CC BY
33
СТАНОВЛЕНИЕ ОБРАЗА ИМПЕРАТРИЦЫ В ПИСЬМАХ ВЕЛИКОЙ КНЯГИНИ ЕКАТЕРИНЫ АЛЕКСЕЕВНЫ К АНГЛИЙСКОМУ ПОСЛУ СЭРУ ЧАРЛЬЗУ Г. УИЛЬЯМСУ
Т.И. Акимова
Ключевые слова: эпистолярный жанр, образ императрицы, ценностная система, личное и нормативное в монархическом статусе.
Keywords: epistolary genre, image of the Empress, value system, personal and normative in a monarchical status.
Переписка Великой княгини Екатерины Алексеевны и английского посла сэра Чарльза Гэнбюри Уильямса, осуществляющаяся в 17561757 годах, [Переписка..., 1909] отражает важный этап в становлении личности будущей императрицы. Накануне, в 1757 году, она исполнила свою главную миссию супруги цесаревича, произведя на свет наследника мужского пола (чего от нее требовали с мая 1746 года), будущего Павла Первого. Это существенно укрепило ее позиции при дворе и во многом позволило выйти из изоляции, обусловленной холодным отношением Елизаветы Петровны и враждебными со стороны мужа, Петра Третьего, и усугубленной разгромом франко-прусской партии при дворе (см.: [Крючкова, 2009 с. 206]. Теперь Екатерина все чаще задумывается как о характере «просвещенно-абсолютистской власти», так и о своем месте в ней - не только настоящем, но и будущем. И переписка с Уильямсом явно отражает эту перемену в самоощущении Екатерины.
Известно, что благодаря переписке с Уильямсом она была в курсе дел своего фаворита С. Понятовского. В целом, как пишет И. Мадариага, «Сэр Чарльз опекал любовников и помог Екатерине получить финансовую поддержку в Англии, что позволило ей расплатиться с долгами» [Мадариага, 2006, с. 21].
Переписка между Великой княгиней Екатериной Алексеевной и сэром Чарльзом Г. Уильямсом завязывалась вследствие обещанной ею поддержки английской партии при русском дворе. Поскольку М. Бестужев, поддерживающий эту партию, действовал очень скрыто, играя лишь на обещаниях, Екатерина могла вступить в переговоры с
английским дипломатом, действуя на первых порах от имени княжеской четы в целом. Однако обмен письмами происходил настолько интенсивно и Уильямс с огромным воодушевлением все более проникался своей миссией воспитания будущей императрицы, что очень скоро русский двор от имени действующей царицы начал активно противостоять складывающейся не только дружбе, но екатерининской партии при ослабевающей Елизавете Петровне. Понятно, почему переписка содержалась обеими сторонами в строжайшей тайне с соблюдением всех конспиративных правил, вследствие чего Великая княгиня должная была подписываться мужским именем (не исключено, что не последнюю роль сыграло ее выступление как бы от имени Петра Федоровича).
По своему содержанию переписка Екатерины с английским послом, конечно, не идет ни в какое сравнение с ее письмами Вольтеру, Гримму, Потемкину или Бьельке. Однако именно прикладной, информативный, по первому впечатлению, характер писем Уильямсу обнажает новые принципы самопозиционирования Екатерины, в том числе ее понимания власти и своих прав на нее.
Понятие просвещенной власти осознается и утверждается Екатериной «от противного», а именно, отрицаются те черты елизаветинского двора, которые не отвечали просветительскому идеалу. И тут быт, в частности, медицинское невежество и мракобесие, выступают источником непросвещенной власти в целом: «Я всеми силами постараюсь остаться в городе. Говорят, что первый врач хочет уехать в течение трех месяцев, так как в перспективе не предвидится ему никакая радость. Во время пребывания в М. прибегли, без его ведома, для своего лечения к колдовству, и старуха, которую позвали, успела, говорят, прекратить те недомогания, на которые жаловались. Достоверно то, что вода поднялась в нижнюю часть живота» [Екатерина, 2008, с. 45]. Очевидно, что негативное отношение Екатерины к Елизавете формируется под взглядом Просвещенной Европы как следствие отождествления монарха с управляемой им страной, поэтому умирающая императрица - это слабеющая и изнемогающая «допросросветитель-ская» Россия, а ее лечение, с точки зрения великой княгини, возможно только решительными, но рациональными методами.
