Столетняя война с"воскресающими мертвецами". Польский вопрос и русский национализм в xix - начале XX в Текст научной статьи по специальности «История и археология»

СЕРГЕЙ СЕРГЕЕВ

Столетняя война с

«ВОСКРЕСАЮЩИМИ МЕртвЕЦАМИ»

Польский вопрос и русский НАЦИОНАЛИЗМ в XIX - НАЧАЛЕ XX в.

В 1915 г. в Совет министров Российской империи поступила записка «По поводу "Воззвания" Верховного главнокомандующего к польскому народу», подписанная видными русскими националистами славянофильского толка — В.А. Кожевниковым, Ф.Д. Самариным, Л.А. Тихомировым, Д.А. Хомяковым и др. В ней говорилось, что «мысль об отречении от Польши и создании из Польши самостоятельного государства вовсе не чужда русскому политическому сознанию». Справедливость этой меры обусловлена тем, что «никаким великодушием, мы не можем привлечь к себе сердца народа, который не хочет от нас ни казни, ни милости, ни гнева, ни великодушия, а только независимости и свободы (Курсив мой. — С.С.)». Поэтому «представляется нежелательным и опасным включение в состав Русского государства как полноправных и привилегированных граждан многомиллионного польского населения, чуждого нам во всех отношениях». Авторы записки призывали «образовать из Польши в этнографических ее границах совершенно самостоятельное государство; это решение, наименее опасное с русской государственной точки зрения, вероятно, удовлетворило бы поляков

более чем политическая автономия или уния»1.

В записке была использована цитата из статьи патриарха славянофильства И.С. Аксакова (февраль 1863 г.): «Неужели ещё можно обольщаться надеждою — тронуть великодушием нацию, которая не хочет от нас ни казни, ни милости, ни гнева, ни великодушия, а только независимости и свободы? (Курсив мой. — С.С.)»2. То есть пятьдесят с лишним лет, прошедших между появлением этих двух текстов, нимало не смягчили остроту польской проблемы. Впрочем, эта острота была осознана русскими националистами гораздо раньше, в лице декабристов, начавших искать выход из русско-польского тупика практически сразу же после образования Царства Польского в составе Российской империи. Таким образом, польский вопрос оказался «вечным», точнее, вековым (1815-1915) спутником русского национализма XIX — начала XX в., в некоторых отношениях заметно повлиявшим на его становление.

«Больное место России»

Это хлёсткое словцо по поводу Польши «сделалось афоризмом в Европе»3,

Благодарю А.В. Ефремова и О.Б. Йеменского, любезно согласившихся ознакомиться с рукописью работы и сделавших ряд ценных замечаний по её поводу.

1 Цит. по: Бахтурина А.Ю. Окраины Российской империи: государственное управление и национальная политика в годы Первой мировой войны (1914-1917 гг.). М., 2004. С. 63-64.

2 Аксаков И.С. Соч. Т. 3. М., 1886. С. 28.

3 Гильфердинг А.Ф. Россия и славянство.

М., 2009. С. 194.

39

русским ничего не оставалось, как с ним согласиться: «в Царстве Польском <...> многие патриоты склонны видеть нечто вроде чужеядного тела в организме, нечто вроде рака, который надобно не оставлять в организме, а скорее выделить из него»4.

Здесь не место для рассказа о том, как территории Речи Посполитой становились частями Российской империи — в конце XVIII в., в результате её разделов, и в начале XIX в., по условиям Венского трактата. Важно то, что к 1815 г. под скипетром Романовых оказались как принадлежавшие Польше в течение несколько веков бывшие земли Киевской Руси (Правобережная Украина, Белоруссия), так и Литва и значительная часть собственно «этнографической Польши». Если последняя, «по манию руки» Александра I, образовала автономное Царство Польское, то первые сделались губерниями империи, составившими её Западный край.

Ещё более важно то, что империя, проглотив столь аппетитный кусок, никак не могла его переварить, ибо в этом случае имела дело с осколками пусть деградировавшего и расчленённого, но всё же великого государства, обладавшего многовековыми имперскими же традициями, развитой исторической памятью и национальной культурой. Дело не столько в том, что поляки не хотели становиться русскими (от них, в общем, этого и не требовали), а в том, что они не могли даже и мысли допустить, чтобы русскими сделались их бывшие украинские и белорусские «хлопы». То, что русскими воспринималось как колыбель их государственности и культуры, было для поляков важнейшим геополитическим трофеем, обеспечившим золотой век Речи Посполитой: «. вся Западная Русь (состоящая ныне из Украины и Белоруссии) — это пространство, которое

привыкли считать своей национальной территорией и русские, и поляки»5.

Идея восстановления Польши «в границах 1772 года» (т.е. до её разделов) властно владела умами практически всей польской социальной и интеллектуальной элиты: «...границы 1772 года — это есть пункт помешательства у поляков! Самые лучшие, самые расположенные к России, самые умеренные, живущие, служащие в России в продолжение всей своей жизни не могут согласиться, чтобы это не была (Курсив автора. — С.С.) Польша, а Россия. Недавно случилось мне встретиться с одним старым знакомым [поляком]. <...> Мы обнялись как братья. Но лишь коснулся разговор до западных губерний, он никак не хотел назвать их возвращённым краем, а всё называл забранным (Курсив мой. — С.С.)»6. Правда это или хорошо придуманная байка, но якобы комендант Варшавы генерал Круковецкий в 1831 г. на переговорах об условиях капитуляции выставил в качестве sine qua non... всё те же «границы 1772 года»!7

При всём внешнем безумии этой ар-хетипической польской мечты нельзя сказать, чтобы под ней не было никакой реальной почвы. Поляки в Российской империи — не только жертва русского национального проекта, «русификации», но и проводник собственного национального проекта, «полонизации», нацеленной на ассимиляцию славянского и балтского населения Западного края. И далеко не всегда второй

40

4 Катков М.Н. Собрание статей по польскому вопросу. Т. 1. М., 1887. С. 221.

5 Неменский О.Б. Поляки и русские: народ разных веков и разных пространств // Вопросы национализма. 2010. № 3. С. 26.

6 Погодин М.П. Вечное начало. Русский дух. М., 2011. С. 634.

7 Гильфердинг А.Ф. Указ. соч. С. 183-184. У Ф.М. Достоевского в «Братьях Карамазовых» пан Врублевский соглашается пить с Митей Карамазовым только «за Россию в пределах до семьсот семьдесят второго года»

(Достоевский Ф.М. Собр. соч.: В 15 т. Т. 9. Л.,

1991. С. 474).

проект находился в состоянии обороны, до 1831 г. он точно наступал и лидировал, опираясь на весьма серьёзные социальные, культурные и даже политические ресурсы.

Во-первых, существовал некий прообраз польской государственности в виде автономного Царства Польского с собственной армией, сеймом и практически стопроцентной польской администрацией: «До штурма Варшавы в 1831 г. русские, в особенности гражданские служащие, считались в ЦП на единицы. <...> Даже в столь скромном масштабе русское присутствие вызвало недовольство влиятельного А. Чарто-рыйского, и как таковая проблема русского чиновника на западной окраине правительством ещё не ставилась. <...> ни в 30-е гг., ни в последующие два десятилетия сколь-нибудь значительных изменений в национальном составе чиновничества ЦП не произошло»8. Но и после мятежа 1863 г. и последовавшего за ним упразднения ЦП и переименования его в Привислинский край поляки сохранили очень весомые позиции в местной администрации: 80% — в конце 60-х гг., 50% — в конце 90-х. «Тотальная деполонизация управления не была исполнимой задачей: в конечном счёте, Привислинский край оставался польским культурным миром, поль-скоязычной в большинстве своём средой, а знавших польский язык русских чиновников было слишком мало»9.

Если не удалось «обрусить» даже чиновничество «этнографической Польши», что уж говорить о её населении в целом. Генерал Р.А. Фадеев полагал в 1869 г., что «на обрусение Царства Польского, при нынешнем состоянии России, едва ли есть надежда; над ним можно только поставить русскую

вывеску»10. «.Наши обрусители не успели даже добиться достаточного распространения русского языка в Польском крае, — сокрушался в 1910 г. (!) русский публицист-панславист, — и до сих пор, к стыду нашему, количество поляков, совершенно не знающих по-русски, исчисляется миллионами»11. Доля русских в населении Польши составляла менее 3%12. «Денационализация русской Польши недоступна ни русскому народу, ни русскому государству, — констатировал в 1908 г. П.Б. Струве. — Между русскими и поляками на территории Царства Польского никакой культурной или политической борьбы быть не может: русский элемент в Царстве Польском представлен только чиновничеством и войсками»13. Не снималась проблема интеграции польских земель в империю и хозяйственными (не слишком сильными) связями: Польша «стояла в ряду окраин, которые были лишь внешне и частично инкорпорированы в имперский финансово-экономический строй»14.

Во-вторых, в Западном крае польское присутствие было тоже весьма внушительным. Накануне мятежа 1863 г. только в Юго-Западном крае (т.е. на Правобережной Украине) число чиновников-поляков превышало полторы тысячи человек: «Даже начальниками канцелярий губернаторов, в том числе и после 1863 г., часто служили поляки, порой делавшие своим подчинённым выговоры за незнание польского языка, на котором большинство чиновников и общалось

8 Горизонтов Л.Е. Парадоксы имперской политики: Поляки в России и русские в Польше (XIX — начало XX в.). М., 1999. С. 158159.

9 Западные окраины Российской империи. М., 2007. С. 193

10 Фадеев Р.А. Кавказская война. М., 2003. С. 404

11 Дусинский И.И. Геополитика России. М., 2003. С. 101.

12 Каппелер Андреас. Россия — многонациональная империя. Возникновение. История. Распад. М., 1997. С. 214.

13 Струве П.Б. Patriótica: Политика, культура, религия, социализм. М., 1997. С. 58.

14 Западные окраины... С. 401.

41

между собой»15. В Виленской и Гродненской губерниях среди старших чиновников православные (в том числе бывшие униаты) составляли менее шестой части, а в «низшем слое» и того меньше16. После масштабной деполо-низации управленческого аппарата ЗК в 60-х гг., к началу 80-х в большинстве присутственных мест той же Вилен-ской губернии поляки, тем не менее, составляли около трети чиновников17.

Но ещё важнее то, что практически вся социальная верхушка ЗК — шляхта — была либо польской, либо полонизированной. Несмотря на количественную ничтожность (максимум — 5%), она являлась главным землевладельцем и культуртрегером этих мест, а украинцы и белорусы (которые воспринимались русскими как ветви единой Большой русской нации) — бесправными и безземельными «хлопами» (причём православными крепостными владели не только светские магнаты, но и католическая церковь)18. По на-

15 МиллерА.И. «Украинский вопрос» в политике властей и русском общественном мнении (вт. пол. XIX в.). СПб., 2000. С. 143-144.

16 Горизонтов Л.Е. Указ. соч. С. 161-162.

17 Западные окраины. С. 266.

18 А.Ф. Гильфердинг возмущался: «.где видела история пример, чтобы народность, господствующая в государстве, народность, его создавшая, была в одной части этого государства подавлена другой, покорённой народностью? Чтобы народность, завоёванная и потому играющая в официальной жизни государства и перед лицом других стран роль жертвы, на самом деле попирала народность господствующего в государстве племени? Такого диковинного явления не сыскать в летописях древнего и нового мира, его дано было осуществить России, которая в течение трёх поколений могла сносить, чтобы под её властью, в пространных областях её державы, русская народность была подавляема, преследуема и даже уничтожаема меньшинством

_ иноземцев. И это она допускала в тех самых

42 странах, где началось гражданское развитие русского народа, где так долго сосредотачива-

блюдениям некоторых современников, польское влияние распространялось из ЗК на соседние русские губернии (например, на Смоленскую)19.

В начале 60-х гг. католики составляли в Северо-Западном крае (Белоруссия и Литва) 94%, а в Юго-Западном — 90% всех землевладельцев20. После нескольких десятилетий целенаправленной правительственной политики по борьбе с польским землевладением ситуация существенно изменилась, но говорить о полной победе не приходилось. К началу 80-х гг., по завышенным официальным данным, русские поместья относились к польским в ЮЗК как 2:3, а в СЗК как 1:3. Соотношение русских и польских землевладельцев в СЗК составляло 4:25. На Правобережной Украине лишь к 1896 г. совокупная площадь русских имений превысила 50-процентную отметку, и то не во всех губерниях. На рубеже веков рост их количества остановился, а после 1905 г., когда были отменены запреты на покупку земель поляками, снова стало наблюдаться увеличение удельного веса польского землевладения. В СЗК польские имения были многочисленнее, а отпор правительственному курсу сильнее21. Автор фундаментального исследования о шляхте ЮЗК французский историк-славист Д. Бо-вуа подводит неутешительные итоги деполонизации Правобережной Украины: «.российской власти не удалось, несмотря на все русификаторские усилия, элиминировать поляков из этого региона. <.> крупные польские землевладельцы сохранили не только свое высокое положение, влияние на народ, но и задавали тон экономическому развитию Юго-Западного края»22.

