CC BY
166
И. В. Лексин
СУВЕРЕНИТЕТ И ГОСУДАРСТВО: КОНЦЕПТУАЛЬНЫЕ ВЗАИМОСВЯЗИ И РАСХОЖДЕНИЯ
В статье затрагиваются лингвистические и культурные основания многообразия научных представлений о государстве и государственном суверенитете, анализируются взаимосвязи между данными понятиями. Отмечается, что при рассуждении о них исследователь должен придерживаться принципа единой методологии. Также дается оценка допустимости квалификации политических образований как суверенных и несуверенных.
Автор называет четыре концепции суверенитета. Формальная (юридическая) концепция гласит, что суверенитет есть у государства априори и не нуждается в подтверждении; реалистическая - отождествляет его с фактической независимостью и полновластием; синтетическая - сочетает черты двух предыдущих концепций; нигилистическая - характеризует суверенитет как фикцию. В статье перечисляются уязвимые места этих концепций, выявляются причины их противоречивости.
Особое внимание автор обращает на формальную концепцию, которая часто критикуется научным сообществом. Аргументируется методологическая несостоятельность данной критики, делается вывод об отсутствии достойных альтернатив этой концепции.
Подчеркивается, что категория суверенитета научно несостоятельна. Вместе с тем рассуждения о ней не теряют научной значимости, саму категорию можно результативно использовать в научных целях, так как она служит идейной основой внутригосударственной организации.
Ключевые слова: суверенитет, государство, нация, право, власть
Споры о понятиях государства и суверенитета ведутся на протяжении столетий. Они породили немало интересных концепций государственной власти, государственного суверенитета, суверенного и несуверенного государства, суверенитета иных субъектов, стимулировали развитие научной мысли в смежных предметных направлениях, побуждали ученых все более критически относиться к методологии исследования и получаемым выводам.
Однако каждый случай удачного переосмысления проблематики государства и государственного суверенитета, конечно, не влечет развенчания уязвимых в методологическом отношении воззрений. Научная общественность, не будучи выражением некой цельной воли или единого разума, не делает и не должна делать однозначный выбор в пользу тех или иных представлений. Во-первых, степень состоятельности последних определяется не столько объективно, сколько на основе индивидуальных предпочтений. Во-вторых, в науке уважение чьего-либо мнения зависит не только от аргументированности последнего, но и от авторитета его источника. В-третьих, наука консервативна и не терпит переворотов (по крайней мере, без серьезной необходимости), поэтому новые концепции не вытесняют общепризнанные представления, а лишь разбавляют их.
Поэтому множественность и разноречивость представлений о государстве и суверенитете суть нормальное состояние научной динамики, которая должна представлять собой равнодействующую сил развития и инерции. Неприглядным фактом остаются многочисленные бессодержательные публикации (преимущественно начинающих авторов), но данное обстоятельство сказывается лишь на интенсивности издательской деятельности и вряд ли сдерживает прогресс научных исследований.
В связи с накоплением колоссального числа трактовок изучаемых обстоятельств и подходов к их осмыслению необходимо в первую очередь четко определить содержание терминов «государство», «суверенитет», «государственный суверенитет» и пр. Во многих случаях разные авторы рассуждают о разных, хотя и одноименных явлениях. Не менее значим и учет методологической платформы: дискуссия может быть осмысленной и научно-результативной лишь при условии использования единой методологии, тогда как столкновение методологически разнородных концепций (например, основанных на диалектическом материализме и на философии постмодерна) заведомо бесперспективно.
В рассуждениях об абстрактных явлениях, к каковым относятся государство и государственный суверенитет, есть риск увлечься
внешне очевидными и (или) привлекательными, но логически не вполне аргументированными соображениями. В связи с этим требуют особенного внимания несколько обстоятельств.
1. Глубокие исследования понятий государства и суверенитета в юридической, политической, социологической науках вызывают иллюзию объективности соответствующих феноменов. Ученые, как и политики, склонны воспринимать государство и суверенитет как явления действительности, самостоятельно развивающиеся, способные воздействовать на другие явления и в свою очередь испытывающие непосредственное воздействие юридических и политических решений (поддающиеся управлению, искоренению, ограничению и пр.).
2. Устойчивые ассоциации проблем государственного суверенитета с национальным сепаратизмом и иными внутриполитическими и внешнеполитическими угрозами обусловливают эмоциональную окрашенность рассуждений о принадлежности суверенитета. Отношение отечественной юридической, политической, социологической науки к понятию государственного суверенитета в силу остроты упомянутых угроз в конце ХХ в. - начале XXI вв. не может быть нейтральным. Опасения за судьбу государственности России неизбежно переносятся на концепцию государственного суверенитета, политизируя академические работы.
3. Суверенитет привычно воспринимается как хотя и составное, но цельное и универсальное свойство государственности. Однако будучи не явлением объективного мира, а порождением человеческого ума, государственный суверенитет может находить разное выражение. Более того государственный суверенитет в его современном понимании значительно отличается от суверенитета национальных государств позднего средневековья [Левин 2003: 82], а понимание суверенитета современного государства существенно варьируется в зависимости от его формы правления, формы территориального устройства, характера внутриполитических и внешнеполитических проблем, с которыми данное государство сталкивается.
О понятии государства
Без преувеличения понятие государства можно именовать одной из основ представлений о социальном устройстве, вырабатывавшихся на протяжении более двух тысячелетий. Но, как ни парадоксально, история явления, которое мы обозначаем термином «государство», насчитывает лишь несколько столетий. Конечно, исследователи пишут о государствах
древнего мира и средневековья, не противопоставляя их современным государствам. Однако столь универсальное использование слова «государство» далеко не бесспорно. Объясняется такая универсальность несколькими обстоятельствами, заставляющими усомниться в научной обоснованности подобной универсализации.
Во-первых, чрезвычайно важную роль в формировании понятийного аппарата играет фактор привычности. Догматические представления о древности явления под названием «государство» и непрерывности его существования закладываются в период школьного обучения и как следствие почти не поддаются корректировке в дальнейшем. Весьма малое влияние на будущего исследователя оказывает и разнообразие концептуальных представлений о государстве как об объекте властвования (теория патримониального государства)1, о субъекте права (теория юридической личности государства) [Гегель 1990: 319; Гоббс 2001: 11; Казанский 1901: 257, 266; Палиенко 1903: 6, 18, 88-90, 96-106, 137-141, 227, 250-251, 265, 293, 330-334, 342, 359, 365-367, 371-374, 380-381, 385, 388, 390-396, 497, 500-504], о юридическом отношении властвования [Коркунов 1909: 43-48], об особым образом организованном обществе [Дюги 1908: 24-27], о комплексе правовых явлений, производном от поведения членов общества и их психологических переживаний [Петражицкий 1909: 267], о правовом порядке [Чистое учение о праве Ганса Кельзена 1988: 111-116, 152-164] и др. Ознакомление с этими воззрениями в вузе происходит при изучении истории политических и правовых учений, тогда как авторы учебников по другим дисциплинам к пройденному почти не обращаются, придерживаясь единообразной трактовки государства как политической организации общества, как организации политической власти, как организации, обладающей верховной властью, и т. п.
