Столыпин: незаконченная модернизация Текст научной статьи по специальности «История и археология»

ПОЛЕМИКА

ВОПРОСЫ НАЦИОНАЛИЗМА 2013 № 4 (16)

Иван Русаков

Столыпин: незаконченная модернизация

Недаром современная социальная историческая наука считает буржуазные трансформации в европейском мире, начиная с XVII в., Великим ци-вилизационным переломом, по степени влияния и значимости на развитие мировой цивилизации стоящим в одном ряду, например, с неолитической революцией древности или принятием христианства европейскими народами.

Этот великий цивилизационный сдвиг вызревал крайне медленно, выжил во многом благодаря случайности исторических факторов, закрепился во время военных экспансий, был принят сначала на уровне интеллектуальных установок учеными и философами как откровение и благословление Бога, был запущен «новыми людьми» в форме промышленной революции, «пролился» на европейские народные массы радикальным изменением социальной жизни, преодолев вечную нищету и голод и, наконец, вывел белую европейскую христианскую цивилизацию на невиданный уровень. И мы до сих пор пребываем в мире Современности только потому, что буржуазные идеалы и установки европейского буржуазного национализма общественного христианского модерна все еще живут и действуют, несмотря на то что архаика левых идей все более и более становится доминантным общественным состоянием не только люмпенизированного населения, но и бюрократизированных правящих классов белых христианских народов, заметно погружающихся в практики государственно-азиатского социализма.

Наша страна прошла свой путь в этом великом цивилизационном рывке, во многом противоречивый и непоследовательный, чаще всего в контексте известной дихотомии несовпадения циклов общественного развития России и Запада. Но это наша история, наша жизнь, и она очень поучительна для сегодняшнего дня. Не у одного меня сегодня возникает ощущение общественного и исторического «дежа-вю», как будто бы мы вновь проходим один и тот же исторический и социальный цикл развития, как будто мы опять в начале очередного XX века, в котором мы, русские (опять же не только по моему мнению), растратили свою витальную мощь, не обеспечив долговременных перспектив развития нашей нации. Если мы сможем правильно оценить свой исторический опыт и правильно его интерпретировать в контексте сегодняшнего дня, то все еще впереди — ничего еще не потеряно. «Мы русские! — С нами Бог!»

Столыпинские реформы последние несколько лет оказываются на слуху русского общества, причем драйвером общественного интереса к фигуре реформатора являются почему-то не русские национально-демократические силы, а самые что ни на есть кондовые государственные казарменные «совки» в виде Н. Михалкова и внимающего его бесогонской чепухе главноуправляющего г-на Путина. Скорее всего, эти господа, по разным причинам очарованные столыпинским имиджем

205

206

«сильного правителя и агрессивного реформатора», пытаются «подпитать-ся» энергией его слов, мол, «не запугаете» и «нам нужна Великая Россия». Все это, видимо, необходимо для имитации формы консервативного правления в стиле Александра III, как известно, руководствовавшегося формулой «преобразований наоборот», отталкиваясь от практической деятельности своего отца. Конечно же, можно по-разному относиться к деятельности Царя-Миротворца, но безусловно Путин на фоне Александра III, а Михалков на фоне Победоносцева выглядят слишком карикатурно, чтобы эту пошлую имитацию пытаться обсуждать. Все программное модернизационное содержание реформ великого премьера, его реальная деятельность, даже со всем пакетом компромиссов, прямо и радикально противоположны последовательному путинскому погружению в совдеповскую архаику, а их внутреннюю национальную политику иначе как национал-предательством интересов русского народа и назвать нельзя.

Сегодня, когда думские речи Петра Аркадьевича оцифрованы, выяснилось: по частоте упоминаний различных социально-политических категорий на первом месте в них находится категория «право», упоминаемая 176 раз, на втором — «национализм» и только на третьем — «самодержавие». Столыпин утверждал, что с помощью самодержавия в стране должно быть построено правовое государство. Возможна ли такая мысль в устах Путина или Михалкова? Разве только в виде дешевого юродства советского киношного «барина» совместно с его гэбэшным визави на нашем Первом канале ТВ, достойной замене агитпропа времен брежневских и андроповских.

Реформы Столыпина являются органической и составной частью всего пятидесятилетнего пореформенного развития России, начатого по личной (!) инициативе царя Александра II с отмены рабства частновладельческих

крестьян. Под влиянием «творческой силы времени» к началу XX в. в стране выросли первые поколения русских крестьян, не знавшие крепостного права, первые поколения русских дворян, не развращенные практиками крепостничества, первые поколения русского «третьего» сословия со своим чувством собственного достоинства. (Вспомним, П. Третьяков начал формировать свою публичную художественную коллекцию после нанесенного оскорбления в ранней юности, когда его, интересовавшегося живописью, не пустили на выставку, где вход был только для благородных сословий.)

Как бы ни казалось это парадоксальным, но именно земельная реформа 1861 года запустила медленный, стихийно прорастающий снизу процесс постепенного распада общины. И как бы этот процесс ни пытались остановить сторонники традиционных дворянских консервативных экономических моделей (экономическое неравенство по сословному признаку) во главе с Победоносцевым, поиск новых путей хозяйственной жизни происходил за границами сельской русской передельной общины, не развивая ее, не трансформируя, а именно разлагая ее экономически и морально. Хотя ущерб, нанесенный примитивным охранительством Победоносцева, оценить сложно, по моему мнению, он колоссальный и напрямую отозвался погромом 1917 года и бедами Гражданской войны, ГУЛАГа и коллективизации.

Дело в том, что реформа 1861 года предусматривала для тех крестьян, кто самостоятельно справился с выкупными платежами, возможность добровольного выхода из общины со своей землей и вступление в «решительное состояние свободных крестьян-собственников», т.е. это было формальной заявкой на частную собственность. Но данное положение при участии Победоносцева было отменено Александром III. По словам тогдашнего министра финансов

Н.Х. Бунге, «этот закон навсегда потушил ясное представление русских крестьян о частной собственности».

Хотелось бы напомнить: во все времена европейской истории, в том числе и в «темные» и крепостные, «чумные» и абсолютистские, всегда были небольшие, очень узкие категории европейских крестьян, которые смогли сохранять свое право на свою землю и передавать его по наследству. Эти практики были настолько укоренены, что, когда приходило историческое время Модерна, социальные модели существования владельческих крестьян той или иной европейской страны довольно легко брались на вооружение другими крестьянами. В России таких крестьянских моделей к моменту крестьянской реформы давно не было, последние были уничтожены на территории современной Украины Екатериной II, про изничтоженных Иваном Грозным «своеземцев» Новгорода и Пскова упоминать просто несерьезно.

