CC BY
173
Теория литературы. Текстология Theory of Literature. Textual Studies
Ф.Х. Исрапова (Махачкала) ORCID ID: 0000-0001-6793-4180
«СТРОИТЕЛЬНЫЕ ЛЕСА» ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЯ (А.В. Михайлов о теории литературы и ее терминах как «особых словах»)
Аннотация. В данной статье впервые ставится вопрос о системе теоретико-литературных взглядов А.В. Михайлова на основе его представлений о том, что теория литературы должна исходить из истории поэтического слова. Автор статьи считает исходным в этом смысле следующий тезис А.В. Михайлова: «слово теории оказывается в глубоком родстве со словом самой поэзии». В центре исследования оказывается мысль ученого о том, что литературная теория возникла как «отщепление от поэтического слова», и теперь ее целью является реконструкция «поэтической памяти веков» в целостности ее исторического развития. Настаивая на том, что «наука о литературе явно выступает продолжением самой литературы», ученый обращает внимание своего читателя на образность ее научного языка. Автор статьи доказывает связь этого тезиса А.В. Михайлова с одной из лекций «Философии языка и слова» Ф. Шлегеля. В процессе анализа некоторых работ А.В. Михайлова делается вывод о том, что ученый намечает границу между движущимся материалом, который исследует наука, и ее статичным терминологическим аппаратом. Разъясняя это несоответствие, он предлагает понимать термины как «строительные леса»: «эти леса стоят, между тем как дом - возводится». Научная ценность представлений А.В. Михайлова о развитии и целостности «сложной рабочей дефиниции» состоит в том, что они обращают читателя и к суждениям С.С. Аверинцева о становлении теоретического слова у Аристотеля («В сущности, именно наличие дефиниций дает нам действительное право называть теоретико-литературные термины "Поэтики" терминами»), и к высказываниям В.И. Тюпы о коммуникативном наполнении дефиниции, о ее ориентированности на адресата.
Ключевые слова: А.В. Михайлов; теория литературы; образность научного языка; термины движения; Ф. Шлегель; полнота научного выражения; «созидающая критика».
F.Kh. Israpova (Makhachkala) ORCID ID: 0000-0001-6793-4180
The "Scaffolding" of Literary Criticism: A.V. Mikhailov on Theory of Literature and Its Terms as "Special Words"
Abstract. This article is the first one to question the system of A.V Mikhailov's concepts of literary theory based on his idea that literary criticism should originate from the history of a poetic word. For the author the starting point is the following thesis by A.V Mikhailov: "in theory, the word is deeply related to the word of poetry itself'. The centre of the studies is thus occupied by the scholar's idea that literary theory emerged as a "break-off from the poetical word", and now it aims at reconstructing the "poetical memory of the centuries" in the integrity of its historical development. The scholar draws the reader's attention to the imagery of the language of literature, insisting that "the studies of literature is evidently the continuation of the literature itself". The author proves the relation between A.V. Mikhailov's thesis with one F. Schlegel's lectures "Philosophy of Language and Word". While analyzing some of A.V Mikhailov's works, we conclude that he marks the borderline between the moving material explored by science and its static terminological apparatus. In clarifying this discrepancy, he suggests to view terms as "scaffolding": "the scaffolding is there, and the house is being built". The academic value of A.V Mikhailov's concept of the evolution and integrity of a "complicated working definition" is in the fact that it draws the reader, firstly, to S.S. Averintsev's ideas of the formation of Aristotle's theoretical word: "As a matter of fact, it is the existence of definitions that allows us to regard the terms of literary criticism in "Poetics" as terms"; and, secondly, to V.I.Tyupa's views on the communicative filling of the definition, its addresssee-orientedness.
Key words: A.V. Mikhailov; the theory of literature; the imagery of academic language; terms of movement; F. Schlegel; the completeness of a scientific expression; creative criticism.
