CC BY
39
Средиземноморский мир в античную и средневековую эпохи Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского, 2012, № 6 (3), с. 242-248
УДК 94(4 95).04
СТАРОФРАНЦУЗСКИЙ «РОМАН О ЛАНДОМАТЕ»
И ПРОБЛЕМЫ МЕЖКУЛЬТУРНОГО ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ В СРЕДИЗЕМНОМОРЬЕ XIII ВЕКА
© 2012 г. А.Н. Маслов
Нижегородский госуниверситет им. Н.И. Лобачевского
maslovartem@yandex. т
Поступила в редакцию 05.11.2012
Рассматриваются вопросы интерпретации старофранцузского текста, созданного предположительно во второй половине XIII в. и включенного в состав первой прозаической переработки поэмы Бенуа де Сен-Мора «Роман о Трое», определяется общеисторический и культурный контекст наиболее ранней манифестации сюжетных линий, связанных с образом Ландоматы - младшего сына легендарного троянского вождя Гектора и создателя объединенной ближневосточной державы.
Ключевые слова: Ландомата, «Роман о Трое», рофранцузская проза.
«Романом о Ландомате» (Roman de Lan-domata) [1] принято называть небольшой прозаический рассказ о потомке троянских царей (младшем сыне Гектора и Андромахи), который известен позднеантичной традиции как Лаода-мас (Лаодамант), а в ряде средневековых повествований о Трое фигурирует под именами Лаудаманта, Лаомедон (Лаумедон), Лаомедонт и т. п. Согласно анализируемому рассказу, после захвата и разрушения греками Трои Ландо-мата вместе с матерью был увезен Пирром (Не-оптолемом) в Грецию и в течение какого-то времени воспитывался там бок о бок со своим сводным братом Ахиллидом (сыном Пирра и, соответственно, внуком Ахилла). Возмужав, Ландомата пожелал переправиться в Малую Азию, чтобы отомстить тем предателям Трои, которые якобы еще были живы, и вернуть земли своих предков, потерянные после Троянской войны, но оставленные также и греками. Именно описание мести троянского царевича изменникам и рассказ об обретении им утраченных некогда восточных владений занимают центральное место в «Романе о Ландомате».
Следует отметить, что отдельные сообщения об отвоевании троянских земель наследниками Гектора фиксируются еще в позднеантичной традиции (в частности, у Евсевия Кесарийского [2, p. 247, n. 3]). В первой половине XIII столетия составитель небезызвестной компиляции Histoire ancienne jusqu'a Cesar упоминал о восстановлении некогда разрушенной Трои сыновьями Гектора [3, p. 405]. Еще несколько ранее, примерно в 60-е гг. XII в., Бенуа де Сен-Мор посвятил несколько строк своего
межкультурные связи, Латинская Романия, ста-
«Романа о Трое» совместным предприятиям Ахиллида и Лаудаманты (Laudamanta): “Par eus refu puis la ligniee / Tote resorse e essauciee, / E li chaitif, li eissillie / Fors de servage e conseillie. / Par eus dous lor vint li socors / Dont il orent les granz honors / E les granz terres renomees / Que puis refurent d’eus poplees. / Par le fil Pirrus sole-ment, / Achillides le pro, le gent, / Furent puis li chaitif de Troie / A grant honor e a grant joie. / Son frere fist porter corone: Si vait d’etir, cui Deus le done” [4, T. IV, p. 360]. На этом фоне «Роман о Ландомате» выглядит наиболее ранним развернутым повествованием о возвращении Трои сыном Гектора. Как сообщает неизвестный автор, Ландомата, пожелав отомстить предателям троянского отечества, поделился своим планом с Ахиллидом, который весьма благосклонно отнесся к замыслу сводного брата и даже передал под его командование большую часть собственных «храбрых рыцарей». С ними Ландо-мата переправился в Азию, где нашел уцелевших во время войны троянцев изнывающими под гнетом Друала (Drual) - родного племянника некогда предавшего Трою Антенора. Вскоре Друал был побежден Ландоматой и посажен на железную цепь Затем победитель принялся разыскивать некогда перешедшего на сторону греков троянского жреца Калханта, обнаружив которого, заточил его в небольшой башне, где изменник и закончил свои дни «в великой печали». После этого Ландомата неожиданно возвращается в Грецию, в Спарту, чтобы покарать царя Менелая, который, заслышав о приближении юного мстителя, сбежал, прихватив часть своих сокровищ, но был ограблен пиратами,
удалился на остров Родос и умер там в нищете. Бывшие «бароны» Менелая, по словам автора, «принесли оммаж» Ландомате. Наказав, таким образом, «виновников» гибели Трои, сын Гектора вновь направился в Малую Азию, где стал править троянцами, удачно женился на дочери и единственной наследнице соседнего правителя Коньи - Тамериде (Thameride), а затем подчинил себе множество восточных земель (называются, в частности, Грузия, Армения, Сирия, Египет), над коими царствовал до конца своих дней долго и справедливо [1, p. 65-104].
