CC BY
54
_ВЕСТНИК ПЕРМСКОГО УНИВЕРСИТЕТА_
2016 История Выпуск 2 (33)
ИСТОРИЯ ИСТОРИЧЕСКОГО ЗНАНИЯ
УДК 94(470):39
doi: 10.17072/2219-3111-2016-2-138-149
СТЕРЕОТИПЫ ХАРАКТЕРА И ПОВЕДЕНИЯ РУССКОГО НАСЕЛЕНИЯ СЕВЕРНОГО УРАЛА В ОЦЕНКАХ ИССЛЕДОВАТЕЛЕЙ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XIX - НАЧАЛА XX ВЕКА
Г. Н. Чагин
Пермский государственный национальный исследовательский университет, 614990, Пермь, ул. Букирева, 15 g-chagin@yandex. ги
Статья посвящается актуальной проблеме современной отечественной науки -антропологизации истории. Анализируются публикации исследователей и путешественников второй половины XIX - начала XX в., в которых запечатлены традиционные черты поведения, отношение к людям и занятиям как отдельных личностей, так и локальной группы русских Северного Урала.
Ключевые слова: Северное Прикамье, верхняя Печора, русские, традиционная культура, стереотипы характера и поведения.
Русское население указанного региона - традиционный объект интереса многих исследователей, стремившихся понять особенности культуры и быта русского старожильческого населения Северного Урала.
Территория нашего исследования включают в себя верховья рек Камского бассейна Вишеры и Колвы и верхнюю Печору с крупным притоком Унья (северная часть Чердынского уезда Пермской губернии). Эта территория была единой в административном отношении с XVI до середины XX в. [Алейников, Чагин, 2015, с. 4-12; Безносова, Жеребцов, 2012, с. 73-77; Чагин, 2012, с. 26-29].
На рубеже XVII и XVIII вв. здесь селились энергичные люди, которые не боялись перемен, искали и находили подходящие земли для земледелия, угодья для охоты и рыболовства, а также условия для сохранения старообрядческих традиций и веры. И, как свидетельствуют многие примеры, первым и затем последующим поколениям людей успешно удавалось выбрать место для проживания, возвести жилище, обустроить лесные становья, создать семьи и упрочить связи всех составляющих направлений хозяйства и быта. Адаптация к новым условиям требовала многих знаний и передачи их новым поколениям [На путях из земли Пермской..., 1989, с. 3-7].
На протяжении 1965 - 2015 гг. автором в избранном регионе проведено 24 экспедиции с целью изучения культуры, быта и веры населения. В ходе экспедиций пришлось встретиться с людьми с богатым жизненным опытом, исторической памятью, разумно объясняющими перемены в жизни. Их воспоминания помогли лучше увидеть тот повседневный образ жизни населения, который был запечатлен исследователями и путешественниками второй половины XIX - начала XX в.
Изучая публикации прошлого времени, мы не могли оставить без внимания замечательные наблюдения, которые касались черт характера, поведения и взаимоотношений людей, проявлявшихся в трудовых делах, в семье, во время досуга, развлечений и праздников. В целом они позволяют аутентичным и всесторонним образом представить жизнь населения.
В предлагаемой статье останавливаемся на опубликованных материалах, поскольку хотелось донести их до современного поколения людей, рассказав о тех качествах характера и поведения, которые сложились и с которыми жили северные крестьяне в суровых условиях жизнедеятельности. Помимо записок исследователей и путешественников в качестве источника привлечен небольшой круг архивных материалов. Это письма Н.Н. Гусева 1909-1910 гг. Л.Н. Толстому в Ясную Поляну и экспедиционные записки фольклориста Пермского университета П.С. Богословского, относящиеся к 1917 г.
Повседневная реальность русских крестьян рассматривалась нами во взаимосвязи с тем социокультурным пространством, в котором она формировалась и развивалась. Использовался исто-
© Чагин Г. Н., 2016
рико-генетический метод, дающий возможность увидеть причинно-следственные связи среды проживания и деятельности людей. Основывались также на теории повседневности, что позволило воспринимать сферу обыденности крестьян не обезличенно, а во взаимосвязи с живым человеком и его жизненными потребностями.
При описании характера и поведения русских крестьян мы пользовались понятием стереотипа. С одной стороны, стереотип выступает нормативным требованием. Но так как он формируется под воздействием разных факторов в ходе деятельности людей и факторы эти могут быть изменчивы, реальное поведение людей может быть вариативно.
Следует сказать, что публикуемой статьей мы стремимся выделить в самостоятельное направление изучение историко-бытовой среды и характера проявления личных качеств человека в труде, обществе и семье, а также системы ценностей и мировоззрения. Если все это будет касаться далекого прошлого, то невозможно обойтись без высказываний и оценок тех, кто знал ушедшее прошлое. В связи с этим напрашивается заключение о том, что такими источниками являются используемые в нашей статье материалы. Поэтому читателям статьи нетрудно будет представить, какие нужно находить и использовать материалы, если они займутся подобным исследованием в других регионах.
Переходя к анализу источниковедческого материала, заметим, что нам приходится немало его цитировать, поскольку передача его своими словами, к чему мы не раз пытались прибегать, не обеспечивала адекватное отражение суждений, высказанных наблюдателями, знавшими людей в естественной среде проживания.
* * *
Известный русский врач, путешественник и антрополог А.В. Елисеев1 в 1879 г. посетил верховья Вишеры и оттуда вышел на Колву. По Колве сплавился до д. Черепаново и волоковым путем ушел в верховья Печоры. Побывав в деревнях по р. Унья (левый приток Печоры), вернулся на Кол-ву и спустился до Чердыни.
В своих путевых очерках «По белу свету» А.В. Елисеев много пишет о быте, нравах, занятиях русских крестьян и в заключении дает их обобщающую характеристику: «Подобно некоторым уголкам Обонежья2, Чердынский край, верхняя Колва и Печора населены чистокровным русским населением, сохранившим не только свой славянский тип от примеси всякой инородческой крови, но даже свой говор, обычаи и многие песни и предания старины. Высокий, коренастый, с красивым складом лица, мужественными чертами, серосиними глазами и русою бородою, русский насельник Чердынского края во многих отношениях сходен с обонежаниным, таким же потомком новгородской вольницы» [Елисеев, 1894, с. 126].
Такое высказывание А.В. Елисеева могло появиться только в силу понимания единства исторического и социально-экономического развития Русского Севера и Северного Урала в течение длительного времени.