Столыпинские аграрные реформы были направлены на принципиальное преобразование экономической, социальной и политической жизни России через модернизацию самого уклада жизни русского крестьянина посредством индивидуализации и интенсификации крестьянского землепользования. Они стали осью внутренней политики правительства в стране, где, несмотря на «громадье» цифр прироста промышленного производства, аграрный сектор являлся определяющим и составлял почти 75% национального богатства.

Общий замысел аграрных реформ включал несколько компонентов:

— равенство гражданских прав крестьян с остальным населением России;

— выделение из общины на отруб (без переноса подворья в новое место) или хутор (с переносом подворья на новое место) на правах частной собственности;

— укрепление земли в частную соб-

ственность внутри общины (отмена чересполосицы);

— переселение крестьян на новые колониальные земли (Сибирь и Средняя Азия);

— развитие кооперативов как основы государственного кредитования крестьянства.

Самое главное, коренное и фундаментальное отличие столыпинских реформ от последующих советских индустриализации и коллективизации — это их добровольность и неограниченность во времени. «Как сам Столыпин отметил в секретном письме губернаторам в августе 1907 г., "сделать это решено безо всякого насилия, так как в таком деле насилие исключает успех". Он снова повторил эту мысль, отметив, что от них (земских начальников) не требуется... никакого в этой области насилия»1.

Для достижения поставленных целей предусматривался определенный план действий, состоящий из нескольких частей.

— Принятие пакета экономических законов, обеспечивающих юридическое сопровождение реформ; принятие пакета законов, обеспечивающих вовлечение крестьян в общий гражданский порядок; создание гражданского общества и формирование единой нации, в буржуазном понимании этого определения; принятие пакета законов, обеспечивающих социальное развитие всего общества в сфере образования, здравоохранения и социальной защиты.

— Создание государственной, земской и общественно-политической инфраструктуры для практического воплощения замысла реформ.

— Постепенный переход русских крестьян от общинных форм землепользования к интенсивным индивидуальным формам посредством изъятия чересполосных земель из общинной системы севооборота, вне зависимости от

1 Россия сельская. XIX — начало XX века. 207 М., 2004. С. 257. _

208

наличия или отсутствия земельных переделов. Крестьянам было предложено три варианта: отруб, хутор, укрепление земли (сбор чересполосиц в одно поле или фиксирование полос за двором без переделов) и, при желании, выход из общины.

Хочу еще раз обратить ваше внимание: крестьянин сам решал — в общине он или нет. На первом этапе полосы фиксировались за хозяином, и по его желанию их нельзя было использовать в переделах, затем по добровольному желанию крестьянина чересполосные полосы должны были быть сведены в единое поле. Это не отменяло такого понятия, как коммунальное совместное существование крестьян в качестве социального фактора проживания на отдельной выделенной территории (в деревне), и не отменяло того, что так любят воспевать любители общинной жизни, — социального взаимопонимания и духовного единства. Это стандартный порядок существования любого западного органа местного самоуправления, там его часто называют режущим ухо любого антикоммуниста словом — коммуна.

И наконец: все можно было оставить так, как это было заведено века назад, т.е. жить общиной со всей соответственной атрибутикой переделов и чересполосиц. Никаких насильственных указов об укреплении наделов в процентах по годам, никаких смертных депортаций несогласных, никаких «головокружений от успехов», никакого голодомора. Крестьянин должен был сам решать, чего он хочет, и его воля была обеспечена законом и исполнением этого закона на местах, желание крестьянина самому распоряжаться своим единым наделом гарантировалось всей силой государственного аппарата.

Единственная модель, при которой было разрешено пренебрегать волей большинства, это когда не менее 20% крестьян хотели получить свои персональные наделы, а остальные были против, и тогда происходило общее...

межевание всех земель. Обращаю ваше внимание — всего лишь межевание, для того чтобы была возможность учесть мнение. меньшинства (!). Господа, да когда такое вообще было в русской истории — чтобы учитывали и реализо-вывали волю меньшинства, да еще крестьянского? К сожалению, только при Столыпине. Безусловно, после межевания большинство могло опять и объединяться, и формировать межи, заниматься переделами и всеми остальными прелестями имперского социализма — кстати, таких фактов зафиксировано не было.

Программа Столыпина никогда, ни единым своим нормативным или подзаконным актом не была направлена на стимулирование какой-либо особой или выделенной социальной страты крестьянского или иного населения страны. Это было впервые в истории России, чтобы программа была направлена на развитие всех крестьян страны, а не, как потом утверждали большевики, «на создание небольшого класса зажиточных крестьян». Столыпинский лозунг — «ставка на сильного и трезвого» — был политической пропагандистской формулой, направленной на формирование прокапиталистических тенденций в общественном сознании граждан России, не более. Юридических последствий эта формула не имела, да и не могла иметь.

Не надо ни в коем образе идеализировать столыпинскую аграрную реформу, как это нередко делается сегодня, так же, как нельзя пытаться давать ей моральную оценку с точки зрения социальной справедливости.

Это было самое настоящее капиталистическое развитие, с его неминуемым социальным расслоением и, безусловно, пауперизацией беднейших слоев. По-другому и быть не могло, так как любое сложное социальное преобразование несет массовую маргинализацию для основной части населения: вспом-

ним, что произошло после переворота 1917 года, когда массовая нищета сопутствовала жизни нескольких поколений советских граждан вплоть до начала 70-х годов XX века; все мы помним 90-е годы того же века; на наших глазах сегодня разворачиваются события «арабской весны», которые неминуемо ввергнут народы Востока в еще большую разруху и бедность. Это социальные процессы в науке имеют определенное обозначение — мальтузианская ловушка, когда темпы роста населения опережают темпы роста экономики в целом. В плену этих обстоятельств и находилась Россия в начале XX столетия, мирный выход был один — переселение и освоение новых земель наиболее молодыми и пассионарными представителями общества, готовыми к риску, но и к «призам» пионерского освоения.

Ведь так было всегда, «в первую голову» вырываются за некую среднюю линию и выигрывают самые сильные и агрессивные, самые энергичные и предприимчивые, не жалеющие ни себя, ни других, готовые к упорному труду и испытаниям, имеющие свою иерархию ценностей и не обращающие внимания на досужие рассуждения со стороны. И только потом, со временем, когда новые социальные практики создадут новые общественные богатства, постепенно этот выигрыш не равномерно, но будет распределяться среди остальных членов общества.

Именно таким образом вырвались из мультизианской ловушки в середине XIX в. европейские страны, «выделив» из себя миллионы переселенцев на американский дикий Запад, в Австралию, Южную Африку.

Очень важный и мало кем замечаемый аспект — Столыпин ставил перед собой и перед Николаем II не узкоэкономическую задачу, а амбициозную политическую — создание нового интегрированного, равноправного гражданского общества для всего русского на-

селения империи на основе обладания прав частной собственности.

