CC BY
92
УДК 82
Т. Г. Кучина, А. С. Морозов
Субъектная структура повествования в повести В. Маканина «Голоса»
Повесть «Голоса» В. Маканина - один из примеров «полиморфного» нарратива в его прозе: тематически не связанные эпизоды, относящиеся к разным эпохам, сферам жизни, незнакомым друг с другом персонажам, изложенные в разных повествовательных модальностях, объединены метанарративной рефлексией повествователя. В субъектной структуре текста нарратор выступает то как «начинающий писатель», то как «мемуарист», то как «литературный критик», однако в фокусе его внимания неизменно остается сам процесс письма - преобразование реальной или вымышленной истории в сюжет, который может иметь вариативные финалы или остаться исключительно «виртуальным», вероятностным авторским проектом.
Ключевые слова: Маканин, «Голоса», нарратор, метанарратив, авторефлексивный текст. T. G. Kuchina, A. S. Morozov
Subject Structure of Narration in V. Makanin's Story «Voices»
The story «Voices» by V. Makanin is one of examples of «polymorphic» narrative in his prose: thematically not connected episodes relating to different eras, spheres of life, unfamiliar with each other characters, presented in different narrative modalities are united by a metanarrative reflection of the storyteller. In the subject structure of the text the narrator acts as «the beginning writer», as «memoirist», as «literary critic», however in focus of his attention there is the writing process - transformation of a real or invented story into a plot, which can have variable finals or remain exclusively a «virtual», probabilistic author's project.
Keywords: Makanin, «Voices», narrator, metanarrative, autoreflexive text.
Повесть Владимира Маканина «Голоса» (1977) - одно из наиболее часто попадающих в поле зрения исследователей его творчества произведений, и причин тому несколько. Во-первых, мотивы окликания, отчетливого и внятного, но рационально необъяснимого присутствия во внутренней жизни человека «голосов» (Маканин специально уточняет, что «голос» не равен вдохновению [3, с. 49] - он совершенно материален) входят в устойчивый образно-смысловой фон всех важнейших текстов писателя («Где сходилось небо с холмами», «Кавказский пленный», «Отставший», «Андеграунд, или Герой нашего времени» и др.). Вообще, в поэтике В. Маканина очень высока значимость возвращений к сквозным, «матричным» микросюжетам, понятиям-константам (лаз, коридор, туннель, стол с графином и т. п.) - именно ими формируется разветвленная сеть автореминисценций. «Голоса» принадлежат к этой же сфере структурно-семантических единиц мака-нинского метатекста.
Во-вторых, повесть «Голоса» - важнейший пример автометарефлексивного текста в творчест-
ве писателя (этому его аспекту, в частности, посвящена статья Т. Ю. Климовой, в которой особо подчеркивается, что «повествовательные элементы авторского метанарратива «творящее сознание» - это непрерывная «регламентация» творческого процесса» [1, с. 14]), и именно процесс создания сюжетов и нарративов в повести тематизи-рован и выведен в центр читательского восприятия.
В-третьих, повесть строится на взаимопересечении фактуального (автобиографического) и фикционального планов повествования. Отсюда -сосредоточенность повествователя на процессе становления «человека пишущего», осознания в себе «писателя» - состоявшегося или нет (часто эта смысловая грань повествования становится источником авторской иронии и самоиронии).
Наконец, в-четвертых, в субъектной структуре повести «Голоса» представлены характерные для В. Маканина переходы от перволичного - к безличному повествованию, от точки зрения героя-ребенка - к точке зрения писателя, анализирующего свои детские впечатления, от «прямого» сло-
© Кучина Т. Г., Морозов А. С., 2017
ва нарратора - к несобственно-прямой речи. К детальному рассмотрению этих аспектов повествовательной структуры текста и будет обращена наша статья.
