CC BY
76
в основном такие стратегии, которые соотносятся с официальным содержанием его публикаций, в то время как Ю. Абумов позволяет себе дополнительно применять стратегии, рассчитанные на привлечение внимания и создание положительного эмоционального фона. Коммуникативные стратегии и тактики, выявленные нами в материалах журналистов газеты «Хакасия», соотносятся с кооператорским типом языковой личности, которым характеризуются оба автора.
Библиографический список
1. Горелов, И. Н. Основы психолингвистики: учебное пособие / И. Н. Горелов, К. Ф. Седов. - М.: Изд-во: Лабиринт, 2001. - 304 с.
2. Грищева, Е. С. Современный политический дискурс в контексте коммуникативной и языковой прагматики: монография и системный словарь-справочник «Язык полтика» / Е. С. Грищева, Е. В. Кобец, И. В. Пекарская, Е. А. Шпомер. - Абакан: Изд-во Хакасского государственного университета им. Н. Ф. Катанова, 2012. - 284 с.
3. Антонов, В. П. Речеведение. Русский язык и культура речи: курс лекций. В 2-х ч. Ч. I. / В. П. Антонов, И. В. Пекарская. - Абакан: Изд-во Хакасского государственного университета им. Н. Ф. Катанова, 2005. - 165 с.
4. Пекарская, И. В. Стратегии и тактики речевого воздействия политика в соотнесённости с дискурсивными типами языковой личности (на примере речей Алексея Лебедя) / И. В. Пекарская, Е. В. Кобец, Е. С. Грищева, Е. А. Шпомер // Вестник Хакасского государственного университета им. Н. Ф. Катанова. - 2012. - Сентябрь. - № 1. - Абакан: Изд-во Хакасского государственного университета им. Н. Ф. Катанова, 2012. - 160 с.
5. Андреева, В. Ю. Стратегии и тактики коммуникативного саботажа: автореф. дис. ... канд. филол. наук / В. Ю. Андреева. - Курск: ПБОЮЛ Киселёва О. В., 2009. - 24 с.
6. Дейк, ван Т. А. Стратегии понимания связного текста / Т. А. ван Дейк, В. Кинч // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 23. Когнитивные аспекты языка. - М.: Прогресс, 1988. - 318 с.
7. Борисова, И. Н. Дискурсивные стратегии в разговорном диалоге / И. Н. Борисова // Русская разговорная речь как явление городской культуры. - Екатеринбург: Урал. гос. ун-т, 1996. - С. 21-48.
© Пачина А. Н., 2014
УДК 82-5+80 (042.5)
СТИЛИСТИЧЕСКИЕ ФИГУРЫ ПРИНЦИПА АЛОГИЗМА: К ПРОБЛЕМЕ ДЕФИНИЦИИ И ТИПОЛОГИИ
И. В. Пекарская
Хакасский государственный университет им. Н. Ф. Катанова
В данной статье алогизм описывается как частный парадигматический принцип образования изобразительно-выразительных средств русского языка и предлагается попытка системного рассмотрения ряда известных с Античного канона стилистических фигур, построенных по принципу алогизма. Кроме того, автор статьи предлагает к рассмотрению типологию элокутивов, не отмеченных до настоящего времени в стилистиках и риториках.
Ключевые слова: алогизм, принцип построения, элокутив, стилистическая фигура, апофазия, оксюморон, катахреза.
Оставляя вопрос о том, что алогизм в традиционном восприятии - это «отсутствие логики в чём-либо» [1, с. 40], и фиксируя внимание на лингвистической составляющей этого понятия, заметим, что алогизм традиционно в современных риториках и стилистиках трактуется как «стилистический приём», «стилистическая фигура» [см., например, 2, с. 101]. Так, А. П. Квятковский определяет данное понятие следующим образом:
Алогизм (от греч. <...> - неразумное, нелогическое) - «стилистический приём, близкий оксюморону; умышленное нарушение в литературном произведении логических связей с целью подчеркнуть внутреннюю противоречивость данного положения (драматического или комического) <...>» [3, с. 21-22].
С одной стороны, А. П. Квятковский сближает алогизм с оксюмороном, но не отождествляет его с ним (заметим, что оксюморон традиционно рассматривается как семантическая фигура), с другой стороны, определяет алогизм как троп - «перевёрнутую гиперболу». Однако сам пример, приводимый в «Поэтическом словаре» из В. Маяковского, красноречиво свидетельствует о том, что выделенные сегменты - алогизмы по А. Квятков-скому, - это контаминация таких изобразительных средств, как сравнение и оксюморон:
Где для меня уготовано логово? Если б был я Маленький, как великий океан, на цыпочки б волн встал. Приливом ласкался к луне бы. Где любимую найти мне такую, как и я?
Такая не уместилась бы в крохотное небо!
О, если б я нищ был!
Как миллиардер!
Что деньги душе?
Ненасытный вор в ней.
Моих желаний разнузданной орде
не хватит золота всех калифорний.
Если б быть мне косноязычным,
какДант
или Петрарка!
Душу к одной зажечь!
Стихами велеть истлеть ей!
...О, если б был я
Тихий,
как гром,
ныл бы,
дрожью б объял земли одряхлевший скит...
(В. Маяковский. Себе любимому)
Другие же примеры, предложенные названным автором, носят иной характер. Например, фольклорное стихотворение «Ехала деревня мимо мужика», с нашей точки зрения, целесообразно характеризовать как цепочку семантических хиазмов, а юмористический афоризм «Вода? Я пил её однажды. Она не утоляет жажды»» как семантическую антитезу.
Итак, материал по алогизму в таком скрупулёзно составленном и весьма уважаемом справочном издании как «Поэтический словарь», являющемся, на наш взгляд, одним из наиболее глубоких и объективных элокутив-ных компендиумов, не отличается упорядоченностью ни в выявлении сущности этой реалии, ни в её иллюстрациях. Здесь алогизм называется то семантической фигурой (оксюмороном), то тропом, то «умышленным нарушением в литературном произведении логических связей с целью подчеркнуть внутреннюю противоречивость данного положения». В последнем случае, очевидно, возможно говорить о принципе организации текста.