Система теоретико-литературных взглядов A.B. Михайлова на протяжении вот уже двух десятков лет является предметом научной рефлексии в работах целого ряда отечественных литературоведов: Н.С. Павловой, С.Г. Бочарова, Л.И. Сазоновой, В. Махлина, Г.И. Данилиной, Л.Н. Полу-бояриновой, T.A. Касаткиной. Моя задача в настоящей статье определяется тем, как A.B. Михайлов представлял себе специфику возникновения и функционирования в истории литературы теоретического слова о ней. Как пишет Л.И. Сазонова, слово было для A.B. Михайлова «главным объектом и героем его герменевтических работ. Внимание к слову, нацеленность на слово, на постижение глубинных закономерностей культуры через слово образует внутренний сюжет напряженнейшего научного исследования, придает связность и концептуальное единство трудам ученого и, преодолевая их внешнюю фрагментарность, соединяет в единый ансамбль, порождая целое смысла». Это целое открывается в трудах ученого в непрерывном движении культуры: «Многовековая история европейской ли-
тературы предстает в фундаментальной концепции А.В. Михайлова как последовательная смена крупных историко-культурных эпох, различающихся своим отношением к слову» [Сазонова 2014, 429].
Характеризуя А.В. Михайлова как теоретика культуры, Т.А. Касаткина высказывается еще более определенно: «<...>Михайлов был человеком одной темы. <.. .> Его единственной темой было слово. Все, что мы имеем (все михайловское наследие), - это ее разработка. <.. .> слово, собственно, и выступает как "теория" предмета <.. .> Сфера слова - сфера бескорыстной встречи, сфера отыскивания не выгоды, но смысла; слово - область, где вещам дано существовать как смыслам <...>» [Касаткина 2013, 126127].
Направляя внимание читателя работ Михайлова, посвященных взаимосвязям исторической поэтики и герменевтики, на вопрос о том, «какие теоретические традиции питали мысль Александра Викторовича», В. Махлин отмечает: «Ведь "любовь к слову" по своей фактической заинтересованности, по характеру и направленности своего внимания не столько "теоретична", сколько "практична": она в принципе реагирует не на „общие слова", а на событийные подробности исторически всесильного бога деталей <...>» [Махлин 2006, 531].
Ближе всего к цели моего исследования находится следующее высказывание С.Г. Бочарова об А.В. Михайлове как «лично-стихийном филологе-писателе»:
«Настоящему, призванному филологу надлежит быть тоже писателем, литературоведение - это тоже литература. <.> Вопреки, как представляется, строгим установкам, исходящим от семиотического движения последних десятилетий и состоящим в том, что язык исследователя ("язык описания") принципиально отличается как научный от исследуемого языка художественного <...>, он склонен был два эти языка сближать и роднить, показывая в замечательной статье "Диалектика литературной эпохи" <...>, как ведущие термины теории и поэтики, и прежде всего названия литературных направлений, происходили из художественной стихии на поворотах литературной истории, и всякое несет на себе печать своего происхождения из этой истории и этого поворота» [Бочаров 2000, 12-13].
Итак, обратимся к статье А.В. Михайлова «Диалектика литературной эпохи» (1983), один из главных тезисов которой состоит в том, что теория литературы должна исходить из истории поэтического слова: «Теория, сопрягающая извечное и зарождающееся, начало и начинающееся, прошлое и настоящее, воспроизводит опыт веков в слове» [Михайлов 1997 а, 16]. Далее автор уточняет и дополняет высказанное суждение: «Такое слово теории оказывается в глубоком родстве со словом самой поэзии, которая не творит свой смысл из ничего <...>» [Михайлов 1997 а, 17]. Так, «<...> Гете мог обдумывать проблемы науки отнюдь не только в поэтической, стихотворной "форме", но и любые его обдумывания, даже излагаемые по параграфам, еще причастны сфере поэтического слова, истории, на кото-
рую поэтическое слово прежде всего направлено» [Михайлов 1997 а, 17].
А.В. Михайлов видел в творчестве Гете стремление сохранить целостность поэтического слова. «Гете лучше, чем кто-либо, сознавал единство поэтического слова. Единство его - в непременности, с которой рождается слово поэзии. Когда слово достигает непременности и, стало быть, высказывает необходимое и неизбежное, увиденное с той отчетливостью и прозорливостью, с которой видит в самую критическую минуту светлый ум, - тогда слово и подлинно поэтично и подлинно теоретично [Михайлов 1997 а, 17]. Сравним это место из «Диалектики литературной эпохи» А.В. Михайлова с 255-м «атенейским» фрагментом Ф. Шлегеля: «Чем больше поэзия становится наукой, тем больше она становится и искусством. Если поэзия должна стать искусством, если художник должен обладать основательным пониманием и знанием своих средств и целей, препятствий на их пути и их предмета, то поэт должен философствовать по поводу своего искусства. Если же он хочет быть не просто сочинителем и работником, но и знатоком своего дела, способным понять своих сограждан в мире искусства, то он должен стать еще и филологом» [Шлегель 1983, I, 305].