лась его государственная жизнь и его просве-

щение!» (Гильфердинг А.Ф. Указ. соч. С. 200).

19 См.: Горизонтов Л.Е. Указ. соч. С. 61,

64.

20 Западные окраины. С. 292.

21 Горизонтов Л.Е. Указ. соч. С. 147.

22 Бовуа Д. Гордиев узел Российской импе-

Характерна зарисовка в мемуарах В.В. Шульгина о выборах в Государственную думу на Волыни: «. в городе Остроге созвали некое собрание. Польские помещики явились породистые, изящно одетые, уверенные в себе. Русские перед ними показались мне какими-то мерюхрюдками. Они робко жались к стенам, жался и я, должно быть». На следующем этапе выборов, в Житомире польские делегаты символично поселились в «более шикарной» гостинице, а русские — в «более скромной»23. И это в 1906 г., «после сорокалетнего невыносимого гнёта», как выразился один из польских делегатов! Легко представить, как вели себя ясновельможные паны до 1830 года.

В системе образования ЗК, созданной при прямом покровительстве Александра I и долгое время курировавшейся А. Чарторыйским, до начала 30-х гг., а отчасти и до начала 60-х, безраздельно доминировали польский язык и польская культура, оказывавшие «полонизирующее воздействие на местных восточных славян и литовцев»24. Виленский университет был «не интегрированным в общероссийский образовательный процесс вплоть до своего закрытия в 1832 г.» и «в полном смысле этого слова польским», все предметы там преподавались на польском языке, а русский относился к предметам второстепенным. Ничего не изменилось даже после войны 1812 г., когда учёная корпорация университета «приветствовала вступление наполеоновских войск в Вильно, некоторые преподаватели служили в оккупационных учреждениях, а студенты вступали добровольцами в сражавшуюся на стороне французов местную "гвардию"». Позднее под университетской крышей

рии: Власть, шляхта и народ на Правобережной Украине (1793-1914). М., 2011. С. 928, 939.

23 Шульгин В.В. Последний очевидец. М., 2002. С. 33, 52.

24 Миллер А.И. Империя Романовых и национализм. М., 2006. С. 66.

свивали гнездо польские молодёжные общества. В Виленском университете преподавал Иоахим Лелевель, учились Адам Мицкевич и Юлиуш Словацкий. Сменивший Чарторыйского на месте попечителя Виленского учебного округа Н.Н. Новосильцев после ревизии университета пришёл к выводу, что вся система образование последнего имела целью внушать юношеству «надежду на восстановление прежней Польши»25. В Кременце с 1803 по 1831 г. действовала великолепная польская гимназия, призванная «воспитать истинную шляхетскую элиту», с явным прицелом на будущий университет. В то же время единственную русскую гимназию в Киеве удалось открыть только в 1811 г., с огромным трудом преодолев сопротивление школьного инспектора ЮЗК графа Тадеуша Чацкого26. В 30-х и особенно в 60-х гг. «полонизм» в учебных заведениях ЗК был ликвидирован. Однако эффективной русификаторской системы образования взамен создать не получилось: «.11% государственного участия в расходах на начальную школу означало приговор любому ассимиляторскому проекту»27.

Столь малая эффективность русификаторской (как в социально-политическом, так и в культурном аспектах) политики самодержавия в ЦП и ЗК выводит нас на третий (и самый важный) уровень проблемы. Нерешённость польского вопроса (во всяком случае, в ЗК) есть прямое следствие природы Российской империи, которая «не была национальным государством русских, а представляла собой самодержавно-династическую сословную многонациональную империю »28. Польская аристократия была

25 Петров Ф.А. Формирование системы университетского образования в России. Т. 1. М., 2002. С. 240-241.

26 Бовуа Д. Указ. соч. С. 254-258.

27 Миллер А.И. «Украинский вопрос». С. 151.

28 Каппелер Андреас. Указ. соч. С. 177. См.

43

44

одной из неотъемлемых составляющих этого сложного социума, и в количественном, и в качественном отношении. В конце 50-х гг. польское шляхетство составляло более половины всего потомственного российского дворянства29. Даже в 1897 г., во время переписи населения, после десятилетий планомерной правительственной политики деклассирования безземельных шляхтичей, польский язык назвали родным около трети потомственных дворян империи30. Поляки играли заметную роль не только в администрации западных окраин, но и в высшей бюрократии: в 50-х гг. их доля «среди чиновников центрального аппарата достигала 6%, причём больше всего их было в ведомствах, требующих специальной компетентности или технических знаний, — министерствах финансов и государственных имуществ, Управлении путей сообщения, <.> Военном министерстве»31. Многие русские аристократы (а иногда и особы царствующего Дома) были связаны с польской шляхтой семейными или романтическими узами.

Если реальная русификация ЦП, означавшая устранение всей его элиты, попросту была невозможна в рамках тех средств, которые были дозволены эпохой («для этого была бы нужна политика Тамерланова»32), то

также: Соловей Т.Д., Соловей В.Д. Несостоявшаяся революция: Исторические смыслы русского национализма. М., 2009. С. 36-49; Сергеев Сергей. Пришествие нации. М., 2010. С. 174-188.

29 Пайпс Ричард. Россия при старом режиме. М., 1993. С. 233; Западные окраины. С. 104.

30 Корелин А.П. Дворянство в пореформенной России. 1861-1904. Состав, численность, корпоративная организация. М., 1979. С. 49.

31 Западные окраины. С. 106.

32 Катков М.Н. Собрание передовых ста-

тей Московских ведомостей. 1864 г. М., 1887.

С. 646.

выдавливание польского элемента из ЗК нельзя назвать задачей, в принципе невыполнимой: «Западный край можно и должно обрусить вполне и в самое непродолжительное время.»33. Однако в рамках сословной империи она оказалась невероятно сложной. Борьба с поляками, по сути, равнялась борьбе с дворянской корпорацией ЗК, а следовательно, подразумевала опору на местное крестьянство и радикальную демократизацию социально-политических практик, что объективно подрывало сам фундамент империи. Поэтому русификаторский пыл бюрократов-националистов, вроде братьев Н.А. и Д.А. Милютиных, постоянно сталкивался с компромиссной линией в отношении польской аристократии, которую проводил, например, П.А. Валуев (резко возражавший против националистической «страсти к оплебеянию России»34 «тех русофилов, которые хотят под предлогом обрусения посадить мужика в барские хоромы, в виде представителя русской народности»35) и которая была гораз-

33 Фадеев Р.А. Указ. соч. С. 404. Но показательно, что В.П. Платонову, фактическому министру-статс-секретарю в 60-х гг., даже сосредоточение всех поляков в пределах ЦП, предусматривающее массовое переселение поляков из ЗК, казалось «мерою беспримерною в истории просвещённых народов» (см.: Горизонтов Л.Е. Указ. соч. С. 56).

34 Миллер А.И. «Украинский вопрос». С. 146.

35 Мещерский В.П. Воспоминания. М., 2001. С. 174. Колоритный эпизод, ярко иллюстрирующий позицию Валуева. В.П. Мещерский в 1864 г., находясь в ЮЗК с официальным поручением самого шефа МВД, оказался свидетелем того, как на одной из почтовых станций «два польских пана самым бесцеремонным образом на дворе станции ругали по-польски станционного смотрителя при ямщике. Между тем по всему краю было объявлено предписание генерал-губернатора в публичных местах по-польски не говорить». Мещерский сделал полякам замечание, каково же было

до ближе сознанию большинства российских самодержцев (характерно, что Александр II в начале царствования мог именовать ЗК «злосчастными польскими (!) губерниями»36). Д. Милютин сетовал, что до 1863 г. «правительство наше не только не принимало мер для противодействия польской работы в Западном крае, но даже помогало ей в некоторых отношениях, вследствие ложной системы покровительства польской аристократии, составляющей будто бы консервативный элемент в крае, опору самодержавия! Система эта заставляла местные власти оказывать польским помещикам поддержку против крестьян и часто принимать очень крутые меры в случаях вопиющей несправедливости и притеснений со стороны первых. Чрез это угнетённое, забитое крестьянское население, разумеется, отдавалось вполне в руки польских панов и дворовой их челяди»37.

его изумление, когда по возвращении в Петербург на аудиенции у Валуева «оказалось, первое, о чём он заговорил, был этот эпизод с двумя поляками на станции. Два этих нахала оказались какими-то ясновельможными панами, которые не только признавали себя вправе ругать русского чиновника и нарушать распоряжение генерал-губернатора, но вломились в амбицию на меня, что я смел им сделать замечание, и пожаловались Валуеву. Валуев, к изумлению моему, принял их сторону и высказал при этом, что он находит распоряжение генерал-губернатора относительно польского языка варварством и насилием. Как бы мелок ни был этот эпизод, но он весьма характерно и живописно иллюстрирует тогдашние политические нравы: министр внутренних дел называет варварством распоряжение генерал-губернатора в двух краях и культ польского пана доводит до признания за ним права, на другой год после мятежа, на польском языке ругать русского станционного смотрителя» (Там же. С. 177-178).

36 Западные окраины. С. 132.

37 Милютин Д.А. Воспоминания. 18601862. М., 1999. С. 332-333.

Опираясь при подавлении польских восстаний на настроенное резко антипольски/антипански украинское и белорусское крестьянство, правительство и местная бюрократия в то же время опасались, как бы низовая полнофобия/панофобия не вышла из берегов, и в ЗК не случилась бы «жакерия» или не повторилась, не дай бог, гораздо более близкая во времени и пространстве «галицийская резня». Поэтому поощрение патриотического рвения крестьян довольно быстро сменялось присылкой карательных отрядов для подавления народных бунтов против тех самых панов-мятежников, бороться с которыми совсем недавно призывали правительственные аген-ты38. То же касается старообрядцев СЗК, столь хорошо себя зарекомендовавших в 1863 г.: с начала 70-х гг. «правительство уже не брало под защиту арендаторов-старообрядцев в их тяжбах с землевладельцами»39.

Мемуары М.Н. Муравьёва, жёстко и продуманно проводившего политику «русского дела» в СЗК, переполнены жалобами на интриги «польской партии» при дворе и на непонимание «большинством высших лиц» национально-исторического смысла русско-польского соперничества: «Они не знали ни истории края, ни настоящего его положения, <...> они не могли понять мысли об окончательном слитии того края с Россией, они считали его польским, ставя ни во что всё русское, господствующее

38 См. примеры: Бовуа Д. Указ. соч. С. 309312, 338-339. К.П. Победоносцев в сентябре 1864 г. с гневом писал А.Ф. Тютчевой о том, «как русское правительство в Киеве засекает русских крестьян за неисправность перед польскими панами, и крестьяне, собирая окровавленные обрывки розог, кладут их к образам в передний угол» (цит. по: Полунов А.Ю. К.П. Победоносцев в общественно-политической и духовной жизни России. М., 2010. С. 73).

39 Западные окраины. С. 245.

там числом население»; предшественники Муравьёва, с его точки зрения, управляли СЗК, «не усматривая в нём никаких русских начал, ибо в виду их были только дворянство и римско-католическое духовенство»40.

Самодержавие, напуганное размахом мятежа 1863 г., воспользовалось политикой «русского дела» в качестве «радикального лекарства», но после того как ситуация стабилизировалась, уже «с конца 60-х гг. задача сохранения социальной иерархии старого порядка получает в политике властей решительное преобладание над попытками опереться на низшие слои против более или менее непокорных элит империи» и «давление на крупных польских землевладельцев в Западном крае было смягчено»; главный идеолог «русского дела» Катков под давлением властей «с 1871 по 1882 г. <.> вынуждено вообще перестал касаться национального вопроса»41. Боязнь «оплебеяния» империи сохранилась и в начале XX в., что видно по реакции аристократического большинства Государственного совета на инициативу П.А. Столыпина о создании русских национальных курий в земствах ЗК42.