А.В. Елисееву русский насельник этих мест предстал крепким оседлым человеком, который забрался «в далекий северный уголок... и сидит там крепко, ни в чём не нуждаясь и не стремясь к дальнейшему выселению и колонизации». У него всего было «довольно, только хлебушка Бог не уродил, но зато в крае есть много кой-чего другого, за что всегда можно купить и хлеба, и всяка-го другого добра» [Там же, с. 126-127]. «Кой-чем другим» были меха, дичь и рыба.
Яркой народной личностью показался А.В. Елисееву крестьянин Федор, который был проводников в его путешествиях. «Много хотелось бы мне еще рассказать о житье бытье уральского охотника-полесовщика, - пишет А.В. Елисеев, - но ограничусь в качестве примера лишь историей жизни моего верного проводника Федора, которому я был так обязан во время своих блужданий по Чердынскому краю» [Там же, с. 134]. В воспроизведенной «истории жизни» Федора запечатлены многие типичные черты народной жизни. Поэтому мы приведем соответствующие строки из путевого очерка А.В. Елисеева полностью.
«Родился Федор в лесной деревушке, утонувшей в тайге. И отец, и дед, и все родные его были промышленниками и таёжниками. Таким же таёжником не мог не сделаться и Федор, которому чуть не с семи лет дали в руки ружьё. Окружающий глухой лес, его обитатели, охотничья жизнь и ружьё - были первыми представлениями, наполнявшими голову подрастающего ребёнка. Разумеется, лесованье и охотничья жизнь рано стали для него не только идеалом, сколько необходимою потребностью, вне которой он не находил и не знал ничего в жизни.
По собственному признанию Федора, лет до десяти он не имел и представления о соседних деревушках, думая, что свет кончается лесом, окружающим его избушку, и что все остальные люди живут так же, как и его отец, - просто в лесу. Понятие о городе, даже таком, как Чер-дынь, сложилось у Федора уже в том возрасте, когда на верхней губе у мальчика начинают пробиваться усы.
При таких условиях, разумеется, всё миросозерцание полесовщика не выходит из рамок окружающаго его зелёнаго царства, и лес кажется ему родной стихией, которая вполне знакома ему и дорога. Он знает все мелочи ея таинственной жизни и нравы ея обитателей, знает каждую травинку и каждую крошечную пещерку. Не довольствуясь знанием голаго факта, он объясняет и освещает его силою своего собственного мышления, придав ему ту или другую окраску и ставит его в различныя отношения не только к себе самому, но и всему окружающему миру. Не хватает красок из природы для того, чтобы наполнить содержание того или другого поэтическаго или философскаго представления, - он черпает их из мира сверхъестественнаго и наполняет произведениями своей фантазии самое прозаическое содержание. Безконечным множеством невидимых фантастических образов населяет он свою родную тайгу. Черти разнообразных категорий и видов повсюду мерещатся ему: и лешие, и водяные, и русалки, и кикиморы, и вавкулаки, и оборотни.
Сколько рассказов и преданий обо всей этой чертовщине наслышится от каждого стараго полесовщика! По временам станет даже жутко в глухом лесу, который кажется тогда весь населенным невидимыми и всегда более или менее злобными существами. Я, по крайней мере, нередко испытывал особенное чувство жуткости, сидя за ночным костром полесовщика и слушая его многочисленные и разнообразные рассказы. Но, несмотря на всю фантастичность этих последних, в них сказывается много и практической мудрости, тонкого знания леса и многочисленных его обитателей.
Знание леса в самом широком значении этого слова просто поразительно для простого крестьянина, каким является наш таежник или промышленник-лесовик. Он знает пользу и вред каждой травинки, каждаго живаго существа. Старый лесной бродяга - это целая энциклопедия лесных знаний, которых часто не дает никакая книга.
Никогда в самом глухом лесу не потеряется опытный полесовщик, потому что он знает всякия приметы, сумеет найти и север, и полдень, - не только по солнцу и звёздам, но и по разным приметам растительнаго царства, ведомым лишь ему одному. Не заблудится, не замерзнет, не пропадет он и с голоду в самом глухом лесу; даже без ружья он всегда ухитрится прокормиться в тайге, тем или другим способом добывая съедобную, пернатую или четвероногую дичину.
Про некоторых таежников мне говорили, что они по целым месяцам могли жить и пропадать в лесах, добывая там себе и пищу, и одежду, и кров. Этот настоящий возврат к первобытной стадии человеческой культуры, когда каждый умеет добыть себе всё необходимое из окружающей природы и остаться совершенно независимым от других людей, - всего больше и любит настоящий лесной бродяга в душе.
Мой Федор представлял тип довольно близкий к этому идеалу и сделался бы настоящим нелюдимом-таёжником, если бы немного не пошлифовался в Чердыни и возле промышленных людей.
Пятнадцати лет он уже убил перваго медведя и с той поры повалил несколько косолапых лесных богатырей, хотя и до сих пор все-таки чувствует к ним своего рода уважение и никогда не относится к ним слишком легко. Он помнит, как раза два его мял и драл медведь, как он уползал еле живым из-под когтей разъярённаго зверя, благодаря каким-то счастливым случаям... Бывал Федор и на зубах у волков, но спасался, благодаря той находчивости и смётке, которой много у всякаго полесовщика...
Я не скоро бы кончил, если бы стал описывать все стороны симпатичнаго типа леснаго бродяги нашего севера, но не могу не отметить того, что тип этот, к сожалению, - вымирающий: цельность его пропадает от постоянных сношений полудикаго таежника с "цивилизованным" торгашем и скупщиком, проникающим теперь за пушным товаром в глубину самых диких лесов» [Там же, с. 134-136].
Зная реальную жизнь населения по документам и полевым материалам, нетрудно понять, что подобного рода высказывания А.В. Елисеева не случайны. Автор отмечает традиции населения, в
соответствии с которыми формируется характер людей и конкретно проводника Федора, а также нормы поведения, рациональные знания и мифологические представления. Стиль мышления Федора продуцировал установку стереотипов организации среды, расчетливости, продуманности и педантичности.
Еще одной яркой народной личностью предстает Бахарев Трифон Ипатович из д. Бахари на р. Вишера. Ему свойственны природный ум, редкие народные знания, дар поэтического слова. Во время фольклорной экспедиции Пермского университета в июне 1917 г. с ним встретился П.С. Богословский3, в записках которого и обнаружена характеристика незаурядной личности.
Фольклористы отыскали Т.И. Бахарева в лесной избушке, куда он удалился на охоту4. Назвали его бахарем не столько по имени родной деревни и фамилии, сколько за то, что он хорошо подходил под значение русского слова бахарь - говорун, рассказчик, сказитель.
