вышестоящего органа неизбежно подорвет эффективность их сотрудничества». (Polanyi, 1951: 34).
Под эффективностью он подразумевает прогресс в отношении истины (эпистемический прогресс). Из этого следует, что реальность - это единственный авторитет, который ученые должны принимать во внимание, и что « [любое] вмешательство со стороны внешнего авторитета может только разрушить их контакт с целями, которые они обещают преследовать» (там же: 40),
а именно цели, относящиеся к эпистемическому прогрессу. Он утверждает, что в краткосрочной перспективе такие внешние вмешательства приводят к «искажению», а в долгосрочной перспективе - к «более или менее полному разрушению традиции науки» (там же: 57). Утверждение, что без академической свободы эпи-стемический прогресс был бы разрушен, в сочетании с утверждением, что академическая свобода является единственным эффективным способом организации науки, означает, что академическая свобода считается необходимой для творчества, инноваций и, следовательно, прогресса в науке. Это довольно сильное утверждение.
Более слабой версией объединения академической свободы и эпистемического прогресса (и, следовательно, более слабой интерпретацией Поланьи) было бы утверждение, что без академической свободы эпистемического прогресса было бы намного труднее достичь, утверждение, которое больше похоже на первоначальную версию Милля (как я будет показано ниже). Тогда будет заявлено, что долгосрочное продвижение ко все большему и большему количеству истин не разрушается, а затрудняется, если академическая свобода отсутствует; в результате система науки будет менее эффективной.
Чтобы прояснить, действительно ли Поланьи защищал сильную версию, которую можно довольно легко критиковать (как я покажу ниже), потребуется тщательное изучение текста. Этот интерпретирующий исторический вопрос выходит за рамки данной статьи. Все, что я хочу заявить, это то, что Поланьи можно интерпретировать таким образом, и как таковой он представляет собой стандартный способ изложения вещей; настолько стандартный, что часто довольно кратко выражается. Достаточно одного примера: Barendt (2010: 57), например, резюмирует прогрессистское обоснование, утверждая, что «академическая свобода необходима для того, чтобы позволить профессорам и преподавателям университетов продвигать человеческие знания посредством проведения исследований, публикации своих результатов и передачи их студентам на лекциях и семинарах». Эпистемический прогресс здесь определяется как продвижение знания, то есть открытие новых истин.
Я не буду заниматься какой-либо дальнейшей интерпретацией текста, ни для классических отчетов, таких как Поланьи, ни для современных отчетов, которые включают утверждения о необходимости. Я буду следовать систематическому пути. В рамках этого пути я буду использовать сильную версию в качестве мокрого
камня (поскольку ее так легко опровергнуть, «соломенный человек», как мы иногда говорим), но с конкретным конструктивным намерением: провести читателя от сильной версии к более слабой, чтобы прояснить, что
2.3 Против сильной версии
В сильной версии прогрессистского оправдания академическая свобода изображается как необходимая для творчества, новаторства и прогресса: если академическая свобода не гарантирована, новые истины не будут открыты, т.е. не произойдет творчества. Как уже упоминалось, это явно слишком сильно. Я покажу это, не вдаваясь в подробности истории прогрессистского оправдания академической свободы, а на основе опровержения, основанного на конкретных случаях. Таким образом, вопрос заключается в том, что следует из этого опровержения относительно того, как связаны творчество и академическая свобода. Я проанализирую последнее, добавив выводы из исследований творчества. Утверждение о необходимости в сильной версии прогрессистского оправдания легко доказать ошибочностью просто на основании существования нововведений, которые возникли в результате ограничений и указаний, если не давления. Существует множество дел,
можно защитить в каждой из них. Как мы увидим, это не так много, но анализируя это, жизненно важно найти общий стержень между творчеством и академической свободой, что и будет темой Раздела 3.
прогрессистского оправдания
финансируемых государством, военными или промышленными предприятиями (например, Интернет, который возник из военного контекста), которые привели к эпистемическому прогрессу, даже несмотря на то, что академическая свобода была ограничена, если не отсутствовала. Если на выбор темы влияют правительства, выделяющие больше средств на одни темы, чем на другие, академическая свобода уже немного ограничена, но не отсутствует до тех пор, пока позиции исследователей не окажутся под угрозой, если исследователи проигнорируют этот «толчок». Академическая свобода отсутствует, если выбор темы, методы исследования, продолжительность исследования, оценка и публикация результатов в значительной степени или полностью определяются извне, как это часто (но не всегда) имеет место в военных контекстах и в условиях современной промышленности, в этих рамках исследование является «направленным». Как сообщает Guston (2000), оглядываясь назад на различные системы финансирования
исследований в основных областях со времен Второй мировой войны (например, в Соединенных Штатах Америки, Великобритании, Японии, Германии), некоторым предоставленная свобода была не нужна, поскольку она не действовала, поскольку была не существенна для соответствующего прогресса, а иногда давление и ограничения были весьма продуктивными «матерями изобретений».