По нашему убеждению, алогизм следует рассматривать как частный парадигматический принцип организации изобразительного (тропа, фигуры) или выразительного средства (текстовой фигуры) в рамках общего парадигматического принципа сравнения [4, с. 188 и далее].
По принципу алогизма могут строиться и тропы, и нетекстовые фигуры, и контаминация фигур, и текстовые фигуры. Перечень этих фигур и тропов не определён. Введение всего этого комплекса в круг «стилистического приёма - алогизма» лишило целый ряд изобразительных средств даже названия.
С другой стороны, по принципу алогизма, на наш взгляд, строятся такие фигуры, как катахреза, оксюморон, зевгма. Они в основе своей имеют и такой парадигматический принцип, как семантическая контаминация. Вследствие построения одновременно по двум принципам мы называем подобного рода фигуры маргинальными [5, с. 138-143].
Остановимся на некоторых фигурах, построенных по принципу алогизма.
Мы выделим их и назовём, следуя законам аналогии с теми принципами номинации, которые традиционно существовали в античной риторике, выявляя сущность фигуры. Однако для строгого соблюдения системности, очевидно, впоследствии целесообразно будет наделить их своими, лишь им присущими, терминами. Некоторые попытки подобного рода мы представляем в настоящей статье.
О том, что не все явления в риторике названы, писал в своё время ещё Дионисий Галикарнасский: «Я держусь убеждения, что существуют три рода сочетаний, подходящие названия которым пусть придумает желающий (выделено нами - И. П.)» [6, с. 233].
Итак, по нашему убеждению, по принципу алогизма строятся фигуры, которые выделены нами и названы следующим образом:
1. Симультатив (от фр. simultane - одновременный, лат. simul - в одно и то же время) [7, с. 711]) - одновременное существование во фразе (существование «на равных») двух взаимоисключающих понятий. Но эти взаимоисключающие понятия характеризуют один и тот же предмет. Например:
После меня ты схоронишь /Меж двух дорог, двух широких - /между двух узких тропинок (К. Д. Бальмонт. Светлый глас); О, как тихо! Эта тишь / гремит в ушах... / Эта тишь слышней, чем разговоры (К. Д. Бальмонт. Светлый глас); Вот день! Уж это не впервые: / Прольётся - и уйдёт из глаз... / Как эти ливни золотые, / Пугая, радовали нас! (И. А. Бунин); Всё это для света навсегда осталось несомненным, как и непонятным (А. И. Куприн. Звезда Соломона); <...> видишь, Родя, я сознаюсь, ты малый умный, но ты дурак! <... > (Ф. М. Достоевский. Преступление и наказание); Узки там широкие ворота, там всё наоборот (И. Ерошин. Русский язык); Кричит о верности измена, / Клянётся правдой клевета (М. Дудин. Сб. «Всё с этим городом навек»); Маленький мальчик глядел из глаз строгого человека (И. Грекова. Кафедра); По железному мостку, сделан он из досок, / Шёл высокий человек низенького роста. / Сам кудрявый, без волос, / Тоненький, как бочка <... > (прибаутка).
Симультативом активно пользуется В. Шекспир:
О, куст цветов с таящейся змеёй! Дракон в обворожительном обличье! Исчадье ада с ангельским лицом! Поддельный голубь! Волк в овечьей шкуре! Ничтожество с чертами божества! Пустая видимость! Противоречье! Святой и негодяй в одной плоти!
(Ромео и Джульетта. Пер. Б. Пастернака)
Какое зло мы добротой творим! С меня и собственной тоски довольно, А ты участьем делаешь мне больно. Заботами своими обо мне Мою печаль ты растравил вдвойне. Что есть любовь? Безумье от угара, Игра огнём, ведущая к пожару, Воспламенившееся море слёз, Раздумье - необдуманности ради, Смешенье яда и противоядья.
(Ромео и Джульетта. Пер. Б. Пастернака)
Интересны случаи симультатива в предложениях, содержащих уступку: И осталась она голодна, Что пятьдесят поросят,
Без обеда осталась она. Да полсотни гусят,
Три дня ничего не ела, Да десяток цыплят,
Ни крошки во рту не имела. Да утяток десяток,
Только и съела, бедняга, Да кусок пирога
Чуть побольше того стога, Да двадцать бочонков Солёных опёнков, Да четыре горшка молока.
Что не войти ей теперь в эту дверь. А если и в какую войдёт, Так уж ни взад, ни вперёд.
(К. И. Чуковский. Обжора)
И с голоду так исхудала она,
В приведённых текстах симультатив усиливает гиперболу.
Симультатив семантически близок оксюморону. Но формально они различны (при узком понимании оксюморона: сочетание существительного и несоотносимого с ним по значению определения). В случае же широкого понимания (см. о нём далее) можно считать симультатив разновидностью оксюморона.
2. Семантический хиазм
Кошка физику учила, Машка хвостик свой ловила. Чайник прыгал во дворе, мальчик булькал на костре. Пароход томился в клетке, Дикобраз давал гудки. Злой кабан сидел на ветке, Соловей точил клыки (Комок. -22.01.97); Чёрствый коньяк, разбавленный хлеб. / Сжатые нервно колени. / Губы твои, словно карточный блеф, / Тоже являются частью вселенной (Шаганов. «Вселенная». Песня, 1996); Деревня закричала: / «Мужики горят!» / Сарафаны с бабками /На пожар спешат. /Выбегла дубинка / С мальчиком в руках, / А за ним тулупчик / С бабой на плечах. / Кнут схватил собаку / Парить мужика, / А мужик со страху - / Шасть на ворота (Детская газета «Комочек». - 1996. - № 41).
