CC BY
71
СУДЬБА
ОТЕЧЕСТВЕННОЙ
ПОЛИТИЧЕСКОЙ
ЭКОНОМИИ
М.И. Воейков
Рецензия на книгу Дзарасова С.С., Меньшикова С.М., Попова Г.Х. Судьба политической экономии и ее советского классика. - М.: Альпина Бизнес Букс, 2004. - 454 с.
Наверное, лишь в современной буржуазной России можно так богато издать книгу, посвященную политической экономии социализма и одному из ее ведущих деятелей. При советской власти так издавали только незабвенные «труды» генеральных секретарей ЦК КПСС и классиков марксизма, да и то - к их юбилейным датам. Книга действительно издана превосходно издательством «Альпина Бизнес Букс». Правда, и она изготовлена к юбилейной дате: 100-летию профессора МГУ H.A. Цаголова (1904-1985).
Николай Александрович Цаголов с 1957 г. и до конца жизни заведовал кафедрой политической экономии Экономического факультета Московского университета, создал целую школу в отечественной экономической науке. Из этой школы вышли крупнейшие российские экономисты и общественные деятели, до сих пор оказывающие заметное влияние на формирование экономической политики российского правительства. (Заметим в скобках, влияние это различное: и плохое и хорошее; но сейчас речь идет не об этом). Достаточно назвать академика Станислава Шаталина или профессора Гавриила Попова, которые были близки уху позднего Горбачева и раннего Ельцина. Можно назвать и известного «младоре-форматора» Егора Гайдара, и его жесткого оп-
понента, современного антиглобалиста, профессора МГУ Александра Бузгалина. Так что, из этой школы Цаголова вышли многие и очень разные деятели.
Главным достижением школы Цаголова принято считать учебник «Курс политической экономии», вышедший еще в советский период несколькими изданиями и переведенный на множество иностранных языков. Учебник этот для тех времен действительно был творческим и интересным, и заметно отличался в лучшую сторону от стандартных советских учебников политической экономии. Учебник Цаголова, (Николай Александрович был научным редактором и руководителем авторского коллектива, а также самым активным автором) отличался «несталинизированной» трактовкой многих экономических категорий. Но трактовка эта была, скорее, не послесталин-ская, а еще досталинская, больше напоминающая лучшие работы советских экономистов 1920-х годов. Сегодня, конечно, этот учебник воспринимается как великий исторический памятник. Но вернемся к самой книге.
Три представителя Цаголовской школы и написали этот внушительный том: уже упомянутый Г.Х. Попов, а также известный советский экономист профессор Станислав Меньшиков, который ныне живет в Голландии, как бы в новой, постсоветской эмиграции. И, наконец, профессор Солтан Дзарасов, который долгое время был дружен с Цаголо-вым, хорошо знал эту школу изнутри, а сегодня продолжает работать в Российской академии наук. Каждый автор является не только выдающейся фигурой в нашей социальной науке, но также заметным общественным деятелем. Так, Станислав Меньшиков долгое время был советником Секретариата ООН в Нью-Йорке от СССР, затем профессором Роттердамского университета. Солтан Дзарасов в 1988 г. был одним из основателей, созданной по инициативе А.Д. Сахарова, «Московской трибуны» и до сих пор является лидером одной из социал-демократических партии России. А про Гавриила Попова - и без рецензента все хорошо известно. Так вот, эти три выда-
ющихся отечественных экономиста и общественных деятеля написали о H.A. Цаголове и назвали его «советским классиком» политической экономии. Видимо, это оправдано.