На основе этой истории кажется, что к настоящему времени здравый смысл в научной политике заключается в том, что творчество не всегда происходит, даже если предоставляется свобода (академическая свобода недостаточна), а если творчество происходит, то это может происходить без академической свободы (академическая свобода не является необходимой). Если так, то поскольку академическая свобода не является ни необходимой, ни достаточной для творчества, какова же тогда связь между творчеством и академической свободой?
Прежде чем я смогу дать ответ в Разд. 3, стоит вкратце углубить наше рассмотрение этого результата, проанализировав, почему академическая свобода не является необходимой для творчества. Вышеупомянутые утверждения о существовании в конце концов не влекут за собой ответа на этот вопрос. В этом отношении могут
помочь некоторые контрфактические сценарии в сочетании с пониманием психологии творчества. Вспомните историю Кекуле. Было ли необходимо, чтобы у него была академическая свобода для открытия того, что бензол образует кольцо, что противоречит «догме» (общепринятой истине того времени) и о том, что молекулы такого типа могут образовывать только линейные струны? Далее будет показано, что этого не было ни в отношении позитивной свободы, ни в отношении негативной свободы.
Представьте себе контрфактический сценарий, в котором Кекуле на момент своего открытия был молодым ученым, стремящимся к надежному положению. Авторитет - будь то академический, религиозный, политический или экономический - сказал ему, что он не получит ни постоянной должности, ни каких-либо дополнительных средств, если он не найдет решение важной химической проблемы, связанной со структурой бензола. Это «давление» и отрицание позитивной академической свободы, скорее всего, повлияло бы, в том числе, на творчество Кекуле. Однако эти эффекты могли быть как отрицательными, так и положительными. Как уже упоминалось, иногда «необходимость» в смысле необходимости найти решение является «матерью изобретений», подталкивающей к творчеству; в
других случаях давление и ограничения подавляют творчество. Все зависит от деталей. Jon Elster (2000) попытался объяснить эту двустороннюю связь между давлением, ограничениями и творчеством и утверждал, что существует U-образная связь: слишком большое давление (левая часть U) вредит творчеству, некоторое давление продуктивно. (нижняя часть буквы U), а слишком большая свобода вредна (правая часть буквы U). Эта двусторонность воздействия давления, с одной стороны, и свободы, с другой стороны, подтверждает вышеупомянутый консенсус: позитивная академическая свобода (как ее принято определять) не является необходимой для творчества; она также может помешать, если её будет слишком много. Не остаётся ни необходимость, ни положительная корреляция, в которой есть «больше творчества, если больше позитивной свободы». Остается только U-образное отношение. Остальное -нужное количество и правильная поддержка и давление, которые будут продуктивными в определенных условиях, - заключено в легендарных «дьявол в деталях».
Но как насчет творчества и негативной академической свободы? Кажется, что это самый легкий случай отстаивать необходимость академической свободы для творчества. Давайте представим на этот раз, что авто-
ритет - опять же, академический, религиозный, политический или экономический - сказал Кекуле, что он окажется в ужасном положении (например, в тюрьме), если он будет защищать что-то еще, кроме общепринятого мнения о том, что органические молекулы образуют линейная струна. Ключевым моментом является то, что более серьезное «давление» и «вмешательство» (связанное не только с отсутствием благоприятных условий, но и с наличием инвалидизирующих условий) все же не обязательно лишило бы его творческих способностей, поскольку творчество изначально и прежде всего когнитивно. Идея все еще могла прийти ему в голову. И, возможно, у него было бы даже больше шансов прийти к своей революционной идее, учитывая давление. Он мог подумать: «Если власти так боятся критики догмы, может быть, можно что-то получить от ее оспаривания; может быть, это правило линейности является камнем преткновения в том, почему я не могу найти решение». В исследованиях психологического творчества такой внезапный вопрос об основополагающем допущении, на котором строится поиск решения, называется гештальт-переключением. Это используется для объяснения, по крайней мере, части спонтанности творческого познания. Разумеется, упомянутое давле-
ние также может задушить творчество, например создавая такой страх, что серьезная творческая мысль действительно становится невозможной. Кроме того, он может легко предотвратить (если угроза успешна) то, что творчество ведет к эпистемическому прогрессу. В конце концов, для эпистемического прогресса явно недостаточно творчества. Для последнего необходимо понимание и распространение идей. Распространение новых идей можно очень эффективно подавить, если не будет академической свободы. Цензура действительно широко использовалась в истории различными властями. Но цензура относится к распространению идей, а не к их возникновению. В контексте цензуры у вас могут быть идеи; просто вам не разрешено их распространять.
