CC BY
100
2013
ВЕСТНИК САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКОГО УНИВЕРСИТЕТА
Сер. 2
Вып. 3
РЕЦЕНЗИИ
Странная книга «независимого историка» (А. В. Савельев. Необычная карьера академика А. М. Панкратовой. М.: Прогресс — Традиция, 2012. 432 с.)
Признаюсь, что берусь за перо с некоторым опасением. Ведь я несу на себе печать того порока, которым автор не раз клеймит своих героев, — провинциального происхождения: «с трепетом истинного провинциала» (с. 54), «дремучий провинциал» (с. 364), «из провинциальных глубин» (с. 367), «уроженец провинциального русского города» (с.370) и т. д. Я родом из глубокой провинции — г. Ставрополя, да и всю жизнь проработал в «столичном городе с провинциальной судьбой» — Ленинграде (Санкт-Петербурге). Автор, родившийся на Пречистенке (это до революции и сейчас, а в советское время — улица Кропоткина) страшно этим гордится и считает своего рода даром судьбы. Хотя известный поэт сказал:
Провинция, ты тем и хороша,
Что от распада сохраняешь личность.
А если в нас природная столичность,
Провинциальность, право, не грешна.
Мне кажется, что как раз «природной сто-личности» автору монографии явно недостает. Кстати, своего героя — А. М. Панкратову (1897-1957), автор провинциалкой не считает. Наверное это правильно, ведь Одесса, ее родной город, — в любом случае столица, если не юмора и фольклора, то уж Новороссии точно.
Но все-таки я, несчастный провинциал, решаюсь продолжить и попытаюсь дать оценку, естественно — провинциальную, этому эпохальному и столичному труду. Достаточно сложно определить, какой теме он посвящен. Сам автор в первых строках своего сочинения заявляет о его правдивости, а целью ставит
© А. Ю. Дворниченко, 2013
изучение проблемы взаимодействия власти (политического режима) и интеллигенции в СССР. При этом постулируется некий «статусный подход» к изучению отечественной истории, когда «статус» рассматривается не абстрактно-теоретически, а конкретно-исторически (с. 11). При этом автор отмечает, что до него эта тема трактовалась очень узко, только сквозь призму репрессивно-принудительной политики. В действительности интеллигенты отнюдь не играли роль безликих одиночек, безропотно ведомых коммунистами-палачами к жертвенному алтарю на убой. Они применяли метод статусной защиты.
Что сие означает, можно, видимо, понять, лишь прочитав всю книгу. Но сразу видно, что автор старается дистанцироваться от историографического фона, что в конечном итоге ему не удается, так как книга посвящена истории исторической науки. Во всяком случае даже в аннотации сказано, что в книге «очень подробно рассмотрен процесс зарождения, развития, упадка и оживления (в конце ХХ в.) так называемого "нового направления" (школы А. Л. Сидорова) в советской исторической науке». Рассуждая об «аналитических особенностях» своей работы, он отмечает, что подвергал изучению «не только исторический, но и историографический материал» (с. 13). Здесь же, во введении, он дает определение псевдоисторикам. Это люди, которые тесно связаны с чиновно-государственными структурами и выполняющие их заказы. В советское время к этой категории относились все профессиональные историки КПСС и значительная часть историков СССР, занимавшихся интерпретацией новейшего периода развития советской страны. Сейчас они выступают в государственных, национально-патриотических и цензурно-охранительных одеждах.
Чтобы разобраться во всей этой головоломке, пойдем по порядку... т. е. с конца книги.
Дело том, что в оглавлении книги значатся два отдела, но в действительности она состоит из трех. Сразу покончу со вторым отделом (с. 237-352) — это приложение, которое содержит 58 «документов», причем, как непосредственно документов, так и отрывков из мемуаров, журнальных статей и даже из учебного пособия. Это просто материалы, правда, и здесь автор нет-нет да и набрасывается на ненавистных ему историков — представителей «нового направления». За документами печатными следуют фотодокументы: не очень богатая подборка, изображающая героев и антигероев книги, включая И. В. Сталина, А. А. Жданова и др.
Однако важнейшим для понимания генезиса автора как автора является третий раздел, который называется: «О людях, повлиявших на замысел и содержание книги о А. М. Панкратовой (вместо послесловия)». Из него мы узнаем не только о рождении автора в далекие 50-е годы в том самом центре первопрестольной, но и о том, что в 70-е годы он закончил Московский государственный педагогический институт (МГПИ). Специальностью его, видимо, была история КПСС, хотя он скромно об этом умалчивает. А зря — ничего зазорного в этом нет. Ведь считать постыдным занятия историей КПСС равносильно тому, что считать постыдным весь советский период. Можно, конечно, и из такой парадигмы исходить, как сейчас нередко и делается. Но это все равно что рубить сук, на котором сидишь, — другой-то истории у нас нет!
