CC BY
64
УДК 821.161.1.09
Морозова Маргарита Хакимшоевна
Елецкий государственный университет им. И.А. Бунина
Mbily@mail.ru;
СТИХИЯ ОГНЯ В РОМАНЕ М. ПРИШВИНА «ОСУДАРЕВА ДОРОГА»
Мифологема огня рассматривается как смыслообразующий центр романа М. Пришвина «Осударева дорога». Выявляется своеобразие художественной организации названной мифологемы, его место и концептуальное значение в общей картине мира писателя.
Ключевые слова: Пришвин, мифологема, огонь, стихия.
Роман М. Пришвина «Осударева дорога», являясь, по определению самого писателя, «романом-мифом», представляет собой синкретичное художественное пространство, где актуализированы, в том числе, древнейшие мифологемы, представления о природных стихиях нашего мира. Архетипические образы природных стихий выступают в романе в качестве своеобразного семантико-символического ключа к пониманию философско-художественного своеобразия произведения.
Учение о четырех первичных элементах (воде, земле, воздухе и огне) являлось частью религиозных и философских систем многих мировых культур. Древняя мифология связывала жизнь природных стихий с судьбами людей, что, несмотря на переоценку архаических представлений, сохранилось и получило свое дальнейшее развитие.
Древнейшие образы-архетипы, мифологемы, в которых были зашифрованы архаические представления о сущности природных стихий, оказались востребованы в литературе рубежа XIX-XX веков: «...В системе символизма уже в 1890-е гг. (под влиянием поэзии Тютчева и Ап. Григорьева, отчасти — философии и прозы Л. Толстого, философии Шопенгауэра, Ницше и Вагнера) происходит переоценка всей структуры понятия «стихия». Стихийное начало реабилитируется. Образы стихий становятся доминантами, входят в основные противопоставления символистской картины мира. Создается целостная мифология стихий, одной из отличительных особенностей которой является стремление к синтезу» [2].
Цель статьи состоит в исследовании способов функционирования архетипического образа огня в художественной структуре «Осударевой дороги» М. Пришвина. Огненная стихия представлена здесь в двух ипостасях: как физическое воплощение огня - пламени и как идеальная, сакральная субстанция. В пришвинском дискурсе огонь приобретает космологическую характеристику, ибо выступает в качестве небесного огня: Солнце, молния и пр.
Как известно, у человечества отношения с огнем складывались на протяжении многих веков. Функции огня многочисленны и противоречивы: он создает жизнь и может отнять ее, придает форму и разрушает.
Многие исследователи отмечают двойственную природу огня. В словаре Ю.С. Степанова «Константы: словарь русской культуры» утверждается, что, наряду с живой и мертвой водой, есть «два огня» - «живой» и «мертвый». «Под "живым" огнем понимается огонь, заново добытый трением для особых целей. Живому огню приписывается очищающая, обеззараживающая и вообще добрая, благодетельная сила». По мнению автора, живому огню «противопоставлен отработавший огонь, не мертвый, но и не живой, как первый; огонь, утративший свою творческую силу, уходящий из земного мира вон, уже не способный творить, но способный разрушать, вредить и поэтому тоже активный».
Известно, что стихии полифункциональны, зачастую амбивалентны, поэтому семантическая структура образа огненной стихии полярна: огонь - это добро и зло, созидание и разрушение, защита и наказание, блеск рая и жаркое пекло преисподней. Эти смыслы прослеживаются в мифологиях многих народов и воплощаются в символических знаках, связанных с природной жизнью огня.
На первый поверхностный взгляд может показаться, что огненной стихии в пришвинском дискурсе отводится более скромное место, чем силе воды и земли. Тем не менее, архетипический образ огня становится одним из сюжетообразующих в романе «Осударева дорога», в котором местные жители, старообрядцы, живут в ожидании огненного апокалипсиса. Это ожидание актуализировано в образе старухи староверки, мирской няни, Марьи Мироновны, у которой «было клятвенным решением не уходить с острова перед затоплением из-за того, что мир по Писанию, должен сгореть, а не утонуть» [3, с. 13].