Подводя итог: на психологическом уровне творчества кажется, что новые истины могут возникать в индивидуальном сознании, даже если нет ни положительной, ни отрицательной академической свободы. Неясно
даже, есть ли тенденция к большему творчеству в ситуациях полной свободы, поскольку слишком большая свобода может препятствовать творчеству, как я объяснила выше. Таким образом, академическая свобода не обязательна для творчества как когнитивного феномена и не всегда продуктивна. Однако, как я показала в Разд. 1, для творчества необходимы оригинальность и непосредственность. Но - и вот в чем проблема - эти виды свободы не то же самое, что академическая свобода, по крайней мере, поскольку академическая свобода определяется стандартно, а именно, как обсуждается в этом разделе. Это будет важно для Разд. 3, где я попытаюсь совместить эти разные виды свободы, чтобы выявить их общую суть. Но прежде чем мы перейдем к этому вопросу, необходимо обратиться к более слабой версии оправдания прогрессистов, поскольку именно на это будут указывать критики в ответ на то, что я сказала до сих пор о взаимосвязи между ограничениями и творчеством.
2.4 Проблемы слабой версии прогрессистского оправдания академической свободы
Остается один вариант обеспечить положительную корреляцию, даже если вышеизложенное считается само собой разумеющимся. На популяционном и, следовательно, на историческом уровне (то есть для всех
отдельных исследователей или их групп, вместе взятых) академическая свобода все еще может быть положительно коррелирована с творчеством, подтверждая положение о том, что отсутствие академической свободы
может препятствовать научному прогрессу, делая науку менее эффективной. Кажется, существует широкий консенсус относительно истинности этого утверждения, по крайней мере, в качестве гипотезы prima-facie. Leiter (2018: 33), например, пишет, что «главным обоснованием академической свободы в западных университетах всегда было то, что такая свобода делает открытие истины более вероятным», исходя из этого утверждения, как и многих других, из авторитета Дж. С. Милля о прогрессистском обосновании академической свободы. Тем не менее, ситуация выглядит менее обнадеживающей, если посмотреть на доказательства, которые могли бы оправдать уверенность в истинности этого классического утверждения.
Чтобы подтвердить это, нужно выйти за рамки мысленных экспериментов, психологических инсайтов или анекдотических свидетельств из истории (видов свидетельств или причин, которые я сама использовала выше). Тем не менее, когда люди ссылаются на корреляцию академической свободы и эпистемического прогресса на уровне населения, как уже упоминал Kitcher (2004), они часто делают это «из кресла», имея лишь «несколько анекдотических свидетельств», «прочитав книгу о лысенковщине и биографию Эйнштейна». Как
он продолжает: «На самом деле, мало что известно систематически о реакции научных исследований на социальные директивы» (КкЛег, 2004: 56; 2011: 119). В конце концов, метод дел (используемый для генерации контрпримеров, как я делала выше) работает только в том случае, если вы хотите опровергнуть конкретное утверждение; для индуктивных выводов, подтверждающих статистическую корреляцию на популяционном уровне, свидетельств из нескольких случаев и утверждений о существовании, вытекающих из них, просто недостаточно.
Проблема в том, что маловероятна возможность выйти за рамки утверждений о существовании, поскольку трудно представить, как эмпирически изучить эту корреляцию с помощью убедительного решения для выборки случаев, репликации и т. д. В конце концов, каждый может заставить ее или его собственный список разнообразных инноваций, основанных на автономной науке, и противопоставление его другому списку, основанному на некотором давлении.
В качестве иллюстрации: BasaПa (1988), например, в своем знаменитом эволюционном описании технологических изменений утверждал, что потребность или давление не всегда приводят к культурным изменениям. Однако сделать вывод о том, что инновации не всегда
ориентированы на потребности, как, по-видимому, интерпретирует Mesoudi (2008: 249) Basalla, - это преувеличение. «Часто» - это подозрительно расплывчатое уточнение, в данном случае добавленное для убедительности. Чтобы быть убедительным, утверждение необходимо подкрепить систематическими эмпирическими данными, количественно оценивая «часто» с помощью хорошо обоснованного выбора случаев.
Отсюда следует, что вообще трудно сказать, какие инновации встречаются чаще и при каких именно условиях. Мы могли бы иметь возможность исторически или противодействовать изучению конкретных условий, например, насколько инновационная область науки и высшего образования США сравнивается с ее современным европейским эквивалентом, что и делает большинство эмпирических исследований в области инновационных исследований. Однако обобщение общей корреляции академической свободы и инновационно-сти будет недоступно для таких исследований. Это связано с тем, что помимо вопросов о выборке, измерение двух основных переменных - академической свободы, с одной стороны, и успеха науки (эпистемического прогресса) - с другой, - довольно спорное дело, и сильно зависит от контекста, что делает маловероятным то, что мета-исследования решат проблему.