Напоминаем, согласно правовым нормам того времени, будь то в Западной Европе, Америке или России, равными гражданскими правами обладали исключительно мужчины, владельцы частной собственности и граждане мужского пола, получившие образование в гимназиях или университетах, т.е. — ответственные граждане. По планам Столыпина, законопроект о местном самоуправлении должен был позволить крестьянам, владельцам частной собственности, получить право на участие в выборах в местные органы самоуправления, интегрироваться с собственниками из других социальных слоев и создать новое «ядро будущей мелкой земской единицы».

Таким образом, собственность становилась социальным символом и гарантом возможности роста гражданской зрелости крестьянского населения и закладывала возможность формирования единой общегражданской нации буржуазного типа. Говоря другими словами, предполагалось постепенное движение по направлению, которым прошли все европейские нации в построении основ гражданского общества, основанного на праве, а не на традиции. Этот вектор и был задуман и обозначен всем комплексом мероприятий, продуманных лично Столыпиным и одобренных императором Николаем II.

Еще одно принципиальное замечание, видимо, самое главное, которое важно помнить и знать, рассматривая факты и череду событий аграрных реформ 1906-1917 гг.: мы имеем дело с незавершенным процессом модернизации, приостановленным мировой войной, а также февральским и октябрьским переворотами 1917 г.

Постепенность и неспешность в проведении реформ обусловливались страхом быстрой и массовой пауперизации и пролетаризации беднейших слоев крестьянского сословия, которые на тот момент и так составляли более 20%

209

от всего крестьянства, а это не менее нескольких десятков миллионов человек. По сути, Столыпин пошел ва-банк в проведении капиталистических преобразований в надежде сформировать новую социальную силу, на которую смогла бы опереться правящая верхушка взамен стремительно деградирующего дворянства. В случае неуспеха реформ или их отмены, а уж тем более вообще отсутствия любых преобразований, эти десятки миллионов сельских пролетариев просто «затопили» бы все социальное пространство империи и «обрушили» привычные устои жизни. Что, как мы теперь знаем, и произошло.

К сожалению, мы можем констатировать, что при той социальной парадигме общественного развития, которая существовала в России, не только сельские пролетарии, но и вообще все крестьянское население не было заинтересовано в сохранении существующего государственного устройства, за все прошедшие века так и не сумевшего утвердить крестьян равноправной частью русского общества.

Как могли русские крестьяне уважать права частной собственности, когда они были лишены этого права даже теоретически, только по факту своего рождения?

К сожалению, в ходе аграрной реформы русский крестьянин получил только право «личной» собственности на землю, но не право частной собственности на свои надельные угодья и пашни.

И таким образом «ставка на самого сильного и трезвого», т.е. на отрубника и хуторянина, иными словами, на фермера — частного собственника у Столыпина не состоялась. Настоящие русские фермеры, готовые работать в полном отрыве от общины, оказались низведены до уровня обычных землепашцев, как и их коллеги-общинники, пусть и вступившие на путь неспешного выхода из общины, путем постепенного укрепления своих надельных земель. Эти первые фермеры так и не получили

законодательных и гражданских прав частной собственности на свои земли, они так и не смогли владеть своей надельной земельной недвижимостью наравне с иными собственниками из других социальных слоев. Первые русские фермеры не могли реализовывать и защищать свои интересы в «мелкой земской единице» местного самоуправления, таким образом, социальной интеграции в политическое пространство страны земледельцев — частных собственников не произошло.

Право частной собственности не было предоставлено, земская реформа не состоялась, Столыпину не позволили ее провести. Замышляемая единая русская политическая нация так и не смогла начать процесс своего гражданского оформления. Видимо, в том числе и эта проблема «разорвала» империю в 1917 году, нации, она же «разорвала» и советскую империю в 90-х гг. XX в. Именно и поэтому у нас до сих пор общество «разорвано» и не имеет общего согласия по многим фундаментальным вопросам общественного и исторического характера.

Кто же был противником становления частной крестьянской собственности в России? Когда обращаешься к этому вопросу, поражаешься многообразию тех государственных, общественных и политических сил, для которых крестьянин — частный владелец был неприемлем.

Высшая дворянская бюрократия, представленная Государственным советом, безусловно понимала, что частная собственность в руках самого многочисленного сословия России — крестьянства — сократит пределы власти государства и его представителей на местах. Как это отразится на самом государстве и его верных представителях в их совместных особых интересах, предсказать не мог никто. Отсюда и вытекала многолетняя полемика внутри верхушки правящего класса: рас-

пространяются или нет на крестьян «всеобщие законы экономики», смогут или нет крестьяне без ущерба для правящей элиты быть представленными в общероссийских и местных представительных органах власти. Главным аргументом «против» ставилась культурная и иная отсталость русского крестьянства, и эта отсталость требовала вмешательства тех, кто отсталым не считался, т.е. дворянства и интеллигенции.

Реформа местного самоуправления, задуманная Столыпиным, основанная на принципе имущественного ценза, предусматривала совместное дворянское, мещанское и крестьянское всесословное представительство. Высшие и местные дворянские круги продолжали утверждать, что необходимость передачи одного из последних символов своего престижа и власти — права управлять местными делами — от дворян к всесословному представительству разрушит вечные устои России и будет смертельным ударом для монархического устройства страны.

Знаменитый Указ от 6 ноября 1906 г., по словам Столыпина, ставший последним звеном в «деле раскрепощения нашего земледельческого класса», оказался полностью «непроходим» через депутатов Думы, в которой господствовали левые настроения. Для левых община являлась естественной ячейкой будущего социалистического общества, и покушение на ее целостность они не могли позволить. Только после роспуска I Государственной думы указ от 6 ноября 1906 г., в порядке чрезвычайно-указного законодательства по 87-й ст. Основного закона, был подписан Николаем II, минуя Государственную думу. И только через долгих четыре года, пройдя многочисленные обсуждения и дискуссии последующих дум, указ стал законом 14 июня 1910 г., со всеми своими ограничениями.

Саботаж многочисленных левых депутатов сопровождал и весь пакет аграрных инициатив Столыпина, даже такой невинный проект, как закон о по-

нижении ставки кредита Крестьянского банка на 1%. Или, скажем, проект установления срока погашения государственных ссуд крестьянами в течение 50 лет, внесенный на обсуждение в том же 1906 г., смог стать законом только в июне 1912 г. Правда, механизм льготного финансирования заработал в том же 1906 г., но опять же только благодаря 87-й статье чрезвычайного законодательства. Даже III Государственная дума, считающаяся, по мнению наших историков, наиболее лояльной к столыпинским реформам, явно никуда не торопилась. Важнейшие проекты законов по переселенческой политике, внесенные правительством в октябре 1908 г., стали законами только в мае 1911-го.

Почему были так многочисленны противники даже не персонально Столыпина, а именно идеи возможности предоставления равных гражданских прав в обладании собственностью всему крестьянскому населению нашей страны или хотя бы его части?