40 «Готов собой жертвовать.». Записки графа Михаила Николаевича Муравьёва об управлении Северо-Западным краем и об усмирении в нём мятежа. 1863-1866. М., 2008. С. 169-170, 145. Муравьёву вторит Д. Милютин: «Ополячиванию Западного края способствовали чрезмерная доверчивость и близорукость начальства местного и центрального. Правительство привыкло само считать этот край польским» (Милютин Д.А. Указ. соч. С. 53). О политике «русского дела» в ЗК см.: Комзолова А.А. Политика самодержавия в Северо-Западном крае в эпоху Великих реформ. М., 2005.

41 Миллер А.И. «Украинский вопрос». С. 148.

42 П.Б. Струве критиковал идею нацио-

нальных курий, наоборот, с последователь-

46 но демократических позиций, акцентируя

противоречие между столыпинским нацио-

Славянофильствующий генерал А.А. Киреев, близкий ко двору, печально заметил в своём дневнике, что в 1910 г. он повторяет Николаю II ровно те же самые рецепты деполонизации ЗК, которые он предлагал полвека назад его деду43.

Следует также заметить, что неким внутренним важным ограничителем русификаторских мер против поляков было восприятие их как европейского народа, по культуре своей стоящего ближе к Европе, чем сами русские, что при европоцентристской ориентации верхов порождало неуверенность в эффективности (да и нужности) подобных практик. Даже в начале XX в. генерал П.Г. Курлов, говоря о «тщетности всех попыток» ассимилировать Польшу, в качестве главной причины называл следующую: «Нельзя подчинить себе народности с высшей культурой, при условии, что государство, желающее этого подчинения, стоит на низшей»44.

нализмом и сословным характером империи: «Для демократической России поляки не страшны ни в малейшей степени, но Россия, в которой властвует земельное дворянство и бюрократия, должна защищаться от поляков искусственными мероприятиями, загородками "национальных курий". Официальный национализм вынужден прибегать к этим методам в стране, где существует несомненное русское большинство, потому что дворянская и бюрократическая Россия не может прикоснуться к земле и черпать силы из русской крестьянской демократии» (Струве П.Б. Указ. соч. С. 168).

43 Научно-исследовательский отдел рукописей Российской государственной библиотеки (НИОР РГБ). Ф. 126. К. 1. Л. 222.

44 Цит. по: Горизонтов Л.Е. «Польская цивилизованность» и «русское варварство»: основания для стереотипов и автостереотипов // Миф Европы в литературе и культуре Польши и России. М., 2004. С. 69. Там же приводится сходное по смыслу высказывание другого видного русского чиновника той эпохи С.Е. Крыжановского.

Всё вышеперечисленное делало политику самодержавия в отношении Польши и поляков крайне непоследовательной: «Правительственная политика в области российско-польского урегулирования полна парадоксов. Локализация в своеобразной "черте оседлости" или рассеяние поляков. Насильственное привлечение на государственную службу или жёсткое ограничение приёма на неё. "Затирание" невидимой, но всё ещё небезопасной, границы 1772 г. и меры против ее перемещения под давлением "польской экспансии". Разработка детального антипольского свода ограничений и неумение добиться его целенаправленного применения, в частности, из-за конкуренции национального и конфессионального признаков в процедуре "обнаружения" поляков. Поощрение русской колонизации и боязнь за политическую лояльность переселенцев и их стойкость к ассимиляции. Использование для решения проблем окраин социальных носителей (чиновники, семинаристы, раскольники) острейших внутрироссийских проблем. Столкновение мотивов сближения и отчуждения в законодательстве о "разноверных" браках. Наделение значительными привилегиями православной церкви как опоры режима и бедственное положение духовного сословия»45.

Правительство понимало, что репрессии не могут дать какого-либо долговременного положительного эффекта, но как только оно шло на уступки, поляки, руководствовавшиеся, в отличие от Петербурга, не сословно-династической, а националистической логикой (если точнее, то, как минимум, до 1863 г. — сословно-националистической, понимая под нацией шляхту и отчасти горожан), снова поднимали голову и начинали бороться за независимость. Это был подлинный «бесконечный тупик».

Истоки и образы русской полонофобии

Для русских националистов, стремившихся «национализировать» империю, Польша и поляки являлись настоящим камнем преткновения, цивилизационным вызовом, опасным конкурентом в деле ассимиляции славян ЗК, которых предполагалось включить в состав Большой русской нации, вообще опасным примером альтернативного русскому националистического проекта внутри империи, подрывавшего его гегемонию46. Остроты этому спору добавляло то, что он решался не только на газетных листах, но и на кровавых полях сражений. Несколько поколений русских националистов были свидетелямирусско-польских «схваток боевых» 1794, 1830-1831, 1863-1864 гг. Поляки представали как союзник врагов России в наполеоновской армии и в отрядах мятежных горцев. Услужливая историческая память подсказывала примеры из XVII (поляки в Кремле) и даже XI в. (Болеслав Храбрый, вместе со Святополком Окаянным захватывающий Киев). А.С. Пушкин задолго до «Клеветников России» отразил это настроение в стихотворном наброске 1824 г. «Графу Олизару», обращённом к польскому аристократу и поэту, получившему принципиальный отказ на своё сватовство к М.Н. Раевской:

Певец! издревле меж собою Враждуют наши племена: То наша стонет сторона То гибнет ваша под грозою. И вы бывало пировали Кремля позор и плен И мы о камни падших стен Младенцев Праги избивали Когда в кровавый прах топтали

45 Горизонтов Л.Е. Парадоксы имперской политики. С. 218-219.

46 В частности, польский след был явным в

идеологии «украинства», грозившей расколом Большой русской нации. См. подробнее: Неменский О.Б. «Чтобы быть Руси без Руси». Украинство как национальный проект // Вопросы национализма. 2011. № 5. С. 94-100.

47

Красу Костюшкиных знамен. И тот не наш кто с девой вашей Кольцом заветным сопряжён; Не выпьем мы заветной чашей Здоровье ваших красных жён; И наша дева молодая Привлекши сердце поляка Отвергнет гордостью пылая Любовь народного врага.

Кроме того, поляки были единственным славянским народом, который мог бы оспаривать роль лидера славянского мира у России. Вплеталось в конфликт и православно-католическое противостояние.

Таким образом, поляки определились в глазах русских националистов как подлинный враг, актуальный сегодня и в то же время виртуально существующий в историческом прошлом — «вековечный». По богатству содержания образ врага-поляка далеко превосходил образ «русского немца»47, он мог претендовать на звание главного внутрироссийского врага русского национализма (и был таковым большую часть XIX в.), если бы в начале XX в. его не затмил образ врага-еврея.

Русско-польское соперничество ос лож нялось совершенно очевидной неуверенностью русской стороны в своём превосходстве, которой она не испытывала, скажем, в отношении народов Сибири, Кавказа или Средней Азии. В отношении последних русские выступали как европейцы-цивилизаторы, а в лице поляков сталкивались также с европейцами, причем такими, каких Европа в гораздо большей степени считает своими, чем русских, с развитой национальной культурой, в основе своей сложившейся ещё в XVI в., которой русским ещё трудно

противопоставить нечто безусловно бесспорное, ибо их национальная культура находилась (до 1880-х гг.) в процессе становления. Польская позиция выглядела выигрышнее и в сфере образования. По учебному уставу 1862 г. средних учебных заведений по всей империи (не считая Финляндии и Прибалтики) приходилось одно на 715 000 чел., а в ЦП — одно на 132 000 чел.48. Даже к концу XIX в. русских, умеющих читать, было 29,3%, а поляков — 41,8%49.

Эта неуверенность неоднократно проговаривалась русскими националистами, в том числе и печатно. Скажем, декабрист Д.И. Завалишин в своих «Записках» активно возражал тем, кто «хотел сделать поляков русскими посредством насилия или каких-нибудь уловок»: «.внутренняя сила русского народа так ещё слаба, так мало ещё развита, что не может даже заставить собственное правительство действовать в национальном духе <.> Сделаемся сами тем, чем хотим сделать других, и только тогда, когда в состоянии будем предлагать большее и лучшее, можем надеяться на успех, всегда несомненный там только, где действует нравственная сила, а не внешнее насилие <.>. Россия <.> усвоила себе племена финские и татарские, единственно влиянием превосходства над ними своей внутренней силы <.>. Но относительно европейцев, что могли бы мы предложить им? Одно только подражание их же внешности, но без сущности, составляющей главное, без которых всё внешнее бывает смешно или бессильно. Поэтому-то поляку, который будет прикидываться русским, я никогда не поверю, пока Россия не представит сама такого устройства и обеспечения, которые могут для всякого сделать желательным быть

47 См. об образе немца-врага соответствующий раздел моей работы «"Хозяева" против

_ "наёмников". Русско-немецкое противостоя-

48 ние в императорской России» // Вопросы на_ ционализма. 2010. № 3. С. 52-58.

48 Катков М.Н. Собрание передовых статей «Московских ведомостей». 1864 г. С. 731-732.

49 Каппелер Андреас. Указ. соч. С. 229.

русским»50. «Чтобы обрусить — надо быть русским, а русских-то между нами и нет. Поляки более поляки, чем мы русские», — с горечью констатировал И.С. Аксаков51.

Показателен скандал из-за статьи Н.Н. Страхова «Роковой вопрос», в результате которого в 1863 г. был закрыт вполне националистический журнал братьев М.М. и Ф.М. Достоевских «Время». Страхов в частности написал: «Очевидно, наше дело было бы вполне оправдано, если бы мы могли отвечать полякам так: "Вы ошибаетесь в своем высоком значении; вы ослеплены своею польскою цивилизациею, и в этом ослеплении не хотите или не умеете видеть, что с вами борется и соперничает не азиатское варварство, а другая цивилизация, более крепкая и твердая, наша русская цивилизация" (Здесь и во всех последующих цитатах курсив авторов. — С.С.). Сказать это легко; но спрашивается, чем мы можем доказать это? Кроме нас, русских, никто не поверит нашим притязаниям, потому что мы не можем их ясно оправдать, не можем выставить никаких очевидных и для всех убедительных признаков, проявлений, результатов, которые заставили бы признать действительность нашей русской цивилизации. Всё у нас только в зародыше, в зачатке; всё в первичных, неясных формах; всё чревато будущим, но неопределённо и хаотично в настоящем. Вместо фактов мы должны оправдываться предположениями, вместо результатов надеждами, вместо того, что есть, тем, что будет или может быть»52. Эти слова были встречены бурей возмущения (даже со стороны людей, которых нельзя заподозрить в квасном патриотизме)53, восприняты

50 Завалишин Д.И. Воспоминания. М., 2003. С. 191-192.

51 Аксаков И.С. Отчего так нелегко живётся в России? М., 2002. С. 189.

52 Страхов Н.Н. Борьба с Западом. М., 2010. С. 45.

53 А.В. Никитенко назвал «Роковой во-

как пощечина русскому общественному мнению, несмотря на то что исходили из уст правоверного националиста: Страхов задел больное место.

Стереотипный образ поляков как народа, «стоящего на высшей степени цивилизации сравнительно с Россией», был, по свидетельству Д.А. Милютина, весьма распространён в русском обществе54. Современники неоднократно фиксировали проявления русского комплекса неполноценности по отношению к полякам в быту, во всяком случае, в ЗК. Даже такой классический ксенофоб, как Ф.Ф. Вигель, в детстве воспринимал поляков в качестве людей «более образованных», чем русские, и потому в русско-польских ссорах, возникавших на дворянских балах в Киеве, «внутренне был <...> за поляков»55. Генерал М.А. Домонтович писал о ситуации в Киеве в начале 60-х гг.: «Совершенно особняком держалось польское общество, намеренно избегая бывать в русских домах, которые, кстати заметить, чисто русской окраски тогда не имели и как бы заискивали тогда перед поляками.». В местном кадетском корпусе «кадеты даже с чисто русски-

прос» статьёй «самого непозволительного свойства»: «Статья эта не только противна национальному нашему чувству, но и состоит из лжей» (Никитенко А.В. Дневник. Т. 2. М., 1955. С. 335); В.Ф. Одоевский вообще решил, что автор статьи (подписанной псевдонимом) — поляк, ибо она пропагандирует «понятия польские» (см.: Горизонтов Л.Е. «Польская цивилизованность» и «русское варварство». С. 65).

54 Милютин Д.А. Указ. соч. С. 322. Коллега Милютина, шеф МВД П.А. Валуев, по свидетельству В.П. Мещерского, обосновывал свою снисходительность к полякам именно уровнем их цивилизованности: «Избытком цивилизации мы хвастаться не можем, а потому, мне кажется, что везде, где она есть, её надо уважать» (Мещерский В.П. Указ. соч.