Как уже упоминалось по рассматриваемому делу похоже, нет достаточных систематических доказательств; ни психологи в своих лабораториях, ни экономисты, социологи или историки, занимающиеся актуальной историей науки и техники, не могут предоставить его в необходимой форме. Я прихожу к выводу, что доказательства, которые есть и могут реально быть доступны, допускают только следующее: во-первых, утверждения о существовании (т.е. инновации существуют с предоставлением академической свободы и без нее); во-вторых, подтвержденные эмпирическим путем утверждения о некоторых грубых схемах (например, и-образная связь Эльстера между давлением и творчеством); в-третьих, некоторые контекстуальные идеи (например, относительно различий между территориями США сразу после Второй мировой войны и с 1980-х годов).
Прежде чем резюмировать, необходимо добавить примечание о Милле: знаменитую главу Милля о свободе мысли и дискуссии в книге «О свободе» (1859 г.) можно интерпретировать как стандартную защиту корреляции на уровне населения между прогрессом, творчеством и академической свободой. Его аргумент интересен как с исторической, так и с философской точки зрения, но эта статья не может полностью его передать.
Это так, поскольку аргумент Милля не основан на тщательно отобранном наборе случаев, который обосновывает эмпирическое подтверждение обобщения. Это скорее относится к невидимому механизму отбора, сродни естественному отбору. Утверждается, что правда (как биологическая адаптация) автоматически победит ложь в долгосрочной перспективе, но только если будет обеспечена свобода мысли и выражения. Это утверждение
2.5 Краткое обобщение того, в чем
Поскольку основные предположения нуждаются в дальнейшем исследовании и поскольку необходимо накопить много исторических, социальных и психологических свидетельств, чтобы действительно подтвердить, что академическая свобода в целом положительно коррелирует с творчеством, и поскольку такого рода свидетельства получить трудно, я прихожу к выводу о том, что: соединение академической свободы и творчества так, как это делает слабая версия прогрессивного оправдания, не обязательно неверно, но это не очень надежная основа для защиты академической свободы.
основано на предположении, что существует асимметрия вероятностей повторного появления истины и ложности, что, как я думаю, очень часто, к сожалению, просто неверно. Тем не менее, чтобы детально исследовать это предположение (почему оно так часто ошибочно; и вместе с тем, почему «свободный рынок идей» так часто не может надежно обеспечить эпистемическое процветание) необходимо дождаться другого случая.
1ема прогрессистского оправдания
Раздел 3 будет предлагать более надежный подход к академической свободе, поскольку он напрямую связывает академическую свободу с теми видами свободы, которые действительно необходимы для творчества, а именно с оригинальностью и спонтанностью. Таким образом, можно будет предложить независимую непрогрессивную эпистемологическую защиту академической свободы и одновременно предложить улучшения для прогрессистского обоснования.
3. Принцип каузальной независимости: более содержательный способ осмысления
академической свободы
Основная идея заключается в том, что стандартная концепция академической свободы недостаточно конкретизирована. Её необходимо дополнить - указав на причинную независимость как свободу, которую мы имеем в виду, когда говорим о творчестве и когда мы говорим об академической свободе. Это обеспечит тес-
ную связь между творчеством и академической свободой. Эта связь может принести пользу прогрессист-скому оправданию, но эта связь также переориентирует акцент на нечто иное, чем эпистемический прогресс. В результате появляется непрогрессистская эпистемиче-ская защита академической свободы.
3.1 Творчество и независимое мышление
Вспомним нашу вторую контрфактическую историю Кекуле, в которой авторитет сказал Кекуле, что его посадят в тюрьму, если он будет защищать что-то еще, кроме «догмы» (принятой мудрости). Такое давление не обязательно отнимает творчество, по крайней мере, так я утверждала, но оно может отнять его. Как будет выглядеть ситуация, если на самом деле отняли творчество? Нет творчества, а если нет творчества, то нет оригинальности и / или спонтанности. Это следует из Разд. 1. Свобода, которой Кекуле не хватало бы в этой контрфактической ситуации, часто называют свободой мыслить иначе. Что не учтено, так это критическое отношение к полученной мудрости.