Высшие государственные сановники и государственные идеологи типа Победоносцева не были принципиальными противниками частной собственности, им даже в голову не могло прийти ограничивать дворянство в правах этой собственности, но они были противниками именно капитализма как общественного института, действующего в интересах всех остальных членов общества. Эти «консервативные модернизаторы» считали, что капитализм вреден, потому что неумолимая логика капиталистических преобразований рано или поздно отразится и на политической системе, и «старому» политическому классу придётся постепенно уступить место буржуа, в том числе и сельским, а также людям свободных профессий. Пример Запада, где они любили проводить так много времени на отдыхе, был налицо, поэтому допуск даже малой части крестьян (фермеров) к общим гражданским правам для них был в принципе немыслим.

Наша милая русская интеллигенция

находилась не только в «плену» своих многочисленных социалистических заблуждений, она ведь была уже фактически потомственной и обладала некой «монополией» на знание и грамотность среди «темного моря» русского крестьянства. Интеллигенция и дворянский класс давно находились в одном «вестернизированном» культурном пространстве, куда крестьяне фактически не имели доступа. Это положение гарантировало, прямо скажем, не самое «теплое», но зато вполне достойное существование в имущественном смысле. Вопрос стоял только в политическом представительстве образованных слоев России в управлении страной, интеллигенция требовала «потесниться» традиционную аристократию.

Всякие марксисты-максималисты типа Ленина, с их идеями диктатуры рабочего класса, практически не пользовались успехом среди образованного сословия России. Но лозунги «Монархия, дай порулить» были общим местом всего общественного мнения образованной публики всех последних десятилетий империи. И вдруг на общественном горизонте из какого-то параллельного мира появляется иная социальная сила, самая многочисленная и самая «темная и некультурная», не знакомая ни с «золотым», ни с «серебряным» веком русской, совершенно европейской культуры.

Хотелось бы напомнить некоторые цифры. Так, дворянское население России к моменту столыпинских реформ составляло 0,7% населения страны из почти 118 млн. жителей Европейской России: «В 1912 г. на общественной земской службе находилось около 85 тыс. человек, на городской — 110 тыс. человек, в мирском самоуправлении крестьян — до 300 тыс., в коронном управлении (правительственная администрация. — И.Р.) — 253 тыс.»2. Таким образом, аристократический и управ-

ленческий аппарат империи составлял менее 2% населения страны.

«В 1870 г. доля цензовых граждан (имеющих собственность и имеющих право голосования. — И.Р.) в населении страны составляла около 2%, в 1892 г., вследствие изменения избирательных законов, — около 1,5%, в 19071910 гг. — 3,3%. Поскольку избирательные права получили только мужчины в возрасте 25 лет и старше, то предполагаем, что доля общественности в населении страны в 1870-1892 гг. составила около 10%, в 1893-1905 гг. — 7% и в 1906-1913 гг. — 16%»3.

Как вам, наверное, понятно, под словом «общественность» понимались такие социальные группы как дворянство, духовенство, чиновники, офицерский состав, мещане, интеллигенция, торгово-промышленное сословие с женами и детьми от 18 до 25 лет, и было их всего — 18,8 млн. человек, правом голоса обладало около 4 млн. человек. Сельское население страны составляло около 108 млн. чел. в почти 12,5 млн. домохозяйств Европейской России (на 1906 г.). В случае предоставления каждому домохозяину права частной собственности (и следовательно, права голоса) получаем расклад: 4 млн. голосов к 12,5 млн. голосов.

Что это, как это можно назвать? Я думаю, это можно назвать — социальная революция, со всеми вытекающими последствиями, и как минимум изменение привычного хода жизни, без всяких гарантий предыдущего социального статуса для тех, кого мы назвали общественностью. Вы думаете, та общественность этого не понимала? Очень хорошо понимала, поэтому, как минимум, по-тихому саботировала реформу.

Теперь давайте сделаем другой расчет. Мы теперь знаем: в хутора и отруба ушло не менее 2 млн. домохозяйств самых «сильных и трезвых». Это значит, расклад по общероссийскому электоральному полю составил бы 4 млн.

212 2 Миронов Б.Н. Историческая социология _ России. СПб., 2009. С. 394.

к 2 млн. человек, и совершенно точно в случае реализации волостной реформы «сильные и трезвые» вытеснили бы практически всю земскую интеллигенцию и дворянство из местных представительных органов власти. И вы думаете, они этого не понимали?

По сути, Столыпин предложил, мирную буржуазную революцию.

Не могла та общественность и высшие дворянские круги, просто не были готовы психологически, в предчувствии «дней зари преобразований светлого будущего», допустить капиталистических отношений, хотя самые умные из «левых», как, например, Плеханов, предупреждали: нужна фаза капитализма, иначе наступит диктатура. Но куда там! Страх и ненависть перед динамичным капиталистическим миром расширенного воспроизводства, перед его «невидимой рукой» с его универсальными формализованными правилами и требованиями, с отсутствием «азиатской» сопливой душевности и болтовни.

Страх и ненависть перед конкуренцией, боязнь циклических экономических кризисов, потери пожизненных гарантий «теплой» душевной «норки», отсутствие рациональности как нормы жизни — все это вызывало страх и ненависть ко всему, что связано с капиталистическим производством и обменом и его агентами, независимыми частными земельными собственниками. Отсюда, именно отсюда корни популярности социалистических идей в среде интеллигенции и пролетаризированных мелкопоместных дворян. Они ненавидели империю как систему, в которой «социальные лифты» не были заполнены полностью их представителями, они ненавидели крестьян и их боялись за то, что они были «темной» и непонятной массой, — а если крестьяне еще освоят капиталистические технологии, то рано или поздно уйдет такая удобная и достаточно стабильная ниша «опеки» народа. И придется нашей интеллигенции стать просто агрономами, землемерами и финансовыми агентами, т.е. про-

сто наемными служащими у частных владельцев земли, и их придется обслуживать так же, как давать частные уроки нерадивым гимназистам — по часам и за небольшие деньги.

Им так хотелось большого, высокого и чистого, а капитализм мог предложить лишь прозу упорного труда.

Свойственная русскому народу бесконечная надежда на верховную власть отражалась порой в крестьянском сознании парадоксальным образом, каким-то мистическим образом там закрепилось поверье: русский царь своим верным подданным дарует сперва волю (отмена крепостного права), а затем землю (бесплатно наделит их помещичьей землей). Поэтому начало столыпинских реформ в крестьянской среде вызвало разочарование и недоверие, ведь не произошло даровой прирезки земли за счет помещичьих земельных угодий, более того, возникли старые фобии: мол, возвращается крепостное право. Никакие последующие события так и не смогли отвратить основную массу русских крестьян от их мистической уверенности в ожидающейся по указу царя прибавке земли, никак 11 лет, прошедшие с начала реформ, не смогли освободить русских крестьян ни от уравнительных иллюзий, ни от правового нигилизма — они по-прежнему стремились к захвату чужой собственности, и не только помещичьей — любой. Современная социология знает: для изменения базовых моделей поведения необходимо не менее двух поколений новых социальных практик. Библейский сюжет о Моисее, сорок лет водившем евреев по пустыне для того, чтобы умерли последние, кто помнил рабство, — это как раз об этом.