В свете этого рассуждения отчетливее звучит один из главных тезисов названной статьи А.В. Михайлова: «Литературная теория <...> возникает как отщепление от целостности поэтического слова» [Михайлов 1997 а, 17]; отсюда вытекает представление ученого о том, что «произведение <.> обеспечивает преемственность исторической жизни», и потому «литературная теория, возникшая как отщепление от поэтического слова, имеет своей целью, одной из своих задач реконструировать поэтическую память веков, т.е. поэтически осмысленную и постигнутую целостность исторического развития» [Михайлов 1997 а, 18].
Исходя из представления об «отщеплении» литературной теории от поэтического слова, А.В. Михайлов приходит к заключению: «<...> понятия литературной теории - это <.> особые слова» [Михайлов 1997 а, 19]. Вновь и вновь создавая «осмысленную целостность протекания исторического процесса», слова литературной теории «должны все время сводить воедино, сопрягать прошлое и настоящее, древнее и новое, опыт и неизведанность. И как поэтическое слово, уходя в глубь истории, не имеет строго проведенных границ с историей, которую отражает и осмысляет, так и слово литературной теории не разграничивается до конца, строго и четко, с поэтическим словом, со словом литературы» [Михайлов 1997 а, 20].
Указывая на известную «тягу к ложной простоте» определения литературы романтизма или барокко в условиях, когда научная теория «все время, беспрестанно обязана отвечать на вопрос, что это?», А.В. Михайлов выбирает «сложные пути»: «Нужно полагаться на точность слова, а не на простоту определения. <.> Такое слово - деловое и точное, оно не гонится за красивостью и эффектностью, но внутренне сближается, однако, со словом поэтическим - со словом поэтическим как пластически воссоздающим явление, восстанавливающим его своими средствами, ставящим его
перед глазами» [Михайлов 1997 а, 27-28].
Здесь «Диалектика литературной эпохи» опять требует обращения к Ф. Шлегелю - на этот раз к фрагменту из седьмой лекции «Философии языка и слова» [Шлегель 1983, II, 430]: «Если философия исходит из ложной видимости необходимого мышления», говорит Ф. Шлегель, то у нее не может быть иного результата, кроме недоразумения, «и она никогда не выберется из этого искусственного сплетения научной иллюзии. Абстрактные выражения, то есть слова умерщвленные и превращенные в пустые формулы или опустошенные, внутренне выхолощенные, лишенные их живого смысла, если только он когда-то был у них, такие выражения нетрудно найти для этого тождественного псевдознания, да они и давно уже найдены» [Шлегель 1983, II, 374].
Выбраться из запутанности научной иллюзии можно только одним способом, считает Ф. Шлегель. Философия жизни нуждается в «гибком живом языке», а не в «окостеневшей системе мертвых формул» [Шлегель 1983, II, 375]. Ф. Шлегель уверен в том, что
«философии, по крайней мере такой, которая исходит из жизни и живого чувства, было бы лучше, более соответствовало бы ей, - вместо того чтобы накладывать на свои мысли и понятия оковы раз и навсегда фиксированной и неизменно определенной терминологии <.> - тщательно избегать всего этого, часто варьировать выражения, использовать все богатство языка в многообразной полноте научного и даже образного и поэтического выражения, даже во всевозможных оборотах разговорного языка, взятого из всех сфер жизни, только чтобы сохранить изложение вполне живым и удерживать его в постоянной смене живого движения, избегая всей той мертвой формальности, которая является как бы врожденной и переданной по наследству склонностью нашего научного разума» [Шлегель 1983, II, 375].
О близости этого тезиса из седьмой лекции шлегелевской «Философии языка и слова» «Диалектике литературной эпохи» А.В. Михайлова свидетельствует следующий фрагмент этой работы:
«Весь язык литературоведения (и других гуманитарных дисциплин) соткан из образов и метафор, которые не предоставлены, однако, в произвольное употребление исследователю, но твердо регулируются всей непременностью той истории (с ее непрестанно совершающимся осмыслением), в которую погружен и поэт, и литературовед. И "течение", и "направление", и "метод", и "стиль", и т.д. - все основные понятия литературоведения - это образы, приобретающие терминологическое значение в рамках тех движущихся систем самоопределенности, в которые помещает их наука, делая свои понятия предметом пристального внимания» [Михайлов 1997 а, 41].
