CC BY
112
УДК 821.161.1.09«1917/1991»
СТРУКТУРА КОНЦЕПТУАЛЬНЫХ КОДОВ В ПОВЕСТИ Б. К. ЗАЙЦЕВА «ГОЛУБАЯ ЗВЕЗДА»
THE STRUCTURE OF CONCEPTUAL CODES IN B. K. ZAYTSEV’S SHORT NOVEL «BLUE STAR»
Н. А. Иванова N. A. Ivanova
ФГБОУ ВПО «Чувашский государственный педагогический университет им. И. Я. Яковлева», г. Чебоксары
Аннотация. Художественная ткань повести Б. К. Зайцева «Голубая звезда» характеризуется многообразием и сложностью сплетения астрального, библейского, фольклорного, литературного кодов, создающих неповторимый узор высказывания, наполняя его художественностью. «Сеть» культурных кодов, сквозь призму которых рассматривается произведение, позволяет расширить тематику произведения и углубить его проблематику.
Abstract. B. K. Zaytsev’s short novel «Blue star» is characterized by diversity and complexity of the astral, Bible, folklore, literary codes, which create a unique pattern of images, thus, making it artistic. The «network» of the cultural codes, which contribute to considering the work, expands and deepens the subject matter of the work.
Ключевые слова: Б. К. Зайцев, художественное кодирование, культурный код, астральный код, библейский код, фольклорный код, литературный код.
Keywords: B. K. Zaytsev, artistic coding, cultural code, astral code, Bible code, folklore code, literary code.
Актуальность исследуемой проблемы. Повесть Б. К. Зайцева «Голубая звезда» (1918) относится к числу программных произведений писателя, о чем свидетельствует запись в автобиографии: «В 1918 году <...> появилась повесть, которую я считаю самой полной и выразительной из первой половины моего пути» [7, 589]. В ней свое наивысшее воплощение находят как идейные, так и художественные искания автора.
В современном литературоведении изучению произведения «Голубая звезда» посвящены исследования М. В. Ветровой, Ю. А. Драгуновой, Е. Ф. Дудиной, Л. А. Иезуи-товой, О. Г. Князевой, Л. В. Ляпаевой, Л. В. Усенко. В поле зрения исследователей находились разные аспекты анализа. Наиболее освещаемыми являлись проблема героя [4], [6], [9], [10], вопросы мотивной структуры (мотив одиночества, мотив культуры, мотив игры) [5], [12], поэтика сна [5], символика [5], [10], вопросы традиций Достоевского [3], [5], [9], Чехова [10], Вл. Соловьева [4], [5], импрессионистические черты повести [15]. Таким образом, обращение исследователей к «Голубой звезде» Б. Зайцева представлено
достаточно разносторонне, однако исследования, рассматривающие повесть сквозь призму кодов, что углубляет представление о своеобразии художественной картины мира писателя, отсутствуют. Это позволяет говорить об актуальности обозначенной темы.
Материал и методика исследований. Произведение Б. Зайцева «Голубая звезда», являющееся материалом данного исследования, характеризуется образным художественным кодированием. Художественный код как модель мировидения воссоздается через выстраивание парадигмы элементов механизма кодирования. В структуре повести как дискурса формируются особые типы высказываний, образуются пласты, удовлетворяющие условиям лигитимированного «метарассказа», - коды. Под кодом понимается «совокупность знаков (символов) и система определенных правил, при помощи которых информация может быть представлена в виде набора из таких символов для передачи, обработки и хранения» [11, 423], коды - это «ассоциативные поля», «перспектива цитации, мираж, сотканный из структур», «определенные типы уже виденного, уже читанного, уже деланного» [2, 454-455] (выделено автором. - Н. И ). «Отсылая к написанному ранее, иначе говоря, к Книге (к книге культуры, жизни, жизни как культуры), - по мысли Р. Барта, - код превращает текст в проспект этой Книги. Или так: каждый код <...> олицетворяет один из Голосов, сплетающихся в текст» [1, 45]. Структурно-семиотический подход к исследованию повести Б. К. Зайцева позволяет выделить концептуальные коды в художественной ткани произведения, определить специфику их функционирования.