С. 174). _

55 Вигель Ф.Ф. Записки. Кн. 1. М., 2003. 49 С. 189-190. _

ми фамилиями, как, например, Нечаев, Богданов, Смородинов и др., говорили с явным польским акцентом и не прочь были вести речь по-польски, с своим же русским товарищем»56.

Существовал и ещё один русский комплекс по отношению к полякам, который также ослаблял необходимую в борьбе уверенность в себе: ощущение неправоты России, лишившей поляков государственности и насильно удерживавшей их в своём составе. «Мы не можем допустить отторжения русского края, случайно присоединённого к Польше и впоследствии возвращённого России, каким бы путём ни совершилось это возвращение. Но столь же мало имеем мы право держать под своим гнётом чисто польский край и лишать отечества братское нам население. <.> Отнять у людей самое дорогое, что есть на свете, — отечество всегда составляет преступление против высших нравственных требований.» (Б.Н. Чичерин)57. Это противоречило исповедуемому русскими националистами «принципу народности», согласно которому всякий народ, достигший известной степени цивилизованности, имеетправо на политическую независимость. Такая позиция роняла престиж России в «славянском деле», компрометируя её образ бескорыстного радетеля за судьбы угнетённых славянских народов. «.Польша ставит Россию в

50

56 Цит. по: Бовуа Д. Указ. соч. С. 571. А.И. Деникин упоминает схожую ситуацию, вспоминая о времени учёбы (80-е гг.) во Влоцком реальном училище (Варшавская губерния). Для десятилетнего мальчика (кстати, мать у него была полькой) стало неким вопросом принципа говорить с соучениками-поляками по-польски, а с русскими — только по-русски. Многие его русские товарищи «действительно ополячились», и он «не раз подтрунивал над ними, поругивал их, а иногда в серьёзных случаях и поколачивал» (Деникин А.И. Путь русского офицера. М., 1990. С. 14-15).

57 Чичерин Б.Н. Воспоминания. [Т. 2.] М.,

2010. С. 89, 69.

постоянное внутреннее противоречие с самой собой и тем отнимает у неё свободу действия, — сокрушался А.Ф. Гильфердинг. — <.> русский народ, по своему характеру, не есть народ, склонный к угнетению чужих племён, и в славянской России другие, неславянские народности, вошедшие в состав нашего государства, не поставлены в худшее положение, нежели русские, а иногда пользуются лучшим положением. <.> а между тем единственная славянская народность, которую славянская Россия присоединила к своему государству, играет в нём роль жертвы, взывает на всю Европу о своём угнетении, приглашает все неславянские народы освободить её от русской власти! <.> вместо того, чтобы быть "носителями правды и бескровного суда", мы видим, что нас считают палачами <.>. Мы порываемся верить, что прямое, священное призвание России есть покровительство славянским народам, заступничество за них перед Европой, содействие их освобождению. И опять мы должны оглянуться на Польшу, или если бы мы хотели забыть про неё, нам укажут на неё наши недруги и напомнят с укоризною: "врачу, исцелися сам". Мы тяготимся преданиями "священного союза", мы рвёмся на простор иной политической системы, мы видим себе природную точку опоры и надёжных союзников в живых силах воскресающих или развивающихся народностей. И опять-таки мы спотыкаемся о Польшу; опять-таки должны сворачивать к старым преданиям "священного союза", отступаемся от принципа народностей, опасаясь его применения к Польше. Везде, на всех путях, Польша заставляет Россию противоречить самой себе, своему призванию, своим политическим преданиям и надеждам»58.

58 Гильфердинг А.Ф. Указ. соч. С. 194-195. В близком славянофилу Гильфердингу духе высказывался и западник Б.Н. Чичерин: «.когда в Европе поднимется славянский вопрос <.> судьба поляков ляжет веским эле-

Ну и, наконец, поляки — славяне, какие-никакие, а братья. Поэтому даже праведная ненависть к ним не могла не иметь неких благопристойных пределов. Ф.И. Тютчев заканчивает стихотворение, посвящённое подавлению мятежа 1830-1831 гг., призывом к русско-польскому братству:

Ты ж, братскою стрелой пронзенный, Судеб свершая приговор, Ты пал, орёл одноплеменный, На очистительный костёр! Верь слову русского народа: Твой пепл мы свято сбережём, И наша общая свобода, Как феникс, зародится в нём.

Схожий настрой и в написанном по аналогичному поводу стихотворении А.С. Хомякова «Ода»:

Да будут прокляты сраженья, Одноплеменников раздор И перешедший в поколенья Вражды бессмысленный позор.

Очень характерны постоянные оговорки ведущих русских националистических публицистов: «мы не питаем ни малейшей ненависти к полякам»59; «мы совершенно свободны от чувства ненависти к полякам»60, «прошу прощения у поляков, которых всё-таки люблю от души»61, «к полякам у меня никогда не было ни малейшей ненависти»62 и т.д. Даже в разгар мятежа 1863 г. тональность их печатных выступлений удивляет относительной сдержанностью, отсутствием антипольской истерии.

ментом в его решении. Тогда Россия увидит, какую фальшивую роль она играет, выступая освободителем одних братьев и угнетая других» (Чичерин Б.Н. Указ. соч. С. 89).

59 Аксаков И.С. Соч. Т. 3. С. 582.

60 Катков М.Н. Собрание статей по польскому вопросу. Вып. 1. С. 163.

61 Погодин М.П. Указ. соч. С. 603.

62 Суворин А.С. В ожидании века XX. Ма-

ленькие письма (1889-1903). М., 2005. С. 579.

Последнюю, правда, в избытке извергали печатные издания ЗК (в особенности «Вестник Западной России»), но это естественно, они находились, что называется, «на линии огня». Яростная полонофобия была присуща публицистике ведущего автора суворин-ского «Нового времени» в начале XX в. М.О. Меньшикова63, но любопытно, что хозяин газеты этого настроения не разделял: с его одобрения в 1896 г. в ней печатались «примирительные» корреспонденции из Польши А.В. Ам-фитеатрова64, да и сам А.С. Суворин в своих «Маленьких письмах» нередко допускал «примирительные» интонации65. Либеральному национализму

63 См., напр.: «Что такое поляки в России? Кроме немногих обрусевших польских фамилий, среди которых встречаются иногда пламенные русские патриоты, огромное большинство поляков представляют как бы тайный политический орден, вроде иезуитов и масонов. Цель этого ордена явная: "отбу-дование ойчизны", возвеличивание Польши и унижение России» (Меньшиков М.О. Письма к ближним. 1910 год. СПб., 1910. С. 325).

64 См.: Амфитеатров А.В. Жизнь человека, неудобного для себя и для многих. Т. 1. М., 2004. С. 475.

65 В частности, в отличие от того же Меньшикова, видевшего чуть ли не в каждом поляке на русской службе потенциального диверсанта, Суворин относился к работающим в России полякам весьма благосклонно, полагая в них залог дальнейшего русско-польского сближения: «.у нас им, культурным людям, так хорошо, что нередко через одно, два поколения они становятся русскими. Часто уже дети смешанных браков прямо бравируют русским чувством и желают быть русскими. <...> необходимость работы, браки, русский язык делают дело сближения помимо всяких политических партий, помимо вражды и исторической ненависти, и идущие к нам поляки — примирённые. Историю нельзя отмахнуть как докучливую муху, но история тем хороша, что она идёт и идёт непрерывно

и что-то неведомое таит в своих недрах» (Су- ^j ворин А.С. Указ. соч. С. 582).

П.Б. Струве полонофобия и вовсе была чужда.

Главная претензия русских националистов к полякам — обвинение последних в предательстве «славянского дела» (Польша — «главная препона панславизма» (А.А. Киреев)66, «Иуда» славянства (Ф.И. Тютчев)67), предательстве не только политическом, но и религиозно-культурно-историческом, историософском. Поляки продали своё славянское первородство, став частью Западной цивилизации, более того, передовым отрядом католицизма в борьбе против центра Славянской цивилизации — православной России. «Польша, оставаясь славянскою, сделалась вполне членом латиногерман-ской семьи народов, единственной славянскою страною, вступившею в эту семью всецело и свободно, не в силу материального завоевания, а добровольным принятием западноевропейских стихий в основу своей собственной, славянской жизни»68. «Ни одно из племён славянских не отдавало

66 НИОР РГБ. Ф. 126. К. 1. Л. 234 об.

67 В стихотворении «Славянам» («Привет вам задушевный, братья.»), посвящённом открытию Славянского съезда 1867 г., проходившего в Петербурге и в Москве, поэт указывает на Польшу как на единственное исключение из правила европейской славянофобии, обусловленное её предательством:

А между нас — позор немалый, — В славянской, всем родной среде, Лишь тот ушёл от их опалы И не подвергся их вражде, Кто для своих всегда и всюду Злодеем был передовым: Они лишь нашего Иуду Честят лобзанием своим.

В статье 1848 г. «Россия и революция» Тютчев назвал Польшу «фанатичной приспешницей Запада и всегдашней предатель_ ницей своих» (Тютчев Ф.И. Полн. собр. соч.

52 Письма: В 6 т. Т. 3. М., 2003. С. 153). _ 68 Гильфердинг А.Ф. Указ. соч. С. 173.

себя на службу латинству так беззаветно, как польское»69. Тем не менее националисты-славянофилы выражали надежду, что Польша ещё способна переродиться и вернуться к своему славянскому естеству: «Далее самоубийства ни отдельное лицо, ни народ идти не может. Польша дошла до этого предела, но переродиться в племя неславянское, изменить свою природу или променять её на другую, она всё-таки не смогла. <.> Как две души, заключённые в одном теле, славянство и латинство вели и доселе ведут внутри самой Польши борьбу непримиримую, на жизнь и смерть. <.> Окончательное разрешение польского вопроса <.> немыслимо без коренного, духовного их возрождения. Нужно, чтобы Польша отреклась от своего союза с латинством и, наконец, помирилась бы с мыслью быть только собою, то есть одним из племён славянских, служащим одному с ними историческому призванию; нужно, с другой стороны, чтобы Россия решилась и сумела сделаться вполне сама собою, то есть историческим представительством православно-славянской стихии. Иными словами: нужно торжество не военное и не дипломатическое, а торжество, свободно признанное, одного просветительного начала над другим»70.

Освободительная борьба поляков с точки зрения русских националистов — дело заведомо проигрышное, ведь Польша, как национально-государственное целое, давно мертва и не может воскреснуть. Катков настаивал на том, что «польские притязания клонятся к невозможному <.> умершие организмы не воскресают, особенно если они и при жизни своей походили на живых мертвецов»71. Тютчев в стихотворении «Ужасный сон отяготел

69 Самарин Ю.Ф. Православие и народность. М., 2008. С. 342.

70 Там же. С. 349, 351, 354.

71 Катков М.Н. Собрание статей по польскому вопросу. Т. 1. С. 224.

над нами.» (1863) именовал польских мятежников «мертвецами, воскресшими для новых похорон». Даже сдержанный А.В. Никитенко записал в дневнике в то же время: «Одни те народы могут служить человечеству, которые не прожили всего капитала своих нравственных сил, а Польша, кажется, уже это сделала. У России же есть будущее»72. Поляки — олицетворение реакции, Россия — представитель прогресса. Гильфердинг остроумно сравнивал «Январское восстание» с практически одновременным мятежом американского рабовладельческого Юга73. В дискурсе русского национализма Польша превращалась в «хронотоп дремучего Средневековья»74. Пожалуй, стихотворец-графоман отставной подпоручик А. Квашнин-Самарин выразил это видение наиболее исчерпывающе:

О! Призраки веков протекших, Фантомы рыцарей, Ягелл, Зачем восстали для насмешки, Из ваших дедовских могил? В век просвещенья и прогресса, Дорог железных и машин Турниры вздумали средь леса Давать без всяких нам причин!75

В своей обречённой на поражение борьбе против России поляки не гнушаются никакими средствами, они неблагодарны, коварны, лицемерны, лживы76. «Иезуитская двуличность,

72 Никитенко А.В. Указ. соч. С. 324-325.

73 См.: Гильфердинг А.Ф. Указ. соч. С. 202212.

74 Долбилов М.Д. Полонофобия и политика русификации в Северо-Западном крае империи в 1860-е гг. // Образ врага. М., 2005. С. 163.

75 Там же. С. 165.