Вот как А.В. Михайлов описывает традиционную для ученого-филолога трудность: «Одно из заблуждений заключается в том, что образный
язык считается либо совершенно неприемлемым для науки согласно требованиям научности, либо отчасти приемлемым лишь потому, что пользуется образами сам объект науки - искусство, поэзия, литература». И если исследователю «простительно впадать в язык любимого предмета» [Михайлов 1997 а, 40], то это потому, что у образности научного языка, не допускаемой с точки зрения внешнего подражания объекту изучения, «есть более глубокое оправдание и предназначение. <...> Образ, приходящийся на свое место, именующий явление, позволяющий ему выявиться в четкости его контуров, собственно говоря, перестает быть образом или метафорой; он становится средством опосредованной широким, развернутым историческим знанием интуиции <.> Наука о литературе явно выступает продолжением самой литературы, поэзии, поэтического слова <.> поэтому образность ее языка выступает как прямое продолжение той сферы, с которой имеет дело сама поэзия, все того же исторического бытия в его осмыслении» [Михайлов 1997 а, 40-41].
Глубина и прочность традиции этого утверждения А.В. Михайлова, непривычного для сознания, подчиняющегося априорно заданным схемам и нормативам, доказывается и его наблюдениями о специфике «Приготовительной школы эстетики» Жан-Поля: «<...> истинная поэзия, истинное искусство, которым он учит в этой книге, не подвластны никакой последовательно и по пунктам излагаемой теории, покорны лишь беглой смене образов, из которых каждый торопится уступить место другому» [Михайлов 1981, 30]. В этой книге, говорит ученый, теоретическое осмысление отражения литературной реальности немецкой действительности начала XIX в., данное «в понятиях поэтики и эстетики», «неотделимо от образного строя произведения» [Михайлов 1981, 45].
В работе «Проблемы исторической поэтики в истории немецкой культуры» (1989) А.В. Михайлов рассуждает о том, каким способом литературовед проявляет свое поэтическое сознание: «У исследователя литературы слово и уходит от себя, от своей поэтически-творческой сущности, отражается и делается вторичным, а вместе с тем и проявляется, проявляет свою сущность <...>» [Михайлов 2006, 24]. А.В. Михайлов уверен в том, что «поэтическое творчество, его функционирование, его теоретическое осмысление гораздо ближе друг к другу, чем обычно представляют себе, когда по инерции решительно размежевывают непосредственность творчества и теорию. Творчество и теория плавно переходят друг в друга, а нередко одно просто заключается в другом или продолжается другим. Всякий творческий акт вместе с тем уже акт своего осмысления, истолкования, а теория - продолжение творчества другими средствами <...>» [Михайлов 2006, 24].
В статье «Проблемы анализа перехода к реализму в литературе XIX века» (1989) А.В. Михайлов обращает внимание на сложность «терминологического плана» для исследователя-литературоведа: ведь «наука имеет дело с принципиально движущимся материалом, который исследует». «Терминологический же аппарат» науки, подчеркивает А.В. Михай-
лов, «весьма статичен». И установив это несоответствие движущегося материала науки и ее статичного терминологического аппарата, он продолжает: «Назовем терминами движения те слова, которыми пользуется наука, работающая с движущимся материалом. Систематически построенный и продуманный терминологический аппарат терминов движения - это большое преимущество для науки <...> на деле аппарат терминов движения нужен не науке как собственно знанию <...> - он служит системой таких приспособлений, с помощью которых может осуществляться исследование движущегося, текущего материала литературной истории» [Михайлов 1997 Ь, 43].
Некоторые «термины движения» становятся сегодня предметом специального рассмотрения в михайловедении. Так, Л.Н. Полубояринова обращается к понятию «бидермейера» в трудах А.В Михайлова, цитируя его «Проблемы анализа перехода к реализму.»: «<...> бидермейер благодаря органичности своего происхождения и свойственному данному понятию "преимуществу непосредственности" обнаруживает качества "термина движения", т.е. "заключает в себе знание, о котором мы еще не подозреваем и в котором не отдаем себе отчета" <...> Бидермейер как "термин движения" был для А.В. Михайлова соотносим с гораздо более широким историко-культурным контекстом, нежели тот, который предполагался в сосредоточенном на одной только литературе исследования Зенгле» [По-лубояринова 2015, 126].