«Самое многочисленное сословие империи не переставало ждать от институтов власти бесплатной земельной прибавки, и правительственный вариант решения аграрного вопроса часто 213 оценивался общинниками негативно.

Массовые уравнительные настроения стали преградой для столыпинского плана реформирования аграрных отношений. В итоге недовольство властными институтами, не готовыми быстро и радикально удовлетворять "жажду земли", исподволь копившееся в крестьянской среде, проявилось в после-февральской России»4.

Русские крестьяне с большим трудом отказывались от старых методов хозяйствования, современники замечали, что даже переселенцы в Сибирь, являясь по сути активной частью крестьянства, по прибытии на новые места часто старались возродить старые общинные порядки на новых землях.

«Решающего надлома общественной психологии к моменту революции так и не произошло, не говоря уже о глобальном процессе разрушения традиционного мировоззрения. Ведь слухи о грядущем всеобщем перераспределении земли, в основе которого лежала мысль "черного передела" по "Золотой грамоте", постоянно побуждали выделяющихся крестьян отказываться от укрепления земли, поддаваясь тем самым психологическому давлению со стороны односельчан»5.

К сожалению, после февральского переворота баланс сил между модернизированными и патриархальными силами в деревне сместился в пользу вторых, ведь самые активные и молодые крестьяне были на фронте. Упорные слухи, умело подогреваемые «левой пропагандой», о переходе помещичьих земель только к крестьянским поземельным общинам заставляли отказываться многих жителей деревень от ранее поданных заявлений на выделение земель.

Самый главный удар по капиталистическим преобразованиям в русской деревне был нанесен к тому времени вполне левым Временным правительством, конкретно — министром земледелия

_ 4 П.А. Столыпин и аграрные преобразова-

214 ния в России. М., 2012. С. 249. _ 5 Там же. С. 228.

эсером В.М. Черновым, после опубликования постановления за № 120 от 28 июня 1917 г. «О приостановлении действий некоторых узаконений о крестьянском землевладении и землепользовании и положения о землеустройстве, а также об упразднении землеустроительных комиссий». Это постановление отменяло все законодательные акты и фактически размежеванные земли со свидетельствами о личной собственности. Так «черному переделу» было положено начало. Эпоха социального, культурного и общественного модерна в России закрылась более чем на семьдесят лет, наступили кровавые десятилетия господства левой архаики, преодолеть которую Россия до сих пор не в состоянии.

Мы помним день и год Высочайшего указа, начавшего вторую Великую земельную реформу в России, — 6 ноября 1906 г., как помним и день и год Великого освобождения и первой Великой земельной реформы — 19 февраля 1861 г. Должны помнить и день и год начала Великой русской катастрофы, отсчет которой многие ошибочно ведут с октября 1917 г. К сожалению, господа, все произошло немного раньше — 28 июня 1917 г., именно с этой даты, с этого постановления началась «русская Вандея», стихийный общинный бунт русских крестьян. И «великий Октябрь» был только точкой бифуркации этой Великой катастрофы.

Приснопамятное постановление вроде бы не аннулировало актов на владение землей, но левые партийные товарищи на местах приняли его к сведению именно в форме права на немедленную социализацию частнособственнических земель. И, согласно их партийным программам, — в пользу общины как первичной ячейки будущего социалистического общества. Если даже сейчас образованный человек в состоянии не увидеть разницу между личной и частной собственностью, то в то время строитель «новой жизни», эсер или народный социалист,

не увидел разницы между приостановлением и отменой.

«Стихийные» погромы хуторян и отрубников, вызванные указанным постановлением, приняли размах, как принято сегодня фиксировать в договорах, «обстоятельств непреодолимой силы»: «Хозяев, решившись презреть общинные узы, избивали, отнимали имущество, деньги, скот, вынуждали уезжать из обжитых мест или вернуться (вместе с землей) в общину. Натиск на хуторян и отрубников был характерен для всей Европейской России, но с особой силой стремление выкорчевать столыпинские "саженцы" проявилось в Самарской, Уфимской, Саранской, Казанской и Симбирской губерниях, то есть в регионах, где община была традиционно сильна и столыпинские преобразования ощутимо задевали ее интересы»6.

Когда большинство хуторов было разгромлено, крестьяне-общинники обратили свой взор на поместья, экономии и другие частновладельческие земли окрест своих сел. Безусловно, не было единого календарного плана по разгрому крестьянами частного земельного владения в России, по крайней мере историки такого плана не обнаружили. Где-то, в каких-то губерниях погромы начинались раньше, где-то позже, но алгоритм был один: погром деревенских чужаков — власть бездействует, погром хуторян и отрубников — власть бездействует... Хотя уже 13 апреля Временное правительство отправило циркуляр о запрещении решения земельного вопроса непосредственно самим населением. Но население по всей России настаивало на своем, и губернская власть не смогла «отказать» в этой просьбе.

«В Тамбовской губернии за лето 1917 г. было зафиксировано 358 кре-

6 Бухараев В.М., Люкшин Д.И. Крестьяне России в 1917 году. Пиррова победа «общинной революции» // 1917 г. в судьбах России и мира: Октябрьская революция: от новых источников к новому осмыслению. М., 1998. С. 135.

стьянских выступлений, из них 144 приходилось на июнь. В августе усилились захватные настроения, начались разгромы помещичьих хозяйств. 5 августа было разгромлено имение Мичурино в Елатомском уезде. 23 августа начался разгром в имении Лота-рево, усманского предводителя дворянства князя Б.Л. Вяземского (кстати, одном из наиболее "образцовых" в России), закончившийся жестоким самосудом толпы крестьян и солдат над землевладельцем на станции Грязи. В Тамбовской губернии наибольшее число разгромов имений приходилось на сентябрь — 89, в октябре их было 36, в ноябре — 75»7.

Помещичьи земли передавались в ведение местных земельных комитетов, имущество, скот и инвентарь в большинстве случаев просто разворовывались. Земельные комитеты, войдя во вкус, стали устанавливать цены на арендные участки, нормы вырубки леса и даже определять нормы продовольственных пайков. Центральная власть вновь бездействовала, т.е. она посылала вооруженные команды в связи с уж совсем вопиющими случаями массовых грабежей и убийств, но не более. Команды стрелять и арестовывать не давалось — как же, впереди выборы в Учредительное собрание!

Так были прерваны столыпинские реформы, так была окончена мирная капиталистическая модернизация России. Советские историки и современные левые говорят: это объективно, практика — критерий истины, русский крестьянин не принял ни хуторов, ни «отрубов», и будущие колхозы — единственная приемлемая и органичная форма существования русского человека. Пусть и внедренная неправильно, но «исторический момент, враг у ворот» и прочее бла. бла. бла..

