CC BY
46
УДК 316.37 316.32
СУЖЕНИЕ КАНАЛОВ ВЕРТИКАЛЬНОЙ МОБИЛЬНОСТИ КАК ФАКТОР РАСПРОСТРАНЕНИЯ ИМИТАЦИОННЫХ СТРАТЕГИЙ СРЕДИ МОЛОДЕЖИ
Е.В. Красавина
Одной из самых актуальных проблем современной российской действительности является, на наш взгляд, проблема массовой распространенности социальных практик имитационного характера. Нам представляется, что имитационные практики - это своего рода механизм социальной адаптации индивидов к сложившимся в трансформирующемся российском обществе условиям. В настоящей статье предметом анализа является имитативное адаптационное поведение молодежи в современной России. Одно из основных проявлений социальной адаптированности субъекта заключается в его способности в восхождению по социальной вертикали. В статье мы ставим задачу выяснить, почему для осуществления этого восхождения ряд молодых акторов прибегают к имитативному поведению.
Напомним, что П. Сорокин выделял три вида вертикальной мобильности: экономическую, политическую и профессиональную. Рассмотрим их последовательно.
Каналы экономической вертикальной мобильности, т.е. каналы подъема наверх благодаря легальному накоплению материальных и финансовых ресурсов, для низкоресурсных категорий молодых людей практически закрыты, поскольку бизнес-деятельность всех уровней поставлена в парализующую зависимость от бюрократического аппарата и силовых структур, осуществляющих на теневом уровне регулирование и защиту ("крышевание") бизнеса. Тем самым обретение экономической независимости оборачивается попаданием в зависимость от теневых структур, и зачастую путь в бизнес оказывается рискованным. Правовая незащищенность предпринимателя в поле экономических взаимодействий за-
Красавина Екатерина Валерьевна - кандидат социологических наук, доцент кафедры управления персоналом Российского государственного торгово-экономического университета, 125445, г. Москва, ул. Смольного, 36, e-mail: [email protected], тел. +79268995882.
ставляет его искать защиты у тех же теневых структур, а сращенность бюрократии и бизнеса - искать неправовые, коррупционные пути решения своих организационных проблем. Здесь мы сталкиваемся с ситуацией поиска компромисса между формальным и неформальным порядком, которую описывает В. Ра-даев [1]. Имитация следования формальным нормам права как траектория адаптационного поведения имеет место и здесь. Актор вынужден для успеха своей бизнес-инициативы обращаться за санкцией в формальные инстанции, но это действие является лишь имитацией следования закону, поскольку само содержание взаимодействия бизнесмена с чиновником - теневой обмен благами, не имеющий ничего общего с законом. Как отмечают И. Клямкин и Л. Тимофеев, «потенциальный предприниматель, не имеющий необходимого "капитала неформальных связей", бывает даже вынужден совсем отказаться от намерения открыть свой бизнес» [2].
Поэтому молодые выходцы из небогатых семей, не имеющие лишних денег и теневых ресурсов, в большинстве своем не демонстрируют оптимизма в оценке своих экономических перспектив. По данным опросов, 52,3 % "неблагополучных" в материальном отношении молодых респондентов отрицают для себя возможность когда-либо улучшить свое материальное положение [3, с. 45].
Закрытость легальных путей к обогащению в условиях рыночного общества, ориентирующего на достижительные ценности и высокий уровень потребления, часто приводит к переходу актора на иллегальные траектории. Как отмечает Ю.А. Зубок, современная российская молодежь из малообеспеченных семей ищет возможности экономической
Ekaterina Krasavina - Ph.D. in Sociology, associate professor of Personnel Management Department of the State Trade-Economical University, 36, Smolney Street, Moscow, 125445, e-mail: [email protected], t. +79268995882.
вертикальной мобильности в зоне риска, используя для достижения целей обогащения иллегальные и криминальные практики [3, с. 48]. Иначе говоря, отсутствие работающих каналов экономической вертикальной мобильности стимулирует молодых людей к поиску иных средств обогащения, которые лежат за пределами правового поля и согласно нормам, транслируемым социализацией, не являются социально одобряемыми. Таким образом, достижение успеха требует адаптационного поведения, связывающего достижительные цели с социально девиантными средствами. Но открытые криминальные практики характерны главным образом для выходцев из необеспеченных слоев, не претендующих на повышение легального социального статуса, почему они, в отличие от предпринимательской деятельности, и не требуют имитации.