В большинстве известных рукописей повествование о Ландомате является заключительной частью самого раннего из пяти старофранцузских прозаических переложений (т. н. Prose 1 по классификации М.-Р. Юнга) [5] знаменитой поэмы Бенуа де Сен-Мора или же связанных с этим парафразом текстов (Prose 3, Prose 5) [3, p. 440-484, 499-503, 505-561], а потому лишь с некоторой натяжкой может рассматриваться в качестве отдельного произведения. (Мы сознательно опускаем здесь вопрос о том, насколько уместно использование категории «отдельного произведения» применительно к средневековой литературной традиции. См. в качестве одного из вариантов про-блематизации темы работу П. Зюмтора [6, с. 2029].) Вместе с тем исследователи располагают, по крайней мере, одним кодексом XIV в. (Paris, BN fr. 821), в составе которого рассказ о Лан-домате используется независимо от породившей его Prose 1 и ее поздних вариаций [1, p. 22-23; 3, p. 194-199], а также двумя манускриптами XV столетия с латинским переложением этого рассказа (здесь он дополняет «Историю разрушения Трои» Гвидо де Колум-на) [3, p. 442]. Данным фактом более-менее объяснимо обособление «Романа о Ландомате» в корпусе средневековых легенд о Троянской войне, хотя правомерность такого подхода не стоит преувеличивать. Заметим попутно, что попытки отдельных филологов второй половины XIX - начала XX в. возвести рассказ о Ландомате к неизвестному византийскому источнику (П.Мейер, Л. Констан) [7, p. 67; 4, T. VI, p. 311] или представить его переложением некоего «самостоятельного поэтического текста», составленного в Италии под влиянием «Романа о Трое» (Г. Морф) [8, p. 37-38], не обрели сколь-нибудь надежного подкрепления в последующие десятилетия. Уже Г.Ф. Уильямс, опубликовавший 50-е гг. XX в. «Роман о Ландомате» по трем различным спискам из Национальной библиотеки Франции (Paris, BN fr. 1612, 301, 821), предпочитал
объяснять его появление, абстрагируясь от модели заимствования и указывая на то, что составитель данного рассказа мог вдохновляться самыми общими идеями о «троянском реванше», рассеянными по легендарной традиции [9, p. 144].
Более сложной воспринималась эволюция интересующего нас рассказа Дж.У. Кроссом, который в 1974 г., основываясь на детальном сравнении двадцати трех рукописей с текстом «Романа о Ландомате», подготовил его критическое издание. Важную роль в построениях американского исследователя играл факт обособленности рассказа о Ландомате в упомянутом манускрипте Paris, BN fr. 821: французское (не итальянское, вопреки устоявшимся оценкам) происхождение этого кодекса, отнесение его к числу наиболее ранних («конец XIII -начало XIV вв.») книжных памятников, связанных с историей Ландоматы, параллельное присутствие в нем текста поэмы Бенуа де Сен-Мора (а вовсе не прозаической переработки «Романа о Трое», как в большинстве других рукописей) создавало, по мнению Кросса, возможность идентифицировать содержавшуюся здесь версию в качестве древнейшей [1, p. 53-54]. Подобное допущение, в свою очередь, позволяло представить эволюцию «Романа о Ландомате» следующим образом: «...прозаический рассказ о мести Ландоматы был известен во Франции до появления прозаического перевода “Романа о Трое” Бенуа де Сен-Мора, то есть ранее 1287 г.. Он даже мог существовать до 1160 г., поскольку нет никаких возражений относительно того, что Бенуа в случае с этим эпизодом мог вдохновляться каким-нибудь более ранним романом либо историческим трудом, или же того, что и Бенуа, и неизвестный автор рассказа о Ландомате вдохновлялись одними и теми же сведениями Диктиса. К концу тринадцатого столетия история Ландоматы все еще оставалась обособленной. Вскоре она утратила самостоятельный характер, когда один из переписчиков (возможно, составитель первого прозаического переложения поэмы Бенуа) решил включить ее в финальную часть прозаической версии “Романа о Трое”» [1, p. 54].