Особое внимание «терминам движения» уделяет в своей книге «Историчность литературного произведения в работах А.В. Михайлова» (2007) Г.И. Данилина: «Наука имеет дело с принципиально движущимся материалом, как убежден Михайлов, а ее терминологический аппарат статичен <...>» [Данилина 2007, 210]. И задача науки о литературе состоит в том, чтобы, сохраняя «сложившиеся к сегодняшнему дню понятия» в качестве «необходимой опоры исследования», продумать, как «статичные» теоретико-литературные термины сделать «подвижными» [Данилина 2007, 212]. Говоря о понятиях литературной теории как «особых словах», которые, по Михайлову, «для истории литературы делают то же самое, что поэтическое слово на протяжении веков делает для истории», Г.И. Данилина делает вывод: так они, как пишет ученый, «создают все вновь и вновь осмысленную целостность протекания исторического процесса». Особые слова, таким образом, имеют «не "готовый", а историчный смысл» [Данилина 2007, 212].
А.В. Михайлов описывает термины как «приспособления, подпорки или строительные леса; они неизбежны, но вспомогательны. Терминологический аппарат литературоведения - речь идет о терминах движения - это все те же строительные леса, которые уберут, когда дом будет построен: эти леса стоят, между тем как дом - возводится, т.е. постоянно находится в движении относительно лесов как неподвижного, статического и заранее "заданного" момента» [Михайлов 1997 Ь, 43].
«Строительные леса» в художественном тексте - это особое явление
металитературности, которое А.В. Михайлов в самом общем виде формулирует в своей статье «Роман и стиль» (1982), когда поясняет тезис о романе как «саморефлектирующем жанре», о романе как «критике романа»: «Роман включает в себя свою теорию <.> Причем теория романа может сколь угодно тесно увязываться с романным действием. Реплики автора по поводу ведения сюжета складываются в особую романную технику в сентиментально-ироническом романе XVIII - начала XIX вв. - это что-то вроде прикладной теории романа» [Михайлов 1997 с, 462-463].
А.В. Михайлов уверен: образ - это не средство и не цель романного слова; и «совсем необязательно заставлять такой мыслительный процесс, который создает роман и в нем запечатляется, как бы замирать на одном уровне образа, отвергая всякую рефлексию, которая привела к созданию этого образа, и всякую рефлексию, которую вызывает сам этот образ» [Михайлов 1997 с, 466]. И если «всякий конкретный роман» есть «свое самоосуществление» [Михайлов 1997 с, 466], то «рефлексия» в романе - это «не какой-либо внешний момент, который попросту не нужен или остался в нем как нестертый след рабочего процесса. Рефлексия - это такая среда и стихия, в которой и благодаря которой образ действительности в романе только и начинает существовать. Образ весь окружен и пронизан рефлексией, и "прорыв в жизнь" есть результат "самокритики" жанра» [Михайлов 1997 с, 467].
Романная саморефлексия - предмет активного изучения в современном отечественном литературоведении [Зусева-Озкан 2012], [Зусева-Оз-кан 2014]. Одним из первых сказал об этом явлении Ф. Шлегель в своей статье «О "Мейстере" Гете»: «К счастью, это именно одна из тех книг, которые оценивают себя сами и тем избавляют от труда ценителя искусства. И она не только оценивает себя сама, но и сама себя изображает» [Шлегель 1983, I, 324]. А это означает принадлежность романа Гете «Годы учения Вильгельма Мейстера» к «трансцендентальной поэзии», о которой идет речь в 238-м «атенейском» фрагменте Ф. Шлегеля: «<...> в каждом из своих изображений она должна изображать самоё себя и быть повсюду поэзией и одновременно поэзией поэзии» [Шлегель 1983, I, 301-302]. Такая поэзия - «трансцендентальная», «поэзия поэзии», авторефлексивная поэзия, метапоэзия - являет собою образец уникального совмещения продолжающегося и уже завершившегося действия, процесса и продукта, деятельности и ее результата.
Итак, выражение «строительные леса литературоведения» свидетельствует о том, что А.В. Михайлов вводит смысл метаструктурности («теория теории») и в науку о литературе, когда говорит о том, что статический термин используется для движущегося литературного материала: «<...> весь процесс культурного развития нужно понять как процесс со своей внутренней логикой, которая и должна выйти наружу в изображении этого процесса и реализовать себя в таком изображении, - при этом, понятным образом, пройдя через целые "леса" вспомогательных понятий, терминов, дефиниций и осуществляя себя одновременно благодаря им и несмотря на
них <...>» [Михайлов 1997 Ь, 45].