3. Семантическая парехеза
Забодал меня котёл [ср., козёл], / на него я очень зол. / Сели в ложку [ср., в лодку] и - / айда! - / По реке -туда, сюда (А. А. Шибаев. Взялись за руки друзья).
Это достаточно редкий тип фигуры, построенный по принципу алогизма и семантической контаминации. Причём парехеза понимается нами широко: не только как цепочка замен звуков (букв), но и любая замена (даже единичная).
4. Семантическая антитеза
Всё великое просто (афоризм).
5. Антитезный абсурд
Иван Иванович несколько боязливого характера. У Ивана Никифоровича, напротив того, шаровары в таких широких складках... (Н. В. Гоголь. Как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем).
6. Абсурдное олицетворение
На горе стоит телега, слёзы капают с дуги. Под горой стоит корова, надевает сапоги (Детские частушки, шутки, прибаутки. Сост. Т. И. Бахметьева, Г. Т. Соколова).
7. Абсурдное сравнение
Были белее снега свадебные цветы. Мне улыбался ты... Это было как во сне. (И. Крутой. Свадебные цветы).
8. Абсурдная гипербола
Дочка у него, Нюшка, небольшой такой дефективный переросток <...> И только вор, добрая душа <... > На страстной неделе бабка Фёкла сильно разорилась, - купила за двугривенный свечку <...> (М. Зощенко. Голубая книга).
9. Оксюморонное сравнение (то есть контаминация фигуры и тропа). Этот тип очень частотен. Он используется и в разговорной речи, и в языке художественной литературы, и в публицистических текстах с целью выявить различие между предметами в широком смысле, подчеркнуть противоречивую сущность происходящего, посмешить. Особенно частотен этот тип в заголовках газет.
Я безвластен, как правитель; незаметен, как горы (Т. Пожидаев. Повести и рассказы); <... > выглядеть так же свежо, как выжатый лимон (В. Трифонов. Уик-энд); Да уж, она бедна, как дочь Рокфеллера (В. Иванченко. Заметки бедного туриста); Он был нежен, как тигр в гневе (И. Гуро. Ольховая аллея); Играешь красиво, словно ревёшь (Н. Носов. Незнайка был музыкантом); Злая ворона была тиха, как гром (В. Сутеев. Мешок яблок); Не знаю, поняли ль Вы теперь странную, если не уродливую-уродливую, как цветок - душу Ан-тиоха (Н. А. Полевой. Блаженство безумия).
Ср. у классиков: Погода уже несколько дней стояла тихая и сумрачная, как солнечный денёк. С лёгкими заморозками по утрам - так называемое бабье лето (Л. Толстой. Война и мир); Вдруг ей покажется, что Ков-рин красив, как Иван Карлыч [карлик] (А. П. Чехов. Чёрный монах); Мы с тобой песчинки, как горы Уральские (А. Платонов. Чевенгур); <...> зажглась лампада, / теперь в полночном небе там светло, / как в тёмном том чертоге... (К. Д. Бальмонт. Светлый час); Милосердный, как палач (И. Ильф, Е. Петров. Двенадцать стульев).
Оксюморонное сравнение (этот тип нуждается в нахождении термина) представляет собой фигуру, которая сама по себе является контаминацией (внутренней контаминацией) фигуры и тропа. Мы называем подобного рода феномен энантиоконтаминацией [5, с. 142].
10. Интересна такая маргинальная фигура, которая основывается на смешении показателей грамматической категории рода имён существительных (смешение мужского и женского рода при использовании существительных общего рода):
Иди в лавку, где керосин торгуют. Там твой нянька помер. Скажи папашке, доски у меня есть (В. Кунин. Ты мне только пиши); Вся палата и врачи давились от тихого хохота. - Экая ты усатая скромница!.. - сказал член Военного совета и вручил Останенко медаль (В. Кунин. Ты мне только пиши).
Данный тип может характеризоваться употреблением устойчивых выражений:
Женька расстегнул комбинезон и начал настраивать рацию. - Между нами, девочками говоря, я с вами уже давно попрощался... Поэтому и говорю: Здравствуйте, мальчики!.. - А-а-а... Ну, здравствуй, девочка (В. Ку-нин. Хроника пикирующего бомбардировщика).
11. Абсурд
Это последняя фигура, отмечаемая нами в рамках принципов алогизма и семантической контаминации. Суть абсурда в том, что «этого не может быть, потому что быть не может»:
И, как по траве окосья
В вечереющий покос,
На снегу звенят колосья
Под косницами берёз.
(С. Есенин. Микола)
Эта фигура активно используется при создании «частушек-нескладушек»:
- Между небом и землёй поросёнок рылся. И нечаянно хвостом к небу прицепился;
- Дело было в январе - кажется, в апреле. Сухо было на дворе - Грязи по колено;
- Вы послушайте, ребята, нескладуху буду петь: «На дубу свинья пасётся, в бане парится медведь»;
- Чепуха, чепуха. Это просто враки. Сено косят на печи молотками раки.
(Детские частушки, шутки, прибаутки)
На подобного рода абсурде строятся произведения Л. Кэррола. Например, «Алиса в стране чудес»: Спросил меня голос в пустыне дикой: - Сколько на ёлке растёт земляники? Столько же, сколько селёдок солёных растёт на дубах и берёзах зелёных.
Эта же фигура создаёт эффект «неразберихи» в «Чудо-дереве» К. И. Чуковского, в стихах Яна Бжехвы (пер. Б. Заходера): По горам на самокате ездят там бычки в томате! - и под.
Итак, маргинальные фигуры, в основе которых лежат два принципа построения - семантическая контаминация и алогизм, являются речевыми фигурами, образуемыми способом семантического смешения. Они всегда окказиональны. Такие конструкции могут быть какологичными при необдуманном, нецелесообразном использовании.