Не вдаваясь в детальную критику данной точки зрения, отметим, что, следуя за схемой Дж.У. Кросса, довольно сложно объяснить, почему составитель «более ранней» версии «Романа о Ландомате», якобы представленной в кодексе Paris, BN fr. 821, испытывал очевидные трудности с передачей ряда географических названий, прочтение которых видится более адекватным, скажем, в рукописи Paris, BN fr.
1612, где история Ландоматы включена в состав Prose 1. Так, например, сталкиваясь с необходимостью указать на последнее пристанище Менелая - остров Родос (Rode, согласно BN fr. 1612) [1, p. 67], - составитель «ранней» версии из BN fr. 821 предпочитает говорить о некоей стране с малопонятным названием Varonde (“se mist il a aler an une contree qe l’en apelloit Va-ronde”) [1, p. 97]. Там, где в рукописи BN fr. 1612 речь заходит о Красном море (“la Roge Mer”) [1, p. 68], в тексте из BN fr. 821 значится плохо читаемое “mer d’Urdie” (согласно Уильямсу) [9, p. 15З] или “mer d’Indie” (согласно Кроссу) [1, p. 99, n. 15]. Интересно и то, как составитель версии из рукописи BN fr. 821 смешивает возвращение Ландоматы из Грузии через Турцию с завоевательным походом против царя Армении. Если в тексте BN fr. 1612 мы читаем “si s’en revint par le pais de Torquie et les remist tous a point, et puis revint en Ermenie” («оттуда он вновь прошел через области Турции, и все их опять привел к порядку, а после выступил в Армению») [1, p. 69], то текст BN fr. 821 содержит не вполне понятное “[Lan-domata] fist grant assamblament de bons chevalier et de seijanz et vint por Turqie sor le roi d’Arminie” («собрал большое число добрых рыцарей и сержантов и пошел ради [захвата-?] Турции на царя Армении») [1, p. 101]. Странным выглядит исключение из текста BN fr. 821 имени этого армянского царя (упоминаемого в других версиях «Романа о Ландомате») - Ligoz (вар. Ligos, Caligos) [1, p. 101-102], модификации которого, возможно, намекали читателям «Романа о Ландомате» на какие-то топонимы Малой Азии, исторически связанные с расселением армян (Киликия), или же ассоциировались с титулатурой первосвященников (католикос) в армянской и иных ближневосточных церквях. Эти примеры, на наш взгляд, вызывают некоторые сомнения в схеме, предложенной Дж.У. Кроссом. Вообще, в пользу мнения о большей древности «обособленной» версии из кодекса BN fr. 821 по сравнению со всё той же версией BN fr. 1612 могло бы свидетельствовать упомянутое название царства, подчинившегося Ландомате благодаря браку с Таме-ридой, - Coine (оно, безусловно, отсылает к исторической Конье, или Иконию и обнаруживает своего рода «исконность» топонимической компоненты «Романа о Ландомате» из BN fr. 821) [1, p. 98, 10З]. В рукописи
BN fr. 1612 это название фигурирует как в аналогичной [1, p. 71], так и в несколько искаженной форме Ancoine [1, p. 68]. В других списках можно встретить варианты Ancone, Anchone,
Ancore, Anconne, Ancene, Acquaine, Coquaigne, [1, p. 128] - большинство из них явно лишены географической привязки к Малой Азии, что удаляет соответствующие версии «Романа» от «первоначального» понимания его пространственных рамок. Тем не менее наличие в версии BN fr. 1612 наряду с искаженным и «правильного» варианта (т. е. Coine) явно дезавуирует данный аргумент. Настаивать на том, что рассказ из кодекса BN fr. 821 представляет собой древнейший вариант «Романа о Ландомате», таким образом, вряд ли целесообразно.
