CC BY
316
ФИЛОСОФИЯ
УДК 140.1
Р.А.Бурханов
Нижневартовск, Россия
СТРАННИЧЕСТВО НА РУСИ: ФИЛОСОФСКО-АНТРОПОЛОГИЧЕСКИЕ И СОЦИОКУЛЬТУРНЫЕ СМЫСЛЫ
Аннотация. Статья посвящена рассмотрению феномена странничества в русской культуре и анализу его философско-антропологических и социокультурных смыслов.
Ключевые слова: русская культура; православие; странничество; странник; дом; дорога.___
R.A.Burhanov
Nizhnevartovsk, Russia
PILGRIMAGE IN RUS: PHILOSOPHICAL, ANTHROPOLOGICAL AND SOCIOCULTURAL ASPECTS
Abstract. The article considers the phenomenon of pilgrimage in Russian culture and its analysis from philosophical-anthropological and socio-cultural perspectives.
Key words: Russian culture; Orthodoxy; pilgrimage; pilgrim; home; road.______________________________
Сведения об авторе: Бурханов Рафаэль Айратович, доктор философских наук, профессор кафедры культурологии, философии и социальных наук.
Место работы: Нижневартовский государственный гуманитарный университет.
About the author: Rafael Airatovich Burhanov, Doctor of Philosophy, Professor of the Department for Cultural Studies, Philosophy and Social Sciences.
Place of employment: Nizhnevartovsk State University of Humanities.
Контактная информация: 628605, г. Нижневартовск, ул. Ленина, д. 56; тел. (3466)244513. E-mail: [email protected]
В старину странниками на Руси называли людей, переходящих с места на место с различными целями. В наше время ситуация изменилась. Бродягами и странниками, в отличие от путешественников, туристов и паломников, сейчас обычно называют людей, ведущих бездомный образ жизни, не имеющих духовных целей своих скитаний, зачастую преследующих антиобщественные интересы. Вопрос же о странничестве как мировоззренческой установке и психологическом состоянии человеческого духа не потерял своей актуальности и поныне.
Приверженность русского человека двум разным тенденциям в поведенческих практиках, существование одновременно на двух полюсах бытия придает отечественной ментальности неповторимые черты и объясняет повышенный интерес к ней других культур. Так, в российской культуре, сформировавшейся под большим влиянием Православия, присутствуют две взаимоисключающие и взаимополагающие тенденции: странничество, стремление уйти из дома, сменить место жительства, и оседлость, привязанность к дому, к постоянному месту жительства и традиционному образу жизни. Парадоксально, но русский человек, несмотря на любовь к «малой родине», мог сравнительно легко покинуть ее, уехать за ее пределы либо бесконечно странствовать по необъятным просторам России [1. С. 32—34].
Одной из важнейших антропологических составляющих любой мировоззренческой системы является хронотоп — пространственно-временные представления людей, определяющие ритм жизни индивида и социума. Он представляет собой концентрированную форму выражения особенностей отношения субъекта к реальности. В различных культурах человек осваивает и «одомашнивает» пространство и время различными способами, но при этом конкретные природно-климатические условия (пустыня, степь, лес и водоемы), способы жизни (кочевой, полукочевой и оседлый) и хозяйственной деятельности (сбор дикоросов, охота с рыболовством, скотоводство, сельское хозяйство и промышленность) вносят свои коррективы в общую картину мировоззрения народов. Так, если для кочующих племен мир — это динамичный путь с его тропами, преградами и меняющимися образами, то для оседлых народов мир статичен, сконцентрирован в одном месте и строго ограничен линией горизонта. В семантическом поле этих двух моделей пространственно-временных воззрений чувствуют, мыслят и живут люди различных культур и цивилизаций. Несмотря на то, что эти представления под воздействием меняющихся природных и социальных условий иногда деформируются, возможно установить
некий фундаментальный антропологический метаисторический хронотоп этнонациональных культур в целом и каждой из них в отдельности [7. С. 51].
