CC BY
324
и
V I
К.Я. Сигал
Стилистический синтаксис конструкций с приложением в рассказе М.А. Шолохова «Судьба человека»
В статье показано, что конструкции с приложением по-разному употребляются в речи первого и второго рассказчика, в связи с чем они включены в создание «рассказа в рассказе» как особой композиционной структуры. Кроме того, прослежено, как писатель использует стилистически значимые различия конструкций с приложением.
Ключевые слова: стилистический синтаксис, приложение, синтаксическая организация «рассказа в рассказе», стиль М.А. Шолохова.
Рассказ «Судьба человека», который, по словам Н.М. Федя, стал «лебединой песней» М.А. Шолохова [22, с. 192], во многом не только преобразил жанровый канон рассказа как малой эпической формы, но и изменил эстетику читательского восприятия художественной прозы о Великой Отечественной войне.
щ Несмотря на то, что этот шолоховский рассказ давно стал излюблен-
5 ным предметом изучения не только литературоведов, один из которых | посвятил ему целую монографию [15], но и лингвистов [6; 8; 10; 17], в
6 шолоховедении до сих пор не ставился вопрос о синтаксической сторо-£ не повествовательной организации рассказа и, соответственно, о том, ^ как участвуют различные синтаксические конструкции в его речевом построении.
Между тем наблюдения над синтаксисом рассказа «Судьба человека» показывают, что особая композиционно-стилистическая целесообразность отличает здесь систему употребления конструкций с приложением и что стилистический ресурс аппозиции во многом направлен на речевую мотивировку такой избранной писателем формы повествования, как «рассказ в рассказе».
К сожалению, конструкции с приложением, как и целый ряд других синтаксических конструкций, до сих пор остаются почти не осмысленными в стилистическом плане. Как совершенно справедливо замечает С.Я. Ермоленко, «собственно стилистический анализ словосочетаний, предложений как основных единиц синтаксического уровня нередко растворяется в пересказывании смысла, выражаемого этими единицами в конкретном тексте, или ограничивается рассмотрением отклонений от синтаксических норм, изучением явлений эллиптизации, присоединения, парцелляции в синтаксической организации фразы» [11, с. 2]. Названные тенденции сложились не столько по той причине, что синтаксисты мало озабочены стилистической специализацией изучаемых ими конструкций, сколько потому, что нередко представления о стиле того или иного художника слова формируются до и вне всякого рассмотрения мастерства словесного искусства.
Так, ни у кого не вызывает возражений тезис формальной школы в литературоведении о том, что «художественное произведение есть всегда нечто сделанное... (курсив мой. - К.С.)» [26, с. 59]. Однако, по словам Л.М. Леонова, «как правило, никто из критиков... не пишет об инженерии художественных вещей - как они сделаны. (курсив мой. - К.С.)» [4, с. 328].
На наш взгляд, именно это побудило Б.А. Ларина, одним из первых предложившего опыт стилистического постижения рассказа М.А. Шолохова «Судьба человека», сказать о том, что шолоховские произведения «не поддаются "зауряд-критике"», и о необходимости так называемого «спектрального анализа стиля», позволяющего «раскрыть то, что "задано" в тексте писателя, во всю его колеблющуюся глубину» [14, с. 262, 278].
В свете «спектрального анализа стиля» те или иные синтаксические конструкции, в том числе и конструкции с приложением, следует рассматривать во всем диапазоне их употребления, с учетом разных типов варьирования и разных «слоев» передаваемой ими смысловой информации. Пройдя через «спектральный анализ стиля», синтаксические конструкции как бы раскрывают те стилистические механизмы, благодаря которым они становятся «пластичным» средством в руках мастера словесного искусства.
Чтение шолоховского рассказа оставляет у неискушенного читателя ощущение живой народно-речевой стихии, где нет и не может быть ничего намеренно «сделанного», где все просто и безыскусственно и где приоритет отдан слову, но не его синтаксическим «вхождениям». Однако неискушенный читатель потому и остается таковым, что он не способен отрефлектировать процесс восприятия словесного искусства. Так, например, из психолингвистики известно, что реципиент почти без затруднений воспроизводит смысл речевого высказывания, но не его синтаксическую форму, причем это нисколько не снижает уровень смыслового восприятия обыденной речи [20, с. 70]. Каково же было бы удивление неискушенного читателя, если бы ему показали, что, оставляя без внимания синтаксическую форму в художественной речи и воспринимая только «то, о чем», но не «то, как», он несет потери смысловой информации и не испытывает полноты эстетического переживания. Иначе говоря, не осознавая того, как делается шолоховский рассказ в синтаксическом плане, его читатель не способен всецело понять то, что сказано в нем.