Трудно, даже невозможно, представить развитие отечественной экономической науки в XX в. без имени H.A. Цаголова. Влияние его было очень мощным и ощутимо сказывается даже сегодня. Г.Х. Попов озаглавил параграф своей главы так: «Победа над Институтом экономики», которая была одержана ЦК КПСС в 1971 г., видимо под влиянием H.A. Цаголова. По крайней мере, так следует из текста этого параграфа. Заметим, что если здесь все верно, то эта «победа» выдает школу Цаголова, что называется, «с головой» как школу охранителей всего консервативного в экономической науке, как самую ретроградную и консервативную школу. Эта «победа» над Институтом экономики АН СССР в 1971 г. была победой ЦК КПСС (точнее - Отдела науки) над здравым смыслом в экономической науке, над тем позитивным, что тогда с большим трудом пробивалось в советской политической экономии. И гордиться этой «победой» совсем не годится. Думается, и сам H.A. Цаголов именно такой победы не жаждал. Тем более, что, как признает и сам автор этого текста (Г.Х. Попов), никаких положительных результатов ни H.A. Цаголову, ни МГУ, ни, добавлю уже от себя, - науке и стране эта «победа» не дала. Зачем автору этого параграфа понадобился такой сюжет - уму непостижимо! Будем думать, что автор здесь несколько увлекся.
Эта книга, конечно, не только о H.A. Цаголове, но и всей нашей, советской экономической науке, о советской экономической системе и даже о сегодняшнем, столь затянувшемся, экономическом кризисе. Авторы сумели написать объемную, масштабную, умную и даже по-человечески симпатичную книгу об интеллектуальном состоянии нашей прежней (т.е. советской) и немного нынешней экономической науки.
Сразу отметим, что выход этой книги -событие в нашей экономической литературе. За последние 10-15 лет, пожалуй, не приходи-
лось читать ничего подобного. Книга дает достаточно полное представление о состоянии и развитии советской экономической теории, со всеми ее промахами и проблесками, за всю вторую половину XX в. Читать ее интересно и увлекательно, и сделать это стоит. Мы же займемся в основном критическим рассмотрением основных положений книги.
Рецензент никогда не учился на эконом-факе МГУ и не был сторонником школы H.A. Цаголова, хотя несколько раз доводилось слышать его выступления. И в книге верно и хорошо показан интеллектуальный блеск выступлений героя. Да, выступления H.A. Цаголова действительно производили сильное впечатление, чего нельзя сказать о его печатных работах. Конечно, они - тоже умные, интересные, где-то правильные, однако - не то. И в книге это ясно показано.
После чтения этой книги у меня несколько изменилось впечатление о H.A. Цаголове. Я вырос в школе Института экономики АН СССР (школа Я.А. Кронрода) и для меня облик и стиль жизни многих ученых академического института и, прежде всего, самого Кронрода превратился в некий образец, модель настоящего ученого, интеллектуала, который на первое место в своей жизни ставит духовные ценности и все, что с этим связано. И таких людей среди ученых советской поры было немало. Читая по-человечески очень симпатичные главы С. Дзарасова, я убедился, что H.A. Цаголов представлял по стилю жизни полную противоположность сухому, академическому ученому. Чтобы непосредственно ощутить качество и образ стиля жизни героя книги, приведем пространную выдержку из текста книги на этот счет: «Сам Николай Александрович, - пишет С.С. Дзарасов, -всегда жил хорошо. Даже в голодные годы он не испытывал особой нужды, а в мирные и спокойные времена как ценный специалист получал достаточно высокую по советским меркам заработную плату. К этому надо еще добавить его особое умение пользоваться всеми материальными и духовными благами жизни. Он был гурманом, любившим вкусно по-
M. И. Воейков
есть, пить самые выдержанные коньяки и ароматные вина, слушать классическую музыку, посещать лучшие постановки московских театров, путешествовать в той мере, в какой позволяли обстоятельства, ездить всегда в курьерских поездах, отдыхать в лучших санаториях Кисловодска и Сочи, останавливаться в лучших номерах первоклассных гостиниц... Он шил свои костюмы у самых признанных мастеров, которые ценили его вкус и считались с его высокими требованиями» (с. 174).
Про какую еще личную жизнь какого советского экономиста можно так смачно написать? Ни про кого. И вот под влиянием текстов С. Дзарасова складывается впечатление, что в лице H.A. Цаголова мы имели не только крупного ученого и организатора науки, не только крупную и широкую личность, но и, как говорят французы, bon vivant. Может быть, это и несправедливо, и С. Дзарасов совсем не хотел именно так представить читателям H.A. Цаголова. Но так получилось.