Результаты исследований и их обсуждение. В структуре произведения Б. Зайцева «Голубая звезда» (1918) нами выделены такие культурные коды, как библейский, фольклорный и литературный. Однако важным в раскрытии проблематики повести писателя, основу мировоззренческих установок которого составляет космическая семантика, выступает астральный (звездный) код, заявленный в названии произведения. Название повести - «Голубая звезда» - является своеобразным кодом, вписывающим произведение в контекст историко-литературной ситуации: «звездная» тема характерна русской классической традиции. Образ голубой звезды Веги, выступающий ключевым «семантическим узлом» астрального кода в художественной ткани произведения «поэта космической жизни» (так характеризуют Б. Зайцева его современники: З. Н. Гиппиус,
К. И. Чуковский, Ф. А. Степун и А. Г. Горнфельд [9, 7]), функционирует как код высшего, трансцендентного. «Дружественные» отношения с голубой звездой Вегой, альфой созвездия Лиры, выстраиваются у главного героя повести Алексея Петровича Христофорова, который считает ее своей путеводительницей: «Христофоров поднял голову. И тотчас увидел голубую Вегу, прямо над головой. Он не удивился. Он знал, что стоит ему поднять голову, и Вега будет над ним. Он долго шел, всматриваясь в нее, не надевая шляпы» [8, 222]. Голубая Вега выступает как нечто родственное голубоглазому Христофорову, близкое по духу. Эта ситуация связана аллюзивно с лирическим произведением М. Лермонтова «Выхожу один я на дорогу», в котором звездная ночь наводит героя на мысли о собственном существовании. В стихотворении «голубое сияние» придает земному пейзажу космическую широту, при этом возникающие образы («ночь», «небеса», «звезды», «Бог») выстраивают вертикальное направление - движение к высшим сферам, сферам вечности. Близость, родство героев повести Зайцева и стихотворения Лермонтова усиливает создающуюся вертикальную линию между героем Христофоровым и звездным небом, в частности звездой Вегой. «Движение по вертикали, - справедливо отмечает Л. А. Софронова, - выглядит как полет. Естественно, летать может только человек внут-
ренний. Только он высвобождается из оков.» [13, 352]. Через «общение» с голубой звездой Вегой Христофоров находит выход в вечность. Свет звезд говорит герою о вечной тайне и в то же время приоткрывает завесу над ней. Именно наедине со звездным светом герой пытается осознать свои истинные стремления, свое бытие. Для окружающих людей он предстает как человек «странный» [8, 229], «загадочный» [8, 251], «немного фантастический» [8, 224], что утверждает мысль о необъяснимости Христофорова вне рамок семантики астрального кода. Герой одинок среди людей. Именно при свете голубой звезды он распознает в Машуре духовно близкого себе человека. Он говорит: «У меня есть вера, быть может, и странная для другого: что эта звезда - моя звезда-покровительница. Я под нею родился. Когда ее вижу, то спокоен. Я замечаю ее первой, лишь взглянув на небо. Для меня она - красота, истина, божество. И посылает мне свет любви <...> В вас часть ее сияния. Потому вы мне родная. Потому я это и говорю» [8, 278] (выделено автором. - Н. И.). Христофоров начинает входить в мир светского общества, интересы которого ограничиваются кругом земных, бытовых дел, что являет собой горизонтальную плоскость в повести Зайцева. Как отмечает В. Н. Топоров, горизонтальное направление «отказывается от инициативы, от поиска новых путей и решений», оно является стабилизирующим, типовым [14, 22]. Светский мир словно пытается связать свою жизнь с вечностью, постоянно обращаясь к мировой классике, что осуществляется в повести посредством рецепции культурных кодов. Культурные коды представляют собой «не что иное, как цитации-извлечения из какой-либо области знания или человеческой мудрости» [1, 45].