«Спектральный анализ стиля» предполагает рефлектирующего читателя, искушенного и потому искусного, «читателя-друга» (по Н.С. Гумилеву, «прекрасно знающего, как связаны техникой все достижения поэта» [9, с. 182]), читателя, языковое сознание которого обладает установкой на семасиологизацию и обнаружение стилистической целесообразности не только слов, но и синтаксических конструкций в художественной речи. Представляется, что вовсе не случайно именно лингвисты-шолоховеды в один голос говорят о «сложной простоте» речевой организации рассказа «Судьба человека» [6, с. 21], о том, что «простота эта - простота высокого мастерства и мудрости зрелого художника» [10, с. 250].
Первоначальные наблюдения над отдельными случаями использования приложений, впрочем, весьма проницательные, были сделаны М.В. Глуш-ковой, рассмотревшей шолоховский рассказ с интонационно-стилистической точки зрения [8, с. 353-355]. Однако «спектральный анализ стиля» рассказа «Судьба человека», на наш взгляд, требует большего внимания к
29
и
V I
щ конструкциям с приложением, причем не столько к отдельным их употре-
5 блениям, сколько к их речевой системе.
| Конструкция с приложением (или, в другой терминологии, аппози-
6 тивная конструкция) представляет собой синтаксически компактную £ «упаковку» целой предикации в форме субстантивного атрибута, относу сящегося к тому или иному субстантивному члену предложения. Как
генетически, так и функционально аппозитивные отношения связаны с предикативными: «наличность в языке приложения стоит в прямой связи с возможностью употребления имен существительных как названий субстанций или явлений в качестве сказуемых» [24, с. 280]. Тем не менее конструкция с приложением приобрела особую синтаксическую форму по сравнению с бисубстантивной предикацией, поэтому вряд ли уместно считать ее «слабосвязанной предикативной конструкцией» [13, с. 14].
Кроме того, сами аппозитивные конструкции неоднородны в плане проявления имплицитно-предикативных свойств: одно дело - обособленные приложения, при которых в коммуникативное задание предложения-высказывания входит подчеркивание предикативного «веса» субстантивного атрибута, и другое дело - необособленные приложения, которые тяготеют к образованию номинативного комплекса с определяемым компонентом.
Дифференциация конструкций с необособленным и обособленным приложением носит структурно-семантический характер. «Так, если необособленные приложения (субстантивные определения) присоединяются к определяемому имени в результате последовательного распространения <...>, то обособленные приложения занимают... синтаксическую позицию параллельно с другим именем. <.> в первом случае оба имени образуют единое сложное наименование какого-то лица (предмета), во втором - они оказываются по отношению к нему наименованиями-дублетами» [16, с. 138].
Эта дифференциация отображается в синтаксической форме конструкций с необособленным и обособленным приложением. Так, например, только конструкции с обособленным приложением могут включать местоименный компонент, именно в них допускается более свободное варьирование порядка размещения субстантивного атрибута, только в них как определяемый компонент, так и приложение получает возможность реализовать свои атрибутивные валентности, только в них приложение носит подчеркнуто
рематическии характер и поэтому нацелено на передачу новой смысловой информации об определяемом компоненте [5]1.
Особую конструктивно-семантическую значимость приобретает пауза перед обособленным приложением: «пауза не только разделяет два понятия - определяемое и определяющее, но и объединяет их при квалификации первого понятия вторым» [5, с. 6]. Пауза подчеркивает «свернутую» в форме конструкции с обособленным приложением субъектно-предикат-ную бисубстантивную конструкцию, выявляя семантику тождества компонентов, и вместе с тем сигнализирует о наличии либо об отсутствии имплицитно выраженных сопутствующих смысловых отношений между компонентами. Несобственно предикативный характер данной паузы и отсутствие полноценного предикативного расчленения конструкции с обособленным приложением обусловливает в ней выражение значения уточнения (и шире - добавочности).
Поскольку стилистическая категоризация синтаксических форм отличается нечеткостью [3, с. 28], почти невозможно, взяв конструкцию с приложением в состоянии «синтаксического покоя» (В.Г. Адмони), т.е. без учета лексико-грамматического и лексического качества ее компонентов, порядка их размещения и т.д., оценить ее отнесенность к книжной либо к тем или иным «стратам» разговорной речи, определить ее эмоционально-экспрессивную окраску. Наоборот, при рассмотрении конструкций с приложением в состоянии синтаксического движения, с учетом разных типов варьирования, удается раскрыть их стилистическое своеобразие.
В рассказе М.А. Шолохова «Судьба человека» неоднократно встречаются конструкции с обособленным приложением, в которых определяемый компонент выражен личным местоимением 2-го или чаще 3-го лица, вынесенным в препозицию, а в качестве субстантивного атрибута выступает инвективное имя существительное (или субстантиват) либо субстантивный фразеологизм. Ср., например: Только одного он, дурак, не мог соо-
31
и пз си I
1 Тем не менее в речевом узусе нередко встречается такая синкретичная (или совмещенная) форма аппозиции, при которой в функции обособленного приложения выступает конструкция с необособленным приложением. В подобных структурах, где в качестве доминирующего синтаксического прецедента оказывается обособление, отражена градуальность аппозиции. Отметим, что в рассказе М.А. Шолохова «Судьба человека» синкретичная форма аппозиции (ср.: сосед мой, столяр Иван Тимофеевич и др.) используется для создания эффекта информационно-смысловой конденсации в речи второго рассказчика - Андрея Соколова.