Системного исследования этих фигур ни с точки зрения особенностей структуры, ни с точки зрения особенностей функционирования не проводилось, как и целого ряда других типов фигур, построенных по принципу контаминации. Подобного рода изыскания могут стать темой новых научных разработок. Все типы фигур, традиционно называемых алогизмом (а в нашей интерпретации - маргинальных фигур, построенных по принципам семантической контаминации и алогизма), необходимо изучать в соотношении с законами логики (тождества, непротиворечия, исключённого третьего, достаточного основания).
Кроме нетекстовых фигур, семантическая контаминация и алогизм могут организовывать и текстовые фигуры (см. об этом [5, с. 273-301].
Фигуры алогизма представляют собой особую микросистему маргинальных образований (образований по принципу алогизма и семантической контаминации), которые необходимо выявить и описать системно, причём характеризуя особенности их структуры и функционирования. Это описание представляется значимым, так как, с одной стороны, позволит развести какологичные и экспрессивные алогизмы, с другой стороны, выявит достаточно ёмкий прагматический потенциал этих фигур.
Следующей фигурой, которую мы относим к фигурам, построенным по принципу алогизма, является
12. Апофазия
Данная фигура понимается нами традиционно: как фигура, которой пользуется автор речи, чтобы намеренно изменить или опровергнуть ранее высказанную мысль для подчёркивания значимости мысли, высказанной затем [3, с. 46; 8, с. 144]. Эту фигуру иначе называют коррекцией. В стилистической и риторической литературе она описывается более или менее подробно.
А. П. Квятковский, например, замечает: «Апофазия (от греч. <...> «от», «вопреки» и «высказывание») - стилистическая фигура, заключающаяся в том, что автор меняет или опровергает высказанную им ранее мысль; чаще встречается в стихах <...>» [3, с. 46].
Т. Г. Хазагеров и Л. С. Ширина определяют её так: «Коррекция. Гибридная фигура, сочетающая свойства риторического вопроса или отрицания (см.), антитезы (см.), а также градации (см.). Фигурная коррекция состоит из трёх компонентов: в первом из них что-то утверждается, во втором - ставится под сомнение или отрицается, в третьем - снова утверждается и подчёркивается с ещё большей силой. Компонентами коррекции могут быть отрезки любой протяжённости, начиная от синтагмы. Тут в воспоминаниях пробел. Нет, не пробел, - а яма, провал. Разве можно назвать пробелом чёрное? (И. Грекова). Сенат это понимает. Консул видит. Но Кателина Здравствует? Именно! И даже является в сенат, принимает участие в публичных заседаниях, пожирает глазами и обрекает на смерть каждого из нас (Цицерон). Другие названия - поправление, эпанорто-зис, эпидиартозис» [8, с. 144].
Как видно из представленной цитаты, в определении апофазии, данном этими авторами, более детально описывается сущность коррекции, чем, например, в определении А. П. Квятковского [3, с. 46].
Из дефиниции Т. Г. Хазагерова, Л. С. Шириной следует, что апофазия является фигурой, представляющей собой внутреннюю гетерогенную контаминацию фигур (риторический вопрос, отрицание, антитеза, градация), то есть входит в разряд, с одной стороны, энантиоконтаминационных фигур, с другой стороны, является
маргинальной фигурой, то есть фигурой, построенной сразу по нескольким принципам: семантической контаминации, алогизма, контраста, перечислительного ряда, градации.
Апофазия очень разнообразна структурно. Не ставя перед собой цели детального описания структурных особенностей этой фигуры (они нуждаются в специальном изучении), назовём некоторые типы апофазии.
Коррекция может проходить с помощью слова-предложения «НЕТ» и без него. В этой связи целесообразно выделить две большие группы апофазии. Кроме того, апофазия может быть сосредоточенной (на уровне одного предложения) и рассредоточенной (на уровне текста). Например:
- Митя бежал к ней, не бежал - летел, не чувствуя, как стегают тело упругие ветки, как бьёт в лицо дождь... (С. Федосеев. Люди) - нетекстовая апофазия;
Может быть, надо рассказать кому-нибудь о Литтл Бэа <...> К тому же Омри подумал о возможности превращения в настоящие стрел, лука, лошадей и даже других пластмассовых человечков... хотя это довольно рискованно. Кто знает, что за люди появятся? Может, они немедленно начнут убивать друг друга!1 Нет, пожалуй, пока не стоит никому ничего рассказывать. Беда в том, что, хотя взрослые обычно знают, что делать, они редко делают то, что нравится детям <...> (Линн Бэнкс. Индеец на ладони: Сказочная повесть / Пер. с англ. Изд-во «Барбара». М.: Дом, 1994.) - текстовая апофазия.
Рассмотрим две названные группы апофазии - с использованием и неиспользованием слова «нет».
I. Апофазия с использованием «нет»:
1) апофазия с антитезой:
Если что-нибудь со мной случится,
Если смерть в бою разлучит нас,
Телеграмма полетит как птица,
Нет, быстрей во много тысяч раз.
(А. И. Копштейн. Мы с тобой простились на перроне)
Возьми ж обратно дар напрасный, -
Ах! Нет: оставь его, оставь.
(В. В. Капнист. Силуэт)
Сойдясь, заводим спор:
- Подумаешь, психичка. -
Другой поправит:
- Нет, педагогичка.
Третий сострит:
- И то, и это, всё одно и то ж.
(В. Ноздрёв. Память любви)
Ср. у классиков: Заеду к нему - возможно, он не рад мне, - нет, конечно рад, - мы помиримся (А. Пушкин. Участь моя решена. Я женюсь.); Что делает она: смеётся! Нет, плачет (М. Лермонтов. Маскарад); Мало сказать: он служил ревностно, - нет, он служил с любовью (Н. В. Гоголь. Шинель); Она стыдилась своей матери, нет она гордилась ею (И. С. Тургенев. Ася); Ты смеёшься... нет, ты не смеёшься, ты опять сердишься (Ф. М. Достоевский. Братья Карамазовы); Не говори: меня он, как и прежде, любит, /Мной, как и прежде, дорожит. / О нет! Он жизнь мою бесчеловечно губит... (Ф. И. Тютчев. Не говори.); Он закрыл глаза - увидел тарелку с манной кашей, нет не с кашей, а просто пустую тарелку (А. Толстой. Приключения Буратино).