Почему такое впечатление создается из текстов Дзарасова? Потому, думается, что авторы книги значительно бледнее и не так вразумительно показали личный вклад H.A. Цаголова в науку. Что, собственно говоря, H.A. Цаголов сделал в науке: какая концепция, теория, метод, прием, задача связана с этим именем? Учебник - да, участие во многих дискуссиях - да, безусловно. Но вот, что называется, сухой остаток: где он и в чем он состоит? Я думаю, что такой остаток есть, не очень, правда, значимый, но он есть. И совсем не тот, о котором пишут авторы книги.
В книге есть глава 4, специально посвященная вкладу H.A. Цаголова в науку, написанная нашим выдающимся экономистом С.М. Меньшиковым. Она так и называется -«Модель Цаголова». Эта глава интересна и поучительна. И мы в дальнейшем еще к ней вернемся. Здесь же заметим, что то, что автор выдает под названием «модель Цаголова», есть его собственные размышления о проблемах рыночного социализма, весьма близкие, кстати, теории В.В. Новожилова. А, как хорошо известно, H.A. Цаголов никакого отношения к
рыночному социализму не имел и даже, что также хорошо известно, был одним его из принципиальных критиков.
Ближе всех к оценке научного вклада H.A. Цаголова подошел С.С. Дзарасов. Но и он, на мой взгляд, все-таки не дошел до сути. Так, например, автор много раз отмечает, что H.A. Цаголову удалось внести «свежую струю мысли» в «нашу теоретическую мысль» с такой «глубиной и интеллектуальным блеском», как никому другому. «Никому не удавалось» (с. 256), а вот только H.A. Цаголову удалось, думает Дзарасов. Этот пассаж повторяется в книге много раз. Совсем не умаляя заслуг Цаголова, все же справедливости ради укажем и на других советских экономистов, которым многое удалось. Вот первые имена, которые приходят в голову: Е.С. Варга, В.Г. Венжер, JI.B. Канторович, Я.А. Кронрод, B.C. Немчинов, В.В. Новожилов, С.Г. Струмилин. И у каждого есть оригинальная, своеобразная концепция или теория, за что, как правило, их крепко ругали. А какая конкретная концепция или теория есть у Цаголова? За что его могли бы ругать? Ведь при советской власти просто так, от скуки, никого не ругали. Ругали только тех экономистов, чьи теории и концепции шли (или могли идти) вразрез с официальными схемами. Я, конечно, не хочу сказать, что стоящими экономистами были только те, которых ругали. Отнюдь нет! Известно лишь, что H.A. Цаголова вроде бы и не ругали. Не за что было?
Г.Х. Попов пишет совсем иное. Он пишет, что H.A.Цаголов «выступил со своей концепцией в качестве первой официально допущенной оппозиции в советской экономической науке (если не вообще первой разрешенной оппозиции в советской общественной науке). Нужны были смелость и огромное мужество, - пишет далее Г.Х. Попов, - чтобы решиться войти в тот «просвет», который давала, а вернее сказать, сулила хрущевская оттепель после XX съезда» (с. 367). Конечно, H.A. Цаголова нельзя назвать приспособленцем. Но чтобы оставаться честным и порядочным человеком в общественной науке, после XX съезда уже не надо было проявлять отча-
янную смелость и «огромное мужество». Таких порядочных ученых было подавляющее большинство, по крайней мере, в Институте экономики АН СССР. Так были ли у H.A. Цаголова свои теории и концепции? Самое удивительное, что авторы объемистой книги ни слово об этом не говорят. Так, может быть, ничего и не было?
После XX съезда партии вопрос в экономической науке (1956 г.) стоял так: или идти в экономических исследованиях к реальностям народнохозяйственной практики и, стало быть, - к рыночным отношениям, или же идти к абстрактной теории социализма, восстанавливая после сталинистских напластований аутентичный марксизм. Последнее было менее опасно. Товарников, в частности, многих сотрудников Института экономики АН СССР, которые пошли по первому пути довольно скоро стали ругать и притеснять. Сторонников школы Цаголова, которые устремились по второму пути, стали наоборот поддерживать и выдвигать. Как ясно показано в книги, как раз сторонники и ученики H.A. Цаголова заняли большую часть ключевых постов в научно-партийном руководстве советской эпохи.