щ бразить...И где он, проклятый2, только и учился этому ремеслу; «Нет,
5 - думаю, - не дам я тебе, сучьему сыну, выдать своего командира!».
£ Подобные аппозитивные конструкции довольно точно отражают в своем
6 речевом выражении свободную стихию экспрессивной народно-разговор-£ ной речи, где не сдерживают негативных эмоций и не скрывают пейора-^ тивных оценок (тем более что говорится здесь о враге и о предателе). При
этом важно отметить, что препозиция личного местоимения по отношению к его субстантивному дублету обычно бывает достаточна как маркер устно-разговорного происхождения конструкций с обособленным приложением. Ср.: Отцово дело отжитое, а у него, у капитана, все впереди.
Представляется, что в рассказе «Судьба человека» более существенными оказываются возникающие в нем внутренние структурно-стилистические закономерности «монтажа» речевой системы аппозитивных конструкций, ориентированного так или иначе на отображение повествовательной формы художественного произведения, его композиции, значимых в идейно-сюжетном плане смысловых противопоставлений и т.д.
Начиная с такой факультативной, но всегда насыщенной смыслом сильной позиции текста, как посвящение, М.А. Шолохов использует конструкцию с обособленным приложением: Евгении Григорьевне Левицкой, члену КПСС с 1903 года.
Обычно при смысловом истолковании этого шолоховского посвящения обращают внимание только на определяемое имя собственное, размышляя о трудной судьбе Е.Г. Левицкой как до революции, так и в сталинскую эпоху, о дружеских ее отношениях с М.А. Шолоховым, об исповедальном характере писем М.А. Шолохова к ней и т.д. Включая же в фокус смысловой интерпретации обособленное приложение, дающее характеристику лица по стажу членства в КПСС, литературоведы в разные периоды истории нашей страны трактовали шолоховское посвящение по-разному.
В советское время А.И. Хватов писал: «Посвящая рассказ старой большевичке, жизненный путь которой связан с героической историей партии и революционного движения России, Шолохов как бы намекает на связь времен, на непрерывность исторического движения. Писатель как бы напоминает, что нельзя разгадать тайну величия и трагической красоты характера и судьбы его героя, не учитывая той роли, какая принадлежала Октябрьской революции в судьбе народа» [23, с. 294].
1 Здесь и далее рассказ М.А. Шолохова «Судьба человека» цитируется по изданию [25].
2 В данном случае субстантивация прилагательного проклятый не связана напрямую с его синтаксической функцией - аппозитивной, так как в обиходно-разговорной речи это слово типично употребляется в значении существительного как бранное [21, с. 290].
В своей книге, подготовленной к 100-летнему юбилею со дня рождения М.А. Шолохова, С.Г. Семенова замечает, что в рассказе «Судьба человека» полностью «отсутствует... коммунистический пафос» [18, с. 323], а в посвящении к рассказу, «с этим точно обозначенным почетно-уважительным ветеранским партийным стажем», было «некоторое ограждение», поскольку в «Судьбе человека» М.А. Шолохов открывал «трудную тему, до того фактически табуированную» [Там же, с. 339-340].
Очевидно, что смысловая интерпретация этого шолоховского посвящения довольно сложна и в ней могут быть задействованы разные предполагаемые авторские мотивы. Находясь как бы вне повествовательной организации рассказа, посвящение проявляет себя в ней двояким образом. Во-первых, обладая особой синтаксической формой - аппозитивной, посвящение задает повышенный «тонус» конструкций с приложением в рассказе. Во-вторых, будучи речевым актом автора, посвящение четко отделяет автора от повествователя (точнее говоря, от первого рассказчика), тогда как в самом рассказе они практически отождествляются.
По характеру повествовательной формы композиция рассказа «Судьба человека» определяется как «рассказ в рассказе», по своей же структуре она относится к обрамляюще-прерывистому типу. Действительно, здесь имеются два рассказчика, причем рассказ первого из них включает в себя рассказ второго, хотя включенный рассказ перемежается фрагментами основного рассказа (в том числе обменом репликами между рассказчиками).
Повествовательная форма «рассказ в рассказе» позволяет автору, с одной стороны, сказать от другого я многое из того, что не принято было произносить вслух, а с другой стороны, расставить нужные ему смысловые акценты.
В отличие от традиционного рассказа от 1-го лица, где личное местоимение я в речи рассказчика остается тождественным самому себе на протяжении всего повествования, в повествовательной форме «рассказ в рассказе» личное местоимение я принадлежит попеременно то одному рассказчику, то другому. Между этими я возникают сложные отношения: в частности, если я «переключается» в он (т.е. в форму 3-го лица), то это я не маркирует ведущего рассказчика, во многом совпадающего с автором, и наоборот.