С деструктивной, разрушающей силой огненной стихии в романе связан эсхатологический мотив сожжения мира в конце времен, известный во многих культурах. Стоические философы вслед за Гераклитом Эфесским были убеждены, что старый мир закончит свое существование в огне, а после этого возникнет вновь, обновленный и очищенный. В божественном Откровении христиан говорится, что нынешний, пребывающий в грехе мир преобразится через огонь и будет создан новый, идеальный мир. Поэтому Мария Мироновна в предчувствии близкого апокалипсиса фанатично
© Морозова М.Х., 2014
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова „^ № 4, 2014
151
утверждает, что «в Писании об огне сказано, - свет кончится от огня. И по всем признакам не успеет вода нас затопить» [3, с. 20].
Живущая постоянным чувством надвигающегося конца «мирская няня» измеряет собственную жизнь и жизни окружающих ее людей приближением очистительного огня Апокалипсиса, поэтому она «неустанно молилась у себя в моленной, а ночью ложилась в гроб, ожидая страшного часа, когда затрубит Архангел и загорится земля» [3, с. 100]. Она была искренне убеждена, что «впереди будет только мученье, и все кончится огненным светопреставлением, все сгорит» [3, с. 173].
Образ огненной стихии символизирует у Пришвина религиозный порыв и глубокую веру у старообрядцев: «И было время, когда с этой молитвой на устах праведники сгорали, а верующие историки написали в книгах, что тут же из огня они в светлых одеждах поднимались в лазурные небеса» [3, с. 176].
Не случайно в исследованиях, посвященных национальному самосознанию, отмечается роль огня как очистительной силы. В частности, Ю.М. Лот-ман подчеркивает, что из всех стихий «в огне в наибольшей мере выделены признаки мгновенности, эсхатологизма, что ориентирует этот образ, с одной стороны, на Апокалипсис, а с другой — на «русский бунт» [2].
Протест наиболее радикально настроенных старообрядцев прошел волной самосожжений: «Зимой в долгие вечера мы, ребята, слышали от мирской няни, как в старинное время здешние люди боролись за старую веру. Страшно было слушать эти правдивые рассказы о том, как люди собирались в деревянные срубы и, когда царские солдаты подходили - поджигали смолье» [3, с. 17].
Когда начались гонения на приверженцев старой веры, среди последних начали распространяться эсхатологические настроения, что огонь является оружием, карающим и защищающим, поэтому именно самосожжение, отождествляемое с погружением в очистительное пламя, было наиболее распространенным средством защиты веры старообрядцев от никоновской церковной реформы: «В то время, бывало, старец тоже так шепчет губами молитву, а глазами в щелку видит или ушами слышит за стеной, как царские солдаты начинают ломать двери. Тогда он скажет одно только слово: «Огонь!» - и другой верующий поджигает смолье» [3, с. 176].
Пылающий в сердце Марьи Мироновны огонь истинной веры наделяет ее способностью убеждать, вести за собой, зажигать в других людях душевное пламя: «Так распалит, бывало, Марья Мироновна, так настроит наше детское доверие, что вот взял бы сейчас и сгорел бы за старую веру. И так робко спросишь, бывало:
- А нельзя ли нам, бабушка, взять и сейчас вместе с тобой сгореть за старую веру?
- Не спешите гореть, - отвечает она, - успеете. Придет время, все вместе сгорим. Весь свет будет гореть: кто за старую веру, кто - за новую» [3, с. 17].
Главный герой романа, внук «мирской няни», маленький Зуек, также оказывается в родстве с огнем. Сопричастность мальчика огненной стихии четко прослеживается в сцене объяснения с Суту-ловым, в которой ребенок оказывается уличенным во лжи. Охваченный стыдом и злостью Зуек «весь горел, и кончики ушей его почти что светились огнем. Глаза его были опущены, впились в камень. Он весь замер в отчаянной готовности стоять на своем до конца.
Сверкнула первая молния. Загремел первый гром этой грозы. Но куда сильнее этого грома, куда страшней этой молнии были слова:
- Отвечай мне, это ты разобрал завал и спас сто человек?
Зуек как загорелся тогда, так и теперь стоял и горел, не отводя пристального взгляда от камня» [3, с. 80].
Более того, внутренний огонь, терзающий душу солгавшего Зуйка, усиливается, сливаясь с природным проявлением небесного огня. Это очень близко мифологическому сознанию, в котором с огнем связана эмоционально-чувственная природа, ему уподобляются сильные эмоции, чувства, желания и идеи, то есть все то, что вдохновляет и воспламеняет душу. Отсюда столь естественна характеристика ребенка, испытавшего сильные чувства стыда и унижения. Сгорая от стыда, он свергается вниз, в пространство адского пламени, в царство уголовника Рудольфа - бараки, прозванные кана-лоармейцами «конюшней». Это абсолютное дно романа.