Официальная версия политической экономии, зафиксированная в первом послевоенном учебнике политической экономии 1954 г., уже официально требовала замены. Но вот чем ее заменять? - вот в чем был вопрос. Автор этой главы (Г.Х. Попов) пишет, что H.A. Цаголов «не мог и не хотел уйти от главных проблем жизни» и поэтому «первой исходной точкой концепции политэкономии социализма Цаголова стал поиск теоретических основ практики хозяйственного руководства» (с. 367). Но ведь этим занимались все тогдашние теоретики. Так какую же теоретическую основу предложил Цаголов? Как известно, планомерность! Но жизнь же была товарная, рыночная. Планомерность в этом случае могла ее только скрасить и упорядочить. Основой «практики хозяйственного руководства» мог быть только рынок.
В этом то и состояла главная проблема советской экономики. Хозяйственная жизнь
требовала легализации товарных, рыночных отношений. Почти все экономические реформы советского периода были ориентированы в этом направлении, и все они - не удались. Потому что развитие рынка, в конечном счете, противоречило бы идеологическим и политическим основам советского режима - для него рыночные отношения были неприемлемы в принципы. Поэтому политический режим всегда насиловал экономику: временами -репрессиями, временами - авторитаризмом. Доставалось и экономистам-рыночникам.
В чем все же прав Дзарасов? В том, что у H.A. Цаголова действительно не было никакой конкретной теории или концепции. Но у Цаголова была методология. Пожалуй, он был единственным из крупных экономистов, который последовательно проводил марксистскую методологию в трактовке социализма и социалистического общества. Цаголов упорно и последовательно «разводил» социализм и товарное производство. Идеи Цаголова представляли собой классический марксизм, который можно сравнить, например, с Г. Плехановым или даже Л. Троцким, для которых социалистическое общество является не альтернативой капитализму, а следует за ним. Иными словами, социализм в такой трактовке есть не антикапиталистическое, а посткапиталистическое общество. Поэтому для Цаголова социализм возможен только тогда, когда уже нет ни рынка, ни капитализма. Но Цаголов жил в обществе, которое все называли социалистическим, и он вынужден был его называть также. Поэтому, чтобы не впадать в противоречие с политическим властями, он выбрал абстрактную теорию социализма.
В чем не прав и что напрасно Дзарасов приписывает H.A. Цаголову? Основная линия Дзарасова в выявлении заслуги Цаголова состоит в том, что, по мнению автора, последний на базе марксисткой методологии хотел «спасти общество» с помощью «более эффективного сочетания плановых и рыночных методов ведения хозяйства» (с. 259). Но я думаю, что так хотел и хочет «спасти» наше общество сам С.С. Дзарасов, и эта позиция весьма продук-
тивна. Но она никакого отношения к Цаголову не имеет. Цаголов никакого рыночного механизма не предлагал и в никакие противоречия с советской бюрократией не вступал. Этим выделялись другие, например, Я.А. Кронрод. Поэтому и нельзя говорить, что Цаголов «оказался единственным» интеллектуалом, способным сказать слово отличное от официального (с. 259).
Вообще говоря, сопоставляя идеи Крон-рода и Цаголова, следует учитывать один тонкий момент. Цаголов родился в 1904 г. и в 1930-е годы уже стал сложившемся ученым. Воспитывался Цаголов в 1920-е годы на базе дискуссий и постановок, которые господствовали в тот период. А ведущая установка тех лет состояла в марксистском положении о несовместимости социализма и товарного производства, конце политической экономии при социализме, переходе к планомерно организованному обществу, сознательно регулирующему свои экономические отношения. Но и последние виделись как непосредственно общественные, т.е. не опосредованные рынком. Все это Цаголов и воспроизводил потом, в 1960-е годы. И в этом состоит его заслуга, суть его концепции, мощь его школы. Он был продолжателем лучших традиций отечественной методологии общественной науки, которая берет свое начало от Н.Чернышевского.