2) апофазия градационного характера (с климаксом, антиклимаксом):
Ганнуля, детка, не ходи к нему, я прошу тебя, нет, я заклинаю всеми святыми... (И. Мележ. Дыхание грозы. Романы из полесской хроники); В вашей работе есть недочёты, нет, не недочёты, а - скверные ошибки (М. Меньсон); Твой вид поразил меня. Нет, не поразил, а бросил в мелкую дрожь (У. Гринлиф).
Ср. у классиков: Боюсь не смерти я. О нет! /Боюсь исчезнуть совершенно. /Хочу, чтоб труд мой вдохновенный / Когда-нибудь увидел свет... (М. Ю. Лермонтов. 1830. Мая 16 число); - Миленький, я не хотела тебе сказать; в семь часов, миленький, а то всё думала; нет, раньше, в шесть (Н. Г. Чернышевский); С минуту, -нет, несколько поменьше, - Марья Алексеевна, не подозревавшая ничего подобного, стояла ошеломлённая, стараясь понять и всё не понимая, что же это говорит дочь, что ж это значит и как же это? (Н. Г. Чернышевский. Что делать?).
3) апофазия с риторическим вопросом:
.Или мы хуже других уродились? / Или мы не дружно цвели-колосились? / Нет! Мы не хуже других - и давно / В нас налилось и созрело зерно. (Н. А. Некрасов. Несжатая полоса).
Разновидности 1-3 выделялись Т. Г. Хазагеровым и Л. С. Шириной. Однако, кроме этих разновидностей, можно назвать и другие, например:
1Здесь присутствует транспозиция: вопросительная интонация зафиксирована на письме восклицательным знаком.
76
4) антикоррекция, когда мысль «на ходу» уточняется не с помощью слова-предложения «нет», а с помощью слова-предложения «да»:
- Ма, я хочу братика, - капризничала Изольда, - Да, братика, и ещё, сестрёнок, да побольше... (Г. Абрамов. Птенец); - И повсюду были школьники, - нервничала София, вспоминая свой сон. - Младшие? - Да, младшие школьники, младшие! (Г. Абрамов. Птенец). II. Апофазия без использования «нет» 1) апофазия с антитезой:
...Медведь выходит из воды. Ещё в костях он очень тонок, Ещё и ростом невелик. Он не медведь, а медвежонок.
(С. Маршак. Фомка)
Через несколько минут из вигвама донёсся громкий храп, то есть, конечно, не очень громкий, но для такого маленького существа прямо-таки, оглушительный (Л. Бэнц. Индеец на ладони: Сказочная повесть / Пер с англ. Изд-во «Барбара»).
Причём антитеза может быть скрытой, структурно не выраженной, но реализующейся в смене антонимов: - Ах, да! - мрачно усмехнулся он [Митя], - Как не знаком! Дайте-ка посмотреть... А чёрт, не надо! (Ф. М. Достоевский. Братья Карамазовы); - Убирайся же к чёрту! - сказал он [Разумихин] тихо и почти задумчиво. - Стой!... (Ф. М. Достоевский. Преступление и наказание).
Антитеза усиливает семантическую разноплановость сопоставляемых реалий:
Ночная радуга вокзала, Огней и странствий череда... Ты ничего мне не сказала... Ты всё сказала мне тогда...
(С. Островой. Прощание)
И жених в подарок невесте Сплёл из синих цветов венок. И надела венок невеста, И глаза у невесты синие, Как венок, что она надела, Или даже ещё синей... Я знаю, как это было, Может, вовсе не так, иначе. Может, где-то в степи однажды Вышла женщина встретить солнце...
(С. Островой. Анютины глазки)
Интересны случаи, когда антитеза представлена двучленно, а затем с помощью коррекции выбирается один из её членов.
Он вошёл быстро и не рассуждая: можно, нельзя, - конечно можно... (Е. И. Замятин. Мы); Это нелепо, разумно - совершенно нелепо (Е. И. Замятин. Мы).
2) апофазия градационного характера:
Бахвалься! А давно ли мы, / Не мы одни - вся вотчина. / (Да всё крестьянство русское!)... (Н. А. Некрасов. Кому на Руси жить хорошо?); Меня забавляло наблюдать людей., да я даже не наблюдал их - я их рассматривал с каким-то радостным и ненасытным любопытством (М. Ю. Лермонтов. Маскарад); Мама, я убеждал её, даже не так, я ей просто приказывал, но безрезультатно (И. Мележ. Дыхание грозы).
3) апофазия с парентезой:
Слыхали радостную весть? Мне скоро будет ровно шесть! А если человеку шесть, И у него тетрадки есть, И счётных палочек не счесть, И он читать старается, То, значит, он (вернее я), То, значит, он (вернее я), Он в школу собирается!
(И. Токмакова. Скоро в школу)
4) апофазия с синонимической заменой, смягчающей форму сообщения в этикетных или семантических целях: Прощай, или лучше, до свидания! (Ф. М. Достоевский. Преступление и наказание).
Апофазия является языковой фигурой синкретичного характера (в ней сочетается семантический и синтаксический синкретизм), причём фигурой маргинальной (в её основе лежат, по меньшей мере, три принципа: семантическая контаминация, градация, контраст). Сама по себе эта фигура с внутренней контаминацией (аппликацией фигур) является энантиоконтаминационной. В ней могут сосуществовать парентеза, климакс, антиклимакс, антитеза.
Наряду с коррекцией (апофазией), мы выделяем антикоррекцию (антиапофазию).
Ещё одной фигурой, построенной по принципу алогизма, является оксюморон / катахреза.
