CC BY
39КУЛЬТУРОЛОГИЯ
Столичный хронотоп в контексте современного литературного процесса
И. Д. Лукашёнок
В статье анализируются основные способы бытования столичного хронотопа в художественном пространстве российского романа-антиутопии начала XXI в. Автора интересуют основные черты столичного хронотопа и темы, презентующие его в произведениях современных русских писателей-антиутопистов, а также положение столичного хронотопа в контексте современной российской действительности, отображенной в романах-антиутопиях начала XXI в.
Ключевые слова: романы-антиутопии, столичный хронотоп, монада, постмодернистский текст, историческая полифония, футуристический образ, ритуал, дискретность, провинциальный хронотоп, абсурдистские мотивы, экспериментальная площадка для поиска новых социокультурных смыслов.
Capital Time-Space in the Context of Contemporary Literary Process
I. D. Lukashyonok
In this article we analyze the basic ways of existence of time-space capital of Russian art space dystopian novel-beginning of the XXI century. We are interested in the basic features of time-space capital and the theme, presenting it in the works by contemporary Russian writers of dystopia-novels, as well as the position of time-space capital in the context of modern Russian reality, resulting in a novel, dystopia beginning of the XXI century.
Key words: novel-dystopia, the capital-space, monad, postmodern text, history polyphony, a futuristic image, ritual, discretion, provincial-space, absurdist motifs, an experimental platform to search new social and cultural meanings.
Объектом исследования мы видим образ столичного хронотопа (социальный, историко-культурный, метафизический), раскрытый в художественном пространстве современных романов-антиутопий.
Разговор о феномене столичного хронотопа необходимо начать с терминологической верификации. Вообще, хронотоп есть понятие универсальное [6, с. 11], включающее не только пространственно-временные характеристики, локализованные тем или иным историческим периодом, но и ряд других объективно постигаемых и вполне субъективных элементов действительности: людей с их поведением, интеллектуальные и художественные течения, стереотипы времени, социокультурные установки, моду и т. д. Хронотоп является процессуальной, относительно локализованной системой. Более того, можно говорить о том, что хронотоп как историческое целое подобен монаде, содержащей в себе многообразие микроструктур («подхронотопов»). Столичный хронотоп и есть такая внутренняя монада, способная к изменениям в соответствии с изменениями целого.
Определим основные темы, презентующие столичный хронотоп, исходя из анализа следующих романов-антиутопий: «2008», «ЖД», «Мас-кавская Мекка», «Санькя», «Сахарный Кремль», «День опричника».
Для начала обозначим эти темы: 1. Кремль как «предмет культа».
2. Столкновение реальностей в пространстве постмодернистского текста. Исторический, актуально-бытовой и футуристический образы российской столицы.
3. Ментальные характеристики бытования столичного хронотопа.
Одной из характерных черт массовой культуры является фетишизация известных/популярных объектов действительности: желание обладать если не подлинником предмета, то хотя бы копией такового. В романе беллетриста В. Сорокина «Сахарный Кремль», составляющем вместе с романом «День опричника» квазиисторическую дилогию, этот социальный невроз является главным сюжетообразующим принципом.
Кремль здесь не только «оплот верховной власти», не только историко-культурный памятник, но и объект поклонения, своеобразное «оргаистическое тело» [4, с. 150], участвующее в обряде инициации. Торжественное созерцание Кремля москвичами вызывает у последних состояние экстаза, меняет сознание, и вот уже «тысячи миллионы Кремлей белых в глазах правильных людей которые умеют правильно славить и все делать правильно и хорошо и умеют прилежно смотреть на белый Кремль ...» [10].
Кремль размножен и распространен среди населения. Его сахарная копия - фрагмент «оргаистического тела», дарующий обывателю ощущение причастности к сакруму власти, к национальной святыне и т. д. Поедание сахарного прототипа Кремля, сравнимое с обрядом причащения
«телу Христову», помимо сакральной, выполняет также консолидирующую функцию. В обряде участвует все народонаселение России, и даже доярка Саша с шофером Ваней из деревни Хлю-пино присоединяются к общественной тенденции, съев за чаем сахарную Кутафью башню.
В. Сорокин на страницах упомянутой выше дилогии являет миру средневековую маску тоталитарного режима. Россия у него «возрождается» через реанимацию государственной модели начала XVI в. На первом плане (роман «День опричника») эффективная/эффектная работа института публичных казней. Опричник Андрей Комяга едет по столичным улицам на «Мерседесе» с пристегнутой к бамперу песьей головой и вспоминает, как казначея Боброва «с пятью приспешниками в клетке железной по Москве возили, потом секли батогами и обезглавили на Лобном месте» [9].