Далее я предполагаю, что критическое мышление -это одна из реализаций независимого мышления. Таким образом, это одно из проявлений независимости, которое, как мы считаем, необходимо для творчества. Отсюда следует, что критическое мышление необходимо для творчества, по крайней мере, во всех тех ситуациях, когда есть актуальные ранее полученные знания. Творческое мышление - это мышление по-другому, то есть критическое мышление. Это концептуально верно, поскольку критика означает то, что я только что предполагала: независимое мышление. По-настоящему критический ум не просто скептически относится к чему-то (поскольку это довольно просто); это независимо мыслящий разум, способный обдумывать вещи независимо,
чтобы внести свой вклад в производство и сохранение не потенциальные последствия (эпистемологический
знаний. Таким образом, если отсутствие академической прогресс), является основной связью между академиче-
свободы отнимает творчество, то это происходит по- ской свободой и творчеством. тому, что оно отнимает критическое мышление. Это, а
3.2 Расширение концепции академической свободы
Теперь мы можем расширить стандартную концепцию академической свободы (представленную в Разделе 2). Академическая свобода заключается в особом виде интеллектуальной причинно-следственной независимости. Если я думаю критически, я фактически использовала свои способности и право делать это, несмотря на отрицательные и положительные условия академической свободы. Это означает, что полностью разработанная концепция академической свободы должна прямо относиться к каузальной независимости разума, как к той свободе, которую мы имеем в виду, когда говорим об академической свободе. Причинная независимость разума - это то, что необходимо защищать с помощью негативных и позитивных благоприятных условий, вытекающих из стандартного описания, представленного в Разд. 2.1.
Однако очень важно отметить, что критическое мышление - это всего лишь одно из проявлений сво-
боды, которую мы имеем в виду, когда говорим о творчестве и академической свободе. Несмотря на то, что академическая свобода должна позволять критическое мышление, академическая свобода, в конце концов, не то же самое, что творчество или критическое мышление. Академическая свобода должна быть реализована и в отношении старых истин. Не все важные истины являются новыми; иногда защита уже достигнутой мудрости от исчезновения не менее (если не более) важна, чем эпистемический прогресс.
Возьмите хорошо установленные истины, касающиеся исторических событий. Является ли это вопросом защиты академической свободы, если мы стремимся защитить полученные знания о Холокосте перед лицом стратегического отрицания Холокоста? Да, это так. Причинная независимость разума, необходимая для творчества, реализуется в таком случае как независимость от стратегических влияний, которые пытаются
соблазнить общество пренебрежением важными истинами (и по очевидным политическим причинам). Эти влияния могут помешать совместному производству и сохранению знаний, которые мы берем на себя академической свободой. Следовательно, защита этих хорошо известных, далеких от творческих исторических истин означает использование и защиту академической свободы (защиту ее от политического влияния), даже если это может ограничивать свободу слова отдельных лиц (в нашем случае отрицателей Холокоста).
Когда речь идет об академической свободе, под угрозой оказывается не только эпистемический прогресс. Если политические и другие стратегии будут слишком сильно вмешиваться в академические дела, под угрозой окажется сам институт академических исследований, а не только эпистемический прогресс, который они вызывают, как уже упоминал Поланьи. Знания - старые или новые - ценны и уязвимы, и как знания их нужно защищать. Академические исследователи наследуют соответствующую защиту от знаний, которые необходимо защищать, но только постольку, поскольку они занимаются серьезным и независимым делом по производству и сохранению академических знаний.
Отсюда следует, что, если мы дополним концепцию академической свободы явной ссылкой на причинную независимость разума, мы использовали принцип того, что творчество (и вместе с ним прогресс) и академическая свобода требуют по своей сути такой же свободы. Поскольку это более тесная связь, чем та слабая корреляция прогрессистов, о которой говорилось в Разд. 2.5, я беру этот расширенный вариант, чтобы лучше соответствовать часто встречающейся интуиции о тесной связи между творчеством и академической свободой.
Чтобы подробно описать это расширение, нужно дождаться другого случая. Ясно, что тот вид причинной независимости, который я указала в этой статье, относится к тому, что часто называют объективностью. Но привнесение деталей в эту основную эпистемологическую концепцию уведет нас слишком далеко, учитывая, что здесь основное внимание уделяется связи между творчеством и академической свободой. Независимость разума, которую мы называем академической свободой, связана с той независимостью, которую часто называют объективностью. Понимать это важно не только для того, чтобы изложить представленное здесь объяснение причинной независимости, но и для того, чтобы показать, почему защита академической свободы
означает критику (а не защиту) стратегического отрицания эмпирически обоснованных истин. Один из абсур-дов нашего времени заключается в том, что академическая свобода все чаще используется теми, кто стратегически отрицает хорошо подтвержденные научные знания, зачастую по вполне очевидным политическим причинам (например, принимая в качестве исторически хорошо задокументированного случая климатический скептицизм и политические и экономические интересы, которые подпитывают его). Использование и защита академической свободы может означать защиту важных установленных истин от исчезновения в
3.3 Что же из этого следует: непрогрессис
Учитывая то, что я изложила, открываются две перспективы:
а) Непрогрессистская эпистемическая защита академической свободы: учитывая, что старые истины также заслуживают защиты, основная ценность академической свободы не зависит от каких-либо соображений прогресса, но тесно связана с творчеством, поскольку относится к такому же виду причинной независимости разума. Другими словами, представленный здесь подход к каузальной независимости открывает путь к эпи-
случае неправомерного нападения, поскольку это может означать защиту производства новых истин. Функция академических кругов не только в распространении и продвижении знаний; академическое сообщество, по сути, является источником защиты знаний, приверженным строго и исключительно академическим стандартам, ограниченным только общими этическими и политическими принципами (например, ограничение экспериментов с людьми, ориентация на общее благо, обязанность содействовать соблюдению прав человека).