Гораздо большим запасом прочности, по-видимому, обладает тезис об изначальной включенности рассматриваемого сюжета в первую прозаическую версию «Романа о Трое», появление которой связывается с культурным развитием т. н. Латинской Романии - византийских областей, перешедших после Четвертого крестового похода под контроль новых западных сеньоров. Основное доказательство здесь -финальный пассаж рукописей древнейшей редакции Prose 1 (в том числе и манускрипта BN fr. 1612), где вслед за рассказом о Ландомате неизвестный автор указывает на обстоятельства обнаружения и характер принадлежащего ему перевода «правдивой истории о Трое»: “Si vos ai ore menee a fin la vraie estoire de Troie selonc ce qu’elle fu trovee en l’almaire de saint Pol de Corrinte et grijois lenguaje, et dou grizois fu mise en latin. Et je la translatai en fran?ois et non pas par rime ne par vers... mais par droit conte selonc ce que je la trovai” [1, p. 71]. Несмотря на очевидную фиктивность сведений об открытии «в армарии [храма] Св. Павла в Коринфе» подлинной истории Троянской войны (сходными деталями в средневековой традиции обставлялось, к примеру, обнаружение книги Дарета Фригийского историком Корнелием Непотом [4, t. I, p. 6] или самим Саллюстием [З, p. 401]), упоминание этого греческого города воспринимается обычно как свидетельство происхождения Prose 1 из Ахейского (Морейского) княжества. Другим аргументом в пользу подобной точки зрения служат приведенные в первых главах Prose 1 описания греческих земель, в числе которых упомянута и Морея (“Encores i est de?a Negrepont et Acaye, ce est la Moree, ou est la noble cite de Corinthe”) [5, p. 4]. Но автор прозаической переработки «Романа о Трое» касается в своем географическом введении и тех восточных областей, которые будут фигурировать в связи с подвигами Ландоматы (“Troye fu en une partie d’Aise que l’en apelle Turquie outre la mer de Grece... Par devers Midi, outre Turquie siet la terre d’Ermenie, par quoi l’en vait en Surie
et en la terre d’Egypte, et par deverz Septentrion, c’est devers tramontane, outre Turquie, si est Jorgie...”) [5, p. З]. География захватов, осуществленных сыном Гектора после Троянской войны, таким образом, как будто бы предзадана в начальной части Prose 1.
Еще П. Мейер высказывал предположение о том, что рассказ о Ландомате генетически связан с прозаическим парафразом поэмы Бенуа де Сен-Мора (в том виде, в котором она дошла до нас благодаря рукописи BN fr. 1612) и был составлен в XIII столетии, на территории французских владений в Греции «или, по меньшей мере, человеком, ранее жившим здесь» [7, p. 67]. В позднейшей традиции наиболее авторитетным сторонником этой гипотезы выступил швейцарский медиевист М.-Р. Юнг, писавший (1996): «Самая ранняя прозаическая переработка поэмы Бенуа де Сен-Мора обязана своим появлением автору ...который, как кажется, жил в Морее. Свой текст он, вероятно, записал в Коринфе около середины или во второй половине XIII в. В нашем распоряжении, однако, нет таких деталей, которые бы позволили продвигать данную точку зрения иначе, нежели в гипотетической форме. Зато я убежден в том, что бесполезно постулировать для рассказа о Ландомате некий первоисточник, который все еще не найден. На самом деле, та начальная глава этого текста, в которой содержатся заметки о Турции, Армении, Сирии, Египте, Грузии, приготовляет рассказ о завоеваниях Ландоматы в конце книги. Повесть о Ландо-мате, в представлении автора, - логичное завершение “правдивой истории о Трое”. Эта “правдивая история” заканчивается местью сына Гектора, его завоеваниями и умиротворением всего Ближнего Востока. Проза 1 -органичный текст» [З, p. 440-441]. Считая отличительной чертой Prose 1 склонность ее автора к морализации, Юнг охотно распространяет нравоучительный заряд и на рассказ о Ландомате: «История должна наставлять. Финальная часть текста, “Роман о Ландомате”, являет собой, в сущности, нравоучительный итог, поскольку вместо того чтобы завершиться смертью Улисса, эта история заканчивается прославлением рода Гектора, а также - примирением» [З, p. 441]. В общем и целом М.-Р. Юнг порывает с идеей автономной циркуляции легенды о Ландомате в период, когда появляются ее первые записи: в этом плане весьма примечателен тот факт, что манускрипт BN fr. 821 датируется у Юнга лишь началом XIV столетия [3, p. 194-199]. «Роман о Ландомате» выступает для швейцарского ученого как один из элемен-
тов целостного видения причин и последствий Троянской войны неизвестным книжником, взявшимся за пересказ поэмы Бенуа де Сен-Мора там, где в XIII веке пересеклись культурные традиции греческого Востока и латинского Запада.