«Смолистыми прямыми сказами наполнил охотник бахарь свою избушку. Щедро вытряхнул из своей бездонной скоморошьей зобки озорные слова. Жемчужной звонкой зернью брызнули они в светлый пахучий-трескучий, певучий лиственный сруб, заскакали смешливые змейчатые чертенята по углам, разбудили притаившегося где-то за печью зазвонистого сверчка. Невольно здорово затряслись изнемочные тела фольклористов. По-молодому встряхивал Ипатыч 70-летним кудрявым серебром. По-весеннему заискрились запавшие, но зоркие, теперь уже орлиные зрачки. По-молодецки топали крепкие ноги. Как острые иглы подбадривали дурманные выкрики. Ну и распотешил нас последний скоморох. Точно для нас уцелел он в лесной пазухе лесного кряжистого кос-моча Урала. Обильно тряхнул перед нами бахарь сказочными яхонтами. Уж не пожался своей скатной жемчужной речи... Незаметно скоротали мы с ним промелькнувшие как миг три серебряные северные ночи - писали без огня. Бирюзовые кафтаны истомко закутали красавицы сосны, слушая озорного бахаря»5.
Приведенное высказывание П.С. Богословского убеждает в том, что Т.И. Бахарев был удивительно душевным и благожелательным крестьянином, обладающим житейской мудростью и знанием устного народного творчества.
Этнограф Ф.М. Истомин6, выполняя в 1890 г. задание Императорского Русского географического общества, по мере продвижения вверх по р. Колва встретился с «гостеприимными, радушными, услужливыми и подчас словоохотливыми русскими обитателями здешнего края, которые невольно возбуждали к себе симпатию» [Истомин, 1890, с. 611]. При этом у Ф.М. Истомина сложилось и такое впечатление: «Вникая глубже во внутренний быт здешних русских обитателей, и прислушиваясь к откровенным подчас рассказам самих же раскольников о некоторых особенностях этого быта, невольно проникаешься чувством жалости к этим добрым людям, духовные очи которых закрыты для истинного света; погружённые во мрак, ложь признают они за величайшую истину, унаследованную от предков, слепо верят в неё, как в священное наследие, ненарушимо охранять и оберегать которое - их величайшая обязанность и бесконечная заслуга перед Богом, а малейшее отступление - вечная погибель» [Там же ].
Оценка местных крестьян дана Н.Н. Гусевым7 в письмах, которые писал во время ссылки в 1909-1910 гг. из с. Корепино Чердынского уезда Л.Н. Толстому в Ясную Поляну. В самых первых письмах Н.Н. Гусев отмечал: «Народ нелюдимый...», «местные крестьяне поражают своей неразвитостью и необщительностью. Разрозненность их доходит до того, что они не имеют общего пастуха»8. В последующих письмах, когда Н.Н. Гусев сблизился с крестьянами, он характеризует их совершенно иначе. Так, 11 октября 1911 г. уже в последнем, 23-м, письме Л.Н. Толстому сообщал: «Что касается здешних крестьян, то это люди в большинстве своем очень добродушные, ласковые, терпимые, выносливые и упорные в труде. Особенно добродушны старики и девки. Серьезных духовных запросов я не заметил ни в одном человеке, ни из стариков, ни из молодых. К нам молодые ходят только поплясать. Двое молодых берут книги, но не знаю, что они из них выносят. Бегали за книжками ребятишки-школьники, но учитель дьякон запретил»9. А в целом, заключал Н.Н. Гусев, «... одной стороной своей духовной жизни корепинцы стоят неизмеримо выше образованных классов»10.
По наблюдению Н.Н. Гусева, «здесь нет мужиков, выделяющихся исключительным богатством, и нет нищих. Темной стороной является множество языческих суеверий... которые сплетаются еще с церковным суеверием... в лешего верят все... Наблюдал свадебные обряды, наша
хозяйка выдавала дочь. Обряды отличаются здесь большой сложностью, и вынес впечатление, что здесь очень твёрдо держится вера в вечную нерушимость брачного союза, - вера, которой и подобия не осталось в высших классах»11.
Из изложенного следует, что корепинские крестьяне, хотя и оставались суеверными, но у них Н.Н. Гусев обнаружил такие качества, которые отсутствовали «в образованных, высших классах». Л.Н. Толстой, узнав о них из писем, назвал крестьян «высоконравственными людьми России»12.
Оценка крестьян сохранилась в воспоминаниях Ольги Ивановны Рабе, семья которой в 1915 г. оказалась в с. Искор Чердынского уезда в числе беженцев из Польши. В новых условиях на первых порах без знания русского языка полякам удалось выжить только благодаря тому, что у них сложились приятные отношения с местным населением.
Спустя годы, О.И. Рабе вспоминала: «Народ искорский был хороший; к нам, как к иноверцам, относились хорошо. Мать их уважала, ходила работать на поденщину, то есть на день, а они платили ей кто чем мог - молоком, творогом, картофелем, хлебом, также деньгами... В воскресные дни все беженцы собирались у какой-нибудь семьи беженцев и пели песни. Народ слушал, как беженцы поют. Видимо нравилось, потому что приходили многие не только соседи, но и из нижнего конца» [Чагин, 2010, с. 57].
Многие авторы записок отмечают удивительную приспособленность населения к местным природным условиям, желание его жить только в таежных местах. По наблюдению путешественника Б.П. Никонова, «охотники попадают в такие дебри, где не то, что дорог, но и тропинок нет, и нужно специальное чутье местного жителя, чтобы не сбиться с пути в девственных урочищах» [Никонов, 1901, с. 694]. Задумываясь о будущем населения верхней Колвы, Б.П. Никонов отметил: «Казалось бы и вовсе невозможно здесь жить - до того дика и сурова, и не обуздана его природа. Но люди здесь - ничего себе - живут, и даже просвещение не чуждо этому глухому закоулку России: и в Ныробе, и в других селах имеются для местного населения начальные школы и можно надеяться, что не вечно лешие и водяные будут одни тяготеть над запуганным суровой природою умом жителя» [Там же, с. 696].
Автор заметок, побывавший в волостном с. Тулпан в 1896 г. и назвавший их весьма необычно: «Письма оттуда, где редко кто бывает», вынес такие наблюдения: «Народ здесь смирный, кроткий, добродушный; говорит нескладно, несвязно; большинство одет в холщовые рубахи с нагрудными крестами наруже; острижены в скобку; живут чисто и сыто, но никакой наклонности к оседлости не имеют и мечтают об одном лишь, как бы выделиться подальше, поближе к рябчикам и к рыбе» [Юрбел, 1896, № 45]. Наравне с характеристикой личных качеств в заметках отмечается «природное» желание людей жить как можно ближе к природе и с дарами природы.