Во-вторых, большинство общественных наук, хотя и воздают должное изменчивости общественно-политической реальности в целом и государства в частности, не оперируют методологическим инструментарием, достаточным для квалификации современного государства как качественно нового явления, не сводимого к конкретно-исторической модификации государства. Вплоть до Нового времени государство не концептуализировалось как особая сущность и логически не отделялось от соответствующих народов либо от конкретных правящих персон (древнеегипетское государство, царства Ближнего и Среднего Востока). Древнегреческие по-
1 Данное представление о государстве господствовало в юридической науке до XIX в.
лисы, древнеримское государство (civitas, или res publica) суть лишь обозначения порядка общежития1 и формы политической организации. Феодальные политические общности также не обладали ни правосубъектностью (считаясь владениями соответствующих правителей или династий)2, ни суверенитетом - как внешним (вассальные княжества), так и внутренним (сюзеренные образования).
Прежние политические образования, хотя и именуемые в литературе государствами, не характеризовались ни территорией как пространством суверенной власти и сферой действия созданных государством формальных источников права, ни публично-правовой основой. Еще несколько столетий назад не существовало ни политико-правовой связи между государством и жителями, именуемой гражданством или подданством, ни понятия государственного языка, ни многих иных привычных атрибутов государственности.
В литературе термин «государственный суверенитет», конечно, нередко употребляют и по отношению к древним политическим образованиям [Артамонова, Шумков, Реуф 2012; Глушанин, Фарашян 2002; Кузьмин 2006: 84; Назипов 2012; Овчинников 2006], экстраполируя тем самым персональный титул суверена как верховного судьи (но не законодателя) на подвластное ему сообщество, ограниченное той или иной территорией (но не конституировавшееся в потенциального носителя суверенитета). По сути, в таком случае суверенитетом называют независимую государственность и способность оказывать властное, в том числе принудительное, воздействие на лиц в пределах своей территории. Это необходимо учитывать для адекватного понимания утверждений о том, что «исторически суверенитет возник вместе с государством» [Манелис 1966: 4] или что «в эпоху абсолютизма складывается не сам суверенитет, который был присущ государству на всех этапах его развития, а возникает понятие суверенитета» [Хабиров 2007].
По сути, лишь юриспруденции и лишь со второй половины XIX в. удалось отграничить современное государство от его одноименных, но иных по сути предшественников, представив государство как особый субъект публичного права. В прежние эпохи разграничение госуда-
1 Неслучайно, например, государственные образования полисного типа никогда не наделялись чертами суверена, диктующего свою волю гражданину: последний являлся не подданным, а членом, органической частью полиса.
2 Исключение составляли лишь немногочисленные республики.
ря и государства просто не вписывалось в социально-политический контекст. Даже Ж. Боден, который ввел в обиход категорию суверенитета государства, соответствующее словосочетание (souveraineté de l'Etat) почти не использовал3, а само государство концептуально не отграничивал от персонального, институционального или социального носителя государственной власти (монарха, парламента, народа). В целом, по замечанию выдающегося исследователя данной проблематики Н. И. Палиенко, «идея юридической личности государства, независимой от смены конкретных правителей в своем существовании, недостаточно понята Боденом» [Палиенко 1903: 90].
Государства в современном понимании (как субъекты публичного права) начали складываться лишь в позднее Средневековье, а широкое распространение получили в Новое время. Причем трансформация политических формирований Старого Света в государства проходила весьма неравномерно и разными путями (в одних странах - посредством ратификации объединения территориальными частями будущего государства4, в других - через революционную республиканизацию5, в третьих - посредством внутригосударственного конституционного про-возглашения6). Более интенсивно и последовательно становление государств-субъектов права шло посредством формирования новых политически самостоятельных образований (начало этому положила деколонизация на Северо- и Южно-Американском континентах).
Трансформация представлений о государстве (вернее, формирование самостоятельного понятия государства) связана с его постепенным институционально-правовым оформлением (закреплением системы государственных органов, их компетенции, появлением понятий государственной собственности, государственного бюджета, государственной службы). Дальнейшему укреплению понимания государства и как обособленного (от правителя и народа) политического института, и как субъекта права способствовало и развитие конституционных идей и конституционной практики (ограничение монархической власти, частичное вытес-
3 За редкими исключениями [Bodin 1993: 121].
4 Так, Великобритания была создана Актом о соединении 1707 г., одобренным парламентами Англии и Шотландии.
5 Таким путем сформировалась Республика Соединенных провинций Нидерландов.
6 Например, согласно так называемой Мартовской конституции 1849 г. все владения Габсбургов (в их числе Венгрия) составляли нераздельную Австрийскую империю.
нение монархической формы правления республиканской и т. п.).
Излагавшиеся многими авторитетными учеными представления о государстве как о специфической юридической личности [Дюги 1908: 58-64, 151, 154, 168, 194; Коркунов 1908: 243; Палиенко 1903], конечно, не избежали обоснованной критики не менее авторитетных ученых [Петражицкий 1909: 267; Рейснер 1911: 301]. Однако несмотря на отдельные изъяны концепции правосубъектности государства, ее существование неоспоримо, ибо прочно вошло в юридическую практику. Без признания государств как субъектов права сегодня немыслим ни международный, ни внутринациональный правопорядок. При этом, безусловно, необходимо понимать, что хотя любое государство выступает субъектом права, это не означает, что можно сводить его к особому субъекту права, как неверно было бы отождествлять человека с физическим лицом, а организацию - с юридическим.
В-третьих, весьма существенны межъязыковые различия. От пиететного отношения к государству в русском языке особенно разительно отличается таковое в английском языке. Современные англосаксонские политология и юридическая наука уделяют понятию государства сравнительно мало внимания. Вместо категории «state» в научном и политическом обиходе чаще фигурируют термины «nation» и «government», отнюдь не эквивалентные понятию «государство». Соответственно в англоязычной картине мира государство, каким мы его понимаем, может просто отсутствовать и для англо-фона представлять собой не столько ценность, сколько невнятную абстракцию.