Политическая вертикальная мобильность ассоциируется с карьерой в органах власти и управления, политических партиях и организациях. В современном российском обществе специфика политической жизни, как и экономической, определяется "сращением оси богатства и оси власти" [4]. Применительно к политическим практикам это означает отсутствие их хотя бы относительной независимости от конфигураций макроэкономической конъюнктуры, частногрупповых (анклавных) интересов, распределения финансовых потоков и т.д. Политические практики, формирование и переформирование организаций и партий, заявляющих политические цели, зависят главным образом от экономического контента. Причем не в том смысле, который имел в виду В.И. Ленин, говоря о политике как концентрированном выражении экономики, а в другом: политические институты и регулируемые ими практики образуют презентационные формы, содержанием которых выступает взаимодействие частногрупповых экономических интересов и солидарностей, фактически приватизировавших политическую сферу. По словам О. Гаман-Голутвиной, "обретение полноценных привилегий в 1990-е годы стало революцией элит, а собственность стала ключевым основанием рекрутирования во власть. Произошла приватизация не только государства, но и статуса элиты" [5]. О том, что это так, свидетельствует та легкость, с которой современные российские политики меняют партии и идеологии, вступают в коалиции и выходят из них.
Об этом говорит и искусственность в наименованиях политических партий, по которым никак не прослеживается, интересы какого слоя, какие политические ценности и идеалы они выражают. Об этом свидетельствует и отсутствие в российской политической жизни настоящих, "живых" идеологий, способных создать у людей искренние и бескорыстные мотивации к политическому участию, при наличии, однако, блеклых и непривлекательных идеологических симулякров, создаваемых с помощью манипулирования теми или иными "образами врага", при участии традиционных для России религиозных институтов, прежде всего РПЦ.
В этой презентационной политической реальности вертикальная политическая мобильность может быть лишь презентационной. Российские политические элиты становятся все более закрытыми, все более уходят в тень, их деятельность все более кулуарна, непрозрачна, что выливается в подлинную закрытость государства от общества. Распределение управленческих должностей, полномочий и соответствующего административного ресурса происходит в пределах сформировавшегося элитного слоя, в достаточно тесном кругу, соединяемом неформальными отношениями и связями. Условием продвижения вверх является именно наличие неформальных связей.
Что касается политических партий, то и здесь господствует тот же принцип пре-зентационности - от партий, образующих системную оппозицию, которые являются лишь презентацией оппозиционности, и до партии власти, формально репрезентирующей в легальном политическом поле многопартийной системы реальное господство бюрократических групп, сращенных с экономическим капиталом.
Поэтому в политической сфере действуют каналы вертикальной мобильности, большей частью не связанные с действительным продвижением во власть тех, кто уже не аффилирован с элитой. Зато они отражают реальное расслоение общества. Если высокая партийная карьера в "Единой России" характерна для выходцев из управленческой элиты, элиты силовых структур, аффилированных с ними лиц, то через партии системной оппозиции могут подниматься наверх представители тоже достаточно благополучных слоев - тех же силовиков, малого и среднего
бизнеса. КПРФ, например, включает в ряды своих функционеров бизнесменов, крупных ученых, литераторов, а не только выходцев из рабочего класса. Тем не менее и их движение наверх ограничено: лидеры партий системной оппозиции практически несменяемы, что говорит о презентационном характере внутрипартийной практики.
Что в этой ситуации остается для молодежи из базового и низшего слоев, стремящейся к политической карьере? Варианты могут быть такие: вступление в молодежные организации, существующие при "партии власти", и попытка восходящей карьеры в них, однако это презентационные массовые организации, требующие имитации политических убеждений; вступление в одну из партий системной оппозиции и занятие в ней невысокого, но стабильного функционерского места, но и здесь потребуется имитация; различные полуэкстремистские и экстремистские молодежные организации, членство в которых рискованно и ведет не наверх, а к стигматизации и социальному аутсайдерству.
Вероятно, в этом одна из причин массового равнодушия молодых людей к политическому участию. Они не рассматривают его как канал восходящей мобильности. Однако они зачастую принимают участие в различных массовых акциях по приглашению провластных молодежных организаций за небольшое вознаграждение или скромные бонусы в виде бесплатных поездок или посещения концертов. Это, по-видимому, означает, что молодежь - осознанно или нет - рассматривает политическое участие как чисто презентационную форму деятельности, где нужны платные статисты, а не целеполагающие акторы. Либо молодые акторы превращаются в имитирующих убеждения партийных функционеров. Политическое участие молодежи -и с точки зрения организаторов, и с точки зрения непосредственных исполнителей - становится элементом иллегального социального обмена и вознаграждается теми или иными благами.
Наконец, рассмотрим возможности профессиональной вертикальной мобильности современной российской молодежи. Ее каналами являются система профессионального образования и рынок труда.