Наблюдения путешественника Ф.П. Доброхотова13 рубежа XIX и XX вв. нашли отражение в таком высказывании: «Здесь живут русские старообрядцы. Это - настоящие скваттеры печорских лесов. Бесстрашные, смелые и неутомимые, они не бояться вступить в единоборство с медведем и на лыжах загоняют диких лосей» [Урал северный..., 1917, с. 372].
Думается, что справедливо Ф.П. Доброхотов назвал жителей печорских деревень скваттерами. К ним причисляли самовольно поселившихся на свободной необработанной земле14. Убеждает нас в верности этой оценки обширный экспедиционный материал, полученный в печорских и кол-винских деревнях [На путях из земли Пермской..., 1989, с. 13-93].
Чердынский рудопромышленник, золотоискатель и в то же время страстный охотник П.В. Белдыцкий15 на страницах московского журнала «Природа и охота» с особой похвалой отзывался об охотника Вишерского края: «В этом-то Чердынском уезде, по берегам реки Вишеры, живут люди - охотники, которым всякий истый охотник и позавидует, и удивится, и пожелает подражать, но не сможет. Вишерец - личность типичная, один его лузан16 отчасти характеризует его» [Белдыцкий, 1880, с. 19].
Наблюдения П.В. Белдыцкого удачно дополняют сведения ботаника и этнографа П.Н. Крылова17, относящиеся к 1870-м гг. «Из всех занятий у вишерцев-мужчин излюбленным является охота... Лешня привлекает, кроме того, и своей спортивной стороной, может быть, той природной обстановкой первобытных лесов и гор, где проходит бродячая жизнь охотника, теми особыми задачами и тонкостями охоты, которые развивают сметливость и ловкость, необходимые для выслеживания и добычи зверя.
Охотничьи задатки передаются, по-видимому, по наследству: по уверению лесников, удач-
ливые охотники из молодежи выходят лишь из тех семей, где отцы были охотниками. Если и появится охотник из не лесобной семьи, то в нем все же нет такого толка, - не может сравняться с настоящим лесником. Дети в не лесобных семьях не проявляют особенного влечения к охоте, у лесников же ребята 10 лет уже хватаются за ружье, а с 16 лет идут в дорогу» [Крылов, 1926, с. 44].
В процитированной записке довольно точно воспроизведена система передачи навыков ведения охоты: когда отцы настоящие охотники, тогда и их дети становятся такими же «удачливыми промысловиками».
Ряд исследователей довольно подробно запечатлели установленные традицией стереотипы поведения охотников, когда они объединялись в артели. Вишерские охотники уходили на охоту артелями до 15-20 человек. Провожали их всей деревней. Сначала всю поклажу везли на лошадях до стана, вокруг которого разворачивалась охота. Отсюда лошади возвращались домой. Обычно эту работу исполняли мальчики или даже девочки от 12 до 15 лет.
Прежде всего стереотипы проявлялись в распределении обязанностей. Из опытных охотников, обыкновенно из стариков, избирался хозяин - «вожак или вожатель». Он и создавал артель, подбирая охотников по своему усмотрению. На Вишере во второй половине XIX в. самой удачливой считалась артель Южанинова Устина Васильевича из д. Южаниновой. Она состояла из 12 человек, «молодец к молодцу». Сам Устин, которого называли «прототипом вишерца», ходил на охоту более 40 лет [Белдыцкий, 1880, с. 30-32].
Один из членов артели, чаще всего из молодежи, выполнял обязанности «кашевара». Обязанностей у него было много. Утром он вставал раньше всех и готовил завтрак. После завтрака мыл посуду и упаковывал продукты. Чтобы к следующему завтраку поспела дичь, вечером ее ощипывал, потрошил и варил в котле на костре. При этом он успевал охотиться наравне с другими артельщиками. Бывало, что задерживался на охоте и опаздывал к ужину. «Но это уже не ставится ему в вину, - замечает П.Н. Крылов, - так как существует правило, что кто первый вечером воротится с охоты, тот и должен навешивать ужин, хотя бы то был и сам хозяин» [Крылов, 1926, с. 14].
Вожак артели руководил только существенными сторонами звериного промысла. Например, выбирал место для охоты, давал задание охотникам, указывал, в каком направлении идти на охоту и за каким зверем. Он следил за добросовестным исполнением обязанностей артельщиками, особенно молодыми. Редко бывали случаи, когда приходилось «изгонять неисправного артельщика» и отправлять его одного домой за сотню верст «без всякой доли из общей добычи» [Там же]. Как подчеркивает П.Н. Крылов, вожак артели «совершенно не берет на себя обязанности наставника в искусстве лесованья. "Будешь ходить, сам научишься" - в большинстве случаев единственный ответ на расспросы любознательных новичков... Получив такой ответ, новичок не захочет более спрашивать. Зато усиливает внимание, ловит на лету разные указания из рассказов или разговоров между собой опытных охотников, запоминает виденное на практике и поневоле сам раскидывает умом. Таким путем вырабатывается более самостоятельный лесник» [Там же].
Но указанные обстоятельства могли отбить охоту заниматься этим промыслом у молодых охотников, особенно у тех, кто не принадлежали «к лесобным семьям», у кого отец или близкие родственники не занимались охотой. При этом П.Н. Крылов замечает и такое обстоятельство: «Сходив 2-3 дороги, молодежь, выдержавшая искус, приобретает уже значительную опытность и в свою очередь держится правила не потакать вновь прибывшим новичкам» [Там же]. Очевидно, осознание этого было вызвано давним убеждением, что «созлым», т. е. настоящим, охотником становится только тот, кто все полезное самостоятельно извлекал из опыта старших охотников и внедрял в свою практику.
По воскресеньям и церковным праздникам не охотились. Пасху праздновали три дня. Но время «в бездействии не проводили». В эти дни поправляли ружья и охотничье снаряжение. Молодежь по праздникам играла в шашки.
Сложившимися стереотипами поведения руководствовались в процессе самой охоты. П.Н. Крылов, например, описал их так: «В тех случаях, когда лесники из не соединившихся артелей сталкиваются при охоте за одним зверем, например, лосем, то право на завладение добычей обусловливается некоторыми выработанными лесниками правилами. Так, например, оба сошедшиеся следят зверя при одинаковых условиях, например, оба с собаками или без них, то добыча делится
пополам, все равно, кто бы из них не убил ее.