Неудивительно поэтому, что представители именно англоговорящих стран наиболее активно дискредитируют концепцию суверенного государства, и не обязательно по идеологическим причинам. Критике благоприятствует в первую очередь непригодность англоязычных конструкций для формирования образа государства как некой самоценной сущности. Неизбежная редукция суверенного государства к «суверенному порядку» («sovereign state») или к «суверенному правительству» («sovereign government») закономерно приводит к сомнениям в состоятельности данной концепции. Понятие суверенной нации («sovereign nation») вызывает несравненно более уважительные ассоциации, но суверенитет в данном контексте приписывается государствообразующей общности, а не государству как институциональному образованию или субъекту права.
С этими межъязыковыми различиями необходимо обращаться как с данностью, а не как
с предметом дискуссии. Явления и умозаключения, кажущиеся очевидными в рамках одной языковой картины, закономерно оказываются бессмысленными в рамках другой, а попытки перевести рассуждения о государстве с одного языка на другой зачастую чреваты подменой понятий.
О понятии государственного суверенитета
Между категорией «государственный суверенитет» и его дословными иноязычными аналогами пролегает еще большая смысловая пропасть. В языках европейских стран государственный суверенитет оказывается верховенством организованного порядка, подразумевающего верховный характер власти. Это суверенитет, который принадлежит некому носителю в государстве, но не обязательно суверенитет самого государства. Не случайно представления о государственном суверенитете сформировались в Европе прежде концептуализации государства как особой личности (субъекта права). Русскоязычная же конструкция «государственный суверенитет» эквивалентна именно «суверенитету государства», а таковой предполагает существование государства как субъекта права.
Можно условно выделить четыре концепции суверенитета государства: формальную, реалистическую, синтетическую и нигилистическую.
Согласно формальной, или юридической, концепции суверенитет есть ключевая составляющая правового положения государства, выражающаяся в наборе юридических возможностей, главной среди которых является признаваемая способность устанавливать правовой порядок на определенной территории [Лексин 2017: 84]. Обладание суверенитетом в данном случае предполагается априори у каждого государства и не требует подтверждения фактами реализации указанных возможностей.
Реалистическая концепция отождествляет государственный суверенитет с фактически проявляющимися независимостью и полновластием. С этой точки зрения суверенитет является свойством, которое на практике обнаруживается далеко не у каждого государства [Кокошин 2006: 63; Красинский 2015: 10].
Синтетическая концепция относит государственный суверенитет одновременно к юридической и фактической (политической) реальности [Марченко 2003: 187; Зорькин 2008: 419-420; Иванов 2010: 44; Бредихин 2012: 44]. Попытки совместить формальную и реалистическую концепции предпринимали не только
ниях «свободной ассоциации» с США. В формировании Конституционного суда Республики Боснии и Герцеговины участвует Европейский Суд по правам человека, а первый состав Совета управляющих Центрального банка Республики частично формировался Международным валютным фондом;
многие транснациональные корпорации оказывают значительное влияние на политику ряда государств и способны в отдельные периоды фактически подчинять себе принятие государственных решений по определенным вопросам;
функции публичной власти, в том числе по поддержанию безопасности и правопорядка, по ведению военных действий, на определенной территории могут осуществлять частные органи-
ученые-юристы, но и представители иных общественных наук [Цымбурский 2008: 14].
Нигилистическая, или негаторная, концепция суверенитета отрицает теоретическую состоятельность и жизненность данного понятия и (или) предрекает закат эры суверенных государств [Черняк 2008]. Согласно таким представлениям суверенное государство есть не более чем плод заблуждения или вымысла (фикция).
Все названные концепции, конечно, уязвимы в той или мной мере. Так, классическое - формальное - представление о государственном суверенитете уже давно подвергается критике как утратившее связь с жизнью. Основания для такой критики, казалось бы, бесспорны:
полновластие и абсолютная независимость недостижимы ни в одном реальном государстве, фактические возможности государства по проведению своей воли всегда ограничены множеством внутриполитических и внешнеполитических факторов (в частности, Устав ООН допускает возможность вооруженного вмешательства во внутренние дела государств по решению Совета Безопасности ООН в целях поддержания международного мира и безопасности);
есть территории, в отношении которых государства реализуют часть суверенных прав (прилежащая зона, исключительная экономическая зона, континентальный шельф, арктические сектора);
современное государство по определению суверенно, но некоторые государства фактически утратили способность осуществлять властные функции на всей своей территории или на ее части (например, на территории, оккупированной войсками другого государства);
государства достаточно часто добровольно передают осуществление части суверенных прав на своей территории надгосударственным организациям, а в некоторых случаях - другим государствам (к примеру, в рамках проведения миротворческой операции);
в территориальных пределах ряда государств имеются политические общности, не считающиеся (не признаваемые) государствами, но проводящие самостоятельную внутреннюю и даже внешнюю политику (Нагорно-Карабахская Республика, Приднестровская Молдавская Республика, Турецкая Республика Северного Кипра и др.);
существовали и существуют государства, в течение длительного времени частично управлявшиеся (управляемые) - другими государствами или международными организациями. Так, Федеративные Штаты Микронезии, Мар-шалловы острова, Республика Палау, будучи отдельными государствами, находятся в отноше-
Стремление придать понятию государственного суверенитета непосредственную связь с реальностью приводит к выхолащиванию содержания данной категории и ее подмене другими понятиями
зации (Ост-Индские компании в Х"У11-Х1Х вв., Компания Гудзонова залива, современные частные военные компании [Микшта 2007: 25-27]).
Однако на самом деле указанные доводы не подрывают сути юридической концепции суверенитета, в то время как иные из названных концепций, напротив, выглядят весьма сомнительными.
Так, реалистическая концепция привлекает кажущейся возможностью отказаться от фикции, якобы не имеющей отношения к действительности, но это преимущество само по себе оказывается фиктивным. Стремление придать понятию государственного суверенитета непосредственную связь с реальностью приводит к выхолащиванию содержания данной категории и ее подмене другими понятиями, связанными с суверенитетом, но совершенно ему не тождественными («независимость», «самостоятельность», «безопасность» и пр.). По сути, «реально суверенное государство» в данном случае - это иное (более звучное, но вряд ли достаточно точное) имя мировой или региональной державы.
Небесспорна и результативность использования такого подхода: вместо продуцирования новых знаний он ориентирует исследователя на созерцательное отношение к действительности. Результаты исследования превращаются в незамысловатые описания феномена, подобные тем, что давали мыслители Х"У!-Х"УШ вв.
Представление о суверенитете как о количественно варьирующемся качестве (возникающем, постепенно нарастающем и пропадающем) также не приближает его к реальности, а лишь скрывает методологическую некорректность реификации данной абстракции. Суверенитет не явление материальной действительности, а производное от коллективного сознания и актов поведения множества лиц, т. е. он имеет конвенциональную, интерсубъективную природу (так же, как, например, юридическая сила есть не реальное свойство реального явления, а конвенциональное свойство конвенционального явления). Поэтому рассуждать о наличии или отсутствии суверенитета у того или иного политико-территориального образования можно лишь в метафорическом ключе. Не имея объективного бытия, суверенитет представляет собой сущность, наличие которой зависит от признания ее другими субъектами, и может лишь приписываться политико-территориальному образованию.