А.В. Михайлов решает вопрос о том, на каком уровне литературовед, который спрашивает себя: «что такое барокко? что такое маньеризм? что такое классицизм? что такое романтизм? и т.д., и т.д.», ищет для себя ответ: «на уровне ли дефиниции ("обыденной", или "школьной") или же на уровне диалектической задачи, в которой предполагается, что такое-то явление истории литературы <...> существует лишь как логический момент целого» [Михайлов 1997 Ь, 45]. И, делая здесь ссылку на Ф. Шлеге-ля: «Классификация - это дефиниция, содержащая систему дефиниций», А.В. Михайлов восклицает: «Нужно сначала в принципе узнать всю систему терминов движения!» [Михайлов 1997 Ь, 46 ]. Ученый понимает: «Это совсем не удовлетворит любителя "точечного" знания», ведь наука не кончается даже на достаточно развитой и сложной рабочей дефиниции. При этом «более сложная "дефиниция" литературной эпохи <...> мало чем напоминает формально-логическую процедуру, а представляет собою такое описание, изображение феномена (эпохи или течения, направления), которое внутренне направлено на 1) развитие, на процесс беспрестанного движения материала; 2) на целое, т.е. на литературный процесс в целом, в котором взгляд исследователя выбирает для себя, в качестве первоочередной, непосредственной задачи, известный отрезок» [Михайлов 1997 Ь, 46-47].
В соответствии с утверждением А.В. Михайлова: «Каким бы конкретным предметом ни был занят литературовед, его идеальным предметом остается "вся" литература» [Михайлов 1997 Ь, 47] - особое значение получает мысль С.С. Аверинцева о том, что «отнюдь не всякое осмысленное высказывание, имеющее предметом словесное искусство, есть факт литературной теории» [Аверинцев 1996, 230]. В статье 1986 г. «Литературные теории в составе средневекового типа культуры» он напоминает: «<...> правила экономичного, хозяйственного распоряжения терминологическим запасом требуют, чтобы нормально <...> термины употреблялись возможно строже и ограничительнее» [Аверинцев 1996, 230].
Вслушиваясь в звучание «смыслового центра» «Поэтики» Аристотеля («Трагедия есть подражание действию важному и законченному <.> производимое в действии, а не в повествовании, и совершающее посредством сострадания и страха очищение подобных страстей») [Аверинцев 1996, 232], С.С. Аверинцев видит здесь дефиницию, где каждое слово «расшифровывается в цепочке цепляющихся друг за друга дефиниций». Возникновение дефиниций, считает ученый, обусловлено самой динамикой «осмысленного высказывания» по поводу поэтического произведения: «Введение терминов тоже требует неукоснительных дефиниций. <...> В сущности, именно наличие дефиниций дает нам действительное право называть теоретико-литературные термины "Поэтики" терминами; ибо термин отличается от бытового слова, непосредственно данного традицией языка, между прочим, тем, что опосредован через наличное или хотя бы подразумеваемое определение. Термин - то, для чего всегда законно по-
требовать дефиниции» [Аверинцев 1996, 232-233].
В самое последнее время в отечественном литературоведении активно обсуждается такая сторона дефиниции, как ее адресованность. Вот что пишет В.И. Тюпа в своей работе «Дискурс / Жанр» (2013) о коммуникативной природе теоретических рассуждений: они манифестируют «автокоммуникативные "размышления вслух" (или "на письме"). Однако, не будучи упорядоченной системой дефиниций, разворачиванием аргументации ориентированных на адресата, такой дискурс не представляет собой теоретического высказывания» [Тюпа 2013, 202]. В.И. Тюпа приводит в качестве примера одну из записей В.В. Розанова из его «Уединенного» («Литература вся празднословие») и говорит по этому поводу: «Это не теоретическая дефиниция, это автокоммуникативная реакция неудовлетворенности» [Тюпа 2013, 202].
Исследуя референтную компетенцию теоретического дискурса, ученый приходит к выводу: «Дефиниция по внутренней природе своей отнюдь не автокоммуникативна - она авторефлективна. Давая чему либо выверенное, рефлективными усилиями "отредактированное" определение, субъект ранее уже пережил ментальное событие понимания (преодолевающего границу прежнего непонимания или превратного понимания) и теперь средствами аргументации формирует ответное понимание со стороны адресата, а не провоцирует его на произвольную реакцию» [Тюпа 2013, 202-203].