Кронрод был на 8 лет моложе Цаголова, его воспитание как ученого-экономиста пришлось на 1930-е годы. Тогда в стране резко изменился интеллектуальный дискурс. Товарное производство под видом хозрасчетного господствовало не только в реальной жизни, но и в экономической литературе. Построение социализма также было провозглашено новой Конституцией. Поэтому для Кронрода естественно было соединить социализм с рыночными отношениями, в общем и целом - держаться линии экономического позитивизма.
Цаголов держался принципиально иного подхода. Верно пишет Дзарасов, что «сила школы Цаголова» состояла в том, что «опираясь на методологию «Капитала», она разработала теорию социализма, альтернативную по
отношению к господствующему у нас тогда сталинско-островитяновскому мэйнстриму. Этим был предопределен взлет школы» (с. 272). Это, конечно, верно. Но беда и печаль состояли в том, что социализма у нас не было и быть не могло. Островитяновский мэйн-стрим, отраженный в уже упоминавшемся учебнике «Политическая экономия» 1954 г., конечно, был межумочной конструкцией и в 1960-е годы мало кого удовлетворял. Но идти от него к реальности можно было только в сторону рынка. Таких ходоков быстро приводили в порядок, и далеко они не уходили.
Цаголов пошел в другую сторону, в сторону чистой марксовой методологии социализма. Если бы тогда разрешили, он, наверное, первым объявил, что социализма в СССР нет. Но этого не разрешали, и он этого не делал. Различие между Цаголовым и Кронродом можно увидеть в следующих словах книги: «Цаголов хотел создать политэкономию социализма, которая не только бы предшествовала практике, но и предопределяла ее» (с. 367). Это совершенно верно и точно сказано. Наука, которая не только описывает существующее общество, а главным и преобладающим образом, его развивает и изменяет, «предопределяет», есть наука социализма. Этим и занимался, этим и славен Цаголов. Кронрод же прежде всего хотел выяснить - что же это было за общество, в котором довелось жить.
В чем так сказать, «проблема Цаголова», его наиболее крупная ошибка? В том, что он в силу имеющихся традиций понимания социализма как более экономически рационального общества пытался планомерностью заменить собственно экономический механизм. Но сделать это невозможно. Если объективно неизбежен экономический, рыночный механизм, то планомерность на его место поставить просто невозможно.
Дзарасов приводит слова Цаголова, что «планомерность для социализма является таким же ключевым понятием и характеристикой, как товарность (рынок) для капитализма» (с. 242). Однако это - разные вещи. Товарность есть сущность экономического механиз-
ма капитализма, а планомерность - лишь форма управления. Конечно, можно говорить, что планомерность, т.е. сознательная и целесообразная управляемость, в отличии от «стихийного» капитализма, есть ключевая характеристика социализма. И это будет правильно. Но это и означает, что здесь видоизменился экономический процесс, что главное здесь уже не экономическая эффективность, а социальные императивы, планирование социальных целей и планомерное их достижение.
Странное далее пишет Дзарасов, что «проведенные у нас радикальные реформы подтвердили верность диагноза Цаголова советской экономики как планомерной» (с. 245). Однако, если Цаголов прав, что советская экономика была не товарной, а в сущности своей планомерной, т.е. планомерность тут была объективно задана, неизбежна, то зачем же тогда переходить к рынку, к товарности? Если планомерность - объективное свойство советской экономической системы, то почему же возник ее кризис? Получается, что, он тоже был планомерным? Кто же его запланировал? Ведь нельзя же на долгое время пренебречь объективными закономерностями. Значит, в объяснении советского кризиса конца 1980-х годов надо переходить на версию предательства. Значит, надо искоренять предателей и врагов. и экономическая система сама собой вернется на рельсы планомерности и социализма. Но ведь сам же уважаемый Солтан Дзарасов вполне справедливо считает, что социализм в отдельной стране построить невозможно.