Конечно, невозможно отрицать, что государственный суверенитет и его фактические проявления тесно взаимосвязаны. Так, суверенитет в значении неотчуждаемого абсолютного качества сам по себе не подлежит передаче. Но это не препятствует передаче осуществления суверенной власти, а такая передача - и добровольная, и вынужденная - вполне способна привести к тому, что субъекта международного права перестанут воспринимать как суверенное государство. В совокупности с другими факторами (информационным фоном, корыстными интересами других государств, транснациональных корпораций и иных субъектов, социально-экономической обстановкой) это может в конечном счете привести и к признанию прекращения существования суверенитета данного государства в отношении определенной территории либо к прекращению существования государства в целом.
Однако связь абстрактного явления и фактических обстоятельств не влечет тождественности соответствующих понятий. Суверенитет как свойство абстрактного явления (государства) заведомо должен быть отвлечен от реальности. Ключевое абстрактное качество абстрактного явления должно обладать именно абсолютным характером, поскольку в противном случае не сформируется конструкция явления. Подобно тому, как правовым нормам приписывается неперсо-нифицированность, совершеннолетним вменяемым индивидам - дееспособность, государствам приписывается обладание суверенитетом. Практическое выражение каждого из этих свойств названных явлений неизбежно варьируется в реальных ситуациях. Однако это обсто-
ятельство не вызывает у авторов соблазна рассуждать о реальной неперсонифицированности или реальной дееспособности. Представляется, что и в отношении государственного суверенитета следует придерживаться аналогичной позиции.
В свою очередь, фактические ограничения всевластия государства никоим образом не должны рассматриваться как угроза состоятельности концепции государственного суверенитета - так же, как неполнота государственной власти не препятствовала становлению концепции монархического абсолютизма в позднее Средневековье и в Новое время. Как и идея ценности прав и свобод личности или идея конституционного ограничения власти монарха, концепция суверенитета возникла и прокладывала себе путь вопреки социально-политическому контексту. Вхождение же концепта национального государства в недоброжелательное идеологическое окружение напрямую не связано с кризисом государственного суверенитета как явления1.
Вызывают возражения и попытки совмещения формального и реалистического подходов. Представители синтетической концепции берутся за крайне неблагодарную задачу - срастить в единой конструкции государственного суверенитета юридическую возможность действовать и саму деятельность. Конечно, юридическая и реальная формы бытия тесно взаимосвязаны, и неверно рассматривать их изолированно друг от друга. Но их взаимосвязанность не означает логической однородности соответствующих понятий и не оправдывает их соединения в цельное понятие. В противном случае следовало бы, например, называть объективным правом одновременно и нормативные правила, и практику их реализации, субъективным правом - меру дозволенного поведения и использование данной возможности, обязанностью - меру предписанного поведения и исполнение этой же обязанности.
Нигилистическая концепция, призывающая отказаться от концепции суверенитета государства как от заблуждения, воспринимается российской научной общественностью наиболее настороженно - вследствие ее антироссийской (явно или потенциально) направленности. Однако объяснять появление и распространение
1 Строго говоря, рассуждения о «кризисе суверенитета» государства [Большаков 2011; Мальковская 2007: 19] уязвимы с методологической точки зрения: государственный суверенитет, будучи элементом сконструированной, умозрительной реальности, не может находиться в кризисе, в опасности, подвергаться риску и пр.
такой концепции исключительно политическим подтекстом было бы несправедливо.
Во-первых, сомнения в необходимости категории «государственный суверенитет» не являются порождением современной эпохи, а имеют более чем вековую давность [Коркунов 1908: 243]. Происхождение этих сомнений само по себе не было связано с политической (геополитической) ангажированностью исследователей. Впервые к идее отрицания государственного суверенитета ученых привело отнюдь не скептическое отношение к самой национальной государственности и не обнаружение фактов, свидетельствующих о связанности государств международными обязательствами или правами личности, а непредвзятая (хотя и небезупречная) логика рассуждений о государстве как о явлении, тождественном не субъекту, а правопорядку [Петражицкий 1909: 267; Чистое учение о праве Ганса Кельзена 1988: 111-116, 152-164]. Действительно, отказ от традиционного понимания государства как личности («единого лица» [Гоббс 2001: 119]) просто лишает логики представления о государстве как о носителе суверенитета. Государственный суверенитет в таком смысле если и существует, то смыкается с понятием верховенства права, никому не принадлежит, а лишь обеспечивается определенными органами и должностными лицами (соответственно можно говорить о наличии только этих «обеспечителей», но не «носителей» государственного суверенитета).
Связь государства с государственным суверенитетом в таком случае оказывается подобной связи формального источника права с правовой нормой. Нормативный правовой акт или нормативный договор сам по себе не есть общеобязательное волеизъявление. Он выступает лишь в качестве формы выражения этого волеизъявления, служит средством придания нормативному содержанию общеобязательности. Ценность же и значимость этого содержания могут варьироваться в весьма широком диапазоне. Так же и государство, понимаемое как институционализированный правопорядок, есть не материальный источник суверенной воли, а механизм реализации воли иных лиц, придающий этой воле суверенный характер.
Во-вторых, и современных авторов, склоняющихся к концепциям рассматриваемой группы, не следует упрекать в намеренном подрыве устоев сложившегося миропорядка. Типичный для современной западной науки скепсис в отношении государственного суверенитета объясняется не неприязнью к государству как к институту или предубеждениями в отношении конкретных государств, не проводящих прозападную политику. Подобной ангажированно-
стью можно объяснить содержание работ лишь некоторых политологов. В целом же отвержение западной наукой концепции государственного суверенитета имеет не конъюнктурно-политическое, а фундаментальное философско-методоло-гическое основание. Это отвержение - органическая часть постмодернистского мировоззрения, отрицающего возможность существования полностью верифицируемых теорий, а следовательно, и безусловных истин, подвергающего сомнению любые ценности, развенчивающего догматизм в осмыслении любых явлений и последовательно противящегося овеществлению любых «сконструированных» сущностей, а вовсе не только государства и государственного суверенитета. Идея отказа от государственного суверенитета как фикции, некой мифической сущности, продукта «ложного конструктивизма, в котором сохранились древние заблуждения антропоморфизма» [Хайек 2006: 110], или «организованного лицемерия» [й^пег 1999] сформировалась не сама по себе, не изолированно. Она органично вписывается в общую тенденцию к радикальной переоценке всего человеческого бытия. Государственный суверенитет есть иррациональная ценность, а следовательно, он воспринимается как объект радикального переосмысления наряду с любыми иными культурно-ценностными основами общества - искусством, религией и моралью, институтами семьи и брака, которые во многих странах сегодня рушатся или искажаются до неузнаваемости.