Если убивший зверя гнал его с собаками, а другой без них, то всей добычей пользуется первый. Напротив, преследующий с собаками получает пай и в том случае, если зверь будет убит кем бы то ни было.
Когда же лесник гонится без собаки, между тем зверя застрелил другой, то первый уже не имеет права на пай, если убитый зверь сложен в лабаз, освежеван или, по крайней мере, у него отрезано ухо. В противном случае лесник не преминет выстрелить в лежачего зверя и требует пай: "Ты де не смог еще справиться с ним - вишь жив был". Твердо зная это правило, убивший, заслышав за собой шаги, обыкновенно старается поскорее отнести ухо и тем устраняет всякие притязания на его добычу со стороны чужого артельщика.
Артель скрывает одна от другой о количестве добытой дичи и не показывают ее. Последние из предрассудка, что "осмотрят-де, оговорят, после дичь попадаться не станет". Редкие, например, Алексей Паршаков - один из самых знаменитых лесников на Вишере, не придерживаются этого суеверия и говорят в означенных случаях правду» [Там же, с. 15].
Как видно из наблюдений П.Н. Крылова, нормы обычного права в определенной степени были конкретны, в то же время в них проявлялась некоторая условность. Так, добыча достается тому охотнику, который гнался за зверем с собакой, хотя его убивает охотник без собаки. Охотник, гнавшийся за зверем без собаки, может остаться без добычи, если зверя убил другой охотник, который успел сложить добычу в лабаз или хотя бы отнести туда ухо зверя.
В этих правилах отражаются моральные начала и принципы справедливости в крестьянском понимании. Положительный исход охоты решали два обстоятельства: если у охотника была собака и если охотник успевал освежевать убитого зверя, сложить в лабаз или хотя бы перенести туда ухо зверя. Почему утвердился обычай с ухом, остается неизвестно. Но явно он идет из далекого времени.
У охотников артели давно сложился ритуал, исполняемый при возвращении в деревню. При подходе к деревне стреляли из ружей. Услышав стрельбу, выбегали им навстречу «домашние лесники», т. е. те, которые охотились на близком расстоянии от дома. Если возвращение совпадало с празднованием весеннего Николина дня, то встречать «высыпала вся деревня». Старики выносили пиво, водку, угощение. Праздник длился несколько дней. Домой доставленная добыча делилась поровну, и каждый получал пай.
Большого внимания заслуживают наблюдения фольклориста Н.Е. Ончукова18, дважды побывавшего на рубеже XIX и XX вв. на верхней Колве и Печоре и по р. Унье. Описатель быта отмечал: «Во-первых, все рассказы о дикости, грубости, будто бы каких-то даже разбойничьих наклонностях тулпанских раскольников, конечно - вымысел, основанный вероятно на рассказах лиц начальствующих (священник, становой пристав, урядник), которым в силу своей службы приходилось что-нибудь тулпанцам навязывать, их притеснять и пр. Тулпанцы, исключая их веры, которая в домашнем обиходе тулпанца имеет, кажется, очень мало значения, совсем почти не отличают от православных корепинцев, кикусцев и прочих жителей средней Колвы и гораздо симпатичнее окологородных ныробцев, искорцев, а об вильгортцах и покчинцах я уже не говорю.
Вишерцы, например, с виду, по крайней мере, чёрствы, но тулпанцы, особенно жители Печоры, не страдают и этим. У последних, печорцев, в речи, обращенной к нам, то и дело слышатся эпитеты: "сокол", "добрый", "свет", "милый"и пр., и этим они совсем не хотят с корыстной целью расположить к себе человека19. Это делается у них невольно, как знак теплого, душевного к человеку расположения. Жители крайних селений Колвы и Печоры, живущие кажется на "краю света", совсем не глядят дикарями, что меня даже удивило. Это зависит, вероятно, от того, что все тулпанцы промышленники, а не хлебопашцы, и им приходиться часто сталкиваться с людьми всякими...» [Ончуков, 1901, с. 72-73].
В высказывании Н.Е. Ончукова мы имеем прекрасный образец установления наличия небольших групп населения, с чего должно начинаться любое этнографическое исследование. Н.Е. Ончуков увидел культурно-бытовые признаки у тулпанцев - населения Тулпанской волости по верхней Колве и Печоре - и их сходство с теми признаками, которые были присущи русским средней Колвы. Поэтому тулпанцев он поставил на один уровень с корепинцами и кикусцами (названы по с. Корепино и д. Кикус), но не с ныробцами и искорцами (по селам Ныроб и Искор) и тем более с вильгортцами и покчинцами (по селам Вильгорт и Покча), а также с вишерцами.
Тулпанцы, на взгляд Н.Е. Ончукова, заслужили такой оценки, потому что занимались преимущественно охотой, которая, по словам другого исследователя, В.И. Белоусова, являлась для них
«хлебом насущным» [Белоусов, 1915, с. 9-10].
Но жизнь делала свое дело и в среде тулпанцев. Молодежь отходила от религии и перенимала новшества со стороны. Об этой видимой действительности Н.Е. Ончуков сказал так: «Вся суть веры для большинства - обрядность: "истинный" крест, не хождение в церковь, кержачество, вот и все, а там все позволено: "пьяница да не еретик". Молодежь за последнее время все больше и больше бросает и эту обрядность, и все больше и больше начинает ценить "блага культуры" -табак, чай, ситцы, сапоги с гармоникой и пр.
Нынче уже редко бегают из солдат, как прежде, когда леса Тулпанской волости, говорят, были полны дезертирами. Молодежь охотно идет в солдаты, охотно носит "пинжак", покупает гармонику, перенимает и поет песни-частушки, а иногда бывает "на миру", у православных стыдится названия "кержак".
Пройдет еще десяток лет, выстроится на Колве и Печоре один, другой завод, выстроятся 2-3 земские (непременно земские, без насильственно навязываемого Закона Божьего) школы и неофициальное "обмирщение" волости произойдет само собой, без убеждений миссионеров, производящих как раз обратное действие...
Тулпанцы удивили меня своей терпимостью: меня везде радушно принимали, всегда старались угостить и часто ни за что не хотели брать денег» [Там же].
Почти одновременно с Н.Е. Ончуковым на верхней Колве и Унье побывал краевед, писатель Н.П. Белдыцкий20. Свой очерк он назвал «В парме» и о «пармских» жителях, которые были сплошь старообрядцами, сделал массу интересных наблюдений.