В рассказе «Судьба человека» по наличию «переключения» из 1-го лица в 3-е лицо становится ясно, что Андрей Соколов не является ведущим рассказчиком. Поэтому, кстати говоря, именно он трижды получает наименование рассказчик, соотносимое с формой 3-го лица.
33
и
V I
щ Применительно к «Судьбе человека» отмечалось, что «оба рассказчика 5 играют активную роль в произведении, взаимно дополняют друг друга и | вместе с тем ведут относительно самостоятельные партии » [15, с. 49]. | При повествовательной форме «рассказ в рассказе» речевые средства £ основного и включенного рассказов концентрируются вокруг своих ком-^ позиционно-смысловых центров - я первого рассказчика и я второго рассказчика, что обусловлено референциальным варьированием формы 1-го лица. М.А. Шолохов строит повествование так, что речевые «партии» обоих рассказчиков то сближаются, то расходятся, причем это происходит так или иначе на разных уровнях речевой структуры.
Примечательно, что в лексике заметнее расхождение (например, в речи второго рассказчика, т.е. Андрея Соколова, весьма колоритны просторечные «вкрапления», жаргонизмы, инвективы и др.), тогда как в синтаксисе имеется и то, и другое, причем границы между двумя композиционно-смысловыми центрами проходят нередко между разными употреблениями одной и той же синтаксической конструкции (это относится, в частности, к конструкциям с приложением).
Главным противоречием, определяющим стилистико-синтаксическое своеобразие «рассказа в рассказе» как особой повествовательной формы, является противоречие между ориентацией повествования от 1-го лица на разговорный синтаксис и необходимостью дифференцировать я обоих рассказчиков, в том числе и за счет синтаксических средств. Представляется, что во многом благодаря речевой системе конструкций с приложением М.А. Шолохов стремился преодолеть названное противоречие в рассказе «Судьба человека».
Прежде всего, необходимо отметить, что в речи первого рассказчика конструкции с приложением встречаются примерно в 7 раз реже, чем в речи второго рассказчика.
Еще до встречи со своим «случайным собеседником» - Андреем Соколовым - первый рассказчик употребляет несколько конструкций с необособленным приложением, давая предметно-пространственное описание своей поездки: в станицу Букановскую; через речку Еланку; против хутора Моховского. Показательно, что в рассказе самого Андрея Соколова посредством подобных конструкций с необособленным приложением, включающих определяемый компонент город1, частично показана «гео-
1 В теории членов предложения, связанной с русской синтаксической традицией, считается, что в конструкциях с необособленным приложением «при сочетании нарицательного и собственного существительных, обозначающих неодушевленные предметы, приложением является имя собственное» [2, с. 363].
графия» немецкого плена: под городом Кюстрином; в город Потсдам; в город Полоцк.
Конструкция с необособленным приложением позволяет обоим рассказчикам устранять неточности при собственно родовом наименовании
о с о с
топонима в продолжении рассказа или при отнесении малоизвестного топонима к родовому понятию.
Еще несколько конструкций с обособленным приложением первый рассказчик использует почти в самом конце повествования, в своем лирическом монологе. Ср.: Два осиротевших человека, две песчинки, заброшенные в чужие края военным ураганом невиданной силы... Что-то ждет их впереди? И хотелось бы думать, что этот русский человек, человек несгибаемой воли, выдюжит, и около отцовского плеча вырастет тот, который, повзрослев, сможет все вытерпеть, все преодолеть на своем пути, если к этому позовет его Родина. Здесь благодаря конструкциям с обособленным приложением создается смысловой контраст. Если в первой из них «свернутая» метафорическая предикация характеризует Андрея Соколова и его «нового сынка» Ванюшку как одиноких и беспомощных, то во второй - имплицитно выраженное сопутствующее смысловое отношение причины объясняет несломленность человека такой трагической судьбы.
Причем если первая конструкция с обособленным приложением помещена в контекст именительного представления, выдвигающего на первый план значение медитативности [1, с. 406], то вторая - в утвердительно-патетический контекст, несколько ослабленный, впрочем, условным наклонением безличного модального глагола-связки. Несомненно, что подобной контекстуализацией конструкций с обособленным приложением первый рассказчик подчеркивает их смысловой контраст.
По сути дела, этим исчерпывается аппозитивный «инвентарь» в речи первого рассказчика. Немногочисленность конструкций с приложением, а также их ограниченность бисубстантивными моделями позволили писателю по характеру синтаксического «рисунка» противопоставить речь первого рассказчика речи второго рассказчика, где широко употребляются конструкции с приложением и где примерно 40% среди них занимают модели с препозицией местоименного компонента в дейктической или -чаще - в катафорической функции, вовсе отсутствующие в речи первого рассказчика.
Андрей Соколов еще до начала своего рассказа использует конструкцию с необособленным приложением, когда пытается завязать разговор с первым рассказчиком, принятым им за шофера: - ...А я иду мимо, гляжу: свой брат-шофер загорает.
