CC BY
98
УДК 811.161.1'37
О. Ю. Ткаченко
СТРУКТУРА ЛЕКСИКО-СЕМАНТИЧЕСКОГО ПОЛЯ МОРАЛЬНОЙ ОЦЕНКИ И ЕГО РОЛЬ В ТЕКСТЕ ЭПИЛОГА РОМАНА Ф. М. ДОСТОЕВСКОГО «ПРЕСТУПЛЕНИЕ И НАКАЗАНИЕ»
Данная статья посвящена описанию состава и строения лексико-семантического поля моральной оценки в тексте эпилога романа Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание», а также определению значения названного поля в общей структуре этого текста.
This article is devoted to analyzing the content and structure of lexical and semantic field of moral appraisal in the epilogue text of Dostoevsky's "Crime and Punishment" and to defining the significance of this field for the structure of the text.
Ключевые слова: лексико-семантическое поле, моральная оценка, языковая структура текста.
Keywords: lexico-semantic field, moral appraisal, linguistic structure of the text.
Роль эпилога в романе «Преступление и наказание» не ограничивается его композиционным значением, он сам по себе составляет относительно автономное композиционное целое, обладающее своими структурными и сюжетными особенностями. М. М. Бахтин в книге «Проблемы поэтики Достоевского» называет эпилог «Преступления и наказания» «условно-монологическим» [1] и приводит его как пример редко встречаемого в текстах Достоевского монологического построения. Также Бахтин отмечает, что «бесперебойного голоса героя <Раскольникова> в пределах романа мы так и не услышим; на его возможность дано лишь указание в эпилоге» [2]. Таким образом, в исследовании Бахтина дважды встречается указание на уникальность текста эпилога в связи с его монологическим построением при общей полифонической структуре романа Ф. М. Достоевского.
Исследуя лексику с морально-оценочным компонентом значения, составляющую основу построения идеологических концепций персонажей Достоевского и, следовательно, играющую важную роль в создании романной полифонии, попытаемся выявить особенности ее функционирования в тексте «условно монологического» эпилога романа «Преступление и наказание».
Методом исследования является сплошная выборка из текста эпилога лексических единиц с морально-оценочным компонентом значения, их
© Ткаченко О. Ю., 2011
классификация, статистическая обработка полученных результатов и их соотнесение со структурным построением и идейным наполнением текста. Выборка и статистическая обработка лексики осуществлялись с применением компьютерных программ, основу классификации составила методика, разработанная А. К. Михальской для исследования лексико-семантического поля моральной оценки в художественных текстах [3].
В первую очередь обращает на себя внимание неоднородность поля моральной оценки в тексте эпилога романа «Преступление и наказание».
В начале исследуемого текста сосредоточены самые многочисленные в нем единицы поля отрицательной моральной оценки (составляющие более 70% всех языковых формул с отрицательным оценочным значением в эпилоге): «преступник», «преступление», «убийство», «убийца». Эти слова объединяются гиперонимом «преступление» (в один ряд с ними можно поставить также слова «грабеж», «ограбленное», «смертоубийство») и, будучи противопоставленными лексическим единицам «явка с повинной», «чистосердечное раскаяние», ассоциируются с судебной оценкой действия.
По классификации А. К. Михальской, данные лексические единицы категории моральной оценки относятся к группам «наиболее общие концепты» (НОК) и «нравственно значимые действия» (НЗД) [4]. Таким образом, в начале эпилога «Преступления и наказания» большинство единиц исследуемого поля обладают высоким уровнем семантической абстракции, немногочисленные же единицы с конкретным значением составляют группу «нравственно значимые действия» и могут быть отнесены к языку судопроизводства.
Соотнесем полученные данные с содержанием исследованного фрагмента текста. Действительно, он описывает «судопроизводство по делу» и сухо излагает подробности преступления Рас-кольникова, известные читателю по первой главе романа. Последнее замечание представляется значимым, поскольку позволяет усомниться в простоте и случайности столь, казалось бы, очевидного соответствия лексического и содержательного наполнения исследуемого фрагмента текста. Возникает вопрос: для чего потребовалось автору в эпилоге романа, где разрешается история преступления Раскольникова, подробно пересказывать процесс совершения преступления? Ответ подсказывает частотность вышеперечисленных единиц, обладающих стилистической окраской официального стиля судопроизводства. С одной стороны, подобным сухим изложением автор намеренно акцентирует внимание читателя на фактографической стороне вопроса, четко и структурированно представляя полную карти-
ну преступления. Заметим, что само слово «факт» не только неоднократно повторяется в тексте, но и обретает в нем отрицательное оценочное значение, будучи одним из слов-репрезентантов категории рационального, противопоставляемого в текстах Достоевского жизни, чувству, вере. С другой - этой структурированностью и сухостью задается новая точка видения преступления: если ранее читатель оценивал происходящее глазами рассказчика, самого Раскольникова (в его внутренних монологах) и других персонажей романа, теперь ему предоставляется официальный судебный отчет, непосредственно не обозначенный в тексте, но легко обнаруживающий себя в используемых языковых формулах.