После окончания вуза наш автор отправился трудиться в ГУВД Московской области — респектабельную, как он пишет, но не пользующуюся уважением граждан организацию. Зато там он узнал «изнанку подлинной жизни народа тех лет» (с. 360). Однако, поскольку он получил «легкую академическую прививку» в МГПИ, постольку мечтал стать ученым, историком-исследователем, похожим если не на В. О. Ключевского, то на В. Б. Кобрина, занятия которого автору довелось посещать в институте. Для осуществления этой мечты он поступил в заочную аспирантуру МГПИ, где его научным руководителем стал секретарь партийного бюро и глава одного из отделов
Института научной информации по общественным наукам АН СССР А. П. Петров. Под руководством этого «типичного партийного чиновника» наш автор написал диссертацию на тему «Критика англо-американских буржуазных фальсификаторов деятельности КПСС в области культурного строительства СССР». А пока он писал сей шедевр, его шеф стал ректором МГПИ. И вот здесь научная карьера автора пошла в гору — он оказался ассистентом кафедры истории КПСС, причем в результате конкурса, о котором даже не имел представления. Не тогда ли зародилась у автора неприязнь к режиму и его науке, не тогда ли решил он бороться с ними и проклинать их?
Нет, судя по всему, эти чувства посетили его после изгнания из МГПИ. Притом отнюдь не за бунтарство, как он сам хочет это представить, а за природную неуживчивость и склочность, как это называется в народе. К такому пониманию располагают во всяком случае те характеристики, которые он дает своим бывшим коллегам. Я не решаюсь их воспроизводить, и к этой части книги, следуя только что широко распространившейся у нас моде, приставил бы значок 50+, так как не стоит ранить молодых читателей подобной «чернухой». Тем более, что автор самозабвенно раздает тумаки направо и налево, задевая людей вполне достойных и не заслуживающих такого отношения. Здесь он также делит советских историков на две части, но уже на историков-исследователей и историков-цензоров (ортодоксов) (с. 357). Первые занимались только историей древности и нового времени, а вторые — современностью, толкуя ее в духе «Краткого курса».
Гораздо интереснее жизненные наблюдения автора в эпоху «социализма» и в годы «перестройки», хотя на них и лежит печать тривиальности. Автор повествует о наиболее тяжелом периоде своей жизни — рубеже 1990-х годов, о том, как он не мог оставаться в городе и уезжал гулять в пригород. «Это была спровоцированная политическими событиями психологическая попытка уйти в себя и пересмотреть мировоззрение», — отмечает автор (с. 382). Именно в это время он, видимо, и становится «независимым историком», тем более, что официальную науку сотрясал кризис. Здесь, наверное, историко-партийное прошлое
автора сыграло с ним злую шутку. Он страшно переживал по поводу падения марксизма — философского фундамента исторической науки, ее души. Марксизм не исчез как политическое течение, но он перестал быть основой. Поиски же нового фундамента для истории, начатые в то время, продолжаются и до сих пор и кажутся бесконечными (с. 383).
Отнюдь не все испытывали подобные чувства. Я будучи, несколько моложе автора, помню, как радовался тому, что теперь догматический марксизм уже не будет висеть надо мной дамокловым мечом, и вдохновенно взялся за написание докторской диссертации. Другое дело, что вскоре «кушать стало нечего». Но это уже другая история.
Единственный, наверно, случай, когда я готов согласиться с «независимым историком» — это тогда, когда он утверждает, что фактическим «владельцем» новой исторической науки стал не народ, не интеллигенция, а новая чиновно-академическая бюрократия. Но тут надо ставить вопрос гораздо шире: насколько наследником прежнего строя является новый режим, в чем его сходство и в чем отличия от государства «развитого социализма». Но это также тема отдельного исследования.
Из этой части книги автора можно сделать главный вывод, который он сам, кстати, и делает: та самая попытка «пересмотреть мировоззрение» ему не удалась. Это в полной мере подтверждает первая часть его книги.