Одним из наиболее традиционных "социальных лифтов" всегда была система высшего образования: к примеру, в большинстве
обществ с сословной организацией получение диплома автоматически влекло за собой возведение в личное дворянство и соответствующий резкий скачок в статусной иерархии. В советском обществе статус обладателя высшего образования и тем более ученой степени изначально тоже был высок. Но постепенно доступность высшего образования привела к его инфляции, что сказалось в относительном снижении общественного статуса дипломированных специалистов. Кроме того, по мере утверждения рыночной экономики статус и престиж стали прочно ассоциироваться с материальным уровнем жизни, а образование само по себе не обязательно приносит высокий достаток. Согласно Ю.Г. Волкову, для современного российского общества типична ситуация низкого материального вознаграждения и, как следствие, низкого престижа и статуса высокообразованных и высокоинтеллектуальных людей [6].
Исследователи отмечают бурный рост в последнее десятилетие заинтересованности в получении высшего образования, что, очевидно, связано с крушением массовых ожиданий, возлагавшихся в 90-е годы на предпринимательство как альтеративный канал вертикальной мобильности. При этом высокий интерес к получению высшего образования присущ выходцам из всех социальных слоев. Однако процессы, идущие внутри самой системы образования и на рынке труда, ставят образование как "социальный лифт" и для таких студентов под вопрос, толкая и их к имитационным практикам.
Для молодежи из базового слоя, особенно провинциальной, как правило, поступление и учеба в элитных вузах, даже на бюджетных местах, оказываются недоступными из-за недостаточной обеспеченности родителей, отсутствия нужных теневых связей, несоответствия возможностей провинциальных семей из базового слоя стоимости проживания в столичных мегаполисах.
Другую подсистему образуют гораздо более многочисленные провинциальные вузы, ориентированные на массовый слой, с иным уровнем финансирования, более низким качеством преподавательских кадров и обучения. О. Бочарова отмечает: "Основной рост спроса на образовательные услуги наблюдается в провинции. Участие столичных регионов в предоставлении образовательных услуг сокращается, соответственно, увеличивается
доля провинции. Это выражается, например, в появлении в массовом количестве филиалов столичных вузов, в том числе в небольших городах. Родители видят в этом часто единственную возможность для детей получить высшее образование, причем за сравнительно небольшие деньги" [7, с. 106]. Но и эти вузы труднодоступны для низкоресурсных семей: "для представителей низкостатусных групп (особенно для тех, чей статус снизился в последнее десятилетие), жителей небольших городов и сел проблема доступа их детей к получению высшего образования является одной из самых болезненных. Они не обладают ни материальными ресурсами, ни связями, поэтому их детям, в случае если им так и не удалось поступить в вуз, грозит значительное сужение социальных горизонтов" [7, с. 110].
В этом смысле вузы "массового спроса" смягчают неравенство возможностей и отчасти решают проблему с поступлением. Однако в силу сказанного выше профессиональные компетенции выпускников этих вузов не гарантируют востребованности современным рынком труда. Более того, по мнению ряда исследователей [8, с. 19], в современном российском обществе имеет место институциональный конфликт между экстенсивной динамикой рынка образовательных услуг и интенсивными флуктуациями рынка труда с его растущими требованиями к качеству подготовки выпускников массовой категории вузов. Таким образом, для этих выпускников полученные дипломы далеко не всегда означают хорошие жизненные возможности. Более того, в ряде профессий непроизводственной сферы получение диплома может сработать как "социальная воронка", надолго прикрепив молодого специалиста к низкооплачиваемой и не обладающей социальным престижем деятельности или даже маргинализировать его, сделав "лишним человеком" на рынке труда.
В силу этого даже изначально мотивированные к учебе студенты провинциальных вузов зачастую вынуждены существовать как бы в двух мирах: не отказываясь от возможности получить формальный статус специалиста "впрок", они с первых курсов совмещают учебу с работой в далеких от получаемой профессии сферах, которые, однако, могут предложить им приемлемый уровень доходов
и социального престижа. В отличие от подрабатывавших студентов прошлого, для которых учеба в вузе была основным занятием и она, а не подработка, определяла их статус, современные молодые люди часто именно работу рассматривают как статусно-определяющую и более престижную деятельность, чем учеба. А возникшая благодаря работе платежеспособность часто используется для оплаты оценок во время сессий. Тем самым студенты вынужденно имитируют отношение к знаниям как самостоятельной ценности, рассматривая процесс учебы как формальное прохождение необходимых стадий.
Естественно, что при этом времени на учебу они могут тратить на порядки меньше и качество приобретаемых знаний при и без того невысоком уровне образовательных услуг на выходе из системы образования часто не соответствует требованиям рынка труда.
С другой стороны, провинциальный рынок труда реагирует на ситуацию длительно существующей инфляции высшего образования: диплом о высшем образовании может требоваться для приема на места, где должностные обязанности совершенно не предусматривают такой потребности, и даже вне зависимости от заявленной в дипломе конкретной специальности. В этих ситуациях свидетельство об образовании выступает своего рода гарантией общей социализирован-ности и коммуникативных качеств молодого работника, но не обеспечивает вертикального движения, т.е. фактически рассматривается как чисто формальный документ, ничего не говорящий о подлинных профессиональных качествах работника.