Следующий условно отграниченный на основе классификации лексики моральной оценки эпизод текста подтверждает сделанный вывод. «Объявились, кроме того, совершенно неожиданно и другие обстоятельства, сильно благоприятствовавшие подсудимому. Бывший студент Разу-михин откопал откуда-то сведения и представил доказательства, что преступник Раскольников, в бытность свою в университете, из последних средств помогал одному своему бедному и чахоточному университетскому товарищу и почти содержал его в продолжение полугода» [5] - так начинается условно выделяемая нами вторая часть текста. В приведенном отрывке обращает на себя внимание противопоставление судебной квалификации «преступник Раскольников» (отрицательная оценка) дальнейшему перечислению нравственно значимых действий с положительным оценочным компонентом значения: «помогал товарищу», «содержал его». С одной стороны, характеристика Раскольникова как «преступника» продолжает заданный тон «судебного рапорта», с другой - сокращенная формула «преступник из последних средств помогал одному своему бедному и чахоточному университетскому товарищу и почти содержал его» звучит противоречиво и, вне контекста, нелогично. Далее это внутреннее несоответствие усугубляется подробностями благодеяний Раскольникова, изложенными в весьма вольной форме (так, как мог бы изложить их Разумихин или вдова Зарницына, учитывая, что факты восстанавливаются с их слов): «ходил за оставшимся в живых старым и расслабленным отцом умершего товарища», «поместил старика в больницу», «во время пожара, ночью, вытащил из одной квартиры двух маленьких детей, и был при этом обожжен», «спасши от смерти двух малюток» и т. д. Эффект стилистического и лексического несоответствия усиливается дальнейшей характеристикой этих поступков, обозначенных конкретными языковыми формулами положительной оценки нравственно значимых действий, сухим делопроизвод-
ственным именованием «облегчающих вину обстоятельств».
Для понимания истоков этого противоречия следует вспомнить о сложном отношении самого Достоевского к общественному суду, который он считал неправомерным и недопустимым, опираясь на христианскую концепцию Великого Божьего и «земного» суда [6].
Помимо лексических единиц со значением положительной оценки нравственно значимых действий персонажа, вторая часть текста содержит слова, относящиеся к категории «нравственное чувство субъекта к объекту и его оценка» (НЧСО) [7], обозначающие отношение Раскольникова к матери («постоянно о ней беспокоился», «очень о ней мучился») и Соне («досадовал на нее», «был <...> даже груб с нею», «тосковал»). Здесь нельзя не отметить того, что если первая часть текста содержала лексику моральной оценки с отрицательным компонентом значения (за исключением «чистосердечного раскаяния», но и эта языковая формула, синонимизи-рованная в тексте с формулой «явка с повинной» и представленная автором как «почти грубая», лишь с оговоркой на общеязыковое значение слова «раскаяние» может быть отнесена к исследуемому полю и отмечена как положительная), то вторая условно выделенная часть эпилога представляет уже традиционную, двухполюсную структуру поля с доминированием лексики с положительным компонентом значения (65%). Интересно, что наибольшее количество положительных оценочных характеристик приписывается Раскольникову со слов его родных и друзей.
Появление следующей группы оценочной лексики, включающей языковые единицы со значениями «нравственного чувства и самооценки субъекта» (НЧСС) и «нравственной характеристики объекта» (НХО) [8], совпадает с началом второй (по авторскому делению текста) части эпилога, рассказывающей о чувствах и переживаниях самого Раскольникова и его жизни на каторге (согласно нашему членению текста на основе классификации входящей в его состав морально-оценочной лексики, речь идет о третьей части эпилога). Сюжетно исследуемый эпизод представляет собой описание жизни и мыслей Раскольникова до его болезни. Тесная связь и логическая соотнесенность единиц поля моральной оценки, выбранных из этой части текста, позволяют говорить о ее целостности. Описываемый фрагмент текста включает в себя следующие единицы поля моральной оценки.