Каким же видит Екатерина правителя просвещенного, а точнее -себя в этой роли?
Прежде всего, она показывает в своих письмах, что личное самоутверждение человека двора, в том числе патриотическое, неотделимо для нее от заявки своего родового достоинства: «Я сокрушаюсь серд-
цем, когда думаю о Швеции. Мое воображение поражено даже до такой степени, что все ночи мне снятся события в Швеции. Моя искренняя привязанность к России, стыд, падающий на Россию, дружба к шведскому королю, которую я всосал в себя с молоком, все это вместе взятое причиняет мне горе, которое увеличивается при мысли, что я ничем не могу помочь» [Переписка..., 2008, с. 54].
Родственнице шведского короля, Екатерине, безусловно, доставляло удовольствие указание на высокое достоинство шведского королевского дома. При этом любое насилие (а речь идет о попытке аристократической верхушки свергнуть короля) достойно осуждения.
Национальный престиж страны напрямую связан для Екатерины с ее ролью и влиянием в европейских междинастических отношениях: «говоря о шведских делах, я разгорячился и сказал, что России было стыдно терпеть, чтобы французский посол низверг короля, которого она посадила на престол» [Переписка., 2008, с. 44].
Для обретения такого влияния необходимо знание и понимание тайных пружин политики европейских дворов - и Екатерина стремится продемонстрировать своему корреспонденту осведомленность и проницательность: «Я вчера написал гетману насчет тайной причины, по которой так спешат с этим посольством; пусть выведает он ее (тайну) от вице-канцлера» [Переписка., 2008, с. 57].
«Этикетно-конспиративная» необходимость скрываться в переписке под мужским именем помогала Екатерине продемонстрировать адресату свои «мужские» черты политика, в частности, умение добиваться подспудного влияния на придворные дела и с его помощью находить политических друзей. Именно в этом ключе она рассказывает Уильямсу о продвижении французской партии при дворе: «Вот новость: Александр Шувалов, получив от великого князя отказ подписать его французскую бумажонку, обратился ко мне, по-видимому, вследствие указаний своего двоюродного брата, и основываясь на моих дружеских предложениях, высказал, что при неподписании, которое огорчило бы императрицу, дело все-таки считалось бы, тем не менее, в такой же степени решенным и что секретарь вице-канцлера и Михаил Бестужев находились три месяца во Франции» [Переписка..., 2008, с. 52].
Это обнаруживает следующую заповедь политической мудрости будущей императрицы: знание и понимание применимо лишь на основе доверительных отношений, строящихся на основе доверительной взаимопомощи: «...если бы они хотели мне помочь тем способом, который я укажу, и когда прошу, без плутовства и злой хитрости, то я
бы постарался исправить много вещей, которые, я знаю, неприятны избирателю, и устроил бы все так, чтобы он был доволен в настоящее время и в будущем» [Переписка., 2008, с. 43-44].
И первого друга будущая властительница ищет и находит в наставнике, в котором видит своего адресата - мудрость просвещенного монарха обретается не откровением, а учением и дружбой: «дружба, которую вы мне оказали, заставляет меня не сомневаться в том, что вы продолжите свои советы, кои были до сей поры мне столь полезны. Благодарность, которую я ощущаю за то, покинет меня только с жизнью» [Переписка., 2008, с. 43].
Именно дружба и духовное взаимопонимание - главный дар Провидения для Екатерины, человека и политика: «понятно, сколько я обязан провидению, которое вас прислало сюда, вас ангела хранителя, для того, чтобы связать меня дружбою с вами. Я знаю, что вы питаете таковую ко мне» [Переписка., 2008, с. 51].
Знаменательно, что помощь в самых насущных политических делах Екатерина видит в самом главном для Века Просвещения - умении думать: «Я тем более чувствую потребность в советах столь здравых, как ваши, что не особенно приятное положение, в котором я нахожусь уже восемь дней, мне причиняет затруднение в размышлении» [Переписка., 2008, с. 43].
Разумеется, выражение этой дружбы неотделимо от галантности и этикета века рококо: «Я недостоин тех похвал, которыми ваша дружба награждает меня» - но неотделимо от интуитивного понимания другого: «Я угадываю ваше намерение, вы стараетесь ободрить меня» [Переписка., 2008, с. 52] - соседствуют в одной фразе будущей императрицы.