Постмодернистская природа произведений В. Сорокина позволяет автору «сталкивать» совершенно разные исторические цитаты. В «Дне опричника» «...перед старым зданием Университета на Манежной площади секут интеллигенцию, диссиденты вещают по "голосам" из-за границы.» [12]. Эклектичность изображаемой автором реальности чревата абсурдом. Опричник Комяга из утренних новостей узнает, что «татары строят к Юбилею Государя умный дворец, мозгляки из Лекарской академии завершают работы над геном старения <.> в январе в Свято-Петро-граде на Сенной пороть не будут, рубль к юаню укрепился еще на полкопейки» [9]. Фрагменты реалий XVI, XVIII, XX и начала XXI века, проступающие одна через другую, создают ощущение исторической полифонии, презентуя столицу как вечный город. С другой стороны, возникает ощущение дискретности, исторической и культурной дезориентированности столичного хронотопа.
Помимо вполне традиционной для столичного хронотопа функции (места средоточения центральных органов власти), антиутописты акцентируют внимание и на ряде других, в первую очередь социальных и ментальных, характеристик рассматриваемого нами явления.
В том же «Дне опричника» актуализируется конформизм москвичей, которые добровольно «сожгли на Красной площади свои загранпаспорта, <. > питаются исключительно репой и квасом, вместо заимствованных слов употребляют псевдорусские жаргонизмы <. > и демонстрируют восторг от возвращения к "исконной" -точнее, стилизованно-средневековой - идентичности» [12]. В крайне резких формах проявляется национализм, перерастая в открытую межнациональную конфронтацию между обедневшим
«коренным населением Москвы» и контролирующими рынок представителями «мусульманской диаспоры», как происходит в «Маскавской Мекке» А. Волоса. Таким образом, проблема взаимоотношения с Другим становится проблемой поиска национальной идентичности в мегаполисе, пожинающем плоды «Великого Слияния» [3, с. 134].
Дать целостное представление о способах бытования столичного хронотопа в художественном пространстве романов-антиутопий нельзя, на наш взгляд, без отражения последнего в зеркале хронотопа провинциального.
Современные романы-антиутопии предлагают, как мы выяснили, три основных сценария взаимоотношений между столичным и провинциальным хронотопами.
Во-первых, они отмечают историческое донорство (духовное и материальное) провинции по отношению к столице. Экспансивная социальная и экономическая политика Москвы на территории РФ в начале XXI века становится предметом рефлексии в поэме Дмитрия Быкова «ЖД». Под художественными масками «хазар» и «варягов» скрываются, как можно предположить, реальные внутриполитические группировки, развернувшие борьбу за «передел» национальной собственности. Россия пребывает в состоянии неизбывной «тлеющей» войны, она «давно уже распалась на крошечный, все сжимающийся центр и обильные отдаленные колонии» [1, с. 221]. Крошечный центр - это, конечно же, Москва и Московская область, колонии - прочие регионы страны.
Образ «столицы-колонизатора» возникает и в романе В. Сорокина «День опричника». Реанимированный автором исторический контекст эпохи правления Ивана IV позволяет сравнить современную Москву с государством Московией конца XV - начала XVI в. Целью обоих, в конечном счете, является присоединение (или новое освоение) сопредельных территорий.
Жители деревни Дегунино - символического образа провинциальной России - в поэме «ЖД» деперсонализированы. Они являют собой пассивное, с полукрепостной моделью поведения, матриархальное сообщество. Сменяющие друг друга отряды «варягов» и «хазар» не встречают со стороны этого сообщества никакого сопротивления: пользуются жилищами, продуктами питания, дегунинскими женщинами, прячущими своих мужей в лесу. Разоренное очередным набегом хозяйство дегунинцев мгновенно восстанавливается. Их сказочная «яблонька» перманентно плодоносит, а «печенька» без перерыва выпекает хлеба, что, по-видимому, символизирует неиссякаемый потенциал русской земли.
Во-вторых, некоторые антиутопии (например, «Маскавская Мекка» Андрея Волоса) формируют представление о провинции как о месте абсурдного служения утопическому идеалу. Конфликт «столица - провинция» выражен А. Волосом посредством параллельного повествования о предреволюционных событиях в городе Маскав и поселке Голопольск. Маскав - футуристический проект столицы России. Голопольск - абсурдный прототип районного центра времен позднего СССР, борющийся за «гумунистические» принципы социального устройства. Оба хронотопа, сосуществуя в одних исторических координатах, имеют друг о друге весьма условное представление. «События в Маскаве... Какая-то "Маскав-ская Мекка", Рабад-центр... что за слова? Что за ужасная жизнь там!» - недоумевает первый секретарь голопольского райкома Александра Васильевна Твердунина [3, с. 347].