Сразу отмечу, что автор любит свою героиню, что, конечно, импонирует читателю. Даже выяснив путем опросов (фотографий ему было недостаточно), что она не была красивой женщиной в банальном понимании, он продолжает ее любить. В конце первой части он трогательно обращается к ней: «Спасибо тебе Анна Михайловна. наша бесстрашная российская Жанна д'Арк, наша неутомимая Аннушка».
Любовь, к сожалению, не всегда ведет по правильному пути. Тем более, если она соседствует с ненавистью. Впрочем, в начале книги автор предается лишь любви. Он старается показать читателю жизненный путь своей героини, начиная с «безрадостного детства, боевой юности» в Одессе. Поскольку фактов у него практически нет, он услаждает глаз читателя обильными цитатами из колоритных рассказов И. Э. Бабеля. Гораздо более полнокровным
выходит портрет героини в 20-е — первой половине 30-х годов Перед нами необычайно целеустремленный и работоспособный человек (с. 26), о чем свидетельствуют уже первые ее монографии и статьи. Правда, автор не утомляет себя характеристикой этих работ, отсылая читателя к книге Л. В. Бади «Академик А. М. Панкратова — историк рабочего класса СССР» (М., 1979). Надо полагать, что он полностью солидаризируется с оценками творчества Панкратовой, которые давались на «пике застоя». Единственное, что он «позволяет» себе отметить, — глобализм в ее творчестве, настаивая на нем и в дальнейшем. Однако при ближайшем рассмотрении оказывается, что это не что иное, как тот самый смешной теперь и наивный пролетарский интернационализм. Столь же тривиальной героиня оказывается и тогда, когда отрекается от своего мужа, от чего, к примеру, ее дочери пришлось до конца жизни носить фамилию матери (с. 31). Можно, конечно, считать это «интеллектуальной гибкостью», как пишет наш автор, но в жизни это, вообще-то, называется по-другому. Моя вот, например, бабушка от деда не отреклась, как на этом не настаивали. А так ли хорошо, когда «подлинно марксистская» позиция, занятая ученым, оказывается сугубо показной (с. 90)?
Итак, Панкратова была энергичной и умной женщиной, обладала блестящими организационными способностями и талантом привлекать к себе людей. Как на грех, привлекала она часто различных фракционеров и идейно чуждых людей. Брошюру она написала о А. И. Рыкове — пусть и в соавторстве, но попробуй отмыться перед партийными бонзами. Еще одним тяжким ударом стала смерть М. Н. Покровского — любимого учителя пролетарского историка. И все-таки, несмотря на санатории и больницы (вернее, благодаря им), Панкратова осталась на плаву. Научный труд она понимала прежде всего как организационную работу, которой самозабвенно и предавалась.
Изложение «обыкновенной биографии в необыкновенное время» вдруг прерывается появлением еще одного героя, вернее, антигероя книги — Аркадия Лавровича Сидорова. И вот удивительная метаморфоза: все те качества, которые у Панкратовой были положительными, у этого «шарлатана» (с. 54)
оказываются отрицательными. Автор не жалеет бранных слов, характеризуя этого антигероя своего повествования. Нет возможности воспроизводить эту курьезную ситуацию. Читатель, например, должен поверить в то, что Панкратова хорошая по той причине, что у нее учитель Покровский, а Сидоров плохой — потому что стал учеником Е. Ярославского и т. д., и т. п. Думаю, что русская историческая наука, которая понесла тяжкие потери от «покров-щины», вопиет при таком раскладе!
Но вот автор прерывает свою характеристику Сидорова, чтобы вернуться к повествованию о карьере Панкратовой, и многое становится понятным. Историко-партиец в нашем «независимом историке» так и не почил в бозе. Он весьма серьезно переживает о том, что в постановке идеологической работы в СССР наблюдались «серьезные провалы» (с. 84), что классовый аспект всячески затушевывался (с. 92). Более того, он находит себе героя — А. А. Жданова. Оказывается, «жда-новщину» у нас оценили совершенно неправильно, это был плодотворный период в нашей истории. Наш «независимый историк» даже с любовью цитирует печально известное постановление ЦК ВКП(б) «О кинофильме "Большая жизнь"». «В наши дни, вероятно, содержание документов подобного рода кажется излишне резким, — резонерствует «независимый историк», — но очевидно, что коренная перестройка области идеологии и культуры невозможна без существенной реорганизации идейного арсенала и деятельности интеллигенции, работающей в этих областях» (с.101). Чур, меня! Это уж какая-то мистика: не посланец ли наш историк самого Андрея Александровича, который почитай уж как 65 лет беседует с самим К. Марксом (так говорили в наши студенческие времена).