1. Языковые формулы со значением нравственного чувства и самооценки субъекта (гордость сильно была уязвлена, мог сам обвинить себя, счел себя тогда человеком, которому более разрешено, чем другому и т. д.). Данная лексическая группа
представлена практически в равной степени формулами с общим (злодеяние, преступление) и конкретным (обвинить себя, перешагнуть) значением. Практически все формулы данной подгруппы имеют отрицательный оттенок значения, передаваемый либо отрицательной семантикой самой языковой единицы, либо отрицанием её положительного компонента (он не раскаивался в своем преступлении, не нашел их <свои поступки> такими безобразными). На роли отрицательных конструкций в данном эпизоде следует остановиться подробнее. Раскольников осознает себя преступником, называет свое действие «злодеянием», но не осознает своей вины, поскольку не чувствует зла и не принимает значения этого слова в традиционном его толковании. Именно это несоответствие, неразличение полюсов добра и зла, составившее основу трагедии персонажа, терзает его. Обратимся к следующему фрагменту текста: «Ну чем мой поступок кажется им так безобразен? <...> Тем, что он - злодеяние? Что значит слово "злодеяние"? Совесть моя спокойна. Конечно, сделано уголовное преступление; конечно, нарушена буква закона и пролита кровь, ну и возьмите за букву закона мою голову... и довольно!» [9] Используя именно такие языковые средства и игру с ними во фразе Рас-кольникова, Достоевский ясно указывает не только на общее отсутствие у своего персонажа сформировавшихся представлений о добре и зле, но и демонстрирует смещение в его сознании ценностных представлений. На первое место выдвигаются «уголовное преступление» и «нарушенная буква закона» (для Раскольникова вовсе не обладающие моральной значимостью, что читается в небрежной, не имеющей ничего общего с душевным раскаянием фразе «ну и возьмите за букву закона мою голову... и довольно»), а за ними следует «пролитая кровь», то есть вновь происходит подмена и замещение общего нравственного закона, находящего отражение в словах с нравственно-оценочной семантикой, правилами, относящимися к сфере законодательства и лишенного моральной семантики как таковой.
Именно этой подменой в сочетании с продолжением обоснования Раскольниковым своих идей и теорий (детально речь о них пойдет далее) и демонстрируется невозможность раскаяния персонажа на данном этапе.
2. Нравственное чувство субъекта к объекту и его оценка. Данная группа также представлена исключительно отрицательными формулами; ее составляют слова, выражающие отношение Рас-кольникова к Соне (презрительное и грубое) и, в большей степени, его отношение к другим каторжникам (омерзительно, недоверчиво, неприязненно, презрение и т. д.).
3. Нравственная характеристика объекта. Вышеперечисленные чувства Раскольникова по от-
ношению к каторжникам обусловлены тем, что отрицательные качества, которых он не замечает или не может осмыслить в себе, он отмечает в других людях: «считали весь этот люд за невежд и холопов и презирали их свысока» [10] (ср.: «я убил гадкую, зловредную вошь, старушонку процентщицу, никому не нужную» [11]). С отвращением отмечает Раскольников, что смеются над его преступлением те, которые «гораздо его преступнее». Здесь, пожалуй, впервые слово «преступление» обретает более глубокое, неоднозначное, не канцелярское значение, становясь характеристикой, а не фактом, что подчеркивается грамматически сравнительной формой «преступнее». Именно это значение слова можно считать авторским. «Испытывая воздействие авторской семантико-стилистической системы» [12], значение этого слова трансформируется не только в авторском представлении, но и в идеологической системе его персонажа. То, что Раскольников отмечает «злодеяние преступления» в других, впоследствии даст ему возможность собственного «воскресения».
Лексемы «Бог», «вера», «воскресение», являющиеся центральными в морально-этической системе Достоевского, впервые встречаются именно в этой части эпилога. Вместе с лексемой «любить», обозначающей чувства каторжных к Соне, они составляют положительный полюс семантического поля моральной оценки в исследуемом эпизоде текста.