А. П. Квятковский так определяет оксюморон и катахрезу:
Оксюморон (<.> букв. - остроумно-глупое) - стилистическая фигура, сочетание контрастных по значению слов, создающих новое понятие или представление, например, «сухое вино», «честный вор», «свободные рабы» и т. п. На О. построены названия некоторых произведений литературы - «Живые мощи» И. Тургенева, «Живой труп» Л. Толстого, «Оптимистическая трагедия» В. Вишневского <.> [3, с. 181-182].
Катахреза (греч. <.> неправильное употребление слова) - сочетание противоречивых, но не контрастных по природе слов, понятий, выражений вопреки их буквальному значению: например, К. в обиходной лексике: «стрелять из пушки» (в то время как глагол «стрелять» происходит от слова «стрела»), «путешествовать по морям» («путешествовать» - идти пешком), «красные чернила» (чёрное стало красным) <.> [3, с. 132].
Мы уже писали о недостаточной корректности при соотнесении этих понятий в «Поэтическом словаре». Добавим к сказанному следующее.
Автор цитируемых дефиниций даёт ссылку на «похожесть» представляемых конструкций. Причём оксюморон он называет фигурой, а катахрезу - приёмом. Есть ли в этом принципиальная разница, из представленных текстов не видно.
Кроме того, на наш взгляд, некоторые из приводимых А. П. Квятковским примеров катахрезы являются оксюмороном, так как в основе своей имеют контрастность, например, «красные чернила».
И. М. Сахно, цитируя И. П. Смирнова, замечает: «В широком смысле под К. может пониматься всякое структурное образование, основанное на противоречии» [9, с. 35].
И. Н. Сахно свидетельствует о том, что впервые этот термин использует Георгий Хировска в своей теоретической работе «Об образах» в «Изборнике Святослава» 1073 года. Катахреза, или «непотребие», означает один из видов тропа (неправильное употребление метафоры - см. об этом подробнее [10]).
Мы не склонны считать тропом ни оксюморон, ни катахрезу. В нашем понимании и та и другая реалии являются семантическими фигурами. Более того, считаем целесообразным рассматривать катахрезу как разновидность оксюморона: обе фигуры являются маргинальными, так как строятся одновременно по принципам семантической контаминации, алогизма и контраста. Это языковые фигуры, сочетающие в себе такие способы организации, как синкретизм и аппликация. Точнее сказать, стоящие на стыке синкретизма и аппликации, являющиеся переходными от синкретизма к аппликации.
И на оксюморон, и на катахрезу обращалось внимание исследователей (но не в связи с необходимостью их совместного рассмотрения в микросистеме контаминированных образований). Причём катахреза реже попадала в фокус исследовательских интересов [9; 11].
Попытка же рассмотрения семантики оксюморона представлена Н. В. Павлович [12]. Оксюморон как способ образования аппликативных метафор рассмотрен С. А. Ахмадеевой [13], парадигматическая и синтагматическая связанность компонентов оксюморонного сочетания исследовалась в кандидатской диссертации В. Я. Пастуховой [14], лингвистическую природу оксюморонных сочетаний изучала Е. А. Атаева [15], В. Б. Синюк обращала внимание на фразеологизмы-оксюмороны [16], об оксюмороне и катахрезе писала О. Н. Егорченко, исследуя их как элокутивы, построенные по принципу контраста [17], и др.
В силу некоторой изученности оксюморона и катахрезы считаем целесообразным без подробной характеристики остановиться лишь на том, что данные фигуры носят языковой характер, сочетают в себе синкретизм и аппликацию, строятся на основании двух принципов - семантической контаминации и алогизма - и поэтому являются маргинальными.
Катахрезу, как уже подчёркивалось, считаем целесообразным рассматривать в кругу оксюморона как его разновидность.
Сам оксюморон можно понимать широко (как стилистическую фигуру, сочетающую в себе контрастные по значению слова) и узко (как фигуру, в которой существительное определяется прилагательным, не соотносимым с этим существительным по значению, вступающим с ним в семантическое противоречие). Как правило, в пособиях по стилистике, культуре речи, риторике представляется в определении оксюморона широкое понимание, а иллюстрируется оно примерами типа «веселящаяся скука и скучающая весёлость» (Н. С. Лесков) - см., например, [18; 19; 3 и др.], то есть примерами узкого понимания оксюморона.
Вместе с тем, при широком понимании, в рамках оксюморона целесообразно рассматривать и фигуру, которую мы назвали симультативом, и такие его реализации, как:
1) существительное и определяющее его прилагательное, нарушающее семантическую валентность с первым (узкое понимание оксюморона). Определение может быть согласованным и несогласованным: Непогребённая душа; вор в законе; заклятые друзья; ледяная пустыня (И. Акимушкин. Пауки); честный вор (В. До-ценко. Тридцатого уничтожить). Тот же тип оксюморона использовался Ф. М. Достоевским при номинации одного из произведений - «Честный вор».
Достаточно частотен оксюморон у классиков: И день настал. Встаёт с одра Мазепа, сей страдалец хилый, / Сей труп живой, ещё вчера стонавший слабо над могилой (А. С. Пушкин). Тот же оксюморон находим у Л. Н. Толстого - «Живой труп». Похожий оксюморон использует И. С. Тургенев - «Живые мощи» (название произведения); Что было для него измлада / И труд, и мука, и отрада, / Что занимало целый день / Его скучающую лень, - /Была наука страсти нежной (А. С. Пушкин. Евгений Онегин).
Использовался оксюморон как яркая стилистическая фигура при номинации произведений художественной литературы, кинематографии и позже. Ср. «Оптимистическая трагедия» Вс. Вишневского; «Жестокий ангел», «Дикий ангел», «Сладкий яд» - названия современных «импортных» сериалов. См. ещё примеры из классической литературы:
Честные контрабандисты (М. Ю. Лермонтов. Герой нашего времени); Пронзай меня, / Крылатый взор, / Иглою снежного огня! (А. Блок. Сердце предано метели); Эта была третья по счёту сочиняемая Рыкаловыми повесть под заглавием «Последний роковой дебют» (А. И. Куприн. Поединок); В их тихом шуме звучала песня / О смелой птице, любившей небо (М. Горький. Песня о Соколе).