Мы узнаем, что они отличались «крепким здоровьем, выносливостью и независимостью своих взглядов» [Белдыцкий, 1901, с. 9]. «Стоит только немного присмотреться к жизни верховцев, чтобы убедиться в несомненном материальном благосостоянии этих обитателей пустыни. Иначе оно и быть не могло: на громадной территории разсыпано такое ничтожное количество жителей, что в эксплоатации природных богатств пармы среди них отсутствует конкуренция и только лентяй не мог бы здесь обезпечить себя» [Там же, с. 8-9].
В д. Талово Н.П. Белдыцкий остановился у Л.Е. Чагина, которому дал такую характеристику: «Это замечательный бодрый старец, бывший николаевский солдат и один из главных начетников в парме... Ларион Евстафьевич степенно начал расспрашивать меня о причинах появления в их краях. Сам же он на вопросы отвечал в высшей степени сдержанно и обдуманно. Особенно не нравились ему вопросы о вере... Вечером он рассказывал про свою солдатскую службу, про Петербург, где он служил в гвардии и помнил хорошо Императора Николая I и Великого князя Михаила Павловича, вспоминал и про Севастополь, где ему пришлось пробыть три месяца. Спрашивал меня про теперешнюю политику, но чуть разговор касался ихняго края, веры, старик сразу настораживался и становился скрытным. Он мне не доверял и все старался изучить меня» [Там же, с. 76].
В очерке Н.П. Белдыцкого люди предстают верующими и честными, без каких-либо претензий к обстоятельствам своей жизни. Но они обделены грамотой, которая бы сделала из них еще «более развитых людей». По этому поводу Н.П. Белдыцкий с грустью написал: «У одного озерка я увидел ребятишек. Они посредством рубах ловили мелкую рыбёшку... Какие все симпатичные рожицы! И как жаль, что не суждено им просветиться светом грамоты толковой!..» [Там же, с. 80].
По наблюдению исследователей, жители всех деревень были суеверными людьми и «открещивались от всего мирского». В д. Черепановой, отмечал Н.П. Белдыцкий, «нигде не принимают мирских. Едва удалось уговорить бабу в одной избе. Она разрешила мне остановиться в клети только тогда, как узнала, что я не табашник, т.е. не курю. Самоваров здесь нет и впомине, и я попросил молока. Она принесла кринку. Я хотел сам перелить его в свой котелок, чтобы сварить какао, но баба не дала мне и дотронуться до кринки. Как коршун схватила она ее и сказала: "Сама, сама налью! Ты не погань! Не дам посуду мирщить!"» [Там же, с. 72]. Как правило, для приезжих людей в каждом доме держали особую посуду - «мирскую».
В традиционной культуре населения допускалось проявление мужской и женской субкультуры. Об этом, в частности, позволяют говорить наблюдения этнографа и фольклориста А. Чесно-кова, длительное время проживавшего в Тулпанской волости.
«Наблюдая и лично участвуя в сельскохозяйственных работах, - пишет он в этнографическом очерке, - работая вместе с кержаками все лето 1907 г., я поражался... в то время, когда женщины косят или жнут, мужчина преспокойно берет ружьё и уходит в лес. Но случается, что найдет туча, польётся дождь, вдруг, откуда ни возьмись, появляется охотник и, несмотря на то, что вследствие уже начавшегося дождя убрать сено невозможно, напускается на женщину, почему она не управилась до дождя с работой» [Чесноков, 1908, с. 24].
По наблюдению того же А. Чеснокова, «в семейном быту кержак является властным и грубым, в особенности по отношению к женщине... Дети же пользуются некоторой любовью, но все-таки, несмотря на строгое предписание "цветников духовных", старообрядческих начетников, так называемых "стариков", - держат детей в страхе Божьем, дети пользуются многими вольностями, скоро усваивают грубые и циничные выходки родителей и, воздерживаясь от пития чая, курения табака, еде из разной посуды, все-таки скоро развращаются» [Там же].
Многие исследователи отмечают такую черту старообрядческого населения как выносливость. Это заключение они делали еще в связи с тем, что в сильные морозы часто встречали в деревнях детей, «бегающих совершенно босыми или в одном белье». Также «девушки, несмотря на морозы, идут совершенно спокойно в сарафане, и за водой, и за кормом скоту, только лишь руки покрывают исподками (варежки)» [Там же, с. 28].
Местные жители, по наблюдению А. Чеснокова, любили баню, «и нет такого дома, при котором бы не было бани». Баня натапливалась «необыкновенно жарко, и при этом в ней почти никогда не моются теплой водой, а самой холодной ледяной, без которой в бане нельзя париться из-за опасения угара. Распарившись, обдаются этой водой; а в зимнее время, выскочив из бани, катаются по снегу. Из бани эти крепыши идут до избы совершенно голыми или в одном белье, нисколько не опасаясь простуды» [Там же]. Такую баню принято было посещать два раза в неделю.
Несмотря на сохранение традиционных бытовых черт, в жизни северных крестьян неизбежно появлялись новые черты, на которые также обращали внимание исследователи.
Изменения коснулись вишерских крестьян, когда на территории их бытования появились заводы. Н.П. Белдыцкий счел нужным об этом сказать в путевом очерке, но, что очень важно, в сопоставлении с тем, какими были вишерцы до заводов.
«Вишерцы до заводов, - пишет он, - отличались замечательной честностью и чистотой нравов. На всей Вишере тогда и понятия не имели о замках, так как воровства не было и в помине. Можно было со спокойным сердцем оставить на ночь без караула нагруженный воз и к утру все оказывалось в целости. Украсть у своего ближнего для вишерцев представлялось чем-то несуразным, диким. Честность их простиралась до того, что во время охоты, забредя в чужую избушку, они оставляли там деньги за истребленные припасы, а в каждой избушке всякий охотник оставлял крупу, соль, сухари...
Вишерцы отличались так же и гостеприимством; правда они были дики и суровы на вид, как и их природа, но под этой оболочкой скрывалась неподкупная честность и радушие... И вот в этом диком крае неожиданно развилось горное дело и вишерцы, неподготовленные и ошеломленные, оказались перенесенными в обстановку чуждую их характеру, понятию и образу жизни... » [Белдыцкий, 1899, с. 9].
Наблюдения исследователей максимально точно и полно воспроизводят «портрет» русского населения, в котором проступали глубинные пласты характера, его душевные и нравственные возможности. Подытоживая изложение, можно сказать, что среди факторов, влиявших на жизнь крестьян, главными являлись среда обитания и занятия. Важным было и обстоятельство, что русские не смешивались с другим народом, к ним подселялись только выходцы из центральной части Чер-дынского уезда. Была у них возможность вступить в семейно-брачные отношения с манси, но этого не происходило. С манси русские общались только на хозяйственном уровне [^гин, 2012, с. 144149].