щ Интересно, что А.А. Шахматов относил подобные аппозитивные фор-
5 мы со словосочетанием «имя существительное брат + согласованное с | ним препозитивное лично-притяжательное местоимение» к областному
6 языку [24, с. 284]. По-видимому, М.А. Шолохов также подчеркивает этой £ конструкцией с необособленным приложением, «типичной для разговор-^ но-просторечного синтаксиса» [10, с. 251], народно-разговорную основу
речи Андрея Соколова.
Конструкции с необособленным приложением в речи второго рассказчика употребляются большей частью для обозначения тех лиц и предметов, которые повстречались ему в немецком плену. Именно поэтому в состав таких конструкций с необособленным приложением могут входить невольно запомнившиеся Андрею Соколову отдельные немецкие слова и вокативные обороты. Ср.: эрзац-хлеба; в лагерь Б-14; немец Мюллер; герр лагерфюрер; герр комендант; немца-инженера. По своей функции эти конструкции с необособленным приложением являются цельными номинациями и поэтому представляют собой не что иное, как номинативные комплексы.
В речи второго рассказчика встречаются конструкции с необособленным приложением, включающие вокатив товарищ. Ср.: Долго они молчали, потом, по голосу, взводный тихо так говорит: «Не выдавай меня, товарищ Крыжнев». В речи взводного слово товарищ употребляется как принятое в советском обществе обращение к человеку [17, с. 68]. Предателя второй рассказчик, Андрей Соколов, никогда не назвал бы товарищем, здесь в его речи это только чужое слово. Поэтому-то в продолжении рассказа он согласует с фамилией предателя указательное местоимение как знак отчуждения: Как и говорил этот Крыжнев... .
Ср., однако, в речи самого второго рассказчика: Прошу, товарищ полковник, зачислить меня в стрелковую часть, где соблюдена стандартность обращения в среде военных. Выступая в качестве общепринятых наименований лиц в речевом акте обращения, конструкции с необособленным приложением, включающие вокатив товарищ, были в языке советской эпохи устойчивой моделью комплексной номинации.
При обозначении конструкциями с необособленным приложением близких ему людей второй рассказчик сохраняет рематический акцент на аппозитивном компоненте и особо выделяет несомую им предикацию. Ср. обобщающее утверждение Андрея Соколова в рассказе о его жене: Вот что это означает - иметь умную жену-подругу. «Семантика приложения обусловливает интонационные оттенки одобрения, положительной оценки, усиливая, проясняя светлые, радостные тона размышлений героя» [8, с. 354].
Оценочный компонент в семантике приложения накладывает ограничения на лексическую сочетаемость определяемого компонента всей сложной атрибутивно-аппозитивной конструкции: заменить согласованное определение на его антоним здесь невозможно (*глупую жену-подругу), хотя само по себе, вне «свернутой» в данной конструкции с необособленным приложением предикации, имя существительное подруга свободно сочетается как с прилагательным умная, так и с его антонимом.
Ср. также из рассказа о жизни в лагере Б-14: Лишь один мой приятель-москвич злился на него (на коменданта лагеря. - К.С.) страшно. «Когда он ругается, - говорит, - я глаза закрою и вроде в Москве, на Зацепе, в пивной сижу, и до того мне пива захочется, что даже голова закружится».
В данном случае чужая речь получает смысловую мотивировку в приложении, которое характеризует произносящее ее лицо по признаку 'место рождения и / или постоянного проживания': приятель вспоминает о Москве, потому что он москвич. «Оживление» бисубстантивной предикации, лежащей в основе конструкции с необособленным приложением приятель-москвич, показывает, что аппозиция прочно удерживает здесь генетическую связь со своей предикацией и что она не превратилась окончательно в составное наименование.
Конструкции с обособленным приложением, созданные по бисубстан-тивной модели, в речи второго рассказчика употребляются для уточняющего обозначения лиц. Ср.: старшенький, Анатолий - с субстантивированным определяемым компонентом; все четверо моих: Ирина, Анатолий и дочери - Настенька и Олюшка - совмещенно-слитное приложение; сосед мой, столяр Иван Тимофеевич и от соседа, Ивана Тимофеевича, где при повторном обозначении одного и того же лица маловажный уточняющий субстантивный признак 'профессия', уже известный собеседнику, устраняется и др.
В эпизоде, где Андрей Соколов рассказывает о гибели своего сына Анатолия, конструкции с обособленным приложением, отнесенные к одному и тому же референту, дифференцируют официально-нейтральное и отцовское восприятие смерти Анатолия Соколова, различаясь по лексическому качеству компонентов (сын - сынишка; капитан Соколов - Толь-ка). Ср.: Подполковник подошел ко мне и тихо говорит: «Мужайся, отец! Твой сын, капитан Соколов, убит сегодня на батарее. Пойдем со мной!» и Подошел я к гробу. Мой сын лежит в нем и не мой. ...Только в уголках губ так навеки и осталась смешинка прежнего сынишки, Тольки, какого я когда-то знал... .
