CC BY
21
УДК 008(091)
М. С. Болошина**
СТРАТЕГИИ КУЛЬТУРНОЙ РЕЦЕПЦИИ В СРАВНИТЕЛЬНЫХ ИССЛЕДОВАНИЯХ ЯПОНСКИХ РУСИСТОВ (ПО МАТЕРИАЛАМ ЖУРНАЛА «МУЗА»)
В настоящей статье рассматриваются сравнительные исследования японских ученых, опубликованные в журнале научного общества «Муза», в качестве примера диалога наших культур и одновременно уникального источника для изучения японской рецепции русской культуры и литературы.
Ключевые слова: сравнительные исследования, СМИ, японские русисты, японская рецепция русской литературы и культуры, «Муза».
M. S. Boloshта
STRATEGY OF CULTURAL RECEPTION IN COMPARATIVE STUDIES OF JAPANESE SCIENTISTS (BASED ON THE JAPANESE MAGAZINE "MUSE")
The article discusses the comparative study of Japanese scientists, published in the Journal of Japanese Russian studies scholars "Muse", as an example of dialogue between our cultures and at the same time a unique source for the study of the Japanese reception of Russian culture and literature.
Keywords: comparative studies, mass media, Japanese Russian studies, Japanese reception of Russian literature and culture, "Muse".
В последнее время проблемы взаимопроникновения культур приобретают особую актуальность в связи с усложнившейся политической картиной мира и необходимостью искать новые подходы к осуществлению межкультурного взаимодействия. Примером положительного опыта диалога культур России и Японии является японская рецепция русской классики. По мнению выдающегося японского русиста Ё. Накамура, иностранного члена РАН, награжденного Большой золотой медалью М. Ю. Ломоносова, «русская классическая литература, начиная с Пушкина, была в Японии самой любимой из литератур
* Болошина Марина Сергеевна, преподаватель, Русская христианская гуманитарная
академия; boloshina_marina@mail.ru
других стран». Существует девять переводов на японский язык «Преступления и наказания», шесть — «Слова о полку Игореве», тринадцать — эпопеи «Война и мир» и т. д. [3]. «Литературоцентричным» стало формирование представлений японцев о нашей стране. Известный японский социолог Цуцуми Кадзуко отмечает, что позитивное отношение к России в Японии, противопоставляемое восприятию ее как «угрозы с севера», связано с сильным влиянием на японскую интеллигенцию русской классической литературы и ее образов, воспринимаемых японцами как часть духовно близкого им мира [4, с. 74]. Если учесть, что речь идет о переводной литературе со сложным историко-культурным контекстом, проникновение которой в Японию происходило в условиях политического противостояния между странами, чередующегося с военными конфликтами, то нельзя не дать самой высокой оценки самоотверженному труду японских русистов — посредников в диалоге наших культур. Одним из первых проблему литературного посредника, который способствует осуществлению межкультурного взаимодействия, разрабатывал в своих трудах Н. И. Конрад. Согласно введенной им типологизации, посредник может быть индивидуальный и групповой — литературное объединение, журнал [1, с. 36]. Японские русисты и выпускаемые ими периодические издания, посвященные России, как мы полагаем, можно рассматривать как примеры индивидуального и группового типа посредников в культурной рецепции. Однако в современном российском японоведении работы японских ученых и издаваемые ими журналы с точки зрения проблем рецепции и имагологии недостаточно изучены. В книге А. Е. Ку-ланова и В. Э. Молодякова «Россия и Япония: имиджевые войны» японскую русистику даже называют «горячим пеплом холодной войны», отмечая, что она «и в количественном, и в качественном отношении уступает европейской и американской, не говоря уже о собственно российской» [2, с 326]. Делается вывод о том, что японская русистика является «зеркалом» российской и поэтому представляет интерес лишь для изучения последних тенденций в нашей науке [2, с 334]. Как нам представляется, работы японских ученых — ценный источник для исследования различных аспектов культурной рецепции. Постараемся показать это на конкретных примерах в настоящей статье.
С точки зрения научного анализа способов осуществления рецепции особый интерес, на наш взгляд, представляют компаративистские работы японских русистов как особый диалогический рецептивный жанр, помогающий преодолеть культурные границы и подготовить читателей к восприятию русской литературы. Стратегии культурной рецепции особенно ярко представлены в диалоге ученых с читателями на страницах выпускаемых ими журналов, подобных «Музе» («Мадо» («Окно»), «Бэрё: дза», «Наро: до» (русские слова в японской транскрипции), «Гэндай росияго» («Современный русский язык»), «Юрасия кэнкю:» («Евразийские исследования») и др.). Данные периодические издания адресованы широкой читательской аудитории, что подчеркивается выбранным редакцией обозначением их типа — «научно-популярные», хотя журналы являются скорее научно-просветительскими по уровню и жанрово-стилистическим особенностям публикаций. «Муза» — характерный пример подобного вида изданий, но, в отличие от многих из них, является «долгожителем» с более чем тридцатилетней историей. Журнал выпускается с 1983 г.