Важным в характеристике мира героев повести выступает такой культурный код, как литературный. Мир московской элиты пронизан духом «литературности»: герои читают доклады («.она должна была читать доклад “К вопросу о влиянии Шатобриана на ранние произведения Пушкина”» [8, 256]), спорят, говорят о великих произведениях писателей и поэтов. Рецепция литературных кодов осуществляется и посредством использования скульптурных образов: «.прошел он [Христофоров] по Никитскому бульвару, по Тверскому, где Пушкин стоял, спокойный и задумчивый, глядя на мелькающую толпу» [8, 298]. В этом контексте сильнее ощущается противостояние между классикой, соотносимой с вечностью, и современностью, характеризующейся «мельканием». На «внутреннем» уровне рецепция кода в ткани повести осуществляется не столько через прямое упоминание имени великого гения, сколько через введение названий его произведений, цитат из его поэтических творений. Дешифровка литературного кода в отрывке -«Мать говорила о поэме “Цыгане”, а Машуре стало вдруг так грустно и жаль себя, что на глазах выступили слезы» [8, 304] - позволяет уловить внутреннее состояние героини: контраст между сильным чувством любви в поэме великого поэта (пусть герои, движимые эгоизмом, отказываются от любви, но они одержимы ею) и отношениями Машуры с Антоном («.почему-то вышло, что они стали считаться женихом и невестой» [8, 310]) вызывает в героине чувство жалости, горечи. Взаимоотношения героев и далее раскрываются посредством введения пушкинского кода. Так, например, в эпизоде ожидания Антоном встречи с Машурой литературный код выражает лирическую и ироническую экспрессию: «Стоит ли оставаться? Не надеть ли пальтишко, не уйти ли назад? Полтора месяца он с Машурой почти в ссоре, в Москве не был, а сейчас явился зачем-то - с повинной? “Невольно к этим грустным берегам”?...» [8, 254]. Введенная в повествование цитата из поэмы А. С. Пушкина «Русалка» («.Невольно к этим грустным берегам // Меня влечет неведомая сила.») позволяет уловить истинные чувства Антона к Машуре.
Раскрытию развития взаимоотношений героев способствует рецепция фольклорного кода в повести. Так, Антон говорит Машуре: «Белым-то нас всякий полюбит. Ты полюби черным. Что ж, и черным...» [8, 227]. Пословица «Полюби-ка нас вчерне, а вбеле-то (вкрасне) и всяк полюбит» позволяет усилить типичность образов, описываемых явлений, возвести изображаемое в эпическое.
Духовная атмосфера общества косвенно воссоздается и через описание комнат героев: «Солнце <.> блестит в ручках качалки с накинутым вышиванием, в книжках, фотографиях, тетрадках, где можно встретить стихи Блока и портрет Бальмонта, во всех тех маленьких пустяках, что составляют обстановку и уют московской барышни из образованной семьи» [8, 249]. А. Блок и К. Бальмонт, как известно, были кумирами разных поколений начала XX века, в особенности молодежи 1900-х годов. Наличие в «тетрадках» «московской барышни» атрибутов времени позволяет говорить о героине как о представительнице своего поколения, находящегося в интеллектуальных поисках.
В мир светского общества вхож герой Ретизанов, о котором говорят: «.собирает старинные книги, изучает ритм, изобретает новые законы гармонии, беседует с гениями и влюбляется дон Алонзо-Кихада дель Ретизанов» [8, 240]. Код известного романа М. Сервантеса позволяет охарактеризовать Ретизанова как восторженного, благородного в душе человека: Алонзо Кихадо - герой романа «Дон Кихот», рыцарь Печального Образа, бедный и очень благородный в душе испанский дворянин, помешавшийся на чтении рыцарских романов и на подражании им.
Всю призрачность происходящего в мире светского общества Христофоров с особой силой ощущает на карнавале: «. [ему] вдруг представилось, что сколь ни блестяща и весела, распущенна эта толпа, довольно одного дыхания, чтобы, как стая листьев, разлетелось все во тьму. Может быть, это все знают, но не говорят - стараются залить вином, танцами, музыкой» [8, 287]. Христофорову светское общество дает свою характеристику: «В нем есть священный идиотизм» [8, 224]. Раскрыть смысл подобной характеристики героя позволяет код романа Ф. М. Достоевского «Идиот» (сходство внутренних миров Христофорова и Мышкина).
В повести Б. Зайцева наблюдается рецепция кода рассказа Бунина «Господин из Сан-Франциско», что совершенно не было отмечено исследователями. С помощью бунинского кода повествователь передает особое восприятие мира Христофоровым в лирическом фрагменте повести: «Христофоров бессмысленно, отсутствуя, сидел в лифте, напоминавшем каюту. С ним подымались иностранного вида обитатели и разбредались по бесчисленным коридорам дома - океанского корабля» [8, 298]. Герой словно парит над миром, занимая позицию наблюдателя, созерцателя. Выявленная аллюзия говорит о со-относимости жизни с океанским миром, где человек предстает песчинкой, что подчеркивает сиюминутность человеческого бытия и вечность мира.