Что ж, я согласен: практика — единственный критерий истины. Поэто-

7 Крестьянское движение в Тамбовской гу- 215 бернии в 1917-1918 гг. М., 2003. С. 11-12. _

му давайте рассмотрим реальный ход аграрной реформы.

Первыми на указ от 6 ноября 1906 г. отреагировали бедняки, в течение нескольких лет более 900 тыс. бедняцких домохозяйств продали свои наделы своим сельчанам или Крестьянскому банку, ушли в города или стали батраками. Да, самыми настоящими рабочими на фабриках и заводах или сельскими пролетариями, но они хоть получили живые деньги за свою землю, и получили их впервые. Глупо утверждать, что это бесперспективные люди и их бросили в «рыночную стихию», таковыми они были именно в общинной деревне, а сейчас они освободили земельные участки для людей, которые и в общине не были бесперспективными. Например, в Симбирской губернии к 1912 г. из 632 520 тыс. наделов было укреплено в отдельные хозяйства 90 521 (14,3%), и из них к тому времени уже проданы 8396 (9,3%) наделов.

Уже к 1914 г.: «При общем числе 14,6 млн. надельных дворов по 47 губерниям Европейской России на 5,8 млн. до-мохозяйств, подавших заявления о землеустройстве, подготовка к выполнению их просьб заканчивалась в 1915 г. для 3,5 млн., были завершены и юридически утверждены землеустроительные операции для 2,3 млн. домохозяйств; фактически же к 1 января 1915 г. было завершено в натуре, включая установку межевых знаков, но частично еще не утверждено землеустройство 2485 тысяч надельных дворов на площади в 21 311 221 десятину. Следовательно, в 1915 г. из 14,6 млн. домохозяйств 23% (3,4 миллиона) было уже вовлечено в укрепительный процесс, а 40% (5,8 миллиона) в различный от него землеустроительный процесс, как участковый (хутора и отруба), так и «групповой» (реорганизация общин).»8

216 8 Судьба века. Кривошеины. СПб., 2002.

_ С. 99.

Таким образом, с ноября 1906 г. по январь 1915 г., т.е. фактически за «чистых» 8 лет, без всякого насилия и принуждения более 60% крестьян постепенно двинулись к оформлению, персонификации и укреплению своих надельных участков в свою пока личную и лично-семейную собственность. Почему эту объективную статистику никто не записывает в разряд успеха реформ — да, постепенно, да, неспешно, а почему должно быть обязательно как-то по-другому?

По убеждению Столыпина, трансформация крестьянского землепользования была возможна только при развитии сельскохозяйственного кредита: земельного, мелиоративного, переселенческого. Благодаря реформе и созданным специальным механизмам финансирования Крестьянский банк увеличил финансирование крестьянских хозяйств с 4,0 млн рублей в 1907 г. до 31,9 млн рублей в 1914 г. Земства смогли увеличить финансирование сельского хозяйства за 1907-1913 гг. с 4,5 млн руб. до 16 млн руб. — именно на эти деньги содержались тысячи новых агрономов, агрономические участки, сотни агрономических курсов на местах. Может ли сегодняшний путинский режим предъявить такую динамику финансирования русского сельского хозяйства, если не считать государственного финансирования кавказских оффшоров, — я думаю, вопрос риторический. Тогда почему это «столыпинское финансирование» нельзя считать успехом реформы?

В современной научной и публицистической литературе, посвященной столыпинским преобразованиям, почему-то довольно мало внимания уделяется кооперативному движению, в начале ХХ в. охватившему буквально всю Россию. Приведем такие цифры: к 1914 г. в стране действовало не менее 17 000 кооперативов, членами которого состояло не менее 8,5 млн. домохозяйств. В среднем на один кооператив приходится не менее 500 членов (дворов), т.е. при среднем со-

ставе крестьянской семьи в 6,1 чел. получаем не менее 3000 чел. на кооператив, а по стране — не менее 51 млн. человек (!). Это почти половина крестьянского населения России.

Кооперативы оказались единственным прямым каналом государственного финансирования непосредственно крестьян, раньше просто не существовало реального механизма доведения денег и гарантий возврата этих средств между крестьянином и любым финансовым институтом. По существующим законам, «охраняющим» общину, крестьяне не могли оформлять в залог свои надельные земли — все остальные агенты земельного рынка могли, а надельные крестьяне — нет. Следовательно, те, кого мы назвали обществом, имели доступ ко всем развитым на то время институтам рынка, в том числе и цивилизованного кредитования через залог, а крестьяне, просто по факту своего рождения, его не имели.

Таким образом, в стране в дореформенное время сложилось два параллельных института кредитования: один — для общества, через цивилизованный кредит с рыночными ставками от 5 до 10-12% годовых в зависимости от банковского продукта, а другой — для надельного крестьянства, запертого в общины. И место банка заняли деревенские ростовщики со ставками уже от трети или половины годовых, чаще всего в натуральном виде. Эти параллельные системы капиталистического и социалистического уклада существовали совместно десятилетиями, нет нужды объяснять и доказывать, какая из этих систем была более эффективной или даже просто справедливой, какая развивала хозяйство и человека, а какая угнетала и способствовала деградации. Границей перехода из одной системы в другую был просто факт твоего рождения: ты где — в обществе или в надельном крестьянстве? — и реальная социальная практика предлагала разные сценарии твоей личной жизни и жизни твоей семьи.

Первым и самым наглядным результатом этих финансовых мер стало полное «истребление» на селе ростовщичества как вида деятельности. Именно со времен столыпинской реформы понятие «кулак» приобрело современное для нас звучание, т.е. человек, живущий крестьянским трудом, обладающий большим хозяйством и использующий сторонний наемный труд. Ростовщичество, столетиями терзавшее русское крестьянство, было уничтожено всего лишь за десятилетие. Скажите, разве это не результат, разве это не успех реформ?

Безусловно, самая интересная страница столыпинских реформ — становление независимых крестьянских хозяйств, т.н. хуторов и отрубов. Указ от ноября 1906 г. давал право желающему выйти из общины и оформить свой надел в личную собственность, не семейную, а в чистом виде — в личную собственность. На первых этапах правительство никоим образом не пыталось форсировать события, особенно в таком лично для Столыпина важном вопросе, как создание независимого крестьянского собственника. Сосредоточившись на пропаганде новых идей (на информационное сопровождение было выделено 100 тыс. рублей) и тщательности оформления первых хуторов и отрубов как «маяков» для будущих массовых независимых собственников, реформаторы аккумулировали первый мирный опыт наделения крестьян их землей в России. Ставки были слишком высоки, и никто не хотел рисковать.