Первая форма пространства для человека и первая связь человека с миром — это физическое и биологическое тело. Тело не просто предстает как природная данность, а формируется как базисная символическая система культуры, образующая горизонт «предпонимания» человеком и социумом своего мира. Оно не только служит инструментом духа, но является как бы модальностью, которую дух принимает в мире. Для индивида его собственное тело является границей, отделяющей его самого от мира внешних объектов [5. С. 85—86]. Тело имеет свое отдельное содержательное существование: это не столько «средство передвижения» или «база нахождения» сознания, сколько первичная антропологическая и социокультурная данность. Его оберегание и старательное поддержание в функциональном состоянии обеспечивает существование и развитие личности и общества. Значения чувствования своего тела возникают как фиксации и осмысления его потребностей, физиологических, психологических и социокультурных реализаций. Особо организованный, резко обособленный пространственный континуум делает себя единственной подлинной «точкой отсчета» всего прочего, которое являемо ему и как бы «приходит в гости» к телесно ограниченному бытию, всегда полагающему себя, прямо или косвенно, последним критерием и судьей. Конечно, тело человека имеет дело с некоторой дифференцированной средой обитания, чье воздействие и сопротивление он испытывает, преодолевает, фиксируя ее в своем сознании [9. С. 28—29].
В результате данность собственного тела становится для индивида феноменологической очевидностью. Совокупность внутренних органических ощущений, напряжение мускулов, влечения, желания, потребности, различные переживания кажутся естественными и достоверными свидетельствами данности тела. «Внутреннее тело» связано с «внешним телом» наружностью, маской, макияжем, одеждой, обувью, наличной средой, образующей неорганическое тело человека и общества, где прежде всего выделяются среда обитания, окружающий ландшафт, предметы потребления и т.д. Они создают пространство существования, вызывают страсти и аффекты, задают пороги чувствительности, интенсифицируют переживания и т.п. [10. С. 207—209].
Другой важнейшей формой пространства, определяющей жизнь людей, является дом. Дом — это не мир вообще, а мир конкретного человека и окружающих его индивидов, так или иначе вовлеченных в сферу непосредственных жизненных интересов и потребностей. «Жизненный мир» — это неотчуждаемая реальность, в которой изначально живет личность. Это мир человеческой культуры в ее исторической конкретности. В свою очередь, дом предстает как такое место (топос) «жизненного мира», где человек является не сторонним наблюдателем, а полноправным хозяином. Это не столько физическое место, сколько культурное и экзистенциальное пространство. В отличие от незваных пришельцев или желанных гостей человек-хозяин занимает центральное положение в своем доме. Дом защищает человека и обеспечивает ему безопасность. Поэтому нападение на дом люди обычно рассматривают как нападение на самих себя. Итак, свободное пространство в целом, открытое для творческих интенций индивида или социума, — это собственно человеческая форма пространства [12. С. 74—76, 106—107].
Из значений топики тела через самодифференциацию и артикулирование выводятся другие значения «жизненного мира» человека. Чувство «сейчас», непосредственное переживание настоящего и последующее про-живание времени, вырастает из топики пространственно обособленного чувства «здесь». Значения дления себя во времени возникают благодаря устойчивой жизненной памяти и совершенствованию опережающего отражения, т.е. первичной формы воображения. Они фундируют специфически человеческое качество существования отдельного. Количественное наращивание памяти индивида и социума, способности оперирования данными прошлого опыта на определенном этапе социокультурного развития приводят к качественной метаморфозе значений существования людей, которое становится временением, осознаванием срочности своего присутствия в окружающем мире.
Необходимой формой этого качества существования — осознавания своего временения — является противоречие между фиксацией собственной изменчивости, в том числе качественной (рождение, взросление, старение), и непрерывным поиском сохраняющегося самосозна-ваемого тождества, которое объемлет конкретное существование индивида и социума и делает
его целостным и значительным [9. С. 27—28]. Следовательно, время, как период реализации творческих устремлений, представляет собой вторую координату человека, координату его судьбы, истории и культуры. Сам же человек как «существо становящееся» есть «фундаментальное стремление», «перепутье мироздания», «постоянство в изменении», «вечный странник мира», перемещающий свое тело в пространственно-временном континууме. Такое мировосприятие во многих культурах наглядно воплотилось в концептах поиска, пути, дороги.
Так, в русской культуре, оседлой по своим ключевым этноопределяющим признакам, пространственно-временные представления концентрированно выражены дихотомией «дом — дорога». В этом бинарном единстве каждая из сторон отличается своими смысловыми значениями. Если дом — это статика, стабильность, то дорога (где путь отмечен присутствием субъекта) — всегда перемещение, имеющее характер «постоянного принципа» или «вечного мотива», суть которого постигается через феномен странничества [14. С. 121—125]. Поэтому дом — это оборотная сторона и локализированный полюс дороги. Ведь чем дольше путь, тем дороже родной дом. Путь — это освоение дороги вне дома самим странником.