В-третьих, государственный суверенитет -это действительно фикция в том смысле, что, строго говоря, данному понятию не соответствует фактическое явление, обнаруживаемое и измеряемое научными методами1. Однако не следует называть это изъяном концепции государственного суверенитета. Как и множество иных основополагающих категорий, описывающих социальную действительность, суверенитет (повторим) представляет собой искусственно сконструированную, а не реальную сущность. В ряду этих категорий нельзя выделять именно государственный суверенитет как особо заслуживаю-
1 В то же время некорректно характеризовать государственный суверенитет как юридическую фикцию. Фикция в юридическом смысле есть признание того или иного обстоятельства юридически достоверным или действительным независимо от его фактической достоверности. Фикцией, в частности, можно назвать приписывание любому государству независимости по отношению к каким бы то ни было субъектам. Государственный суверенитет же - лишь потенциальное основание такой независимости. Это основание является трансцендентным и не должно описываться с помощью категорий фиктивности или реалистичности.
щий развенчания. Философия постмодернизма вынуждает воспринимать как фикцию практически любое из привычных понятий: в частности, государство, общество, личность, право, его источник, норму, институт, отрасль, экономику, культуру и пр. Если по мировоззренческим соображениям отказаться от понятия государственного суверенитета, то его участь должны будут разделить не только все абстракции, используемые для описания социальной действительности, но и все иные языковые средства, поскольку каждое из них является не прямым отражением реальности, а результатом ее - неизбежно искаженного сознанием - восприятия и интерсубъективного соглашения о его значении.
Как и множество иных основополагающих
категорий, описывающих социальную действительность, суверенитет представляет собой искусственно сконструированную, а не реальную сущность
Таким, образом, из рассмотренных концепций государственного суверенитета методологически последовательной оказывается лишь формальная. Она не провоцирует мнимые парадоксы и обладает гораздо более весомым функционалом. Юридическая конструкция суверенитета государства, действительно, не позволяет сформировать всестороннюю картину межгосударственных отношений. Фактические отношения между государствами, их взаимозависимость, разницу их политических, экономических, военных потенциалов она не передает. Но она и не предназначена для этого, и данный недостаток неверно ставить ей в упрек. Обсуждать государственный суверенитет в таком ключе - все равно что критиковать понятия правоспособности, дееспособности, деликтоспособ-ности как фиктивные на том основании, что они не передают масштабов реализации прав и обязанностей конкретного лица, фактического участия его в правоотношениях, претерпевания им правовых лишений в рамках несения юридической ответственности.
Назначение юридического понятия государственного суверенитета выходит за рамки описания социально-политической реальности. Оно служит, с одной стороны, для конструирования жизнеспособной схемы международно-политических отношений (полноценной альтернативы которой не предлагает нигилистическая концепция) и, с другой стороны, для более глубокого проникновения в устройство политико-правового порядка, чем предполагает реалистическая концепция.
О научности и практичности концепции государственного суверенитета
Разнообразные представления о государственном суверенитете, сформулированные авторитетными зарубежными и отечественными учеными, несомненно, в той или иной мере представляют научную ценность. Однако научную значимость рассуждений о суверенитете неверно смешивать с научным характером его концепции. Как уже указывалось, она имеет программирующий, а не объяснительный характер. В то же время следует признать, что сами претензии к понятию государственного суверенитета (равно как и к понятию государства) имеют научный характер - в том смысле, что основываются на проверяемых фактах.
Категория государственного суверенитета заведомо и откровенно ненаучна, ибо возникла не «потому, что» (доказана, подтверждена фактами), а «для того, чтобы» (воздействовать на реальность). Идея государственного суверенитета зародилась скорее как идеология, но не как научная теория. Отказываться от нее из-за того, что она не «покоится» на реалистическом основании, логично с научной точки зрения, но в таком случае из учений правового, политического, экономического, социологического характера следует изгонять любые ценностные установки, не проходящие проверку рационализмом.
На идею государственного суверенитета сегодня опирается множество практик: установление юридических обязанностей граждан по отношению к государству (в рамках «досуверенно-го» государственного порядка правитель обладал властью над подданными), правоохранительная деятельность государственных органов и осуществление ими мер правового принуждения, государственное лицензирование, осуществление государственной контрольной и надзорной деятельности и пр. (конечно, правоохранительные, контрольные и надзорные функции были свойственны и древним государствам, но по сфере и интенсивности реализации этих функций государства суверенной эпохи оставляют далеко позади все прежние формы государственности).
Давние попытки ученых дискредитировать концепцию суверенитета государства, обосновать ее устаревание (в том числе посредством персоноцентристской риторики, призывающей видеть в личности, ее правах и свободах ценностный противовес государственности) [Мане-лис 1966: 11-12, 35-39; Ушаков 1963: 204-232] угрожают далеко не только самому государству как политическому институту. Последствия опорочивания идеи государственного суверени-
тета, конечно, могут вызвать значительные изменения в расстановке политических сил на мировой арене. Но куда более разрушительным отказ от этой концепции может стать для правового порядка: лишившись стержневой основы в лице государств - главных современных производителей и верховных «реализаторов» правовых норм, - право рискует утратить сложившуюся ценностную ориентацию, системность, свойство верховенства и другие качества, обеспечивающие его стабильность, и превратиться в орудие произвола, по сравнению с которым тоталитарные и диктаторские режимы ХХ в. покажутся примерами человеколюбия и либерализма.
Немалое значение идея государственного суверенитета имеет и для других диалектически связанных с ней концепций. Так, идея народного суверенитета, сыгравшая решающую роль в формировании концепции современного демократического государства, как известно, берет начало еще в античности. Разрабатывалась она и в средневековой Европе [Марсилий Па-дуанский 2014: 124]. Но юридическое закрепление эта идея получила только благодаря тому, что была с успехом использована в качестве противовеса представлениям об абсолютной власти суверена-монарха [Гегель 1990: 320], эта идея вошла в политическую жизнь и получила. Дезавуирование же государственного суверенитета закономерно приведет и к выхолащиванию концепции народного суверенитета.
О государственном суверенитете в сложном государстве
По умолчанию государственный суверенитет сегодня понимается прежде всего как свойство, проявляемое государством во внешних сношениях. Однако вопрос о суверенитете внутри государства также имеет значение. Это особенно актуально для государств со сложным территориальным устройством (имеющих в своем составе территориальные образования, обладающие политической самостоятельностью). Будь Россия унитарным государством, проблематика внутреннего суверенитета сегодня вряд ли представляла бы столь значительный интерес для отечественной юридической науки.