Прежде всего выделим наиболее значимые смысловые грани заглавного понятия - «Голоса». Как это часто бывает в прозе В. Маканина, семантические границы ключевого образа постепенно расширяются, уточняются, переопределяются и иногда - едва ли не опровергаются в переистолковании (этот феномен поэтики писателя подробно рассматривается в учебном пособии Т. Г. Кучиной на примере категории «красота» в рассказе «Кавказский пленный» [2, с. 229-234]). Так и в анализируемой повести природа «голосов» не до конца ясна: они не иррациональны, у них нет мистических коннотаций - но они могут находиться в сфере бессознательного, проявляясь исподволь, субъективно, в качестве скрытого опыта предков: «...почему бы не счесть такие вот выхлопы и выбросы души голосами людей, давно, быть может, умерших, которые, петляя по родовым цепочкам -прапрадед - прабабка - дед - мать - сын, - дошли наконец до тебя и иногда звучат, нет-нет и распирая тебя генетической недоговоренностью» [3, с. 39]. «Голоса» в трактовке В. Маканина парадоксальным образом получают не столько собственно акустическое, сколько временное и визуальное выражение. «Голосом» может оказаться «яркая минута из детства» [3, с. 40], связанная, например, с осознанием смерти и - шире - «с осознанием самого себя» [3, с. 40]. В роли «голоса» может выступать внутренне значимая, врезавшаяся в память картинка (например, таким сквозным «водяным знаком» в тексте повести становятся Желтые горы - место дальних детских прогулок с приятелями, «когда . во мне возникло ликующее освобождение и чувство достигнутости» [3, с. 7]). «Голос» - непременно озарение, мгновение пронзительно ясного понимания - собственного ли прежнего, более раннего впечатления, или только что случившегося события, или обрывка увиденного («голос. несет в себе, например, желтые вершины гор или степь, или Курский вокзал, он несет в себе ту или иную боль, то или иное поразившее тебя, но вполне конкретное человеческое лицо.» [3, с. 49]).
В системе коннотаций заглавного понятия важную роль играет тишина / немота: голоса как необходимая часть «я» могут внезапно затихнуть, перестать быть слышны («В каждом человеке ... есть свое и особое кладбище голосов. Они погибли. О них можно помнить, но поправить уже ни-
чего нельзя, потому что их звучание в тебе кончилось; они мертвы» [3, с. 49]; «целая вереница безъязыких или недоговоривших прадедов подсказывает тебе что-то, сокрушаясь и сетуя, что ты такой глухой и что ты так мало можешь расслышать» [3, с. 30]). Так или иначе, по мысли автора, писатели способны слышать такие «голоса» лучше остальных и, соответственно, преобразовывать их в художественные или нехудожественные тексты. При этом в начале творческого пути «голоса» слышны отчетливее, потому что не заглушаются шумом жизни / быта - и еще пока не заменена их импровизационная основа предсказуемым, наработанным литературным мастерством. Оттого первые книги всегда несут в себе большую новизну и точность видения.
Наконец, еще одна существенная для понимания семантики «голосов» подробность - их способность одновременно быть противниками и союзниками (сражаться и сопрягаться), напряженно контактировать, не вытесняя друга друга, и сообщать о разном.
Все внутренние сюжеты и нарративы повести В. Маканина и есть материализация разных «голосов», подталкивавших к обдумыванию, сочинению, иногда записи (и нередко ее последующему забвению) той или иной истории. Репрезентация творческого процесса составляет основной предмет изображения, на него направлена рефлексия повествователя - и значимо то, что субъектная структура повести перестраивается в каждой ее части.
По сути, «черновиковость», эскизность - важнейшие и демонстративно обнаженные качества повествования в «Голосах». Повесть представляет собой компиляцию из автобиографических воспоминаний («жизнеописание» Кольки Мистера или более позднее юношеское воспоминание о поселковых стариках), набросков незавершенного рассказа (история вечеринки с участием Вальки, Женьки, Кольки и Сережки, а также придуманного девушками «мертвого жениха» - мелодраматического «летчика-испытателя», якобы погибшего накануне свадьбы), «прописей» к несостоявшейся истории неудачника Шустикова, изложение легенды о грабителе и разбойнике Севке Сером и притчи о дикаре, ставшем изобретателем барабана, и т. д. Сюжетная линия Кольки Мистера в первой части, например, дана в сопровождении автокомментария - с указанием внешних обстоятельств создания художественного мира: «И вот: первый рассказ, который я в юности написал, был о Желтых горах, о той самой минуте, когда воздух и
Субъектная структура повествования в повести В. Маканина «Голоса»
пространство содрогнулись, а во мне возникло ликующее освобождение и чувство достигнуто-сти, - о той минуте, когда я скакал с камня на камень. Рассказ не получился» [3, с. 7]. Перволич-ный повествователь раскрывает суть «технологического» процесса, в котором свое место отводится, в том числе, написанию этого текста в русле заданных литературной модой параметров: «Времена меняются, и позже в моде стал стиль, еще позже экзотика притчи, но в то время, и это точно, в моде пишущих была именно она - личная обида и непризнанность. Стержнем повестей было непризнание...» [3, с. 8] - и далее в тексте подробно развивается это размышление. Казалось бы, писательская «кухня» как предмет изображения вытесняет непосредственный житейский опыт (он в деле настоящего художника имеет не самую высокую цену) - и характеристика самих способов построения нужного автору виртуального сюжета претендует на ведущее место в повествовании. Однако Маканин выбирает иной путь: он пишет современную «человеческую комедию» из разрозненных сюжетов, в каждом из которых подлинная драма соединяется с фарсом.