Несмотря на самозабвенную любовь к родным просторам, русский человек изначально не был прикреплен к своему дому и быту. Он довольно легко мог покинуть свой очаг и в короткий срок сменить место проживания. Русским людям не свойственна привязанность к земному благоустройству. Для выдающихся представителей нашего народа характерны искания абсолютной правды и святости, попытки сформулировать и решить «вечные» вопросы о смысле жизни, устремленность к трансцендентным основаниям бытия. Все это позволяет говорить об особом динамизме отечественной культуры, оседлой по своему типу, но чрезвычайно подвижной по характеру мироощущения и мировосприятия. Бескрайние просторы и неограниченные странствия в реальных и ментальных мирах составляют один из существенных компонентов пространственно-временных представлений русских людей.
Возникнув на Руси в Средневековье, странничество прижилось на нашей культурной почве и получило распространение как достаточно массовое явление. Странники покидали родной дом, разрывали естественные связи с родственниками, близкими людьми и соседями и ходили по Земле Русской. Цели странствий у этих людей были различными: служение Богу, поиск лучшей доли, интерес к путешествиям и т.п. Но для всех них родной дом переставал быть значимой ценностью, а их личное жизненное пространство более не воплощалось в конкретном месте пребывания. Таким жизненным пространством становилась вся страна. Все это характеризует российское странничество как самобытную форму русского мессианства, основанного на восточном христианском учении, где сам феномен странничества задает образ пророческой, скитальческой Руси [1. С. 33]. Странничество тем самым предстает как интенсивный духовный процесс, нравственный подвиг, искреннее, бескорыстное устремление к Грядущему Граду — дому духовного бытия.
Концепт странничества в русской культуре имеет сложную смысловую структуру: в нем мы находим реализацию таких понятий и смыслов, как странник, поиск, дорога, путь, странный человек, а уход из мира сего всегда обладает ценностью высокого духовного устремления, правдоискательства и Богоискательства, которые характерны для скитальцев «с открытым сердцем». В странничестве сплетались различные мотивы, разные социальные слои и человеческие судьбы. Но главное, что побуждало русского человека в путь — это поиски религиозной святости, зачастую в идеализированном образе Святой Руси.
Первоначально странничество на Руси было связано с относительно узким кругом монахов, пустынников и отшельников. Однако в дальнейшем оно распространилось по всей стране как социокультурный феномен и затронуло почти все сословия. Любой человек, не меняя надолго привычного образа жизни, мог удовлетворить свою потребность в выполнении христианских заповедей тем, что на время становился странником, совершающим паломничества к «святым местам». Хотя отказаться от «мира» и привязанности к нему могли немногие, сама ценность и значимость такого подхода и отношения к себе-в-мире была безусловно признаваемой и почитаемой.
Странничество — своего рода духовный подвиг, один из путей спасения наряду с монашеством или юродством. Путь странников с кратковременными остановками в «святых местах» иногда продолжался несколько лет. Именно это отличает странников от обыкновенных паломников
и ставит их неизмеримо выше в глазах верующих людей. Вместе с тем странничество не сводилось только к посещению прославленных святынь и общению с избранными святыми лицами. Странствуя, русский человек чувствовал себя на земле пришельцем, чужестранцем, отрывался от житейских забот, душой устремляясь к своей Небесной Отчизне.
Странник, безусловно, является человеком странным, сам его образ жизни странный. Странник — homo viator — это человек не на своем месте, человек «без определенного места жительства»; он не соблюдает принятых в данном социуме обычаев и приличий, не вписывается в его структуру и зачастую отторгается им, но вместе с тем вызывает в этом самом обществе интерес и уважительное отношение. Анализ феномена странничества позволяет по-новому понять внутреннее бытие русской культуры.
Само понятие странничества заключает в себе различные смысловые оттенки. Например, в «Толковом словаре живого великорусского языка» В.И.Даля приводятся несколько основных значений этого термина и производных от него слов. 1. Странный и странний — «сторонний, посторонний, побочный; нездешний, нетутошний, чужой, иноземный, или из другого города, селенья; прохожий, путник». 2. Странский — «из чужих стран». 3. Странь — «чужой, странний человек; чудак, нелюдим; шатун, негодяй; дикой, малоумный, дурак, божевольный; чушь, дичь, чепуха, бессмыслица, вздор». 4. Странить — «шляться, шататься праздно, не делать, не работать, бродить по сторонам, зевать». 5. Странствовать, странничать — «ходить и ездить по чужим землям, путничать, путешествовать, посещая иные страны, чужбину».