по настоящее время усилиями научного общества русистов с одноименным названием, одного из наиболее представительных в Японии, объединяющего около шестидесяти исследователей русской и советской литературы во главе с Кадзухико Хоккё, почётным профессором Осакского университета, выдающимся литературоведом, специалистом по творчеству Пушкина, Толстого.
В статьях ученых-русистов, посвященных сравнению памятников русской и японской литературы, сравнительно-исторический метод используется с целью выявления контактных (генетических) или типологических связей и схождений как основы культурного трансфера. Структура публикаций соответствует парадигме рецептивного процесса, в которой представлено три этапа: отбор культурозначимой информации, ее передача и адаптация в национальном культурном пространстве. Соответственно, статьи включают: 1) вступление, в котором, как правило, говорится о мировом значении данного памятника, приводится его оценка известным японским писателем или деятелем культуры, чтобы помочь читателю сориентироваться и задать верную, с точки зрения исследователя, ценностную шкалу; 2) основную часть: выявление контактных и типологических связей, которые помогают показать национальное своеобразие культур. вызвать читательский интерес, осуществить перенос рассматриваемого феномена в японское культурное пространство; 3) заключение: интерпретацию обнаруженных схождений и различий с целью преодоления фильтров национальной ментальности и адаптации данного произведения русской классики в японской культуре. Рассмотрим на конкретных примерах некоторые стратегии японской рецепции.
Актуализация визуального контента
Визуальный аспект в Японии имеет первостепенное значение при рассмотрении любого культурного феномена, что, возможно, вызвано особенностями «иероглифического мышления». Через визуальные образы японцы воспринимают историко-культурный контекст произведения иногда точнее, чем это позволяет лингвистический подход. Японские исследователи с большим вниманием относятся к использованию цвета, описанию интерьера, упоминаниям имен художников и названий картин в изучаемом произведении. Названия статей говорят сами за себя: «Пушкин и портретная живопись в "Пиковой Даме"» [11], «Живопись в прозе М. Цветаевой "Мой Пушкин"» [5] и др. Визуальный контент меньше теряет при переводе литературного произведения на иностранный язык и является часто «кратчайшим путем» к оригинальному художественному тексту. Для японских русистов «визуальный поворот» — часто наилучший способ познакомить читателей с неизвестным широкой аудитории литературным памятником в контексте истории русской культуры. Ярким примером является статья Ё. Накамура «"Слово о полку Игореве" и "Повесть о доме Тайра" — о проблеме цветов в двух произведениях» [9]. Японский ученый перевел на японский язык «Слово о полку Игореве», «Задонщину», а также многие произведения русской классической литературы. В данной статье сравнивается использование цветов в «Слове о полку Игореве» и в любимом японцами памятнике национальной литературы «Хэйкэ моногатари».
«Культурные координаты» даются в начале статьи: прежде чем перейти к сопоставлению цветовых характеристик в выбранных произведениях, автор подчеркивает ценность «Слова» как памятника мировой литературы, стоящего, по его мнению, в одном ряду с «Песнью о Роланде» и «Сказанием о Нибелунгах».
Затем внимание читателей направляется на следующие совпадения: «Слово» и «Хэйкэ моногатари» появились сначала как произведения устного жанра, созданные вскоре после описываемых событий, которые происходили в одно время — весной 1185 г. Заинтересовав читателя, автор переходит к рассмотрению различий цветовых характеристик в текстах: их лаконизму в «Слове о полку Игореве» и разнообразию в «Повести о доме Тайра». Приводя мнение известного российского ученого А. М. Панченко о необязательности цвета в древнерусской литературе и об исключительной «красочности» «Слова» по сравнению с другими произведениями, профессор Ё. Накамура отмечает, что цветовые характеристики в древнерусском памятнике даются объектам природы (земля, облака, река Дон и т. д.), животным, оружию, но не являются столь разнообразными и подробными, как в «Хэйкэ моногатари», где встречаются 57 названий цветов, используемых главным образом в описании одежды. С присущей японским исследователям точностью, приводятся результаты подсчета упоминаний цвета в обоих памятниках: в «Слове» белый цвет упоминается 2 раза, зеленый 3, черный 4, серый 4, красный/ алый 7, синий 8 раз, а в «Хэйкэ моногатари» белый цвет упоминается 158 раз, красный 49, черный 105, и т. д. Основными являются 4 цвета: белый, красный, желтый (золотой) и черный [10, с. 12]. В древнерусском памятнике наиболее существенно не цветовое разнообразие, а противопоставление света и тьмы, теплых и холодных цветов. Культурные различия, по мнению ученого, необходимо рассматривать в контексте истории наших стран, переживавших разные исторические ситуации: борьбу между кланами («Хэйкэ моногатари») внутри страны и войну с внешним врагом («Слово о полку Игореве»). Автор не ставит задачу проанализировать более глубоко национальные особенности цветовосприятия. Цель публикации — познакомить японцев с малоизвестным широкой читательской аудитории выдающимся памятником древнерусской литературы.