Будучи соотнесенным с проблемами взаимодействия этих традиций, рассказ о Ландомате становится весьма интересным и важным источником для исследования специфических модификаций культурной памяти, которые имели место среди военно-политических элит, сопричастных судьбам Латинской Романии во второй половине XIII - начале XIV вв. Хорошо известно, что еще участники Четвертого крестового похода были склонны использовать знаменитый топос о «троянских истоках» западного мира, обосновывая свое вторжение на исконно византийские (греческие) территории. Хрестоматийным примером такого рода легитимации властных претензий в начале XIII столетия служит отрывок из «Завоевания Константинополя» Робера де Клари, посвященный разговору барона Пьера де Брасье (Браше) с куманами и влахами, подопечными болгарского царя Калояна. Пересказывая содержание этой беседы, французский хронист вкладывает в уста западного сеньора фразу, которая, по его мнению, вполне обосновывает присутствие франков на исконно греческих землях: «.Троя принадлежала нашим предкам, а те из них, кто уцелел, они пришли оттуда и поселились в той стране, откуда пришли мы; и так как Троя принадлежала нашим предкам, то мы поэтому и прибыли сюда, чтобы завоевать землю» [10, с. 75]. Сходные мотивы обнаруживаются и в латинском сочинении Гунтера Пэрисского «Константинопольская история», где автор проводит мысль о том, что богатства, захваченные франками в византийской столице, ведут свое происхождение из Трои (“Que rapiunt Galli mo-do pondera fulva metalli, / Et vetus argentum Troiana sede Cruentum / Troia, nitens largis opibus, victoribus Argis / Victa dedit quondam.”) и омыты «фригийской кровью» [11, p. 104]. И в первом, и во втором случае мы, несомненно, имеем дело с отголосками популярных представлений о войне против византийцев как своеобразном отмщении за гибель Трои, которая начиная с эпохи раннего Средневековья (а особенно часто - с XII столетия) мыслилась прародиной самых различных народов, политических сообществ, правящих династий Запада [12, с. 411, прим. 3]. Однако свидетельства о троянском происхождении, распространенные в литературной и историографической традиции
того времени (а равно и продуцируемое в ее рамках восприятие византийцев в качестве «исконных врагов» Запада), никогда не отличались особой стройностью, а определяемые ими идентификационные характеристики (даже самые важные) порой приносились в жертву изменившимся политическим реалиям. Если для западных рыцарей и клириков, участвовавших в непосредственном завоевании византийских территорий, объектом «справедливого» возмездия виделись собственно греки, то в дальнейшем подобный взгляд мог существенно усложняться и на первый план подчас выходили мотивы, противоположные изначальной диффамации греческого мира. По крайней мере, именно этот сценарий диктуют нам те относительно недавние научные работы, особый акцент в которых сделан на синкретических компонентах культурного развития Латинской Романии [1З-16].
Немаловажную роль среди специальных трудов, касающихся взаимодействия «франкского» и византийского начала, играет применительно к первой прозаической переработке «Романа о Трое» исследование Т. Шокросс, которое посвящено адаптациям легендарного троянского материала в связи с IV крестовым походом и судьбой латинских княжеств на юге Балканского полуострова [17]. Хотя в статье Шокросс и заметен крен в сторону собственно греческих текстов о Троянской войне, сформировавшихся под влиянием западной традиции, здесь высказан ряд ценных замечаний, касающихся Prose 1. Призывая, в частности, более осторожно подходить к версии о пелопонесском происхождении данной переработки «Романа о Трое», английская исследовательница указывает на возможную связь ее старофранцузского текста с процессом политического сближения между Ахейским княжеством и Неаполитанским королевством после воцарения здесь Анжуйской династии и небезызвестного договора в Витербо (1267): основным индикатором выступает наличие в географическом «введении» раздела, в котором описана т. н. Великая Греция, т. е. области Южной Италии и Сицилия [17, p. 138, n. 50]. Заявление рассказчика о том, что Греция «продолжает быть весьма обширной землей», его слова об использовании греческого языка и церковных обрядов в Южной Италии, а также сам факт позиционирования оригинального списка «правдивой истории» в качестве греческого текста, - все это, по мнению Т. Шокросс, намечает тот «сдвиг в этнической концептуализации греков и троянцев», который проявится в рамках более позднего (XIV в.) стихотворного парафраза «Романа о Трое» -
среднегреческой поэмы под названием «Троянская война» [17, p. 139].