защита и лучшая прогрессистская защита
стемическому аргументу в пользу академической свободы, который полностью независим от соображений о прогрессе, поскольку он рассматривает не только новизну и прогресс, но также и «здесь и сейчас». Такое не-прогрессистское оправдание академической свободы может легче согласиться с точкой зрения, что старые истины также нуждаются в защите. Однако проект разъяснения такой непрогрессистской эпистемологической защиты академической свободы выходит за рамки данной статьи. Моя цель здесь - показать связь между твор-
чеством и академической свободой независимо от про-грессистских взглядов. Ключевым моментом в этом отношении является то, что понятие независимого разума является общим ядром концепции творчества и соответствующим образом расширенной концепции академической свободы.
б) Ограниченная, но оправданная версия прогрес-систского оправдания. Это общее ядро также можно использовать для улучшения прогрессистского обоснования. В конце концов, теперь у нас есть необходимое условие для творческого мышления, независимого критического мышления, а вместе с тем - необходимое условие для инноваций и прогресса, которые из него вытекают, что приводит к пересмотренному прогрессистскому обоснованию академической свободы. Как уже упоминалось, я, конечно, не первая, кто связывает критическое мышление и академическую свободу. Ошогкт (1998), Andreescu (2009) или Wilholt (2012), например, также упоминают критическое мышление в отношении академической свободы, но они не обсуждают его эпистемологическое значение таким образом, который одновременно позволяет увидеть его концептуальную связь с творчеством. Кроме того, они в основном обсуждают критическое мышление в отношении его этической или политической важности (то есть аргумента от
автономии или аргумента от демократии). Эпистемиче-ская релевантность критического мышления проявляется в отношении заявлений Милля о вышеупомянутой асимметрии или его, а также недавних заявлений о связанной ценности разнообразия мыслей, как у Wilholt (2012). Но связь с творчеством, тем не менее, игнорируется, поскольку основное внимание уделяется последствиям разнообразия, а не тому, как оно возникает (что неудивительно, учитывая, что Милль был консеквенциа-листом). Тем не менее, представленный здесь независимый подход к творчеству и академической свободе позволяет рассмотреть более широкую эпистемологическую значимость независимого мышления. В конце концов, творчество объясняет происхождение разнообразных идей, а не только следствия разнообразия идей. Кроме того, привнесение критического мышления в прогрес-систскую картину также показывает, что эпистемологическая сторона академической свободы глубоко связана с ее политической стороной, поскольку независимое мышление важно для обоих: прогресса в отношении истины и прогресса в демократии.
И последнее, но отнюдь не менее важное: независимое мышление - это то, чего недемократические власти в унисон боятся, когда они атакуют академическую свободу, чтобы злоупотреблять институтами производства
и сохранения знаний (исследования и образование) для Это, наконец, позволяет мне прояснить, почему все вы-
достижения своего рода эпистемического прогресса. шеперечисленное имеет значение не только с эписте-
мологической, но и с политической точки зрения.
3.4 Почему все это имеет политическое значение
Прогресс определить непросто, и он может быть служанкой всех видов политических режимов, в частности авторитарных. Например, примерно с 2017 года венгерское правительство предприняло несколько атак против академической свободы. Когда оно объявило тендерные исследования незаконной программой получения степени в венгерском высшем образовании (в августе 2018 г.), было использовано оправдание про-грессизма (хотя и не всегда явно). Гуманитарные науки, искусство и наука должны функционировать эффективно, отвечая «реальным социальным потребностям и потребностям рынка труда», как сообщает журналист SerdШt (2018). В отношении «потребностей рынка труда» венгерское правительство заявило, что гендер-ные исследования могут привести только к безработице; что касается якобы «реальных социальных» потребностей, оно просто указало на свои консервативные ценности и взгляды на венгерский народ.
По мнению правительства, венгерские исследования и образование должны способствовать повышению благосостояния венгерского народа, а гендерные исследования, по их утверждению, этого не делают.