Эта позиция Екатерины сполна оценивается адресатом. Принимая роль «старшего друга», сэр Уильямс видит в великой княгине подлинно европейский ум и культуру: «Ваши возражения достойны здравого рассудка Ришелье и ума Мольера» [Переписка., 2008, с. 46]. А ее самое - будущей царицей, которой готов служить в качестве верного рыцаря и почитателя: «Моя привязанность к вашему превосходительству прекратиться лишь с моею жизнью, и нет ничего на свете, что я не готов предпринять для ваших услуг» [Переписка., 2008, с. 42]; «мои услуги и моя жизнь как частного человека в вашем распоряжении» [Переписка., 2008, с. 46]. К этому рыцарскому поведению посла следует добавить, что Уильямс не был лишен литературного дарования [Константинова, 2005].
Личный и, более того, мужской характер почитания послом Екатерины красноречиво выражает следующая формула: «Я лобзаю ваши ноги, я весь ваш» [Переписка., 2008, с. 61].
Доверие найденному и испытанному другу и политическому помощнику рождает «общий язык» и позволяет говорить о недругах или попутчиках их языком - не делая его своим, а обнаруживая с его помощью свое моральное и интеллектуальное превосходство над его носителями: «Если у него будет в кармане чем смазать, тем лучше для него. Кто знает, он, пожалуй, задержит французский пыл у вицеканцлера... Но довольно смеяться, так как с моей стороны было бы смешно воображать вас учить тому, что вам отлично известно» [Переписка., 2008, с. 57].
Глубина понимания друзей и врагов позволяет будущей властительнице обнаруживать интриги последних - и смеяться над ними: «Во вторник, утром, только что я встал, как увидел Б., гулявшим под моими окнами, я его позвал наверх; он мне повторил вчерашний разговор и настоятельно просил меня выказать расположение к семейству, бывшему у власти» [Переписка., 2008, с. 43]. Намек на тайную канцелярию и правящее семейство - лишь часть общей системы недомолвок, намеков, укрытия подлинного лица, формирующейся при строжайшей конспирации корреспондентов.
При этом расчет в борьбе делается не только на собственные контрмеры, но и на понимание общего хода событий: «Мне пришла на ум только одна утешительная мысль, это то, что через три месяца все планы наших врагов не будут столь удачно составлены, чтоб их не могло расстроить одно событие» [Переписка., 2008, с. 56].
Однако отношение к врагам у нее рационально-философское; это повод не столько к нападению и выявлению на чистую воду, сколько для грамотного моделирования ситуации и личной защиты: «Я поэтому не отношусь с презрением к приезду французского посла. Я смотрю на него, как на врага, вооруженного с ног до головы, особенно при участии Австрии, которая мне кажется еще опаснее вследствие доверия, которое к ней питают, и поддержка которой произведет впечатление на императрицу» [Переписка., 2008, с. 56].
В политике для Екатерины есть подлинные друзья, но нет подлинных недругов: разум и выгода, неотъемлемые черты Века Просвещения, превращает соперников в партнеров: «Я думаю, что предложения Ивана Ивановича, сделанные через Бецкого, искренни, насколько эти люди могут быть таковыми» [Переписка., 2008, с. 56].
А действия недругов следует предупреждать, просчитывая их психологию - «тайны сердца человеческого»: «Ваши замечания относительно Шуваловых очень справедливы. С ними надо обращаться свысока. Я поступаю так в настоящую минуту только в виду возможности наступления предсмертного часа; я имею целью, в этом случае, оттянуть, в ожидании улучшения, осуществление замыслов, которые Шуваловы из отчаяния привели бы, может быть, скорее в исполнение» [Переписка., 2008, с. 53].
Это и дает ключ к политическому предвидению: «Он записал все и сказал мне, что, возвращаясь, он проедет через Нимфенбург и воспользуется всем сказанным. Все это одни слова, которые не будут иметь никакого действия или самое ничтожное» [Переписка., 2008, с. 44].