Наконец, в непроизводственной сфере, где из-за низкой доходности рабочих мест предложение квалифицированной рабочей силы не всегда покрывает спрос, диплом о высшем образовании часто выступает формальным свидетельством о присвоенной специальности, а вопрос о реальных знаниях выносится за скобки. Как подчеркивают аналитики, рынок труда востребует образование скорее как формальный атрибут рабочей силы, безотносительно к реальным знаниям, о которых внешне свидетельствует диплом [8, с. 25]. Тем самым подкрепляется установка студентов на имитативную учебу.
В то же время само по себе наличие реальных знаний не гарантирует их востребованности рынком труда в плане обеспечения на их базе вертикальной профессиональной карьеры. Сословно-корпоративная система распределения статусных позиций далеко не способствует адекватности этого распределения реальным знаниям и способностям молодых людей. А теневые групповые солидарности, со своей стороны, формируют постоянный спрос на их интеллектуальное обслуживание и воспроизводство, создают теневые рабочие места с несопоставимо более выгодными условиями и доходами. Многочисленные теневые референты, спичрайтеры, консультанты и аналитики реализуют свой потенциал и знания в рамках рыночного обмена за наличные. При этом участие в иллегальных солидарностях само по себе иногда в конечном счете становится каналом восходящей мобильности. Другими словами, и здесь условием восхождения является имитация.
Таким образом, возможности профессиональной восходящей мобильности в трансформирующемся российском обществе для части молодежи тоже связаны с имитативными практиками.
Подводя итоги сказанному, можно сформулировать следующие выводы.
1. Экономическая восходящая мобильность молодежи ограничена наличием искусственно создаваемых коррумпированной бюрократией затруднений для развития частного бизнеса, что делает предпринимательство невозможным для выходцев из малообеспеченных семей. Трансформационная аномия и присущая ей неопределенность провоцируют молодых людей пользоваться иллегальными и криминальными средствами обогащения, не соответствующими нормам, транслируемым социализацией. Таким образом, недоступность легальных путей к обогащению ориентирует молодежь на адаптационные практики, позволяющие связать достижитель-ные цели с социально девиантными средствами при имитации формального следования социальным и правовым нормам.
2. В современном российском обществе политические институты и регулируемые ими практики образуют презентационные формы, содержанием которых выступает взаимодействие частногрупповых экономических интересов и теневых солидарностей, фактически приватизировавших политическую
сферу. Демонстрационный характер политической активности и ее отрыв от закрытых элитарных групп, реально принимающих политические решения, определяют массовую индифферентность молодежи к политическим ценностям-убеждениям и стимулируют ее к имитационным практикам в политической сфере как способу адаптации к существующему политическому порядку, в рамках которого невозможна политическая карьера, основанная на убеждениях. Имитация становится условием восходящей политической мобильности.
3. Во многих случаях адаптация через имитацию ценности знаний и учебной деятельности становится условием профессиональной восходящей мобильности. Это связано с тем, что высшее профессиональное образование становится средством социальной защиты, а также с тем, что молодежь из малообеспеченных семей вынуждена совмещать учебу с работой и не имеет возможности реальным образом получать знания. Высокий уровень коррупции в системе высшего образования позволяет превращать учебу в вузе в процесс формального прохождения обучения, имитируя получение знаний и учебную деятельность, тогда как в действительности имеет место теневая купля-продажа экзаменационных оценок.
ЛИТЕРАТУРА
1. Радаев В. Деформализация правил игры и уход от налогов в российской хозяйственной деятельности // Вопросы экономики. 2001. № 6. С. 60-79.
2. Клямкин И.М., Тимофеев Л.М. Теневая Россия: Экономико-социологическое исследование. М.: Рос. гос. гуманит. ун-т, 2000. 592 с. С. 97.
3. Зубок Ю.А. Проблемы социального развития молодежи в условиях риска// Социологические исследования. 2003. № 4. С. 42-50.
4. Заславская Т.И. Современное российское общество. Социальный механизм трансформации. М.: Дело, 2004. 400 с. С. 256.
5. Гаман-Голутвина О.В. Авторитаризм развития или авторитаризм без развития: судьбы модернизации на постсоветском пространстве // Вестник МГИМО. 2010. № 4. С. 77-84.
6. Волков Ю.Г. Социология. М.: "Феникс", 2008. 572 с. С. 269.
7. Бочарова О. Высшее образование в России: вертикальная мобильность и социальная защита // Отечественные записки. 2002. № 1. С. 106-112.
8. См., напр., Полетаев А. Рынок образовательных услуг и рынок труда // Платное образование. 2006. № 3. С. 19-26.
23 марта 2013 г.