Надо сказать, и крестьяне никуда не торопились, присматриваясь к новым порядкам, демонстрируя свою природную рациональность. Правительство откликнулось на такую позицию целым рядом уточняющих положений, на Указ от 1906 г. — «Временными правилами» от 19 октября 1908 г. и марта 1909 г. На это был получен рациональный крестьянский «ответ» резким ростом заявлений на полный разрыв с общиной, через выделение земли на отруба или ху-

тора. Затем, после принятия закона от мая 1911 г., земли в тех селениях, где переделы не проводились более 24 лет, оформлялись в личную собственность автоматически. Там, где переделы происходили за этот период, но более двух третей крестьян высказались за землеустройство, раздел был для всех. Иначе у несогласных после раздела остались бы земли заведомо худшего качества.

За весь период времени действия реформ до 1 января 1916 г. статистика смогла зафиксировать (табл. 1)9:

Табл. 1

но в Центральной России поместья со своей неповторимой дворянской культурой были уничтожены повсеместно.

Итак, много это или мало — 15,4 млн. десятин за 9 лет? Ну, наверное, смотря как сравнивать. Например, с 1991 по 2010 г., т.е. за 19 лет, под фермерскими хозяйствами, в том числе и на праве аренды, находится 29,4 млн. га земли (1 дес. = 1,092 га). Как видим, цифры совершенно сопоставимые, только динамика у «столыпинских фермеров» повыше, и это объяснимо — еще не было коллективизации, еще не было мерзо-

Число хуторов и отрубов (в тыс.) Площадь (тыс. дес.)

На надельной земле 265,5 12 231

На банковской земле 280 2942,3

На казенной земле 13,5 222,2

Итого: 1559,0 15396,4

Это только те, кто надлежащим образом успел оформить документы, по данным Большой советской энциклопедии в статье «Столыпинская аграрная реформа» указана цифра на 1 января 1916 г. — 1670 тыс. хозяйств с 17 138 тыс. дес. земли. Разница — это количество земли неоформленной, но заявленной. Много это или мало? Достаточно сказать, что это не менее 10-12% всех крестьянских хозяйств Европейской России и столько же земли. Причем 57% «выходов» легло на 14 губерний Юга, Запада и Юго-Востока империи, только 43% выходов легло на Центральные губернии России. По-другому быть и не могло, базовые русские губернии находились под гнетом передельной общины более 120 лет, традиция и социальный опыт общины «закаменели». В тех районах, где ее не знали, или в новых русских районах Юга России, где община не «устоялась», количество тех, кто был готов рискнуть, было большим.

Эта печальная особенность центральных русских губерний еще сыграет свою зловещую роль в судьбе русского имперского правящего класса, имен-

сти советских лет. Разве эта динамика — не победа и не успех?

Земельный рынок. Безусловно, земля, которая долго была под запретом продаж, при появлении хоть какой-то легальной возможности тут же становилась предметом спекуляции (этот термин употребляется в профессиональном смысле, без каких-то моральных коннотаций). Земля, находившаяся вблизи городов и железнодорожных узлов, в живописных местах и т.д., всегда выходит из сельскохозяйственного оборота. Достаточно сказать, что владения землей городских мещан на праве собственности с 1905 по 1915 г. увеличились в 10 раз, с 377 тыс. дес. до 3813 тыс. дес., за это же время юридические лица приобрели не менее 3,5 млн. дес. земли на рынке, включая и надельный. Земельный рынок заработал, пусть не в полную силу, но профессиональная спекуляция при достаточно ограниченном количестве земли на рынке (абсолютное большинство удельной земли недоступно легальному рынку) подняла цену крестьянской удельной земли. И эта стоимость была в руках первоначальных собственников, крестьян. За время проведения реформ та «тем-

ная» крестьянская масса, на которую, по мнению некоторых членов правящего класса, не распространялись «всеобщие законы» экономики, взяла и прикупила 3 млн. дес. земли (!) на свободном рынке, и теперь новый закон позволял объединить земли — надельные и ненадельные — в единый реестр уже на полном частном праве.

Левые пустозвоны всегда пугают: скупят спекулянты землю — и сеять будет негде, и гулять будет негде, и продадут нашу «Мать-Сыру Землю» проклятым иностранцам, а они нас возьмут и «захватят». далее варианты, что диагнозы у «Кащенко». По той же статистике в 1905 г. иностранные поданные владели 320 тыс. дес. на территории Европейской России, к 1915 г. их владения. уменьшились до 267 тыс. дес.

За 300 лет нашего владения Сибирью там прижилось всего 4,5 млн. русского населения, за 15 лет (1896-1910) с начатого на основе предложений С.Ю. Витте организованного заселения Сибири в нее прибыло и обосновалось около 3 млн. человек. Из них около 1,5 млн. за трехлетье 1908-1910 и около миллиона между 1911 и 1916 годами. Первоначальным замыслом Столыпина было освоение Сибири как возможное и необходимое мероприятие по ослаблению проблемы малоземелья в европейской части страны. Постепенно проблема решения ослабления малоземелья отступила на второй план, особенно после посещения Западной Сибири в 1910 г. им лично. Такой знакомый лозунг — «Комплексное освоение Сибири» — прозвучал именно от Столыпина.

Освоение необъятных пространств, было решено начать с транспортной инфраструктуры: «.19 июня 1914 г. тот же второй департамент разрешил постройку дороги Орск-Троицк и дороги, идущей от этой линии на Магнитную гору». Как известно, приостановленная войной, эта ветвь к основанному в 1929 г. городу Магнитогорску была сооружена в 1930 г. А за 15 лет до этого решение Государственного совета по-

ложило начало образованию крупного промышленного района Азиатской России.

Линии Троицк-Кустанай и Ново-николаевск-Барнаул-Семипалатинск, проходящие по черноземной степи, одобренные к постройке «при ближайшем участии Переселенческого управления», были закончены, первая — 1 декабря 1913 г., вторая — в 1916 г.

В мае 1913 г. было разрешено производить изыскания на предмет постройки линии от Кольчугина до Барнаула с ветвью на Кемерово для обслуживания угольного бассейна и хлебных районов.

К 1917 г. Кольчугино (будущий Ленинск-Кузнецкий) и Кемерово были уже соединены рельсовым путем с Великим сибирским путем»10.

Схема будущей «красной индустриализации», по крайней мере Урала и Сибири, а также Транссиба, была взята большевиками от Столыпина. И, будьте уверены, если бы свою схему освоения Сибири пришлось осваивать самим реформаторам, то они обошлись бы без массовых репрессий и развертывания ГУЛАГа. И пресловутый Второй базовый индустриальный район на случай войны придумали не большевики, это очередное «красное» пропагандистское вранье для оправдания массовых репрессий 20-30-х гг., его обосновала команда столыпинских реформаторов, но не было там и слова об угрозе с Запада. Речь шла только о массовом заселении, индустриализации (по настоянию Столыпина, желательно на деньги национального капитала) и повышении культурного и образовательного уровня Сибири для ее самодостаточного существовании в рамках единой страны.