После этого можно было бы и закончить рецензию по причине ясности сего книжного феномена, вернее, его автора. Если бы не А. Л. Сидоров и его школа. Продолжая свое изложение все в том же духе, наш автор восходит к оригинальной (скажем так!) концепции. «Новое направление» во главе с А. Л. Сидоровым вовсе и не новое, а пристанище ретроградов и шарлатанов от науки. «Новое направление» создавала именно Панкратова путем развития журнала «Вопросы истории»,
превращения его в настоящий диссидентский «самиздат». Читателю никак не удается понять из обширного текста, каким образом ученая, которая была «плоть от плоти» существующего режима, состояла в членах самого ЦК, могла сотворить такую метаморфозу с официальным советским журналом. По мнению нашего автора, «Новый мир» под руководством А. Т. Твардовского и К. М. Симонова рядом с «Вопросами истории» тех лет выглядит примерно так, как журнал «Мурзилка» рядом с каким-нибудь «Фениксом»! Правда, это, может быть, галлюцинация нашего автора, то, что видно только ему: ведь диссиденство сие заметно лишь в организационной сфере. «Что касается ее научной "продукции" (кавычки автора. — А. Д. ), содержания ее опубликованных в печати работ, то оно было так "обкатано" идеологически и стилистически, что почти никогда не вызывало нареканий» (с. 164). Эх, всем диссидентам бы так!1
В то время, когда Панкратова шла к началу своей могучей диссидентской работы, Сидоров занимался тем, что обижал хороших и в отличие от него талантливых людей: И. И. Минца и Б. Д. Грекова, а затем создавал свою школу, о которой в современной российской историографии дается очень неточное и однобокое представление (с. 166). Вот тут надо отметить, что если неприязнь нашего автора к А. Л. Сидорову еще как-то объяснить можно (ну, скажем взаимной антипатией между ним и любимой автором Панкратовой), то в его ненависти к «новому направлению» (настоящему, а не придуманному автором) есть что-то инфернальное. Разгрому (своему, а не властью) этого направления советской исторической науки автор посвятил две последние главы первой части своего исследования. Не малое место занимает последовательное сравнение двух (как кажется автору) направлений, возглавляемых Панкратовой и Сидоровым
1 Может быть, здесь сказался личный научный опыт «независимого историка». Оправившись кое-как к исходу 90-х годов от падения СССР, он вновь приступил к научной работе. Но, если раньше он занимался фальсификаторами, то теперь стал заниматься диссидентами (Савельев А. В. Политическое своеобразие диссидентского движения в СССР 1950-1970-х годов // Вопросы истории, 1998. № 4. С. 109-121).
(с. 186-192). Тезисы, которые выдвигает автор, столь красноречивы, что трудно удержаться от того, чтобы их не привести.
1. Характерной чертой «направления» Панкратовой был некий демократизм, а «нового направления» Сидорова — академическая замкнутость: его поддерживали москвичи, некоторые историки Ленинграда, а также на кафедре истории СССР Уральского университета.
2. Панкратова стремилась к «глубоким переменам качественного характера», а Сидоров в своем отчетном докладе 1957 г. отмечал, что громоздкий Институт истории затрудняет монографическую работу, да вдобавок в этом институте нет ни одного аппарата для микрофильмирования.
3. Панкратова и журнал «Вопросы истории» выступали за повышение научного уровня исследований, а для школы Сидорова характерны узость тематики и ограниченность хронологических рамок. Но, более того, методы этой школы (нашего автора, видно, даже передернуло), оставались традиционными — обобщение собранного в архивах материала. Методология же оставалась, по мысли нашего автора, довольно туманной. Они указывали на такое переплетение укладов, что возникали (автору страшно подумать —даже в 2012 г.) сомнения в существовании не только империализма, но даже в господстве капиталистического уклада в экономике России.
4. Вся деятельность Панкратовой была пронизана интернационализмом, то бишь глобализмом. Представители же школы Сидорова не привлекали к сотрудничеству зарубежных историков и нашли отклик только среди отдельных японских историков.
5. Проблемы историографии не относились к числу первостепенных в деятельности журнала «Вопросы истории», а школа Сидорова, напротив, рассматривала историографию и как форму научного творчества, и как научную рекламу, уделяла ей пристальное внимание и относила к разряду приоритетных исследовательских задач.