Описанные условия жизни русских не менялись на протяжении длительного времени, поэтому и стереотипы характера и поведения людей выглядели устойчивыми до кардинальных изменений в советскую эпоху.
Примечания
1 Елисеев Александр Васильевич (1858-1895) окончил в 1882 г. Медико-хирургическую академию в Санкт-Петербурге. Изучал север и северо-запад Европейской России, путешествовал по Швеции, Норвегии и Фин-
ляндии. Известен главным образом как исследователь Малой Азии и Африки. К 1884-1887 гг. относятся путешествия по Аравии, Алжиру, Тунису, Малой Азии, о которых рассказал в многочисленных очерках и заметках. Путешествовал также по Судану (1893) и Абиссинии (1895). Работы А.В. Елисеева содержат ценные географические, антропологические и этнографические наблюдения. Он первым в русской литературе оставил подробное описание Судана, Сахары, населенной туарегами, по сути, был первым российским туристом в Ливии. Его главным произведением является трехтомник «По белу свету», состоящий из очерков и картин многочисленных путешествий, в том числе по Колво-Вишерскому и Печорскому краю.
2 Обонежьем назывался бассейн р. Онега, впадающей в Белое море, он заселялся с XIII в. выходцами из земель Великого Новгорода.
3 Богословский Павел Степанович (1890-1966) - литературовед, фольклорист, профессор. В 1916 г. при Пермском университете организовал научный кружок по изучению Северного края.
4 Государственный архив Пермского края. Ф. р-973. Оп. 1.Л. 1-3 об.
5 Там же. Л. 3-3 об.
6 Истомин Федор Михайлович - этнограф, фольклорист. Родился в 1856 г. в Архангельске, окончил историко-филологический факультет Санкт-Петербургского университета; с 1883 г. секретарь этнографического отдела Императорского Русского географического общества. Участвовал в этнографических экспедициях по Архангельской губернии (1884), в Печорский край (1889 и 1890), в 1886 и 1893 гг. - в экспедиции, отправленной на средства Государя Императора для собирания народных песен в северных губерниях.
7 Гусев Николай Николаевич (1882-1967) - литературовед. В 1907-1909 гг. был личным секретарем Л.Н. Толстого. За пропаганду и распространение запрещенных цензурой произведений писателя был выслан на два года под гласный надзор полиции. Местом ссылки уездное полицейское управление избрало Чердынский уезд, с. Корепино. Историю ссылки он описал в очерке «Из Ясной Поляны в Чердынь» (1911).
8 Государственный музей Л.Н. Толстого (Москва). Фонд Л.Н.Толстого. № 5569, 4770.
9 Там же. № 67301.
10 Там же. № 47779.
11 Там же.
12 Там же.
13 Доброхотов Ф.П. является составителем и автором некоторых разделов книги. Существенная часть ее отличается социально-экономической злободневностью рубежа XIX и XX вв. Книга была рассчитана на широкий круг читателей, но у составителя были коммерческие цели в области туристического бизнеса.
14 Скваттерство было широко распространено в XVП-XIX вв. в Австралии и на северо-западе современных США.
15 Белдыцкий Петр Викентьевич, возможно, родился в Польше, а в Чердыни оказался во время ссылки родителей. Служил в конторе золотодобывающей компании. Занимал должность секретаря съезда мировых судей Чердынского уезда. Проявил большой интерес к древностям Чердынского края. Обладал коллекцией минералов, окаменелостей, чучел, старинного оружия, украшений, которая досталась ему от тестя, судьи и земского деятеля С.Я. Коновалова. Его сын Николай стал видным общественным деятелем, краеведом и писателем, очерки которого мы используем в данной публикации.
16 Лузан - верхняя накидка охотников и рыбаков из специально сотканного сукна - толстого, мягкого, обязательно поперечно-полосатого (темного с белым).
17 Крылов Порфирий Никитич (1850-1931) - ботаник, профессор Томского университет, член-кор. Академии наук СССР (с 1929 г.). Основал первый в России расположенный за Уралом ботанический сад и гербарий. Во время учебы в Казанском университете осуществил 11 больших путешествий по Пермской губернии. В 1870, 1876, 1878 гг. побывал в Чердынском уезде с целью изучения растительности, но попутно собрал материал о занятиях и быте населения, который опубликовал только в 1926 г.
18 Ончуков Николай Евгеньевич (1872-1942) родился в г. Сарапуле. Служил фельдшером в Казанской, Вятской, Пермской губерниях. В 1898 г. перебирается в Санкт-Петербург, где занимается журналистикой. Установил контакты с Императорским Русским географическим обществом. Летом 1900 г. отправился в свою первую официальную научную экспедицию по Чердынскому уезду. После этого Императорское Русское географическое общество два года подряд командировало его за былинами на р. Печору. Результатом экспедиций 1901-1902 гг. явился сборник «Печорские былины», за который Н.Е. Ончуков был награжден малой золотой медалью. В 1908 г. опубликовал «Северные сказки», собранные в поездках в разные регионы Русского Севера. За сборник сказок Н.Е. Ончуков был награжден большой золотой медалью. Его научная деятельность прервалась в связи с репрессиями. Скончался под г. Пенза. Его публикации и личный фонд в Российском государственном архиве литературы и искусства (Москва) являются весьма значимыми в отечественной фольклористике и этнографии.
19 Традиция насыщать речь такими эпитетами-обращениями удерживается среди населения верхней Печоры до нашего времени. В этом автор убедился, когда в феврале 2013 г. в пос. Якша общался с местной жительницей Анисьей Диевной Сусловой, 1927 г.р.
20 Белдыцкий Николай Петрович (1869-1928) родился в г. Чердыни в семье ссыльного поляка, золотоискателя
и охотоведа. Работал учителем в разных школах Чердынского уезда. В 1907 г. переехал в г. Пермь. Занимал разные должности в Пермской губернской земской управе. Работал в редакции газеты «Пермская земская неделя». Избирался на общественную должность ученого секретаря Пермского научно-промышленного музея. Много путешествовал по Северному Уралу. Опубликовал обстоятельные, полные уникальных наблюдений историко-этнографические очерки в губернских газетах и сборниках.