«Одомашнивание» как способ рецепции
Распространенным способом адаптации памятников русской словесности для японских читателей является «одомашнивание», т. е. использование для разъяснения их идейно-художественной ценности сюжетных и художественных аналогий с известными произведениями национальной литературы. Традиционная культура как исходная точка координат определяет мировосприятие японцев. Проводя параллели с национальной литературой, русисты вступают в диалог с читателями на понятном для них языке концептов родной культуры, помогая им понять и оценить произведения русских писателей.
Схожесть мотивов, влияние русской литературы на известных японских писателей подчеркиваются в статьях: С. Кусака «А. С. Пушкин, его влияние на японскую поэзию» [6], Т. Маэда «Рассказы для детей Акита Удзяку и сказки Л. Толстого» [7], Т. Сакон «"Царство ветра" Хироюки Ицуки и "Взаимопомощь"
П. А. Кропоткина» [10], К. Мацумото «О "Зубчатых колесах" ("Хагурума"). О влиянии Достоевского на Акутагава Рюносукэ» [8] и др.
Нравственный аспект содержания почти всегда является доминантой интереса японцев к русской литературе. Сопоставление разных подходов к рассмотрению аналогичных нравственно-этических проблем русских и японских писателей иногда помогает без лишней дидактики убедить читателя в высокой этико-моральной ценности русской классики, привлечь интерес к рассматриваемым произведениям. Примером такого способа репрезентации русской классики является, на наш взгляд, статья «Ориентальные параллели к "Моцарту и Сальери"» известного ученого-русиста профессора К. Хоккё, главного редактора журнала «Муза» [12]. Автор анализирует различные подходы к рассмотрению проблемы «гений и злодейство» у А. С. Пушкина и в трех произведения японской литературы: пьесе для театра «Кабуки» писателя нового времени Кикути Кан (1888-1948) «Любовь Тодзюро» и двух произведениях классика японской литературы. Танидзаки Дзюнъитиро (1886-1965) — незаконченном романе «Человек Акула» и повести «Золото и серебро».
Профессор К. Хоккё обращает внимание на авторскую позицию в отношении дозволенности нравственного преступления художника во имя искусства в каждом из произведений. В пьесе «Любовь Тодзюро» актер театра Кабуки эпохи Гэнроку (1688-1740) Тодзюро Саката совершает преступление «во имя искусства». Он проводит «репетицию», разыграв сцену из спектакля перед женой управляющего чайным домом при театре. Произнеся монолог с признанием в любви, он без объяснений удалился, как бы «бросив» ее. Женщина покончила с собой. Позиция автора пьесы, по мнению К. Хоккё, характеризуется более сочувственным отношением к притворщику актеру, чем к невинной жертве.
Танидзаки Дзюнъитиро исследует «физиологию чувств» молодых художников, актеров и поэтов. «Человек-акула» — образ, связанный с древней китайской легендой о бесполом морском чудовище, проливающем часто слезы, из которых рождается жемчуг. В романе это аллегория образа жизни художников, живущих не так, как обыкновенные люди. Проблема «дозволенности» зла для художника рассматривается на примере эпизода о двух китайских поэтах эпохи династии Тан (618-907) Со-Симон и Лю Тэйси. Со старше, опытнее как поэт и является тестем Лю. Однажды Лю создал гениальную элегию и прочел ее тестю. Со очень понравился один фрагмент, и он умолял уступить этот стих ему, но Лю отказал в просьбе, и Со велел одному из слуг удушить его мешком с песком. Автор романа Д. Танидзаки не осуждает Со. Напротив, Со представлен как истинный поэт, «человек-акула». Профессор К. Хоккё подчеркивает, что это «не проходной парадокс, а единственный мотив, который подтолкнул автора к написанию романа» [12, с. 23].