Распространение рассуждений о суверенитете на сферу отношений между уровнями публичной власти усложняет и без того неоднородную категорию государственного суверенитета - причем усложняет настолько, что заставляет задуматься о теоретической обоснованности и практической целесообразности использования единого понятия государственного суверенитета. В теоретическом плане сомнения
порождаются прежде всего следующими обстоятельствами.
С одной стороны, суверенитет государства как участника международных отношений есть имманентная характеристика любого такого участника, являющаяся отправным пунктом для определения всех его возможностей в международно-правовой сфере. Государственный суверенитет как внутреннее верховенство - тоже неотъемлемое свойство любого государства, раскрывающееся во внушительном перечне его правовых возможностей.
С другой стороны, эта логическая конструкция нарушается, когда встает вопрос о принадлежности суверенитета в сложном государстве. Если по-прежнему понимать государственный суверенитет как некое изначальное свойство, то рассуждение неизбежно заходит в тупик: само по себе обозначение того или иного уровня публичной власти как обладающего или не обладающего государственным суверенитетом может иметь огромный политический, пропагандистский, психологический эффект, но в отсутствие соответствующей компетенции номинальная суверенность того или иного территориального образования не будет иметь непосредственного воплощения в юридической практике (равно как и декларация об отсутствии государственного суверенитета - при наличии политико-правовых условий для проведения территориальным образованием самостоятельной политической линии).
Таким образом, если в первом случае государственный суверенитет выступает абсолютным и априорным качеством субъекта международного права, то во втором случае принадлежность суверенитета оказывается апостериорной характеристикой, зависящей от разграничения компетенции между уровнями публичной власти.
Конечно, принадлежность государственного суверенитета в Российской Федерации -отдельный предмет исследования, которому посвящены сотни обстоятельных работ. Не претендуя на освещение этого предмета в данной статье, отметим лишь, что поскольку государственная власть по определению суверенна, то государственный суверенитет проявляется в каждом случае ее осуществления, в действиях (решениях) федеральных или региональных государственных органов. Государственная власть, осуществляемая ими, с точки зрения Конституции РФ черпается из одного и того же источника - воли многонационального народа Российской Федерации. В законах субъектов РФ, в актах органов законодательной, исполнительной, судебной власти субъектов РФ суверенитет мно-
гонационального народа России должен выражаться не меньше, чем в аналогичных актах общегосударственного характера. Поэтому как федеральные органы государственной власти, так и органы государственной власти субъектов РФ, не являясь носителями некоего собственного суверенитета, выступают выразителями общегосударственного суверенитета [Лексин 2011].
В то же время, как представляется, в контексте рассуждений о территориальном устройстве публичной власти суверенитет может быть представлен как отдельная категория (назовем ее «компетенционным суверенитетом»), занимающая по отношению к категории суверенитета государства место, сходное с тем местом, которое занимает народный суверенитет. Подобно народу, в сложном государстве субъекты, ассоциируемые с территориальными уровнями публичной власти (например, федерация как сторона федеративных отношений, субъекты федерации, иные территориальные образования, обладающие политической самостоятельностью), могут трактоваться как материальные источники суверенной государственной воли. Такое видение снимает вопрос о распределении государственного суверенитета в сложном государстве: государственный суверенитет остается априорной и абсолютной категорией, распределение же верховной власти в сложном государстве («компетенционного суверенитета») оказывается, как и требует логика, апостериорной и оценочной категорией.
Сказанное позволяет подвести следующие итоги:
смысл категории «государственный суверенитет» не безусловен, а зависит от значения термина «государство»;
суверенитетом может обладать только государство, конституированное в качестве субъекта права;
разные теории государственного суверенитета часто представляют собой не столько противоречивые трактовки одного и того же явле-
ния, сколько концепции разных по сути, хотя и одноименных явлений;
сведение государственного суверенитета к фактическим территориальному верховенству и самостоятельности в проведении внутренней и внешней политики привлекает простотой и понятностью, однако практически обессмысливает использование этой категории;
наиболее состоятельной в логическом отношении остается формальная концепция государственного суверенитета как набора юридических возможностей государства-субъекта публичного права;
формальная концепция заведомо ненаучна (не предназначена для построения верифицируемой картины объективной реальности, государственный суверенитет в указанном значении, будучи логически сконструированной абстракцией, не подлежит научному обоснованию);
признание научной несостоятельности данной концепции не препятствует результативному использованию понятия государственного суверенитета в научных целях (т. е. не исключает его научной ценности);
отсутствие у формальной концепции научного характера не является ее дефектом, поскольку ее значение заключается не в объяснении, а в конструировании картины мира (утилитарность концепции подтверждается способностью служить идейной основой мирового порядка и внутригосударственной организации);
суверенитет как атрибут государства-субъекта международного права и суверенитет, обсуждаемый в контексте проблематики федерализма или регионализма, суть одноименные, но различные по содержательному наполнению категории;
в целях уклонения от подмены понятий суверенитет в последнем значении нужно отличать от государственного суверенитета (для описания распределения верховной власти в сложном государстве может быть использовано словосочетание «компетенционный суверенитет»).
Список литературы
Bodin J. Les six livres de la République. P.: Librairie generale française, 1993. 607 p.
Krasner S. D. Sovereignty. Organized Hypocrisy. Princeton: Princeton University Press, 1999. 208 p.
Артамонова Г. К., Шумков Д. В., Реуф В. М. Концепция государственного суверенитета: социально-политические и идейно-теоретические истоки // Юридическая наука: история и современность. 2012. № 2. C. 43-47.
Большаков А. Г. Проблемная государственность в эпоху глобального кризиса национального суверенитета // Полис. Политические исследования. 2011. № 5. С. 186-189.
Бредихин А. Л. Суверенитет как политико-правовой феномен. М.: Инфра-М, 2012. 121 с.
Гегель Г. В. Ф. Философия права. М.: Мысль, 1990. 524 с.
Глушанин Е. П., Фарашян Е. В. Формирование государственного суверенитета ранней Византии // Европа. 2002. № 2. С. 11-22.
Гоббс Т. Левиафан. М.: Мысль, 2001. 478 с.
Дюги Л. Конституционное право. Общая теория государства. М.: Тип. т-ва И. Д. Сытина, 1908. 957 с.
Зорькин В. Д. Россия и Конституция в XXI веке. М.: Норма, 2008. 592 с.
Иванов В. В. Теория государства. М.: ВШЭ, 2010. 288 с.
Казанский П. Введение в курс международного права. Одесса: Экон. тип. и лит., 1901. 388 с.
Кокошин А. А. Реальный суверенитет в современной мирополитической системе. М.: Европа, 2006. 72 с.
Коркунов Н. М. Лекции по общей теории права. СПб.: Изд-во юрид. кн. магазина Н. К. Мартынова, 1908. 364 с.