6. Странствователь, странствовательница — «путник, путешественник, путешествова-тель, вояжер... разъезжающий сухопутно или морем по разным странам, по чужбине, по чужим краям». 7. Странник, странница — «странний, захожий человек с чужбины, проезжий, прохожий; гость, ищущий где временного приюта; . обрекшийся на тунеядное странничество, под предлогом богомолья; скиталец, бездомный проходимец, землепроход». 8. Страннонра-вие человека — «необычайный, странный нрав». 9. Страннонравный человек — «охочий странствовать». 10. Страннообразный, странновидный — «необычайный по наружности, по образу» [2. С. 335—336]. Как видим, странничество порождало не только положительные, но и отрицательные оценки. Странники — это личности, не похожие на обычных людей либо своей чудаковатостью, либо самобытностью, либо чуждостью по отношению к принятым в данном обществе правилам. Странник в русской культуре всегда являл собой неоднозначное соотношение нормативного и маргинального.
Итак, странничество как особый культурный феномен давало о себе знать через людей, которые чем-либо отличались от окружающего большинства: или по чудачеству, несовместимому с общепринятыми нравами, или по своей уникальности, или будучи приезжими в той или иной местности, что всегда быстро замечается. Подобной инаковостью определяется конститутивная основа значения слова «странник» — отношение обычного большинства и выделяющейся из него личности. Такое мироотношение, как правило, вызывает у людей настороженно-подозрительную реакцию: ведь индивид, нашедший в себе силы и решимость на него, тем самым ставит себя «вне» определившегося устойчивого и кажущегося разумным порядка социума, вольно или невольно противопоставляя себя ему.
Человек, избравший жизненный путь странничества, отличается от других людей и по своему отношению к априорным формам бытия — пространству и времени. Для обычных людей внутренняя организация пространства вырабатывает топологически структурированное восприятие времени. Отношение же странника к пространству и времени строится по-иному. Особый статус странников в культурном, социальном и историческом плане таков, что они нигде не ощущают себя как дома. Поэтому единственно возможное для путников пространство — это пространство дороги, по которой движутся люди. Для странника основной формой переживания своей жизни является участие в бесконечном движении, где он существует, открываясь его течениям и погружаясь в них. Жизнь в таком ритме предполагает определенную отстраненность от пространства и времени как объективных форм, организующих человеческое бытие. Странствующий человек как бы пребывает в потоке времени, оно у него течет и не задерживается, выступая не как граница, а как состояние. Время не ограничивает скитальца, не навязывает ему установленный режим повседневной жизни, а спокойно обтекает его в своем
равномерном движении. По сути дела время у странника перестает быть «временностью» и становится «вечностью» [4. С. 224—227].
Странник всегда живет в пути, но не потому, что у него нет возможности иметь семью или дом, просто семьей ему служат все люди, а домом — вся земля. Страннику такая жизнь, обновляющая его каждый день, кажется естественной; она удовлетворяет его неумеренное любопытство и неиссякаемую жажду нового. Формально странник ничем не отличается от бродяги, но по сути это разные социокультурные типы: первый делает из своего странствования духовную, жизненную или экзистенциальную ценность, тогда как второй принимает свои скитания как неизбежное положение, вызванное определенным образом сложившимися обстоятельствами. Странника от бродяги можно отличить по способности добровольно и органично принять в себя те особенные формы действия пространства и времени, которые возникают в процессе страннической жизни и, в свою очередь, сами конституируют ее.
В тяжелых природных условиях, когда путешествие растягивалось на месяцы и годы, человек, отправлявшийся в дальнюю дорогу, рисковал очень многим. Поэтому странничество развивало в русском человеке не только телесно-физические, но и духовно-нравственные силы. Разумеется, не в одном лишь странничестве и богомолье люди искали возвышения своей души к моральному идеалу. Но мир русской культуры был населен не столько странниками-скитальцами, сколько персонифицированными образами идеи странничества как особого состояния народной души [8. С. 5—20].