Преступление из ревности и зависти по отношению к гениальному другу совершает герой повести Д. Танидзаки «Золото и Серебро», написанной за два года до романа «Человек-акула» (1918). Главные действующие лица — художники, чьи имена совпадают с уровнем их дарования: гениальный Золото и талантливый Серебро. Золото ведет разгульный образ жизни, разоряется, но по протекции богатого и пользующегося хорошей репутацией Серебра получает предложение представить картину на знаменитую выставку. Оба
выбрали одну натурщицу и тему, о чем сами не подозревают. Тайком увидев шедевр Золота, Серебро убивает его и сжигает его картину вместе с мастерской. Свою работу он прячет. К. Хоккё приводит слова автора повести: «...Не менее ли аморально убить друга, чем отказаться от своей темы в искусстве? Преданность искусству не дает ли право Серебру убить своего соперника, Золото? Почему не должен убивать друга тот, кто не имеет квалификации "гений"? Для того, чтобы подняться выше Золота, Серебру позволено бороться любыми средствами» [12, с. 26].
Профессор К. Хоккё делает вывод: «Все эти герои не "гении" в пушкинском понимании этого слова. Они просто творческие люди второстепенного значения. Здесь нигде не показана та серьезная идейная борьба гениев, которую мы видим у Пушкина». Несовместность понятий «гений» и «злодейство», утверждаемая Пушкиным, представлена как высший уровень нравственно-этического осмысления данной проблемы. Русского классика К. Хоккё считает гением и ставит в один ряд с Моцартом, что подчеркивается особо в его статье «Моцарт и Пушкин» [13, с. 101-135]. Параллели с японской литературой в данной статье не рассматриваются с точки зрения литературоведческого анализа, скорее они помогают читателям оценить значимость для них чтения произведений Пушкина, способствуют успешной рецепции его творчества в Японии.
Таким образом, японские русисты в сравнительных исследованиях произведений русской и японской литературы, представленных в виде статей в научно-популярных журналах, подобных «Музе», вовлекая читателей в диалог культур, эффективно осуществляют репрезентацию русской классики и ее адаптацию в Японии. Стратегии рецепции отражают особенности национальной культуры — важность визуального контента, «одомашнивание» как способ «чужое» делать «своим», особое внимание к нравственно-этическому содержанию произведений. В данной статье мы рассмотрели лишь один из рецептивных жанров, используемых японскими учеными. Дальнейшее изучение научного наследия японской русистики, которое, как мы полагаем, необходимо проводить с привлечением теоретико-методологической базы рецептивной эстетики, имагологии, теории межкультурной коммуникации, герменевтики и других культурологических дисциплин, может открыть новые горизонты в исследовании проблем культурной рецепции.
ЛИТЕРАТУРА
1. Конрад Н. И. Избранные труды. Литература и театр. — М.: Наука, 1978.
2. Куланов А. Е., Молодяков В. Э. Россия и Япония: Имиджевые войны. — М.: Астрель, 2007.
3. Накамура Ё. О русистике в Японии. — URL: http://www, ru-jp.org/ nakamura.htm (дата обращения: 22.05.2017).
4. Япония в сравнительных социокультурных исследованиях. — М.: ИНИОН АН СССР, 1990. (Сер. Проблемы современной Японии). — Ч. II / ред. — сост. и отв. ред. М. Н. Корнилов. — С. 67-76.
5. Касимото М. М. Цубэта: эва «Ватаси-но Пу: сикин» ни окэру кайга // Муза. — 2009. — № 26. — С. 211-232.
6. Кусака С. Нихон-но сибунгаку ни тайсуру Пу: сикин-но эйкё: // Муза. — 1985. — № 3. — С. 4-13.
7. Маэда Т. Удзяку до: ва то Торусотои минва // Муза. — 2002. — № 21. — С. 64-73.
8. Мацумото К. «Хагурума»-ни окэру Досутоэфусукии // Муза. — 1993. — № 12. — С. 4-18.
9. Накамура Ё. «И: гори гунки» то «Хэйкэмоногатари» — сикисай-но ко: дзо: кара мита хикаку, сонно хока // Муза. — 1992. — № 11. — С. 6-22.
10. Сакон Т. «Кадзэ-но о: коку» то Куропотокин-но «Согофудзёрон»// Муза. — № 3. — С. 72-77.
11. Томита Т. Пу: сикин то до: дзидай-но кайга ницуитэ — «Супэ: до-но дзёо:» о тю: син ни // Муза. — 2007. — № 25. — С. 40-54.
12. Хоккё К. Ориентальные параллели к «Моцарту и Сальери» // Муза. — 2006. — № 24. — С. 19-32.
13. Хоккё К. Мо: царуто то Пу: сикин // Муза. — 2007. — № 25. — С. 101-135.