Четвертая группа лексики моральной оценки состоит, как и первая, из языковых единиц со значением «общих концептов» и «нравственно значимого действия». В тексте эти языковые единицы относятся к вставному эпизоду эпилога -сну Раскольникова, «переломному» моменту, за которым следует «воскресение» персонажа. Несмотря на категориальную общность лексики данного эпизода с лексикой первой части, он содержит не общие, а конкретные языковые формулы, в том числе символические, обретающие оценочный компонент значения исключительно в данном авторском употреблении слова-термины (язва, трихины). Языковая структура этого текста заслуживает отдельного внимания. Вначале приводится описание болезни людей, зараженных моровой язвой, связанное с их идеями: «никогда, никогда люди не считали себя так умными и непоколебимыми в истине, как считали зараженные. Никогда не считали непоколебимее своих приговоров, своих научных выводов, своих нравственных убеждений и верований» [13]. Разумеется, данное описание в полной мере соотносится с трагедией Раскольникова, однако эти признаки «болезни» он сознавал в себе и ранее. Далее он вынужден увидеть последствия «язвы», выраженные уже не в виде теории, а практичес-
ки, детально. Это достигается в тексте словесными формулами со значением конкретного отрицательного морально значимого действия: «убивали друг друга в какой-то бессмысленной злобе», «собирались друг на друга целыми армиями», «начинали сами терзать себя», «бросались друг на друга», «кололись и резались», «кусали и ели друг друга» и т. д. По высказыванию Г. К. Щенникова, «у героев Достоевского напряженные переживания во сне связаны с теми же моральными чувствами и моральными оценками, которые мучают их наяву. У них чувства обычно находятся в противоречии с сознательными намерениями. В бодром состоянии герой подавляет нежелательные чувства, которые он знает давно, но недооценивает» [14]. В данном случае «нежелательными чувствами» для Раскольникова явились общечеловеческие законы морали, которую он не мог признать, будучи погруженным в теоретизирование. Как и в случае с осознанием злодеяний, совершаемых на его глазах каторжниками, во сне ему предоставляется возможность посмотреть на последствия своих же идей. Нельзя не отметить важности для построения данного фрагмента текста очередной смены рассказчика. Внутренний монолог Раскольникова сменяется авторским описанием его сна, то есть демонстрацией персонажу последствий рожденных им ранее идей, что значимо для понимания связи структурного и содержательного наполнения текста. «Демонстративность» же достигается на уровне лексических единиц: проводятся прямые причинно-следственные параллели между общими концептами, относящимися к идеологической сфере
(теории персонажа), и их реальным воплощением (лексика со значением нравственно значимого действия).
Наконец, последняя часть эпилога, повествующая о «воскресении» Раскольникова, отличается разнонаполненностью поля моральной оценки (в тексте встречаются формулы, относящиеся к различным классификационным группам) и характеризуется доминированием положительной оценочной лексики (88%). Наряду с конкретными, зачастую символическими формулами («бросило к ее <Сони> ногам», «плакал и обнимал ее колени» и т. д.) в тексте встречаются слова с наиболее общим морально-оценочным значением, центральные для системы морально-этических представлений Достоевского (воскресение, любовь, обновление, искупление, страдание и т. д.).
Таким образом, разобщенностью, деструкту-рированностью текстового материала эпилога достигается эффект противопоставления финала и целостного текста романа, и текста эпилога четким причинно-следственным построениям теории Раскольникова. То же находит отражение в формулах: «мысль его переходила в грезы, в созерцание», «он ничего бы и не разрешил теперь сознательно; он только чувствовал. Вместо диалектики наступила жизнь» [15]. В приведенных примерах антонимические пары «мысль - созерцание», «сознание - чувство», «диалектика - жизнь» (как и ранее рассмотренное слово «факт»), не содержащие семантически элемента оценочности значения, обретают его, воплощая противопоставление рационального (сознания, идеи) и иррационального (веры, жизни), на котором строится раз-
Сюжетная роль эпизода/лицо Ключевые формулы Группы формул Доминир. формул с общ./конкр. знач. Соотношение формул с «-»/«+» знач., %
Судебное описание дела/суд Преступление, убийство, преступник, убить, грабеж, лгать и т. д. нок нзд Общие 97/3
Свидетельства, жизнь на каторге/друзья, родственники, Соня Помогал, содержал и кормил, спасши от смерти, спасенных, беспокоился, мучился, равнодушие, досадовал, был груб и т. д. нзд нчсо Конкретн. 35/65
Размышления Раскольникова до болезни/Раскольников, рассказчик Уязвленная гордость, обвинил себя, ожесточенная, не раскаивался, злиться, злодеяние, безобразен, презрение, омерзительно, безбожник, убийца, преступление, любить и т. д. нчсс нчсо нхо Общие 70/30
Сон Раскольникова/ рассказчик Моровая язва, убивали, бросались, резались, кусали, ели, чистые, обновить, очистить и т. д. нок нзд Общие, конкретн. 81/19
«Воскресение» Раскольнико-ва/рассказчик Воскресение в новую жизнь, воскресение, любовь, искупление, страдание, перерождение и т. д. нок нзд нчсо нхо Общие, конкретн. 12/88
венчание всех идеологических теорий персонажей Достоевского: «Он <Достоевский> не признает того, что нравственное есть согласие с внутренними убеждениями <... > Недостаточно определять нравственность верностью своим убеждениям. Надо еще беспрерывно возбуждать в себе вопрос: верны ли мои убеждения?» [16]
Перед тем как перейти к обсуждению результатов исследования, в сводной таблице покажем трансформацию лексического наполнения поля моральной оценки в разных фрагментах эпилога «Преступления и наказания». Для этого отметим следующие особенности: сюжетная роль эпизода и повествователь (или лицо, точку зрения которого представляют те или иные морально-оценочные языковые формулы), ключевые формулы, классификационные группы, к которым относятся формулы, доминирование формул с общим или конкретным значением, процентное соотношение формул с положительным и отрицательным компонентом значения (см. таблицу).