Трагедия отца раскрыта здесь по-шолоховски деликатно - через ласку, вылившуюся в двойном наименовании сына диминутивными производ-
37
и
V I
щ ными существительными. Хотя уменьшительная форма имени собствен-
5 ного Толька не обладает закрепленным эмоциональным значением, в рам-| ках аппозитивного сочетания с уменьшительно-ласкательным именем
6 нарицательным сынишка она оказывается выразителем эмоционального £ значения ласкательности.
|| Очевидно, что лексическое качество компонентов в обеих конструкциях с обособленным приложением, тождественных в плане референции, служит у второго рассказчика созданию эмоциональной границы между своей (производимой) и чужой (воспроизводимой) речью.
Поистине стилистическим открытием М.А. Шолохова стали обособленные приложения, относящиеся к местоименному определяемому компоненту в препозиции (такой плотности их употребления, как в рассказе «Судьба человека», в малой эпической прозе еще не встречалось). По своему происхождению эти конструкции являются разговорно-просторечными, в их синтаксической форме отражена типичная для разговорного повествования «задержка» предметной номинации, предвосхищением которой в речи становится номинация местоименная.
Важно отметить, что личное местоимение может выполнять в подобных конструкциях с обособленным приложением как дейктическую (в формах 1-го и 2-го лица), так и катафорическую (в форме 3-го лица) функцию. При дейктической функции на первый план в семантике конструкции с обособленным приложением выходит уточняющее либо уточняюще-обстоятельственное (причинное) значение, поскольку местоименные обозначения участников коммуникации сами по себе не нуждаются в пояснительном сопровождении. При катафорической функции собственно пояснительное значение конструкции с обособленным приложением создается за счет проспективно-заместительного отношения местоименного компонента к следующему за ним субстантивному дублету.
А.П. Сковородников обособленные приложения, относящиеся к определяемому катафорическому местоименному компоненту, рассматривает в рамках «синтаксической антиципации», ведущая функция которой -«интригующе-актуализирующая», состоящая в «активизации внимания и возбуждении интереса адресата», а также в «выделении, акцентировании» предвосхищаемого члена предложения [19, с. 61-62].
Полагаем, что в народно-разговорном повествовании никакой «интриги» в таких конструкциях с обособленным приложением обычно не бывает. В повествовании носителя просторечия, каким является второй рассказчик - Андрей Соколов, двойная местоименно-субстантивная номинация, расчлененная пояснительной паузой, нередко обозначает то,
о чем уже и так догадывается собеседник, но сразу не может быть названо предметным именем по весьма различным психологическим причинам.
Так, переходя от рассказа о благополучном мирном времени к рассказу о войне, в которой он потерял все, Андрей Соколов говорит: А тут вот она, война, причем это первая употребленная им подобная конструкция с обособленным приложением. По справедливому замечанию М.В. Глуш-ковой, «фраза эта является находкой автора». «Замена главного члена местоимением, - разъясняет она, - имеет здесь психологическую мотивировку. Слишком прямо, непосредственно весь ужас, трагизм судьбы связан в его (Андрея Соколова. - К.С.) сознании, сердце со словом "война". Он не может его назвать просто.» [8, с. 353].
Показательно, что конструкция с обособленным приложением принципиально не поддается здесь вполне типичному сокращению до субстантивного атрибута: *А тут вот война. В этом трансформе разрушается эмоциональный «лик» второго рассказчика: как будто бы он предваряет рассказ не о своей трагической судьбе, а о каком-то стороннем для него происшествии! Как и всегда, стилистическое чутье М.А. Шолохова в данном случае безупречно: семантическая дублетность в рамках аппозиции оказывается неизбыточной, а пауза между ее компонентами наполняется глубоким психологическим смыслом.
Стилистико-синтаксическое своеобразие конструкций с обособленным приложением, относящимся к местоименному определяемому компоненту в препозиции, особым образом раскрывается в речи второго рассказчика на фоне соотносительных с ними предикативных конструкций.
Ср., например, размышления Андрея Соколова после того, как комендант лагеря предлагает ему, обреченному на смерть, выпить за победу немцев: Думаю про себя: «Чтобы я, русский солдат, да стал пить за победу немецкого оружия?!...» и речь коменданта, пораженного храбростью своего противника: Вот что, Соколов, ты - настоящий русский солдат.... Конструкция с обособленным приложением используется при изображении внутренней речи, не высказанных вслух мыслей второго рассказчика, что подчеркивает значимость аппозитивно «свернутых» предикаций в речи для себя. Обособленное приложение у Андрея Соколова обозначает прежде всего причину его возмущения, выраженного в синкретичной форме риторического вопроса и риторического восклицания. В прямой речи коменданта лагеря в форме предикативной конструкции дается оценочно-констатирующее суждение об Андрее Соколове, адресованное ему.