Утопическая суть Голопольска до известной степени напоминает город «окончательного коммунизма» Чевенгур из одноименного романа А. Платонова. Семантические параллели возникают уже на уровне топической верификации этих населенных пунктов: открытый сигнификат «голое поле» соответствует «степной» географии Чевенгура. И в Голопольске, и в Чевенгуре отсутствует какая-либо перспектива развития. Интенции руководства, в большинстве случаев, носят бессознательный характер, а жизнь населения подчинена стихийному сценарию. Чевенгурцы (равно как и голопольцы) «часто не знали, что им думать дальше, и они сидели в ожидании, а жизнь в них шла самотеком» [7].
Абсурдный ритуал погребения в мавзолее гипсового памятника вождю Виталину, инициированный голопольской администрацией, рифмуется с не менее абсурдным трудом чевенгурцев: «На самой околице <. > человек двадцать тихо передвигали деревянный дом, а два всадника с радостью наблюдали работу» [7].
Главный же абсурдистский мотив, определяющий бытование этих по сути родственных хронотопов - мотив ожидания. Население Чевенгура -прообраза коммунистического Иерусалима - всерьез готовится ко Второму Пришествию Христа. Голопольские «гумунисты», вдохновленные сообщениями о событиях в Маскаве, пребывают в праздничном ожидании революции. В обоих случаях эсхатологический сценарий развития событий воспринимается как нечто вполне действительное, ожидаемое в ближайшей исторической перспективе.
Мусульмано-христиано-буддистский Маскав выражает идею российского мегаполиса эпохи глобализма. Его судьба схожа с судьбой библейского Вавилона, погубленного алчной гордыней
населявших его людей. Роль Вавилонской башни в Маскаве играет Рабад-центр - и торгово-раз-влекательный комплекс, и резиденция «хозяина» города Цезаря Топорукова, и образчик мульти-культурной архитектуры начала XXI в. В отличие от Вавилона, наказанного божьей карой, Маскав становится жертвой националистских распрей, обусловленных социально-экономическим неравенством населения. Таким образом, карнавально-патриотическое участие голопольцев в «домашней революции» Маскава добавляет к портрету провинциального хронотопа еще одну абсурдную черту.
В-третьих, антиутопии рассматривают провинциальный хронотоп как альтернативное бытие, как место спасения от социальных, политических, техногенных и иных катастроф, коими чревато «столичное» бытование. Репрезентативными в этом отношении являются романы «Атипичная пневмония» Алексея Фомина, «Санькя» Захара Прилепина, «Маскавская Мекка» Андрея Волоса, «Эвакуатор» Дмитрия Быкова и прочие упомянутые произведения.
Герои «Атипичной пневмонии» (семья автомеханика Колосова) мыслят спастись от эпидемии, парализовавшей жизнь в столице, на волжском острове у влиятельного друга, где узкий круг опальных олигархов проводит политическую ревизию двух предыдущих столетий и приходит к идее необходимости очередной русской революции. Остров в этом романе - не только спасительная периферия от угрозы физической смерти, но и пространство духовного перерождения, инспирированного гением места. М. И. Шадур-ский в исследовании литературных утопий «от Мора до Хаксли» замечает, что «географическая удаленность и физическая обособленность острова способствуют максимальной алгоритмизации мироустройства, манифестации космического порядка в обобщенном виде» [13, с. 28].
Своеобразная форма «островного мотива» наличествует и в романе-антиутопии «Эвакуатор». Остров здесь - целая планета, куда эвакуируется группа случайно отобранных людей в надежде создать «дивный новый мир», избавленный от худших земных предрассудков. Платонический замысел терпит предсказуемое крушение, ибо зло не является чем-то преходящим - оно имманентно самой человеческой природе. Другим вариантом социального и духовного убежища в контексте рассматриваемых нами произведений является сельская местность (деревня), где, по мнению ряда исследователей (Т. С. Злотникова, Д. С. Лихачёв), все еще хранятся «здоровые традиции русского народа».