Соглашаясь с подобного рода общей оценкой Prose 1, обозначим те дополнительные смысловые нюансы сочинения, которые становятся различимыми благодаря анализу его финальной части - т. е. рассказа о Ландомате. К числу принципиально значимых эпизодов, на наш взгляд, следует отнести фрагмент, посвященный вторжению Ландоматы в «королевство» Менелая, - акции, с трудом укладывающейся в концепцию «мести изменникам»: при всей враждебности по отношению к троянцам Менелай мало подходил на роль предателя, а его жена Елена, в которой традиционно видели главную виновницу гибели Трои, по словам автора Prose 1, «давно умерла». Все, впрочем, встает на свои места, если вспомнить, что Спарта, в которой некогда царствовал легендарный Менелай, находилась именно на территории позднейшей Мореи, где, скорее всего, и была составлена Prose 1: ее безымянный автор вполне резонно «позаботился» не только о «неожиданном» визите троянского мстителя из Малой Азии на Пелопоннес, но и о том, чтобы местные «бароны» после бегства Менелая принесли сыну Гектора «оммаж» - клятву весьма многообещающую в свете грядущего возвращения на юг Греции западных «потомков троянцев».
Не менее примечательным оказывается в этом контексте и выпад против Антенора (именно его племянник Друал изображен жестоким и несправедливым правителем «послевоенной» Трои, а сам Антенор предстает главным из ее предателей). Подобный поворот сюжета интересен, прежде всего, потому, что еще с античных времен Антенор считался основателем Венеции (жители которой, как всем известно, были соратниками крестоносцев и вместе с ними участвовали в завоевании и разделе Византийской империи). Как показал в одной из своих работ Ж. Пусе, именно к концу XIII столетия венецианские авторы начинают активно эксплуатировать миф об основании Антенором Венеции [18]. На это основание указывает (вопреки стихотворному «Роману Трое», в котором нет подобных сведений) и сам автор прозаической переработки [3, p. 448]. В том случае, если мы согласимся интерпретировать данный сюжетный ход в качестве своеобразного антивенецианского мотива, облик жестокого правителя Друала, посаженного Ландоматой на железную цепь, напомнит нам о двух характерных эпизодах из жизни императора Андроника I Комнина (1183-1185) [19, с. 292, 439]. Этот император запомнился в
истории Византии не только крайне непопулярной внутренней политикой, но и восстановлением торговых связей с венецианцами [20, с. 306-310]. Нельзя исключать, что какие-то отголоски нелицеприятных воспоминаний об Андронике I были спроецированы автором Prose 1 на описание расправы с вымышленным родственником Антенора.
С другой стороны, демонстрируя читателям, что держава Ландоматы возникла, по большому счету, вследствие братской привязанности прямого потомка греческого героя Ахилла к сыну троянского героя Гектора, средневековый писатель, очевидно, желал обыграть тему примирения их отдаленных наследников, как того требовала ситуация середины XIII - начала XIV в. В этот период большая часть завоеванных во время Четвертого крестового похода территорий оказалась утраченной латинянами, а перспективы оставшихся под властью западных правителей областей (в том числе Мореи) не отличались определенностью. Параллельно в «Романе о Ландомате» проводится мысль о существовании в далеком прошлом могущественной державы, в которой восточные (собственно «троянские» и турецкие) земли были объединены с частью земель греческих. Следует отдельно отметить, что, выводя на первый план этот мотив, автор Prose 1 как будто бы не прочь использовать весьма оригинальные ономастические аллюзии. Упоминаемые в его рассказе имена грузинского правителя, покоренного сыном Гектора (Даут), а также супруги Ландоматы и дочери властителя Коньи (Таме-рида), по-видимому, прямо соотносятся со знаковыми для политической мифологии кавказского региона (и отнюдь не чуждыми византийскому миру) фигурами Давида Строителя и царицы Тамары Великой. Такой прием, если он, конечно, имел место в действительности, позволил бы разглядеть за «Романом о Ландо-мате» куда как более сложный пример кросс-культурного взаимодействия в регионе Восточного Средиземноморья, нежели представлялось ранее. Можно предполагать, что этот рассказ, посвященный восстановлению в правах наследника троянских царей и возрождению былого величия Троады, вобрал в себя - на протяжении (или же к моменту) его письменной фиксации - отдельные элементы самых разных пластов памяти о прошлом, превратившись в своего рода мемориальный гибрид, жизнеспособность которого утверждалась за рамками банальных противопоставлений «византийского» и «западного» начала.