Похоже, что эпистемический прогресс венгерского правительства - это прогресс в отношении истин о гетеронор-мативных семьях как ядре общества. В конце концов, венгерское правительство создало новую магистерскую программу по семейным исследованиям, чтобы заменить гендерные исследования, как сообщает журналист Szikra (2018). Истины о разнообразии и случайности гендерных ролей, пола или сексуальности кажутся несущественными или даже вредными. Уже в 2017 году государственный секретарь Министерства кадров Бенце Ретвари очень недвусмысленно высказался о негативном отношении венгерского правительства к гендерным исследованиям. По его мнению, это «контрастирует со всем, что мир ценностей правительства говорит о людях». (Rétvâri, 2017, цитируется в HVG, еженедельном печатном и ежедневном новостном
выпуске в Интернете). Эти аргументы были в числе используемых. Если эпистемический прогресс определяется так, как кажется венгерскому правительству, и академическая свобода оправдывается одним только этим эпистемиче-ским прогрессом, без ссылки на независимость академических исследований, то то, что на самом деле защищается, является весьма предвзятым и далеким от открытости, которую защищают те, кто защищает изначально понимаемое прогрессистское оправдание. Таким образом, прогрес-систская линия защиты академической свободы, исключающая ссылку на критическое мышление как на фундаментальную свободу (причинную независимость разума), политически, то есть на практике, весьма уязвима, поскольку тогда все зависит от вида эпистемического прогресса, ценности и благополучие предполагаются, поскольку они определяют, какие истины следует искать. Таким образом, в тот момент, когда ценность независимости и, следовательно, инакомыслия не учитывается при описании академической свободы, последнее будет идти вместе с первым, как часть решений о социальном и эпистемиче-ском прогрессе, которые соответствующий политический режим считает своим. Без ссылки на независимость академическая свобода слишком легко может стать жертвой
того, что Dworkin (1998: 189) назвал «культурой конформности», характеризуемой «тоталитарной эпистемологией», в которой
«Истина не собирается индивидуально, в актах независимого осуждения, но укоренена в монолитных традициях или в устах духовенства, хунты или большинства голосов, и несогласие с этой правдой является государственной изменой. Эта тоталитарная эпистемология, четко обозначенная в окончательно успешной кампании оруэллского диктатора, заставляющей свою жертву с помощью пыток поверить в то, что 2 + 2 = 5, - самая пугающая черта тирании».
Современные авторитарные режимы (такие как «нелиберальная демократия» Виктора Орбана в Венгрии) даже не нуждаются в пытках для достижения таких целей. Сокращение средств для государственных школ, государственных университетов, художественных и культурных и гражданских организаций (например, НПО) вместе со злоупотреблением законными средствами регулирования СМИ, образования, исследований и общественных организаций, простое закрытие или реструктуризация учреждений, которые не «вписываются», злоупотребление социальными сетями и (последнее, но не менее важное) простая, старомодная пропаганда и коррупция кажутся достаточными, чтобы
согнуть (или загнать за границу) - сначала людей, а затем правду.
Только если концепция академической свободы влечет за собой ссылку на причинную независимость разума, которая позволяет производить и сохранять знания адекватным образом, можно защитить академический мир даже в случае, когда правительство необоснованно пытается ограничить академическую свободу во имя прогресса. Такая расширенная концепция академической свободы допускает непрогрессист-скую защиту ее, так что старые истины также защищены. Поскольку ссылка на независимость влечет за
собой ссылку на множественность и разнообразие, обычно лелеемое под знаменем социал-демократии, она также допускает внутреннюю связь между аргументом от демократии и аргументом от истины, связь между этикой и эпистемологией вида производства и сохранения знаний, который мы до сих пор называем «академическим» - и не зря, поскольку он означает критическую и одновременно конструктивную и дисциплинированную свободу - свободу, которая лежит в основе творчества, академической свободы и открытого, справедливого и дисциплинированного демократического общества.
References
Andreescu, L. (2009). Foundations of academic freedom: making new sense of some aging arguments. Studies in Philosophy
and Education, 28(6), 499-515. Barendt, E. M. (2010). Academic Freedom and the Law: A Comparative Study. Hart Publishing. Basalla, G. (1988). The Evolution of
Technology. Cambridge University Press. Boden, M. A. (2004). The Creative Mind: Myths and Mechanism. Routledge.
Bush, V. (1945). Science: the endless frontier. A Report to the President. United States Government Printing Office.
Dworkin, R. (1998). We need a new interpretation of academic freedom. In L. Menand (Ed.), The Future of Academic Freedom (pp. 187-198). University of Chicago Press.