Отражая коммуникативный характер теоретического мышления, дефиниции, как полагает В.И. Тюпа, разъясняют предмет теоретизирования «не с позиций реконструируемого опыта, теряющегося в прошлом, а под углом зрения проектируемого, ожидаемого в будущем, предположительного эффекта приложения данной теории, т.е. конституируют перспективу понимания» [Тюпа 2013, 204]. Предполагая это будущее теории литературы производным от той реальности, когда «<...> слово теории оказывается в глубоком родстве со словом самой поэзии <...>» [Михайлов 1997 Ь, 17], мы окажемся на уровне новой, следующей задачи изучения того, как создаются «строительные леса» литературоведения.
ЛИТЕРАТУРА
1. Аверинцев С.С. Литературные теории в составе средневекового типа культуры // Аверинцев С.С. Риторика и истоки европейской литературной традиции. М., 1996. С. 228-243.
2. Бочаров С.Г. Огненный меч на границах культур // Михайлов А.В. Обратный перевод. М., 2000. С. 7-13.
3. Данилина Г.И. Историчность литературного произведения в работах А.В. Михайлова. Тюмень, 2007.
4. Зусева-Озкан В.Б. Историческая поэтика метаромана. М., 2014.
5. Зусева-Озкан В.Б. Поэтика метаромана: «Дар» В. Набокова и «Фальшивомонетчики» А. Жида в контексте литературной традиции. М., 2012.
6. Касаткина Т.А. Александр Викторович Михайлов как теоретик культуры //
Контекст - 2013. М., 2013. С. 125-131.
7. Махлин В. Уроки обратного перевода (с немецкого) // Михайлов А.В. Избранное. Историческая поэтика и герменевтика. СПб., 2006. С. 525-548.
8. Михайлов А.В. «Приготовительная школа эстетики» Жан-Поля - теория и роман // Жан-Поль. Приготовительная школа эстетики. М., 1981. С. 7-45.
9. (а) Михайлов А.В. Диалектика литературной эпохи // Михайлов А.В. Языки культуры. Учебное пособие по культурологии. М., 1997. С. 13-42.
10. (b) Михайлов А.В. Проблемы анализа перехода к реализму в литературе XIX века // Михайлов А.В. Языки культуры. Учебное пособие по культурологии. М., 1997. С. 43-111.
11. (с) Михайлов А.В. Роман и стиль // Михайлов А.В. Языки культуры. Учебное пособие по культурологии. М., 1997. С. 404-471.
12. Михайлов А.В. Проблемы исторической поэтики в истории немецкой культуры // Михайлов А.В. Избранное. Историческая поэтика и герменевтика. СПб., 2006. С. 5-224.
13. Полубояринова Л.Н. Об одном «термине движения»: понятие бидермейе-ра в трудах А.В. Михайлова // Die frau mit eigenschaften: к юбилею Н.С. Павловой. М., 2015. С. 122-134.
14. Сазонова Л.И. Космос смысла. Александр Михайлов: жизнь в слове // Адорно (Визенгрунд-Адорно) Т. Избранное: социология музыки. М.; СПб., 2014. С. 428-433.
15. Тюпа В.И. Дискурс / Жанр. М., 2013.
16. Шлегель Ф. Эстетика. Философия. Критика: в 2 т. М., 1983.
REFERENCES
(Articles from Proceedings and Collections of Research Papers)
1. Averintsev S.S. Literaturnyye teorii v sostave srednevekovogo tipa kul'tury [Literary Theories within the Medieval Type of Culture]. Averintsev S.S. Ritorika i istoki evropeyskoy literaturnoy traditsii [The Rhetoric and Origins of the European Literary Tradition]. Moscow, 1996, pp. 228-243. (In Russian).
2. Bocharov S.G. Ognennyy mech na granitsakh kul'tur [The Fire Sword on the Boundaries of Cultures]. Mikhaylov A.V. Obratnyyperevod [Back Translation]. Moscow, 2000, pp. 7-13. (In Russian)
3. Kasatkina T.A. Aleksandr Viktorovich Mikhaylov kak teoretik kul'tury [Alexander Viktorovich Mikhailov as a Theoretician of Culture]. Kontekst - 2013 [Context -2013]. Moscow, 2013, pp. 125-131. (In Russian).