76 Трезво мыслящий С.А. Тучков очень точно объяснил происхождение этих якобы

природных польских свойств; как и везде,

обман — оружие слабых: «Многие называют то подлостью и низостью в поляках, что они

вкрадчивость и вероломство» — вот, по мнению Д. Милютина, «отличительные черты польского характера, которые особенно антипатичны для нас, русских»77. «Поляки крайне старательно протираются во все ткани русского общества, они очень цепко — почти с еврейской жадностью — захватывают общественные и казённые должности <...>, — рисует пугающую картину М.О. Меньшиков. — Целые ведомства, при том столь важные, как путей сообщения, финансов, внутренних дел и пр., наводнены поляками. <.. > Поляки-чиновники бойко говорят по-русски, носят русские мундиры и ордена, кричат, когда надо, "ура" и прикладываются даже к руке православного священника, но между собою и дома они говорят по-польски, детей воспитывают по-польски, читают польские газеты и книги — совершенно как иностранцы, живущие временно в России»78. А главное, по мнению Меньшикова, поляки занимаются тайным

при малейшей для них надежде оказывают всю ненависть и презрение к русским, но едва скроется луч её, как становятся к ним почтительны, ласковы и учтивы до унижения. Но я скажу, что это есть естественное следствие состояния народа, в котором он находится. Как им не ненавидеть лишивших их отечества и как не унижаться притом перед ними, когда многие из их соотечественников за твёрдость, непреклонность характера и за привязанность к своим правам погибли без пользы» (Цит. по: Бокова В.М, Филатова Н.М. Польское восстание 1830-1831 гг.: взгляд с двух сторон // Война женскими глазами: Русская и польская аристократки о польском восстании 1830-1831 гг. М., 2005. С. 10). См. также у Б. Чичерина: «Говорят о ненависти к нам поляков; но разве поляк, сохранивший искру любви к отечеству, может любить Россию? Я чувствую, что если бы я был поляк, я бы ото всей души ненавидел русских» (Чичерин Б.Н. Указ. соч. С. 89).

77 Милютин Д.А. Воспоминания. 1863- _

1864. М., 2003. С. 147. 53

78 Меньшиков М.О. Указ. соч. С. 325. _

вредительством: «Гибельная их роль в подготовке Цусимы, в постройке негодных пушек и лафетов для кораблей слишком памятна. <.> Громадные железнодорожные линии коренной России в руках поляков, и всеобщая железнодорожная забастовка 1905 г., проделанная главным образом польскими инженерами, прошла для них безнаказанно. Один из превосходительных польских инженеров пытался — и чуть было не успел — разобщить маньчжурскую армию с Россией.»79. В качестве доказательства польского коварства националистические публицисты и даже государственные деятели ссылались на так называемый «Польский катехизис», якобы подлинную памятку польского патриота с указаниями, как и чем вредить России80. С лёгкой руки Каткова они искали в русском революционном движении и даже в крестьянских волнениях следы «польской интриги»81.

79 Там же. С. 361.

80 М.Д. Долбилов отмечает, что пока никак не доказана подложность этого текста, не обнаружено никаких конкретных свидетельств о его изготовлении «кем-либо из русских чиновников, публицистов или просто добровольных помощников властей в подавлении мятежа» (Долбилов М.Д. Русский край, чужая вера: Этноконфессиональная политика империи в Литве и Белоруссии при Александре II. М., 2010. С. 838).

81 «Я не имею никакого сомнения, — пи-

сал в 1879 г. К. Победоносцев Е.Ф. Тютчевой, — что весь нынешний террор того же происхождения, как и террор 1862 г.: тот же польский заговор, только придуманный искуснее прежнего, а наши безумные, как всегда идут, как стадо баранов.» (цит. по: Полунов А.Ю. Указ. соч. С. 173). Предельно далёкий по своим идейно-политическим предпочтениям от Победоносцева Д. Милютин полагал, что «агенты польской крамолы везде действовали на учащееся юношество, возбуждая среди него беспорядки и смуты,

54 стараясь подорвать в нём всякое уважение к начальству, ко всему государственному

В предельно сгущённом образе польское двуличие обрисовано, например, в «Наставлении русского своему сыну перед отправлением его на службу в Юго-Западные русские области» («Вестник Западной России», 1865 г.): «Поляки и полякующие <.> обладают неподражаемым искусством ослеплять своей лестию <.> лиц, стоящих на высших степенях администрации. Поэтому в продолжение твоей службы берегись всемерно поляков и по-лякующих, служащих в одном с тобою ведомстве, вкравшихся своим угодничеством и лестию в доверие твоих начальников — тем более, что такие поляки и полякующие, приблизившись к высшим степеням управления, обыкновенно выведывают государственные тайны, сообщают их тёмными путями врагам России, даже передают в самых верных копиях иностранным журналистам тайные правительственные постановления, а для отклонения от себя подозрения в столь подлой измене отечеству, помрачив прежде злословием и клеветами пред начальством талантливых и ревностных русских чиновников, — на них наводят подозрение в этой измене. В обращении с поляками и полякующими опытное благоразумие требует сдержанности во всех отношениях: оно внушает не входить с ними в искренние связи, не верить им даже тогда, когда они пред русскими бранят своих братий. Как ласкательство, лесть и мнимая их откровенность, так и порицание ими своих соотичей, не более как искусство выведать от русских задушевные тайны, похожие на обольщения, коими блудница Далила выведала от Самсона тайну непреодолимой его силы телесной»82. Коварство и ложь — пороки, преимущественно приписываемые слабому полу, и потому образ «блудницы Далилы» пря-

строю» (Милютин Д.А. Воспоминания. 1861-1862. С. 52).

82 Цит. по: Горизонтов Л.Е. Парадоксы имперской политики. С. 258.

миком ведёт автора «Наставления.» к теме «обольстительных полячек»: «.с женою полькою ты поселишь в твоем доме ад. Прежде всего, посредством угождения твоему вкусу, твоим склонностям и увлечениям, жена полячка овладеет тобою до того, что ты пристрастишься к ней до безумия, затем экзальтированная ксендзами до фанатизма, подстрекаемая и руководимая ими в деле пропаганды, не даст тебе ни минуты покоя, усиливаясь совратить тебя с пути чести, веры и долга, умертвить в тебе веру и чистые истины православного учения церкви, сделать тебя равнодушным, индифферентным к нему, и постепенно, всеми женскими хитростями доведёт тебя не только до проступков, упущений и пристрастий по службе, но даже до лихоимства и измены государственным интересам. Она будет шпионкою всех твоих действий, всех порученностей, возлагаемых на тебя начальством, будет передавать об этом сведения ксендзам и своим со-отичам — тайным врагам России. Если пойдут у тебя дети, то жена полячка то насмешками над одеждою православных священников и над обрядами, то конфектами и лакомствами, то гневом и бранью, то прельщениями и хитростью будет стараться совратить детей твоих в иезуитский папизм, поселить в них ненависть против православной церкви и всего русского и сделает их, если не явными, то тайными папистами»83. Здесь в утрированном виде выражено повсеместно распространённое (как среди русских, так и среди поляков) убеждение, что именно женщины являются главной нравственной силой «полонизма»84.

83 Там же. С. 260.

84 Типичное на сей счёт высказывание Д.В. Давыдова: «Низкопоклонная, невежественная шляхта, искони подстрекаемая и руководимая женщинами.» (ДавыдовД.В. Военные записки. М., 1982. С. 15). В совершенно ином контексте эта же тема неожиданно звучит у Н.А. Бердяева: «В польской душе есть страш-

Более мягкий вариант русской критики польского характера подчёркивал свойственные ему «кичливость», «мечтательность », «нетерпеливость », «безрассудство», склонность к анархии и т.д. — это практически всеобщие штампы русской публицистики и даже научно-популярной литературы, призванные обосновать невозможность для поляков политической самостоя-тельности85. Сочувственными сетованиями: «мы же вам добра желаем!», «вы же без нас пропадёте!» буквально переполнены сочинения мэтров русского национализма (например, И. Аксакова и М. Погодина), но, пожалуй, наиболее простодушно их высказал Ф. Смит в книге с говорящим названием «Ключ к разрешению польского вопроса, или Почему Польша не может существовать как самостоятельное государство» (1866): поляки — «ни дать, взять, как дети, которые, если предоставить им свободу, могут наделать себе много вреда»86. Надо ли говорить, что подобное «сочувствие» слишком напоминает колониальный дискурс?

В противовес образу «кичливого» и «безрассудного» «ляха» формировался образ «верного», «терпеливого» «росса»: если качества первого предопределили утрату Польшей независимости, то качества второго обеспечили России её государственное могущество.

ная зависимость от женщины, зависимость, нередко принимающая отталкивающую форму...» (Бердяев Н.А. Судьба России. Опыты по психологии войны и национальности. М., 1918. С. 164.)

85 См. подробнее о стереотипе «польского нрава» в русской культуре: Лескинен М.В. Поляки и финны в российской науке вт. пол. XIX в.: «другой» сквозь призму идентичности. М., 2010. С. 195-241.

86 Цит. по: Фалькович С. Восприятие рус-

скими польского национального характера и создание национального стереотипа поляка

// Поляки и русские в глазах друг друга. М., 55 2000. С. 53-54. _

Важно отметить, что полонофобия в её открытой форме не проникала в язык официоза или научной литературы, не являлась она и сколь-либо значимым элементом народной культуры, оставаясь достоянием ангажированной публицистики и беллетристики (образы поляков у Ф.М. Достоевского, Н.С. Лескова, И.С. Тургенева и др.87) и даже среди националистов часто смягчалась панславистскими иллюзиями. «Абсолютным» врагом для русских поляки так и не сделались88.

«Что нам делать с Польшей?»

Этот вопрос, поставленный в заглавии одной из основополагающих статей Каткова по польскому вопросу 1863 г., задавали себе русские националисты начиная с 1815 г. Ответы на него, в сущности, сводились к трём вариантам: 1) полное размежевание, 2) автономия в составе империи, 3) полное слияние с империей. Разумеется, во всех трёх случаях ни о каком восстановлении «границ 1772 года» не было и речи.

Все эти варианты присутствуют уже у декабристов. П.И. Пестель в «Русской Правде» планировал предоставить Польше независимость и даже уступить ей некоторую часть СЗК, с тем, однако, чтобы она стала верным сателлитом России. М.С. Лунин во «Взгляде на польские дела г-на Иванова, члена Тайного общества Соединённых славян» предлагал проект широкой польской автономии при отказе поляков от претензий на ЗК и при еди-

87 См. подробнее: Хорев В.А. Польша и поляки глазами русских литераторов. М., 2005.

88 У того же Достоевского Митя Карамазов оговаривается по поводу малосимпатичного пана Врублевского: «Если я ему сказал подлеца, не значит, что я всей Польше сказал подлеца. Не составляет один лайдак Польши» (Достоевский Ф.М. Указ. соч. С. 492). На это я обратил внимание благодаря указанию С.М. Фалькович (см.: Фалькович С. Указ. соч. С. 51).

нении обоих народов на почве «славянского дела». Программные документы ранней декабристской организации Ордена русских рыцарей предусматривали «обращение Польши в губернии Российские»89.

К последнему решению во время мятежа 1830-1831 гг. склонялся А.С. Пушкин: «...мы получим Варшавскую губернию, что должно было случиться 33 года назад»90. Приятель Пушкина П.В. Нащокин в письме к нему предлагал ещё более радикальные меры: «Поляков я всегда не жаловал и для меня большая радость будет, когда их не будет <...>, ни одного поляка в Польше, да и только. Оставшихся в высылку в степи»91. Другой человек пушкинского круга, П.А. Вяземский в том же 1831 г. видел будущее Польши совершенно иначе: «Польшу нельзя расстрелять, нельзя повесить её, следовательно, силою ничего прочного, ничего окончательного сделать нельзя. При первой войне, при первом движении в России, Польша восстанет на нас, или должно будет иметь русского часового при каждом поляке. Есть одно средство: бросить царство Польское. Пускай Польша выбирает себе род жизни. До победы нам нельзя было так поступить, но по победе очень можно. <...> Польское дело такая болезнь, что показала нам порок нашего сложения. Мало того, что излечить болезнь, должно искоренить порок. Какая выгода России быть внутренней стражею Польши? Гораздо легче при случае иметь её явным врагом. К тому же я уверен, что одно средство сохранить нам польские

89 Я писал подробно о польском вопросе у декабристов в работе «Восстановление свободы. Демократический национализм декабристов» // Вопросы национализма. 2010. №2. С. 83-87, 99-101.

90 Из письма к Е.М. Хитрово от 21 янв. 1831 г. // Пушкин А.С. Полн. собр. соч. Т. 9. М., 1954. С. 190.

91 Цит. по: Горизонтов Л.Е. Парадоксы имперской политики. С. 38.