Пространство конюшни приобретает черты преисподней, знаменуя собой глубокое падение. Это место, где «людям нечего было взять и у природы», где «им оставалось только грабить друг друга, отдавая свое время и волю картам», где «ночью пляшут и поют, а утром плачут и встают» [3, с. 106-107]. Не случайно обитатели конюшни кажутся Зуйку чертями: «Щеки у них, как и у всех людей, надувались от смеха, но глаза, в то время как лицо смеялось, оставались холодными и злыми: лица не добрели от смеха.
- Черти какие-то! - сказал Зуек, переводя свои большие, удивленные глаза с одного лица на другое» [3, с. 81].
Одним из свойств огненной стихии является ее способность переходить на другие объекты, представляя, таким образом, опасность для окружающих. Поэтому в этой сцене небесный огонь словно зажигает гнев у начальника стройки, изгоняющего Зуйка вниз, его «сжигает» мысль о предательстве ребенка, который казался ему прежде прямодушным и честным. Но и в удалении от начальника стройки страдающего ребенка не покидает огонь,
который жжет его изнутри. Он находится в положении, в котором возможно все: с одной стороны, Зуек по-прежнему одержим мыслью «чем-нибудь отличиться перед всем обществом»: «и так загорелось и стало больше и больше разгораться у него в душе страстное желание, рождающее героев; желание отличиться, и пусть оно где-то там не удалось, так, может быть, отличится он здесь» [3, с. 84]. С другой, он попадает в зависимость от Рудольфа, соблазняющего мальчика «красивой жизнью».
Зуек находится в состоянии внутреннего противоречия: «Конфликт порождает огонь, огонь аффектов и эмоций, и как всякий другой огонь, этот имеет две стороны: он сжигает и одновременно дает свет. Эмоция, с одной стороны, является алхимическим огнем, чье тепло приводит все к существованию и чей жар превращает всякую избыточность в пепел. Но, с другой стороны, эмоции - это миг, когда сталь сталкивается с кремнием, благодаря чему высекается искра, ибо эмоции - это основной источник сознания. Без эмоций нет движения от тьмы к свету или от инерции к движению» [5, с. 234].
Но в романе актуализируется и другая грань образа огненной стихии - созидательная. Огонь ассоциативно связан с солнечной силой, с образом солнца, одаряющим светом, радостью бытия.
Ожидающая на затопляемом острове «неминуемое светопреставление» мирская няня склоняется перед жизнеутверждающей силой солнца: «Старая Мироновна на молитве, искоса поглядывая на преображение жизни на острове, не утерпела и, черная, старая, вышла на солнечный свет из дома и села на лавочку. Весеннее солнце своими живительными лучами угрело старуху, и она, сидя на лавочке, мало-помалу все ниже и ниже стала склонять голову» [3, с. 174]. Солнце - носитель божественного Света, а значит, способно воскресить, одухотворить и преобразить как человека, так и окружающую природу.
Старый мир скрылся под водой, и «начиналась жизнь, порожденная солнцем, но все-таки жизнь сама по себе; не раскаленно-бездушное и такое далекое, а свое, живое солнышко на своем собственном голубом, на живом своем небе» [3, с. 194].
Солнечный свет у Пришвина имплицитно соотносится с феноменом человеческого сознания, выступающего как космическая сила: «Есть у человека особое напряженное внимание, похожее, как если бы тереть друг о друга куски дерева и вдруг они задымятся и явится огонь. Так и тут в таком рабочем внимании после большого напряжения является свет и радость свободы: вдруг рождается спасительная мысль» [3, с. 202].
Космическое сознание есть и в мире животных: «Своим красным лучом солнце зажгло бисерные глазки, обвело светящимся нимбом мыслящий лобик. Казалось, на опустелой земле с утонувшей
жизнью солнце нашло себе это маленькое животное, и опять и вновь загорелся в нем разум» [3, с. 181]; «Казалось, будто благотворная сила луча заходящего солнца вошла в глаза животного и вышла из него светом разума» [3, с. 198].