При этом в обоих предложениях-высказываниях ощущается идиомати-зация семантики, казалось бы, свободного словосочетания русский сол-
39
и
V I
щ дат: наряду с синтаксически мотивированным смыслом 'солдат России'
5 оно выражает также «приращенный» смысл 'человек особого мужества,
| характера'. Поэтому-то в приложении и проскальзывает «скрытая, едкая
6 издевка над немцем» [8, с. 355].
£ Переходя к рассказу о своей жизни в Урюпинске, у приятеля, Андрей
|| Соколов сообщает: Приятель мой и жена его были бездетные, жили в собственном домике на краю города. Когда он появился у них в доме с Ванюшкой, принесенным на руках, по его словам, «они, оба мои бездетные, сразу сообразили, в чем дело, засуетились, забегали».
Согласно Н.И. Жинкину, «предложения возникают при сжатии задуманного текста...» [12, с. 107]. Наблюдения показывают, что при повторении смысловой информации в тексте синтаксическая форма «сжатия» теряет степень своей предикативности и в структурном плане становится более компактной.
Так, вторым рассказчиком смысловой признак 'бездетный' сначала подается как предикат, а затем - как обособленное приложение. В аппозитивной конструкции, где нет места для глагола-связки, этот смысловой признак оказывается атемпоральным, в результате же частеречной транспозиции он выражается уже не именем прилагательным, а субстантива-том, т.е. приобретает качество постоянной предметной номинации. При этом по сравнению с предикативной конструкцией в аппозитивной снижается рематическая выделенность и тем самым новизна, необычность смыслового признака 'бездетный'. Подобные «сдвиги» стилистически значимы для раскрытия мотива одиночества, потери семьи и детей, ставшего в рассказе Андрея Соколова доминантным.
Андрей Соколов «постоянно чувствует свою слитность с товарищами, с массой, с народом, что позволяет ему чередовать "я" и "мы".» [15, с. 52]. Вспоминая о пребывании в немецком плену, второй рассказчик неоднократно употребляет такие обособленные приложения, которые уточняют личное местоимение 1-го лица множественного числа, находящееся в препозиции. Ср.: нас, сто сорок два человека советских военнопленных; нас, человек триста самых крепких; нас, всю дневную смену.
Говоря о немцах и о том, как они относились к нашим военнопленным, второй рассказчик также несколько раз определяет посредством обособленного приложения (чаще всего - инвективы) препозитивное личное местоимение 3-го лица множественного числа: они..., мои охранники; на них, сволочей; им, проклятым.
Здесь смысловой контраст разноличных форм местоимений (мы - они), обусловленный их дейктической природой и восходящий к архетипиче-скому в народной культуре противопоставлению «свой - чужой», подкре-
пляется лексической «непересекаемостью» обособленных приложений в тех и других конструкциях.
Интересно отметить, что в рассказе Андрея Соколова смысловому контрасту конструкций с обособленным приложением не препятствует и одноличность форм местоимений - препозитивных определяемых компонентов. Ср. в рассуждениях второго рассказчика о слабовольных мужчинах, писавших своим «женам и милахам» с фронта «жалостные» письма: Ивот он, сука в штанах, жалуется, сочувствия ищет, слюнявится... Она после этого письма, горемыка, и руки опустит... . Одноличность форм местоимений 3-го лица единственного числа компенсируется различием по роду, в данном случае оказавшимся ключевым в создании смыслового и, главное, эмоционального контраста.
Наряду с лексическим качеством обособленных приложений усилению контраста здесь способствует несовпадение конструкций в плане контакт-ности/дистантности размещения местоименных компонентов. Разрывая аппозитивную конструкцию детерминирующим членом предложения с совмещенным значением временного последования и следствия, второй рассказчик не только дает смысловую мотивировку обособленного приложения, но и превращает его в ритмический центр фразы.
Как видим, разговорно-просторечное происхождение подобных конструкций с обособленным приложением, исключающее их в речи первого рассказчика, не стало препятствием к их стилистически нюансированному употреблению в речи второго рассказчика. При этом важно заметить, что речевой замысел второго рассказчика лишь опосредованно направлен на тот или иной стилистический «поворот» в употреблении конкретной синтаксической конструкции.
Психолого-речевая достоверность повествования Андрея Соколова выражается, в частности, в том, что в процессе синтаксического построения рассказа то и дело «у него совершенно непреднамеренно (курсив мой. -К.С.) получается стилистический "прием"» [6, с. 18]. Связано это с тем, что в любой повествовательной форме, не исключая «рассказа в рассказе», «рассказчик - речевое порождение писателя» [7, с. 122].
Совершенно очевидно, что в рассказе М.А. Шолохова «Судьба человека» конструкции с приложением складываются в особую речевую систему, призванную разграничить два композиционно-смысловых центра повествования - двух рассказчиков.