губернии есть развязаться с царством Польским»92. П.Я. Чаадаев в написанной по свежим следам «Ноябрьского восстания» статье «Несколько слов о польском вопросе», напротив, полагал, что «народ польский, славянский по племени, должен разделить судьбы братского [русского] народа, который способен внести в жизнь обоих народов так много силы и благоденствия»93.

В преддверии и в начале Великих реформ славянофилы и близкий к ним М.П. Погодин выступали за предоставление Польше широкой автономии, видя «необходимость и пользу для самой России в существовании самобытного государственного Польского центра, который бы оттянул к себе всё польское из русских областей»94, с одновременной масштабной русификацией ЗК95. Погодин во второй половине

92 Вяземский П.А. Записные книжки. М., 1992. С. 152-153.

93 Чаадаев П.Я. Полн. собр. соч. и избранные письма. Т. 1. М., 1991. С. 515.

94 Аксаков И.С. Собр. соч. Т. 3. С. 21.

95 А.А. Киреев в июле 1862 г. так излагал программу этой русификации: «Для истребления влияния тех 720 000 поляков, которые денационализируют русский элемент, необходимо: 1) поддержать органы полемической литературы в Западном крае ("День" etc.). 2) Образовать духовенство, могущее бороться с латинским (необходимы академии), поднять изучение русского языка и латышского, и литовского в народных школах; преподавать всё на сих языках, а в университете в Вильно

(который необходимо открыть) преподавать по-русски. <...> 3) Стараться поднять крестьян (эмансипации недостаточно ещё) на такую степень, чтобы их голос имел влияние на судьбы всего края. 4) Восстановить братства православных, которые существовали прежде и которые чрезвычайно сильно <...> поддерживали русский православный элемент. <...>

5) Образование ни в коем случае не вверять полякам. 6) Даже чиновников (в особенности мировых посредников) лучше бы выбирать из русских (нам, правда, это трудно, но австрийцы это с успехом делают в Венгрии. Мы, к со-

1850-х гг. в ряде сочинений («Записка о Польше», «Польша и Россия») выдвинул достаточно смелый проект решения польского вопроса. В осуществлении этого проекта он видел средство выхода России из положения «второклассных» и «третьеклассных» государств, в которое она попала после Крымской войны: «Польша была для России самою уязвимою, опасною пяткою: Польша должна сделаться крепкою ее рукою. Польша отдалила от нас весь Славянский мир: Польша должна привлечь его к нам. Польшею мы поссорились с лучшею Европейскою публикою: Польшею мы должны и примириться с нею». ЦП необходимо дать особое, собственное управление: «Оставаясь в нераздельном владении с империей Российской, под скипетром одного с нею Государя, с его наместником, пусть управляется Польша сама собой, как ей угодно, соответственно с её историей, религией, народным характером, настоящими обстоятельствами». Погодин планировал восстановление «несчастной Польши в пределах её родного языка» («язык — вот естественная граница народов»), то есть без ЗК, но с Познанью, западной частью Галиции и частями Силезии, где осталось «польское начало». Взамен отчуждения Польши Погодин предполагал присоединение к Российской империи Восточной Галиции. Историк видел в своём проекте очевидные внешнеполитические выгоды: «.Россия, ограждённая дружественной, одну судьбу с ней разделяющей, Польшей, становится уже безопасною от всяких западных нападений, и вспомоще-ствуемая усердно пятью миллионами

жалению, для этого недовольно образованы). 7) Прусское правительство давало (даёт?) немцам деньги взаймы по 2(?) процента, чтобы они покупали земли в Познани, в городах. Они совершенно оттеснили поляков <...>. У нашего правительства денег нет, но мы могли бы употребить с успехом систему конфискаций при первом политическом движении» (НИОР РГБ. Ф. 126. К. 1. Л. 104-105).

преданного, восторженного племени, с собственными бесконечными силами, коими получит возможность располагать без всякого опасения и развлечения, сделается опять страшною Западу, вместо того, что теперь страшен ей Запад». Кроме того, пример Польши привлечёт к России и другие славянские народы. Единственная, сколько-нибудь возможная форма будущего бытия Польши, как и других славянских государств, считал Михаил Петрович, — в Славянском союзе, «при покровительстве России, с взаимной помощию всех Славянских племён». Погодин выдвигал и совершенно конкретные меры для привлечения симпатий поляков к России: приглашение польских эмигрантов в отечество без всяких ограничений; возвращение поляков, сосланных за политические преступления; подготовка учреждения университета в Варшаве или пяти факультетов в разных польских городах; устройство железных дорог; установление свободы книгопечатания и т.д. Русские чиновники должны будут постепенно покинуть Польшу, а польские Россию, «чтобы впредь все места, как там, так и здесь, замещались туземными чиновниками»96.

«Январское восстание» и полный провал автономистской «системы Ве-лепольского» и «примирительной политики» великого князя Константина Николаевича97 заставили славянофилов и Погодина кардинально пересмотреть свои взгляды. Ю.Ф. Самарин уже в сентябре 1863 г. констатировал, что «все промежуточные комбинации» русско-польских взаимоотношений «осуждены опытом», и остаётся только два пути: «нераздельное сочетание Польши с Россиею учреждением в первой — власти, в русских руках со-

96 См. подробнее: Ширинянц А.А. Русский хранитель. Политический консерватизм М.П. Погодина. М., 2008. С. 149-156.

97 См. о ней: Воронин В.Е. Польское восстание 1863 года: Опыт «примирительной политики» русского правительства. М., 2008.

средоточенной и настолько сильной, чтобы убедить поляков в безнадёжности всякого восстания» или «добровольное и полное отречение России от Польского Царства», подчёркивая при этом, что второй исход «сам по себе не заключает ничего ни невозможного, ни безусловно противного интересам России»98. И. Аксаков ещё в августе 1863 г. продолжал считать, что было бы полезным «учреждение какого-нибудь политического Польского центра, который бы сосредоточил в себе, в видимом осязательном образе невидимую польскую общественную стихию, и упразднил её чрезмерное развитие.»99. Но с 1864 г. лидер славянофильства отказался от этого проекта (во всяком случае, отложил его на неопределённое будущее) и пришёл к идее «перевоспитания» поляков в рамках империи без предоставления им политической самостоятельности: «.Россия требует от Польского края только одного: теснейшей, нерасторжимой, государственной связи с Империей — единственного условия, при котором возможно спокойствие России и самоё сохранение польской национальности. Ибо обрусение польского народа в грубом смысле этого слова никогда не входило и не могло входить в задачу правительства. Нелепость такого замысла слишком очевидна: нельзя же насильственно извратить этнографический факт, представляемый пятимиллионным народом с тысячью лет истории. <.> Мы требуем от них [поляков] только отрезвления, вразумления, погашения бесцельной злобы и ненависти, искреннего, здравомыслен-ного убеждения в том, что нет иного спасительного исхода для польской национальности, как в прямодушном, честном, нерасторжимом союзе с Россией»100. То же мнение стал отстаивать и Погодин: «.единственное спасе-

98 Самарин Ю.Ф. Указ. соч. С. 357-358.

99 Аксаков И.С. Собр. соч. Т. 3. С. 168.

100 Там же. С. 579-580, 583.

ние для польской национальности, для польского имени заключается только в соединении Польши и России. И если Россия убедится в вашем [польском] перерождении, вашем совлечении ветхого польского человека, в искреннем обращении ваших взглядов с запада на восток, тогда весь образ действия русского правительства <.>, наверное, изменится к общему удовольствию, — и вы, и мы вздохнём спокойно»101.

Эволюция славянофилов и Погодина связана с тем, что они поддержали проект правительственных реформ в Польше, которыми с конца октября 1863 г. руководил Н.А. Ми-лютин102. Среди важнейших сотрудников «западника »-националиста Милютина оказались националисты-славянофилы Самарин, В.А. Черкасский и А. Гильфердинг, последний и являлся их главным идеологом. Речь шла не просто о том, чтобы, наделив землёй по русскому образцу польское крестьянство, окончательно подорвать социальную базу мятежа, но и о чём-то большем — о пересоздании самой польской национальной идентичности путём радикального ослабления шляхты и костёла и выдвижения в качестве

101 Погодин МЛ. Указ. соч. С. 696.

102 Который переживал польский вопрос чрезвычайно остро. В 1863-1864 гг. «он только и говорил, что о Польше; польский вопрос не сходил у него с языка; некоторые из его приятелей даже жаловались, что беседа с ним постоянно вертится на одном и том же предмете, что нет никакой возможности направить её в другую сторону». На одном из светских вечеров в Павловске «оркестр Штрауса заиграл мазурку из "Жизни за царя", исполнена была эта пиеса с таким совершенством, что публика два раза сряду требовала её повторения. Милютин вскочил с места вне себя. "Хорошо общество, — воскликнул он, — которое восторгается польским танцем, ведь это не случайность, а умышленная демонстрация..."» (Феоктистов Е.М. За кулисами политики и литературы // За кулисами политики. 1848-1914. М., 2001. С. 215).

ведущей социальной силы крестьянства. Гильфердинг доказывал, что «в Польше существуют собственно два народа» — «обыватели» (шляхта, к которой примыкают духовенство и «городской люд») и «сельский народ», последний «чужд тех преданий и понятий, выработанных католицизмом и шляхетством, которые составляют историческое достояние городского люда, ксендзов и шляхты, вообще всех обывателей и которые именно ставят поляков в антагонизм с Россией»103. Для обновления Польши «нужно не то, чтобы крестьянство вступило в общественную сферу обывательских классов, а напротив, чтобы крестьянство могло получить самостоятельное развитие, самостоятельное влияние на польскую жизнь»104. Гильфердинг, наряду с социальными реформами, разрабатывал и реформы культурные — прежде всего проект школьной реформы, предусматривавшей переход в польских начальных школах на кириллицу и замену польского языка на национальные языки (преподаваемые также на основе кириллицы) в начальных школах для непольского населения западных окраин империи (литовцев, украинцев, белорусов, немцев, евреев). Филологом С.П. Микуцким были даже созданы соответствующие учебники.

В то же время, по свидетельству хорошо осведомлённого Б. Чичерина, Н. Милютин не считал свою политику неким «окончательным решением» польского вопроса: «Он <.> нисколько не обманывал себя насчёт успеха своего предприятия. "Я нимало не воображаю, — говорил он, — что этим Польша привяжется к России. Таких мечтаний я не питаю. Но на двадцать пять лет хватит, а это всё, что может предположить себе государственный

103 Гильфердинг А.Ф. Указ. соч. С. 238, 241.

104 Там же. С. 246.

105 Чичерин Б.Н. Указ. соч. [Т. 1.] М., 2010.

С. 235-236.

59

человек"»105

И. Аксаков и особенно Погодин с энтузиазмом высказывались в поддержку реформ Милютина-Гильфердинга. Погодин тоном библейского пророка провозглашал: «Шляхта нынешняя, как древние Евреи, изведённые из Египта, должна погибнуть в сорокалетнем странствии по пустыне Европейской, а новая Польша с освобождёнными крестьянами и городами должна начать новую жизнь, новую историю, в соединении с Россиею»106. Как особый его вклад в дело нужно отметить выдвинутую им гипотезу о неславянском, кельтском происхождении польской шляхты, отсюда, дескать, и происходят такие прискорбные её черты, как «совершенное отчуждение от прочих славянских племён» и «презрение к собственным подданным, то есть крестьянам»107.

Однако к чаемым славянофилами результатам процесс «дешляхетиза-ци» ЦП не привёл. Радикальная демократизация Польши (как и любая другая радикальная демократизация) не входила в планы верхушки сословно-династической империи108. «.За це-

106 Цит. по: Ширинянц А.А. Указ. соч. С. 198.

107 Погодин МЛ. Указ. соч. С. 644.

108 Б. Чичерин отмечал двусмысленную позицию по отношению к Н. Милютину и его помощникам даже самого Александра II: «.пославший их государь, которого волю они честно и усердно исполняли, одною рукою поддерживал их, а другою давал оружие их злейшим врагам, подставлявшим им бесчисленные препятствия на их пути»; «нельзя без боли и негодования вспоминать о том невыносимом положении, в которое русская самодержавная власть ставила доверенных своих людей, которых она посылала поддерживать русские интересы в усмирённом крае. Это был целый ряд ежедневных мелких неприятностей, которые сыпались со всех сторон и заставляли человека, заваленного работой, постоянно быть настороже, не про-

60 тив чужих, а против своих, действовавших у него за спиною с авторитетом и власти, и

лых полвека не удалось ни отказаться от военного положения, ни в полной мере распространить на окраины российские реформы, ни сделать польское крестьянство надёжной опорой владычества самодержавия над Польшей. Можно говорить о колебаниях и об отсутствии политической воли: пользуясь характеристикой Н.Х. Бун-ге, "по временам за дело принимались с лихорадочной поспешностью, которая сменялась полной апатиею"»109. Захлебнулась и лингвистическая русификация начальных школ: «Эксперимент с учебниками на основе русской азбуки был прекращён в 1870-х гг. После отстранения окружения Н.А. Милютина и Гильфердинга от руководства политики в отношении Царства Польского он был заменён традиционной моделью административной русификации»110.