Образ солнца создает удивительную картину торжества разумного начала в природе, торжества Всеединства. Космическая солнечная мысль соединяет всех живущих на земле: «Зуек, вспомнив дедушку, отвел глаза от крысы, но встретился с такими же глазами у ящериц на малиновом пятне. А там у зайцев засверкали глаза, вон белка на дереве, вон лисица в кусту, там волк и там дальше в лесной чаще на сучках все глаза и глаза. <...> Тогда кажется, будто оттого солнце и погасло, что роздало живым существам свою мысль. Солнце не блестит больше, но зато человек думает, и ему теперь кажется, будто и на всей земле, и в каждом существе горит солнечная мысль» [3, с. 203].
Выброшенный из человеческого общества Зуек «сгорает» в своем «индивидуализме», но не погибает: сила огня, символизирующая творческую мысль, спасает подростка: «Маленький человечек, подражая отцу, высек огонь, не думая о том, что очень давно огонь был взят с неба одним из богов, чтоб передать его людям, и сделавший это преступление бог был прикован другими богами к горе Кавказа, и коршун клевал ему грудь. Зуек ни о чем таком не думал, высекая огонь, и через этот огонь он вошел в общество людей, имеющих власть над огнем. Раздувая трут, он зажег берестинки и, под-кладывая сушь, делал костер, неустанно подчиняясь приказам начальника жизни, человека, имеющего власть над природой» [3, с. 187].
Мифологический образ титана Прометея, похитившего для людей огонь и приговоренного за это к наказанию, имплицитно вплетается в сцену добывания огня мальчиком-помором. Пришвин в своем творчестве создает художественное пространство, где органично сплетаются естественнонаучные знания и архаические верования, где «реальность сказочна, а сказка реальна, где мифичными оказываются не столько вещи (они могут быть самыми обыкновенными), сколько способ их изображения» [1, с. 104].
«Разумный человек» победил в Зуйке маленького себялюбца и помог найти свой собственный путь: «и так оно было, будто Зуек своей догадкой отнял у зверей солнечную мысль, и она у всех так бесполезно прошла, а Зуек у себя удержал. Он подложил в костер много суши, и человеческий огонь вспыхнул, и опять в кустах загорелись чьи-то глаза, и ящерицы остановились в своем движении вверх, и их маленькие бисеринки загорелись от огня человеческого, и внизу становилось вокруг все теплей и теплей» [3, с. 204]. Животные, стремясь сохранить обретенное, но вновь утраченное с наступлением ночного мрака сознание, стремят-
Вестник КГУ им. H.A. Некрасова № 4, 2014
153
ся к рукотворному, человеческому солнцу: «ящерицы, почуяв тепло, оставили свой путь к холодному солнцу и быстро спустились к теплу огня человеческого. Звери тоже один за другим стали подбираться все ближе и ближе» [3, с. 205].
Пришвин верит, что человек силой своего разума способен зажечь свое собственное солнце «или, может быть, свою землю подвинет к горячей звезде, и, может быть, даже весь мир когда-нибудь соберет под огонь мысли своей человеческой» [3, с. 205].
Итак, в художественном пространстве романа «Осударева дорога» архетипический образ огненной стихии функционально многомерен и обладает амбивалентной семантической структурой. Мы обнаружили, что этот древнейший образ-архетип в прозе писателя становится художественной доминантой, способствующей созданию единой и целостной картины мира.
Библиографический список
1. Борисова Н.В. Мифопоэтика всеединства в философской прозе М. Пришвина: Учебно-методическое пособие. - Елец: ЕГУ им. И.А. Бунина, 2004. - 227 с.
2. Лотман Ю.М. Образы природных стихий в русской литературе (Пушкин - Достоевский -Блок) [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://feb-web.ru/feb/classics/critics/lotman/lot/lot-814-.htm (дата обращения: 25.02.2014).
3. Пришвин М.М. Осударева дорога // Собр. соч.: в 8 т. - Т. 6. - М.: Художественная литература, 1984. - С. 5-214.
4. Степанов Ю.С. Константы: Словарь русской культуры: изд. 3-е, испр. и доп. - М.: Академический Проект, 2004. - 992 с.
5. ЮнгК.Г. Душа и миф: шесть архетипов. / пер. с англ.- К.: Государственная библиотека Украины для юношества, 1996. - 384 с.