Таким образом, только вторая и пятая группы обнаруживают превосходство количества формул с положительным оценочным компонентом значения. В первом случае «положительную» группу составляют в основном слова со значением нравственно значимого действия (свидетельства друзей, положительно характеризующих Раскольни-кова), во втором - все классификационные группы. Наиболее ярковыраженным отрицательным значением обладают общие концепты и общие единицы самохарактеристики Раскольникова.
В тексте эпилога наиболее общие концепты чаще всего сопряжены с лексемами, обозначающими нравственно значимые действия, являясь отображением теории (рационального) и практики (жизненного) в их сочетании, взаимовоплощении или противоречии: «Достоевского интересует преимущественно нравственная сторона общественных идей, этический смысл и результат социально-исторических концепций, воодушевляющих его героев» [17].
Взаимосвязь практического и теоретического и их роль в создании структуры текста эпилога и его внутренней идейной логики следует также из выделенных ключевых формул, лексически обозначающих путь от «преступления» к «воскресению». Практически этот путь предполагает совершение благих деяний, очищение раскаянием, искупление. Теоретически же он связан с осознанием преступником ошибочности и смертоносности его идей, вплоть до их гротескного символического воплощения.
Монологичность эпилога «Преступления и наказания» действительно можно назвать лишь ус-
ловной (Бахтин): несмотря на то что внутренних идеологических противоречий эпилог не содержит, а автор действительно ведет своего персонажа к раскаянию, полностью, пошагово развенчивая его теорию, многоголосие обнаруживает себя на ином уровне. Преступление Раскольникова, обсуждению которого, в сущности, и посвящен эпилог, различно оценивается разными голосами-персонажами. Еще большие различия обнаруживаются в характеристике Раскольникова.
Таким образом, на основе классификации лексики поля моральной оценки в тексте эпилога выделяются четко отграниченные части. Это деление совпадает с чередованием в тексте голосов-рассказчиков (что в полной мере соответствует концепции языковой композиции текста [18]). Проведенное исследование демонстрирует то, как идейное построение текста эпилога романа опирается на его языковую структуру и каким образом находит в ней свое выражение.
Примечания
1. Бахтин М. М. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1963. С. 53.
2. Там же. С. 143.
3. Михальская А. К. Русские и англичане: особенности речевого поведения и восприятие художественной литературы // Вестник Литературного института им. А. М. Горького. М., 2006. С. 3-20.
4. Там же.
5. Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: в 30 т. Т. 6. Л., 1976. Далее цитаты приводятся по этому изданию с указанием номеров страниц. С. 412.
6. Святитель Тихон Задонский. Духовный посох. Избранные места из трудов архипастыря. М., 2009. С. 327-332.
7. Михальская А. К. Русские и англичане: особенности речевого поведения и восприятие художественной литературы // Вестник Литературного института им. А. М. Горького. М., 2006. С. 3-20.
8. Там же.
9. Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: в 30 т. Т. 6. Л., 1976. С. 417.
10. Там же. С. 418.
11. Там же. С. 400.
12. Ковтун Л. С. Соотношение эстетического и логического компонентов в лексической номинации // Языковая номинация (общие вопросы). М., 1977. С. 222.
13. Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: в 30 т. Т. 6. Л., 1976. С. 419.
14. Щенников Г. К. Художественное мышление Ф. М. Достоевского. Свердловск, 1987. С. 129.
15. Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: в 30 т. Т. 6. Л., 1976. С. 422.
16. Белкин А. Читая Достоевского и Чехова. М., 1973. С. 52.
17. Розенблюм Л. М. Поэтика Достоевского-психолога // Творческие дневники Достоевского. М., 1981. С. 312.
18. Горшков А. И. Русская стилистика и стилистический анализ произведений словесности. М., 2008. С. 143.