Именно это делает странника всегда и везде чужим и иным — вечным гостем в самом широком смысле. Но к гостю на Руси с давних времен было особое благожелательное, добродушное отношение. Гость — это тот, кто не входит в постоянный, установившийся круг с его твердо признанными порядками и основами, а лишь временно, сохраняя свою особую автономию, соприкасается с ним. Так относились к безумцам и юродивым, над которыми большинство могло смеяться, одновременно сохраняя к ним жалостливое попечение, священное уважение и даже некоторый страх; так относились к шутам, дававшим людям «зрелище», кото -рым было позволено говорить неприкрытую правду, более того, ее выговаривание и составляло главный элемент такого «зрелища».
Приход странника зачастую освящал дом, в котором его принимали. Проявить гостеприимство и угостить гостя «чем Бог послал» считалось естественным проявлением Христолю-бия. Православный человек должен быть открыт добру, при любых обстоятельствах он обязан оказать помощь ближнему и дальнему. Помочь достичь этого в каждом человеке, воспламенить свечу сострадания и доброты, — в этом и состоит смысл нравственного подвига странника, его долгого пути среди людей. Отсюда берет свое начало традиция странноприимства, особо отличающая нашу культуру: русский человек мог пригласить к себе странника в дом переночевать, а богатые люди даже строили особые «странноприимные дома», т.е. гостиницы для странников, прежде всего для богомольцев. Так, у В.И.Даля мы встречаем следующее определение этого явления: «Страннолюбный человек, страннолюбивый, кто охотно принимает и покоит странных, прохожих, пришельцев, скитальцев или бродяг богомолов... Странноприимный дом, богадельня, приют для калек, нищих» [2. С. 336].
К тому же, в духовной памяти народа всегда жила мысль о том, что за каждым странником может стоять Христос, а потому, принимая путника, человек принимает самого Спасителя или Его посланников. Ведь по русским народным представлениям и сам Христос — странник. Странствующий нищий или калека не были изгоями ни в представлении народа, ни в структуре общества. Напротив, они имели свой социальный статус, осуществляя даже определенную функцию равновесия: в отношении к ним все были равны, от последнего крестьянина до царя.
Тем не менее философско-антропологические и социокультурные смыслы странничества намного шире, чем существующее значение этого слова теперь. Сравнительный анализ данного феномена в российской и западноевропейской культурах выявляет различные, зачастую противоположные, толкования странничества. Если в русском языке странствование означает выбор своего уникального жизненного пути, самоценного и вызывающего к себе уважение и почтение, то в ряде европейских языков странствование, блуждание по этому пути понимается как выражение утраты твердой устойчивости, как проявление отсутствия четкой ориентации, приводящее к заблуждению или являющееся его результатом.
В западноевропейских языках нет слова, полностью адекватного русскому слову «странничество». Его основной аналог происходит от латинского термина «errare» (скитаться, блуждать, за-блуждаться), как, например, во французском слове «errer» (бродить, заблудиться) или в английском слове «errant» (странствующий; заблудший, сбившийся с пути; блуждающий в мыслях), производного от «err» (ошибаться, заблуждаться), которое непосредственно связано с терминами «wandering» (странствование) и «wanderer» (странник). В немецком языке такой смысл представлен менее очевидно, но также присутствует в словах и выражениях, образованных от слов «wander», «wanderer» (странник, путник), «wandern» (странствовать, скитаться), «Wanderschaft» (странствование) [3].
Все эти оттенки и нюансы смысла русского странничества, присутствовавшие в нашем языковом сознании вплоть до XIX в., позволяют более широко, чем сейчас, понимать роль, значение и отношение к нему самого скитальца. Но с начала XX в. странничество стало связываться исключительно с формой религиозного подвижничества, а сам странник — прежде всего пониматься как богомолец. Например, «Словарь русского языка» С И. Ожегова дает слову «странник» такое определение: «1. Странствующий человек (обычно бездомный или гонимый).
2. Человек, идущий пешком на богомолье, богомолец» [13. С. 770].
В отличие от странничества, паломничество представляет собой путешествие с целью приобщения к Абсолюту через поклонение святыне. Его сущность выражается через смысловой пласт категории сакрального: паломнический ритуал совершается в координатах сакрального пространства и времени и реализует духовную «вертикаль» взаимоотношений человека с миром. Поэтому на всех исторических этапах своего развития паломничество главным образом предстает как ритуал. Паломнические ритуалы различных культур и эпох обнаруживают свои типовые черты в целевой установке (приобщение к Богу через почитание святынь), в плане содержания (сакральные для социума идеи) и в плане выражения (комплекс символических языков и устойчивая композиция) [6. С. 5—8].