Библиографический список
Алейников А.А., Чагин Г.Н. Население в верховьях Печоры и Уньи в конце XIX - начале XX в. // Тр. Печоро-Илычского заповедника. Сыктывкар, 2015. Вып. 17. Белдыцкий Н.П. Очерки Вишерского края. Пермь, 1899.
Белдыцкий Н.П. В парме: очерк северной части Чердынского уезда. Пермь, 1901.
Белдыцкий П.В. Очерк современной охоты на Чердынском Урале по реке Вишере // Природа и
охота. 1880. Т. 2.
Безносова Н.П., Жеребцов И.Л. Формирование административной границы Коми автономии в верховьях Печоры // Ист. демография. 2012. № 2 (10).
Белоусов В.И. Опыт обследования соболинаго промысла и промысловой охоты вообще в Чердынском и Верхотурском уездах Пермской губернш. Пг., 1915.
Елисеев А.В. По белу свету: очерки и картины из путешествий по трем частям Стараго света. СПб., 1893. Т. 1.
Истомин Ф. О религиозном состоянии обитателей Печорского края // Прибавления к Церковным ведомостям, издаваемым при Святейшем Правительствующем Синоде. 1890. № 19. На путях из земли Пермской в Сибирь: очерки этнографии северноуральского крестьянства XVII-XX вв. М., 1989.
Никонов Б.П. Конец света // Ежемесячные приложения к журналу «Нива» на 1901 г. 1901. Май-август.
Ончуков Н.Е. По Чердынскому уезду: поездка на Вишеру, на Колву и на Печору // Живая старина. 1901. № 1.
Урал Северный, Средний, Южный: справочная книга / сост. Ф.П. Доброхотов. Пг., 1917. Чагин Г.Н. Беженцы Первой мировой войны в Чердынском крае: история переселения, обустройство на новом месте, дальнейшие судьбы // Вестник Пермского университета. Сер.: История. 2010. Вып. 1(13).
Чагин Г.Н. Манси Северного Урала: хозяйство, мировоззрение, связи с другими народами в первой трети XX в. // Вестник Пермского университета. Сер.: История. 2012. № 1 (18). Чесноков А. Среди кержаков: этнографический очерк // Пермская земская неделя. 1908. № 12. Юрбел. Письма оттуда, где редко кто бывает // Екатеринбургская неделя. 1896. № 45.
Дата поступления рукописи в редакцию 18.04.2016
STEREOTYPES OF CHARACTER AND BEHAVIOR OF THE NORTHERN URAL RUSSIAN POPULATION IN THE OPINION OF THE RESEARCHERS OF THE SECOND HALF OF XIX - EARLY XX CENTURIES
G. N. Chagin
Perm State University, Bukirev str., 15,614990, Perm, Russia g-chagin@yandex. ru
The paper based on a variety of evidences of the observers of the second half of XIX - early XX centuries analyzes stable stereotypes of character and traditions of behavior of the Russian population of the Northern Urals, that regulated their daily life. Both personalities and generalized images of people are under analysis. Their ability to run the economy, skills to adapt to the environment, people's attitudes to each other were taken into account as well. The appeal to the complex of ethical aspects of human behavior gave the possibility to mark the factors that determined the development of skills and characters of people. Among them, habitat, occupations depending on the seasons of the year, family norms, generational relationships, religious beliefs were the most important factors. It was important that Russians were not mixed with Mansi in the analyzed region and only those who came from the central part of the Cherdyn district settled there. Russian communication with Mansi was only economic. The conditions of Russian life
in the region has not changed for a long time; therefore, the patterns of the character and behavior seemed stable until drastic changes in the Soviet era. To assess the representativeness of the published material, the author used field material and visual observations as a result of numerous ethnographic expeditions.
Key words: Northern Kama region, Upper Pechora, Russians, traditional culture, stereotypes and behavior.
References
Aleynikov A.A., Chagin G.N. Naselenie v verkhov'yakh Pechory i Un'i v kontse XIX - nachale XX v. // Tr. Pe-chorskogo zapovednika. Syktyvkar, 2015. Vyp. 17. Beldytskiy N.P. Ocherki Visherskogo kraya. Perm', 1899.
Beldytskiy N.P. V parme: ocherk severnoy chasti Cherdynskogo uezda. Perm', 1901.
Beldytskiy P.V. Ocherk sovremennoy okhoty na Cherdynskom Urale po reke Vishere // Priroda i okhota. 1880. T. 2.
Belousov V.I. Opyt obsledovaniya sobolinago promysla i promyslovoy okhoty voobshche v Cherdynskom i Verkhoturskom uezdakh Permskoy gubernii. Petrograd, 1915.
Beznosova N.P., Zherebtsov I.L. Formirovanie administrativnoy granitsy Komi avtonomii v verkhov'yakh Pechory // Istoricheskaya demografiya. 2012. № 2 (10).
Chagin G.N. Bezhentsy Pervoy mirovoy voyny v Cherdynskom krae: istoriya pereseleniya, obustroystvo na no-vom meste, dal'neyshie sud'by // Vestnik Permskogo universiteta. Ser.: Istoriya. 2010. Vyp. 1(13). Chagin G.N. Mansi Severnogo Urala: khozyaystvo, mirovozzrenie, svyazi s drugimi narodami v pervoy treti XX v. // Vestnik Permskogo universiteta. Ser.: Istoriya. 2012. № 1 (18).
Chesnokov A. Sredi kerzhakov: etnograficheskiy ocherk // Permskaya zemskaya nedelya. 1908. № 12. EliseevA.V. Po belu svetu: ocherki i kartiny iz puteshestviy po trem chastyam Starago sveta. SPb., 1893. T. 1. Istomin F. O religioznom sostoyanii obitateley Pechorskogo kraya // Pribavleniya k Tserkovnym vedomostyam, izdavaemym pri Svyateyshem Pravitel'stvuyushchem Sinode. 1890. № 19.
Na putyakh iz zemli Permskoy v Sibir': ocherki etnografii severnoural'skogo krest'yanstva XVII-XX vv. M., 1989.
Nikonov B.P. Konets sveta // Ezhemesyachnye prilozheniya k zhurnalu «Niva» na 1901 g. 1901. May-avgust. Onchukov N.E. Po Cherdynskomu uezdu: poezdka na Visheru, na Kolvu i na Pechoru // Zhivaya starina. 1901. № 1.
Ural Severnyy, Sredniy, Yuzhnyy: spravochnaya kniga / sost. F.P. Dobrokhotov. Pg., 1917. Yurbel. Pis'ma ottuda, gde redko kto byvaet // Ekaterinburgskaya nedelya. 1896. № 45.