Любимейшим приёмом создания образа становится оксюморон в поэзии С. Есенина:
Кому сказать мне, с кем мне поделиться / Той грустной радостью, что я остался жив; Есть тоска весёлая в алости зари («Выткался на озере алый свет зари»); Заметался пожар голубой; Невесёлого счастья залог - / Сумасшедшее сердце поэта («Ты такая же простая, как все»); Даже яблонь весеннюю вьюгу / Я за бедность полей разлюбил; На душе холодное кипенье.
В данном типе можно выделить, по крайней мере, два подтипа:
а) занимаемое интерпозицию определяемое существительное имеет два определения, каждое из которых ок-сюморонно по отношению к этому существительному: И стоит он, околдован, - / Не мертвец и не живой - / Сном волшебным очарован, /Весь окутан, весь окован / Лёгкой цепью пуховой... (Ф. И. Тютчев);
б) определяемое существительное имеет однородные определения, вступающие между собой в оксюморон-ные отношения: У него загребущие «пустые» руки (Человек и закон. 1985. № 8).
2) В оксюморонные отношения могут вступать подлежащее и сказуемое: .не зови стыдом, / Когда могучий пыл идёт на приступ, / Раз сам мороз пылает и рассудок / Случает волю (В. Шекспир. Гамлет. Пер. М. Лозинского);
3) В оксюморонные отношения вступают сказуемое и дополнение: . лицо его скривилось во все стороны широчайшей улыбкой (А. П. Чехов);
4) В оксюморонные отношения вступают сказуемое и обстоятельство: Скучая радовался (АиФ. 9.11.94);
5) Оксюморонным может быть и дополнение к субстантиву: А вы, надменные потомки, / Известной подлостью прославленных отцов, / Пятою рабскою поправшие обломки / Игрою счастия обиженных родов (М. Ю. Лермонтов. Смерть поэта);
6) Оксюморонным может быть и сложный субстантив: Я оставался один в уютном номере «Москвы» и как-то незаметно втянулся в монолог-диалог, который не первый раз веду с самим собой (Б. Тарасюк);
7) Интересен оксюморон, представляющий собой синонимично-антонимичную пару, в которой языковые стилистические синонимы на уровне определённой речевой ситуации становятся контекстуальными антонимами: Машинист замечает хмыря, удивляется, останавливает поезд, чтобы не задавить, а хмырь надувает, как рак, морду лица и грозит палкой: «Что, испугался, трус такой?» (Ю. Бондарев. Искушение).
Очевидно, более подробное изучение оксюморона и катахрезы позволит выявить и другие их типы. Оксюморон и катахреза, как и другие фигуры принципа алогизма, могут быть экспрессивными (и в этом случае - фигуральными) или какологичными (когда их нецелесообразное употребление приводит к ошибке в речи). Кроме того, экспрессивность этих фигур в ряде случаев за счёт частого употребления может стираться, превращая их в штампованные выражения: красные чернила, морское путешествие, сухое вино (ср.: «стёршаяся, сухая» метафора - ножка стула, крыло самолёта).
Экспрессивные «алогичные» образования выполняют ряд прагматико-стилистических функций, основными из которых являются: юмористическое описание чего/кого-либо или выявление противоречивой сущности обозначаемого; выражение эмоционального состояния (иронии, сарказма) и др. Описание функциональной стороны любого элокутива не менее значимо для осознания степени его стилистической прагматики, чем описание структурно-семантической стороны, так как именно функциональная системность изобразительно-выразительных средств определяет системность структурно-семантическую. Ввиду этого, материалы настоящей статьи целесообразно соотносить с материалами, касающимися коммуникативно-деятельностной специфики метасемем и металогизмов. Данные материалы уже готовы к публикации и выйдут в одном из очередных выпусков журнала «Вестник ХГУ им. Н. Ф. Катанова» под названием «Функциональная специфика маргинальных фигур, построенных по принципам семантической контаминации и алогизма».
Библиографический список
1. Ожегов, С. И. Толковый словарь русского языка / С. И. Ожегов. - М.: ООО «Изд-во «Оникс: ООО «Изд-во «Мир и Образование», 2010. - 1360 с.
2. Москвин, В. П. Выразительные средства современной русской речи. Тропы и фигуры. Терминологический словарь / Ростов н/Д: Феникс, 2007. - 940 с.
3. Квятковский, А. Поэтический словарь / А. Квятковский. - М.: Сов. энциклопедия. 1966. - 366 с.
4. Пекарская, И. В. Контаминация в контексте проблемы системности стилистических ресурсов русского языка. В 2-х ч. Часть I / И. В. Пекарская. - Абакан: Издательство Хакасского государственного университета им. Н. Ф. Катанова, 2000. - 248 с.
5. Пекарская, И. В. Контаминация в контексте проблемы системности стилистических ресурсов русского языка. В 2-х ч. Часть II / И. В. Пекарская. - Абакан: Изд-во Хакасского государственного университета им. Н. Ф. Катанова, 2000. - 344 с.
6. Античные теории языка и стиля / Под ред. О. М. Фрейденберга. - ОГИЗ, М.-Л.: Гос. соц.-эконом. изд-во, 1936. - 341 с.
7. Крысин, Л. П. Толковый словарь иноязычных слов / Л. П. Крысин. - М.: Изд-во «Эксмо», 2006. - 944 с.
8. Хазагеров, Т. Г. Общая риторика. Курс лекций и словарь риторических фигур / Т. Г. Хазагеров, Л. С. Ширина. - Ростов-на-Дону: РГУ, 1994. - 192 с.