Список литературы
1. Cross J.A. Le Roman de Landomata: A Critical Edition and Study. PhD Diss. The University of Connecticut, 1974. 168 p.
2. Gorra E. Testi inediti di storia trojana preceduti da uno studio sulla leggenda trojana in Italia. Torino: Loescher, 1887. 572 p.
3. Jung M.-R. La legende de Troie en France au moyen age. Analyse des versions franQaises et bibliographie raisonnee des manuscrits. Basel-Ttibingen: Francke, 1996. 662 p.
4. Benoit de Sainte-Maure. Le roman de Troie / Publ. par L. Constans. 6 vol. Paris: Didot, 1904-1912.
5. Le roman de Troie en prose / Ed. par L. Constans et E. Faral. T. 1. Paris: Champion, 1922. 172 p.
6. Зюмтор П. Опыт построения средневековой поэтики / Пер. с фр. И.К. Стаф. СПб.: Алетейя, 2003. 544 с.
7. Meyer P. Les premieres compilations franQaises d’histoire ancienne // Romania. 1885. Vol. XIV. P. 1-81.
8. Morf H. Notes pour servir a l’histoire de la legend de Troie en Italie // Romania. 1892. Vol. XXI. P. 18-38.
9. Williams H.F. Laodamas in the Prose “Roman de Troie” // Romance Philology. 1953/1954. Vol. VII. P. 143-155.
10. Робер де Клари. Завоевание Константинополя / Пер., ст., комм. М.А. Заборова. М.: Наука, 1986. 176 с.
11. Guntheri Parisiensis Historia Constantinopolitana // Exuviae sacrae Constantinopolitanae / Ed. P. Riant. T. 1. Geneve, 1877. P. 57-126.
12. Маслов А.Н. Легенды прошлого: Троянская война в средневековой западной традиции // Диалоги со временем: Память о прошлом в контексте истории / Под ред. Л.П. Репиной. М., 2008. С. 410-446.
13. Jacoby D. The Encounter of Two Societies: Western Conquerors and Byzantines in the Peloponnesus after the Fourth Crusade // The American Historical Review. 1973. Vol. 78. No. 4. P. 873-906.
14. Lock P. The Franks in the Aegean. L.-N.Y.: Longman, 1995. 402 p.
15. Urbs Capta. The Fourth Crusade and its Consequences / Ed. by A. Laiou. Paris: Lethielleux, 2005. 372 p.
16. Gilles E.J. “Nova francia”?: Kinship and Identity among the Frankish Aristocracy in Conquered Byzantium, 1204-1282. PhD Diss. Princeton University, 2010. 362 p.
17. Shawcross T. Re-inventing the Homeland in the Historiography of Frankish Greece: The Fourth Crusade and the Legend of the Trojan War // Byzantine and Modern Greek Studies. 2003. XXVII. P. 120-152.
18. Poucet J. Antenor et Venise dans les anciennes
chroniques venitiennes // Folia Electronica Classica (Louvain-la-Neuve). 2003. Num. 5 [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://bcs.fltr.ucl.
ac.be/FE/05/antenorter.html
19. Никита Хониат. История, начинающаяся с царствования Иоанна Комнина / Пер. под ред. В.И. Долоцкого. Т. 1. СПб.: Типография Г. Трусова, 1860. 446 с.
20. Соколов Н.П. Образование венецианской колониальной империи. Саратов: СГУ, 1963. 546 с.
THE OLD FRENCH “ROMAN DE LANDOMATA”
AND PROBLEMS OF INTERCULTURAL RELATIONS IN THE MEDITERRANEAN REGION IN THE 13th CENTURY
A.N. Maslov
In this paper, we consider some problems of interpretation of the Old French “Roman de Landomata” (written probably in the second half of the 13th century and included in the first prosaic version of Benoit de Sainte-Maure’s “Roman de Troie”) and its significance for the studies of intercultural relations in the Mediterranean region.
Keywords: Landomata, “Roman de Troie”, intercultural relations, Latin Empire, Old French prose.