Коркунов Н. М. Русское государственное право. СПб.: Тип. М. М. Стасюлевича, 1909. Т. 1. 630 с.
Красинский В. В. Государственный суверенитет: гносеологический аспект проблемы // Современное право. 2015. № 7. С. 5-10.
Кузьмин Э. Л. О государственном суверенитете в современном мире // Журнал российского права. 2006. № 3. С. 84-94.
Левин И. Д. Суверенитет. СПб.: Юрид. центр «Пресс», 2003. 373 с.
Лексин И. В. Государственный суверенитет: иллюзия концептуального разнообразия и многообразие концептуальных иллюзий // Федерализм. 2017. № 1. С. 79-92.
Лексин И. В. К вопросу о суверенитете в федеративном государстве // Конституционное и муниципальное право. 2011. № 12. С. 26-31.
Мальковская И. А. Судьбы национального суверенитета в эпоху глобальных перемен // Вестник РУДН. Сер. Философия. 2007. № 1. С. 14-23.
Манелис Б. Л. Проблемы суверенитета: автореф. дис. ... д-ра юрид. наук. М.: ИГП АН СССР, 1966. 42 с.
Марсилий Падуанский. Защитник мира. Defensor pacis. М.: Дашков и Ко, 2014. 656 с.
Марченко М. Н. Государственный суверенитет: проблемы определения понятия и содержания // Правоведение. 2003. № 1. С. 186-197.
Микшта Д. А. Некоторые тенденции развития современных политических систем // Вестник Омского университета. Сер. Право. 2007. № 4. С. 20-28.
Назипов И. И. Формальный суверенитет Орды над землями Северо-Восточной Руси XIII-XV вв. как признак ордынско-русского государственного единства // Глобальный научный потенциал. 2012. № 8. С. 38-40.
Овчинников В. А. Суверенитет феодального государства // Военно-юридический журнал. 2006. № 10. С. 20-29.
Палиенко Н. И. Суверенитет. Историческое развитие идеи суверенитета и ее правовое значение. Ярославль: Тип. Губерн. правления, 1903. 591 с.
Петражицкий Л. И. Теория права и государства в связи с теорией нравственности. СПб.: Тип. т-ва «Екатерингоф. печ. дело», 1909. Т. 1. 318 с.
Рейснер М. А. Что такое государство и существует ли оно на деле? // Вестник знания. 1911. № 4. С. 291-301.
Ушаков Н. А. Суверенитет в современном международном праве. М.: Изд-во ИМО, 1963. 269 с.
Хабиров Р. Ф. Концептуальное оформление представлений о сущности и содержании суверенитета // История государства и права. 2007. № 21. С. 9-12.
Хайек Ф. А. Право, законодательство и свобода: современное понимание либеральных принципов справедливости и политики. М.: ИРИСЭН, 2006. 644 с.
Цымбурский В. Л. Идея суверенитета в российском, советском и постсоветском контексте // Идея суверенитета в российском, советском и постсоветском контексте: материалы науч. семинара. М.: Науч. эксперт, 2008. Вып. 4. С. 9-59.
Черняк Л. Ю. Теории отрицания государственного суверенитета: основные подходы // Академический юридический журнал. 2008. № 1. С. 4-12.
Чистое учение о праве Ганса Кельзена: сб. переводов / отв. ред. В. Н. Кудрявцев, Н. Н. Разумо-вич. М.: АН СССР, 1988. Вып. 2. 195 с.
Иван Владимирович Лексин - доктор юридических наук, заведующий кафедрой правовых основ управления факультета государственного управления Московского государственного университета им. М. В. Ломоносова (Москва). 119991, Российская Федерация, Москва, Ломоносовский проспект, д. 27, корп. 4. E-mail: leksin@spa.msu.ru.
Sovereignty and the State: Conceptual Interconnections and Divergences
The article touches upon the linguistic and cultural grounds for the multiplicity of concepts of the state and state sovereignty, analyzes the relationship between these concepts. It is emphasized that a student of sovereignty shouldn't mix different methodologies. The author assesses the perspectives of the qualification of political entities as sovereign and non-sovereign.
The author considers four conceptions of sovereignty: 1) formal (legal conception) means that sovereignty is an inherent feature of state a priori and does not demand any evidences; 2) realistic conception equates sovereignty and actual independence and unlimited power of a state; 3) synthetic conception combines these two approaches; 4) nihilistic conception declares sovereignty as a fiction. In the article, vulnerabilities of these conceptions are discussed, and the causes of contradictions between them are identified.
The author pays a special attention to the formal conception criticized by many scholars. He substantiates the methodological inconsistency of such widespread claims, and concludes that no worthy alternatives to this conception currently exist.
It is emphasized that a conception of sovereignty is unsuitable for scientific analysis. At the same time, discussions on sovereignty are of scientific importance, this concept can be used in studies because it serves as an ideological ground for organization of a state.
Keywords: sovereignty, state, nation, law, authority
Ivan Leksin - doctor of juridical sciences, head of the Department of legal foundations of management, Faculty of public administration, Lomonosov Moscow State University (Moscow). 119991, Russian Federation, Moscow, Lomonosovsky Prospekt, 27, bldg. 4. E-mail: leksin@spa.msu.ru.
References
Artamonova G. K., Shumkov D. V., Reuf V. M. Kontseptsiya gosudarstvennogo suvereniteta: sotsial'no-politicheskie i ideino-teoreticheskie istoki [Conception of State Sovereignty: Social, Political, Ideological and Theoretical Origins], Yuridicheskaya nauka: istoriya i sovremennost', 2012, no. 2, pp. 43-47.
Bodin J. Les six livres de la République. Paris, Librairie generale francaise, 1993, 607 p.
Bol'shakov A. G. Problemnaya gosudarstvennost' v epokhu global'nogo krizisa natsional'nogo suvereniteta [Problematic Statehood in the Age of Global Crisis of National Sovereignty], Polis. Political Studies, 2011, no. 5, pp. 186-189.
Bredikhin A. L. Suverenitet kak politiko-pravovoi fenomen [Sovereignty as a Political and Legal Phenomenon], Moscow, Infra-M, 2012, 121 p.
Chernyak L. Yu. Teorii otritsaniya gosudarstvennogo suvereniteta: osnovnye podkhody [Theories of Denial of State Sovereignty: Main Approaches], Akademicheskii yuridicheskii zhurnal, 2008, no. 1, pp. 4-12.
Duguit L. Konstitutsionnoe pravo. Obshchaya teoriya gosudarstva [Constitutional Law. General Theory of State], Moscow, Tip. t-va I. D. Sytina, 1908, 957 p.
Glushanin E. P., Farashyan E. V. Formirovanie gosudarstvennogo suvereniteta rannei Vizantii [Shaping State Sovereignty of Early Byzantium], Evropa, 2002, no. 2, pp. 11-22.