Вторая глава - рефлексивный этюд о любви и жалости, мнимом сострадании (больше напоминающем замаскированное любопытство) и соревновании в сочувствии. И это тоже «голоса», облеченные в другую повествовательную форму. Можно было бы назвать эту часть очерком-рассуждением, в котором представлен опыт душевно раненного человека - однако опыт этот не индивидуален, он передан в обобщенно-личных формулировках: «Ты хочешь быть, как есть. Ты отбегаешь в сторону. Ты суетишься поодаль, и вот тут они бросаются все на тебя и душат» [3, с. 24].
Прямые апелляции к читателю - но от так и оставшегося «в тени» нарратора - в трех следующих частях исчезают: доминирует безличное повествование, а всезнание рассказчика изредка прорывается субъективной иронической заинтересованностью судьбой изображаемых героев (в одном случае - нелепого Шустикова, в другом -трагикомической Регины). Например, в безлично-объективной характеристике взаимоотношений Шустикова с сослуживцами мелькает несобственно-прямая речь и периодически проскакивают слова-эгоцентрики («И его, конечно, расспрашивали. И хотя в конторе, куда он пришел работать, не впервой велись разговоры о жалких мужчинах нашего века.» [3, с. 25] (курсив авторов статьи-Т. К., А. М.). Всезнание повествователя, впрочем,
не распространяется за пределы рабочих контактов Шустикова: стоило герою перейти в другую контору, как им немедленно перестали интересоваться бывшие сослуживцы, а с ними - и повествователь, взявшийся было рассказывать историю его жизни. Ему нечего досказать в этом сюжете: он исчерпан для нарратора раньше формальной литературной развязки.
Показательна и повествовательная структура 11-й главы: история молодежной вечеринки нарочито эскизна и написана в «условной» модальности - начиналось вот так, а закончить можно было бы так, а можно этак: «Проще всего было дать финал, не выходящий из скромной объемности «вечерушки» как жанра - ребята взяли свое, разошлись» [3, с. 82]; но, пожалуй, эффектнее и современнее было бы по-другому: «Является, к примеру, среди ночи хозяин квартиры, и вся четверка вынуждена спешно уйти, недовыяснив отношений. Они уходят, идут по пустой улице, - и фонари на пустых ночных улицах стоят, как стоят они на краю земли. Две-три мрачных, заигрывающих с вечностью фразы, последний выхлоп элегической ноты - рассказ готов» [3, с. 83]. Примечателен маканинский иронический автокомментарий: «выхлоп элегической ноты» - это «списание» рассказа со всех личных литературных счетов, выбрасывание его в корзину: в нем от настоящих «голосов» остались одни «хрипы» или «метафизические всхлипы». В 11-й части перед читателем одновременно и «черновик» этого рассказа с несколькими вариантами развязки, созданный героем-писателем, и «беловик» автора - Ма-канина, для которого важнее соотнести этот сюжет со следующей историей о выдумавшей себе целую большую жизнь героине («Старуха, убившая во мне этот рассказ, жила в нашем доме.» [3, с. 83]). Отметим попутно, что подчеркнуто безличное (и даже обезличенное - с доминированием неопределенно-личных и инфинитивных конструкций) повествование о вечеринке без всяких переходов сменяется у Маканина перволич-ным рассказом о соседке по подъезду, словно бы неловко сочиненная история уступает место документальному - «честному» - рассказу из «реальной жизни».