И еще один важный вопрос, касающийся соотношения плана и рынка. Дзарасов точно пишет, что школа Цаголова не на словах (что было характерно для некоторых товарников), а на деле «планированию отводила ведущую роль, а рынку ведомую. В этом было принципиальное отличие не только официальной формулировки позиции школы, но, - не собираюсь это утаивать - и личных убеждений основных последователей школы» (с. 268). Это верно. Но это же перечеркивает все старания авторов книги показать Цаголова чуть ли не рыночным социалистом, что он
предлагал сочетать плановые и товарные формы хозяйствования. Весь вопрос сводится к тому, как сочетать план и рынок. Школа Цаголова предлагала на первое место ставить план, а рынок сделать ведомым. Но тогда непонятно, на чем основывается план. Только на директивах ЦК КПСС? А они на чем? А они основывались на требованиях лишь одного сектора экономики - военно-промышленного комплекса (ВПК). Поэтому советскую экономику вполне обоснованно называют милитаризованной экономикой, или экономикой мобилизационного типа. Но достаточно долго так жить невозможно.
Все это - постановки 1930-х годов, когда план возводили в экономический закон теории советского хозяйства. А если разобраться по существу, то рынок ведомым быть не может, - он тогда и вовсе не нужен. Для чего нужен рынок, если все пропорции определяет план? Другое дело, если план основывается на требованиях рынка, в полной мере учитывает их, если нужно - их корректирует и ограничивает. Но общество должно знать цену этих плановых корректировок. Цену, которую дает только рынок. В этом случае рынок становится не ведомым, а определяющим, ведущим. И вообще, если рынок объективно необходим, то он не может быть на положении «бедного родственника».
С. Меньшиков в главе «Модель Цаголова», обсуждая тот же вопрос, пишет следующее: «В советской экономике все оказалось организованным так, что скорость приспособления либо была слишком мала и равновесие никогда не достигалось, либо она равнялась нулю, т.е. система совсем не реагировала на дисбалансы, либо же, что еще хуже, скорость приспособления была величиной отрицательной, и в этом случае несбалансированность и дефициты имели тенденцию систематически нарастать. Такая система рано или поздно неизбежно распадается...» (с. 324). Как нетрудно заметить, С. Меньшиков здесь пишет прямо противоположное тому, что писал Дзарасов. По С.Меньшикову в советской экономике вообще не было никакой планомерности, а были дисба-
лансы. Но дисбалансы с точки зрения чего, спросим мы сегодня? И ответим: с точки зрения рыночного равновесия, с точки зрения рынка. Значит, и в советской экономике, в конце концов, господствовал рынок, а не планомерность. Ибо, что же это за планомерность, которая постоянно воспроизводит дисбалансы?
Но дело в другом. Советская экономика явно или неявно концентрировалась на развитии ВПК, и, с точки зрения последнего, эта экономика была более или менее сбалансированной. И в этом случае достигалась некоторая планомерность. Иными словами, планомерность достигалась только в очень узком секторе советской экономики, где рыночные отношения действительно были сведены к минимуму. Но ВПК не есть вся экономика или лучше так - нельзя же всю экономику сводить к ВПК. Вот в этом и состоит наиболее общая и простая причина кризиса советской экономики.
Авторы, в особенности, С.С. Дзарасов, все время бьются вокруг вопроса - какая же нам сегодня нужна экономическая теория? Этот вопрос вообще является главным, стержневым для всей книги. С.С. Дзарасов прав в том, что западная экономическая теория и, прежде всего, направление либерально-радикального реформирования (неоклассика) нам по ряду причин не подходит. Но прежде чем найти (или создать) подходящую экономическую теорию, надо бы ответить на вопрос - а почему это нам нужна особая теория, какие такие причины делают негодной западную экономическую теорию. Для этого, значит, надо ответить и на такой вопрос: кто же мы такие есть?