9. Сахно, И. М. Катахреза (сдвиг) в авангардистском тексте / И. М. Сахно // Русский текст. Российско-американский журнал по филологии. - 1995. - № 3. - СПБ: Лоуренс - Дэрем, 1995. - С. 35- 46.
10. Вагнер, Г. Статья Георгия Хировска «Об образах» и русское искусство XI века / Г. Вагнер // Изборник Святослава. Сб. статей. - М., 1977. - С. 139.
11. Смирнов, И. П. Катахреза / И. П. Смирнов // Russian Literatur. - Amsterdam, 1986. - Vol. XIX - 1. - P. 57.
12. Павлович, Н. В. Семантика оксюморона: дис. ... канд. филол. наук / Н. В. Павлович. - М.: МГУ, 1981. - 177 с.
13. Ахмадеева, С. А. Оксюморон как способ образования аппликативных метафор / С. А. Ахмадеева // Язык и коммуникация: деятельность человека и построение лингвистических ценностей: материалы Сочинского Международного коллоквиума по лингвистике. - Сочи, 1419 октября, 1996. - Сочи-Краснодар: Кубанский гос. ун-т, Сочинский ин-т курортного дела и туризма, 1996. - С. 60-62.
14. Пастухова, В. Я. Парадигматическая и синтагматическая связанность компонентов оксюморонного сочетания: автореф. дис. ... канд. филол. наук / В. Ю. Пастухова. - Ростов н/Д., 1980. - 24 с.
15. Атаева, Е. А. Лингвистическая природа оксюморонных сочетаний / Е. А. Атаева // Вопросы лингвистики и методики преподавания иностранных языков. - Ашхабад, 1973. - С. 44-45.
16. Синюк, В. Б. К вопросу о фразеологизмах-оксюморонах / В. Б. Синюк // Русский язык в школе. - 1976. - № 6. - С. 80-84.
17. Егорченко, О. Н. Стилистические фигуры контраста в современном русском литературном языке: семантико-структурно-функциональная характеристика: автореф. дис. . канд. филол. наук / О. Н. Егорченко. - Барнаул, 2006. - 23 с.
18. Новиков, Л. А. Искусство слова / Л. А. Новиков. - М.: Педагогика, 1991. - 144 с.
19. Розенталь, Д. Э. Практическая стилистика русского языка / Д. Э. Розенталь. - М.: Высшая школа, 1968. - 416 с.
© Пекарская И. В., 2014
УДК 808.53:316.7
НЕОРИТОРИЧЕСКИЕ ПАРАМЕТРЫ В АРГУМЕНТАТИВНОМ ДИСКУРСЕ
О. П. Петрухина
Хакасский государственный университет им. Н. Ф. Катанова
В статье рассматривается неориторический метод Х. Перельмана как основа эмоционального и рационального способов построения убедительной речи. В статье также говорится о том, что после открытия Аристотелем риторики диалектика стала включать в себя не только логические и риторические аспекты, но и иррациональные параметры в аргументативном дискурсе. Как наука об искусстве правильной речи с целью убеждения неориторика предполагает выявление механизмов различных способов воздействия на адресата.
Ключевые слова: аргументация, дискурс, доказательство, неориторика, рациональность, убеждение, ценности.
Риторика в арсенале убеждающей речи занимает важное место уже не только как теория и практика убеждения в процессе доказательства истинности выдвинутого положения [1]. Данное направление исследований, заданное ещё Аристотелем, пришло к тому, что впоследствии было названо «неформальной логикой». Во второй половине XX века выявилось направление «новой риторики», главной задачей которой является изучение всех типов аргументов во всех видах высказываний при любой аудитории [2].
Книга «Новая риторика» бельгийского профессора Х. Перельмана и Л. Ольбрехтс-Титеки (La nouvelle rhetorique), опубликованная на английском языке в 1969 году, дала новый толчок к изучению теории и практики убеждения. Стало очевидным, что теория аргументации не сводится к логической теории доказательства, которая, прежде всего, опирается на понятие истины. Теория аргументации не сводима также к методологии науки или теории познания.
Начало новому объединению диалектики и риторики было положено данными авторами тогда, когда, изучив массу языкового материала, содержащего аргументативный дискурс, они заново открыли Аристотелеву риторику и назвали свою работу «Новой риторикой» [2]. Обращение к языковому материалу было неслучайным: ученые отметили специфический характер человеческой коммуникации, где особое внимание уделяется конвенциональному характеру естественных языков, анализу характерных речевых оборотов и роли контекста в аргументации.
В своей книге Х. Перельман и Л. Ольбрехт-Титека описали приёмы аргументации, хотя категории, которыми они пользовались, недостаточно ясно определены и не являются взаимоисключающими. Выводы авторов оказались необоснованными и неоправданными с точки зрения логического позитивизма, в котором единственным источником надёжного знания служит разум, а не опыт. В то время, как собственно логическое доказательство покоится на строго регламентированных правилах вывода [2, с. 1], областью аргументации являются такие оценки доводов, как правдоподобие, возможность и вероятность, взятые в значении, не поддающемся формализации в виде исчислений. Всякая аргументация, как отмечают названные исследователи, имеет целью «сближение сознаний, а тем самым предполагает существование интеллектуального контакта» [2, с. 18].
Х. Перельман вынужден был приступить к созданию феноменологической теории аргументации, обратившись именно к языку и исследуя дискурс политиков, юристов, социологов и других представителей гуманитарных профессий. По мнению учёного, теория аргументации должна заниматься спорами, связанными с ценностями, то есть спорами, которые не могут быть разрешены ни эмпирической проверкой, ни формальным доказательством.
При всей ценности работы «Новая риторика» многие учёные подвергли её критике, назвав теорию Х. Перельмана обзором типов элементов, служащих точками «отсчёта» или схемами аргументации для убеждения аудитории, которая может быть «особенной» или «универсальной» [3]. Описание различных категорий аргументации, выделенных учёным, не были ясны. Х. Перельман концентрировал своё внимание