Катков прекрасно осознавал все минусы пребывания Польши внутри империи: «Зло извне, действительно, менее опасно, чем зло внутри. Если мы положительно считаем неспособными уладить дело с Польшею, так, чтобы она не могла иметь враждебных против Русского государства притязаний, то русским людям, конечно, не остаётся желать ничего иного, как полного отделения её, хотя бы то было сопряжено с ущербом государственному достоинству и силе России. Из двух зол надо выбирать меньшее»111. Но он никогда после 1863 г. не выступал в поддержку отделения Польши или её автономии (к которой склонялся до мятежа), а,

положения» (Чичерин Б.Н. Указ. соч. [Т. 2.]

С. 85; [Т. 1.] С. 332).

109 Горизонтов Л.Е. Парадоксы имперской политики. С. 185.

110 Глембоцкий Хенрык. Александр Гиль-фердинг и славянофильские проекты изменения национально-культурной идентичности на западных окраинах Российской империи // Ab Imperio. 2005. №2. С. 148-149.

111 Катков М.Н. Собрание статей по польскому вопросу. Т. 2. М., 1887. С. 227.

наоборот, неустанно подчёркивал, что «Царство Польское не только не может быть отделено от России, но напротив должно теснее, чем когда-либо, соединено с нею»112. Правда, в письмах к Александру II и Александру III Михаил Никифорович неоднократно рассуждал о благе предоставления Польше независимости в «её этнографических границах», из чего А.И. Миллер делает вывод, что Катков «при определённых условиях готов был бы пожертвовать частью имперских территорий для создания более благоприятных условий реализации русского националистического проекта»113. В своей публицистике издатель «Московских ведомостей», как и славянофилы, поддерживал реформы Милютина. Однако он совершенно не верил в возможность создания из польского крестьянства социальной и культурной основы новой Польши, прозорливо полагая, что оно сможет «вскоре после прекращения всех счётов с панами, легко к ним примкнуть»114. Зато возлагал большие надежды на кириллизацию польской начальной школы, которая должна заставить крестьян почувствовать себя «преданными России и настоящими подданными Русского Царя»115.

Другой стороной решения польского вопроса, по Каткову, должна быть радикальная деполонизация ЗК: «Польская национальность будет терять свои вредные и для поляков, и для России свойства лишь по мере того, как будет исчезать в этом крае всякая возможность здравомысленно надеяться на восстановление старой Польши, а ближайшее средство к тому — способствовать введению значительного числа русских элементов в тамошние

112 Там же. С. 1289.

113 Миллер А.И. Империя Романовых и национализм. С. 161.

114 Катков М.Н. Собрание передовых статей «Московских ведомостей». 1864 год. С. 646.

115 Там же. С. 948.

землевладельческие классы»116. В этом с ним были полностью солидарны славянофилы: «.необходимо локализировать политический вопрос о Польше в пределах Царства, подрезав в наших западных губерниях и на Украине все корни полонизма и обеспечив преобладание русской и православной стихии над латино-польской»117. Погодин предлагал польским помещикам ЗК следующий выбор: или «располячить-ся» — «переходить в Православие и делаться русскими» (ведь их предки, в большинстве случаев, были некогда православными; следовательно, они просто «после временной разлуки опять породнятся со своими братьями»), или «пусть продают земли и идут в своё отечество в Польшу»118.

Если кратко суммировать общую позицию большинства русских националистов по польской проблеме в 60-80-х гг., то она заключалась в следующем: Польшу можно отпустить вовсе или дать ей широкую автономию только тогда, когда ЗК будет окончательно деполонизирован и русифицирован и, следовательно, у поляков уже не будет возможности вернуть его себе.

К началу XX в. в русской националистической публицистике вопрос «Что нам делать с Польшей?» оставался дис-

116 Он же. Собрание статей по польскому вопросу. Т. 2. С. 724.

117 Самарин Ю.Ф. Указ. соч. С. 356.

118 Погодин М.П. Указ. соч. С. 689. В другом месте Погодин выражался более радикально: «Из западных русских областей должны быть выжиты поляки, во что бы то ни стало, выкурены, высланы, выпроважены по казенной надобности, с деньгами, с заёмными на нас письмами, с ксендзами, со всем скарбом и трауром, со всем движимым имуществом», причём не обязательно в Польшу, их можно расселить и «во внутренних русских губерниях, на Кавказе, на Амуре, в Минусинском округе, в Оренбургской стороне» (Цит. по: Горизонтов Л.Е. Парадоксы имперской политики. С. 56).

куссионным. П.Б. Струве, отрицавший возможность русификации Привис-линского края и не видевший «принудительных хозяйственных мотивов» для его пребывания в империи, тем не менее выступал за его сохранение в составе последней, ибо «обладание Царством Польским есть для России вопрос <.> политического могущества»: «.мы должны воспользоваться её [Польши] принадлежностью к Империи, для того, чтобы через неё скрепить наши естественные связи с славянством вообще и западным в частности». Поэтому Струве рекомендовал в польском вопросе «либеральную политику»119. Панславист И.И. Дусин-ский ратовал за «сохранение польской нации и национально-политической автономии её» в составе грядущей «всеславянской союзной державы»120. М.О. Меньшиков, напротив, призывал в идеале к полному отторжению Польши от России, а как минимум — к её автономии «в пределах племени своего»121, но без представительства в Думе и вообще без всякого влияния на российскую жизнь, в первую очередь в ЗК.

Таким образом, накануне Первой мировой войны польский вопрос был далёк от разрешения и практически, и теоретически. Конечно, поляки были уже неспособны на вооружённые восстания, но с другой стороны, интеграция ЦП в империю продолжала оставаться головной болью правительства и русских националистов. Даже проблема ЗК считалась весьма острой: в 1910 г. всё ещё актуальным казался призыв: «.в пределах русского Западного края все наши усилия должны быть направлены <.> к полному возвращению этому краю его исконного русского облика»122. Видный киевский националистический публицист

Д.В. Скрынченко в 1907 г. печатал статьи с говорящими названиями: «Как ополячивается наш белорус» и «Обрусение или полонизация»123.

Из трёх вариантов решения польского вопроса, названных в начале этой главы, безусловно отпал, как совершенно утопический, вариант полного слияния ЦП с империей. Хотя мечта Пушкина сбылась и на карте России появилась Варшавская губерния, тем не менее было понятно, что это нечто качественно другое, чем губерния Рязанская. Полному отделению Польши, во всяком случае публично, сочувствовали немногие (даже Меньшиков делал здесь оговорки). Очевидно, что на закате империи большинство русских националистов склонялось к той или иной форме польской автономии. Война внесла свои коррективы, и мысль о независимости Польши не только стала достоянием общественного мнения, но и правительства. 12 февраля 1917 г. Особое совещание Совета министров по Польше приняло решение о даровании ей прав независимого государ-ства124. Николай II не успел (или не за-

62

119 Струве П.Б. Указ. соч. С. 58.

120 Дусинский И.И. Указ. соч. С. 110.

121 Меньшиков М.О. Письма к ближним. 1910 год. СПб., 1910. С. 321.

122 Дусинский И.И. Указ. соч. С. 116.

123 См.: Скрынченко Д.В. Минувшее и настоящее. Избранная публицистика. Воронеж, 2009. С. 101, 107.

124 См.: Бахтурина А.Ю. Указ. соч. С. 74. Тем не менее некоторые русские националисты-панслависты даже в 1921 г. (год Рижского мира!) продолжали лелеять надежду о русско-польском единстве, причём даже польский католицизм им уже не казался преградой для союза, а, напротив, его важнейшей предпосылкой. П.П. Перцов в неопубликованном сочинении «Куда идёт Россия?» писал: «Только объединение Всеславянства возвращает нам наши надежды и смысл русской истории. Это есть прежде всего — соединение православных (византийских) и католических (зап[адно]-европейских) элементов в одно целое <.>. То есть здесь фактическое и невольное объединение Востока и Запада, античности и европеизма, т.е. рождение 3-го типа Арийства — Славянского <.>. В одной России не может быть преодоления Европы:

хотел) утвердить этот документ, но от него уже немногое зависело.

«Благодетельный мятеж»

Так назвал события 1863 г. И. Ак-саков125. Польское влияние — прямое и косвенное — на генезис русского национализма обширно и разнообразно, «польский след» легко различим на первых же страницах его истории (достаточно упомянуть резкую радикализацию декабризма после появления слухов о том, что Александр I в пользу Польши «намеревается отторгнуть некоторые земли от России» и даже «ненавидя и презирая Россию, намерен перенести столицу свою в Варшаву»)126. И всё же «Январское восстание» занимает здесь особое, уникальное место.

М.Д. Долбилов, сравнивая мятежи 1830 и 1863 гг., верно отметил принципиальную разницу реакции русского общественного мнения на эти события: во втором случае она оказалась неизмеримо сильнее и содержательно насыщеннее, при том, что «военно-стратегическая угроза, которой подверглась Российская империя со стороны восставших поляков в 1831 г., была страшнее, чем в 1863 г. Это соотношение не слишком изменится, если принять в расчет опасность вмешательства западноевропейских держав: в 1863 г.

мы слишком византийцы для этого. Но мы + Польша преодолеваем ее. Только Всеславян-ство <...> соборно создаст свое исповедание христианства. Софианство есть Восток + Запад. И Царьград будет дан всему Славянству, а не России только» (Российский государственный архив литературы и искусства. Ф. 1796. Оп. 1. Ед. хр. 28. Л. 5-5 об.). Следует добавить, что Перцов дожил до 1947 г. Так что он мог вполне прийти к выводу, что его мечта о России как объединителе «Славии» начинает сбываться.

125 Аксаков И.С. Собр. соч. Т. 3. С. 111.

126 Якушкин И.Д. Записки, статьи и пись-

ма декабриста И.Д. Якушкина. М., 1951. С. 17.

Подробнее см.: Сергеев Сергей. Восстановле-

ние свободы. С. 83-84.

эта мрачная перспектива выглядела реалистичнее, чем тридцатью годами ранее, но и тогда подобные страхи в сознании имперской элиты были вполне ощутимы. <...> То, что в литературе именуется польским восстанием 18301831 гг., или Ноябрьским восстанием, было по сути настоящей войной, конфронтацией двух армий, с битвами, сопоставимыми по числу потерь со сражениями Отечественной войны 1812 г. <...> В 1863-1864 гг. военная ситуация как таковая была гораздо благоприятнее для имперской власти. Против неё выступила не регулярная армия под командованием опытных генералов, а так называемая "партизантка", боевой единицей которой являлся, как правило, разношёрстный и кое-как вооружённый отряд (по официальной терминологии, шайка или банда). <...> И тем не менее, взрыв антипольских настроений в разнородных слоях русского общества, интенсивность мифотворчества (как профессионального, так и дилетантского) на тему цивилизацион-ной вражды между Россией и Польшей оказались заметно сильнее, чем при Николае I»127.

Долбилов совершенно справедливо связывает этот феномен с возросшим национализмом русского общества, с его восприятием Великих реформ, и в особенности Крестьянской реформы, как русского националистического проекта, суть коего виделась в образах романтического мифа: «пробуждение народной массы от векового сна, воссоздание целостности народного тела, мобилизация внутренних сил общественного организма, постижение забытых было традиций»128.

Я бы только особенно подчеркнул, что этот проект был делом не только государства, но и общества, которое впервые после «дней Александровых прекрасного начала» почувствова-

127 Долбилов М.Д. Полонофобия и руси- _

фикация... С. 131. 6 3

128 Там же. С. 135. _

ло себя самостоятельной социально-политической силой. Государственные проблемы в начале 60-х гг. были осознаны обществом как свои, в 30-х же годах, при жёстком диктате Николая I, общество ощущало их гораздо более отчуждённо. Характерно, что политическая «великодержавная» лирика Пушкина того времени (в том числе и знаменитое «Клеветникам России») воспринималась весьма неоднозначно даже в его ближайшем окружении (П. Вяземский, например, резко осуждал её). В дневнике А.В. Никитенко за 1830-1831 гг. вообще нет упоминания о польском мятеже, зато обличаются «унылый духпритеснения», свирепства цензуры, отсутствие законности и т.д.; меж тем как в записях 1863-1864 гг. польская тема едва ли не основная, и преобладающая тональность её подачи, говоря словами Струве, — «патриотическая тревога»: «здесь дело идёт о том, чтобы быть или не быть»129. «.Мерещится всем раздробление и попирание государства. Или я жестоко ошибаюсь — или это настоящая историческая минута в нашей жизни» (П.В. Анненков — И.С. Тургеневу)130.