Как особый культурный код выступает библейский код, являющийся ключевым в раскрытии содержания разговоров Христофорова и Анны Дмитриевны, представительницы московской элиты. Так, в противовес Христофорову, утверждающему, что «нет ничего выше христианства», Анна Дмитриевна говорит своей приятельнице: «Фанни, слышишь? Легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, нежели богатому войти в Царствие Небесное! Это про нас с тобой» [8, 268]. Героиня через библейскую цитату [Матф. 19:24] [Лк. 18:25] высказывает мысль о сложности отречения от «светских» ценностей и принятия жизни согласно христианской морали. Тем не менее, она ощущает ис-
тинность этого пути, говорит Христофорову: «С меня долго надо смывать, ах, как долго смывать прежнее. Голубчик, мне оттого с вами легко, что вы не теперешний, древний человек.. Уж и сейчас похоже, что мы удалились с вами в пустыню, но это только первые шаги. Ах, иногда я мечтаю о настоящей Фиваиде, о жизни в какой-то блаженной египетской пустыне, наедине с Богом» [8, 314]. Расшифровать смысл сказанного позволяет семантика библейского кода, содержащего в себе евангельский рассказ, согласно которому Иисус Христос, ведомый Духом, удалился в пустыню, чтобы в уединении, молитве и посте подготовиться к исполнению своей миссии. Иисус сорок дней «Был искушаем от диавола и ничего не ел в эти дни, а по происшествии их взалкал» [Лк. 4:2]. Через обращение к подобному библейскому сюжету проявляется готовность героини уйти от мирской жизни, желание, пока не реализовавшееся, однако существующее как возможность.
Рецепция библейского кода осуществляется на разных уровнях, выполняя различные функции, в том числе служит и для выражения иронии, самоиронии. Так, войдя в дом Христофорова, Анна Дмитриевна говорит: «А, убежище отшельника. Здравствуйте, святой Антоний» [8, 242]. Содержание разговора отсылает читателя к житию святого Антония и непосредственно к Ветхому Завету. Преподобный Антоний известен как аскет-отшельник Ш-1У вв., подвизавшийся в египетской пустыне Фиваиде. Христофоров, по сути, ведет аскетический образ жизни. При этом герой органично соотносит свои взгляды с идеями Библии: «Человек не может представить себе времени, когда его не будет. Нельзя вообразить смерть как засыпание или сон, которому нет пробуждения. В то же время трудно понять, чтобы здесь, на земле, мы могли вечно жить. Вот недавно, на днях я испытал странное чувство. На минуту я ощутил себя блаженным и бессмертным духом, существующим вечно, здесь же, на земле. Жизнь как будто бы проносилась передо мной миражом, вечными сменами, и уходящих миражей мне не жаль было, а будущие - я знал, придут. Я забывал о прошлом и не думал о будущем. Быть может, такое состояние, со всегдашним ощущением Света, то есть Бога, и есть райская жизнь, о которой говорит Библия» [8, 314] (выделено автором. - Н. И ).
Расширению пространственно-временных границ событий, возведению реальности к сакральному в повести Б. Зайцева способствуют такие элементы библейского кода, как названия псалмов, отдельные церковные фразы, названия каких-либо церковных реалий: «Рождество у Вернадских проходило по точному ритуалу: на первый день являлись священники, пели “Рождество Твое, Христе Боже наш”», «Христос воскрес! - Воистину воскрес!», «ставила свечку “Укротительнице злых сердец”», лампадка, «пахнет ладаном», вечерня и т. д. В повести в земное время органично вливается время вечное, что подчеркивается уже тем, что оно измеряется церковным календарем: «Легко, приветливо светлел в Машуриной чистой комнате масленичный день» [8, 305], «Следующий день был четверг Страстной недели, знаменитый день Двенадцати Евангелий, длинных служб, вечернего шествия с огоньками» [8, 311], «через несколько дней, незадолго до Рождества» [8, 270]. Все это соотносится с жизнью Вечной.