Разум и проницательность позволяют будущей императрице обобщенно оценивать «негатив» европейской политики как интриги -по известной оценке заглавного героя «Женитьбы Фигаро» Бомарше. Так, Екатерина передает разговор с Бецким о последствии французского влияния на Россию через жанр анекдота: «Б. спросил у меня, между прочим, какую книгу я читал, и, узнав, что я читаю историю тайных интриг Франции, он мне сказал: «Ну, история Англии ни в чем не уступает французской... » [Переписка., 2008, с. 44].
Однако само анекдотическое остроумие, в том числе в отношении этого политического негатива, может вышучиваться, что рождает катарсис: «Но, - вопросил я вновь, - каким образом посол может тому способствовать? Будет ли он давать публичные уроки?» Он возразил: «Французы, убедившись в том, что им покровительствуют, поселились бы здесь и содействовали бы процветанию искусств и наук, для введения которых посол был бы полезен» «Вот это отлично, - сказал я - если мало будет выгоды для торговли, мы за то получим целые тюки остроумия»» [Переписка., 2008, с. 44].
В политике и подлинная дружба - часть политики, и Екатерина с полным правом просит своего «старшего друга» сэра Уильямса употребить ведомые им обоим тайные политические рычаги для продвижения ее фаворита Понятовского на должность гетмана: «Я ему [Бернар-ди] поручил маленькую записку для канцлера, содержавшую словечко, но по-русски: «мой друг отказался подписаться под докладом об учреждении взаимных посольств во Франции и России под предлогом интриг, существующих в Швеции. Прошу вас, в случае смерти великого гетмана Польши Браницкого, настоять на назначении младшим
гетманом обер-камергера Понятовского и рекомендовать его уже теперь» [Переписка., 2008, с. 49].
Это резюмируется с обезоруживающей точностью и откровенностью в своеобразном свернутом морально-политическом катехизисе екатерининских писем английскому «старшему другу» «Сделайте меня императрицей, и я утешу вас» [Переписка., 2008, с. 57].
В письмах Уильямсу проступает фундамент личностного самоопределения Екатерины как будущей властительницы: «Я должна стать и стану личностью постольку, поскольку подготовлю себя для просвещенной власти в этой стране и достигну ее».
Эпистолярию Екатерины этого периода дополняют письма к По-нятовскому, ставшие, по утверждению М.А. Крючковой, первой редакцией мемуаров, известных по записям 1770-х годов как «Записки Екатерины II» [Собственноручные записки., 1990]. Поскольку мемуары были лишь пробой пера, то они явно предназначались только адресату, чего нельзя сказать о письмах к английскому послу, в которых уже присутствует «зритель» - читатель другой, будущей, эпохи. Но одна особенность объединяет письма Уильямса и мемуары: «Вариант, написанный для Понятовского, довольно снисходителен к великому князю, но крайне негативен по отношению к императрице» [Крючкова, 2009, с. 140]. Кроме того, как мемуары, так и эпистолярия задумывались «с дальним прицелом на европейские и светские салоны» [Крючкова, 2009, с. 145].
Таким образом, нормативный образ российской императрицы, складывающийся в сознании Екатерины II в середине 1750-х годов, с одной стороны, был спровоцирован салонами и галантным дискурсом, а, с другой стороны, формировался вместе с образом оппозиции, далекой от просветительских идеалов, каким представлялся ей в то время двор Елизаветы Петровны. Именно этими обстоятельствами молчаливо пояснялось ее крепнувшее от письма к письму к Ч.Г. Уильямсу намерение занять российский престол.
Литература
Константинова З.С. Ч.Г. Уильямс и Россия // Новый век. 2005. № 4.
Крючкова М.А. Мемуары Екатерины II и их время. М., 2009.
Мадариага И. Екатерина Великая и ее эпоха. М., 2006.
Переписка великой княгини Екатерины Алексеевны и английского посла сэра Чарльза Г. Уилльямса 1756 и 1757 годов. М., 1909.
Переписка великой княгини Екатерины Алексеевны и английского посла сэра Чарльза Г. Уильямса // Россия и Запад : горизонты взаимопознания. Литературные источники последней трети XVIII века. М. 2008. Вып. 3.
Собственноручные записки императрицы Екатерины II // Сочинения Екатерины II. М., 1990.
Сочинения императрицы Екатерины II. СПб., 1907. Т. 12.