Интеллигентная семья Найдёновых («Маскав-ская Мекка») уезжает от народного восстания,
вспыхнувшего на территории Маскава, в далекий Краснореченск, о котором знает, со слов некоего дяди Фёдора, «что живут себе люди. трудятся. Детей растят! <... > Отгородились от нас и живут себе по-прежнему» [3, с. 45]. Провинция для Найдёновых начинается с вокзала: «Девятнадцы-тый путь был расположен далеко на отшибе -дальше уже высилась бетонная ограда, за которой в рассветном сумраке громоздились корпуса каких-то заводов, а за ними - небоскребы Марьиной рощи» [3, с. 398].
Социальная напряженность и материальная дороговизна жизни в столице противопоставлена А. Волосом нравственной простоте и дешевизне провинциального обихода, что выражается в речи проводника состава: «Мы-то? Мы-то с Голо-польска. слышали? Рядышком. Тутако - ну, если примерно сказать, - Краснореченск, значит... а тамотко вот, - он неопределенно махнул рукой, - тамотко, значит, Голопольск <. > Ладно, сейчас чай закипячу. Будете чай-то? А что? Дело хорошее. Вкусный чай, из душицы.» [3, с. 405].
Коренные провинциалы порой и сами утверждают «спасительную миссию» родного им хронотопа. «Я все жду, когда вы все побежите в деревню, всем народом городским: близится срок-то. Не горит там ничего пока, в городе? Скоро загорится», - говорит главному герою романа «Санькя» его дед [8, с. 319]. Для действующих персонажей поэмы «ЖД» исход из столицы в провинцию сопряжен с извечно русским поиском смысла жизни, духовного спасения, невозможного в «каторгой купленном», по словам Б. Пастернака, городском «уюте»: «Герои же в самом конце книги входят в деревню Жадруново (символ глубинного, скрытого, "исконно русского" в романе), "где их ждало неизвестно что"» [12].
Таким образом, аналитический обзор ряда произведений, исполненных в жанре антиутопии и затрагивающих проблему бытования столичного хронотопа, выявил историко-культурную дискретность и социальную неоднородность внутри рассматриваемого явления, что характеризует последнее, с одной стороны, как область безвременья, духовной флуктуации, хаоса переходного (рубежного) периода, а с другой - как экспериментальную площадку для поиска новых социокультурных смыслов. Взаимоотношения столичного и провинциального хронотопов в художественном пространстве современных романов-антиутопий указывают на своеобразие и разнообразие авторских позиций в русле означенной проблемы, что, безусловно, знаменует начало нового этапа в формировании представлений о ней в историко-культурных реалиях начала XXI в.
Библиографический список
1. Быков, Д. ЖД [Текст] / Д. Быков. - М. , 2006.
2. Быков, Д. Эвакуатор [Электронный ресурс] / Д. Быков. - Режим доступа : http://books. sh/blib_111410. html, свободный.
3. Волос, А. Маскавская Мекка [Текст] / А. Волос. -М. , 2003.
4. Грейвз, Р. Мифы Древней Греции [Текст] / Р. Грей-вз. - М. , 1992.
5. Лётина, Н. Российский хронотоп в культурном опыте рубежей (XVIII-XX вв.) [Текст] / Н. Лётина. -Ярославль, 2009.
6. Платонов, А. Чевенгур [Электронный ресурс] / А. Платонов. - Режим доступа : http://lib. rus. ec/b/43129, свободный.
7. Прилепин, З. Санькя [Текст] / З. Прилепин. - М. , 2006.
8. Сорокин, В. День опричника [Электронный ресурс] / В. Сорокин. - Режим доступа : http://lib. aldebaran. ru/author/sorokinvladmir/sorokinjvladimirdenoprichnika/, свободный.
9. Сорокин, В. Сахарный Кремль [Электронный ресурс] / В. Сорокин. - Режим доступа : http://lib. rus. ec/b/ 125285, свободный
1 о. Фомин А. Атипичная пневмония [Электронный ресурс] / А. Фомин. - Режим доступа : http://lib. aldebaran. ru/author/fomin_aleksei/fomin_aleksei_atipichnaya_pnevmon iya/, свободный.
12. Чанцев, А. Фабрика антиутопий: дистопический дискурс в русской литературе середины 2000-х / А. Чанцев // Литературный журнал. - 2007. - № 86. - Режим доступа : http://magazines. russ. ru/nlo/2007/86/cha16. html, свободный.
13. Шадурский, М. И. Литературная утопия от Мора до Хаксли: проблема жанровой поэтики и семиосферы. Обретение острова [Текст] / М. И. Шадурский. - М. , 2007.