Таким образом, повесть Б. К. Зайцева «Голубая звезда» предстает уникальным произведением, характеризующимся насыщенностью разнополярных связей. Структуру повести глубоко пронизывают астральный, библейский, фольклорный, литературный (пушкинский код, код Гоголя, код Блока и Бальмонта, Бунина, код Достоевского, Л. Толстого, код Сервантеса, А. Франса и др.) коды, которые выполняют характерологическую функ-
цию, функцию типизации, выражают лирическую и ироническую экспрессию, создают культурно-литературное пространство, сакральное пространство, расширяют круг образных средств. «Сеть» кодов в ткани повести «Голубая звезда» создает неповторимый узор высказывания, наполняя его астральной семантикой, библейской, фольклорной, литературной традицией, что свидетельствует об «интегрирующем» характере художественного кода произведения, заключающего в себе семантику вечности, божественного величия. Это позволяет нам говорить, что сущность оригинальных художников «не в том чужом, что заимствуемо и повторимо, а в личном, неотъемлемом. «краденые» места у них «спаяны» . и приведены к таинственному единству» [16, 605].
Резюме. Подход к исследованию художественного произведения сквозь призму кодов открывает новый круг интересных возможностей: выявление глубинной основы анализируемого текста и изучение сдвигов целых художественных систем.
ЛИТЕРАТУРА
1. Барт, Р. S / Z / Р. Барт ; пер. с фр. Г. К. Косикова, В. П. Мурат. - М. : Эдиториал УРСС, 2001. -
232 с.
2. Барт, Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика / Р. Барт ; пер. с фр. Г. К. Косикова, В. П. Мурат. - М. : Прогресс, 1989. - 616 с.
3. Библия : книги Священного Писания Ветхого и Нового Завета. - М. : Издание Московской Патриархии, 1993. - 1372 с.
4. Ветрова, М. В. Повесть Бориса Зайцева «Голубая звезда» : круг символистских идей и художественный опыт Достоевского / М. В. Ветрова // Вестник Харьковского национального университета им. В. Н. Каразина. Серия Филология. - 2008. - Вып. 53. - № 798. - С. 215-219.
5. Драгунова, Ю. А. Проза Б. К. Зайцева 1901-1922 годов : автореф. дис. . канд. филол. наук : 10.01.01 / Ю. А. Драгунова. - Тверь, 1997. - 16 с.
6. Дудина, Е. Ф. Творчество Б. К. Зайцева 1901-1921 годов : своеобразие художественного метода : автореф. дис. . канд. филол. наук : 10.01.01 / Е. Ф. Дудина. - Орел, 2007. - 21 с.
7. Зайцев, Б. К. О себе / Б. К. Зайцев // Зайцев Б. К. Собрание сочинений : в 5 т. (т. 6-11 - доп.). Т. 4. - М. : Русская книга, 1999. - С. 587-593.
8. Зайцев, Б. К. Собрание сочинений : в 5 т. (т. 6-11 - доп.) Т. 2 / Б. К. Зайцев - М. : Русская книга, 1999. - 544 с.
9. Иезуитова, Л. В мире Бориса Зайцева / Л. Иезуитова // Б. К. Зайцев. Земная печаль. - Л. : Лениз-дат, 1990. - С. 5-16.
10. Князева, О. Г. Религиозно-философские основы художественного творчества Б. К. Зайцева 19101920-х гг. : автореф. дис. . канд. филол. наук : 10.01.01 / О. Г. Князева. - Курск, 2007. - 23 с.
11. Культура и культурология. Словарь / сост. и ред. А. И. Кравченко. - М. : Академический проект ; Екатеринбург : Деловая книга, 2003. - 928 с.
12. Ляпаева, Л. В. Некоторые особенности мотивной структуры повести Б. Зайцева «Голубая звезда» / Л. В. Ляпаева // Классика и современность. - Чебоксары : Изд-во Чуваш. ун-та, 2007. - С. 43-48.
13. Софронова, Л. А. Культура сквозь призму поэтики / Л. А. Софронова. - М. : Языки славянских культур, 2006. - 832 с.
14. Топоров, В. Н. Об одном парадоксе движения. Несколько замечаний о сверхэмпирическом смысле глагола «стоять», преимущественно в специализированных текстах / В. Н. Топоров // Концепт движения в языке и культуре. - М. : Издательство «ИНДРИК», 1996. - С. 7-89.
15. Усенко, Л. В. Импрессионизм в русской прозе начала XX века / Л. В. Усенко. - Ростов н/Д. : Изд-во Рост. ун-та, 1988. - 237 с.
16. Ходасевич, В. Колеблемый треножник. Избранное / В. Ходасевич. - М. : Советский писатель, 1991. - 358 с.