С.С. Дзарасов подбирается ко всем этим вопросам через марксизм и, видимо, не только потому, что это было господствующим учением в советский период. Он задается вопросом - почему же на Западе марксизм не имел и не имеет такого широкого распространения как в России во времена Цаголова? И вот его ответ: «Очевидно, западное прагматическое мышление склонно сводить познание экономической действительности к установлению количественных, функциональных зависимос-
тей и отдает предпочтение позитивной стороне марксовой теории, а его методологию оценивает как лишенную смысла метафизику. А склонное к целостному восприятию мира русское сознание превыше всего оценило именно подход Маркса к экономическому анализу» (с. 227). Вообще это очень важный момент в современных рассуждениях на тему «Куда идет Россия?».
Некоторые авторы в особенности русские или российские, готовы возводить до небесных вершин русское сознание по необыкновенной широте души, целостному восприятию мира, крепости народных нравов и т.п. И на этой зыбкой эмоциональной основе некоторые авторы готовы строить необыкновенную цивилизацию и даже необыкновенную экономическую теорию. С.С. Дзарасов конечно, не впадает в эту крайность. Но все же, считать, что западное мышление - количественное и функциональное, а российское - целостное, думается, чрезмерно. Дело совсем не в этом. Дело в том, что западное мышление в целом позитивистское не в силу каких-то природных особенностей устройства головы европейца, а в силу того, что буржуазный экономический строй там утвердился уже несколько сотен лет назад, устоялся и воспитал уже не одно поколение европейцев в духе буржуазного позитивизма и прагматизма. В России же буржуазные ценности стали формироваться сравнительно недавно, да и то - были прерваны, хотя и не убиты после 1917 г. Поэтому российские интеллигенты, в том числе и экономисты, отличались не прагматизмом, а стремлением к идеалам, поискам лучшего, нового общества. Потому-то в российском интеллектуальном дискурсе важнейшее, даже господствующее место, занимает так называемый «субъективный фактор» истории, когда красивые идеи и смелые люди («герои») способны перевернуть жизнь. Но тут ничего оригинального нет. Подобная ситуации наблюдалась в начале XIX в. в Германии, в период Drang und Sturm. Подобная ситуация наблюдается и сегодня в России.
Да, нам нужна особая, своеобразная экономическая теория, но только не поэтому.
А, прежде всего, потому, что Россия по своему географическому, историческому, национальному положению очень не похожа на страны Запада, где в свое время была сформулирована классическая экономическая теория и где ныне господствует неоклассика (монетаризм). Конечно, нам нельзя отбрасывать достижения мировой экономической науки, - наоборот, надо наверстывать все то, что мы игнорировали в советский период. Но экономический процесс в России существенно отличается от процесса в странах Запада. И русская экономическая наука, которая начала формироваться как актуальный императив государственного управления лишь во второй половине и, особенно, в конце XIX в., начала осмысливать специфические российские потребности экономического развития. Этот процесс продолжался и весь XX в. но по разным причинам так и не был закончен.
На место нужной нам теории С.С. Дзарасов хочет поставить новый, как он его называет, «постклассический синтез». Он пишет следующее: «Мы имеем в виду синтез классического наследия политической экономии с тем, что наработано современным посткей-нсианством, институционализмом, неорикар-дианством и неомарксизмом, и системное осмысление всего этого средствами цаголовской методологии» (с. 277). Здесь правильно названы основные составляющие современной экономической науки и, думается, правильно указано на «средства цаголовской методологии». Но вот что под этим имеет в виду Дзарасов, остается не ясным. Ранее Дзарасов в ряде мест указывал, что цаголовская методология есть методология Маркса, «Капитала», данная лишь в более аутентичном виде. Но тогда это - уже названная составляющая постклассического синтеза - марксизм или неомарксизм. Зачем же повторять еще раз? Однако, думается, что эту «цаголовскую методологию» можно трактовать иначе. Ее можно понимать, как специфически российскую традицию «социального фактора» в истории, как особенности формирования и развития специфически российской экономической школы.
Итак, дело не только в том, что нужно создавать новый постклассический синтез экономической теории, активно овладевать новыми направлениями западной экономической мысли. Нужна и специальная экономическая теория для случая России, которая была бы не альтернативой мировой экономической науке, а представляла бы ее органическую, но все же особую, часть.