6. Направление Панкратовой отличало внутреннее идейное и организационное единство. Школу Сидорова стали раздирать внутренние конфликты и противоречия. К числу таких «противоречий» автор относит деятель-
ность М. Я. Гефтера, творчество которого он, кстати, оценивает весьма низко. К ним он относит и «теоретические провалы». Господи, да не перескочил ли все-таки наш автор в наше время прямо из конца 60-х?!
7. «Исторические записки», которые стали плацдармом «нового направления», проводили отличную от «Вопросов истории» тех лет политику: не допускали на свои страницы непрофессионалов и «аутсайдеров», не имели раздела, посвященного критике, и не вели работу с читателями — не проводили никаких встреч либо конференций с ними.
Похоже, автор, забив эти семь мячей в свои ворота, окончательно дезавуировал себя. Любой, кто имеет историческое образование и обладает логическим мышлением, заметит, что эти сравнения или «работают» в пользу направления А. Л. Сидорова, или курьезны.
Впрочем, и без нашего «независимого автора» хорошо известно о «новом направлении». Я, конечно, как и он, не специалист в области экономических отношений второй половины XIX — начала XX в., но, сочиняя труды, посвященные общим вопросам русской истории (см. напр.: Дворниченко А. Ю. Российская история с древнейших времен до падения самодержавия. М., 2010), внимательно изучал книги и статьи представителей «нового направления». Могу со всей ответственностью заявить, что не будь этого направления, наша наука так и погрязла бы в схоластике и надуманных схемах. Их творчество — попытка понять то, как это было в истории. Почтенные люди (кто же спорит!) Б. Д. Греков, И. И. Минц. но их творчество безнадежно устарело, а дело «нового направления» живет и побеждает. В нем есть мощный потенциал для развития. Ведь сейчас, по прошествии еще нескольких десятков лет, особенно ясно видно, что Россия и Запад — это, как любили выражаться на родине героини нашего автора, «две большие разницы».
Историографическая концепция автора несостоятельна и в целом, и в частностях. Так, он делает, по его словам парадоксальный, а на самом деле несуразный вывод о том, что два сборника, направленные против Покровского, свидетельствовали не о разгроме «школы» Покровского, а об оформлении «своеобразного союза оставшихся в живых учеников
Покровского с представителями того истори-ко-партийного направления в советской исторической науке, лидером которого в то время уже реально был Ярославский (с. 52). Зачем такой кульбит нужен автору, в общем-то понятно: чтобы как-то лишний раз возвысить свою любимую «Аннушку», которая, как мы знаем, весьма критически отнеслась к наследию своего учителя. Но зачем для этого так насиловать историографический материал? Весьма сомнительным выглядит тезис о «полной координации действий А. М. Панкратовой и Е. В. Тарле» (с. 88) и ряд других «наблюдений» автора.
В полной мере это относится и к выдвинутому им «статусному методу». На поверку речь идет об использовании людьми того времени своего служебного положения для того, чтобы всеми правдами и неправдами приспособиться к существующему режиму и уцелеть. Вот и весь «статусный метод борьбы». Так, может, стоит называть вещи своими именами, а не придумывать какие-то сомнительные теории?
Завершая, хочу подчеркнуть: я не против А. М. Панкратовой — я против данного «независимого автора». К истории так относиться нельзя. Наука История не терпит обывательского деления своих героев на «хороших» и «плохих», или историко-партийного разведения их по группам: ортодоксы, ренегаты и т. д. Мы должны воспринимать советское время
как закономерный и целостный период отечественной истории, стараясь понять его, а не стремясь кого-то оправдать, а кого-то осудить. Нельзя подобным же образом воспринимать и историографию советских времен. Используя ту же футбольную лексику, можно сказать, что все историки играли по определенным правилам. За их нарушение они оказывались отнюдь не на скамье штрафников. Надо было извернуться, чтобы, как сказала одна абитуриентка в 80-е годы, «через рогатки цензуры протащить эзопов язык». Это я к тому, что и «новому направлению» приходилось лавировать среди марксистских догм... Никак не осуждая специалистов в области истории России, которым довелось жить в ту эпоху, мы можем тем не менее понять, кому из них удалось сквозь рогатки цензуры «протащить» идеи и наблюдения, которые продолжают в той или иной форме жить и в наши дни, а кто занимался чистой воды схоластикой.
Наш автор, как уже неоднократно отмечалось, гордо именует себя «независимым историком». Я останавливаюсь в недоумении перед таким наименованием, как какое-то время назад — перед Днем «независимости России». Независимость от кого или от чего? Не от здравого ли смысла?
А. Ю. Дворниченко, д-р ист. наук, профессор, Санкт-Перебургский государственный университет