Первый рассказчик почти не употребляет конструкций с приложением, ограничивает свой аппозитивный «багаж» бисубстантивными моделями. Встретившиеся у первого рассказчика конструкции с приложением ориентированы на разговорно-литературную и на книжную речь.
41
и
V I
щ В речи второго рассказчика, наоборот, конструкции с приложением ста-
5 новятся своеобразной синтаксической приметой. Действительно, аппо-| зиция применяется вторым рассказчиком довольно широко и не исчер-
6 пывается бисубстантивными моделями. В лексическом «воплощении» £ многих конструкций с приложением, а особенно в употреблении моделей ^ с препозицией местоименного определяемого компонента, обнаруживается ориентация второго рассказчика на разговорно-просторечную форму общения.
Причем несмотря на то, что просторечие, будучи не обработанным художником слова, не отличается синтаксической «маневренностью», в устах второго рассказчика оно нисколько не препятствует раскрытию тончайших смысловых нюансов аппозиции как необособленного, так и -в особенности - обособленного типа.
Важно отметить, что у обоих рассказчиков создание смыслового контраста является объединяющей структурно-стилистической чертой в употреблении конструкций с обособленным приложением. Правда, у первого рассказчика смысловой контраст представляет собой не что иное, как стилистическое намерение, тогда как у второго рассказчика - непосредственное отображение правды жизни в «пограничных» ситуациях человеческого существования, обостряющих контрастность чувств и понятий.
Таким образом, можно полагать, что в синтаксическом построении «Судьбы человека» как «рассказа в рассказе» М.А. Шолохов делал особую ставку на композиционно-стилистическую дифференциацию и на экспрессивный потенциал конструкций с приложением.
Библиографический список
1. Бабайцева В.В. Система односоставных предложений в современном русском языке. М., 2004.
2. Бабайцева В.В. Система членов предложения в современном русском языке. М., 2011.
3. Барлас Л.Г. Русский язык. Стилистика. М., 1978.
4. Бондарев Ю.В. Мгновения. М., 2009.
5. Бубните З.Б. Структурно-стилистическая характеристика свободной аппозиции в совр. нем. языке: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. М., 1978.
6. Васильева А.Н. М. Шолохов. Судьба человека (Опыт стилистического анализа) // Вопросы стилистики: Межвуз. научн. сб. Вып. XI. Саратов, 1976. С. 3-22.
7. Виноградов В.В. О языке художественной литературы. М., 1959.
8. Глушкова М.В. Интонационно-выразительные средства в рассказе М. Шолохова «Судьба человека» // Вопросы русского языкознания. К 80-летию А.М. Лукьяненко. Саратов, 1961. С. 335-357.
9. Гумилев Н.С. Собр. соч.: в 4 т. Т. IV. М., 1991.
10. Дагуров Г.В. Язык рассказа М. Шолохова «Судьба человека» // Ученые записки Московского обл. пед. ин-та им. Н.К. Крупской. Т. 204. Русский язык. g Вып. 14. М., 1967. С. 250-258. $
11. Ермоленко С.Я. Стилистический компонент в семантике синтаксических | единиц: Автореф. дис. ... д-ра филол. наук. Киев, 1983. §
12. Жинкин Н.И. Речь как проводник информации. М., 1982. J
13. Кабдрахманова Г.К. Функционально-прагматический аспект исследования аппозитивных конструкций в художественном тексте: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. Кокшетау, 2010.
14. Ларин Б.А. Рассказ М. Шолохова «Судьба человека» (Опыт анализа формы) // Ларин Б.А. Эстетика слова и язык писателя: Избр. ст. Л., 1974. С. 262-282.
15. Огнев А.В. Рассказ М. Шолохова «Судьба человека». М., 1984.
16. Распопов И.П. К вопросу об обособлении // Распопов И.П. Очерки по теории синтаксиса. 2-е изд. М., 2009. С. 132-147.
17. Рудяков Н.А. «Судьба человека» М.А. Шолохова (Стилистический анализ) // Русский язык в школе. 1985. № 2. С. 64-69.
18. Семенова С.Г. Мир прозы Михаила Шолохова. От поэтики к миропониманию. М., 2005.
19. Сковородников А.П. Антиципация синтаксическая // Культура русской речи: Энциклопедический словарь-справочник. М., 2003. С. 61-63.
20. Слобин Д. Психолингвистика // Слобин Д., Грин Дж. Психолингвистика. М., 1976. С. 17-215.
21. Словарь синонимов русского языка: В 2 т. Т. 2 / Под ред. А.П. Евгеньевой. М., 2003.
22. Федь Н.М. Парадокс гения. Жизнь и сочинения Шолохова. М., 1998.
23. Хватов А.И. Художественный мир Шолохова. 3-е изд. М., 1978.
24. Шахматов А.А. Синтаксис русского языка. 3-е изд. М., 2001.
25. Шолохов М.А. Судьба человека: Рассказ. М., 1957.
26. Эйхенбаум Б.М. О прозе. О поэзии. Сб. ст. Л., 1986.