Паломничества в страну, где совершались божественные деяния Спасителя, в христианском мире вошли в обыкновение в IV в., под влиянием примера св. Елены, путешествие кото -рой к «святым местам» привело к воздвижению там Креста Господня. В России паломничества в Святую землю начались уже в первые годы распространения и утверждения Православия. Евангелие вносит в подвиг русского странничества черты смирения. Подобно юродивым и богомольцам странники на Руси не только терпеливо переносят скорби, невзгоды и обиды, но даже ищут их, желая пострадать во имя Христа. «Нести крест свой», претерпевать лишения ради других людей, осуществлять подвижничество вплоть до самопожертвования есть исполнение христианского долга.
Паломничество исходило из признания, что есть в мире места, особо выделенные благодатью Бога, благодаря подвигам святых, в них живших. Поэтому, идя к этим местам, непосредственно приобщаясь к ним, человек совершает некое очищение, преображение, просветление себя. Это Иерусалим, Афон, Троице-Сергиева Лавра, Оптина Пустынь и др. Собственно само слово «паломник» произошло от латинского слова «palma» (пальма) — веточка из Иерусалима. Оно означает «носителя пальмы», или, иначе говоря, путешественника ко Гробу Господню, несущего из своего странствия пальмовую ветвь в память тех ветвей пальмы, которыми встречал Христа народ при въезде в Иерусалим. Такие паломничества русские люди совершали время от времени, но были и те, кто посвящал паломническому подвигу всю свою жизнь. Паломничества совершались и в Византию, где наши соотечественники не только созерцали памятные святыни, но также получали основы православного духовного воспитания. Именно за этим отправился в XI в. в Константинополь св. Антоний, который, вернувшись оттуда иноком, основал Киево-Печерскую Лавру [4. С. 217—219].
Являясь инструментом международного общения, паломничество на Руси приобрело особое значение и в качестве средства взаимообогащения культурных миров. Оказавшись плодотворным способом обретения русскими людьми христианских святынь, оно в значительной степени способствовало христианизации населения нашей страны [11. С. 5—20].
Как и паломник, странник воплощает в себе двойственность положения в общем «нормированном» воспроизводстве русской культуры. Странник живет, мыслит и действует на грани имманентного и трансцендентного. Это человек «не от мира сего», его образ несет в себе
символическую нагрузку запредельного, потустороннего и потому не может быть полностью принят миром. Странник является, таким образом, и оборотной стороной российской православной культуры, и одновременно ее органической составляющей. В нем воплотился уникальный образ человека, решившего в скитаниях обрести свою форму жизни, понимаемую как вечный поиск Бога на дорогах мира, неустанное устремление к Небесной Обители. И здесь отрешенность от мира и связанность с ним не только отрицают, но и взаимно дополняют друг друга. Ко всем людям, находящимся в дороге и надеющимся на приют, принято было относиться не как к чужестранцам, а как к соотечественникам, помочь которым велит христианский закон, подкрепленный народной традицией.
Отправляясь в дальний путь, скитальцы, богомольцы и паломники открывали для себя и для других людей ценность природы, через которую раскрывается Божья благодать. Отказываясь от связанности с каким-либо местом, устоем, нормированным жизненным порядком, соотнесенностью с родными и близкими, странник, благодаря воспитанному дорогой смирению, приобретал способность свободно и непредвзято воспринимать природный мир, который понимался как милостивая благодать Бога.
В своих религиозных началах странничество представляется свободным исканием Высшей Истины, которое возникает из желания не допустить своего отпадения от полноты жизни. Это бескорыстное стремление рискнуть земным ради его одухотворения, осуждение и преодоление принципа обладания есть непременное условие обращения к Богу, подлинного служения Ему. В первую очередь это касается характера отношений «человек — мир — Бог» в традициях христианского аскетизма и монашества, построенных на преодолении «инстинкта собственности». «Нищета тела и святость духа» — вот мировоззренческий стереотип, на котором базируется странническая модель поведения, делая человека ни к чему не прикованным, размыкая для него пространственные горизонты мироздания и приобщая его к вечности бытия. Странник на Руси демонстрирует верность абсолютным ценностям тем, что, совершенствуя свои способности, не забывает при этом прилагать усилия к совершенствованию самого мира, хотя бы в той скромной части, которая его окружает [8. С. 5—20].