Общество, наконец-то увидевшее в себе «хозяина земли Русской», стало трепетать за целостность империи и опознало в польских инсургентах не «жертв самовластия», а экзистенциальных врагов. Либеральный западник В.П. Боткин писал либеральному западнику И.С. Тургеневу: «Лучше неравный бой, чем добровольное и постыдное отречение от коренных интересов своего отечества. <.> Нам нечего говорить об этом с Европою, там нас не поймут, чужой национальности никто, в сущности, не понимает. Для государственной крепости и значения России она должна владеть Польшей, — это факт, и об этом не стоит говорить. <.> Какова бы ни была Россия, — мы прежде

всего русские и должны стоять за интересы своей родины, как поляки стоят за свои. Прежде всякой гуманности и отвлечённых требований справедливости — идёт желание существовать, не стыдясь своего существования»131. Будущий проповедник «непротивления злу насилием» и будущий автор обличающего притеснения поляков в России рассказа «За что?» Лев Толстой спрашивал в письме у певца «весны и любви» Афанасия Фета: «Что вы думаете о польских делах? Ведь дело-то плохо, не придётся ли нам с вами <.> снимать опять меч с заржавевшего гвоздя?»; адресат ему отвечал: «.самый мерзкий червяк, гложущий меня червяк, есть поляк. Готов хоть сию минуту тащить с гвоздя саблю и рубить ляха до поту лица»132. Толстой и Фет всерьёз думали вернуться в армию.

В 1863 г. русский национализм впервые со времён декабристов выступил как влиятельная общественная и даже политическая сила. Общепризнанно, что только благодаря небывалому патриотическому подъёму общества правительство смогло избавиться от колебаний и занять твёрдую позицию в отношении как польского мятежа, так и попыток вмешательства во внутренние дела России европейских держав133.

64

129 Никитенко А.В. Указ. соч. С. 326

130 Анненков П.В. Письма к И.С. Тургеневу. Т. 1. М., 2005. С. 139.

131 Боткин В.П. и Тургенев И.С. Неизданная переписка. 1851-1869. М.-Л., 1930. С. 180.

132 Толстой Л.Н. Переписка с русскими писателями. Т. 1. М., 1978. С. 365, 366.

133 Английский посол лорд Нэпир в одной из депеш на родину сообщал: «В случае вмешательства или угрозы со стороны иностранных держав, воодушевление будет чрезвычайно сильное. Все национальные и религиозные страсти русского народа затронуты польским вопросом. Рекруты спешат стать в ряды войска с небывалым рвением, твёрдо уверенные в неизбежности войны за

веру.» (Цит. по: МилютинД.А. Воспоминания. 1863-1864. С. 249). «Общество решилось принять войну», — констатировал Анненков, уточняя, что настроение общества «не то,

У многих возникло ощущение подлинного нравственного обновления нации: «Великая перемена совершилась в русском обществе — даже физиономии изменились, — и особенно изменились физиономии солдат — представь — человечески интеллигентными сделались» (Боткин — Тургеневу)134. И подъём этот возглавили именно тогдашние лидеры русского национализма — Катков и (в меньшей степени) И. Аксаков. Особая роль Каткова в ту эпоху впоследствии подчёркивалась даже в авторитетных университетских курсах русской истории135. Не мудрено,

что в Крымскую кампанию» (Анненков П.В. Указ. соч. С. 139.)

134 Боткин В.П. и Тургенев И.С. Указ. соч. С. 177.

135 См.: Платонов С.Ф. Лекции по русской истории. М., 1993. С. 710. Приверженец Каткова Е.М. Феоктистов полагал, что его роль «в событиях 1863 и 1864 годов представляла великое и ещё небывалое у нас зрелище. Это был первый пример в России, чтобы человек без связей и покровительства, единственно силой своего таланта и горячего убеждения, приобрёл неслыханную диктатуру над умами. Кто пережил это время, тот никогда его не забудет. Отрадно было видеть, как под влиянием громовых статей "Московских ведомостей" рассеивался мало-помалу хаос в понятиях общества и как проникалось оно сознательным участием к своим интересам. О Каткове можно без преувеличения сказать, что он создал здравое общественное мнение <...>. Имя его гремело во всей России, едва ли кто после Пушкина пользовался такой славой» (Феоктистов Е.М. Указ. соч. С. 9091). Яростный недруг Михаила Никифорови-ча — Б.Н. Чичерин, тем не менее, отдавал ему в этом случае должное: «Это был набат, гремевший во все колокола и призывавший всех на защиту отечества. <...> во время польского восстания он был самым видным органом общих чувств, так же как Сергей Глинка в двенадцатом году» (Чичерин Б.Н. Указ. соч. [Т. 2.] С. 69). В.А. Маклаков вспоминал, что его отец, человек умеренно-либеральных воззрений, до конца жизни продолжал оправ-

что оба героя дня вспоминали то время как свой звёздный час. «Дела наши шли усиленным ходом в направлении антинациональном и вели неизбежно к разложению цельного государства. <...> Россия была на волос от гибели <...>. Россия была спасена пробудившимся в ней патриотическим чувством <...>. Впервые явилось русское общественное мнение; с небывалой прежде силой заявило себя общее русское дело, для всех обязательное и своё для всякого, в котором правительство и общество чувствовали себя солидарными»136. 1863 г. — «эпизод русской истории, в котором именно русскому обществу пришлось принять самое деятельное участие, а русскому правительству опереться преимущественно на содействие русского общества и русской печати»137.

Более того, «польская смута» заставила самодержавие временно отказаться от традиционных имперско-сословных ориентиров в национальной политике и взять на вооружение националистические практики, о чём свидетельствует деятельность М.Н. Муравьёва и К.П. Кауфмана в СЗК и Н.А. Милютина в ЦП. Никогда подобные методы и идеи не использовались имперской бюрократией столь масштабно. Несмотря на то что к концу 60-х гг. политика «русского дела» была свёрнута, она явилась важным прецедентом, к которому можно было вернуться как к чему-то опробованному и доказавшему свою эффективность (во всяком случае, в СЗК).

дывать Каткова «как политика; напоминал, что Катков всегда стоял за интересы России. <...> Патриотический подъём общества в ответ на нападение Польши, очевидно, переживал вместе с другими 25-летний отец. Этого чувства он терять не хотел и за это многое Каткову прощал» (Маклаков В.А. Воспоминания. М., 2006. С. 22).

136 Катков М.Н. Имперское слово. М., 2002. С. 259.

137 Аксаков И.С. Собр. соч. Т. 3. С. 658.

65

События 1863 г. актуализировали для русского общества проблему построения Большой русской нации, включающей в себя как великороссов, так и малороссов и белорусов, вообще открыли для широкой публики национально-государственное значение ЗК. Именно с этого времени в фокус столичной публицистики попадает украинофильство и начинает обсуждаться его опасность для России. Белоруссию же и вовсе тогда открывали «словно Америку»138. Проблема противостояния «полонизму» в ЗК инициировала чрезвычайно важную полемику Каткова и Аксакова о главном критерии национальной идентичности: язык или религия?

Наконец, польский мятеж косвенным образом «убил» одну из своеобразных ветвей русского национализма — «левый» национализм Герцена-Бакунина-Огарёва. Пропагандистская поддержка повстанцев и даже, в случае с Бакуниным, непосредственное участие в их акциях радикально подрубило авторитет этой группы: тираж «Колокола» упал с 3 тыс. экземпляров до 500, «существование его стало едва заметным»139.

Герцен отнюдь не был безусловным сторонником восстания, считая его преждевременным. И уж конечно не сочувствовал лозунгу «Польша от можа до можа». Более того, он не желал полного отторжения Польши от России, в перспективе надеясь на свободную социалистическую федерацию обеих стран. Вопрос о принадлежности ЗК решался им в работе «Россия и Польша» (1859) на основе лингвистических, конфессиональных и социокультурных критериев, близких к славянофильским: «Там, где народ исповедует православие или унию, говорит языком, более близким русскому, чем к польскому, там, где он сохранил русский крестьянский быт, мир, сход-

ку, общинное владение землёй, — там он, вероятно, захочет быть русским. Там, где народ исповедует католицизм или унию, там, где он утратил общину и общинное владение землёй, там, вероятно, сочувствие с Польшей сильнее и он пойдёт с ней»140. Вполне в духе славянофилов и Каткова Александр Иванович отрицает польский характер ЗК: «.я не верю, чтоб дворянство выражало народность того края»141. Позднее «Колокол» пропагандировал проект переселения крестьян из Центральной России в Польшу с целью создания там опорных точек русского землевладения, что вызвало негативную реакцию радикалов типа А.А. Серно-Соловьевича142.

Но вынужденный из соображений политической тактики поддержать мятеж, Герцен вступил в резкий диссонанс с русским общественным мнением. Соответственно и его версия национализма была отвергнута как выступавшими ранее в союзе с ним по ряду вопросов славянофилами, так и потенциальной «почвенной» силой «левого» национализма — старообрядцами, оживлённые контакты с которыми резко оборвались по инициативе последних именно в 1863 г., в связи с позицией «Колокола» по польскому вопросу143. «Социалистический» национализм стал символом национальной измены, что, с одной стороны, отвратило от него даже либеральных националистов, с другой — укрепило отторжение от национализма среди социалистов, наоборот, признавших «пораженчество» Герцена единственно возможной позицией и примером для подражания в сходных ситуациях. Кто же не помнит ленинскую аполо-

66

138 Там же.

139 Корнилов А.А.

Курс истории России XIX века. М., 1993. С. 25.

140 Герцен А.И. Собр. соч.: В 9 т. Т. 7. М., 1958. С. 193.

141 Там же. С. 207.

142 См.: Горизонтов Л.Е. Парадоксы имперской политики. С. 141.

143 См. подробнее: Зеньковский С.А. Рус-

ское старообрядчество. М., 2006. С. 516-521.

гию Герцена, якобы спасшего «честь русской демократии»?

1863 г. косвенно способствовал росту консервативных настроений в русском обществе вообще144 и, в частности, эволюции русского национализма от либерализма (преобладавшего в нём в начале Великих реформ) к консерватизму. Н.И. Тургенев ещё в 1847 г. прозорливо называл польскую проблему, наряду с крепостным правом, одним из двух главных препятствий «для прогресса в России»: «Во всех событиях, сулящих русским некий про-

144 См., напр., о смене политических ориентиров среди русского офицерства: Айрапетов Олег. Утраченные иллюзии // Родина. 1994. № 12. С. 56-59. Определяющим считает влияние событий 1863 г. на окончательный отказ К.П. Победоносцева от либеральных увлечений молодости его современный биограф (см.: Полунов А.Ю. Указ. соч. С. 72-73).

гресс, поляки ищут только средство для достижений своей цели, которая не может совпадать с интересами России, ибо если русские хотят свободы и цивилизации, то полякам сначала нужна независимость, без которой нельзя и мечтать о других благах»145. Либерализация России неизбежно вызывала угрозу польского сепаратизма и потери западных окраин, с которой общество, при всём своём возросшем влиянии, справиться, естественно, не могло. Поэтому националистам сила самодержавия для «русского дела» стала казаться важнее его ограничения. В этом настроении одна из важнейших причин перехода признанного лидера русского национализма М.Н. Каткова с либеральных на охранительные позиции.

145 Тургенев Н.И. Россия и русские. М., 2001. С. 367.

Открылся сайт журнала «ВОПРОСЫ НАЦИОНАЛИЗМА»: http://vnatio.org/

На сайте:

• Выпуски предыдущих номеров журнала, избранные статьи

• Анонсы новых материалов

• Интервью с авторами, статьи и рецензии

• Ориентировка для читателя: где приобрести новые выпуски журнала Кроме того:

• Новостная лента, ориентированная на читателя, интересующегося национальным вопросом в России и русским движением

• Библиотечка «ВН»: книги наших авторов

• Сообщество читателей журнала

• Путеводитель по Сети: коллекция ссылок на ресурсы русского движения _

и мировые националистические ресурсы 67