4. Makhlin V. Uroki obratnogo perevoda (s nemetskogo) [The Lessons of Back Translation (from German)]. Mikhaylov A.V. Izbrannoye. Istoricheskaya poetika i ger-menevtika [Selected Works. The Historical Poetics and Hermeneutics]. Saint-Petersburg, 2006, pp. 525-548. (In Russian).
5. Mikhaylov A.V. "Prigotovitel'naya shkola estetiki" Zhan-Polya - teoriya i roman ["Introduction to Aesthetics" of Jean-Paul - Theory and Novel]. Jean-Paul. Prigotovitel'naya shkola estetiki [Introduction to Aesthetics]. Moscow, 1981, pp. 7-45. (In Russian).
6. (a) Mikhaylov A.V. Dialektika literaturnoy epokhi [Dialectics of Literary Age]. Mikhaylov A.V Yazyki kul'tury. Uchebnoye posobiye po kul'turologii [Languages of Culture. Cultural Studies Manual]. Moscow, 1997, pp. 13-42. (In Russian).
7. (b) Mikhaylov A.V Problemy analiza perekhoda k realizmu v literature 19
veka [The Dialectics of the Transition to Realism in Literature of the 19th Century and the Aspects of its Analysis]. Mikhaylov A.V Yazyki kul'tury. Uchebnoye posobiye po kul'turologii [The Languages of Culture. Cultural Studies Manual]. Moscow, 1997, pp. 43-111. (In Russian).
8. (c) Mikhaylov A.V. Roman i stil' [Novel and Style]. Mikhaylov A.V. Yazyki kul'tury. Uchebnoye posobiye po kul'turologii [The Languages of Culture. Cultural Studies Manual]. Moscow, 1997, pp. 404-471. (In Russian).
9. Mikhaylov A.V. Problemy istoricheskoy poetiki v istorii nemetskoy kul'tury [Issues of the Historical Poetics in the History of Germanic Literature]. Mikhaylov A.V Izbrannoye. Istoricheskaya poetika i germenevtika [Selected Works. The Historical Poetics and Hermeneutics]. Saint-Petersburg, 2006, pp. 5-224. (In Russian).
10. Poluboyarinova L.N. Ob odnom "termine dvizheniya": ponyatiye bidermeyera v trudakh A.V Mikhaylova [About One "Term of Motion": The Notion of "Biedermeier" in A.V. Mikhailov's Works]. Die frau mit eigenschaften: kyubileyu N.S. Pav-lovoy [Die frau mit eigenschaften: For N.S. Pavlova's Anniversary]. Moscow, 2015, pp. 122-134. (In Russian).
11. Sazonova L.I. Kosmos smysla. Aleksandr Mikhaylov: zhizn' v slove [The Universe of Meaning. Alexander Mikhailov. A Life in a Word]. Adorno (Wiesengrund-Adorno) T. Izbrannoye: sotsiologiya muzyki [Selected Works: Sociology of Music]. Moscow; Saint-Petersburg, 2014, pp. 428-433. (In Russian).
(Monographs)
12. Danilina G.I. Istorichnost' literaturnogo proizvedeniya v rabotakh A.V. Mikhaylova [The Historicity of a Literary Writing in A.V. Mikhailov's Works]. Tyumen, 2007. (In Russian).
13. Schlegel F. Estetika. Filosofiia. Kritika [Aesthetics. Philosophy. Criticism]: in 2 vols. Moscow, 1983. (Translated from German to Russian).
14. Tyupa V.I. Diskurs/Zhanr [Discourse / Genre]. Moscow, 2013. (In Russian).
15. Zuseva-Ozkan V.B. Istoricheskaya poetika metaromana [The Historical Poetics of the Metanovel]. Moscow, 2014. (In Russian).
16. Zuseva-Ozkan V.B. Poetika metaromana: "Dar" V. Nabokova i "Fal 'shivomonetchiki" A. Zhida v kontekste literaturnoy traditsii [The Poetics of the Metanovel: "The Gift" by V. Nabokov and "Les faux-monnayeurs" (The Counterfeiters) by A. Gide in the Context of Literary Tradition]. Moscow, 2012. (In Russian).
Исрапова Фарида Хабибовна, Дагестанский государственный университет.
Кандидат филологических наук, доцент; доцент кафедры русской литературы.
E-mail: brentano@mail.ru
Farida Kh. Israpova, Dagestan State University.
Candidate of Philology, Associate Professor; Associate Professor at the Department of Russian Literature.
E-mail: brentano@mail.ru