Столыпин считал, что Сибирь может стать для России тем, чем Америка и Австралия стали для Западной Европы, территорией, куда устремятся самые энергичные и деятельные, и этот край приумножит могущество России. В те времена еще не существовало понятие

--219

10 Там же. С. 133. _

220

«мальтузианская ловушка», но это как раз об этом. Переселенцам были положены также ссуды на обзаведение хозяйства — от 200 до 400 рублей. До сих пор в сибирских селах стоят «столыпинские» пятистенки, их размер и качество заметны даже сегодня, особенно на фоне символа большевистского жилищного стандарта в Сибири — деревянного засыпного барака.

Нельзя и не упомянуть добрым словом и еще одного подвижника реформ, главу Переселенческого управления Г.В. Глинку. Именно благодаря его деятельной энергии переселение приняло форму организованной программы. Даже большевики были вынуждены признать, что доля возвращений на родину переселенцев не превысила 18%, правда, забыв упомянуть, что 70% этих возвращенцев были приехавшими в Сибирь самовольно, вне рамок официальной программы. Мы хорошо помним, как заселяли затем Сибирь большевики через лагерные ворота ГУЛАГа, и процент «возвратов», но только на тот свет, составлял не менее 25-30% в год. А во время Великой Отечественной войны достигал и 45-50%.

Вот немного цифр последствий «столыпинского освоения»: «Не входя в подробности, достаточно указать на вывоз масла (с 400 пудов в 1894 г. до 4,5 млн.), почти целиком экспортируемого в Англию, на увеличение в Алтайском округе посевных площадей на 70% между 1905 г. и 1915 г., сопровождаемое пятикратным увеличением товарности хлеба (с 10,5 миллиона пудов в год до 50 миллионов), на то, что только в 1907-1910 гг. возрастание одних азиатских посевов составило 40% всего общеимперского прироста, на развитие скотоводства, по количеству голов на 100 жителей не только опередившего Европейскую Россию, но и большинство стран Западной Европы; по чьему-то меткому определению, "свинья лишила первенства соболя". Рост скота и посевов почти вдвое превышал бурный рост населения — признак необычного

развития производительных сил, никогда не наблюдавшегося в коренной России...»11

Для этого не потребовалось убивать людей и ссылать их в лагеря, просто капитализм своей «невидимой рукой», катализированной государственными инвестициями, делал свое дело, как он это и делал во всем западном мире.

Господа, разве это не успех? Тогда что такое успех?!

Итак, пора делать выводы. Сегодня общественное мнение в нашей стране настроено отрицательно к результатам приватизации 90-х годов, хотя для рядового человека и в советское время все эти заводы и фабрики тоже были полной абстракцией, а директор предприятия, по сути, был как космонавт, настолько это были разные миры: рядового советского человека и представителя номенклатуры, пусть и хозяйственной.

Имперский социалистический уклад более чем за полуторастолетнюю историю сформировал определенный тип русской крестьянской жизни. В котором, безусловно, присутствовали деньги и эксплуатация, но они не играли определяющей роли для крестьянина, пока в его жизнь не вторгся капитализм. Вечный конфликт, через который проходят все патриархальные общества по пути к модернизации, — прибыль или уклад жизни. Никто и никогда в русской деревне имперского периода или столыпинских реформ, а особенно сталинских, не проводил социологических опросов и тем более глубинных интервью на эту тему. И, соответственно, ни у кого нет права категорично ответить на вопрос, что для русского крестьянина важнее — быть частным индивидуалистом или сторонником солидарного трудового коллектива.

За всю свою многовековую историю в пределах Российского государства русским крестьянам было дано

всего 10 лет, включая и время войны, чтобы попытаться ответить на этот вопрос практически. И они как могли, так и ответили: из 167,5 млн. дес. бывшей надельной земли к 1 января 1915 г. 100 млн. дес. остались за общинами, но практически без переделов (60%); за бывшими подворными общинами (в которых не было переделов более 24 лет), где земля стала личной собственностью, — 20 млн. дес. (12%); укреплено в личную собственность (хутора и отруба) — 13,7 млн. дес. (8,2%); оформлены в землепользование с документами, при нахождении в общине, — 16,8 дес. (10%); кооперативы, земля выведена из общины — 17,1 млн. дес. (10,2%)12.

По этим данным видно, что процесс еще не был закончен, еще только все начиналось, и дорогого стоит признание такого махрового коммунистического талмудиста, как Арон Аврех: «Творцы и сторонники нового аграрного курса могли бы возразить (и такие возражения делались), что дело было не в его ошибочности, он был правильным, а дело в том, что не хватило времени для его реализации. Нужно было не восемь-десять лет, какие отпустила реформе история, а скажем 20, которые просил Столыпин, и она бы увенчалась полным успехом. Война и революция этому помешали. Доля истины здесь есть — с десятилетиями процесс сделался бы действительно необратимым (выделено мною. — И.Р. )»13.

Если главный советский специалист по Столыпину в работе, опубликованной в годы «застоя», утверждает, что процесс был бы необратим, видимо, так оно и было.

Похоже, что только к середине или к концу 1920-х годов можно было попытаться ответить на вопрос приори-

12 Земельная собственность. URL: http:// www.rusinst.ru

13 Аврех А. Аграрная реформа. URL: www. scepsis.ru

тета частного или общественного. И то я сомневаюсь, скорее всего, мы имели бы сложную мозаику различных форм собственности, тесно переплетенную между собой различными экономическими и социальными коммуникациями, и, конечно, с долей государственного финансирования. Только тогда бы и могла быть разрешена коллизия прибыли и образа жизни. Кто-то боролся бы за прибыль и ее получал, кто-то считал бы, что количество денег не самоцель и есть еще жизнь во всех ее красках, и получал бы, наверное, меньше прибыли, но точно не выпал бы из общего экономического контекста.

Нравится это кому-то или нет, но только практический капитализм дает возможность самому лично для себя определять меру этой коллизии, практический социализм таких раздвоений не знает, все концентрируется в одной усредненной плоскости.

Сделаю свое предположение, почему крестьяне выжидали в первые годы столыпинских реформ: у них отсутствовал социальный опыт обладания частной собственностью, и это, по моему мнению, главная причина. Второе — это отсутствие устоявшихся правовых норм и, опять же, отсутствие социальной практики реализации этих норм. И, наконец, третье: недостаточное количество примеров положительного опыта использования частной собственности «пионерами» этого использования для сторонних наблюдателей. Вот здесь и сказались все крестьянские ограничения, вводимые Победоносцевым и прочими охранителями, не было примера, не было крестьянского успешного образца. Эти процессы просто не успели развернуться во всей своей наглядности, они не устоялись, и собственность не успела стать естественным владением конкретного человека, социальный опыт передельных практик не был преодолен, десять лет для этого недостаточно.