Странник в глазах простого русского человека имел определенное духовное превосходство перед остальными людьми, чем бы странничество ни было вызвано: неприятием власти, личным выбором, житейскими невзгодами или подвижничеством. В странниках видели как конкретных людей, так и носителей неких абстрактных принципов, которые вызывают почтение, но вследствие своей причастности трансцендентной инаковости воспринимаются как что-то инородное, чуждое, далекое.
Однако именно в этом непонятном, но должном и сакральном так нуждалась наша культура, именно через подобные свойства странников она устанавливала для себя ориентиры и принципы развития. В этом смысле странничество на Руси можно назвать подлинной «народной религией», а самих странников — «народными святыми». Они были свободны от власти, как государственной, так и церковной. Одновременно они были близки народу, поскольку не отделялись от него, постоянно были у него на виду. В конце концов, в таких странниках обнаруживала свои идеалы народная историческая память, и каждый человек в принципе имел возможность приобщиться к этим идеалам, даже самому стать странником. Подобное непосредственное и глубинное чувство не могло быть направлено, например, к формально иерархизирован-ной церковной организации, поскольку она связала себя компромиссами с государственной властью, тогда как странники по большому счету всегда были свободны от соблазнов земной привязанности и бытовой соотнесенности [3].
Разумеется, странничество никогда не было однородным явлением, известны в нем и убийство, и воровство, и эксплуатация. Тем не менее на протяжении многих веков большинство странников составляли люди, искренне верующие, желающие спастись и помочь в этом другим. Следовательно, крайне важно различать такие неодинаковые проявления образа жизни скитальцев. Странничество на Руси интересно не одним лишь своеобразием христианского вероучения и дорожного образа жизни. Главный его смысл состоит в том, что вплоть до XIX столетия оно сохраняло в себе основные константы нашей национальной духовности.
Таким образом, российская православная культура, породив феномен странничества, не просто осуществляла через него связь с неким трансцендентным началом, а проницала себя
его духом, в этом смысле являясь формой его самоосуществления. Устремляясь к Абсолюту, русская культура не могла иметь того динамического характера, который имела приземленная и технизированная западноевропейская культура. Со второй половины XVIII в. странничество постепенно утрачивает свое символическое значение в мировоззрении нашего народа, а с середины XIX в. и вовсе перестает быть массовым явлением. Нынче религиозное странничество в России, вероятно, уже полностью в прошлом, и даже служители Православной церкви говорят о нем с большой долей скепсиса.
ЛИТЕРАТУРА
1. Алехина С.Н. Социокультурные смыслы странничества // Вестник Московского государственного университета культуры и искусств. 2010. № 1.
2. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. М., 1999. Т. 4.
3. Дорофеев Д. Введение в историю странничества в западноевропейской и русской культурах. URL: http ://anthropology.rchgi .spb .ru/dok16.htm
4. Дорофеев Д. Феномен странничества в западноевропейской и русской культурах // Мысль. СПб., 1997. Вып. 1.
5. Золотухина-Аболина Е.В. Философская антропология. М.; Ростов н/Д., 2006.
6. Калужникова Е.А. Паломничество как ритуал: сущность и культурно-исторические типы: Автореф. дис. ... канд. культур. наук. Екатеринбург, 2007.
7. Кондаков И.В. Введение в историю русской культуры. М., 1997.
8. Коровин В.Ю. Нравственные основания русского странничества: Автореф. дис. ... канд. филос. наук. Воронеж, 2009.
9. Красиков В.И. Человеческое присутствие. М., 2003.
10. Марков Б.В. Философская антропология. 2-е изд. СПб., 2008.
11. Моклецова И.В. Русское православное паломничество как явление культуры (на примере произведений А.Н.Муравьева): Автореф. дис. ... канд. культур. наук. М., 2002.
12. Моторина Л.Е. Философская антропология. 2-е изд. М., 2009.
13. Ожегов С.И. Словарь русского языка: 70000 слов / Под ред. Н.Ю.Шведовой. 22-е изд., стер. М., 1990.
14. Смирнова О.А. Хронотоп русской культуры и феномен странничества: отечественный опыт осмысления проблемы // Интеллект. Инновации. Инвестиции. 2010. № 3.