Hayek F. A. Pravo, zakonodatel'stvo i svoboda: sovremennoe ponimanie liberal'nykh printsipov spravedlivosti i politiki [Law, Legislation and Liberty: A New Statement of the Liberal Principles of Justice and Political Economy], Moscow, IRISEN, 2006, 644 p.
Hegel G. V. F. Filosofiya prava [Philosophy of Law], Moscow, Mysl', 1990, 524 p.
Hobbes T. Leviathan, Moscow, Mysl', 2001, 478 p.
Ivanov V. V. Teoriya gosudarstva [Theory of State], Moscow, HSE, 2010, 288 p.
Kazanskii P. Vvedenie v kurs mezhdunarodnogo prava [Introduction to the Course of International Law], Odessa, Ekon. tip. i lit., 1901, 388 p.
Khabirov R. F. Kontseptual'noe oformlenie predstavlenii o sushchnosti i soderzhanii suvereniteta [Conceptual Forming of Visions of the Essence and Content of Sovereignty], Istoriya gosudarstva i prava, 2007, no. 21, pp. 9-11.
Kokoshin A. A. Real'nyi suverenitet v sovremennoi miropoliticheskoi sisteme [Real Sovereignty on the Modern World Political System], Moscow, Evropa, 2006, 72 p.
Korkunov N. M. Lektsii po obshchei teorii prava [Lectures on the General Theory of Law], Saint-Petersburg, Izd-vo yurid. kn. magazina N. K. Martynova, 1908, 364 p.
Korkunov N. M. Russkoe gosudarstvennoe pravo [The Russian State Law], Saint-Petersburg, Tip. M. M. Stasyulevicha, 1909, vol. 1, 630 p.
Krasinskii V. V. Gosudarstvennyi suverenitet: gnoseologicheskii aspekt problemy [State Sovereignty. An Epistemological Aspect of the Problem], Sovremennoe pravo, 2015, no. 7, pp. 5-10.
Krasner S. D. Sovereignty. Organized Hypocrisy, Princeton, Princeton University Press, 1999, 208 p.
Kudryavtsev V. N., Razumovich N. N. (eds.) Chistoe uchenie o prave Gansa Kel'zena [Hans Kelsen's Pure Theory of Law]: compilation of translations, Moscow, AN SSSR, 1988, iss. 2, 195 p.
Kuz'min E. L. O gosudarstvennom suverenitete v sovremennom mire [On State Sovereignty in the Modern World], Journal of Russian Law, 2006, no. 3, pp. 84-94.
Leksin I. V. Gosudarstvennyi suverenitet: illyuziya kontseptual'nogo raznoobraziya i mnogoobrazie kontseptual'nykh illyuzii [State Sovereignty: Illusion of Diversity of Concepts and Diversity of Conceptual Illusions], Federalizm, 2017, no. 1, pp. 79-92.
Leksin I. V. K voprosu o suverenitete v federativnom gosudarstve [Towards the Question on Sovereignty in Federal State], Konstitutsionnoe i munitsipal'noe pravo, 2011, no. 12, pp. 26-31.
Levin I. D. Suverenitet [Sovereignty], Saint-Petersburg, Yurid. tsentr «Press», 2003, 373 p.
Mal'kovskaya I. A. Sud'by natsional'nogo suvereniteta v epokhu global'nykh peremen [Destiny of National Sovereignty in the Period of Global Changes], Vestnik RUDN. Ser. Filosofiya, 2007, no. 1, pp. 14-23.
Manelis B. L. Problemy suvereniteta [Problems of Sovereignty]: auto-abstract of a doct. jur. sc. thesis, Moscow, IGP AN SSSR, 1966, 42 p.
Marchenko M. N. Gosudarstvennyi suverenitet: problemy opredeleniya ponyatiya i soderzhaniya [State Sovereignty: Problems of Definition of the Concept and Its Essence], Pravovedenie, 2003, no. 1, pp. 186-197.
Marsilio da Padova. Zashchitnik mira. Defensor pacis [Defender of the Peace], Moscow, Dashkov i Ko, 2014, 656 p.
Mikshta D. A. Nekotorye tendentsii razvitiya sovremennykh politicheskikh sistem [Some Tendencies in Development of Modern Political Systems], Vestnik Omskogo universiteta. Ser. Pravo, 2007, no. 4, pp. 20-28.
Nazipov I. I. Formal'nyi suverenitet Ordy nad zemlyami Severo-Vostochnoi Rusi XIII-XV vv. kak priznak ordynsko-russkogo gosudarstvennogo edinstva [Formal Sovereignty of the Horde on the Lands of North-Eastern Russ in XIII-XV cc. as a Sign of Horde-Russ State Unity], Global'nyi nauchnyi potentsial, 2012, no. 8, pp. 38-40.
Ovchinnikov V. A. Suverenitet feodal'nogo gosudarstva [Sovereignty of Feudal State], Voenno-yuridicheskii zhurnal, 2006, no. 10, pp. 20-29.
Palienko N. I. Suverenitet. Istoricheskoe razvitie idei suvereniteta i eepravovoe znachenie [Sovereignty. Historical Development of the Idea of Sovereignty and Its Legal Meaning], Yaroslavl', Tip. Gubern. pravleniya, 1903, 591 p.
Petrazicki L. I. Teoriya prava i gosudarstva v svyazi s teoriei nravstvennosti [The Theory of Law and State in the Connection with the Theory of Morality], Saint-Petersburg, Tip. t-va «Ekateringof. pech. delo», 1909, vol. 1, 318 p.
Reisner M. A. Chto takoe gosudarstvo i sushchestvuet li ono na dele? [What Is State and Does It Exist in Reality?], Vestnik znaniya, 1911, no. 4, pp. 291-301.
Tsymburskii V. L. Ideya suvereniteta v rossiiskom, sovetskom i postsovetskom kontekste [The Idea of Sovereignty in Russian, Soviet and Post-Soviet Contexts], Ideya suvereniteta v rossiiskom, sovetskom i postsovetskom kontekste [The Idea of Sovereignty in Russian, Soviet and Post-Soviet Contexts], workshop papers, Moscow, Nauch. ekspert, 2008, iss. 4, pp. 9-59.
Ushakov N. A. Suverenitet v sovremennom mezhdunarodnom prave [Sovereignty in Modern International Law], Moscow, Izd-vo IMO, 1963, 269 p.
Zor'kin V. D. Rossiya i Konstitutsiya v XXI veke [Russia and the Constitution in XXI Century], Moscow, Norma, 2008, 592 p.
Дата поступления в редакцию / Received: 25.04.2018
Дата принятия решения об опубликовании / Accepted: 10.06.2018