Elster, J. (2000). Ulysses Unbound Studies in Rationality, Precommitment, and Constraints. Cambridge University Press. Findlay, A. (1968). A Hundred Years of Chemistry. 3rd ed. London: Duckworth.
Fish, S. (2014). Versions of Academic Freedom: From Professionalism to Revolution. University of Chi- cago Press.
Gaut, B. (2009). Skill and creativity. In M. Krausz, D. Dutton & K. Bardsley (Eds.), The idea of creativ- ity. Philosophy of history and culture (pp. 83-104). Brill.
Guston, D. H. (2000). Between Politics and Science. Cambridge University Press. Kitcher, P. (2004). On the autonomy of the sciences. Philosophy Today, 48(5), 51-57. Kitcher, P. (2011). Science in a Democratic Society. Prometheus Books.
Kronfeldner, M. (2009). Creativity naturalized. Philosophical Quarterly, 59, 577-592. Kronfeldner, M. (2011). Darwinian Creativity and Memetics. Routledge.
Kronfeldner, M. (2018). Explaining creativity. In B. Gaut & M. Kieran (Eds.), Routledge Handbook on Creativity and Philosophy (pp. 213229). Routledge.
Leiter, B. (2018). Why Academic Freedom? In D. A. Downs & C. W. Surprenant (Eds.), The Value and Limits of Academic Speech: Philosophical, Political, and Legal Perspectives (pp.31-46). London: Routledge.
Matei, L., & Iwinska, J. (2018). Diverging Paths? Institutional Autonomy and Academic Freedom in the European Higher Education Area. In A. Curaj (Ed.), European Higher Education Area: The Impact of Past and Future Policies (pp. 345-368). Springer International Publishing.
Mesoudi, A. (2008). Foresight in cultural evolution. Biology and Philosophy, 23(2), 243-255. Mill, J. S. (1859). On Liberty. J.W. Parker.
Ollinger M., et al. (2013). Cognitive mechanisms of insight: The role of heuristics and representational change in solving the eight-coin problem. Journal of Experimental Psychology: Learning, Memory, and Cognition, 39(3), 931-939.
Oreskes, N., & Conway, E. M. (2010). Merchants of Doubt: How a Handful of Scientists Obscured the Truth on Issues from Tobacco Smoke to Global Warming. Bloomsbury.
Polanyi, M. (1951). The Logic of Liberty: Reflections and Rejoinders. Routledge.
Post, R. (2006). The structure of academic freedom. In B. Doumani (Ed.), Academic freedom after Sep- tember 11 (pp. 61-106). Zone Books; Distributed by the MIT Press.
Retvari, B. (2017). Retvari: A gender szak szemben all mindazzal, amit a kormany az emberrol vall (The gender program is opposed to everything the government believes about humans). HVG, 7. Mar., 2017.
https://hvg.hu/itthon/20170307_Retvari_A_gender_szak_szemben_all_mindazzal_amit_a_kormany_ az_emberrol_vall (last accessed 2/19/2021).
Reutlinger, A. (2021). Objectivity as independence. Episteme, 1-8. https://doi.org/10.1017/epi.202 L5 Roberts, R. M. (1989). Serendipity: Accidental Discoveries in Science. Wiley.
Rudofsky, S. F., & Wotiz, J. H. (1988). Psychologists and the dream accounts of August Kekule. Ambix, 35, 31-38.
Serdult, V. (2018). Megszolalt az EMMIa gender szakrol: gazdasagilag nem racionalis es nincs ra igeny (EMMI [Ministry of Human Capacities] on gender courses: they are not economically rational and there is no demand for them), Zoom.hu, 10. Aug. 2018.
https://zoom.hu/hir/2018/08/10/megszolalt- az-emmi-a-gender-szakrol-gazdasagilag-nem-racionalis-es-nincs-igeny/ (last accessed 2/19/2021).
Sternberg, R. J., & Todd I. L. (1999). The concept of creativity: Prospects and paradigms. In R. J. Stern- berg (Ed.), Handbook of creativity (pp. 3-15). Cambridge University Press.
Szikra, D. (2018). Ideológia vagy pragmatizmus? Családpolitika az orbáni illiberális demokráciában (Ideology or pragmatism? Family policy in the illiberal democracy of Orbán). http://real.mtak.hu/ 84674/1/Szikra_Dorottya_szelenyi_u.pdf, 227-228. (last accessed 2/19/2021).
Varma, R. (1995). Restructuring Corporate R&D: from an autonomous to a linkage model. Technology Analysis & Strategic Management, 7(2), 231-248.
Wilholt, T. (2012). Die Freiheit der Forschung: Begründungen und Begrenzungen. Suhrkamp.
Ziman, J. (2003). Non-instrumental roles of science. Science and Engineering Ethics, 9(1), 17-27.