Однако палитра «голосов» и форм повествования не исчерпана и этими метаморфозами. Например, в 7-й и 8-й частях, где центральной становится тема вины и греховности человека, обращает на себя внимание подчеркнуто метафоричное эссеистическое размышление о «голосах» (что-то вроде авторского «лирического отступле-
ния») - с чуть ироничными автокомментариями: «Напрашивается сравнение этих тихо звучащих голосов с опавшими листьями; образ старый, сработанный и затертый, но его можно в меру модернизировать. Изощряясь, можно представить себе листья или ворох листьев, лежащих под деревом, под осиной, да и осина сама - не обязательно осина, а некое деревце на киноэкране; время, конечно, осеннее, листопад. <...> Некоторые голоса в нас не исчезли, не сопрели, как преют листья, -нет-нет и голоса напоминают нам о себе, заглядывают в нашу душу и с той стороны и с этой, но им не найти своего места, их время прошло» [3, с. 50].
Наконец, в главе 12-й авторское «я» преобразуется в историка литературы (или «припозднившегося» критика): первая ее часть представляет собой рефлексию на тему «конфуза» маленького человека в русской классике XIX века (речь о визите Акакия Акакиевича к значительному лицу). «Критический» дискурс Маканина, впрочем, сплошь пронизан личностными интонациями и при формальном сохранении имперсональности развертывающегося рассуждения-нарратива обрастает индивидуальными стилевыми «маркировками» -вопросами, вводными словами, нарочитыми повторами и кружением около одного понятия - до его сюжетной исчерпанности: «В чем суть конфуза? - а вот в чем»; «Как же, мол, так получается, что я, сирый и малый, или даже не очень сирый и не слишком малый, приду в приемную и явлюсь к генералу <.> с личностной и даже вроде бы глупой пропажей» [3, с. 85]. В более поздней прозе -романе «Андеграунд, или Герой нашего времени» - история современного Акакия Акакиевича прорастет самостоятельной сюжетной линией: глава «Маленький человек Тетелин» в изложении «я»-повествователя Петровича становится ремей-ком гоголевской «Шинели», где, правда, в роли шинели выступают твидовые брюки.
Таким образом, в субъектной структуре повествования «Голосов» легко различимы разнящиеся, наделенные разными нарративными компетенциями и «полномочиями» типы повествователей:
«мемуарист», «начинающий писатель», комментатор, эссеист, литературный критик - это неполный перечень сменяющих одна другую ипостасей повествователя. Но в этом «хоре» и реализуется содержательное ядро «Голосов»: не связанные между собой тематически, рассказанные с разных голосов, все части повести представляют собой ме-таповествовательную структуру, в которой комментарий важнее излагаемого сюжета, а возможность его выразительного нарративного преобразования - более значима, чем соответствие действительности, «правде жизни». Именно метапове-ствовательность структуры связывает концептуально все части. Повесть В. Маканина «Голоса» не просто рассказывает о «голосах», но сама по себе, структурно, выражает заглавие.
Библиографический список
1. Климова, Т. Ю. Метанарративные стратегии прозы В. Маканина [Текст] / Т. Ю. Климова // Вестник Томского государственного университета. - 2010. - № 340. - С. 12-16.
2. Кучина, Т. Г. Современный отечественный литературный процесс [Текст] / Т. Г. Кучина. -М. : Дрофа, 2006.
3. Маканин, В. С. Голоса [Текст] / В. С. Маканин. Отставший: Повести и рассказы. - М. : Худож. лит., 1988.
Bibliograficheskij spisok
1. Klimova, T. Ju. Metanarrativnye strategii prozy V. Makanina [Tekst] / T. Ju. Klimova // Vest-nik Tomskogo gosudarstvennogo universiteta. -2010. - № 340. - S. 12-16.
2. Kuchina, T. G. Sovremennyj otechestvennyj literaturnyj process [Tekst] / T. G. Kuchina. - M. : Drofa, 2006.
3. Makanin, V. S. Golosa [Tekst] / V. S. Maka-nin. Otstavshij: Povesti i rasskazy. - M. : Hudozh. lit., 1988.
Дата поступления статьи в редакцию: 11.05.2017 Дата принятия статьи к печати: 23.06.2017
Субъектная структура повествования в повести В. Маканина «Голоса»
